Рабы у антов и склавинов VI-VII вв.

Самые ранние письменные известия о славянах, выступающих под именем венедов, восходят к первым столетиям новой эры и содержатся в трудах греко-римских авторов: Гая Плиния Старшего, Публия Корнелия Тацита и Клавдия Птолемея. Это — весьма фрагментарные и невыразительные известия, позволяющие предположительно определить лишь территорию, занимаемую венедами.1 Сведения об укладе жизни славянских племен в них практически отсутствуют.

Начиная с VI века характер информации о славянах меняется. Она становится более подробной и разнообразной. Появляются рассказы византийских, латинских и других писателей, повествующие о хозяйственных занятиях, быте и нравах славянских племен, их религии, общественном строе, военной организации и т. д. Нет оснований сомневаться в достоверности этих рассказов. Надо согласиться с П.Н.Третьяковым в том, что «сообщения византийских, латинских и сирийских авторов VI-VII вв. об антах и склавинах являются первыми вполне бесспорными и обстоятельными историческими известиями о славянских племенах, в частности славянах на восточноевропейской равнине».2

До мнению современного исследователя славянской старины В.В.Седова, «анты и славяне (склавины.— И. Ф.) были отдельными племенами, имевшими собственных вождей, свое войско и ведущими самостоятельную политическую деятельность. Различия между ними, по-видимому, носили этнографический характер, а в языковом отношении не выходили за рамки диалектной дифференциации».3 Говоря о различии между племенами антов и склавинов, которое, несомненно, имело место, нельзя допускать крайностей, поскольку анты и склавины, по свидетельству византийцев,—-племена, очень похожие друг на друга. «У обоих этих варварских племен, — извещает Прокопий Кесарийский, — вся жизнь и законы одинаковы... У тех и других один и тот же язык, достаточно варварский, и по внешнему виду они не отличаются друг от друга. Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них очень белый или золотистый и не совсем черный, но все они тёмно-красные... И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же».4 С Прокопием созвучен Маврикий: «Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам».5

Наше внимание привлекают прежде всего анты, поскольку именно их многие исследователи отождествляют с восточными славянами в целом или с южной группой восточнославянского мира.6 Правда, в последнее время такое отождествление стало подвергаться сомнению и даже полному отрицанию. По словам В. В. Седова, предположение о соответствии антов восточной ветви славянства представляет ныне «чисто историографический интерес», ибо «археология определенно свидетельствует, что в V-VII вв. анты были отдельной этноплеменной группировкой славянства, сформировавшейся в II1-IV вв. в составе Черняховской культуры в условиях взаимодействия славян с ираноязычным населением... Анты — племенная группировка праславянского периода. Они вместе с иными праславянскими группировками приняли участие в этногенезе будущих восточных, южных и западных славян».7 Тем не менее В. В. Седов, обращаясь к «общим вопросам восточнославянской археологии», рассматривает хозяйство и общественный строй восточных славян, их религиозные верования, а также многое другое, используя исторические данные, относящиеся к антам.8 И это, на наш взгляд, вполне правомерно.

Столь же оправдано распространение на антов сведений, касающихся непосредственно склавинов. Несмотря на то, что эти племена, как верно замечал Н. С. Державин, представляли «собою два отдельные объединения», что «каждое из них в своих международных отношениях живет независимою друг от друга политическою жизнью, а в своих взаимоотношениях они не всегда поддерживали мирные, добрососедские отношения»,9 между ними было очень много общего, и это дает возможность историку видеть общественную жизнь там, где речь идет только о склавинах.

Таким образом, мы формулируем для себя два важных методических принципа, позволяющих проецировать материалы источников, касающиеся антов, на восточных славян, а относящиеся к склавинам, — на антов. Что же наблюдаем в результате?

Под пером византийских авторов анты и склавины выступают как гордый и свободолюбивый народ: «Их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране».10 И все же рабы у них были, причем во множестве. Славянское рабство питали прежде всего войны. Вот соответствующие данные. Согласно Прокопию, «большой отряд славян, перейдя реку Истр, стал грабить тамошние места, и забрал в рабство большое количество римлян».11 В следующий раз уже анты «сделали набег на Фракийскую область и многих из бывших там римлян ограбили и обратили в рабство. Гоня их перед собою, они вернулись с ними на родину».12 Обращает внимание еще один эпизод: «Войско славян, перейдя реку Истр, произвело ужасающее опустошение всей Иллирии вплоть до Эпидамна, убивая и обращая в рабство всех попадавшихся навстречу, не разбирая пола и возраста и грабя ценности».13 Прокопий сокрушается и о том, как однажды «огромная толпа славян нахлынула на Иллирию и произвела там неописуемые ужасы... варвары совершали ужасные опустошения. Во время этого грабительского вторжения, оставаясь в пределах империи долгое время, они заполнили все дороги грудами трупов; они взяли в плен и обратили в рабство бесчисленное количество людей и ограбили все, что можно... и со всей добычей ушли домой».14 Поход славян на Византию сулили им «бесчисленную добычу из людей, всякого скота и ценностей».15

В другом сочинении Прокопия, названном «Тайная история», читаем: «Почти каждый год с тех пор, как Юстиниан стал владеть Римской державой, совершали набеги и творили ужаснейшие дела по отношению к тамошнему населению гунны, склавины и анты. При каждом набеге, я думаю, здесь было умерщвлено и порабощено более двадцати мириад римлян, отчего вся эта земля стала подлинно Скифской пустыней».16 И еще: гунны, славяне и анты разграбили большую часть Европы, «разрушив до основания одни города и тщательнейшим образом обобрав другие посредством денежных контрибуций... они увели в рабство население вместе со всем его достоянием и своими ежедневными набегами обезлюдили всю землю».17

Аналогичные сообщения находим и у других византийских авторов. По свидетельству Менандра, аварский каган Баян, воевавший со склавинами, «возвратил свободу многим мириадам римских подданных, бывших в неволе у склавинов».18 Феофилакт Симокатта рассказывает о том, как византийский военачальник Коментиол, отражавший нападение славян, встретил возле Адрианополя славянского предводителя Ардагаста, который «вел по этим местам большие отряды славян и огромные толпы пленных с богатой добычей».19 Феофиллакт упоминает еще один случай, когда византийский разведывательный отряд, посланный вперед военачальником Петром, столкнулся «с 600 славян, гнавшими большую добычу, захваченную у римлян. Еще недавно были опустошены Залдапы, Акис и Скопсис; и теперь они вновь грабили несчастных. Они везли добычу на огромном числе повозок. Когда варвары увидели приближающихся римлян и в свою очередь были ими замечены, они тотчас же бросились убивать пленных. Из пленников мужского пола были убиты все, бывшие в цветущем возрасте»"20

По известиям сирийского автора Псевдо-Захарии, писавшего почти одновременно с Прокопием Кесарийским, «в 27 году царствования Юстиниана (555 г. н. э.) полчище варваров пришло на селение Диобулион, сожгло его, равно и храм и пленило народ».21 А. П. Дьяконов отнес сообщение Псевдо-Захарии к славянам.22

Итак, свидетельства древних писателей не оставляют сомнений в том, что у антов и склавинов VI-VII вв. существовало рабство, формируемое за счет пленников. Можно с полной уверенностью говорить об отсутствии в это время в славянском обществе внутренних источников порабощения. И здесь вспоминается любопытный случай, о котором поведал Прокопий Кесарийский. Вышло так, что «анты и славяне рассорились между собой и вступили в войну... в этой войне анты были побеждены врагами», и «один славянин взял в плен юношу, едва достигшего зрелости, по имени Хильбудия». Затем враждующие племена примирились, а юноша-раб Хиль-будий был куплен каким-то антом. Купленный вскоре рассказал своему новому хозяину, что он родом ант и потому, придя в родную землю, будет свободным согласно существующему в антском обществе закону.23 П. Н. Третьяков отсюда сделал правильный вывод: «Рабом у антов мог быть лишь чужеземец; порабощение же соплеменников запрещалось обычным правом».24 Более широко толкует известие Прокопия об анте Хильбуди; Л.В.Данилова: «Рабы, зависимые и неполноправны разного рода в догосударственный период — это, несомненно, иноплеменники».25 Нет никаких оснований говорить о разного рода зависимых и неполноправных среди славян, опираясь на свидетельство о Хильбудии. Если быть точным, то в данном случае мы можем вести речь лишь о рабах и приходить к выводу о запрете у антов обращения в рабство членов собственного племени. Этот вывод вполне распространим и на другие славянские племена, поскольку тот же Прокопий, как мы знаем, отмечал полное совпадение общественных порядков у склавинов и антов.

Рассмотренный нами материал достаточно определен но указывает на то, что наиболее ранней формой рабства в восточнославянском обществе было порабощение военнопленных. Военные действия, следовательно, были у восточных славян первичным источником рабовладения. Все это вписывается в общие закономерности развития рабства у различных народов мира, выявленные современной этнографической наукой.26

Находящиеся в нашем распоряжении факты не дают оснований рассуждать о каких-либо переломных моментах в истории славянского рабства VI-начала VII вв. Между тем в исторической литературе предпринимались попытки найти такого рода моменты. Базируются они на некоторых известиях Прокопия Кесарийского, в частности тех, что касаются середины VI века, когда славяне взяли силой город Топер. «До пятнадцати тысяч мужчин они тотчас же убили и ценности разграбили, детей же и женщин обратили в рабство. Вначале они не щадили ни возраста ни пола... убивали всех, не разбирая лет, так что вся земля Иллирии и Фракии была покрыта непогребенными телами... Так сначала славяне уничтожали всех встречающихся им жителей. Теперь же они и варвары из другого отряда, как бы упившись морем крови, стали некоторых из попадавшихся им брать в плен, и поэтому все уходили домой, уводя с собой бесчисленные десятки тысяч пленных".27

А. А. Зимин, следя за развитием отношений склавинов и антов к пленникам, замечает: «Если вначале жители покоренной земли были только врагами, подлежащими истреблению в пылу битв, то позже поголовное убийство сменяется массовым уводом в плен».28 При этом он обращается к Ф. Энгельсу, который, характеризуя древнюю общину на переломе, вызванном в связи с появлением частной собственности и расслоением внутри общества, писал: «Сама община и союз, к которому принадлежала эта община, еще не выделяли из своей среды свободных, избыточных сил. Зато их доставляла война... До того времени не знали, что делать с военнопленными, и потому их попросту убивали, а еще раньше съедали. Но на достигнутой теперь ступени «хозяйственного положения» военнопленные приобрели известную стоимость; их начали поэтому оставлять в живых и стали пользоваться их трудом. ... Рабство было открыто».29 А.А.Зимин берет на вооружение тезис Ф.Энгельса: о «Прежде чем рабство становится возможным, должна быть уже достигнута известная ступень неравенства в распределении».30 Надо сказать, что с точки зрения теории здесь многое справедливо.

Возражение вызывает стремление А. А. Зимина наложить приведенные теоретические выкладки на конкретную историю славянства VI века. По его мнению, выявленный Ф. Энгельсом «переломный момент не исчез для нас бесследно в глубине веков, не может быть отнесен к какому-то доисторическому периоду. Во всяком случае с полным основанием намеком на эту эволюцию в отношении к пленникам можно считать знаменитое рассуждение Прокопия Кесарийского в его "De bello Gothico" (написано во второй половине VI в.) о том, что "сначала славяне уничтожали всех встречающихся им жителей. Теперь же они, как бы упившись морем крови, ... стали некоторых из попадавшихся им брать в плен, и поэтому все уходили домой, уводя с собой бесчисленные десятки тысяч пленных"».31 Это сообщение Прокопия дает, по словам Л. В. Даниловой «представление об изменившемся отношении славянских племен к побежденным врагам".32 Следовательно, Зимин и Л. В. Данилова воспринимают «знаменитое рассуждение Прокопия Кесарийского» как отражение обособленных действий славянского войска, разделенных хронологически так, что позволяет исследователям говорить об эволюции отношений славян к «побежденным врагам» на протяжении какого-то длительного отрезка времени. 33

Присмотревшись внимательнее к данному тексту Прокопия, убеждаемся, что там говорится не о не о переломном моменте в обращении славян с побежденными, а об одном и том же походе, сопровождавшемся сперва поголовным истреблением славянскими воинами всех встречающихся им на пути людей, а затем — массовым пленением. Точно так же поступали наши предки и много позже. Вспоминается рассказ Ибн Мискавейха о походе русов на Бердаа в 943-944 гг., из которого узнаем, что русы, взяв город, истребили значительную часть его населения, а когда «убийство было закончено, захватили в плен больше 10 тыс. мужчин и юношей вместе с женами, женщинами и дочерьми».34 Поведение русов X века в Бердаа, засвидетельствованное Ибн Мискавейхом, не отличалось в принципе от действий славян VI века в Иллирии и Фракии, описанных Прокопием Кесарийским. Чем объяснить столь неумеренную кровожадность славян по отношению к жителям Империи?

Вполне возможно, что славяне старались жестокостью своею устрашить ромеев и тем подавить их волю к сопротивлению. Однако не менее вероятно и то, что тут перед нами своеобразные жертвоприношения в честь богов, даровавших победу, и в память воинов, погибших в бою.35 Могло, наконец, быть и то и другое. В любом случае становятся понятными неоднократно запечатленные источниками сцены массового избиения славянами населения опустошаемых ими земель. Что касается «переломного момента» в отношениях славян к побежденным, о котором размышлял А. А. Зимин, то он произошел, надо полагать, ранее VI века. Когда именно, сказать не беремся, ибо не располагаем необходимыми на сей счет сведениями. Рискуем лишь утверждать, что к названному столетию рабство у славян пережило сравнительно долгую историю, о чем судим по отдельным деталям, относящимся к составу пленников, превращаемых в рабов.

Как показывают исследования этнографов, первоначальной формой адаптации военнопленных в семейные Коллективы победителей являлся захват женщин и детей, поскольку «использовать взрослых боеспособных мужчин при низком уровне развития экономики было затруднительно, поэтому они обычно уничтожались ».36

Правда, «бывали и исключения: иногда адаптировались и мужчины, если требовалось в какой-то мере возместить военные потери».37 Впоследствии пленение взрослых мужчин стало обычным делом.38

Византийские источники VI-VII вв. содержат сведения о взятии славянами в плен как женщин и детей, так и боеспособных мужчин, указывая, следовательно, на наличие в славянском обществе двух составных групп рабства, возникших из пленения и дальнейшей адаптации в семейные союзы женщин и детей, с одной стороны, а позднее взрослых мужчин, — с другой. Понимать это нужно так, что ко временам склавин и антов славянское рабство прошло достаточно длительный, двуступенчатый путь развития и стало привычным явлением в общественной жизни славянства.39 Тем не менее оно заметно отличалось от византийского рабства. «У антов, — замечал В. В. Мавродин, — существовало рабство, но оно очень отличалось от того рабства, которое имело место в Византии».40 Действительно, склавины и анты, как извещает Маврикий, не держат пленников в рабстве «в течение неограниченного времени, но ограничивая (срок рабства) определенным временем, предлагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси, или остаться там (где они находятся) на положении свободных и друзей».41

В рассказе Маврикия нет ничего особенного, присущего исключительно славянам. Как явствует из наблюдений новейшей этнографии, на стадии раннего (по терминологии этнографов, «домашнего») рабства «статус раба отнюдь не был постоянным: по происшествии определенного времени раб мог превратиться в полноправного члена нового коллектива. Он мог вступать в брак, пользоваться в полной мере имущественными правами, его участие в общественной жизни и даже в военных мероприятиях никак не ограничивалось. Какой-либо специфический аппарат контроля и принуждения отсутствовал. Далеко не всегда рабское состояние было и наследственным; потомки рабов считались свободными».42

Возвращаясь к свидетельству Маврикия, отметим, что склавины и анты отпускали на свободу пленников-рабов, независимо от того, получал ли господин за них выкуп или нет.43 Недаром П. Н. Третьяков, толкуя данное свидетельство, говорил: «Даже в том случае, если пленных не выкупали, им через некоторый срок возвращалась свобода».44

Представляется весьма сомнительным утверждение А. П. Пьянкова, согласно которому находящиеся у антов рабы приобретали «себе свободу только за выкуп».45 Не выглядят убедительными и его сомнения насчет достоверности сообщения Маврикия. Логика у исследователя такова: «В обществе антов и славян, где рабов продавали и покупали, нельзя допустить безвозмездный отпуск рабов на свободу, особенно если они бы имели возможность выкупиться. "Свобода и дружба", о которых писал Псевдомаврикий, не была бескорыстным отказом рабовладельца от своих "прав" на раба, а скорее всего означала наделение пленника-раба пекулием».46 Не касаясь пока вопроса о рабском пекулии, социальной системе славян VI — начала VII в., заметим, что А.П.Пьянков приводит доводы «от здравого смысла», свойственного современному человеку, не пытаясь вникнуть в социальную психологию древних людей, которые делали свободными пленников-рабов по самым разным причинам: достижение ими совершеннолетия, усвоение языка и обычаев захватившего их племени, хорошее поведение и пр.47

Известия Маврикия о срочном характере рабства у склавинов и антов привели некоторых историков к мысли о патриархальной сути славянского рабовладения. По В. В. Мавродину, «ограниченный срок рабства, небольшой выкуп, возможность стать свободным и полноправным членом общины антов — все это говорит за патриархальный характер рабства».48 Вместе с тем В. Мавродин считал, что «рабство у антов перерастало патриархальную форму».49 Последний тезис получил развитие у П. Н. Третьякова, отказавшегося рассматривать рабовладение у склавинов и антов «в качестве примитивного патриархального рабства, которое было распространено у всех первобытных народов и которое еще не играло большой роли в их социально-экономической жизни. Но это не было, конечно, и развитым рабовладением, оформившимся как целостная система производственных отношений».50 И все же славянское рабство в антскую эпоху выходило уже за рамки первобытного патриархального рабства.51 Любопытно, что в первом издании своей книги о восточных славвянах П. Н. Третьяков несколько иначе расставлял акценты. Там читаем: «Рабовладение у склавинов и антов, несомненно, имелось, но оно, по-видимому, очень недалеко ушло от того патриархального рабства, которое еще не играло большой роли в их социальное экономической жизни».52 Эти разночтения объясняются общим состоянием дел в советской историографии Киевской Руси, которое выразилось в стремлении во что бы то ни стало удревнить возникновение классового общества на Руси.53

Помимо определений славянского рабства VI-VII вв как патриархального или выходящего за рамки патриархальности в нашей историографии иногда встречаются и несколько расплывчатые выражения, окрашенные в бытовые тона: «мягкое обращение с рабами-военнопленными»,54 «мягкие формы эксплуатации пленных (рабов)»,55 «мягкие формы зависимости рабов».56

Идею о патриархальности рабовладения у антов и склавинов отверг А. П. Пьянков. Славянское рабство по его мнению, уже в VI веке «утратило свой патриархальный характер».57 Он убежден в том, что восточнославянское общество VI-VIII вв. было рабовладельческим. По А. П. Пьянкову, «византийские авторы зафиксировали ту стадию в социальном развитии антов, которая отделяла прошлые времена первобытно-общинного строя от позднейшей феодальной поры. Анты VI в. находились на стадии раннего рабовладельческого общества».58 Иной взгляд у В. В. Седова: «Рабовладельческой формации у восточных славян не было. В эпоху разложения первобытно-общинного строя существовал лишь рабовладельческий уклад, не ставший основой экономической жизни, но способствовавший выделению и усилению знати».59

Таков спектр суждений современных исследователей о рабстве у склавинов и антов VI-VII вв. Какова степень их убедительности? Прежде всего нам кажется несостоятельной концепция А. П. Пьянкова о раннерабовладельческой природе восточнославянского общества, поскольку она не имеет серьезного обоснования в источниках.60 Вызывает сомнение и предположение относительно рабовладельческого уклада, представленного якобы в хозяйственной жизни славян той поры. Вряд ли можно склавинское и антское рабство подвести под социально-экономический уклад, т. е. особый тип хозяйства,61 существующий в качестве отдельного сектора славянской экономики. Уклад соответствует более или менее сложившейся и устойчивой системе производственных отношений, чему решительно противоречит срочный статус рабов в местном обществе. Срочность рабства, возможность вхождения отпущенных на волю пленников-рабов в туземные общественные союзы на правах «свободных и друзей» — все это убедительный показатель неустойчивости и неупорядоченности рабовладения, социальной аморфности рабства, не организованного в уклад. Это и понятно, ибо многоукладность - характерный и в высшей степени важный признак всякого докапиталистического классового общества».62

Зарождение же многоукладности, на наш взгляд, происходит не в условиях господства родовых отношения а после их распада, в процессе которого складывается новая социальная структура, по терминологии А. И. Неусыхина, «общинная без первобытности». В ее основе лежат уже не кровнородственные, а территориальные связи.63 Именно в этот период появляется многоукладность и завязывается процесс классообразования В древнерусской истории, это падает на конец Х-начала XI в.64 Вся же предшествующая история восточнославянских племен развивалась в условиях родоплеменного строя,65 что исключало возникновение рабовладельческого уклада «в силу присущей первобытнообщинному обществу интеграции на кровнородственной основе».66

Нельзя признать удачным обозначение рабства у антов и склавинов как патриархального.67 По поводу термина «патриархальное рабство» определенные сомнения высказал А. М.Хазанов. «Наиболее ранние формы рабства, — говорил он, — обычно называют патриархальными или домашними. Первый термин в настоящее время представляется устаревшим, потому что "патриархальное рабство в равной мере присуще и поздне-материнским обществам. Второе название вполне приемлемо, так как хорошо отражает главные особенности раннего рабства: отсутствие особого класса рабов и особой сферы применения рабского труда в общественном производстве».68 В отношении термина «патриархальное рабство» А. М.Хазанов, наверное, прав.69 Относительно же наименования «домашнее рабство» не все так очевидно, как может показаться поначалу.

Термин «домашнее рабство», пожалуй, более подходит к той стадии развития общества, когда род распадается на большие семьи, становящиеся основными производственными ячейками, а дом превращается в главную хозяйственную единицу.70 Инкорпорированные в большую семью рабы и олицетворяли домашнее рабство. Аналогичным средоточием домашнего рабства могли выступать и малые семьи, возникавшие в ходе сегментации или разложения большесемейных союзов.

Эти соображения позволяют усомниться в обоснованности применения термина «домашнее рабство» к родоплеменным обществам. Адаптация пленника-раба родовым коллективом происходит на иной общественной почве, чем его вхождение в большую семью. Включение «полоняника» в род осуществлялось через половозрастную систему, причем нередко с перспектив у выхода на свободу. Так, у ленапов и делаваров мучские пленные, достигнув совершеннолетия, усыновлялись, занимая место тех, кто погиб на войне или умер другим путем. С момента усыновления они считались членами племени, к которому теперь принадлежали. Положение раба-пленника в родоплеменном коллективе напоминало скорее бытовую ущербность, нежели социальное неравенство. Его часто использовали на женских работах или принуждали к такому труду, который был особенно тяжелым, либо считался недостойным полноправного мужчины.72 Но главное заключалось в том, что это положение не было безысходным. Оно являлось временным. По истечении определенного срока раб, согласно нормам обычного права, получал свободу и возможность жить среди своих прежних хозяев в качестве полноправного члена родового обществам. Домашнее же рабство в данном отношении — тупиковое Выход из него на свободу зависел главным образом ой воли господина, а не от обычая, хотя влияния последнего полностью отрицать не стоит. И все-таки решающее слово в судьбе домашнего раба или рабыни принадлежало господину — главе большой семьи.

Полагаем, что сказанного достаточно, чтобы отказаться от применения терминов «патриархальное рабство», «домашнее рабство» в связи с исследованием рабовладения в родоплеменном обществе. Более уместным здесь нам кажется термин «первобытное рабство»» соответствующий родовой архаике, характеризующей эпоху первобытности.

К числу важнейших особенностей первобытного рабства необходимо отнести коллективное (родовое, племенное) владение рабами. По словам Л.С.Васильева, «как и любое иное добытое в бою или приобретенное иным способом на стороне имущество, движимое или недвижимое, рабы считались достоянием коллектива и использовались для его блага — будь то очистительная жертва с благодарностью за помощь богам либо предкам, работа на храмовых полях во имя тех же богов или, наконец, услужение тем, кто возглавляет коллектив и управляет им».73 А. М.Хазанов скептически воспринимает такого рода утверждения. Он пишет: «Мнение, что первоначально рабы являлись собственностью всей общины (так называемое общинное или коллективное рабовладение) представляется недоказанным, во всяком случае в качестве универсального явления. ... Более вероятно, что даже самые ранние формы рабовладения были частными, если не по форме, то по существу».74 0 том же духе высказывается А. И. Першиц: «Имеющее подчас место различение общинного и индивидуального рабства, по-видимому, неоправдано, так как отчетливые примеры коллективного рабства в этнографии и истории не зафиксированы...».75 Не беремся судить о других народах, но относительно славян, а именно склавинов и антов, можем с достаточной уверенностью говорить, что сперва рабовладение у них было коллективным по существу и частным по форме. При этом носителем владельческих прав выступал не только род, но и племя. Каковы доводы?

Начнем с того, что пленения, производимые славянами в моменты их нападений на соседние земли, являлись, как правило, делом коллективным, но отнюдь не индивидуальным.76 Пленники, согнанные в многотысячные толпы, доставлялись в славянские пределы усилиями всего войска, а не отдельных воинов, что запечатлено в большом количестве сцен, описанных византийскими авторами. Эти пленники, надо думать, находились в собственности всего народа до тех пор, пока их не делили между участниками похода. Такой порядок проглядывает из свидетельства Прокопия Кесарийского о том, как «анты сделали набег на Фракийскую области и многих из бывших там римлян ограбили и обратили в рабство. Гоня их перед собою, они вернулись с ними на родину. Одного из этих пленников судьба привела, к человеколюбивому и мягкому хозяину».77 Легко догадаться, что «судьба привела» пленника к его новому хозяину в результате раздела полона по возвращении антов домой.

Дележ награбленной в войне добычи производился по жребию, о чем можно догадаться, обратившись к сравнительно-историческим данным, взятым из истории древних франков. Эти данные, запечатлевшие архаическую традицию, донесла до нас легенда о суассонской чаше, рассказанная Григорием Турским в написанной им «Истории франков». От Григория узнаем о том, кам после захвата франками Суассона «многие церкви были ограблены войском Хлодвига, ибо тогда он погрязал еще в заблуждениях язычества». Среди награбленных вещей оказалась удивительной величины и красоты чаша. И вот «епископ той церкви», откуда была похищена та чаша, отправил посланца к Хлодвигу с просьбой вернуть если не все, то хотя бы означенную чашу. «Выслушав эту просьбу, король сказал посланному: "Иди за нами в Суассон, ибо там будет дележ всего, что захвачено. Если мне достанется по жребию тот сосуд, который просит святой отец, я выполню [его просьбу]"..И прибывши в Суассон, король сказал, когда сложил посередине всю добычу: "Прошу вас, храбрейшие воители, не откажите дать мне вне дележа еще и этот сосуд", — ом имел в виду вышеупомянутую чашу». Но тут выступил один из воинов и, ударив чашу секирой, сказал: «Ничего из этого не получишь, кроме того, что полагается тебе по жребию». Хлодвиг смолчал.78 В этом эпизоде Е. А. Косьминский усматривал отражение древних обычаев франков.79 Суть их состояла в равном разделе награбленного по жребию. Со временем вождю (королю, князю) стала выделяться определенная фиксированная часть добычи, подтверждение чему находим в одном из 4 древнейших памятников славянской юридической мысли: «Законе Судном людем», где читаем: «Плена же шестую часть достоить взимати княземь и прочее число все всим людемь в равну часть делитися от мала до велика, достоить бо княземь часть княжа, а прибыток людем».80

Вернувшись к свидетельству Прокопия Кесарийского о пленнике, которого в земле антов судьба привела к доброму и мягкому хозяину, заметим, что упоминание самой судьбы следует разуметь как намек на жребий, воплощающий, так сказать, перст судьбы.

Переход раба-пленника посредством дележа в частные руки не означал полной и безусловной передачи коллективом своих прав на живой полон. Племя, по всей видимости, сохраняло какие-то верховные права на пленников и в этом случае. Довольно показательна здесь история антского юноши Хильбудия, взятого в плен склавинами и купленного потом неким антом, ошибочно принявшим его за известного военачальника ромеев, носившего то же имя. Покупая Хильбудия, чтобы отправиться с ним к грекам, ант рассчитывал получить «великую славу и очень много денег от императора». Все это вначале «делалось тайно от остальных варваров. Когда же этот слух, распространяясь в народе, стал достоянием всех, то по этому поводу собрались почти все анты, считая это делом общим и полагая, что для них всех будет большим благом то, что они — хозяева римского полководца Хильбудия».81

Несмотря на необычность описанного Прокопием происшествия, можно все-таки полагать, что у антов и склавинов индивидуальное (частное) рабовладение не было единственной формой рабства. Больше того, оно не являлось безусловным и полным, поскольку, как мы убедились, над правом индивидуального рабовладельца возвышались права коллектива (рода, племени), обладавшего верховной собственностью на иноплеменников-рабов.82 Похоже, этим объясняется отсутствие сведений о работорговле внутри племен склавинов и антов. Имеющиеся в нашем распоряжении сведения говорят о межплеменной или международной торговле рабами, практикуемой этими племенами.83 Впрочем, сфера и этой торговли едва заметна в источниках, будучи весья ма невыразительной. Прав П. Н. Третьяков, когда говов рит, что склавины и анты уводили пленных «главным образом с целью получения выкупа».84 Правда, чуть ниже он пишет о торговле живым товаром склавинами и антами как о занятии привычном: «Рабов продавали и покупали».85 Такая непоследовательность проистекает из сложности самой проблемы. Поэтому в историограф фии высказываются на сей счет диаметрально противоположные мнения.

По А.П.Пьянкову, «византийские авторы VI-нач.VII в., изображая общественный строй антов и южных славян, сообщают не только о наличии у них рабов, но и о торговле ими».86 Отсюда он сделал важный вывод: «Купля-продажа рабов показывает, что в обществе антов существовали условия для применения рабского труда».87 Всю свою теорию купли-продажи рабов в антском обществе А. П. Пьянков построил на рассказе Прокопия о Хильбудии. Историк не обращает внимания на тот факт, что Хильбудий был куплен антом не для того, чтобы заставить его работать на себя, а с целью получить «великую славу и много денег». Значит, для рассуждения о применении рабского труда в хозяйстве антской знати нет оснований.

Если А. П. Пьянков чересчур переоценивает значение работорговли в славянском мире, то А. А. Зимин вообще отрицает таковую. В VI-VII вв., по мнению ученого, славяне «принимают участие в работорговле только в качестве "страдательного" элемента, как объект продажи, товар-добыча, захваченная чужеземцами. Пленники-рабы еще долго остаются как бы извне навязанными славянскому обществу, когда человеческая добыча захватывалась в покоренных землях наравне со всеми „стальными видами сокровищ. При родовом устройстве, подвижном племенном образе жизни и патриархальных формах быта этот приток чужеземного населения, не находя себе прочного места в производстве и лишь частично растворяясь в потоке международной работорговли (это придет позднее), осаждался на новых местах "в качестве свободных и друзей"».88

Точки зрения А. А. Зимина и А. П. Пьянкова представляются нам двумя крайностями, далекими от реальной жизни славянского общества. Более здравый подход проявил в одной из своих ранних работ Б. А. Рыбаков. Останавливаясь на сообщении Прокопия о покупке антом раба у славянина, он замечает: «Делать отсюда вывод о существовании широко развитой работорговли нельзя, но факт сам по себе примечательный». Оригинально исследователь понимает существо выкупа византийцами своих сограждан из славянского плена: «Получение антами выкупа за плененных во время набега византийцев являлось уже первичной, еще не развернутой формой работорговли. Раб-военнопленный не превращался в товар, его "отпускали" на родину, но у антского дружинника, получившего этого раба при разделе добычи, оказывалась известная сумма жизненных благ после того, как его раб выкупался на волю».89 И все же выкуп есть выкуп, а не работорговля на внешнем рынке. Выкуп, вероятно, не знал сравнительно быстро меняющейся конъюнктуры рынка на цену раба, будучи более или менее стабильным. Вот почему у Маврикия читаем, что славяне и анты отпускали пленников домой «за известный выкуп».90 Но как бы там ни было, ясно одно: нет должных оснований ставить знак равенства между выкупом пленников и торговлей рабами. Это — разные по значению в общественной жизни явления.

С нашей точки зрения, не следует полностью отрицать куплю-продажу рабов склавинами и антами. Однако не стоит и преувеличивать ее масштабы. Рабами они порою торговали, но не внутри собственных племен, а вне т. е. работорговлю вели с другими племенами и народами. И все же главной формой обогащения, связанного с пленниками, надо считать не торговлю, а выкуп каждого пленника.

Суммы, полученные славянами в качестве выкупа впечатляют. Приведем лишь один пример, относящийся к концу правления Анастасия (491-518 гг.), когда геты или славяне,91 прошли и опустошили Македонию, Фессалию, на юге дошли до Фермопил, на западе — до старого Эпира, повторив тот самый путь, которым шел Аттилал, сея разорение и смерть. Они захватили великое множество римлян, и «Анастасий был вынужден послать тысячу фунтов золота на выкуп пленных».92 Страсть к богатству и готовность Византии тратить огромные средства на выкуп своих несчастных сограждан, оказавшихся в плену и рабстве у завоевателей, толкали славян на бесчисленные походы за пленниками. Чтобы лучше понять, насколько солидной и разработанной была выкупная система в Империи, послушаем современного исследователя социальной истории византийского общества.

Г. Е. Лебедева говорит о появлении специального законодательства, которое касается «весьма широко распространившейся в IV-VI вв. (в связи с усилившимися варварскими вторжениями) практики выкупа захваченных в плен. Дальнейшее развитие римского законодательства о выкупе по существу начинается со времени Гордиана. Но основная масса законов, содержащихся в кодексах (18) и свидетельствующая об возрастающем значении этой проблемы, приходится на эпоху Диоклетиана и последующий период. В связи с увеличением числа захваченных варварами жителей империи и расширением практики их выкупа организующая роль в этом деле со временем все более возлагалась на местную церковь, епископа; иногда для выкупа пленных использовались церковные фонды и добровольные пожертвования (эта практика получила более или менее широте распространение в VI в.)».

Обнаруживаются довольно интересные обстоятельства. побуждавшие "жертвователей" к такой "благотворительности": они приобретали определенные права на освобожденных (выкупленных) из плена. «Как показывает законодательство, "частный" выкуп пленных нередко имел конкретной целью, особенно в опустошенных пограничных провинциях, дополнить хозяйства "принудительной" рабочей силой. Хотя юридически бывшие свободные в принципе по-прежнему считались таковыми, фактически они оказывались во временном или постоянном рабстве у выкупивших. Попавшие в плен, сделавшиеся там рабами и затем выкупленные, они как бы продолжали и юридически считаться в рабском состоянии до момента окончательной расплаты...».93 Г.Е.Лебедева прослеживает у "жертвователей" отчетливую тенденцию «упрочить свои права на выкупленных из плена, удержать их в качестве рабов или низвести к подобному статусу».94 Вот почему «правительство вынуждено было принимать крайние меры, чтобы сдержать попытки полного порабощения выкупленных, угрожая нарушителям ссылкой, работами в рудниках, конфискацией имущества, а чиновникам штрафом в 10 ф. золота за непринятие мер к своевременному освобождению выкупленных. Закон имел в виду прежде всего земельных собственников, акторов, прокураторов, кондукторов. Двадцать законов по этим вопросам, включенных в Кодекс Юстиниана и дополненных в VI в. новыми законами об организации более массового выкупа военнопленных, свидетельствуют не только об актуальность этих проблем в VI в., но и, бесспорно, о фактическом росте размеров использования труда военнопленных».95

[строка отсутствует]

насчет выкупа взятых ими в плен жителей Империи. Об этом усердно заботились и сами римляне. Поэтому всем не обязательно связывать, подобно А. П. Пьянкову возможность выкупа раба у славян с предоставлением ему пекулия — личного хозяйства.96 Рабов-пленников выкупали весьма заинтересованные в том их соотечественники. Тех же, кто не был выкуплен, анты и склавины через определенный срок отпускали на свободу в качестве «свободных и друзей». Следовательно, отсутствие возможности выкупиться не обрекало пленника на бессрочное рабство. Оно служило лишь препятствием для его возвращения на родину, и он был вынужден войти в новое общество, но уже на положении свободного хотя, быть может, и несколько ущемленного в правах.

Не только ради выкупа славяне захватывали пленных. Известно, что в древности плен был источником возмещения убыли боеспособных мужчин, являвшейся естественным следствием войн.97 О существовании у славян такой практики можем судить на примере упоминавшеегося уже нами Хильбудия. Взятый в плен «одним славянином», он «оказался очень расположенным к своему хозяину и в военном деле очень энергичным. Не раз подвергаясь опасностям из-за своего господина», Хильбудий «совершил много славных подвигов и смог добиться для себя великой славы».98

Рабы-пленники использовались и в качестве слуг, в первую очередь в домах предводителей и знатных членов племени. А добытые в военных экспедициях женщины становились наложницами победителей, ублажая своих господ «на этом» и «на том» свете. Последнее следует из ритуального умерщвления рабынь после кончины господина, на что, кажется намекает Маврикий, рассказывая о славянах и антах: «Скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство считают смерть своего мужа своей смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь».99 Возможно, за этими словами Маврикия скрывается обычай удушения рабынь совершаемый при похоронах их хозяев. Не исключено, что нечто сходное видел в начале X в. Ибн Фадлан, наблюдавший за похоронами знатного руса. Девушку-рабыню, добровольно изъявившую согласие последовать за умершим, «уложили рядом с ее господином. Двое схватили обе ее ноги, двое обе ее руки, пришла старуха, называемая ангелом смерти, наложила ей на шею веревку с расходящимися концами и дала ее двум [мужам], чтобы они ее тянули, и приступила [к делу], имея [в руке] огромный кинжал с широким лезвием. Итак, она начала втыкать его между ее ребрами и вынимать его, в то время как оба мужа душили ее веревкой, пока она не умерла».100

О ритуальном убийстве славянами женщин сообщает и Ибн Русте: «Если у покойника было три жены и одна из них утверждает, что она особенно любила его, то она приносит к его трупу два столба, их вбивают стоймя в землю, потом кладут третий столб поперек, привязывают посреди этой перекладины веревку, она становится на скамейку и конец (веревки) завязывает вокруг своей шеи. После того как она это сделает, скамью убирают из-под нее и она остается повисшей, пока не задохнется и не умрет, после чего ее бросают в огонь, где она и сгорает».101

Естественным образом напрашивается сопоставление известий восточных авторов с рассказом Маврикия. И оно уже предпринималось историками. «Сообщение Маврикия о самоубийстве жен на могилах мужей, — писал В. В. Мавродин, — говорит о рабстве, а именно — о ритуальном убийстве рабынь на могиле своего господина. Обычай, бытовавший у русов в 1Х-Х вв. и описанный Ибн-Фадланом».102

Языческий обряд похорон воинов, сраженных в бою требовал обильных человеческих жертвоприношения материалом для которых служили пленники. Сохранилось на этот счет хотя и позднее, но отражающее давние обычаи восточных славян свидетельство Льва Диакона, повествующего о том, как после кровопролитного сражения при Доростоле воинов Святослава с греками «наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предком множество пленных мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили [несколько] младенцев и петухов, топя их в водах Истра».103

Надо думать, что пленников приносили в жертву » только по случаю похорон, но и в связи с другими обстоятельствами, требующими человеческих жертвоприношений. С этой точки зрения пленник-раб — потенциальная языческая жертва. Принесение в жертву военнопленных получило широкое распространение у древних народов.104 Так, скифы устраивали особые святилища, где в жертву божеству приносили скот и пленников. По верованиям германцев бог сражений и смерти Один (Водан, Вотан) «должен быть умилостивлен человеческой кровью. Страбон сообщает, что кимвры вешали пленников над большими бронзовыми сосудами, а жрицы] одетые в белое, взбирались к жертвам по лестницам и перерезали им горло, так что кровь лилась в подставленные сосуды. По Иордану, готы ублажали Марса жесточайшим культом: жертвою ему было "умерщвление пленных". У ацтеков необходимость войны стала одной из основных концепций их религии. Целью войн, которые они должны были вести с соседями, считался захват пленных для принесения их в жертву богу Уитцилопочтли, отождествленному с Солнцем. Кровь жертв поддерживала жизнь светила (бога)».105 Пленные рабы, следовательно, были необходимы для отправления языческого культа. Отсюда ясно, что многочисленные и массовые пленения врагов, производимые антами и склавинами, были также продиктованы в немалой мере религиозными причинами.

Итак, захватывая в плен жителей соседних земель, славяне VI-VII вв. преследовали бытовые, матримониальные и религиозно-обрядовые, но отнюдь не производственные цели, что, впрочем, не отрицает какого-то использования труда рабов-пленников.106 И все же главный стимул многолюдных полонов — стремление к накоплению богатства,107 обусловленное как высшими духовными, так и прозаическими потребностями. Затронем некоторые из них.

Склавины и анты, нападая на соседей, сами подвергались вражеским нашествиям и оказывались в положении побежденных. От Менандра узнаем о том, как авары грабили и опустошали землю антов.108 С Менандром перекликается древнерусский летописец, повествующий о «великих телом» и «гордых умом» обрах, которые «воеваху на словенех, и примучиша дулебы, сущая словены... ».109 Чтобы избавиться от разорительных набегов более сильных неприятелей, уберечь соплеменников от плена и порабощения, надо было славянам платить дань «мира деля», на что требовались значительные средства.

Славяне, как мы убедились, получали большие богатства за счет выкупа пленных римлян. Но им приходилось заботиться и о своих людях, взятых в плен врагами. Неизвестно, насколько часто приходилось проявлять такую заботу. Но один любопытный эпизод, связанный с попыткой выкупа антами представителей своего племени, находившихся в плену у аваров, описан Менандром: «Анты отправили к аварам посланника Мезамира, сына Идаризиева, брата Келагастова, и просили допустить их выкупить некоторых пленников из своего народа».110 Миссию Мезамира постигла неудача. Он обращался к аварам свысока, «закидал их надменными и даже дерзкими речами». Авары убили антского посланника. Выкуп пленных не состоялся. Но сама по себе попытка выкупа антами «пленников из своего народа» показательна. Если предположить (а это вполне резонно), что славяне выкупали пленных сородичей более или менее регулярно, то им опять-таки нужны были значительные средства.

Проведение завоевательных походов тоже требовало больших денежных затрат, поскольку путь славянских отрядов проходил через владения таких как и они варваров, с которыми надо было договариваться о беспрепятственном движении по их землям, а то и пользоваться помощью при переправах через крупные реки. Так позволяет думать свидетельство Прокопия Кесарийского о славянах, нахлынувших на Иллирию в правление императора Юстиниана. Византийская армия была бессильна противостоять им. «Даже при переправе через Истр (на обратном пути. — И. Ф.) римляне не могли устроить против них засады или каким-либо другим способом нанести им удар, так как их приняли к себе гепиды, продавшись им за деньги, и переправили их, взяв за это крупную плату: плата была — золотой статер с головы».111 По словам А. Л. Погодина, это показывает, как «богаты были славяне».112 Точнее было бы сказать, что описанный Прокопием случай свидетельствует, как обогащали славян грабительские походы. Этот же случай говорит и о том, что часть награбленных богатств уплывала из рук завоевателей, пока они добирались до дому. Вообще войны создавали, так сказать, эффект перемещения ценностей, когда богатства в результате изменчивости и непостоянства военного счастья, удачи переходили от одних племен к другим. Славяне не составляли здесь исключения. Приобретая богатства посредством вооруженных набегов и получения огромных выкупов за пленных, они должны были отдавать их соседям, чтобы обезопасить себя от разорительных вторжений извне, выкупать своих соплеменников, попавших в плен к врагам, обеспечивать себе передвижение в походе по чужой территории и т. д. То были, как видим, внешние траты. А как богатства использовались славянами внутри собственного общества? Отвечая на поставленный вопрос, нельзя не учитывать выводов, содержащихся в исследованиях о назначении и роли богатства в древних обществах.

Теперь мы знаем, что богатство в архаические времена воспринималось совсем иначе, чем сейчас. Оно не являлось средством экономического могущества, имело не столько утилитарное значение, сколько было орудием социального престижа, опорой личной власти и влияния. «Понятие ценности было проникнуто магически-религиозным и этическим моментами. Экономическая деятельность была обставлена ритуалами и мифами, являлась неразрывной составной частью социального общения».113 Нельзя правильно понять страсть варваров к золоту и серебру, отвлекаясь от их религиозных верований. Можно утверждать, что «в течение долгого времени деньги представляли для варваров ценность не как источник богатств, материального благосостояния, а как своего рода "трансцедентные ценности", нематериальные блага».114

У древних людей существовал «взгляд на золото и серебро как на такой вид богатства, в котором материализуются счастье и благополучие человека и его семьи, рода. Тот, кто накопил много ценных металлов, приобрел средство сохранения и приумножения уда-

строка отсутствует

безотносительно к тому, в чьих руках они находятся, не содержат этих благ: они становятся сопричастным свойствам человека, который ими владеет, как бы "впитывают" благополучие их обладателя и его предков и удерживают в себе эти качества».115 Полагаем, что отношение антов и склавинов к богатству было во многом схожим. И тут настал момент коснуться проблем «антских кладов», найденных археологами в пограничных районах леса и степи, а также в Среднем Поднепровье — восточном, как считают некоторые исследователи, центре антской земли.116

В научной литературе нет единого мнения относительно этнической принадлежности «кладов».117 Положим все же, что сторонники славянской атрибуции этих археологических находок правы. Прислушаемся к ними По словам П.Н.Третьякова, «клады антского времени состоят обычно из золотых, серебряных и бронзовых украшений, нередко инкрустированных самоцветами или цветным стеклом, из монет, драгоценной посуды вооружения и т. д. Наряду с вещами местного производства в кладах встречаются предметы византийского или сасанидского художественного ремесла – главным образом золотая и серебряная посуда. Вес драгоценного металла в некоторых кладах измеряется несколькими килограммами. Известный клад драгоценного оружия, художественной посуды и украшений, найденный в 1912 г. у с. Малая Перещепина Полтавской обл., содержал более 20 кг одного лишь золота.. Так или иначе, но ценилось в варварской среде и художественное качество изделий. Клад подобного состава представлял собой поистине несметное богатство, в сотни раз превосходящее стоимость имущества и хозяйства средней семьи».118 Помимо перещепинского клада, выделяются суджанский, обоянский и др., зарытые вдоль лесостепной полосы.119

Перещепинский клад породил в воображении А. А.Бобринского красочную картину шумного застолья, устроенного славянским князем: «Можно себе представить какой-нибудь "почестей-пир" славянского вождя VII в. в его кочевом стане недалеко от Полтавы, когда на столах фигурировало все награбленное добро: византийские и восточные золотые и серебряные блюда и сосуды». Но шли годы, и «перещепинским владыкам пришлось в свою очередь испытывать ужасы страха перед победоносным врагом, приходилось спасаться бегством. С востока надвигаются новые, еще более одичалые и сильные племена, и противостоять им нет возможности. И вот, в песчаных дюнах близ Полтавы славянский князь наскоро закапывает и упрятывает свои сокровища. И надо отдать ему справедливость — запрятал он их хорошо».120

Рассматривая клад, Б.А.Рыбаков представляет образ богатого антского князя, зарывшего «сундук с вещами, накопленными несколькими поколениями».121

От признания факта принадлежности перещепинского клада славянскому князю, т. е. представителю знати, наши историки очень скоро перешли к социологическим обобщениям. «Клады антов» стали рассматриваться как показатель имущественной и социальной дифференциации в восточнославянском обществе. Еще на исходе 30-х годов Б. А. Рыбаков по поводу этих кладов писал «Совершенно естественно, что владельцы подобных сокровищ были неизмеримо богаче своих сородичей. По. явилось имущественное неравенство, возраставшее с каждым удачным походом».122

В. В. Мавродин, приведя данные о «кладах антов» заключил: «Каждый удачный поход обогащал предводителя антских дружин. Росла имущественная дифференциация».123 По словам П.Н.Третьякова, «сокровища Перещепинского клада бесспорно принадлежали какому-то удачливому военачальнику, водившему свои дружины в пределы Византийской империи». В целом же клады рисуют ему «убедительную картину имущественного неравенства, того, что некоторые семьи или лица являлись обладателями огромных богатств».124 Сходные мысли высказываются в настоящее время. «О том, что какая-то часть славянского населения выделилась в экономическом отношении из остальной массы, — заявляет В. В. Седов, — ярко свидетельствуют клады, сосредоточенные преимущественно в южных районах восточнославянского ареала. Эти клады оставлены не рядовыми членами общества, они принадлежали знати».125

Столь же однообразно звучат суждения ученых о причинах зарытия кладов. Оказывается, то были сугубо земные материальные причины, связанные с опасностью, грозившей владельцам богатств, укрывавшим свои сокровища от врагов (внешних и внутренних), чтобы потом при перемене обстоятельств вернуть себе их снова. В качестве образца такого рода суждений сошлемся на выводы Г. Ф. Корзухиной, касающиеся, правда, кладов более позднего времени, но достаточно показательные и в нашем случае. Г. Ф. Корзухина пишет: «Суммируя все сказанное о причинах зарытия кладов в монгольский период, можно сказать, что клады зарывались, во-первых, в период формирования территории киевского государства в условиях борьбы за объединение славянских племен и включение некоторых иноязычных племен в состав Киевской Руси; во-вторых, в связи с острой социальной борьбой внутри Киевского государства вследствие усиления феодального гнета, нередко приводившей к широким народным восстаниям против феодального гнета; в-третьих, вследствие бесконечных межкняжеских войн, особенно усилившихся в период феодальной раздробленности, и, в-четвертых, в связи с непрекращающейся борьбой против кочевников, которые были на протяжении всего домонгольского периода бичом для древней Руси...».126

Все приведенные выше соображения есть следствие одностороннего взгляда на богатство как на явление чисто экономическое, характеризующее процессы имущественного и социального расслоения первобытного, в частности славянского, общества. Они базируются на слишком упрощенном, прямолинейном понимании восточнославянской истории, на избыточной вере в способность открыть ее тайны одним лишь ключом материалистического познания. Однако следует отказаться от закоренелых привычек и сделать более разнообразным инструментарий проникновения в секреты прошлого, иначе — подойти к проблеме богатства не только с материальной, но и с духовной, религиозной точки зрения. И тут открывается нечто неожиданное и захватывающее.

Древние люди, доверяя земле богатства, «стремились сохранить их с тем, чтобы взять с собой в загробный Мир, подобно тому как при переселении в мир иной им нужны были оружие, предметы обихода, кони, собаки, корабли, слуги, которых зарывали в курган вместе с покойным вождем или другим знатным человеком... Серебро и золото, спрятанные в землю, навсегда оставались в обладании их владельца и его рода и воплощали в себе их удачу и счастье, личное и семейное благополучие».127 Нет ничего невероятного в том, что славяне VI-VII вв. зарывали клады с аналогичной целью. возможно в кладах отразилось и другое: отношение славян к земле.

Сакрализация земли – явление, присущее многим традиционным обществам.128 Особая роль земли, дающей благополучие и процветание людям, порождала и особое к ней отношение. Земля обожествлялась. Древние верили, что «все угодья — обрабатываемые и необрабатываемые— принадлежат особым духам земли..., находятся в совместном владении живых, умерших и еще не родившихся поколений».129 Любой участок земли считался обладающим магической силой и табуировался «как обитель духа».130 Земля, по верованиям африканцев, излучает магическую силу, дарующую «правителю харизматическую власть над страной и ее населением».131

Есть основания говорить о том, что славяне-язычники почитали землю как бога,132 что у них существовал культ земли.133 Земля, согласно их воззрениям, — «мать человека, породившая его из своих недр, жалеющая и пекущаяся о нем при жизни и возвращающая его в свое лоно по смерти». Она «мыслилась как судия и как искупительница грехов. Ею клялись, при чем целовали и даже ели землю».134 В исповеди ей поверяли сокровеннее свои тайны, молили о помощи и прощении прегрешений.135 Земля воспринималась, как живая: ее можно было оскорбить и осквернить, причинить боль, она могла плакать в предчувствии людских бед. «Земля неисчерпаемый источник сил и здоровья человека».136 Исследователи обращают внимание на глубокую древность почитания «матери-сырой земли».137 Логично предположить жертвоприношения земле. Правда, С. Смирнов отмечал отсутствие в источниках указаний о жертвах земле.138 Однако кое-какие намеки на это в письменных памятниках все-таки остались.

Древнерусский летописец, повествуя об учреждении князем Владимиром языческого пантеона и о принесении «кумирам» человеческих жертв, бросает примечательную фразу: «И оскверняху землю требами своими».139 Киевляне, по всему вероятию, поливали землю кровью приносимых в жертву людей. Кровь, отданная земле, — деталь довольно характерная, позволяющая высказать догадку о жертвоприношениях земле, быть может, несколько завуалированных и деформированных требами богам, возглавляемых знаменитым Перуном. Заслуживает внимания и текст из «Беседы Григория Богослова об испытании града» в той части, которая признается вставкой русского книжника XI века:

часть строки отсутствует

на студеньци, дъжда искы от него... овъ не сущим богом жьреть... Овъ реку богыню нарицаеть и зверь, живущь въ неи, яко бога нарицая, требу творить. Овъ Дыю жьреть, а другыи Дивии».140 Б. А. Рыбаков, толкуя запись о том, как «ов Дыю жреть, другыи Дивии», затрудняется точно сказать, кого надо до разуметь под богиней Дивией. Но он склонен в ней видеть богиню, подобную древнегреческой Гее.141 Если его догадка верна, то в «Беседе Григория Богослова» мы находим уникальное свидетельство о жертвоприношениях земле, совершаемых на Руси в XI веке. Еще с большим основанием мы можем говорить об этом применительно к предшествующей эпохе восточного славянства.

Если учесть, что культ мертвых стоял в тесной связи с земледельческими интересами и стремлениями, а земля и находившиеся в ней покойники как бы сливались в единое целое,142 то достаточно хорошо представленная в источниках система жертвоприношений покойникам может в определенной мере быть отнесена и к жертвоприношениям земле.

В свете вышеизложенного «антские клады» поворачиваются к нам новой гранью, отражающей их сакральную суть. При этом зарытия в землю сокровищ поддаются разным толкованиям. Возможно, за ними скрывалось желание владельцев взять сокрытые в земле богатства в загробный мир. Вполне вероятно и другое» «клады антов» — жертвенный дар земле как весьма почитаемому божеству, дающему благоденствие людям. Второе предположение кажется предпочтительнее. В нем нас укрепляют некоторые сведения, почерпнутые в письменных и археологических источниках, относящихся, впрочем, к более позднему времени, чем «антские древности».

В ходе раскопок у д.Большое Тимерево Ярославской области археологи нашли клад восточных монет. Жителями этого поселения были в основном славяне — переселенцы из земли новгородских словен и кривичи.143 Поэтому надо считать его славянским, несмотря на смешанный состав местного населения.144

Причины зарытия Тимеревского клада некоторые исследователи объясняют по принятому в науке трафарету земными нуждами. Так, согласно Л. В. Алексееву, поход «вещего» Олега из Новгорода в Киев и создание для этого огромного войска «стоил кривичам и другим племенам дорого и сопровождался жестокой борьбой. Возможно, что именно результатом этого сопротивления был зарытый (и не «востребованный») клад последней трети IX в. в Тимереве».145 И. В. Дубов счел данное объяснение Л. В. Алексеева безосновательным, поскольку «причины зарытия кладов у северных народов в эпоху раннего средневековья разнообразны и не имеют однозначных решений. Можно предполагать, что, несмотря на активное участие в трансъевропейской торговле, для местного населения клады не были в полной мере явлением экономическим, и богатству, видимо, придавался в некоторых случаях сакральный характер».146 Тимеревский клад имел культовое назначение, будучи по сути приношением богам.147 Догадку И. В. Дубова подтверждает само местонахождение клада. Он был зарыт в центральной огороженной части поселения,148 т. е. на его сакральной территории.149

Таким образом, Тимеревский клад может служить иллюстрацией зарытия славянами сокровищ в качеств жертвенного дара богам, в частности земле.

Обычай жертвоприношений земле сохранялся у восточных славян довольно долго. Он существовал еще в конце ХI – начале XII в. в разгар борьбы христианства с язычеством. Владимир Мономах в своем Поучении, назидает: «Ив земли не хороните, то ны есть велик грех».150 Указание на грех есть верный признак языческой направленности действа, отмеченного Мономахом. Оно, по-видимому, выражалось в поклонении земле, находившем выражение в жертвенных дарах.151 Эта практика имела широкое распространение на Руси, о чем судим по извлечению из повести о крещении князя Владимира, датируемой А. А. Шахматовым концом XI в.: «Не скрывайте собе скровищь на земли, идеже тля тлить и татье подкопывають, но скрываите собе скровище на небесех, идеже ни тля тлить, ни татие крадуть».152 Г. Ф. Корзухина отсюда резонно заключила: «Очевидно, сокрытие земных сокровищ в виде кладов было явлением распространенным, поскольку этот образ мог быть использован для пояснения мысли отвлеченного, философского характера».153 О зарытии «под землею» золота и серебра как о деле обычном говорится в древнем «Чтении о Борисе и Глебе».154 Довольно примечательно, что христианские книжники Древней Руси упоминают в связи с находящимися в земле кладами бесов, которые указывают приглянувшимся им людям место, где лежат эти клады.155 На языке церковных учителей XI-XII вв. бесы — языческие божества.156 Так протягивается ниточка, соединяющая зарытые в земле сокровища с «поганскими» богами, и выявляется сакральный смысл кладов.

Побуждают к соответствующим размышлениям и некоторые детали зарытия кладов западноевропейских динариев на территории Древней Руси. Среди упаковок этих кладов встречаются деревянные колоды и гробы,157 в чем проглядывает жертвенная суть опущенного в землю богатства. Исследователи отмечают «определенную связь между кладами и курганными находками. Клад нередко является центром, около которого располагаются такие находки».158 Подобная связь, конечно, не случайна: за ней угадывается сакральное назначение клада. Установлено также, что применение бересты в качестве оберточного материала —одна из характерных особенностей кладов, обнаруженных на древнерусской территории.159 Если вспомнить о том, что наши предки использовали бересту для обертывания гробов и покойников,160 то станут очевидными религиозные мотивы устройства кладов, отданных в дар земле.161

Приведенные факты и соображения позволяют, на наш взгляд, заключить о существовании в восточнославянском обществе как культа земли, так и жертвоприношений в ее честь, состоящих в виде богатств, зарываемых в землю. Таковыми могли быть и «клады антов». Разумеется, наше предположение правомерно лишь тогда, когда мы признаем эти клады антскими. В противном случае вопрос о них сам собой отпадает. Но при любых обстоятельствах остается непоколебленной наша уверенность в том, что наличие богатства у склавинов и антов нельзя воспринимать как показатель социального расслоения, положившего начало классообразованию в славянском обществе.

Тенденциозным и потому далеким от реальной жизни склавинов и антов представляется мнение, будто добываемые в военных походах богатства доставались преимущественно вождям и племенной знати. Византийские авторы ничего не говорят о подобном элитарном распределении имущества, захваченного варварами. Напротив, эти авторы свидетельствуют об обогащении всех, кто принимал участие в грабительских экспедициях. И совсем не обязательно полагать, что награбленные ценности становились индивидуальной собственностью. Они могли концентрироваться в руках вождей. Но следует помнить, что вождь в архаическом обществе – олицетворение коллектива, выражение его воли и жизненных потенций. Потому имущество вождя являлось общественным достоянием либо отчасти либо целиком.162 Богатства, находившиеся при нем, не являлись его безусловной собственностью, будучи в распоряжении всего коллектива (рода или племени). Они пополнились на протяжении длительного времени.163 В них состояло благоволение богов, удача, счастье и благополучие как отдельного индивида, так и объединения людей, будь то родовой или племенной союз.

В плане социально-экономическом значение богатства было, можно сказать, нулевым. Зато в социально-политическом отношении оно играло весьма существенную роль, поднимая престиж, усиливая власть и влияние отдельных лиц и коллективов.

Таким образом, стремление антов и склавинов к накоплению богатств обусловливалось не столько экономическими причинами, сколько потребностями религиозного, политического и военного свойства. А это означает, что многочисленные и массовые полоны, сопровождавшие походы славян и приносившие им огромные доходы, никакого отношения не имели к их хозяйственным и производственным нуждам. И тут мы опять, хотя и с другой стороны, приходим к мысли об отсутствии у славян VI-VII вв. социально-экономических условий для развития рабства. Поэтому в жизни склавинов и антов оно занимало достаточно скромное место. В славянском обществе той поры рабы, как мы уже отмечали, не составляли замкнутую социальную группу, а растворялись среди свободных, приобретая статус младших его членов. Столь радикальная адаптация облегчалась тем, что архаические сообщества строились в большей мере на основе возрастных групп, а не по принципу кровнородственных (физиологических) связей.164

Отсюда понятно, что пленники-рабы у склавинов и антов находились скорее в положении неравноправны нежели зависимых. Очевидно, здесь сказывалась существующая «несбалансированность» прав и обязанностей между «чужаком» и «своими», причем «даже в тех случаях, когда пленника включали в семью на правах младшего члена. Такой "как бы родич", с одной стороны, не мог рассчитывать на ту меру поддержки и помощи со стороны группы, на какую имел право родич настоящий. С другой стороны, права группы на этого "как бы родича" были абсолютны и никакому ограничению не подвергались... в большинстве случаев сохранялось представление о рабе как о чужаке, пребывающем в маргинальном состоянии». Но это все же «не мешало во многих случаях полному или почти полному равенству между рабами и свободными в материальном положении».165

Названная «несбалансированность» прав и обязанностей между пленником-рабом и группой, его адаптировавшей, являлась единственным показателем "рабского состояния" захваченного в плен чужака. В остальном отношения "приемыша" с коллективом строились в рамках традиций, существующих в родовом союзе, куда он входил в качестве младшего "сородича". Тем самым создавалось препятствие для формирования отгороженной, если можно так выразиться, от местного населения социальной категории, стянутой петлей рабства.

Еще меньше оснований говорить о выделении внутри славянского общества VI-VII вв. людей, потерявших личную свободу. Поэтому безуспешными нам кажутся попытки доказать, что в «родоплеменном обществе существовала тенденция "внутреннего" расслоения свободных на зависимых и господ уже в общеславянский период», что «прекращение связей с семейными или родовыми коллективами влекло за собой с развитием социальных отношений подчиненное общественное положение». С этих именно позиций рассматривается происхождение понятий *sir — «сирота», *cholpъ — «холоп», прослеживаются «истоки имущественной дифференциции» по материалам праславянской лексики: «оскудеть, скудный» от *skodъ, «нищий, неимущий» от *nistio, «убогий, бедный» от *nebogъ, *ubogъ как противоположное *bogъ — богатство. Далее утверждается, будто «подчинение детей и младших членов семьи и рода cтаршим полноправным членам семьи вело к тому, что в раннеклассовых славянских обществах название младщих членов семей стало обозначением зависимых или подчиненных свободных членов общества. В праславянском языке обозначением для подчиненных членов семьи или рода были: *dete, *orbe, *сеdо, сеljаdъ, *оtrokъ».166

Трудно уразуметь, что означает такое определение, как «зависимый или подчиненный свободный член общества». Автор этого определения грешит отсутствием элементарной логики: если человек зависимый или подчиненный, то он не может быть свободным членом общества, а если перед нами свободный член общества, то его нельзя считать зависимым или подчиненным. Непонятно также, что скрывается за фразой «развитие социальных отношений», поскольку она слишком неопределенна и потому бессмысленна. Наконец, обоснование тенденции «внутреннего» расслоения свободных на зависимых и господ уже в общеславянский период посредством лишь лингвистических данных таит опасность сбиться с правильного пути, поскольку у нас нет никакой уверенности, что приведенные выше праславянские слова имели только ту семантику, которая согласуется с упомянутой «тенденцией».

Итак, у славян VI-VII вв. мы находим лишь одну форму несвободы — временное рабство, питавшееся за счет «полона», приобретаемого во время грабительских войн, получивших тогда очень широкое распространение. Рабовладение никоим образом не нарушало социальную структуру родоплеменного общества. Оно не имело сколько-нибудь серьезного экономического и производственного значения. Его нельзя рассматривать как фактор классообразования, разлагающего традиционные общественные связи. Скажем больше: функционально рабство укрепляло родоплеменную организацию, особенно в сфере религиозной, а также военной.

И в этом своем качестве «первобытное рабство» выступало не только в «антскую эпоху», но и позднее, — во времена восточного славянства.

1 См.: Седов В. В. Славяне в древности. М., 1994. С.5-6.

2 Третьяков П.Н. Восточнославянские племена, М., 1953, с. 153; См. также: Левченко М.В. Византия и славяне в VI-VII веках// Вестник древней истории. 1938, №4. С.25. По Л.Нидерле, «более конкретно и подробно история начинает упоминать о восточных славянах лишь с IV и последующих веков нашей эры».— Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956. С.139.

3 Седов В. В. Восточные славяне в VI-ХШ вв. М., 1982. С.28.

4 Прокопий из Кесарии. Война с готами. М., 1950, с. 28.

5 Маврикий. Стратегикон// Вестник древней истории. 1941. №1. С.253. См.: Рыбаков Б. А. Славяне в Европе в эпоху крушения рабовладельческого строя// Очерки истории СССР. Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР III-IX вв./ Отв.ред. Б.А.Рыбаков. М., 1958. С.47-48.

6 См: М. Грушевський. Iсторiя Украiни-Руси. В одинадцяти томах, дванадцяти книгах. Киiв, 1913, Т.1, стр. 176-177; Погодин А.Л., Из истории славянских передвижений. СПб., 1901, с. 27; Середонин С. М. Историческая география. Пг., 1916. С.122; Спицын А. А. 1) Русская историческая география. Пг., 1917. С.18; 2) Древности антов// Сборник статей в честь академика Алексея Ивановича Соболевского. Л., 1928. С.492-495; Шахматов А. А. Древнейшие судьбы русского племени. Пг., 1919. С.6-14; Нидерле Л. Славянские древности. С.139-141; Греков Б. Д. Борьба руси за создание своего государства. М.; Л., 1945. С.7; Третьяков П. П. Восточнославянские племена. М., 1953. С.153-185; Державин П. С. Славяне в древности. Б/м., б/г. С.12; Рыбаков Б. А. Славяне в Европе... С.49; Брайчевський Михайло. Констпект iсторii Украiни. Киiв, 1993. С.34.

7 Седов В. В. Восточные славяне... С.28. См. также: Седов В. В. 1) Славяне в древности. С.277-278; 2) Славяне в раннем средневековье. М., 1995. С.81-84.

8 См.: Седов В В. Восточные славяне... С.238, 241, 242, 246, 247, 259, 260, 268, 272.

9 Державин Н.С. Славяне в древности. С.12.

10 Маврикий. Стратегикон. С.253. А. П. Пьянкову думалось, что тут Маврикий «имел в виду не рабство как таковое, а политическое подчинение» (Пьянков А. П. Происхождение общественного и государственного строя Древней Руси. Минск, 1980. С.91). Эту свою догадку он ничем не обосновывает.

11 Прокопий из Кесарии. Война с готами. С.294.

12 Там же. С.295.

13 Там же. С.337.

14 Там же. С.439.

15 Там же. С.373.

16 Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. М., 1993. С.378.

17 Там же. С.392-393.

18 Вестник древней истории. 1941, №1. С.248.

19 Там же. С.260.

20 Там же. С. 265.

21 Дьяконов А.П. Известия Псевдо-Захарии о древних славянах. Вестник Древней истории. 1939, №4, С. 89.

22 Там же.

23 Прокопий из Кесарии. Война с готами. С.295-296.

24 Третьяков П.Н. Восточнославянские племена. С. 175; См. также: Зимин. А.А. Холопы на Руси. (с древнейших времен до конца XV в.), М., 1973, С.11; Свердлов М.Б. Общественный строй славян в VI-начале VII века. Советское славяноведение, 1977, №3, С.55; А.П. Пьянков призывает понимать это место из Прокопия «более реалистично. Скорее всего здесь речь идет не о рабах вообще, а только о пленниках-рабах. Прокопий отмечает, что пленник-раб, так или иначе вернувшийся на родину, переставал быть рабом. Это вполне естественно, ибо до взятия в плен он был свободным человеком. В рассмотренном сообщении Прокопия нет даже и намек на то, что анты и славяне не могли быть рабами у себя на родине») (Пьянков А. П. Происхождение общественного и государственного строя... С.91.) С тем же успехом можно сказать, что тут у Про копия нет никакого намека на то, что анты и склавины могли быть рабами у себя на родине. Не стоит забывать, что Хильбудий вер нулся к своим не просто как раб-пленник, а как купленный антом раб-пленник. По логике рассуждений А. П. Пьянкова, в этом случае Хильбудий должен был остаться в рабстве у нового хозяина, пополнив категорию рабов у себя на родине. Но ничего подобного не произошло, и Хильбудий заявил о своем праве быть свободным в племени антов не потому, что у себя дома ранее являлся свободным, а потому, что родом был ант. Следовательно, рабство соплеменников у антов и склавинов находилось под общественным запретом. Л. Нидерле с полным основанием говорил, что рабы у славян, «как и повсюду, первоначально были людьми иноземного происхождения». — Нидерле Л. Славянские древности. С.351.

25 Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994. С.130.

26 См.: Хазанов А. М. Разложение первобытнообщинного строя и возникновение классовго общества.// Первобытное общество: Основные проблемы развития/ Отв.ред. А.И. Першиц, М., 1975, С.7; История первобытного общества. Эпоха классобразования/ Отв. ред. Ю.В. Бромлей, М., 1988, С. 210.

27 Прокопий из Кесарии. Война с готами. С. 365-366.

28 Зимин А.А. Холопы на Руси. С. 9.

29 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т.20, С.185.

30 Там же. С. 164; Зимин А.А. Холопы на Руси. С. 10.

31 Зимин А.А. Холопы на Руси. С. 10.

32 Данилова Л.В. Сельская община. С.131-132.

33 Помимо А. А. Зимина и Л. В. Даниловой, аналогичный ход мы замечаем и у других исследователей. — См.: Ляпушкин И. И .В Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства (VIII- первая половина IX в.): Историко-археологические очерки. Л., 1968. С.155; Седов В. В. Восточные славяне...] С.244; Попович М. В. Мировоззрение древних славян. Киев, 1985.

34 Якубовский А. Ю. Ибн Мискавейх о походе русов в Бердаа в 922 году — 943/4 г.// Византийский временник. Т.24. Л., 1926. С.66.

35 См.: Нидерле Л. Славянские древности. С.417.

36 История первобытного общества... С.201.

37 Там же.

38 Положение начало меняться с появлением в обществе регулярного избыточного продукта, когда возникли возможности производственного использования полонянина». - Там же.

39 Нельзя согласиться с И. И. Ляпушкиным, который полагал, будто рабство у славян возникло лишь в результате их движения на Балканы (Ляпушкин И И. Славяне Восточной Европы... С.155)3 Ближе к истине, на наш взгляд, А.П.Пьянков, когда он говорит, что в VI-VII вв. «рабство в обществе антов выступало как давно сложившееся явление» (Пьянков А. П. Происхождение общественного и государственного строя Древней Руси. Минск, 1980. 0.89). Но с историком трудно согласиться в том, что «самые первые следы рабовладения у антов относятся к IV в. н. э., к тому времени, когда анты, во главе которых стоял гех (король) Бож, вели борьбу с готами» (Там же. С.89-90). Вернее было бы говорить о самых первых следах рабовладения, обнаруживаемых современным исследователем. Вероятно, рабство у славян существовало и ранее IV в., но отсутствие соответствующих данных не позволяет установить его начало.

40 Мавродин В. В. Происхождение русского народа. Л., 1978. с. 49.

41 Маврикий. Стратегикон. С.253.

42 История первобытного общества... С.202. См. также: Хазанов А. М. Разложение первобытного строя... С.113-114.

43 Едва ли прав Ю. А. Кизилов, полагающий, будто здесь перед нами «идиллическая картина рабства у восточных славян», нарисованная Маврикием «скорее для психологического воздействия на византийских солдат, опасавшихся славянского плена, чем для научно-познавательных целей» (Кизилов Ю. А. Предпосылки перехода восточного славянства к феодализму// Вопросы истории. 1969, №3. С.102). Эта догадка Ю. А. Кизилова, по справедливому замечанию А. А. Зимина, не обоснована «анализом текста памятника» (Зимин А. А. Холопы на Руси... С.11). Она возникла под впечатлением известий о жестоком обращении с рабами, относящихся х ХI-XII вв.

44 Третьяков П.Н. Восточнославянские племена. С.175. См. также: Нидерле Л. Славянские древности. С.299, 418; Мавродин В. В. Происхождение русского народа. С.49. По-другому рассуждал А. В. Мишулин: «Все порабощаемые могли выкупиться из плена через определенный срок, причем после выкупа рабы, получив свободу, выбирали — отправиться ли им обратно на родину, или остаться у славянв качестве "свободных друзей"» (Мишулин А. В. Древние славяне и судьбы Восточноримской империи// Вестник древней истории. 1939, № 1. С.306). Трудно предположить, что каждый пленник выкупался на свободу. Были, конечно, и те, кто оставался невыкупленным. Но и такие лица в конечном счете выходили из неволи.

45 Пьянков А. П. Социальный строй восточных славян в VI- VIII вв.// Проблемы возникновения феодализма у народов СССР/Отв.ред. 3. В. Удальцова. М., 1969. С.61.

46 Пьянков А. П. Социальный строй восточных славян... С.62. См. также: Пьянков А. П. Происхождение общественного и государственного строя Древней Руси. Минск, 1980. С.92.

47 См.: ХазановА.М. Разложение первобытного строя. .. С. 113.

48 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С.45. См. также: Мавродин В. В. Происхождение русского народа. С.52. Идея о патриархальном характере рабовладения у славян вызревала в советской исторической литературе с давних пор (см., напр.: Левченко М. В. Византия и славяне в VI-VII вв.// Вестник древней истории. 1938, №4; Мишулин А. В. Древние славяне...; Горянов Б. Л. 1) Славянские поселения и их общественный строй// Вестник древней истории. 1939, С 1; 2) Славяне и Византия в У-У1 вв. нашей эры// Исторический журнал. 1939, № 10. Эта идея пользуется признанием и у новейших исследователей (см., напр.: Зимин А. А. Холопы на Руси... С.9-21; Данилова Л.В. Сельская община в средневековой Руси. С.132). Б. Д. Греков к термину «патриархальное рабство» добавляет термин «домашнее рабство», говоря о «древнеславянском патриархальном домашнем рабстве». (Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 180). Подобное смешение терминов «патриархальное рабство» и «домашнее рабство» наблюдается также в новейшей научной литературе. См.: Социально-экономические отношения и соционормативная культура. М., 1986. С. 159.

50 Третьяков П.Н. Восточнославянские племена. С.175. См. также: Третьяков П. Н. Общественный и политический строй восточнославянских племен в первой половине 1 тысячелетия// Очерки Истории СССР. Кризис рабовладельческой системы и зарождение Феодализма на территории СССР III-IX вв./ Отв.ред. Б. А. Рыбаков, М., 1958, С. 92.

51 Третьяков П. Н. Восточнославянские племена. С.291.

52 Третьяков П. Н. Восточнославянские племена. М.; Л., 1948 С.84.

53 См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990. С.264-272.

54 Левченко М. В. Византия и славяне в У1-УП вв. С.30.

55 Свердлов М. Б. 1) Общественный строй славян в VI—-начале VII века// Советское славяноведение. 1977, № 3. С.54; 2) Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С.22.

56 Брайчевский М. Ю. Анты// Советская историческая энциклопедия. М., 1961. Т.1. С.639.

57 Пьянков А. П. 1) Холопство на Руси до образования централизованного государства// Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1965 г./ Отв.ред. В. К. Яцунский. М., 1970. С.43; 2) Социальный строй восточных славян.. . С.67.

58 Пьянков А. П. 1) Социальный строй восточных славян... С.62; 2) Происхождение общественного и государственного строя.. . С.93.

59 Седов В. В. Восточные славяне... С.244-246.

60 Доводы, приводимые А. П. Пьянковым в подтверждение своих положений, мы оценим ниже.

61 См.: Шапов Я. Н. О социально-экономических укладах в Древней Руси XI — первой половины XII в.// Актуальные проблемы Истории России эпохи феодализма. Отв.ред. Л. В. Черепнин. М., 1970. С.85-119.

62 Гуревич А. Я. Проблема генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. С.18.

63 См.: Неусыхин А. И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родо-племенного строя к раннефеодальному (на материале истории Западной Европы раннего средневековья)/; Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1968. Кн.Б С.596-617.

64 См.: Фроянов И. Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980; 3) Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990; 4) Мятежный Новый род: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IХ-начала XIII столетия. СПб., 1992; 5) Древняя Русь: Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995.

65 См.: Мавродин В. В., Фроянов И. Я. Об общественном строе восточных славян VIII-IХ вв. в свете археологических данных// Проблемы археологии. Вып.II. Сб.статей в память профессора М.И.Артамонова/ Отв.ред. А. Д. Столяр. Л., 1978. С.125-132.

66 Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. C.145.

67 По выражению М. Ю. Брайчевского, это — «архаическое рабство». — Брайчевский М. Ю. Когда и как возник Киев. Киев, 19641 С.30.

68 Хазанов А. М. Разложение первобытного строя... С.114.

69 Следует отметить, что существенный недостаток данного термина заключается еще и в том, что он несет по смыслу в большей мере бытовую нагрузку, чем социальную.

70 Не случайно слово «дом» в значении «хозяйство» употребляется в древнерусском языке с XI в. (Черных А.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М., 1993. С.262). Известный современный специалист в истории русского языка В. В. Колесов, прослеживая смысловую эволюцию термина «дом», отмечает, что «в родовом быту дом — это прежде всего населяющие его люди», а в «мире Древней Руси — хозяйство, и только ближе к нашему времени — здание, в котором может скрываться все это — и люди, и добро, и сама жизнь». — Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986. С.199.

71 Нибур Г. Рабство как система хозяйства. Этиологическое исследование. М., б/г. С.60.

72 История первобытного общества... С.201-202.

73 Васильев Л.С. История Востока, М., 1993, Т.1, С. 217.

74 Хазанов А. М. Разложение первобытного строя... С.113.

75 Социально-экономические отношения и соционормативная культура. С. 160.

76 Бывали, конечно, случаи пленения и отдельными лицами, о чем рассказывает Прокопий Кесарийский, сообщая о войне между склачинами и антами, в которой «один славянин взял в плен юношу, едва достигшего зрелости по имени Хильбудия, и отвел его к себе домой».-— Прокопий из Кесарии. Война с готами. С.295.

77 Там же.

78 Григорий Турский. История франков. М., 1987, С. 48.

79 Косьминский Е. А. История средних веков. Стенограммы лекций, М., 1937, С.77.

80 3акон Судный людем пространной и сводной редакции. М., 1961. С.34; Закон Судный людем краткой редакции. М., 1961. С.36.

81 Прокопий из Кесарии. Война с готами. С.296-297.

82 Это еще раз выдает первобытность склавино-антского рабства.

83 Не случайно А. П. Пьянков, доказывающий широкое развитие работорговли у восточных славян, говорит, что анты приобретали рабов за деньги у своих соседей — южных славян. — Пьянков А. П. Происхождение общественного и государственного строя... С.90.

84 Третьяков П. Н. Восточнославянские племена. С.175. Ср.: Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. С.131.

85 Там же.

86 Пьянков А. П. Происхождение общественного и государственного строя... С.90.

87 Там же.

88 Зимин А. А. Холопы на Руси... С.13.

89 Рыбаков Б.А. Анты и Киевская Русь// Вестник Древней истории. 1939, №1 (6), С. 332.

90 Маврикий. Стратегикон. С.253.

91 См.: Левченко М. В. Византия и славяне... С.37; Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества ХII-XIII вв. М., 1993. С.53.

92 Левченко М. В. Византия и славяне... С.37.

93 Лебедева Г. Е. 1) Кодексы Феодосия и Юстиниана об источниках рабства// Византийский временник. М., 1975. Т.36. С.34-35; 2) Социальная структура ранневизантийского общества (по данным кодексов Феодосия и Юстиниана). Л., 1980. С.34-35.

94 Лебедева Г. Е. Социальная структура... С.35.

95 Там же. С.35-36.

96 Пьянков А. П. Происхождение общественного и государственного строя... С. 92. О том, насколько правомерны рассуждения А. П. Пьянкова о пекулии у славян, см.: Свердлов М. Б. Общественный строй славян. .. С. 55.

97 История первобытного общества... С. 201.

98 Прокопий из Кесарии. Война с готами. С. 295.

99 "Вестник древней истории. 1941, № 1. С. 253.

100 Ковалевский А. II. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана и его путешествие на Волгу в 921-922 гг. Харьков, 1956. С. 145.

101 Новосельцев А. II. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI-IX вв.// Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шушарин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство И его международное значение. М ., 1965. С. 388.

102 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 46.

103 Лев Диакон. История. М., 1988. С. 78

104 См.: Религиозные верования. Вып.5. М., 1993. С. 80.

105 Там же. С. 51.

106 Необходимо понимать различие между использованием труда пленных рабов и эксплуатацией этого труда. В первом случае рабы-пленники трудятся вместе и наряду с представителями племен и родов, в плену у которых они находятся, а во втором они составляют отдельную и замкнутую социальную группу, резко отличающуюся от остальной свободной массы производителей.

107 Богатства славян росли не только благодаря выкупам за пленных, но и за счет грабежа имущества, драгоценностей, угона скота. По свидетельству Менандра, каган аваров Баян не без основания полагал, что «склавинская земля изобилует деньгами, потому что издавна склавины грабили римлян... их же земля не была разорена никаким другим народом». — Вестник древней истории. 1941, № 1. С. 248.

108 Там же. С. 247.

109 ПВЛ. М.; Л., 1950, Ч.1. С. 14.

110 Вестник древней истории. 1941, № 1. С. 247.

111 Прокопий из Кесарии. Война с готами. С. 459.

112 Погодин А. Л. Из истории славянских передвижений. С. 58

113 Гуревич А. Я. Проблема генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. С. 65,68.

114 Там же. С. 72, 75.

115 Там же. С. 72. См. также: Гуревич А.Я. Историческая наука и научное мифотворчество (Критические заметки)// Исторические записки. Теоретические и методологические проблемы исторических исследований. 1995. 1(119). С. 85.

116 См.: Третьяков П. Н. Восточнославянские племена. С. 182.

117 Специалисты обычно относят их к славянам (см.: Бобринский А. А. Перещепинский клад// Материалы по истории России. Пг., 1914. №34. С. 119-120; Спицын А. Древности антов. С. 492-1 495; Рыбаков Б. А. 1) Анты и Киевская Русь. С. 330, 332; 2) Славяне VI в. н.э. Предпосылки образования Русского государства// История СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1966. Т.1. С. 347; Третьяков П.Н. Восточнославянские племена. С.182, 184; Брайчевський М. Ю. Археологiчнi матерiали до вивчення культури схiднослав'яньских племен У1-УШ ст.// Археологiя. Київ, 1950. Т.IV. С. 37-41; Смiленко А. Г. Глодоськi скарби. Київ, 1965. С. 54-58; Седов В. В. Восточные славяне... С. 246). И. И. Ляпушкин высказывает по этому поводе сомнения, считая, что так называемые «антские клады» оставлены кочевниками (Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы... С. 157-158). См. также: Степи Евразии в эпоху средневековья/ Отв. ред. С. А. Плетнева. М., 1981. С. 13, 18,21.

118 Третьяков П. Н. Восточнославянские племена. С. 182.

119 Рыбаков Б. А. Анты и Киевская Русь. С. 330.

120 Бобринский А. А. Перещепинский клад. С. 119, 120.

121 Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси. М., 1948. С. 101.

122 Рыбаков Б. А. Анты и Киевская Русь. С. 330-331.

123 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С. 44, 45.

124 Третьяков П.Н. Восточнославянские племена. С. 182, 185.

125 Седов В. В. Восточные славяне... С. 246. Перещепинские древности В. В. Седов относит то к славянам (там же. С. 20, 22), то к тюркоязычным кочевникам (там же. С. 24).

126 Корзухина Г.Ф.русские клады 1Х-Х1II вв. М.; Л., 1954. С. 47.

127 Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма. . . С. 74-75. См. также: Дубов И. В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. Л., 1982. С.147; Добровольский И. Г., Дубов И. В., Кузьменко Ю. К. Граффити на восточных монетах. Древняя Русь и сопредельные страны. Л., 1991. С.83.

128 См.: Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. С.28.

129 Община в Африке: Проблемы типологии /Отв. ред. С. А. Токарев. М., 1978. С.80.

130 Традиционные и синкретические религии Африки/ Отв. ред. Ан. А. Громыко. М., 1986. С.211.

131 Там же. С. 213

132 Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. В трех томах. М., 1994. Т.1. С.142; Смирнов С. Древнерусский духовник: Исследование по истории церковного быта. М., 1913. С.262.

133 Смирнов С. Древнерусский духовник... С.265. С. А. Токарев высказывается об этом в осторожной форме: «Видимо, был (у древних славян. — И. Ф.) культ богини земли, хотя прямо он не засвидетельствован» (Токарев С. А. Религия в истории народов мира. М., 1965. С.229). На фоне последних исследований Б. А. Рыбакова по истории славянского язычества эта осторожность становится излишней.— См.: Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 19811 Гл.6-7.

134 Там же. С.268, 274. См. также: Афанасьев А. Поэтические воззрения... С.146, 147-148; Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. СПб., 1914. С.94.

135 Еще в XIV в. новгородские стригольники учили исповеди не священнику, а земле. – См.: Афанасьев А. Поэтические воззрения... С.143; Рыбаков Б. А. Стригольники. Русские гуманисты XIV столетия. М., 1993. С.14, 98.

136 Смирнов С. Древнерусский духовник... С.268, 269, 272.

137 История культуры Древней Руси. М.; Л., 1951. Т.1. С.62. Как Мы уже отмечали, обожествление земли, поклонение земле известны многим народам мира. — См.: Токарев С. А. Религия народов мира. С.141, 213, 480.

138 Смирнов С. Древнерусский духовник... С.262.

139 ПВЛ. 4.1. С.56.

140 Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. С.93-94.

141 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. С.347.

142 См.: Пропп В. Я. Русские аграрные праздники (опыт историко-этнографического исследования). Л., 1963. С. 22-23.

143 См.: Дубов И. В. Северо-Восточная Русь. . . 0.187; Алексеев Л. В. Смоленская земля в IХ-ХIII вв.: Очерки истории Смоленщины и Восточной Белоруссии. М., 1980. С.106.

144 И. В. Дубов по этому поводу пишет: «На первом этапе (IX – X вв.) население данного района, и Тимерева в том числе, было смешанным. Здесь представлены славянский, финно-угорский и скандинавский этнические компоненты. Второй этап (XI – XII вв.) характеризуется уже сложившимся этническим массивом – древнерусским, ведущую роль в формировании которого в Волго-Окском Междуречье на первом этапе играли словене новгородские, а на втором – кривичи». Дубов И. В. Северо-Восточная Русь. . . С. 187.

145 Алексеев Л. В. Смоленская земля... С.106.

146 Дубов И. В. Северо-Восточная Русь. С. 146-147.

147 Там же. С.148. См. также: Добровольский И. Г., Дубов И. В., Кузьменко Ю. К. Граффити на восточных монетах. .. С.133.

148 Там же. С.164, 165, 216-217.

149 И. В. Дубов видит в ограде лишь первоначальное укрепление Тимеревского поселения (Дубов И. В. Северо-Восточная Русь. . . С. 165). Однако в древности ограды и стены играли сакральную роль, защищая местные святыни от вторжения злых сил со стороны окружающего, внешнего мира.

150 ПВЛ. 4.1. С.157.

151 Возможно, несколько искаженное отражение этого обычая имеется в «Стратегиконе» Маврикия, где говорится, что славяне и анты зарывают необходимые им вещи в тайниках (Вестник древней истории. 1941, № 1. С.253). Заслуживает внимания соответствующая интерпретация, данная В. В. Мавродиным. Он пишет: «Антские племенные князья-предводители, «рексы» сосредоточивают в своих руках ценности, которые тщательно пряча от врагов, зарывают в землю» (Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С.45). Историк рационалистически подходит к оценке поведения древних людей, отыскивая прозаические причины, по которым антские вожди зарывали в землю ценности, и в этом минус его построений.

152 Шахматов А. А. Корсунская легенда о крещении Владимира // Сборн. в честь В. И. Ламанского. СПб., 1908. Ч.П. С. 1110, 1147.

153 Корзухина Г. Ф. Русские клады 1Х-ХШ вв. С.8.

154 См.: Абрамович Л. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба. Пг., 1916. С.16.

155 См.: Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 119, 215; Кушелев-Безбородко Г. Памятники старинной русской литературы. СПб., 1860. Вып.1. С.223.

156 См.: Фроянов И. Я. Начало христианства на Руси // Курбатов Г. Л., Фролов Э. Л., Фроянов И. Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. Л., 1988. С.328.

157 Потин В. М. Древняя Русь и европейские государства в X-ХIII вв. Л., 1968. С.16.

158 Там же. С.29, 31, 32.

159 Там же. С.17-19. См. также: Корзухина Г. Ф. Русские клады IХ-ХIII вв. С.13, 95, 97.

160 См.: Антонович В. Б. Древности Юго-Западного края. Раскопки в земле древлян// Материалы по археологии России. СПб., 1893. Вып.11. С.9; Строков А. А. Раскопки в Новгороде в 1940 году// КСИИМК. 1945. Вып.11. С.72; Монгайт А. Л. Раскопки в Мартирьевской паперти Софийского собора в Новгороде// КСИ-1 ИМК. 1949. Вып.24. С.102; Успенская А. В. Звенигородские курганы// КСИИМК. 1953. Вып. 49. С.126.

161 В. М. Потин рассуждает по этому поводу с чисто практической точки зрения, объясняя использование бересты при укрытии кладов «стремлением как можно лучше сохранить накопленное богатство. Эластичность бересты, ее водонепроницаемость, свойство противостоять гниению — все это делало березовую кору незаменимым материалом для всякого кладохранителя» (Потин В. М. Древняя Русь... С.19). Данное объяснение нам представляется недостаточным, совершенно не учитывающим названные самим же автором «вотивные», т. е. культовые, клады, обнаруженные «на месте святилищ и жертвенников, в храмах и т.п.». — Там же. С.12, 13.

162 У некоторых племен вождь не имел ничего своего, все, чем он владел, принадлежало коллективу. — См.: Хазанов А. М. Социальная история скифов. М., 1975. С.184.

163 Можно думать, что некоторые клады антов накапливались несколькими поколениями. — См.: Рыбаков Б. А. 1) Анты и Киевская Русь. С.330; 2) Ремесло древней Руси. С.101.

164 См.: Мисюгин В. М. Мифы и этносоциальная история // Африканский этнографический сборник/ Отв. ред. Д. А. Ольдерогге. Л., 1984. XIV. С.48-61.

165 История первобытного общества. С.202.

166 Свердлов М. Б. Общественный строй славян. .. С.55.

 

Рабовладение у восточных славян VIII - X вв.

Важную информацию о рабстве в восточнославянском обществе VIII-Х вв. поставляют арабские писатели, из чьих сведений явствует, что рабы у восточных славян – это недавние пленники, добываемые в войнах. По известиям Гардизи, венгры нападают на славян, рассматривая их как потенциальных рабов.167 Славяне смотрели на венгров теми же глазами. Следствием взаимных набегов у них, согласно Марвази, было «много рабов».168 Свидетельство о большом количестве рабов у славян содержится и в сочинении Гардизи.169

Комментируя эти сообщения арабов, А. П. Новосельцев писал: «У славян в какой-то форме существовало рабство... Об источнике рабов говорит ал-Марвази. Этим источником были внешние войны, в результате которых не только славяне становились добычей венгров (и русов) и продавались затем в Византию, Булгар и Хазарию, но и сами, захватывая пленников, обращали их в рабов. Кто и как пользовался трудом рабов, какое место занимал их труд в славянском обществе — на этот вопрос наш источник ответа, к сожалению, не дает».170 Последние слова комментатора обусловлены, по всей видимости, его уверенностью в том, что труд рабов у славян находил применение и поэтому занимал в славянском обществе определенное место. Но это — факт далеко не очевидный.

Сообщения о рабстве у восточных славян171 арабские писатели дополняют рассказами о рабах у русов, принадлежащих, несомненно, к славянскому этносу. Ибн русте говорит о русах: «Они храбры и мужественны, и если нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его полностью. Побежденных истребляют и[ли] обращают в рабство».172 Ибн Русте называет, в частности, тех, на кого нападают русы. Это — славяне: «Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен...».173 О том же повествует и Гардизи, по которому русы «постоянно нападают на кораблях на славян, захватывают славян, обращают в рабов... ».174 Осмысливая приведенные свидетельства, А. П. Новосельцев пишет: «Заслуживают внимательного изучения данные о взаимоотношениях русов и славян. Последние служат объектом нападения русов и источником рабов... Очевидно, под этими славянами следует понимать соседние русам славянские племена, им еще не подчиненные».175

Нередко пленения, производимые восточными славянами, преследовали цель захвата в плен женщин и детей, как это бывало и прежде. Так ал-Масуди извещает о том, что во время похода русов на Каспий (909 – 910 гг.176), «они проливали кровь, захватывали женщин и детей, грабили имущество, снаряжали отряды для набегов, уничтожали и жгли [дома]».177 Хазарские мусульмане, охваченные жаждой мести, говорили потом о русах, что те «совершили нападение на области нащих братьев мусульман, пролили их кровь и увели в плен жен и детей».178 Точно так же поступили русы, овладев богатейшим городом Закавказья Бердаа, разорили его «угнали женщин, юношей и девушек, сколько хотели».179

Итак, сведения, извлеченные из восточных источников, со всей ясностью показывают, что в VIII-Х вв. основную массу рабов у восточных славян по-старому составляли иноземцы, приведенные удачливыми славянскими воинами из ближних и дальних стран в качестве пленников. Можно с уверенностью сказать, что именно в котле войн вываривалось главным образом восточнославянское рабство. Однако по сравнению с «антской эпохой» в рабовладении указанного периода наметились и некоторые перемены: если раньше обычное право запрещало обращение в рабство соплеменников, то теперь появились первые и едва заметные ростки рабской неволи на местной почве. В рабов стали обращать за преступления и нарушение нравственных норм. Некоторый свет здесь проливают все те же арабские писатели.

По Гардизи, славяне, «если схватят вора, забирают его имущество, а его самого затем отсылают на окраину страны и там наказывают». Примечательно, что это известие идет вслед за сообщением о рабах у славян, в чем улавливается их тематическая связь.180 О наказании вора читаем и у Ибн Русте: «Если поймает царь в стране своей вора, то либо приказывает его удушить, либо отдает под надзор одного из правителей на окраинах своих владений».181

В рассказах Ибн Русте и Гардизи проглядывает нечто похожее на «поток и разграбление», когда человек, совершивший «разбой» или «татьбу», обращался в рабство.182 По словам одного из исследователей первобытного права, «виновный в разбое подвергался потоку или разграблению, т.е. лишению всякой правоспособности временно или вечно, лишению мира, при котором все имущество преступника отбиралось, сам он изгонялся, мог даже быть отданным князем в холопство».183 В записи Ибн Русте есть одна многозначительная деталь: славянский «царь» приказывает удушить преступника. Воровство, следовательно, влекло утрату виновным права на жизнь. Тем вероятнее потеря им права на свободу и переход в рабское состояние.

Сообщения Гардизи и Ибн Русте позволяют высказать догадку о начавшемся среди восточных славян обособлении рабов от массы свободных, т. е. о формировании группы людей, образующих отдельную от других членов общества социальную категорию, живущую по предписанным властями правилам и законам. Но это новообразование еще не вошло органически в общественную ткань и потому, вероятно, концентрация туземных рабских элементов происходит на окраинах восточнославянских земель, а не в гуще свободного населения — знак, лишний раз указывающий на внешнее изначальное происхождение рабства в восточнославянском обществе. Именно так, по нашему мнению, надо понимать факт отправки славянским «царем» обращенного в рабство преступника на периферию своих владений под надзор тамошних правителей. Общество, следовательно, допуская в особых случаях порабощение соплеменников, вместе с тем отторгает подобное порабощение, локализуя его носителей в пограничье с внешним миром. К этому надо добавить, что люди, совершившие преступление и обращенные за то в рабство, переходили в распоряжение и, если можно сказать, под юрисдикцию «царя» или его доверенных «мужей», занятых в сфере управления обществом.

Тут мы наблюдаем зарождение в восточнославянском обществе государственных форм зависимости, когда в непосредственное подчинение государству, олицетворяемому верховным правителем, поступают социальные элементы, выпавшие из сферы действия традиционных правовых норм и оказавшиеся вследствие того под покровом нового, так называемого «княжого права». Конечно, это были самые первые, чуть заметные ростки отношений, которые в эпоху Киевской Руси разовьются в целую систему.184

Арабские авторы упоминают еще один внутренний источник рабства у восточных славян, связанный с нарушением нравственных устоев общежития. Гардизи говорит, что славянин, когда берет себе жену, то «делает ее женой», если она окажется девственницей, «если же нет, то продает ее...».185 К сожалению, Гардизи не уточняет, кому продавалась женщина, потерявшая невинность до замужества: своим или чужим покупателям. Однако сам характер повествования (описание внутреннего уклада жизни славян) склоняет к мысли, что у него речь идет о женоторговле среди аборигенов, а значит, – о рабстве. Но в отличие от обращения в рабство за воровство, служившего источником формирования государственных рабов у восточных славян, наказание невесты, скрывшей от жениха и его родичей свою девичью неполноценность, являлось средством развития частного рабовладения. Стало быть, различный характер нарушения завещанных предками обычаев влек за собой в восточнославянском обществе и возникновение различных форм рабства: государственного и частного.

Если высказанные нами предположения верны, то мы получаем свидетельства о появлении у восточных славян VIII-Х вв. отдельных прослоек рабов, несколько изменивших архаический колорит общественной жизни восточного славянства.

Не следует преувеличивать социальную роль этих новых явлений, а также выискивать источники «внутреннего рабства» там, где их нет. Между тем, А. А. Зимин считает, что Ибн Фадлан «упоминал о случаях, когда С на и дети бежавшего предводителя обращались в рабство».186 Надо заметить, что А. А. Зимин не учитывает одну существенную деталь: Ибн Фадлан свидетельствовал не о славянских, а о хазарских военных «предводителях» и «заместителе» кагана, которых, «если они обратятся в бегство, приведут их [самих] и приведут их жен и их детей и дарят их другим в их присутствии, в то время как они смотрят [на это], и точно так же [дарят] лошадей, и их [домашние] вещи и их оружие, и их дворы [усадьбы], а иногда он [царь] разрежет каждого из них на два куска и разопнет их, а иногда повесит их за шеи на деревьях. Иногда же, если окажет им милость, то сделает их конюхами».187

Стараясь найти следы порабощения восточными славянами своих соплеменников, А. А. Зимин обращается к Гардизи, писавшему о русах следующее: «И там (у них) находится много людей из славян, которые служат (как рабы?) им (русам), пока не избавятся от зависимости (рабства?)...».188 Гардизи, как видим, не поясняет, в каком качестве славяне «служат» русам: рабов или нерабов. Недаром переводчик сопровождает интерполированные им в источник слова «рабы», «рабство» знаком вопроса. Положим все же, что славяне служили русам, будучи рабами.189 Но и тогда нельзя воспринимать сообщение Гардизи как свидетельство о порабощении соплеменников, хотя русы и славяне Гардизи относились к одному славянскому этносу,190 но то были разные племена, жившие самостоятельной и обособленной жизнью Поэтому славяне-рабы у русов —то же самое, что, скажем, анты-рабы у склавинов, или склавины-рабы у антов. Иначе, это рабы внешнего происхождения, попавшие в полон и обращенные в рабство на стороне, т. е. за пределами своего родного племени.

Этим, однако, не ограничивается информация, которую исследователь может почерпнуть в цитированном тексте Гардизи. И тут наше внимание привлекает известие о том, что русам служит «много людей из славян. Отсюда можно, по крайней мере, сделать два вывода 1) войны внутри восточнославянского мира, сопровождаемые полонами с вытекающим из них рабством, стали довольно распространенным явлением и 2) наиболее типичной фигурой раба-пленника у восточных славян становится свой же собрат по славянскому этносу, тогда как ранее им был чужеземец из неславян.

Немалый интерес для историка представляет и указание Гардизи на то, что славяне служат русам, «пока, не избавятся от зависимости». Трудно сказать, посредством чего «избавлялись» славяне «от зависимости»» Легче догадаться о срочности их «службы». Из рассказа Гардизи можно заключить, что старый порядок делающий рабство временным, продолжал в какой-то мере (быть может, в урезанном виде) действовать и в обществе восточных славян VIII – IX вв.

Отмечая определенные сдвиги в развитии восточнославянского рабовладения, произошедшие на протяжении XIII – IХ столетий и выразившиеся в усилении славянского элемента среди рабов, появлении едва различимых зачатков внутреннего рабства и малоприметном первоначальном складывании отделенной от свободного люда социальной категории рабов, мы должны еще уяснить, имели ли место перемены в использовании невольников.

Ранее, как мы знаем, пленники-рабы служили славянам важным средством обогащения, источником которого были выкупы, мощным потоком поступавшие из Византии. Торговля рабами не играла тогда сколько-нибудь существенной роли. В VIII – IХ вв. соотношение выкупов за пленных и торговли рабами начинает месняться в сторону увеличения последней. Применительно же к IX в. можно утверждать, что работорговля в восточнославянском обществе превратилась в заурядное дело, потеснив заметно выкупную систему. Нельзя, конечно, недооценивать значение выкупных платежей. Достаточно сказать, что в русско-византийском договоре 911 года вопросу о взаимном выкупе пленных уделено серьезное внимание.191 И все-таки торговля рабами-пленниками выходит, пожалуй, на первое место, что, разумеется, было вызвано соответствующими причинами, главная из которых состояла, на наш взгляд, в особенностях военно-политических отношений между восточнославянскими племенами рассматриваемого времени и в обусловленном этими особенностями изменении этнического состава «полоняников», удерживаемых в рабстве восточными славянами.

На VIII – начало X в. падает все возрастающая племенная консолидация восточного славянства, стимулируемая ростом населения, миграционными процессами, усиливающейся внешней опасностью и другими факторами.192 Эта консолидация «овеществлялась» в союзных организациях различных уровней. Первоначальной формой был союз родственных племен. Затем племенные союзы соединялись в союзы союзов, или суперсоюзы.193 Создание межплеменных объединений являлось отнюдь не простым занятием. Оно протекало во взаимной борьбе и соперничестве племен за лидерство что нередко выливалось в ожесточенные войны и конфликты,194 сопровождавшиеся многочисленными полонами. Эти полоны, помимо истребления боеспособного населения и разорения земли врага, производились с целью ослабления соперника. В результате удачливые племена, господствующие в племенных союзах, накапливали большое количество пленников-рабов, использование которых внутри племени-завоевателя наталкивалось на некоторые серьезные и непреодолимые затруднения. Во-первых, не было условий для более или менее широкого применения рабского труда в производстве. Во-вторых, концентрация на территории победившего племени представителей соперничающих или враждебных племен была весьма опасна. Поэтому надо было убрать их подальше. Удобным каналом, по которому уходил на сторону этот «горючий материал», явилась внешняя торговля.

Итак, конкретно-исторические реалии восточнославянской истории VIII – начала X в., выразившиеся в сложных военно-политических процессах, связанных с образованием межплеменных союзов, вызвали два существенных изменения в сфере местного рабства: славянизацию рабского состава и расширяющуюся продажу пленных.

Раб-пленник превращается в привычный предмет торговли.195 А. А. Зимин придерживается иного взгляда, полагая, что относительно даже IX в. «источники не дают нам основания для подобного утверждения».196 Историк считает, что еще в IX в. славяне «принимают участие в работорговле только в качестве "страдательного" элемента, как объект продажи, товар-добыча, захваченная чужеземцами».197 Среди прочих восточных писателей он цитирует Ибн Русте, чтобы подкрепить свою мысль. А. А. Зимин пишет: «В книге "Драгоценные ценности" (30-е годы X в.) Ибн Русте использовал источники второй четверти IX в. Поэтому он еще отмечал патриархальное отношение к рабам, существовавшее у русов. "Когда они нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его всего. Женщинами побежденных сами пользуются, а мужчин обращают в рабство", причем "с рабами обращаются хорошо". Здесь бросается в глаза сходство с византийскими памятниками (Прокопий, Маврикий). Примечательно, что Ибн Русте, перечисляя товары, которыми торгует Русь, как и ал-Масуди и другие авторы, говорит только о мехах, но не о рабах».198

Надо сказать, что А. А. Зимин проявляет здесь досадную торопливость, обходя вниманием сообщение Ибн Русте, согласно которому русы, нападая на славян, «забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают». Далее Ибн Русте говорит, что «единственное их (русов. — И. Ф.) занятие торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям».199 Означает ли это, что среди товаров, которыми торговали русы, отсутствовали рабы? Нет, не означает. О торговле русов пленниками-рабами Ибн Русте, как мы только что убедились, свидетельствует с полной определенностью, хотя в самом его перечне товаров, какими торгуют русы, рабы не фигурируют. Вот почему следует относиться с осторожностью к известиям других восточных авторов, говорящих о продаже русами лишь мехов. В этом смысле текст из сочинения Ибн Русте является серьезным предостережением от потешных выводов. К тому же мы располагаем прямыми указаниями письменных памятников на работорговлю, практикуемую восточными славянами ранее X в.

В группе восточных источников о трех «центрах» ил «племенах» Руси, содержащих сведения о русах IX в., привлекает внимание отрывок из сочинения Ибн Хаукаля, где говорится, что из Арсы вывозят «черных соболей, черных лисиц и олово (свинец?) и некоторое число рабов». Ибн Хаукаль имеет в виду, конечно, русов поскольку в Арсу путь посторонним, по его словам, заказан, и жители этой земли «убивают всех чужеземцев приходящих к ним. Сами же они спускаются по воде для торговли и не сообщают ничего о делах своих и товарах своих и не позволяют следовать за собой и входить в свою страну».200

Раффельштеттинский таможенный (мытный) устав, составленный около 903-906 гг., упоминает купцов из ругов (русов), которые платили подати «с одной рабыни по тремиссе» («столько же за жеребца»), а «с каждого раба по сайге» («столько же за кобылу»).201 Этот устав запечатлел порядки, существовавшие в IX в.202

Давно налаженной выглядит работорговля русов в описаниях путешествовавшего в 921-922 гг. по Волге Ибн Фадлана, который сообщает, что «царь славян»; т. е. верховный правитель Волжской Булгарии,203 берет с каждого десятка рабов, привозимых в его «государство» для продажи русами, «одну голову».204 Русы-работорговцы «прибывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атыле, — а это большая река, — и строят на ее берегу большие дома из дерева. И собирается [их] в одном [таком] доме десять и двадцать, — меньше или больше. У каждого [из них] скамья, на которой он сидит, а с ними [сидят] девушки-красавицы для купцов».205 Накануне торга русы совершают моления, подойдя «к длинному воткнутому [в землю] бревну, у которого [имеется] лицо, похожее на человека, а вокруг него маленькие изображения, а позади этих изображений длинные бревна, воткнутые в землю». Они взывают к своему богу: «О мой господь, я приехал из отдаленной страны, и со мною девушек столько-то и столько-то голов.. Я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца, имеющего многочисленные динары и дирхемы, чтобы он покупал у меня в соответствии с тем, что я пожелаю, и не прекословил бы мне ни в чем, что я говорю».206 Судя по всему, Ибн Фадлан описывает многолетний опыт торговли русов невольниками, уходящий своими истоками в IX столетие.

О подобной работорговле русов, налаженной длительным временем сообщает Константин Багрянородный, рассказывая о закованных в цепи рабах, привозимых русскими купцами для продажи в Константинополь.207 Среди этих рабов были не только «крепкие мужчины и юноши, но и дети, и девушки, и женщины».208 По словам Г. Г. Литаврина, «формы организации торговых экспедиций русов в империю представляли собой сложившуюся и четко отработанную за многие годы во всех своих звеньях систему».209

Таким образом, продажа восточными славянами рабов на внешнем рынке делается обычной если не в VIII, то в IX столетии, превращаясь со временем в доходную отрасль «хозяйственной деятельности» социальной верхушки Киевской Руси. Рабы, будучи живым товаром, составляли богатство, сохранение которого требовало бережного с ними обращения. Ибн Русте пишет о русах. «С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют (ими)»210 А. А. Зимин увидел тут «патриархальное отношение к рабам», сходное с тем, что запечатлели византийские памятники (Прокопий, Маврикий).211

Аналогично рассуждает Л. В. Данилова. Указав на сообщение Маврикия о переводе славянами по истечении определенного срока своих рабов на положение «свободных и друзей», она замечает: «О патриархальном отношении к рабам говорится и у более поздних авторов. Ибн Русте, использовавший в своей книге источники первой половины IX в., пишет, что славяне "с рабами обращаются хорошо"».212 Мы не можем согласиться с названными исследователями, поскольку заботливость русов о рабах, хорошее обращение с ними объяснялось на наш взгляд, не старыми «патриархальными» нравами и традициями, а новым порядком вещей, явившимся следствием развития массовой работорговли, изменившей прежнее отношение к рабам, которые в результата наступивших перемен постепенно теряли (чем дальше, тем больше) возможность получить через определенное время статус «свободных и друзей», оставаясь в бессрочной неволе. Чтобы продать раба, надо было придать ему хороший, так сказать, товарный вид. Именно этим были озабочены работорговцы, о чем в источнике сказано со всей ясностью: русы заботятся об одежде невольников и хорошо с ними обращаются, «потому что торгуют ими».

Приведенные данные позволяют утверждать, что подавляющая часть рабов, приобретаемых восточными славянами посредством полонов, поступала на внешний рынок. Но какая-то часть пленников-рабов находилась при господах, образуя их окружение. Они использовались в качестве слуг прежде всего знатными людьми. Интересные, хотя и единичные примеры на сей счет находим в русском эпосе, в частности, в былине о молодости Чурилы.

Эта былина повествует о нападении на владения полян враждебного славянского племени во главе с Чурилой и об ответном карательном походе из Киева, организованном князем Владимиром. В былине цель похода затемнена позднейшими наслоениями, по смыслу которых Владимир снаряжается для судебного разбирательства, что совершенно не вяжется с положением Чурилы и его людей как «неведомых», т. е. не входящих в состав полянского племени. В ряде вариантов былины военный характер акции Владимира выражен со всей определенностью:

Тут солнышко ладился (латился),

Поскорей Владимир кольчужился,

И брал любимого подручника,

Старого казака Илью Муромца,

Брал и княгиню Опраксию,

И поехал к Чурилушке во Киевец.213

Былинное «кольчужился» не оставляет сомнений относительно того, что речь идет именно о военном предприятии киевского князя.

Иногда в роли «подручников» вместо Ильи Муромца выступают другие русские богатыри:

Втапоры Владимер-князь и со княгинею

Скоро он снаряжается,

Скоря тово поездку чинят;

Взял с собою князей и бояр

И магучих богатырей:

Добрыню Никитича

И старова Бермята Васильевича,—

Тут их собралось пять сот человек

И поехали к Чурилу Пленковичу.214

Важную информацию заключают варианты, в которых воины князя Владимира выступают безымянно:

Тута солнышко Владимер стольне-киевский

Выбирает лучших товарищей,

Князей и бояр, захватил он русских богатырей,

Набрал партию да людей семдесят;

С молодой княгинею он прощается,

В путь-дороженьку да снаряжается.215

Приведенные тексты позволяют высказать предположение о том, что с точки зрения социальной структур войско Владимира не было однородным. Оно состояло из знатных и простых воинов, т. е. представителей общественной верхушки и рядового люда. Перед нами, следовательно, поход воинства полянской общины против враждебного племени Чурилы, поход, подобный многим, из тех, что запечатлены Повестью временных лет.216

Воины Чурилы не могли противостоять киевской рати, чем и объясняется дальнейшая его служба Владимиру. В большинстве былинных вариантов Чурилу побуждает к службе князь Владимир. Внешне это выглядит как приглашение, а по существу есть принуждение. Во всяком случае, нотки приказа здесь звучат явственно: «Втапоры Чурила князя Владимира не ослушался».217 Характерно и то, что служба Чурилы отождествляется с бедой:

Кто от беды откупается,

А Чурила на беду накупается.218

Да иной от беды откупается,

А Чурила на беду и нарывается.219

Служба Чурилы связана с дворцовым хозяйством Владимира. Сперва он служит «курятником»: «И живет то Чурила во Киеве у князя у Владимира в курятниках».220 Затем мы видим его «стольником», который «ходит-де ставит дубовые столы», т.е. выполняет обязанности простого слуги. Все, что делает Чурила, в былине называется «работушкой»:

Говорит Владимир стольне-киевский:

– Тебе дам работушку да стольником,

Стольником да чашником,

Расставляй-ко, молодец, столы дубовые,

Полагай-ко чаши золоченый,

Наливай-ко яствушки сахарнии,

А напиточки да все медвяные,

Станови-тко вина заморскии.221

В княжеском доме Чурила только слуга, почему он за стол не садится, а лишь вокруг столов «похаживает», иначе — прислуживает. Гостей Чурила обслуживает с необыкновенной легкостью, красотой и изяществом. «Княженецкие жены» им любуются, а у «молодой княгинишки Опраксии», супруги Владимира, голова кругом пошла, хлеб в горле застрял и вино «во рту застояла-си». Апраксия обращается к мужу с весьма рискованной и столь же сомнительной просьбой:

Смини Чурилушки работушку,

А не стольником-то быть ему, не чашником,

А быть ему до постельником,

Чтобы в нашей-то да светлой спаленки

Убирал бы кроваточки тисовые,

Постилал бы перинушки пуховые,

Покрывал бы одеяла соболиные.222

Князь разгневан, чувствуя себя опозоренным перед гостями. Но Апраксия не отстает от него:

Если не возьмешь Чурилы во постельники

Оберегать кроваточки тисовые,

Расстилать перинушки пуховые,

То возьми Чурилу в рукомойники;

Встану по утру да ранешенько,

Чтоб Чурилушко да сын Плёнкович

Наливал мне воду в рукомойничек,

Подавал бы полотенышко камчатое.223

Опасаясь за свою супружескую честь, князь Владимир Решил держать Чурилу подальше от Апраксин и сделал его «зазывалыциком»:

Ты езди-тко по городу по Киеву

Зазывать гостей да на почестный пир

Ты князей, бояр да и с жонами,

А богатырей да одиноких,

Всех купцов, людей торговыих.224

Служба «зазывальщиком» — последняя «работушка» какую выполнял Чурила при княжеском доме. Владимир отпускает его со словами:

Да премладый Чурило ты сын Плёнкович!

Да больше в дом ты мне не надобно.

Да хоша в Киеви живи, да хот домой поди.

Да поклон отдал Чурила да и вон пошол.225

Таким образом, былина о молодости Чурилы рисует военное противоборство племенного союза полян» каким-то соседним восточнославянским племенным объединением, в результате которого полянский князь одержал победу и взял в плен вождя из вражеского стана, отправив его в Киев, где он, низведенный до рабского состояния, должен был прислуживать киевскому князю. Былина, следовательно, позволяет увидеть, какое применение находили пленники-рабы в повседневной жизни восточнославянской знати. Вместе с тем она свидетельствует и о том, что практика срочного рабства с присущим ей отпуском невольников на свободу по истечении определенного времени, еще не исчезла полностью из социальной жизни восточных славян, что нами уже отмечалось на материале показаний других источников.

Надо сказать, что не только с целью бытовых услуг восточнославянская знать обзаводилась рабами-пленниками. Не менее существенными были соображения престижа в обществе, укрепление социального статуса, ибо, как верно говорил Г. Нибур, «на низших стадиях культуры человек не может выстроить дворца, или держать автомобиль, или покупать картины и может выказать свое богатство народу, только окружив себя большим количеством людей или домашних животных».226 В древних обществах «обладание большим количеством рабов служит признаком отличия», оно, «подобно всякой другой собственности, указывает на богатство, а где рабы приобретаются посредством захвата на войне,— на мужество владельца».227

Как и прежде, обращаемых в рабство пленников восточные славяне использовали для военных целей. Но если раньше рабы-пленники как бы восполняли убыль родовых отрядов и племенного войска, то теперь они группировались вокруг отдельных лиц, прежде всего вождей и правителей, сбиваясь в боевые дружины, выступавшие нередко в качестве личной гвардии властителей. Яркой иллюстрацией тому является рассказ Ибн Фадлана о царе русов: «Один из обычаев царя русов тот, что вместе с ним в его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников, причем находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты из-за него».228 Умерщвление «сподвижников» царя после его смерти — верный признак их рабского состояния. Принадлежность рабов-«сподвижников» к соплеменникам князя, судя по всему, исключается.

Нечто похожее открывается в отроках, состоявших при княгине Ольге. Летописец, изображая сцену тризны по князю Игорю, устроенной вдовствующей княгиней в Древлянской земле, говорит: «И повеле людем своим съсути могилу велику, и яко соспоша, и повеле трызну творити. Посем седоша деревляне пити, и повеле Ольга отроком своим служити пред ними... И яко упишася Деревляне, повеле отроком своим пити на ня, а сама отъиде кроме, и повеле дружине своей сечи деревляны; исекоша их 5000».229 Отроки, как видим, — слуги. Но они выполняли и военные функции, входя в княжескую дружину на правах младших ее членов.230 Служебная роль отроков проглядывает также в сюжете о греческих дарах князю Святославу: «И поведоша Святославу, яко придоша грьци с поклоном. И рече: "Въведете и семо". Придоша и поклонишася ему, и положиша пред ним злато и паволоки. И рече Святослав, кроме зря, отроком своим: "Схороните"».231 Отроки прислуживают князю, но наряду с этим являются и его ближайшим вооруженным окружением. Сама же по себе служба отроков есть признак рабской зависимости.

Весьма симптоматично, что в старославянском, чешском и словацком языках слово «отрок» означало раб.232 Этимология этого слова приподнимает завесу над происхождением рабства отроков. По мнению лингвистов оно, будучи общеславянским, образовано с помощью отрицательного префикса от- («не») от рок, «говорящий». Отсюда отрок — неговорящий, бессловесный.233 Обычно данное значение истолковывают как не говорящий т. е. «не имеющий права речи, права голоса в жизни, рода или племени, не имеющий права говорить на вече».234 Однако можно предположить и другое. Вполне возможно, что в древности отроками славяне называли не только детей, но и тех, кто не умел говорить на славянском наречии — пленников из чужих, неславянских земель. В этой догадке мы опираемся на мнение выдающегося знатока славянских древностей Любомира Нидерле, который писал: «Слово отрок (otrok) первоначально означало того, кто не умеет говорить, и отсюда легко объяснить, почему им назывались и дети и иноплеменные пленные». Еще раз возвращаясь к данной теме, Л. Нидерле отмечал, что поначалу отроками называли тех, «кто не умел говорить, то есть и детей и чужеземных работников».235 Отроки, стало быть, составляя разряд военных слуг князя, свою родословную вели от рабов-пленников. Они, конечно, не являлись новообразованием X в. Их появление при восточнославянских князьях надо, вероятно, связывать с возникновением в IX в. постоянных княжеских дружин.236

Полагаем, что сказанного вполне достаточно, чтобы к почить о наличии у восточных славян обращенных в рабство пленников, используемых в военном деле.

Еще одна сфера приложения рабского «труда» у восточных славян VIII-Х вв. — наложничество, доставшееся в наследство от предшествующих времен. То была доступная всем (от рядовых до знатных) форма использования пленных женщин. По рассказу Ибн Русте, славянский царь ежегодно объезжает подвластных ему людей. «И если у кого из них есть дочь, то царь берет себе по одному из ее платьев в год, а если сын, то также берет по одному из платьев в год. У кого же нет ни сына. ни дочери, то дает по одному из платьев жены или рабыни в год».237 Замена платья жены на платье рабыни не оставляет сомнений в том, что под последней надо разуметь наложницу.238

Б. А. Рыбаков, осмысливая свидетельство Ибн Русте, замечал, что «рабыни есть даже у простых людей».239 С этим замечанием ученого следует согласиться. Известие Ибн Русте, действительно, дает основание говорить о наличии наложниц у самых широких кругов восточнославянского люда. Тем более не приходится сомневаться в том, что наложницы из рабынь являлись непременной частью досуга знати. К тому же у знатных лиц, по всему вероятию, наложниц было больше, чем у рядовых соплеменников. Особенно отличались в этом отношении властители. Ибн Фадлан рассказывает, что ложе царя русов «огромно и инкрустировано драгоценными самоцветами. И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда он пользуется как наложницей одной из них в присутствии своих сподвижников. . . ».240

Вспоминается и князь Владимир Красное Солнышка который имел 300 наложниц в Вышгороде, 300 в Белгороде и «200 на Берестове в селци».241 Сам Владимир был «робичичем», т. е. сыном Святослава от рабыни. Нам она известна. Это — Малуша, «ключница» княгини Ольги.242 Любовные подвиги царя русов и князя Владимира, описанные Ибн Фадланом и древнерусским книжником, связаны, безусловно, с традициями, уходящими в глубь времен и обусловленными не столько половыми наклонностями правителей, сколько архаическими представлениями о роли и назначении носителей власти.

Древние люди верили, что жизнь и душа вождя «симпатическими узами связана с благосостоянием всей страны, что в случае его заболевания или старения заболеет и перестанет размножаться скот, урожай сгниет в полях, а эпидемия унесет людские жизни... Весьма симптоматичен в этой связи тот признак одряхления, который решает участь правителя, а именно его неспособность сексуально удовлетворить своих многочисленных жен, другими словами, продолжать род».243 Отсюда становится понятной пикантная подробность, сообщаемая Ибн Фадланом: соитие царя русов с наложницами в присутствии своих «сподвижников», чем удостоверялась физическая сила царя и, следовательно, его способность дать управляемому им народу благоденствие. Своеобразной проверкой потенций правителя являлась многочисленность жен (наложниц) царя русов и князя Владимира. О последнем летописец судит с точки зрения христианской морали, обличая в нем женолюбца «побежденного похотью женской». Летописатель либо ничего не понимал, либо делал вид, что ничего не понимает. В действительности же общение со множеством наложниц—это вменяемая в обязанность обычаем тяжелая работа, подтверждающая право царя и князя на власть. По опыту различных древних народов известно, именно наложницы-жены первыми оповещали о наступающей слабости правителя, подводя роковую черту под его карьерой.

Мы далеки от того, чтобы в случае с царем русов и особенно с князем Владимиром усматривать проявление древних верований в их первозданном свойстве. Скорее всего время и обстоятельства внесли здесь свои изменения, деформировав старые представления. Но они, несомненно, еще сказывались на поведении восточнославянских властителей, причем не только высших, но и рангом пониже. В результате устанавливается еще одна из внутренних потребностей восточнославянского общества в женских полонах.

Наконец, пленники-рабы удовлетворяли религиозные нужды восточных славян в качестве кровавых жертв, приносимых языческим богам. Человеческие жертвоприношения были довольно распространенным явлением у восточных славян, о чем судим по известиям восточных писателей. Согласно Ибн Русте, среди русов находились «знахари, из которых иные повелевают царем как будто они их (русов) начальники. Случается, что они приказывают принести жертву творцу их тем, чем они пожелают: женщинами, мужчинами, лошадьми. И если знахари приказывают, то не исполнить их приказания никак невозможно. Взяв человека или животное, знахарь накидывает ему на шею петлю, вешает жертву на бревно и ждет, пока она не задохнется, и говорит, что это жертва богу».244

О том же пишет Гардизи: «Есть у них знахари, власть которых распространяется и на их царей. И если знахарь возьмет мужчину или женщину, накинет им на шею веревку и повесит, пока те не погибнут и говорит "это указ царя", — то никто не говорит ему ни слова и не выражает недовольства».245 Ибн Русте и Гардизи не уточняют, кого знахари приносили в жертву: соплеменников Или чужеземцев-пленников. Зато Лев Диакон, о свидетельстве которого уже шла речь, сообщает, как русы, совершая обряд похорон, закололи «по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин».246 В Повести временных лет под 983 г. читаем: «Иде Володе мер на ятвягы, и победи ятвягы, и взя землю их. И иде Киеву и творяше требу кумиром с людьми своими».247 Поход Владимира на ятвягов был, как видим, успешным. Несомненно, что он сопровождался захватом пленников, часть которых по возвращении в Киев князь принес в жертву «кумирам». Так позволяет думать применяемый летописцем термин «треба», который в друге летописном тексте напрямую связан с человеческим жертвоприношениями: «И жряху им (кумирам. — И. Ф.), наричюще я богы, и привожаху сыны своя и дъщери, и жряху бесом, и оскверняху землю требами своими».248 Вернувшийся из удачного похода Владимир совершил кровавую благодарственную жертву кумирам, даровавшим ему победу. Значит, рабы-пленники служили русам необходимым материалом для отправления языческого культа, что также вызывало потребность «ополонений».

Прослеживая в источниках свидетельства о захвате восточными славянами пленных с целью удовлетворения военных, религиозных, бытовых и брачных нужд, а также ради обогащения посредством «пленопродавства» и для повышения престижа в обществе, мы не находим в письменных памятниках указаний на использование пленников-рабов в производстве. Если характеризовать их положение с точки зрения социально-экономической, то следует сказать, что перед нами рабы, занятые в сфере прислуживания своим господам, т. е. в непроизводственной сфере. Так продолжалось, по крайней мере, до X столетия, когда древнерусские князья стали обзаводиться селами, где велось промысловое хозяйство.249 Кто жил в княжеских селах, были ли они населены постоянными жильцами, мы не знаем, поскольку не имеем на сей счет никаких сведений. Правда, некоторые историки полагают, что там находились представители покоренных Киевом соседних восточно-славянских племен. 250

Данное предположение вполне вероятно. Во всяком случае, исторический опыт древних народов показывает, что пленников нередко «сажали на землю в специальных поселках и взимали с них дань продуктами земледелия и ремесла».251 В этой связи определенный интерес представляют наблюдения Б. А. Тимощука, касающиеся селения, расположенного поблизости от Ревнокского городища на Волыни. По мнению ученого, в том селении-спутнике, помимо ремесленников, находились землевладельцы-смерды, эксплуатируемые обитателями соседствующей крепости, которых он относит к социальной верхушке.252 «Восточнославянское население,— пишет Б. А. Тимощук, — могло попасть в зависимость от княжеско-дружинной знати в процессе "окняжения" той или иной территории, который сопровождался ликвидацией общинных центров».253 Окняжение общинной земли с освоением живущего на ней земледельческого люда — историографический миф, легший в основу теории, доказывающей существование в Киевской Руси государственного феодализма.254 Если идея Б. А. Тимощука о смердьем составе населения в Ревно верна, то разгадку появления занимаемого им поселка следует искать не на путях мнимого «окняжения», а в другой, более исторически реальной плоскости.

Л. В. Данилова, развивая мысль Б. А. Тимощука, говорит: «Обособленность поселений ремесленников и сельчан, обслуживавших потребности крепости, а также меньшее число остатков на месте их жилищ, по-видимому, предполагает их известное неравноправие. Б. А. Тимощук увидел в сельчанах, обязанных выполнять какие-то повинности в отношении общинной верхушки и военно-дружинного слоя предшественников древнерусских смердов. Хотя полемика по поводу социального статуса смердов, называемых Русской Правдой, летописью и другими источниками, еще продолжается, и конца ей не видно, совершенно ясно, что это достаточно широкий слой зависимого неравноправного населения, истоки формирования которого уходят в глубь веков. Гипотеза Б. А. Тимощука о зависимом статусе сельчан, населявших спутники-городища, приобретает особую убедительность в свете вывода И. Я. Фроянова о том, что смерды Киевской Руси — люди зависимые и не принадлежащие к местной общине, скорее всего пленники. Сходное предположение может быть высказано и в отношении ремесленников, приставленных обслуживать нужды городища».255

Л. В. Данилова, принимая наш взгляд на смердов как иноплеменников, приведенных в качестве полона и поселенных на земле победителей, вносит соответствующую поправку в построения Б. А. Тимощука, перенося центр тяжести с вопроса о внутриплеменном принуждении на проблему господства и подчинения в межплеменном аспекте. И это правильно, ибо, как разъясняет сама исследовательница, «появление социального неравенства внутри родовых общин, родов, племен и других объединений, связанных кровнородственными отношениями, было затруднено». Вот почему «оно возникало прежде всего во взаимоотношениях отдельных общностей».256 Здесь, как нам кажется, лучше следовало бы сказать, что появление социального неравенства внутри родственных союзов было «не затруднено», а исключено, что оно поэтому возникало не «прежде всего», а только во взаимоотношениях отдельных общностей. Возникновение социального неравенства внутри названных общностей произойдет с распадом кровнородственных объединений и с устройством общества на территориальных началах.

Б. А. Тимощук пытается обнаружить соседскую общину у восточных славян X в. и, таким образом, представить появление поселений зависимых землевладельцев как следствие внутренних процессов, переживаемых восточнославянским обществом.257 Но в итоге он дает противоречивую картину, в которой не различить внутренее принуждение от внешнего порабощения. Ученый пишет: «Итак, конкретные археологические материалы и свидетельства письменных источников позволяют сделать вывод о том, что часть местного (восточнославянского) населения попадала в зависимость от княжеско-дружинной знати в процессе ликвидации общинных центров. Конечно, в такую зависимость население попадало и по другим причинам. Но в ранний период строительства княжеских крепостей основную массу зависимого восточнославянского населения составляли те жители, которые оказывали сопротивление приходу новых феодальных порядков и попадали в зависимость как пленные, но были наделены землей и эксплуатировались как крестьяне. Зависимое население жило отдельными поселениями (они в летописях упоминаются как княжеские села), которые чаще всего располагались вблизи княжеских крепостей, и на их территории сохранялись по традиции общинные порядки».258 Весьма сомнительно, чтобы пленники, поселенные в специальных поселках, расположенных рядом с «княжескими крепостями» сохраняли «общинные порядки». Эти пленники — не общинники, а рабы, находившиеся под жестким контролем княжеских надсмотрщиков и жившие по установлениям своего владельца. Никоим образом нельзя говорить об их феодальной зависимости. Они состояли в рабской неволе.

Отвергая некоторые построения Б. А. Тимощука, мы, однако, считаем достаточно правдоподобным его предположение о наличии на Руси X в. поселений с пленниками, работающими в княжеском хозяйстве. Косвенно это подтверждают, как уже отмечалось нами, летописные сообщения о селах, принадлежащих киевским князьям. Надо думать, что эти села не пустовали, а населялись.259 По условиям же того времени населить их можно было только инородцами, или пленниками, поскольку формирование зависимого люда на внутренней, местной почве не имело под собою необходимых социально-экономических оснований.260 Факты, хотя и единичные, укрепляют нас в этой мысли.

В Истории В. Н. Татищева читаем о князе Святославе, который «ясы и косоги победил» и «много привёл в Киев на поселение».261 Эта запись содержится во второй редакции татищевской Истории. В первой редакции она выглядит несколько иначе: «И ясы победи, и косоги, и приведе я многи ко Киеву».262 О поселении пленников здесь, как убеждаемся, ничего не говорится. Но в примечании к данной записи В. Н.Татищев замечает, что «козары и косоги по завоевании переведены были и поселены около Киева».263 Отсюда заключаем: в Киевской Руси середины X в. поселение пленников на землях полянской общины становится более или менее обычным делом. Местом поселений могли быть и княжеские села. По нахоженному предшественниками пути шли князья Ярослав и Мстислав, когда в 1030 г. «собраста вой мног, идоста на Ляхы, и заяста грады червеньскыя опять, и повоеваста Лядьскую землю, и многы тяхы приведоста, и разделивша я. Ярослав посади своя по Ръси, и суть до сего дне».264

Итак, мы считаем вероятным, что часть приводимых с войны пленников-рабов восточные славяне поселяли на собственной племенной территории. При этом преследовались разные цели: военно-оборонительные, если пленников размещали на южном пограничье со степняками (например, по Роси), и производственные, если приведенный «полон» сажали на владельческую землю, именуемую селами.265

Возвращаясь к восточнославянскому рабовладению, надо сказать, что по сравнению с «антским периодом» на протяжении VIII-Х столетий в институте рабства у восточных славян многое переменилось.266 Появилось бессрочное рабство, хотя сохранялось и прежнее ограниченное определенным временем рабское состояние. Но постепенно не обычай, а воля господина определяет судьбу раба, что также переходило в обычай, давший позднее право рабовладельцу распоряжаться жизнью и смертью тех, кто находился у него в рабской зависимости.

К числу новых явлений следует отнести зачатки внутреннего рабства, впрочем, весьма слабые и маловыразительные.

Еще одна перемена состояла в том, что рабы из подвижной и неустойчивой группы, растворявшейся в свободном населении, мало-помалу соединялись в отдельную социальную категорию, послужившую основой для развития рабовладельческого уклада.

Новым было и то, что рабы приобрели меновую стоимость и мощным потоком хлынули на внешний рынок. Есть достаточно данных, чтобы говорить о значительном подъеме работорговли у восточных славян IХ-Х вв. Если в прежнюю эпоху выкуп из рабства преобладал над торговлей рабами, то с этих пор превалировать начинают торговые сделки живым товаром.267 Причем, хотя и очень медленно, но шаг за шагом развивается внутренняя работорговля, достигшая в X в. некоторых успехов.268

Несколько разнообразнее стало использование рабов: за них получали выкуп, ими торговали (преимущественно на внешнем рынке), применяли в качестве воинов269 и слуг, приносили в жертву языческим богам, их копили ради повышения престижа в обществе, широкое распространение получило наложничество рабынь.

В источниках вплоть до X в. не прослеживается эксплуатация рабов в производстве. Предположительно, конечно, можно думать, что пленники-рабы, приводимые домой простыми восточнославянскими воями, включались в производственную деятельность и трудились вместе и наравне с другими членами семейно-родовых коллективов в тех краях, куда забросила их судьба. С X в. появляются первые признаки использования труда рабов-пленников в княжеских селах. Но в целом рабский труд не играл сколько-нибудь заметной роли в экономике восточнославянского общества, и потому едва ли можно говорить о наличии у восточных славян VIII-X вв. рабовладельческого хозяйственного уклада.

Необходимо еще раз подчеркнуть, что восточнославянские рабы указанного времени — в подавляющей массе бывшие пленники. Внутреннее рабство едва только прорастало, будучи практически неприметным. Войны— единственный, в сущности, источник пополнения рабов в восточнославянском обществе.

Обращение в рабство пленников являлось своеобразной формой эксплуатации одних племенных общностей другими. Это означает, что социальное неравенство у восточных славян не имело еще внутренних стимулов и было локализовано в области межплеменных отношений.

Нельзя также забывать, что в пленениях находило выражение также превосходство сверхчувственных потенций того или иного этнического образования над своими соседями. Следовательно, побудительные мотивы полонов возникали не только в материальной, но и в духовной сфере.

Раб-пленник являлся наиболее древней фигурой зависимого люда на территории, занятой восточным славянством. Естественно предположить, что в древнерусских письменных источниках он должен быть упомянут прежде, чем какой-нибудь представитель иных групп зависимого населения. И вот тут наше внимание привлекают термины «челядь», «челядин».

167 Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI-IХ вв.// Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шушарин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С.389.

168 Там же. С.391. Б. Н. Заходер переводит Марвази несколько иначе: «Зимою нападают на них (славян. — И. Ф.) мадьяры, у них много рабов, потому что они постоянно нападают». — Заходер Б. Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. М., 1967. Т.П. С.131.

169 Новосельцев А. П. Восточные источники... С.390.

170 Там же. С.396.

171 Б. Н. Заходер пришел к выводу, согласно которому «славянские темы», представленные в сочинениях Ибн Русте, Гардизи и др., «не могут быть локализованы на запад далее, чем Киевское государство».— Заходер Б. Н. Каспийский свод.. . С.108. См. также: Новосельцев А. П. Восточные источники... С.391-393.

172 Новосельцев А. П. Восточные источники... С.398.

173 Там же. С.397.

174 Там же. С.399.

175 Там же. С.405.

176 Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. '99. В научной литературе существуют и другие, близкие к обозначенным годам, датировки этого похода. — См.: Сахаров А Н. Дипломатия Древней Руси. IX —первая половина X в. М., 1980. С.182-184.

177 Бартольд В. В. Соч. М., 1963. Т. II. Ч. 1. С. 829.

178 Там же. С. 830.

179 Якубовский А. Ю. Ибн Мискавейх о походе русов... С.69.

180 Новосельцев А. П. Восточные источники. . . С. 390.

181 Там же. С.389. Б. Н. Заходер предложил следующий перевод цитированного отрывка из Ибн Русте: «И если он захватит вора в своем государстве, приказывает удушить его или помещает его по соседству с наиболее крайней областью своей страны». — Заходер Б. Н. Каспийский свод. . . С. 125.

182 Правда Русская. II. Комментарии. М.; Л., 1947. С.291, 293.

183 Гальперин С. Д. Очерки первобытного права. СПб., 1893. С. 152-153.

184 См.: Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси: Очерки по истории Х-ХII столетий. СПб., 1909.

185 Новосельцев А. П. Восточные источники... С.390.

186 3имин А. А. Холопы на Руси... С.44.

187 Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана... С.147.

188 3имин А. А. Холопы на Руси... С.44; Новосельцев А. П. Восточные источники... С.400.

189 В. В. Бартольд толкует данный текст Гардизи так, будто «многие славяне приходят к русам служить им, чтобы этой службой приобрести для себя безопасность» (Бартольд В. В. Сочинения. I II. 4.2. С.822, 823). Если это на самом деле соответствует слонам Гардизи, то здесь мы приобретаем уникальное известие, позволяющее говорить о том, что враждующие восточнославянские Племена, оказавшись в положении побежденных, платили победителям «мира деля», или собственной безопасности, не только дань (см.с.293-301 настоящей книги), но и приходили служить им, выступая, следовательно, в роли временно зависимых людей, несущих трудовую повинность, обусловленную военным поражением племени, к которому они принадлежали.

190 Восточные авторы это хорошо понимали. По Ибн Хордадбеху «русские купцы» есть «вид славян». — Новосельцев А. П. Восточные источники. .. С.384.

191 Памятники русского права. М., 1952. Вып.1. С.8, 18; Сахаров А. Н. 1) Дипломатия древней Руси: IХ – первая половина X в. М., 1980. С.171; 2) «Мы от рода русского...». Л., 1986. С.150.

192 Аналогичную тенденцию мы замечаем и в предшествующее время. Но тогда она проявлялась эпизодически, от случая к случаю. Возникающие союзы довольно быстро распадались. Устойчивой и нарастающей межплеменная консолидация у восточных славян становится именно в VIII – начале X в., особенно в IX и отчасти X столетиях.

193 Фроянов И. Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С.11-13; 2) Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб., 1992. С.46, 54-55, 68-69; 3) К истории зарождения Русского государства// Из истории Византии и византиноведения/ Под ред. Г. Л. Курбатова. Л., 1991. См. также: Рыбаков Б. А. 1) Предпосылки образования Древнерусского государства // Очерки истории СССР: Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР III – IX вв. М., 1958. С.857; 2) Киевская Русь и русские княжества ХII-ХIII вв. М., 1993. С.88.

194 См.: Фроянов И. Я. Мятежный Новгород... С.46-56, 68-71, 73-1

195 См.: Бахрушин С. В. Некоторые вопросы истории Киевской Руси// Историк-марксист. 1937, №3. С.171.

196 Зимин А. А. Холопы на Руси... С.22.

197 Там же. С.12, 13.

198 Там же. С.14.

199 Новосельцев Д.. П. Восточные источники... С.397.

200 Там же. С.412.

201 См.: Васильевский В. Г. Древняя торговля Киева с Регенсбургом// ЖМНП. 1888, июль. С.145; Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IХ-ХI веков. М., 1993. С.67.

202 Потин В. М. Древняя Русь и европейские государства в Х – XIII вв.: Историко-нумизматический очерк. Л., 1968. С.49.

203 См.: Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана... С.1591 Калинина Т. М. Сведения ал-Хорезми о Восточной Европе и Средней Азии // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1983 год/ Отв. ред. В. Т. Пашуто. М., 1984. С.195.

204 Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана... С.141-142.

205 Там же. С.142.

206 Там же.

207 Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 49.

208 Литаврин Г. Г. О юридическом статусе древних русов в Византии в X столетии. (Предварительные замечания)// Византийкие очерки/ Отв. ред. Г. Г. Литаврин. М., 1991. С.81.

209 Там же. С.77.

210 Новосельцев Л. П. Восточные источники... С.397.

211 Зимин А. А. Холопы на Руси... С.14.

212 Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994. С.132.

213 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. М., 1909. Т. 1, №45.

214 Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1977. № 18.

215 Былины Пудожского края. Петрозаводск, 1941. №1.

216 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С.190-191.

217 Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. № 18.

218 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. . . , №45.

219 Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. М.; Л., 1951. Т. III. № 223.

220 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым..., № 45.

221 Былины Пудожского края. № 1.

222 Там же.

223 Там же.

224 Там же.

225 Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом..., № 223.

226 Нибур Г. Рабство как система хозяйства. Этнологическое исследование. М., б/г. С.368.

227 Там же.

228 Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана... С.146.

229 ПВЛ. 4.1. С.41-42.

230 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С.90-91.

231 ПВЛ. 4.1. С.50-51.

232 См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1971. Т. 3. С. 171; Копечный Ф. Ф. К этимологии слав. otrok // Этимология. М., 1968. С. 54; Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975. С. 226.

233 Преображенский А. Г. Этимологический словарь русского языка. М., 1959. Т. 1. С. 669; Шанский П. М., Иванов В В., Шайская Т. В. Краткий этимологический словарь русского языка. М., 1971. С. 319; Копечный Ф. Ф, К этимологии... С. 55.

234 См., напр.: Шанский Н. М., Иванов В. В., Шанская Т. В. Краткий этимологический словарь... С. 319; Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М., 1993. Т. 1. С. 611.

235 Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956. С.299, 353.

236 См.: Фроянов И. Я. К истории зарождения Русского государства // Из истории Византии и византиноведения/ Под ред. Г. Л. Курбатова. Л., 1991. С.78-80.

237 Новосельцев Л. П. Восточные источники... С.389.

238 Кстати, в переводе Б. Н. Заходера фигурирует именно «наложница».— Заходер Б. Н. Каспийский свод... С.124.

239 Рыбаков Б. А. Новая концепция предыстории Киевской Руси// История СССР. 1981, №2. С. 52.

240 Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана... С. 146.

241 ПВЛ. 4.1. С. 57.

242 Там же. С. 59.

243 Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 303.

244 Новосельцев А. П. Восточные источники... С.398.

245 Там же. С. 400.

246 Лев Диакон. История. С. 78.

247 ПВЛ. 4.1. С. 58.

248 Там же. С. 56.

249 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 45-51.

250 См.: Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI – XIII вв. М., 1955. С. 31.

251 Хазанов А. М. Социальная история скифов: Основные проблемы развития древних кочевников евразийских степей. М., 1975. С.144.

252 Тимощук Б. А. Восточно-славянская община XI – Х вв. н.э. М., 1990. С.119-121.

253 Там же. C. 121.

254 См.: Фроянов И. Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории; 2) Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990.

255 Данилова Л. В. Сельская община. . . С. 129.

256 Там же. С. 96.

257 Тимощук Б. А. Восточнославянская община. .. С.122-138.

258 Там же. С. 124.

259 Мы согласны с предположением Л. В. Черепнина о том, что применение рабской силы в сельском хозяйстве относится ко времени зарождения в X в. вотчинного землевладения. — Черепнин Л. В Русь. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IХ-ХV вв. // Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма (Закавказье, Средняя Азия, Русь, Прибалтика). М., 1972. С. 172.

260 Благоприятная для образования внутренних форм зависимости обстановка складывается в результате разложения родового строя и устройства общества на территориальных связях, что происходит на Руси с конца X в. и полное развитие получает в XI-XII вв. (см.: Фроянов И. Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории; 3) Киевская Русь: Очерки отечественной историографии). Однако Л . В. Данилова пишет: «Современные археологические и исторические исследования с достаточной убедительностью доказывают, что истоки социальной дифференциации у восточных славян уходят в догосударственный период и что восточнославянское общество не только киевского, но и предшествующего времени было в значительной мере стратифицировано... Помимо рабов, число которых в целом было относительно невелико и которые находились за рамками общественной организации подчинившего их этноса, в нем существовала родоплеменная и княжеско-дружинная аристократия, рядовые свободные общинники, полусвободные разных степеней и форм зависимости» (Данилова Л. В. Сельская община... С. 115). Относительно рабов мы полностью согласны с Л. В. Даниловой. По поводу же «полусвободных разных степеней и форм зависимости» сильно сомневаемся, полагая, что при господстве кровнородственных отношений, наблюдаемом у восточных славян в VIII-IХ вв. и отчасти в X в., имела место лишь одна форма зависимости — рабство, причем внешнего происхождения.

261 Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1963. Т. II. С. 49.

262 Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1964. Т.IV. С. 126.

263 Там же. С. 405.

264 ПВЛ. 4.1. С. 101.

265 Посажение пленников на землю А. А. Зимин связывает с выкупом. Он пишет: «Очевидно, на Руси в этот период (первая половина X в. — И. Ф.) пленников, посаженных на землю и отрабатывающих свой выкуп, было мало. Это и понятно: на Руси еще незаметно оседания княжеской дружины на землю — и, следовательно, труд пленников почти не применялся в хозяйстве» (Зимин А. А. Холопы на Руси... С. 33.) В том, что посаженных на землю пленников было мало, вряд ли можно сомневаться. Но совсем не обязательно труд рабов-пленников во владельческих селах рассматривать лишь Как отработки в счет выкупа. То была обычная рабская работа на господина. Но А. А. Зимин проявляет оправданную осторожность, когда говорит о незначительности участия пленников в хозяйственной жизни Руси.

266 Нельзя признать правильным утверждение П. Н. Третьякова о том, что «накануне возникновения Древнерусского государства рабовладение у восточных славян имело примерно те же формы, что и рабовладение у антов VI в.». — Третьяков П. Н. Восточнославянские племена. С. 292.

267 Не стоит преувеличивать значение выкупа рабов для Руси X в., как это делает А. А. Зимин (см.: Зимин А. А. Холопы на Руси... С. 28-41). Однако не следует, подобно В. О. Ключевскому, впадать в другую крайность и вовсе отрицать выкупную практику «у той ветви славян, которая после Маврикия отлила на Днепр» – См.: Ключевский В. О. Соч. в девяти томах. М., 1990. Т. VIII С. 214.

268 См. с.122-123 настоящей книги.

269 Помимо приведенных выше фактов использования рабов в военном деле, сошлемся на любопытное свидетельство из речи патриарха Фотия по поводу нападения Руси на Константинополь в 865 г. Патриарх восклицает: «О город, царствующий почти над всею Вселенною, какое войско, не обученное военному искусству и составленное из рабов, глумится над тобою... » (Васильевский В. Г. Труды. Т. III. Пг., 1915. С.СХХХIII). Конечно, речь Фотия, как верно замечал В. Г. Васильевский, не дипломатический документ и не историческая записка, а проповедь, исполненная риторического пафоса, построенная на антитезе, заключенной «в сопоставлении величия царственного града и ничтожества врагов, которые подняли против него свои руки» (там же). Но несмотря на все это, нам все-таки в словах Фотия слышится намек на участие рабов в войске русов.

 

К вопросу о челяди на Руси конца IX - начала XI века

Более полувека назад занятый изучением российских древностей Б. Д. Греков как-то заметил, что понятия «челядин» и «челядь» в исторической литературе «всегда относились к важнейшим объектам исследования».270 И он нисколько не преувеличивал: не было и нет сколько-нибудь заметного исследователя общественного строя Древней Руси, который оставил бы в стороне вопрос о челяди. Высказывания отечественных историков о челяди конца IХ-начала XI в. можно разделить на две точки зрения. Согласно первой из них, челядь — это рабы, а соответственно второй за челядью скрывались не только рабы, но и люди нерабской зависимости, которую советские историки определяли как феодальную.271 Представители последней точки зрения большое значение придавали этимологическим данным, касающимся слова «челядь». В этом слове, по мнению Б. Д. Грекова, «отражена история общественных отношений с очень отдаленной поры. Челядь, человек, колено (в смысле поколения), литовское keltis, латышское kilts — это слова одного корня, которые ведут нас к глубокой старине, когда keltis и kilts значило — genus, Geschlecht, т,е. род. Этот же термин на новой ступени общественного развития у болгар, русских, чехов и др. стал обозначать семью, детей, у арабов — женщину в семье и зависимых людей, детей. Соответствуя понятию familia, этот термин менял свое содержание вместе с историей familia, в состав которой первоначально входили домашние рабы, а с течением времени все чаще и чаще стали входить и нерабы».272 Понятие familia послужило Б. Д. Грекову ключом к разгадке термина «челядь».

Приверженцы расширительного толкования слова «челядь» как обозначения рабов и нерабов порою механически переносят древний смысл этого слова на его конкретные упоминания в источниках. Например, М. Б. Свердлов, снимая противоречие по поводу продажи и непродажи челяди, обнаруженное им (ранее до этого, кажется, никто из исследователей не додумался) в договоре Олега с греками, говорит: «Это явление объясняется широким значением термина "челядин", восходящим к родоплеменному обществу. Членов большой патриархальной семьи и зависимых соплеменников, по разным причинам неравноправных, продавать было нельзя», тогда как «патриархальных рабов» продавать было можно.273 Полагаем, что подобная терминологическая методика исследования порочна, поскольку лишена историчности. Досадно и то, что М. Б. Свердлов не учел наблюдения отдельных, наиболее вдумчивых, лингвистов, в частности, А. С. Львова, У которого читаем: «Cel-edь — образование с суффиксом -edь, -jadь с собирательным значением и обозначение им дети, члены семьи, большая семья является естественным и первичным, древнейшим. Этим следует объяснять сохранение во многих славянских языках в слове celjadь значения дети в смысле потомки, потомство. Появление в классовом обществе значений приcлуга, батрак и т.д., первоначально входившие в состав семьи, также понятно и естественно. Однако особняком стоит др.-рус. челядин, челядь, которые, как люди не имеют собственно никаких прав и являются предметами торговли — и все это к тому же не позже началу X в. закреплено законодательством...».274 Последнее заключение А.С.Львова предостерегает от формальных и потому поверхностных этимологических сопоставлений, касающихся терминов «челядь», «челядин», побуждал к определению их содержания с помощью не столько языковых аналогий, всегда в высшей степени условных, сколько посредством тщательного анализа всех упоминаемых письменными памятниками случаев, где они фигурируют.

Впервые со словом «челядин» нас знакомит Повесть временных лет, сохранившая тексты договоров Руси с Византией X в. Среди различных статей, толкующих о самых разнообразных предметах, договор Олега с греками 911 года включает соглашение в вопросе о челяди: «Аще украден будеть челядин Рускыи, или ускочить, или по нужи продан будеть, и жаловати начнуть Русь, да покажеться таковое от челядина, да поимуть и Русь; но и гостие, аще погубиша челядин, и жалують, да ищуть и, обретаемое, да поимуть е... Аще ли кто искушеньа сего не даст створити местник, да погубить правду свою».275 Каково социальное положение человека, называемого в договоре челядином?

Современные историки обычно усматривают в нем раба.276 Иначе думал Б.Д.Греков. «Едва ли в этой статье, — писал он, — имеются в виду обязательно только рабы, привезенные в Константинополь на продажу. Вполне возможно, что это слуги, сопровождающие своих господ в далекое путешествие, среди которых, естественно, были и рабы. Закон оберегает их от насильственной продажи, каковая удостоверяется, в случае если она имела место, самим челядином; возвращенный из бегов, из насильственной продажи челядин возвращается обратно в Русь. Эта мысль подчеркнута дважды. Среди этих слуг могли быть и подлинные рабы и не-рабы. Продавались, конечно, незаконно, в Древнерусском государстве и закупы, т. е. не-рабы, и, вероятно, другие категории населения».277 Нетрудно заметить, что Б. Д. Греков акцентирует внимание на незаконной продаже челядина, оставляя в стороне другие казусы договорной статьи, связанные с челядином. Похоже, он поступил так потому, что эти казусы плохо вяжутся с нерабским статусом челяди, о чем скажем ниже.

Весьма сложное, надуманное толкование настоящей статьи русско-византийского договора предлагает М.Б.Свердлов. Челядин у него здесь раздваивается, выступая в качестве «патриархального» раба, которого продавали, а также члена патриархальной семьи и неполноправного, зависимого соплеменника, чья продажа не допускалась.278 Рассуждая о характере зависимости своих героев, М. Б. Свердлов пользуется разноречивыми формулировками: «значительная степень зависимости челяди»;279 «полная зависимость челяди от господина»;280 «ограниченные формы зависимости челядина от господина».281 Приведя статью 12 договора 911 г пресекающую кражу, бегство и продажу «по нужи» челядина, он говорит, что «важно определить лицо, которое "по нужи" продавало челядина, и понять слова "по нужи". В первом казусе ("аще украден будеть") подразумеваются три лица: челядин, господин и вор. В0 втором случае ("или ускочит") определяются отношения двух лиц: челядина и господина. В третьем неясно кем продан "по нужи" челядин — господином или третьим лицом».282

Устраняя досадную неясность источника, историк склоняется к мысли, что челядина продавал "по нужи" ни кто иной, как господин. При этом доводы следующие: «Если предположить насильственную продажу челядина третьим лицом, пришлось бы считать, что данный казус фиксирует нарушение прав собственности господина. Во всех случаях основанием для возвращения челядина была жалоба "Руси", т. е. господина или стоящих за господином или челядином лиц. Нарушение права собственности на челядина уже упоминалось в первом казусе о краже челядина, поэтому насильственная продажа третьим лицом является лишь вариантом первого случая. В композиции статьи—-это неудачный повтор после казуса бегства челядина. Если считать третий казус фиксацией отношений трех лиц — господина, челядина и Руси, которая обжалует такую продажу, — то он воспринимается как большая новая тема в отношениях господина и челядина по сравнению с первым и вторым казусами. Поэтому представляется, что продажа "по нужи" предусматривает продажу челядина господином под принуждением или по нужде, по необходимости. В этом случае складывалось, казалось бы, парадоксальное положение. Русь могла обжаловать такую продажу, и челядин возвращался на Русь. Вместе с тем существовала "челядинная цена", что свидетельствовало о продаже русскими челяди в Византию. Вероятно, в этом противоречия нет. Существовала челядь, которую продавали, — патриархальные рабы; за ними не стояли семейно-родственные коллективы. Но была и такая челядь, продажа которой не допускалась, а в случае продажи насильно или по необходимости, челядина по жалобе со стороны Руси могли возвратить на Русь».283 «Мы намеренно столь пространно воспроизвели систему аргументации М.Б. Свердлова, чтобы нагляднее показать степень ее убедительности Скажем откровенно: она нам кажется предвзятой. Автор во что бы то ни стало старается доказать смешанный состав челяди, не останавливаясь перед явными натяжками, скрытыми под внешним академизмом и многословием. Начинает он, впрочем, с верной посылки, говоря о важности для исследователя «определить лицо, которое "по нужи" продавало челядина, и понять слова "по нужи"». Но затем у него идет целый ряд если не манипуляций с источником и фактом, то произвольных операций над ними, приводящих порой к нелепостям.

Указав со ссылкой на И. И. Срезневского, что слово «нужа» в памятниках ХI-ХII вв. выступало в значениях «нужда, необходимость», «принуждение, насилие», «притеснение» и др., М. Б. Свердлов утверждает, будто господин продавал своего челядина «под принуждением или по нужде, по необходимости», нарушая тем его права. Здесь связаны в единую смысловую цепочку разные ситуации: одно дело продать челядина «под принуждением», т.е. насильно, а другое — «по нужде, по необходимости». Конечно, продажа «по нужде» и «необходимости» не исключает принуждения и насилия. Но в таком случае договорная статья должна была бы содержать соответствующее уточнение и формулировать казус несколько иначе, чем это сделано при составлении договора. Между тем в ней фигурирует лишь одно выражение, характеризующее продажу челядина, — «По нужи». Следовательно, из всех значений, присущих слову «нужа», нам необходимо подобрать такое, котоРое наиболее соответствует смыслу интересующей нас статьи, а не запутывать, подобно М. Б. Свердлову, многозначностью данного слова и без того трудный для разумения ее текст. «Принуждение, насилие» — вот это значение.284 Стало быть, формула «по нужи продан будет имеет в виду случай, когда челядин продается насильно.285 Отнюдь не господин челядина, как считает М.Б. Свердлов. Содержание статьи 12, ее композиционное строение никак не согласуются с его утверждением.

Статья стоит на страже интересов владельцев челяди и защищает их право на живую собственность.286 Она фиксирует казусы, когда это право нарушается, называя кражу челядина третьим лицом, побег от господина, совершенный самим челядином, и насильственную продажу челядина опять-таки третьим лицом.287 И здесь нет никаких повторов, о чем пишет М. Б. Свердлов, ибо перед нами проходят разные случаи нарушения владельческих прав на челядь (кража, бегство, продажа), что подчеркнуто разделительно-перечислительным союзом или, с помощью которого составлен перечень этих случаев, сведенных воедино в договорной статье.

Серьезное значение при удовлетворении иска договор придавал показаниям челядина: «Да покажеться таковое от челядина, да поимуть и Русь».288 По мысли М. Б. Свердлова, «показание самого челядина» есть свидетельство признания за ним права юридического лица,289 в чем он видит новое подтверждение наличия среди челяди не только рабов, но и «свободных родственников, по разным причинам неравноправных», т. е. лиц нерабского состояния.290 Однако показание челядина не может служить фактом, указывающим на его нерабский статус. Даже в эпоху Русской Правды показания раба являлись важным элементом судебного разбирательства. Вспомним хотя бы ст.38 Пространной Правды, восходящую к ст.16 Краткой Правды и ее конкретизирующую.291 Она гласит: «Аще познаеть кто челядин свои украден, а поиметь и, то оному вести и по кунам до 3-го свода; пояти же челядина в челядин место, а оному дати лице, ать идеть до конечняго свода, а то есть не скот, не лзе речи: у кого есмь купил, но по языку ити до конця... ».292 По поводу данной статьи Б. А. Романов говорит: «Перед нами здесь картина внутренней работорговли с довольно быстрым оборотом и пример строгой внимательности к индивидуальным интересам владельца: все потерпевшие и вовлеченные в эту сомнительную сделку цепко держатся за "своих" челядинов, которые считаются не легко взаимозаместимыми предметами сделок перепродажи, а скорее предметами целевых покупок для личной эксплуатации. Подразумевается при этом, что каждый купивший краденого челядина обычно имеет рабов и кроме того».293 В целях защиты «индивидуальных интересов владельца» Русская Правда устанавливает необходимость показаний челядина, облегчающих процедуру свода, исходя из признания за ним дара речи, что только и отличает, влекомого «по кунам» челядина от скота. В остальном же челядин и скот, — так сказать, сиамские близнецы.294 Поэтому показания челядина, предусмотренные договором Руси с греками 911 г., нельзя использовать как аргумент, говорящий о нерабском общественном положении челяди времен первых Рюриковичей. Следовательно, статья 12 договора под челядином разумеет раба.

Челядинный силуэт вырисовывается в статье 9 того же договора: «Аще полоняник обою страну держим есть или от Руси, или от Грек, продан в ину страну,295 ци обрящеться или Русин или Гречин, да искупять и възвратять искупное лице в свою страну, и возмуть цену его купящии, или мниться в куплю на день челядиная цена».296 Эта статья примечательна тем, что через понятие «челядинная цена» связывает пленника с челядином, позволяя ближе познакомиться с последним. Надо, впрочем, заметить, что данное понятие толкуется в исторической литературе по-разному.

В.Н. Татищев переводил текст договорной статьи с «челядинной ценой» следующим образом: «Буде пленники у руских или грек имеются, оным всех освободить. А если запродан в другое владение, а не увезен, должно возвратить. И впредь ни греком, ни руским не продавать и не покупать. А ежели купил до сего, то, взяв данную или поденную рабам уставленную цену, и отпустить в отечество».297 Под «челядинной ценой» В. Н. Татищев, как явствует из его перевода, разумел цену, равную той, что уплачена при покупке пленника, а также определенную сумму, отработанную рабом поденно. Историк, стало быть, совместил два разных принципа погашения «челядинной цены», усложнив тем и без того трудный для истолкования предмет.

У Н.М.Карамзина более ясное видение сюжета: «Ежели найдутся в Греции между купленными невольниками Россияне или в Руси Греки, то их освободить и взять за них, чего они купцам стояли, или настоящую, известную цену невольников... ».298

По С. М. Соловьеву, «челядинная цена» есть искупная или общая цена невольника.299

Платеж за пленника, зависящий от покупной его стоимости «для лица, от коего он выкупается», — так определял «челядинную цену» А. В. Лонгинов.300 Нетрудно заметить в его словах нечто сходное с тем, о чем говорил Н. М. Карамзин.

Близкий на сей счет к С. М. Соловьеву взгляд замечаем у В.О.Ключевского. Он писал: «В договорах Руси с греками X в. встречаем условие, по которому жители одной из договаривающихся стран, попавшие пленными в Другую, выкупались по установленной холопьей таксе> или текущей "челядинной цене", и возвращались в отечество».301

В новейшей историографии высказываются различные суждения о «челядинной цене». М. В. Левченко усматривает в ней «соответствующую компенсацию» стороне (русской или греческой), оказавшей содействие в выкупе и отправке на родину невольника—«русина» или «гречина».302 Столь же неопределенно рассуждает А. Н. Сахаров, говоря о возвращении «руссами захваченных в плен греков за выкуп по установленной цене».303 К тому же он здесь почему-то видит обязательство одной лишь «русской стороны».304 Но ни М. В. Левченко, ни А. Н. Сахаров не сочли нужным выяснить, на какой основе складывалась «челядинная цена». Попытку в этом направлении предпринял А. А. Зимин. В одной из своих ранних работ он, перекликаясь с В. Н. Татищевым, истолковал «челядинную цену» как «поденно отработанную рыночную цену раба».305 О поденных отработках в счет погашения выкупа исследователь размышлял и в поздней книге, посвященной холопству в древней Руси.306 Однако сам А. А. Зимин существенно ограничил свою догадку, отметив, что «на Руси в этот период пленников посаженных на землю и отрабатывающих свой выкуп, было еще мало», что «труд пленников почти не применялся в хозяйстве».307 Если это так, то с какой стати договаривающиеся стороны, заключая соглашение, преследующее цель разрешить особо значимые и типичные для русско-византийских отношений вопросы, взяли за источник «челядинной цены» такое редкое явление, как труд пленников. Легко сообразить, что они не должны и не могли это сделать. Стало быть разгадка «челядинной цены» кроется в другом.

На наш взгляд, «челядинная цена» статьи 9 договора Руси с Византией 911 г. — это плата за «полоняника» (русина или гречина), выкупленного и возвращенного в сво. страну,308 которая шла в счет погашения выкупной суммы. Размер ее менялся, находясь в зависимости от рыночной конъюнктуры, спроса и предложения на живой товар («мнится в куплю на день»). Иными словами, то была, пользуясь выражением В. О. Ключевского, «текущая цена». Нельзя согласиться с А. А. Зиминым в том, будто «челядинная цена» рассматриваемой договорной статьи отличается по существу от цены пленника. Согласно исследователю, «челядинная цена» в данном случае ясно противостоит цене пленного (в ст.9 и в других статьях говорится просто цена, которая отличается от челядинной союзом "или")».309 Мы не знаем «других статей» договоров Руси с Византией, где фигурируют термины «цена» и «челядинная цена», между которыми стоит союз или.310 Такая конструкция имеется лишь в статье 9 договора Олега с греками. Но там союз или имеет, по нашему мнению, не противительную, а пояснительную функцию. При подобном понимании союза или соответствующая часть названной статьи («и возмуть цену его купящии, или мниться в куплю на день челядинаа цена») приобретает простой и ясный смысл: выкупивший полоняника и возвративший его на родину получает плату311 в размере текущей рыночной «челядинной цены», т.е. стоимость раба-плениика.312 Такое толкование нам представляется естественнее, чем выдвигаемая А. А. Зиминым версия: «Если пленник (из числа подданных) той или иной страны насильно удерживается русскими или греками, будучи запродан в другую страну, а объявится (соотечественник пленного), русский или грек, то (тогда разрешается его) выкупить и возвратить выкупленного на родину, а (купцы его) купившие, возьмут цену его, или пусть будет засчитана в выкупную цену поденно (отработанная рыночная) цена челядина».313 Обращает внимание надуманность изображаемой А. А. Зиминым ситуации, когда русские или греки насильно удерживают пленника, «запродав» его в другую страну. Неужели, чтобы удерживать силой пленника, надо заключить предварительное условие о его продаже с покупателем из чужой страны? Ведь пленник — это потерявший свободу и удерживаемый (само собой разумеется, насильно) тем, кто пленил несчастного. Совершенно неуместен, собственно, и мотив о «запродаже», или предварительном заключении условия о продаже пленника. Тут А. А. Зимин чересчур усложняет смысл статьи.314 Непонятно далее, чем принципиально отличается цена, надлежащая «купившему» (освободившему) пленника, от «цены челядина». Думается, тут нет качественных различий, хотя количественные несоответствия имели место, о чем речь впереди, а сейчас следует признать (независимо от того, хочется это или нет): за освобожденного пленника, согласно русско-византийскому договору 911 г. выплачивалась «челядинная цена», которую А. А. Зимин некогда рассматривал «как мерило для выкупа русских пленников» 315 Все это, безусловно, означает, что челядин и пленник - социально родственные лица.316

Вместе с тем договор Олега с греками содержит статью, где плата за пленника определяется без каких-либо соотношений с «челядинной ценой». Это статья 11, которая гласит: «От Руси о пленени, многажды от коеа любо страны пришедшим в Русь и продаемым в Хрестьаны. И еще же и от Християн плененных, [мьногажды] от коеа любо страны приходящим в Русь, се продаеми бывають по 20 злата, и да приидуть в Грекы».317 Данная статья не может, как нам думается, быть понята так, что она будто полностью отгораживает пленника от челядина. Ее задача в другом: установить твердую и, похоже, выгодную русам расценку на выкупаемых пленников-греков,318 привезенных с целью продажи «в Русь» из других стран( Ясно, что отраженная в ней реальная конкретика несколько отличается от описываемой в статье 9, чем и объясняются, с нашей точки зрения, различия в употреблении терминов.

И все же договор Олега с греками позволяет увидеть за челядином не просто раба, а именно раба, попавшего в рабство через плен.

Не обошел стороной челядина и договор Руси с Византией 944 г. В нем, как и в соглашении 911 г., достигнута договоренность о челядине: «Аще ускочить челядин от Руси, понеже придуть в страну цесарьствия нашего и от святаго Мамы и аще будеть обращется, да поимуть и; аще ли не обряшется, да на роту идуть наша христианаа Русь по вере их, а не християнии по закону своему, ти тогда взимають от нас цену свою, якоже установлена есть преже, 2 паволоце за челядин. Аще ли кто от людии цесарства нашего, или от града нашего, или от инех град, ускочить челядин нашь к вам, и принесеть что, да всъпятять и опять, а еже что принесл, будеть все цело, да взъмуть от него золотника два имечнаго".319

Челядь, как видим, бежит от своих господ (не от хорошей жизни, разумеется), ее вылавливают, разыскивают как вещь, стараются пресечь бегство челядинов, защитить владельцев челяди от утечки богатства, воплощенного в ней. За каждого бежавшего заранее назначена цена в 2 паволоки, выплачиваемая в качестве компенсации, если розыски беглеца оказались безуспешными. Величина вознаграждения определена с учетом привычных финансовых расчетов («якоже уставлено есть преже»), Можно, не боясь ошибки, сказать, что челядин, упоминаемый в договоре Игоря с греками, есть раб.

В отличие от соглашения 911 г. договор Руси с ромеями 944 г. не обнаруживает явного сближения челядина с пленником, определяя за последнего особую плату: «И елико хрестьян от власти нашея пленена приведуть Русь ту, аще будеть уноша или девица добра, да вдасть златник 10, и поиметь и; аще ли есть средовичь, да вдасть златник 8, и поиметь и; аще ли будеть стар или детищь да вдасть златник 5. Аще ли обрящются Русь, работающе у Грек, аще ли суть пленьници, да искупають я Русь по 10 златник; аще ли купил будеть Грьчин, под хрестомь достоить ему, да возметь цену свою, елико же дал будеть на немь».320 За выкупаемых пленников платили, следовательно, от 5 до 10 золотников в зависимости от возраста, тогда как за челядина полагалось 2 паволоки. Впрочем, здесь перед нами, быть может, мнимое различие. Не случайно А.А.Зимин, комментируя фразу «паволоце за челядин», замечал: «Русский пленник по ст.7 (договор 944 г. — И. Ф.) расценивался в 10 золотников; очевидно, паволока равнялась 5 золотникам».321 Но допустим все же, что цена челядина и пленника не совпадала. И вот тогда при поверхностном прочтении статей о челядинах и пленниках русско-византийских договоров может возникнуть впечатление, будто челядин и пленник не имеют ничего общего друг с другом. За историографическими примерами ходить далеко не надо.

М. Б. Свердлов относится к числу тех, кто пережил это впечатление. Он писал: «В текстах обоих договоров строго различаются челядины и "полоняники", статьи о них являются самостоятельными. "Полоняник" захвачен в другой стране, его продают, покупают. Челядин бежит от хозяина (может прихватить и его добро), его могут украсть или насильно продать. Русские, "работающие у грек", выкупаются на Русь, если они "пленьници", а не челядь (911 г. ст.9, 11, 12; 944 г. ст.З, 4, 7). Подобные различия свидетельствуют о том, что термины "полоняник" и "челядин" были в X в. не равнозначны. "Полоняник" представлял собой товар для продажи, захваченный на войне. Владение им продолжалось от захвата или купли до продажи. Челядин же был тесно связан с хозяйством господина. Он собственность господина и предмет продажи».322

Соображения М. Б. Свердлова страдают, по крайней мере, двумя недостатками: отсутствием внутренней логики и торопливостью осмысления фактов. Из его рассуждений явствует, что челядин «предмет продажи», и тем (наряду с прочим) он отличается от пленника.

Но, по словам самого же автора, пленник «представлял собой товар для продажи», являясь, следовательно, «предметом продажи». Чем же с этой точки зрения отличается челядин от пленника? М. Б. Свердлов, не замечая собственной путаницы, оставляет данный вопрос ез разъяснений. Еще одно отличие челядина от пленника состоит, по М.Б.Свердлову, в том, что «челядин был тесно связан с хозяйством господина». Между тем сам опять-таки говорит о русских пленниках, «работающих у грек». Но разве «работающий» не связан с хозяйством господина? Ответ тут, на наш взгляд, должен быть один: конечно, связан.

Скользя по источнику и не вникая должным образов в суть отражаемых им явлений, М. Б. Свердлов изобрел такую конструкцию: «русские, "работающие у грек", выкупаются на Русь, если они "пленьници", а не челядь». При этом он ссылается на статьи 9, 11, 12 договора 911 г. и на статьи 3, 4, 7 договора 944 г. Однако ни в одной из перечисленных статей, где речь идет о выкупе русских, не фигурирует условие: «если они пленники, а не челядь». М. Б. Свердлов, увлекшись своей идеей, привнес в источник то, чего там нет.

Аргументы историка, как видим, зыбки, а доводы искусственны. Но это отнюдь не означает, что мы полностью отрицаем желание составителей русско-византийских договоров как-то отделить пленника от челядина. Вопрос в том, сколь это сделано радикально. И здесь надо со всей определенностью сказать: никаких коренных различий в социальном положении пленника и челядина договоры не устанавливают. Но поскольку их размежевание в договорах все-таки намечено, следует объяснить, чем это вызвано. И здесь возможны два объяснения, одно из которых связано с общими представлениями древних людей о статусе пленника, а другое — с конкретными фактами русско-византийских отношений конца IХ-первой половины X в.

В древних обществах положение пленника, не адаптированного и не включенного в состав familia или какой-нибудь иной ассоциации, было неизмеримо хуже, чем положение раба, ибо, как замечает Э. Бенвенист, пленник, находясь в руках того, кто взял его в плен, или в руках купца, не пользовался статусом раба, «имеющего хоть какие-то гарантии своего существования».323 Эти гарантии он получал лишь тогда, когда входил в коллектив, группу, поскольку традиционное право обращалось не к отдельной личности, а к союзу лиц, будь то род, семья, племя и пр.324 Естественно предположить, что данные особенности отношения к пленнику в архаических обществах могли обусловить различие между челядином и «полоняником», обнаруживаемое в русско-византийских договорах. Однако такое предположение скорее подошло бы к русам, переживавшим эпоху варварства, чем к ромеям с их правосознанием и общественными отношениями, далеко ушедшими вперед по сравнению с Русью.325 В этой связи подобного рода предположение становится еще более проблематичным, если учесть, что статьи о челядинах и пленниках построены на одинаковых взаимных обязательствах русской и греческой сторон. Следовательно, причина некоторого обособления пленника от челядина договоров Руси с греками крылась в другом, на наш взгляд, — в преследуемых участниками соглашений интересах и целях, а именно в возвращении из плена на родину своих сограждан.

Важно не упускать из вида одну элементарную вещь: договоры 911 и 944 гг. определяют порядок выкупа и последующего освобождения пленников не вообще, а только русских и греков. Данное обстоятельство и вызывало, по нашему мнению, необходимость терминологически развести пленника и челядина, что вполне понятно: ведь словом «челядин» на Руси, как мы уже убедились, называли раба-пленника, независимо от его этнической принадлежности. Участников же соглашения волновал вопрос о судьбе лиц собственного этноса, оказавшихся за пределами родной земли в результате полона. Вот почему понадобилось выделить русина и гречина из общей челядинной массы, что и было сделано посредством раздельного применения терминов «челядин» и «пленник». Таким образом, разграничение челядинов и пленников осуществлялось не по социальному, а по этническому признаку. Поэтому нет никаких оснований полагать, что за челядином и пленником скрывались разные вещественные категории. Челядин и пленник договоров Руси с Византией — невольники, опрокинутые в рабство лоном. Но за первым стоял нерусин и негречин, а за вторым — русин и гречин. Вот, в сущности, и все их различие.

Завершая анализ сведений о челяди,содержащихся в русско-византийских договорах, можно утверждать: и а договоре Олега с греками и в аналогичном соглашении Игоря челядин выступает в качестве раба, попавшего в рабство через плен.326

Рабская природа челядина отражается и в обстоятельствах, связанных с утверждением договора 944 г торжественно скрепленного обоюдной присягой. Когда греческие послы отбывали на родину, князь Игорь щедро одарил их: «Игорь же, утвердив мир с греками отпусти слы, одарив скорою, и чалядью и воском, и отпусти я».327 Кто скрывался за челядью, подаренной киевским князем, догадаться легко: это рабы. Недаром послы одарены ими вместе с мехами и воском — товаром, пользовавшимся постоянным спросом на внешнем рынке.328 С этой точки зрения летописное известие как бы уравнивает челядь с мехами и воском, намекая на торговлю и челядинным товаром.

Другое летописное известие переводит нас из сферы предположений в область несомненных реалий. Летописец рассказывает: «Рече Святослав к матери своей и к боляром своим: "Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Переславци на Дунай, яко то есть середа земли моей, яко ту вся благая сходятся: от Грек злато, поволоки, вина и овощеве разноличные, из Чех же, из Угор сребро и комони, из Руси же скора и воск, мед и челядь».329 Переяславец на Дунае, или, как выяснил Перхавко, Преслав Великий, будучи крупнейшим торговым центром Болгарии IX-X вв., стоял на стыке торговых путей.330 Сюда везли разнообразные товары, среди которых была и челядь, т.е. рабы. 331

Удачным дополнением к речи Святослава служит извлечение из сочинения Константина Багрянородного «Об управлении империей». В главе девятой своего труда император говорит о путешествии росов из «Росии» в Константинополь с торговыми целями, о тяжелых испытаниях и больших опасностях, лежащих на этом многотрудном пути. Здесь император приводит такие подробности, благодаря которым мы получаем возможность более уверенно судить о челяди, названной Святославом. По рассказу Константина, на четвертом днепровском пороге все ладьи росов «причаливают к земле носами вперед, с ними выходят назначенные для несения стражи мужи и удаляются. Они неусыпно несут стражу из-за пачинакитов. А прочие, взяв вещи, которые были у них в моноксилах, проводят рабов в цепях по суше на протяжении шести миль, пока не минуют порог».332 Отсюда ясно, кого надо видеть в челяди, направляемой на рынок с другими разными товарами. Челядь — рабы, идущие регулярными партиями на византийский рынок.

Академик Б. А. Рыбаков счел возможным отождествить челядь из речи Святослава с «пленными рабами»,333 а исследователь истории становления крестьянства у восточных славян А. В. Чернецов — сопроводить эту речь следующим разъяснением: «Рабы, постоянно упоминаемые среди вывозимых из славянских земель товаров, в подавляющем большинстве представляли собой военную добычу. Это могли быть пленные из числа неславянского населения или славяне, оказавшиеся в плену в результате межплеменных столкновений».334 Следует сказать, что Святослав, говоря о поставляемой для продажи в Переяславец челяди, обходит молчанием источник ее формирования, позволяя лишь сделать вывод о рабском положении тех, кем торговали купцы из Руси. При этом, однако, догадки Б. А. Рыбакова и А. В. Чернецова нам представляются все же обоснованными. Мы уже знаем, что в договорах Руси с Византией под челядью разумелись рабы-пленники. Иноземное происхождение челядинства-невольничества подтверждают и другие источники, как устные, так и письменные. К первым относится былина о смерти Чурилы, а ко вторым — Древнейшая Правда. Начнем с былинного источника, не привлекавшегося еще историками при изучении древнерусской челяди.

Былина «Смерть Чурилы» содержит пассаж о «девке», известившей старого Бермяту об измене его жены-красавицы Катерины Микуличны. «Девка» эта явно несвободного состояния. Не случайно она называется «служанкой»,335 «дворовой»,336 «страдницей»,337 «служанкой крепостной».338 В обращении хозяев к ней сквозит высокомерие и превосходство. Когда Чурила, проезжая мимо дома Бермяты Васильевича, постучался в «окошечко косевчато», то «девушка поваренная» не пустила соблазнителя, сказав ему, что в доме нет хозяина.

Катерина Микулична разгневана:

Она бьет-то девку по леву лицу,

Сама-то говорит ей таково слово:

- Ай же ты девка е страдница!

Только знала бы ты, девка, шти-кашу варить,

Шти-кашу варить,тработников кормить,

Не твое бы дело гостей отказывать.339

А вот как отреагировал на донос «девки» о неверности жены сам Бермята:

А никто тебя, девку, не спрашивает,

А никто тебя, девку, выведывает.

Знала бы ты, девка, свое дело,

А свое бы ты, девка, дворовоё,

Знала бы ты, девка, коров кормить,

Знала бы ты, девка, теляшов поить.340

Зависимость «девки» скорее всего рабская.341 Былина предлагает нам сведения, позволяющие установить специфику ее рабского положения. Правда, есть записи песни, в которых былинные исполнители называют «девку» словами, чей смысл затемнен и непонятен:

Лег тут спать как Чурилушка,

Лег тут спать да сын Попленкович,

Подли его-то Катеринушка,

Провидала девка дворовая,

Дворовая девка челягична.342

Бросим-ка, Чурилушка, шашочну игру,

Сядем-ко, Чурилушка, на тисову кровать,

Пришла черная девчонка челяночка.343

Кто такие «челягична» и «челяночка», — сказать трудно. По всей видимости, перед нами искажение первоначального обозначения, ставшего с течением времени малопонятным для певцов и потому испорченным. И здесь нет ничего необычного: научное источниковедение нередко сталкивается с подобными примерами. К счастью, углубление в песенные варианты обнаруживает это исходное обозначение, ясное и понятное историку. Былина, исполненная И. А. Федосовой, приближает нас к нему:

Тут и спроговорит Чурилушка:

- «Ай же ты, Катерина Микулична,

Лучше сядем на кроваточку — забавимся».

Из задних ворот да из челядинных

Тут увидела злодейка челядинная.344

Еще большую ясность вносят сказители П.Л.Калинин и А. В. Батов:

Увидала девчонка черная,

Хоть бы черна девчонка челядинка,

Тую же Катерину Микуличну

С тым же Чурилушкой Пленковичем.345

Бросим-ка, Чурила, шашечну игру,

Ляжем-ко, Чурила, на тисовую кровать,

На тисовую кроватку, позабавимся. Увидала тут девчоночка черная,

Черная девчоночка челядинка.346

В отдельных записях вместо «челядинки» фигурирует «целяднича»:

Прибегала Катерина Микулична

И пускала Чурилушку Опленковича,

Увидала его девка целяднича.. ,347

Нет сомнений в том, что «целяднича» является северным фонетическим вариантом слова «челядница», преставленного в украинском и белорусском языках.348

Итак, «девка» из песни о Чуриле есть «челядница-челядинка», т. е. рабыня.349 Но этого мало. Иногда «девка» называется «черной». В данном слове мы тактвидим первоначальное обозначение, которое в процессе позднейших осмыслений обернулось в несколько производных наименований: «чернавка»,350 «чернавушка».351 Выдумано было даже женское имя «Чернява».352 Вникнем однако в обозначение «черная».

В древнерусском языке слово «чьрныи» означало, кроме прочего, темнокожий.353 Следовательно, в этом слове нельзя не замечать этнической окраски. Достаточно вспомнить, что по-древнерусски «чернии» — название мавров, а «чьрная страна» — Мавритания. И здесь довольно выразительным выглядит «черное лицо» былинной «девки».354 Вполне правомерно предположение о «черной девке» как о неславянке по этнической принадлежности, попавшей на Русь в рабство из чужих земель. Естественно поэтому песня назвала ее челядинкой лядницей, указав на появление ее в Киеве со стороны.

Этим не исчерпываются наши соображения о челядицстве «черной девки». В былине есть еще одна для нас точка опоры.

Пока «Катерина дочь Микулична» забавлялась на перине пуховой с «Чурилушкой сыном Пленковичем», возмущенная увиденным «девка» побежала к Бермяте Васильевичу, молившемуся в храме, чтобы поведать ему, какое безобразие «в дому учинилосе»:

Надевала девка платье-то цветное,

Пошла к благовещенской заутрины.

Приходит она в церковь соборную,

Отворяет дверити на пяту.355

Любопытно тут открытие церковной двери «на пяту», или настежь.356 Как показывает изучение русского эпоса, в поведении былинных персонажей нет ничего случайного, выпадающего из идейной структуры песни. Каждый поступок действующих лиц, если можно так выразиться, семантичен. Скрывается определенный смысл и в открытой настежь «девкой» двери, ведущей в храм. Смысл этот, по всему вероятию, имеет отрицательный знак относительно «церкви соборной». Нашему предположению, казалось бы, противоречит то обстоятельство, что «девка», войдя внутрь ее, ведет себя вполне благопристойно:

Да крест-от кладет по писанному,

Поклон-от ведет по-ученому,

На все она стороны поклоняется.357

И все-таки мы считаем несоответствующим способ открытия «девкой» церковной двери и последующим ес чинным поведением в храме. У нас для этого есть основания. Так, согласно иным записям былины, «чернавка», оказавшись в церкви, явно пренебрегает христианскими установлениями:

Она скоро-то да по чисту полю,

Еще того скорее во божьею церкву,

Не крестя, ни моля да лица чорного.358

Она скоро-то шла по чисту полю,

Поскорее того да во божью церкву.

Не крестя она идет да лица черного.359

Нельзя, разумеется, обольщаться, полагая, будто данный текст решает проблему исчерпывающе, поскольку в нем эпизод с открываемой настежь дверью отсутствует. Тем не менее мы думаем, что в первичном тексте былины он был представлен и лишь потом в результате переработок и подновлений, проделанных последующими поколениями былинотворцев, выпал из песни. Произошел искусственный разрыв былинной ткани, куски которой и сохранились в различных записях. О существовавшем некогда органическом единстве в песне двух, как мы считаем, взаимосвязанных моментов, судим по былине «Илья Муромец и Калин царь». Сочинив «грамоту скорописчату», адресованную князю Владимиру, «собака» Калин наказывает своему послу перед его поездкой в Киев:

Ты поди ко князю ко Владимиру,

Ты поди в палаты белокаменны,

Отворяй ты двери-ти на пяту,

Не клади креста ты по-писанному,

Не веди поклона по-ученому.. .360

О том, что посол Калина, приехав к Владимиру «на широкий двор», открывает дверь «на пяту» и «глаз-то не крестит, богу не молится», узнаем также из других записей былины об Илье и Калине.361

Следовательно, вырисовывается некая связь между открытием двёри «на пяту» и поведением персонажа внутри помещения. Впрочем, в этой былине, как и в сне о Чуриле, наблюдаются случаи нарушения такой связи, своего рода контаминация, когда образ действия калинова посла переносится частично на Илью Муромца:

Тут Владимир князь усумнцлся есть

И запечалился,

Сделался невесел, буйну голову повесил.

И приезжает к нему старый казак Илья Муромец,

Отпирает он двери тые на пяту,

Входи он в полату белокаменну,

Кресть он кладет по писаному,

Поклон-от ведет по ученому,

На вси да на четыре стороны поклоняется.362

Косвенным свидетельством позднего происхождения такого рода соединения стилей поведения разных действующих лиц может служить песенный фрагмент, где упоминается Ермак Тимофеевич, т. е. герой по сравнению с былинными киевскими богатырями несомненно новый:

Приезжает ко князю ко Владимиру

Его родный племничек,

Младый Ермак Тимофеевич.

Идет он в полату со прихваткою,

Со прихваткою, не с упадкою,

И отпирает он дверь на пяту.363

Изначальный смысл открытия двери «на пяту» здесь настолько утрачен, что певцы не считают нужным отметить, как ведет себя вошедший в княжескую «полату» Ермак Тимофеевич, распахивание двери настежь мотивируется легкостью и ловкостью его походки «со прихваткою, не с упадкою». Но это уже есть результат осмысления действий героя, истинное значение которых со временем стерлось. Восстановить подлинную логику поведения эпических героев у двери помогает все та же былина об Илье Муромце и Калине-царе. В одном из ее вариантов сталкиваемся с весьма многозначительной ситуаций приезда Ильи к Владимиру. Тут событий развиваются на бесконфликтной основе, на почве дружелюбия и полного согласия между богатырем и князем, что накладывает и своеобразный отпечаток на описание появления Ильи в палатах Владимира:

И входит он палаты потихошеньку,

Отпирает двери помалешеньку,

Чтит да крестит лицо белое,

Чудным образом богу молится,

А Владимиру низко кланяется.364

Столь же показателен и эпизод с прибытием в Киев отца Добрыни из былины о Добрыне и Змее:

Спрашивал он у ворот приворотников,

Спрашивал он у дверей придверников,

Отворял двери потихошеньку,

Запирал он двери помалехоньку,

Крест кладет по-писанному,

Поклон ведет по-ученому.365

Действия героев в данной ситуации логичны и вполне согласованы: открывая дверь «потихошеньку», «помалешеньку», они не могут затем не исполнить обычаев, предписываемых этикетом почитания жилища и его хозяев. Их поведение в данном случае является более последовательным с точки зрения истинного смысла происходящего. А оно ведет нас к архаическим представлениям восточных славян о жилище.

Было бы ошибочно усматривать в жилище древних народов только материальный объект: «В традиционном обществе жилище — один из ключевых символов культуры. С понятием "дом" в той или иной мере были соотнесены все важнейшие категории картины мира у человека. Стратегия поведения строилась принципиально различно в зависимости от того, находился ли человек дома или вне его пределов. Жилище имело особое, структурообразующее значение для выработки традиционных схем пространства. Наконец, жилище — квинтэссенция освоенного человеком мира».366 Этот освоенный мир был своим, противостоящим внешнему или чужому миру, всегда потенциально опасному.367 По словам Э. Бенвениста: "за пределами материальной общности, которую образует жилище семьи или племени, простирается пустынная равнина; там начинается чужбина, и эта чужбина обязательно враждебна." 368

Не подлежит никакому сомнению представление восточных славян о сакральности жилища.369 Границы дома (стены, пол, крыша) изолировали обитавших в нем людей от пагубного вторжения внешних враждебных сил, служили им надежной защитой. Особая роль предназначалась входу и окнам. Их семиотическое значение было очень велико. Они обеспечивали проницаемость границ жилища, что придавало им «статус особо опасных точек связи с внешним миром» и соответственно «особую семантическую напряженность».370 Двери и окна выполняли функции «своеобразного фильтра, задерживающего нежелательные потенции внешнего мира и, таким образом, регламентирующего связь дома с остальным пространством».371 Всем действиям у входа/выхода, т.е. у двери, приписывалась высокая степень значимости,372 поскольку «дверь в зависимости от того, открыта она или закрыта, становится символом разделения двух миров или общения между ними: именно через дверь пространство, в котором находится имущество, закрытое со всех сторон место, дающее чувство безопасности, которое определяет границы власти dominus 'хозяина', открывается в чуждый и часто враждебный мир. Ритуалы прохождения через дверь, мифология двери, придают такому представлению смысл религиозной символики. 373

Под углом зрения этих древних представлений о жилище и ведущей в него двери и следует рассматривать наказы царя Калина направляемому им в Киев послу, фигурирующее, в частности, среди наставлений открытие двери княжеских палат настежь («на пяту») есть не что иное, как мера предосторожности: посол, воплощающий внешние, враждебные киевскому князю силы, должен ради личной безопасности поддерживать связь с ними, чего при закрытой наглухо двери, замыкающей внутреннее пространство дома, изолируя его от внешнего мира, достичь невозможно. Само собою разумеется, что христианский этикет (крестное знамение, поклоны) вошедшему в жилище послу запрещается вследствие его принадлежности к иной вере. В отличие от татарского посла отец Добрыни, закрывая за собой дверь в доме Владимира, показывает тем, что он вступает в палаты не как враг, а как свой человек, которому не грозит здесь никакая опасность.

Теперь настал момент вернуться к «чорной девке», чтобы понять, почему она распахивает дверь церкви «на пяту», а войдя туда, не крестит своего «лица чорного». По аналогии с действиями калинова посла можно предположить, что «девка», открывающая столь характерным образом дверь храма, входит в него как в чужое и потому опасное святилище. Будучи в церкви, она не крестится, поскольку это означало бы поклонение чужому божеству и, стало быть, отступление от собственной веры. Открытая же «на пяту» дверь иноверного храма позволяет ей сохранить связь со своими божествами, пребывающими вне его, и тем предохранить себя от зла со стороны чужих богов. Резонно заключить отсюда, что «Девка» — нехристианка. В Киеве она иноверка. А если Учесть, что перед нами «девка» к тому же «черная», то сам собою напрашивается вывод об иноземном ее промсхождении. Скорее всего, она пленница, обращенная или проданная в рабство. Так получаем дополнительный аргумент в пользу нашего предположения о древнерусской челяди как о рабах-пленниках. В пользу этого предположения говорит и Древнейшая Правда, дошедшая до на в составе Краткой Правды (стст 1-18374)- законодательном памятнике конца XI в. Составленная при Ярославе, Древнейшая Правда является наиболее ранней частью Краткой Правды и отражает жизнь не только первой половины XI в., но и предшествующего времени.375 В ней мы находим несколько предписаний, касающихся челядина.

Статья 11 Древнейшей Правды гласит: «Аще ли челядин съкрыется любо у варяга любо у кольбяга, а его за три дни не выведуть, а познають и в третии день, то изымати ему свои челядин, а 3 гривны за обиду».376 Еще одно установление Древнейшей Правды, относящееся к челядину, заключено в ст. 16: «Аще кто челядин пояти хощет, познав свои, то к оному вести, у кого то будеть купил, а той ся ведеть ко другому, даже доидеть до третьего, то рци третьему: вдаи ты мне свои челядин, а ты своего скота ищи при видоце».377

Появление в Древнейшей Правде статей о челяди не А. А. Зимин объяснял повышением ценности рабов в исторических условиях, сложившихся на исходе X в. Он писал: «К началу XI в. в обстановке сокращения походов в дальние страны и складывания феодальных отношений ограничивался и приток рабов на Русь. Ценность рабов в связи с этим повышалась. Поэтому все статьи, говорящие о положении челядина, заботились прежде всего о тщательном розыске его в случаях побега или кражи».378 Мы иначе смотрим на причины, вызвавшие законоположения о челяди. На наш взгляд, внимание к ней Ярослава Мудрого как законодателя было обусловлено социальной потребностью защитить право собственности владельцев челяди, нарушаемое все чаще и чаще в связи с распадом родовых отношений и порожденными этим процессом общественными неустройствами, сопровождавшимися ослаблением эффективности норм обычного права.379

Из статьи 11 Краткой Правды со всей очевидностью явствует, что челядин состоит в полной и безусловной собственности господина, власть которого над ним признается законодателем без малейших оговорок. Когда челядин скрывается от своего хозяина, его возвращают на господский двор. С точки зрения юридической, челядин бесправен, выступая как объект права по отношению к законодателю и как вещь по отношению к господину. Перед нами раб, в чем мало кто из историков сомневался и сомневается. Рабское положение челядина четко вырисовывается и в ст. 16 Правды, где челядин — бесправное существо, покупаемое и перепродаваемое много раз. При этом право собственности на него «коренного господина» (Б. А. Романов) остается неизменным: достаточно ему было опознать челядина, чтобы предъявить на него свои владельческие права.380 Закон строго охраняет интересы челядинных господ.381

Ст. 16 фиксирует заметный рост внутренней работорговли на Руси второй половины Х-начайа XI в. Будь торговля челядью редкостью или исключением, то вряд ли так легко можно было продать похищенного челядина. Только благодаря повседневности торговли челядью, украденного челядина продавали без особых хлопот. Обращает внимание бойкость торговых операций: живой товар проходил через одни, другие, третьи руки, четвертые и т. д. Конкретной иллюстрацией перепродажи челяди служит извлечение из «Легендарной саги об Олаве святом», откуда узнаем, как «один варяг на востоке в Гардах купил себе одного молодого раба. И был [тот] немой [и] не мог говорить, однако был он разумный и искусный во многих вещах. И не знал ни один человек, какого он рода, потому что он не мог сказать этого, даже если его об этом спрашивали. Все же многие люди говорили, что он, должно быть, норвежец, потому что он изготовлял оружие, как они, и украшал [его], как делали одни варяги. И вот этот несчастный человек со своим слабым здоровьем повидал многих господ. И как всегда может случиться, это привело к тому, что некий купец освободил его и дал ему свободу по причине мягкосердечия. Тогда отправился он по своей воле и прибыл в тот город, который зовется Хольмград. И дала ему приют одна хорошая женщина».381а

Итак, челядью на Руси конца Х-начала XI в. торговали часто. Подъем торговли рабами внутри древнерусского общества следует, по-видимому, связывать с социальными переменами, происходившими в процессе распада родовых отношений, переживаемого Русью в указанное время.

Древнейшая Правда позволяет установить не только принадлежность челядина к рабам, но и подойти к источнику челядинства. Такую возможность исследователю дает статья 11, называющая в качестве укрывателей челядина варяга и колбяга. С варягом дело ясное: он иностранец, выходец из Скандинавии. Насчет же колбяга историки высказывают разные версии, причисляя его то к норманнам, то к финнам, то к литовцам, то к балтийским славянам, то... к печенегам или черным клобукам.382 Однако в любом случае перед нами чужеземец.383 Заслуживают пристального внимания соображения А. В. Лонгинова по поводу колбяга: «Если слово "колъбягъ" славянского корня, то оно, кажется в тесной связи с простонародным словом колобъ — круг округ, откуда географич. назв. "Колбяжичи", и с глагол. "колобоить", употребляемом в северной России, т. е. говорить околичности, нести околесицу... Патриарх Фотий говорит о подчинении руссам окружного населения».384 Отсюда логично заключить, что колбяг общее название, обозначающее жителя соседствующих (окрестных) с Русью стран.384a

Таким образом, варяг и колбяг Древнейшей Правды— иноземцы.384, Можно согласиться с Т. Е. Новицкой в том, что терминами «варяг» и «колбяг» в этом памятнике обозначены «иностранцы вообще, независимо от их национальной принадлежности».385 Для понимания казуса, запечатленного статьей 11, такое толкование терминов является весьма существенным. Впрочем, столь же существенно для разумения данной статьи и другое: присутствие в ней лишь варяга и колбяга, т.е. иноземцев, а не аборигенов. В чем тут причина? Что побуждало челядина бежать именно к варягу и колбягу, но не к иным лицам? Эти вопросы поднимались учеными давно. Еще в прошлом столетии Н. В. Калачов спрашивал: «Почему, в самом деле, говорится, что если челядин скроется у Варяга или у Колбяга и его в течение 3 дней не выведут, истец может его взять и получает 3 гривны за обиду? Разве челядин не мог бы точно также скрыться у Русина или у Словянина и проч.?». Ответ он находил в том, что это — «практические случаи, записанные для памяти, как основания, с которыми должно было сообразоваться и впоследствии, почему они в своем первоначальном виде вошли также в состав нашего памятника».385а

Некоторые исследователи пытались решить проблему упрощенным способом, сведя ее к элементарной ошибке переписчика Правды. Так, Л. Гетц утверждал, что появление варяга и колбяга в статье 11 Древнейшей Правды есть результат позднейшей описки, перенесшей их сюда из предшествующей 10 статьи. Будь по-другому, считал Л. Гетц, то варяг и колбяг бы попали в статью 16, являющуюся, по его мнению, дополнением к статье 11. Показательным для Л. Гетца было и то, что в сходной 38 статье Пространной Правды варяг и колбяг отсутствуют.386

Н. А. Максимейко не находил здесь никакой ошибки переписчика, и наличие в статье 11 Древнейшей Правды варяга и колбяга показалось ему признаком новгородского происхождения данной статьи. По его разумению, «если укрывшегося раба надо было выводить и изымать, то значит он находился в месте огражденном и замкнутом». Обратив внимание на формулу статьи 13 «а познаеть в своемь миру», Н. А. Максимейко замечает: «В этом выражении можно видеть указание на земляков, туземцев, в противоположность иностранцам» статьи 11. Поскольку «варяги жили среди русского населения отдельной колонией», это создавало «благоприятные условия для укрывательства» беглых рабов. Вот почему нет ничего удивительного в том, что Правда, горя об укрывателях челядина, «называет только варягов и колбягов».387

Мысль о новгородском происхождении Правды Ярослава (Древнейшей Правды) вообще и статьи 11 в частности получила широкое распространение в советской историографии.388 Один из видных исследователей Русской Правды Л. В. Черепнин связал составление Правды Ярослава с новгородским восстанием 1015-1016 гг., направленным против варяжской дружины, творившей насилия над новгородцами.389 «Возникшая под влиянием серьезных волнений в Новгороде в 1016 г. Правда Ярослава ставит своей задачей тщательную и заботливую защиту местного населения от вооруженных варяжских дружинников».390 Помимо прочего, «на обостренность отношений между новгородским населением и отрядами дружинников указывает и нарочитая вставка в ст.10 (т.е. ст.11. — И. Ф.), декретирующая право владельца беглого "челядина" "изымать" его у укрывателя. Эту общую формулу, предусматривающую вообще укрывательство беглого челядина, Правда дополнила определением разряда укрывателей: "аще ли челядин скрывается любо у варяга, любо у кольбяга". Конечно, не случайно это намеренное выделение "варяга" и "кольбяга", указывающее на постоянную рознь с новгородскими жителями».391 Далее Л. В. Черепнин со ссылкой на Н. А. Максимейко пишет: «О том же свидетельствует и терминология статьи. Выражения "а его за три дня не выведоуть...", "то изымати емоу свой челядин" и т. д. говорят об изолированности от местного населения варягов, живших особой колонией, в огражденном и замкнутом месте. Право на такой вывод дает, быть может, и ст.12 (т.е. ст.13. — И. Ф.) — "аще поиметь кто чюжь конь, любо оружие, любо порт, а познаеть в своемъ мироу, то взяти ему свое, а 3 гривне за обидоу". В этом выражении ("свой мир") можно видеть указание на противоположность "своей общины" местного населения и корпорации вооруженных варягов, не сливавшихся с местной общиной, подобно тому, как в последующее нремя существовали особые Готский и Немецкий дворы».392 Л. В. Черепнин обнаружил двойственный характер статьи 11, «согласно которой беглый челядин (раб), скрывшийся во дворе у варяга или у колбяга и не выданный укрывателем собственнику в течение трех дней, по истечении этого срока может быть возвращен своему господину принудительно, причем виновный в укрывательстве должен уплатить штраф в сумме 3 гривен. Эта статья и борется со сманиванием чужих рабов варягами, и в то же время, привлекая последних к ответственности, облегчает им возможность избежать наказания, устанавливая легальный срок выдачи беглых».393

Мы не можем принять наблюдения Л. В. Черепнина. Думается, он ошибался, когда настаивал на Новгородском происхождении Правды Ярослава, связывая ее с антиваряжским движением новгородцев в 1015 г. Правда, судя по всему, была составлена в Киеве и предназначалась для судопроизводства в Киевской и Новгородской землях.394 Увязывание ее только с жизнью Новгорода, новгородской городской общины неизбежно оборачивается искажениями и натяжками при анализе содержания памятника. Не избежал этого и Л. В. Черепнин, несмотря на свою первоклассную источниковедческую подготовку. Рассуждая о «тщательной» и «заботливой» защите новгородцев от «вооруженных варяжских дружин» после кровавых происшествий 1015 г., проявлением такой защиты он считает «нарочитую Ставку» в статью 11, называющую варяга и колбяга как укрывателей бежавшего челядина. Но летопись сообщает о столкновениях новгородцев с одними лишь варягами и хранит полное молчание о колбягах, чем сущетвенно отличается по смыслу от постановлений Правды. Л. В. Черепнин проходит мимо этой важной детали, продолжая настойчиво повторять идею о новгородской происхождении Правды Ярослава, созданной якобы по горячим следам бурных событий 1015-1016 гг., потрясших волховскую столицу. Подобное невнимание к серьезному расхождению летописи и Древнейшей Правды по содержанию противопоказано исследователю. Оно усугубляется отдельными небрежностями в изложении статьи 11. Например, историк отмечает, что по истечении 3-х дневного срока пребывания у варяга или колбяга челядин «может быть (разрядка наша. — И. Ф.) возвращен своему господину принудительно», тогда как Правда говорит об «изымании» господином своего челядина, причем в императивной форме.

Мысль о «нарочитой вставке», выводящей на историческую сцену варяга и колбяга, базируется у Л. В. Черепнина на ощущении первичности в законодательном памятнике некой «общей формулы, предусматривающей вообще укрывательство беглого челядина». Автор снова навязывает Правде то, чего в ней нет. Если быть точным и не выходить за рамки текста Правды, надо сказать, что никакого укрывательства вообще законодатель не предусматривает, говоря ясно и определенно о бегстве челядина к варягу или колбягу. Статья 11 сформулирована четко и не дает оснований заключать о наличии в ней вставки. Считать ее целиком вставочной бездоказательно. Остается признать, что составителей беспокоило укрывательство челяди именно варягами и колбягами, против чего и направлена статья 11. Очевидно варяги и колбяги, т. е. иноземцы, внушали особую тревогу владельцам челяди как реальные и потенциальные нарушители их собственнических прав. Это объяснялось конкретной исторической обстановкой, сложившейся на Руси в конце Х-начале XI столетий, о чем разговор впереди.395

Не доказано и утверждение Л. В. Черепнина о «двойственном» характере статьи 11, выраженном якобы с одной стороны, в привлечении варягов396 к ответственности за «сманивание чужих рабов» и в предоставлении им возможности избежать наказания в случае выдачи беглого челядина в установленный срок, — с другой. Гут Л. В. Черепнин смещает акценты, принадлежащие законодателю, согласно которому сам факт появления челядина в доме варяга или колбяга не означал виновности последних: оказаться там челядин мог по собственной инициативе, на свой страх и риск, а не в результате сманивания. В этом случае челядина «выводили», что свидетельствовало о непричастности варяга и колбяга к побегу челядина и, следовательно, об их невиновности. Законодатель устанавливал взятый, вероятно, из обычного права 3-х дневный срок, в течение которого беглец должен быть «выведен». Превышение его рассматривалось как подтверждение злого умысла со стороны варяга и колбяга, что влекло за собой наказание.397 Во всем этом мы не находим никакой двойственности. Ошибочная посылка о создании Древнейшей Правды и, в частности, статьи 11 под впечатлением событий 1015 г. в Новгороде повела Л. В. Черепнина ложным путем. На том же пути оказался и Б. А. Рыбаков.

Во всех статьях первой части Краткой Правды Б. А. Рыбаков увидел преломление «новгородских событий в июле-августе 1015 г. Юридический документ, определяющий штрафы за различные преступления против личности, не менее красочно, чем летопись рисует нам город в условиях заполнения его праздными наемниками, буянящими на улицах и в домах. Город населен Рыцарями и холопами; рыцари ездят верхом на конях, воооружены мечами, копьями, щитами; холопы и челядинцы иногда вступают в городскую драку, помогают своему господину, бьют жердями и батогами свободных людей, а когда приходится туго, то ищут защиты в господских хоромах. А иногда иной челядин, воспользовавщись случаем, скроется от господина во дворе чужеземца». По Б.А.Рыбакову, Древнейшая Правда, «как и летопись рисует Новгород 1015-1016 гг. расколотым на две части, на два лагеря: к одному из них принадлежит население Новгорода, от боярина до изгоя, а к другому — чужеземцы варяги и колбяги (жители Балтики). Они устраивают драки, наносят оскорбления, угрожают обнаженными мечами, хватают чужих коней и ездят на них по городу, берут чужое оружие, укрывают чужую челядь, выдирают усы и бороды, рубят руки и ноги, убивают насмерть, даже на пирах дерутся чашами и турьими рогами». Историк полагает, будто варяги и колбяги «поставлены законом Ярослава в неполноправное положение», подтверждением чего является и то, что «только в отношении варягов и колбягов закон предусматривает штраф за укрывательство чужого челядина».398

Сцены из жизни Новгорода, воспроизведенные Б.А.Рыбаковым с большой экспрессией, взяты откуда угодно, но не из Правды Ярослава. К области фантазии нужно отнести рыцарей, которые ездят верхом на конях, вооруженные мечами, копьями и щитами. В рыцарей Б. А. Рыбаков превратил «мужей», упоминаемых Древнейшей Правдой.399 Но, как показывает непредвзятый анализ памятника, «муж» Правды — прежде всего свободный человек, горожанин или селянин.400 Что же касается «челядинцев», вступающих иногда в городскую драку, бьющих жердями и батогами свободных людей, то это просто фантазия автора, ибо в Правде их нет.

Кстати, о жердях и батогах. Чересчур упрощенным и даже примитивным выглядит наделение этими орудиями самозащиты холопов и челядинцев в противовес рыцарям, вооруженным мечами, копьями и щитами. Е. Д. Романова с понятной иронией говорила о тех историках, «по мнению которых получается, что драка мечом и рогом могла происходить только в дружинной среде, тогда как, если дерущийся брался за дреколье (дрался "жердью" или "батогом"), то это выдавало уже простого человека, не подпадавшего под правила "кодекса чести"».401 Знакомство со статьями Древнейшей Правды, предусматривающими вознаграждения за ранения, увечья, побои и оскорбления действием, убеждает, что там фигурирует «муж», или любой свободный человек, орудующий мечом, бьющий во гневе батогом, чашей, рогом, а то и попросту — «пястью». Нет ничего необычного в том, что свободный общинник дрался, помимо прочего, мечом. Изучение соответствующих источников убеждает в наличии оружия, в том числе и мечей, у свободного рядового люда Киевской Руси.402

Неправомерно Б. А. Рыбаков прийисывает варягам и колбягам всякие самоуправства, в частности то, будто они «хватают чужих коней, и ездят на них по городу берут чужое оружие». В своих представлениях он исходит, судя по всему, из статьи 13 Древнейшей Правды, гласящей: «Аще поиметь кто чюжь конь, любо оружие, любо порт, а познаеть в своемь миру, то взяти ему свое, а 3 гривны за обиду».403 М. Н.Тихомиров, отвергая мысль о причастности посторонних «миру» лиц к правонарушениям, упомянутым в настоящей статье, подчеркивал, что в ней речь идет о «судебном разбирательстве внутри самого "мира" — общины», сельской или городской.404 И ученый был, конечно, прав.

Странное впечатление, наконец, производит рассуждение Б. А. Рыбакова о том, что варяги и колбяги, преследуемые штрафными санкциями за укрывательство чужого челядина, поставлены тем самым Правдой Ярослава в «неполноправное положение». Получается так, будто остальные укрыватели челяди, избегавшие этих санкций, находились сравнительно с варягами и колбягами в полноправном положении. Так один домысел порождает другой. Правда, тут, возможно, не обошлось без влияния предшественников в интерпретации статьи 11 Древнейшей Правды. М.Н.Тихомиров, например, говорил: «Русская Правда предоставляет некоторые льготы варягам и колбягам, обеспечивая им возможность вместо привода двух свидетелей идти на роту. Но рядом с этим она вводит ответственность варягов и колбягов за сокрытие челядина, накладывая на них обязанность уплатить "3 гривне за обиду"».405 У М.Н.Тихомирова как бы подспудно проводится мысль об ограничении законом Ярослава прав варягов и колбягов по части укрывательства челяди.

В другой своей работе исследователь дает этой мысли полный ход: «Статья о челядине, скрывшемся у варяга или колбяга, уже ограничивает права варягов и колбягов, которыми они могли пользоваться в более раннее время».406 Стало быть, в «более раннее время» варяги и колбяги укрывали челядинов, пользуясь на то правом, порушенным позднее Ярославом. Не это ли хочет сказать и Б. А. Рыбаков вместе с М. Н. Тихомировым? Если это так, то на чем основаны подобные заключения? К сожалению, и М. Н. Тихомиров, и Б. А. Рыбаков прибегают не к фактам, а к собственным домыслам, оспаривать которые бесполезно.

Итак, Б. А. Рыбакову, как и Л. В. Черепнину, не удалось убедительно ответить на вопросы: 1) почему в статье 11 Древнейшей Правды выделены в качестве укрывателей челядинов лишь варяг и колбяг? и 2) почему «челядинцы» бежали именно к варягам и колбягам?

Не находим удовлетворительных ответов на эти вопросы и у других исследователей. К примеру, Б. А. Романов причину бегства челядина к варягу или колбягу усматривал в том, что тот «оказывался в условиях экстерриториальности (на особом дворе, где стояли в Новгороде эти иноземцы)», т. е. «под защитой привилегии укрывателя».407 Однако экстерриториальность варягов и колбягов была неполной: статья 11 Древнейшей Правды «ограничивает эту экстерриториальность и, предлагая спокойно выждать два дня, чтобы дать время укрыВателю по собственной инициативе "вывести" скрывшегося и передать его общественной власти для возвращения владельцу, разрешает потерпевшему на третий День самому "изымати" своего челядина и штрафует Укрывателя... ».408

А. Романов, на наш взгляд, предложил сомнительное толкование статьи 11 Правды Ярослава. Данная статья не дает оснований рассуждать об «экстерриториальности» варягов и колбягов и об их в этой связи «привилегии». Из ее содержания следует, что о нахождении бежавшего челядина у варяга или колбяга не было неизвестно ни властям, ни его владельцу. Вполне резонно предположение Т. Е. Новицкой о «применении заклича» — объявления на торгу о пропавшем челядине, что обязывало варяга и колбяга вернуть челядина в трехдневный срок.409 Закон предусматривает две возможности в поведении варяга и колбяга: «вывод» челядина или его сокрытие. В первом случае все разрешалось само собою, а во втором — применялись санкции, как только власти и законный хозяин челядина узнавали, что тот скрывается у этих иностранцев.410

Сложность, однако, состоит в том, чтобы уяснить, по истечении какого времени, согласно Древнейшей Правде, они узнавали о наличии невольника в доме укрывателей. В Правде на этот счет сказано: «въ третии день». Как понимать данную фразу? Обычно ее переводят в третий день, не третий день.411, противореча формуле статьи 11, говорящей: «а его за три дни не выведуть», т. е. не выведут, как считают исследователи,

после трех дней, в течение трех дней.412 В самом деле, если варягу и колбягу закон устанавливал три дня для «вывода» челядина, то, вероятно, нельзя было применять к ним санкции в третий день, на третий день, когда становилось явным укрывательство ими бежавшего челядина.

Б.А.Романов, которому смысл статьи 11 казался понятен,413 ощутил все же несуразность привычных ее толкований и попытался выйти из положения, определив варягу и колбягу, как мы знаем, два дня для передачи владельцу скрывшегося у них челядина. На третий день, по В. А. Романову, господин сам «изымал» своего челядина, а с варяга или колбяга взыскивалась 3-х гривенная плата «за обиду».414 То, что предложил Б. А. Романов не вяжется с текстом статьи, где ясно сказано: «а его за три дни не выведуть, а познають и в третии день». С его трактовкой можно было бы согласиться, если бы законодатель выразился несколько иначе: «а его за два дни не выведуть, а познають и в третий день». Но суть как раз в том, что составитель Правды говорит именно о трех, а не о двух днях, на протяжении которых варяг или колбяг «выводили» скрывшегося у них челядина, не рискуя навлечь на себя обвинения в сознательном укрывательстве. Остаются два способа решения проблемы: либо признание испорченности текста позднейшими переписчиками, либо новое осмысление выражения «а познаеть (познають) и в третии день». Последний способ нам представляется более продуктивным, чем первый.

Обращает на себя внимание тот факт, что Пространная Правда в статье 32, соответствующей статье 11 Краткой Правды, содержит любопытные разночтения. Часть ее списков сохраняет нетронутым текст «а познаеть и в третии день».415 Но в ряде списков в этой формуле отсутствует предлог «въ», и она составлена так: «а познаеть и третии день».416 В некоторых случаях встречается чтение «а познаеть и на третии день».417 Что же касается фразы «а его за три дни не выведуть», то в ней мы не находим каких-либо изменений.418 Отсюда следует необходимость дополнительного изучения формулы «а познаеть (познають) и в третий день», прежде всего смыслового значения предлога «въ».

Лингвистические исследования показывают, что в древних славянских языках предлог «въ» употребляется (хотя и очень редко) в значении «после». В качестве примеров можно привести речения из архаического старославянского языка: «в малъ часъ» — через короткое время (после него); «въ век пребываеть» — вечно, т.е. после этого времени.419

Т. П. Ломтев, рассматривая формулу «а познають и въ третии день», увидел в ней обозначение «неопределенного времени как момента внутри определенного времени». Впоследствии в русском языке это значение исчезло, сохранившись лишь в наречных сочетаниях типа «в это утро», «в субботу» и пр. Обычно эти сочетания при опущенном определении сохранили значение срока: сделал в день = за день.420

Таким образом, наблюдения лингвистов421 позволяют по-новому взглянуть на статью 11 Древнейшей Правды и слова ее «познаеть и в третии день» истолковать как узнает по истечении трех дней, после трех дней, а не так, как обычно их понимают: в третий день, на третий день. Отсюда следует, что об укрывательстве челядина варягом или колбягом заинтересованные лица могли узнать через пять, семь, десять дней и т.д.

Необходимо подчеркнуть, что статья 11 Правды Ярослава предполагает случай, когда господин скрывающегося челядина и власти какое-то время (более трех дней) не знали, что беглый раб прячется за стенами варяжского или колбяжского дома. Возникает вопрос: а если о нахождении там бежавшего челядина стало известно раньше, т. е. до истечения трех дней, означало ли это, что хозяин невольника должен был ждать, пока минует грое суток? По нашему мнению, не должен. Законодатель, формулируя статью 11, исходил, как нам кажется, из молчаливого признания неотъемлемых прав рабовладельца на своего челядина, предъявить которые он мог в любой момент, едва узнав, где и у кого того скрывали. Так падает идея об экстерриториальности варяга и колбяга и становится очевидной бесплодность попытки Б. А. Романова объяснить бегство к ним челяди на стремлении последнего воспользоваться условиях этой экстерриториальности.

Столь же безрезультатным в истолковании статьи 11 Древнейшей Правды оказался и опыт А.А.Зимина, согласно которому «варяг и колбяг здесь выделены именно потому, что они являются представителями, олицетворением старого отношения к челяди, как к товару. Именно они могли перепродать, вывести челядина, "изъять" его из производства, что вовсе не соответствует потребностям времени. Вот почему так энергично ограничиваются их права. Выделение статьи было необходимо в связи с появлением варяга и колбяга».422 По А.А.Зимину, «ст.11 в первую очередь направлена против варягов, которые укрывали беглую челядь с целью перепродажи ее на рынках Востока и Византии».423 Историк полагал, что в статье 11, «касающейся челяди, новгородцам сделана была уступка: у варяга и колбяга можно было забрать челядина без свода».424 Все эти рассуждения А. А. Зимина обнаруживают ряд слабых мест. Начнем с заключительного тезиса о том, будто бы статья 11 Правды Ярослава делает уступку новгородцам, позволяя им забирать челядина у варяга и колбяга «без свода». Тут какое-то недоразумение, поскольку названная статья говорит о правонарушении в ситуации, которая не требует свода. Как следует из ее содержания, челядин бежит к варягу и колбягу прямо, без посредников или промежуточных ступеней. Тем самым отпадает необходимость в своде, и, стало быть, версия А. А. Зимина повисает в воздухе.

Исследователь несколько поспешно утверждает, что статья 11 в «первую очередь направлена против варягов».425 Вернее было бы сказать, что статья 11 в первую очередь направлена против побегов челяди, нарушающих право собственности ее владельцев, а уж потом — против варягов и колбягов как конкретных укрывателей бежавших рабов. Конечно, факт упоминания в статье только варяга и колбяга нуждается в объяснении. А. А. Зимин предлагает свое объяснение, но оно нам представляется неудачным. «Старое отношение» (де соответствующее общественным потребностям начала XI в.) варяга и колбяга к челяди, как к товару,— вот что, с точки зрения автора, побудило законодателя выделить их особо. Не понять, почему отношение к челяди, как к товару, есть «старое отношение». Разве современники Правды Ярослава не видели в челяди заурядный живой товар? Разве статья 16 Правды не является свидетельством широкого распространения практики купли-продажи челяди на Руси начала XI в.? Для нас совершенно очевидно, что это «старое отношение» есть предположение ученого, а не реальная действительность Руси времен Ярослава. К числу подобных предположений надо отнести и мысль А. А. Зимина о выделении статьи 11 как следствия появления в новгородском обществе варяга и колбяга, так как это появление имело место намного раньше, чем время составления Правды Ярослава.

Если бы А. А. Зимин задумался над тем, почему челядин искал укрытие у варяга или колбяга, то он вряд ли бы смог согласовать его поведение со своими догадками о цели укрывателей. Перепродажа беглой челяди на Рынках Востока и Византии - такова, по А.А.Зимину, цель, преследуемая варягами и колбягами, принимавшими сбежавших рабов. Трудно поверить, будто челядин скрывался у варяга и колбяга ради того, чтобы затем в невольничьих колодках быть отправленным на Рынки Востока и Византии. Отдаваясь им в руки, он, по-видимому, надеялся на нечто лучшее, чем прежняя жизнь в рабстве. И эти надежды не казались ему несбыточными. Они, судя по всему, имели под собой какие-то реалььные основания. Докопаться до них — задача истока, что у А. А. Зимина, к сожалению, не получилось. Близко к истине подошел Н. Л. Рубинштейн, когда писал: «С иноземцем челядин рассчитывает уйти и, значит - скрыться от розыска».426 Это, конечно, так. Но почему только с иноземцем челядин рассчитывал уйти?

Куда он хотел уйти? Какой прок от того варягу и колбягу? Н. Л. Рубинштейн такие вопросы не ставит, в чем мы видим существенный недостаток его в целом интересной и в научном отношении важной статьи.

Данный недостаток характерен для всех рассмотренных нами толкований статьи 11 Древнейшей Правды. В результате нет целостности в интерпретации мотивов поведения варяга и колбяга, с одной стороны, и челядина,— с другой. Комментаторы статьи 11 указывают на интересы либо варяга и колбяга, либо челядина, тогда как необходимо выявить их взаимную, обоюдостороннюю заинтересованность. Что же здесь является помехой? Полагаем, неправильное понимание сути челядинства. Челядь — не просто рабы, а рабы-пленники, часто неславяне. Только с учетом этой особенности смысл статьи 11 Древнейшей Правды раскрывается в полной мере.

Челядин, раб-иноплеменник, бежит к чужеземцам же варягу или колбягу, чтобы с их помощью выбраться из страны, где он находится в рабстве, и вернуться домой. Не исключено, что челядин мог быть соплеменником варягу и колбягу. Тогда его бегство к ним становится еще более понятным и оправданным. Следовательно, со стороны челядина заинтересованность в побеге именно к варягу и колбягу очевидна.

Укрывательство челядина и содействие ему в возвращении на родину сулило выгоду и варягу с колбягом. Они, по всему вероятию, получали выкуп за каждого доставленного в родные места пленник, а или какое-нибудь другое вознаграждение. Разумеется, чем знатнее был возвращенный, тем выше была за него плата.427

Таким образом, обнаруживается взаимное притяжение невольной челяди и заезжих иноземцев. Их объединяло то, что все они являлись представителями внешнего для Руси мира, т. е. иноплеменниками. С этой точки зрения правонарушения варягов и колбягов внушали древнерусским властям серьезную тревогу, возраставшую в связи с общественными неустройствами, порожденными распадом родоплеменных отношений на Руси.428

Изучение Древнейшей Правды, как видим, дает нам дополнительные аргументы в пользу предположения о том, что челядь, упоминаемая древнерусскими источниками X - начала XI столетий, — это рабы-пленники и только.

Как-то Л. В. Черепнин по поводу наших представлений о челяди заявил: «Замечания И.Я.Фроянова безусловно остроумны. Но из них никак не вытекает, что челядь состояла только из пленных. Мне кажется, этот тезис надо отвергнуть. Слово "челядь" могло покрывать разные формы рабства".429 С тех пор прошло четверть века. Однако ни время, ни возражения оппонентов не поколебали нашей уверенности в том, что, согласно сведениям, которыми располагает современный ученый, челядинами, челядью на Руси конца IX-начала XI в. называли рабов-пленников, и плен тогда был единственным источником челядинства.430 Произведенный нами сейчас анализ показаний источников и высказываний историков (кстати отметим, более основательный и развернутый, чем прежние наши исследования по данному сюжету431) еще раз укрепляет эту уверенность.

В условиях первобытного строя, ревниво оберегающего свободу внутри родов и племен, предполагать существование иных форм рабовладения, помимо челядинства, или внешнего невольничества, едва ли правомерно: слишком слабыми и неприметными были ростки внутреннего рабства, чтобы говорить о нем как о значительном явлении общественной жизни. Этот институт получает развитие в результате разложения родовых отношений и приобретает собственное название - «холопство».

270 Греков Б. Л. Феодальные отношения в Киевском государств. М.; Л., 1937. С.85. Эти понятия историк считал одними из «наиболее ответственных и содержательных». — Там же.

271 Cм.: Фроянов И.Я. Очерки отечественной историографии. Л., 1990, С. 97-133.

272 Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953. С.168.

273 Свердлов М. Б. Челядь и холопы в Древней Руси// Вопросы истории. 1982, №9. с.47.

274 Львов А. С. Лексика "Повести временных лет". М., 1975 С.235-236.

275 Памятники русского права. М., 1952. Вып.1. С.9.

276 См., напр.: Черепнин Л. В. 1) Из истории формирования класса феодально-зависимого крестьянства на Руси// Исторические записки. 56. 1956. С.240; 2) Русь. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в 1Х-ХУ вв.// Новосельцев А Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма (Закавказье, Средняя Азия, Русь, Прибалтика). М., 1972, С.171; Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. 1956. С.124; Зимин А. А. Холопы на Руси (с древнейших времен до конца XV в.). М., 1973. С.36-38; Покровский С. А. Общественный строй Древнерусского государства// Труды Всесоюзного юридического заочного ин-та. Т.XIV. Проблемы истории государства права. М., 1970. С.147; Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., С.62; История Византии в трех томах. М., 1967. Т.2. С.230.

277 Греков Б. Д. Киевская Русь. С.165

278 'Свердлов М. Б. 1) Об общественной категории "челядь" в Древней Руси// Проблемы истории феодальной России. Сб. статей к 60-летию проф. В. В. Мавродина. Л., 1971. С.55; 2) Челядь и х°лопы в Древней Руси. С.46-47; 3) Генезис и структура феодального Общества в Древней Руси. Л., 1983. С.76-77. В последней работе автор уже не упоминает «зависимого соплеменника», оставляя «свободных родственников, по разным причинам неполноправных». - См. Свердлов М.Б. Генезис... С. 76.

279 Свердлов М.Б. Об общественной категории... С.55.

280 Свердлов М. Б. Челядь и холопы... С.46-47. См.: Свердлов М Б. Генезис... С.76. 28

281 Свердлов М.Б. Об общественной категории... С.55.

282 .Свердлов М. Б. Челядь и холопы... С.46-47.

283 Там же, С. 47. См. также: Свердлов М.Б., Генезис... С.76.

284 Именно так И.И.Срезневский толкует слово «нужа», содержащееся в статье 12 Договора Руси с греками (Серезневский И.И., Материалы для словаря древнерусского языка, СПб, 1895, т. 2. стб. 474). М.Б. Свердлов механически присоединяет к установленному И.И. Серезневским значению этого слова («принуждение, насилие») другие представленные в Материалах значения («нужда, необходимость»), создавая неудобоваримую семантическую смесь.

285 Соответствующим образом переводят текст о челядине русско-византийского договора современные ученые, издававшие памятник либо отдельно, либо в составе Повести временных лет. — См, напр.: Памятники русского права. Вып.1. С.13; ПВЛ. М.; Л., 1950. 4.1. С.225; Художественная проза Киевской Руси ХI-XIII веков-М., 1957. С.18; Начало русской литературы: IХ-начало XII века М., 1978. С.51.

286 Надуманным представляется мнение М.Б.Свердлова о том, будто бы в данной статье «регламентируются отношения между хозяином-русином и челядином, украденным, беглым или проданным хозяином» (Свердлов М. Б. Об общественной категории челядь". .. С.55). Главная ее задача состояла в том, чтобы оградить господина от покушения на его собственность, от кого бы оно не исходило.

287 Возможно, продавец принадлежал к русским купцам, как полагает А.А. Зимин (Холопы на Руси.. С.36). Но говорить об этом с полной уверенностью, конечно, нельзя.

288 А. А. Шахматову, отождествлявшему челядина с рабом, это, по-видимому, показалось неестественным, и он слова «от челядина» заменил словами «о челядине» (Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916. T.l. С.39.). Однако, по словам А. А. Зимина, такая «конъюнктура не основательна». — Зимин А. А. Холопы на

руси... с.37.

289 Свердлов М. Б. 1) Челядь и холопы... С.47; 2) Генезис... С.77.

290 Свердлов М. Б. Генезис... С.76-77.

291 Романов Б. А. Люди и нравы древней Руси: Историко-бытовые очерки XI-XIII вв. Л., 1966. С.42.

292 Правда Русская. 1. Тексты. М.; Л., 1940. С.107-108.

293 Романов Б. А. Люди и нравы... С.42-43.

294 По словам А. А. Зимина, «указание на то, что челядин "есть не скот" свидетельствует о начавшемся изменении в правовом положении холопов. В этот период холопов часто сажают на землю, в силу чего они приобретают некоторые права. Косвенным подтверждением является данная статья» (Памятники русского права. Вып 1, С. 155). Более проницательным в данном случае был Б. А. Романов, согласно которому «оговорка, что челядин "не скот", означала не какое-либо изменение в общественной оценке холопа, а подчеркивала лишь то техническое удобство, что челядин обладает органом речи, что и облегчает процедуру свода. В остальном на бытовом языке холоп — тот же "скот"» (Романов Б. А. Люди и нравы С.44). Примечательны и суждения В. О. Ключевского, исходившего, помимо прочего, и из привлекающей сейчас наше внимание статьи Пространной Правды. Историк писал: «Холопство в Русской Правде является с такими резкими чертами неволи, которые лишали холопа значения лица в юридическом смысле слова, приближая его к вещи, к домашнему скоту». — Ключевский В. О. Соч. в девяти томах. М., 1989. Т.VI. С.260.

295 Мы придерживаемся чтения «в ону страну», содержащемся в Лаврентьевском списке Повести временных лет. -См.: ПСРЛ Т.1. М., 1962. С.36.

296 Памятники русского права. Вып.1. С.8.

297 Татищев В.Н. История Российская в семи томах. М., Л., 1963, т.2, С.38.

298 Карамзин Н.М. История государства Российского в двенадцати томах. М., 1989, т.1, С. 108.

299 Соловьев С.М. Сочинения в восемнадцати книгах. М., 1988, кн.1, С. 137.

300 Лонгинов А.В. Мирные договоры пусских с греками, заключенные в Х веке. Одесса, 1904, С. 156.

301 Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. М., 1990, т. VIII, C. 214.

302 Левченко Н.В. Очерки... С. 123.

303 Сахаров А. Н. Дипломатия древней Руси: IХ-первая половина X в. М., 1980. С.172.

304 Там же.

305 Памятник русского права. Вып.1. С. 13, 20.

306 См.: Зимин А. А. Холопы на Руси... С.30-33. М. Б. Свердлов приняв мнение А.А.Зимина, от себя добавил, что в этом случае «челядинная цена» не является свидетельством о продаже челяди. — Свердлов М. Б. Челядь и холопы... С.46.

307 Там же. С.ЗЗ.

308 См.: Черепнин Л.В. 1) Из истории формирования класса феодально-зависимого крестьянства на Руси// Исторические записки, М., 1956, С. 240; 2) Русь. Спорные вопросы феодальной земельной собственности в IX-XV веках.// Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Пути развития феодализма. М., 1972, С. 171.

309 Там же, С.30.

310 Надо сказать, что сам термин «челядинная цена» встречается единственный Раз и только в договоре Руси с Византией 911 г.

311 Одно из значений в древнерусском языке слова «цена» — это плата (см.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903. T.III. Стб.1458). Правда, в Словаре И.И.Срезневского термин «цена» из статьи 9 договора Олега с Византией истолкован как цена, стоимость (Там же. Стб.1459). Безусловно, в этой статье данный термин выступает в значении стоимостъ, но только в словосочетании «челядинная цена». Таким образом, можно говорить о двух значениях слова «цена» в упомянутой статье: плата и цена, стоимость. Видимо, поэтому И. И. Срезневский поместил выдержку из нее среди текстов, сгруппированных вокруг значений цена, стоимость (Там же). При этом другие отрывки русско-византийских договоров с наличествующим в них словом «цена» приведены для иллюстрации понятия «плата». — Там же.

312 По А.С. Львову, слово «цена» фигугрирует в договорах Олега и Игоря как обозначение стоимости человека и вещи. - Львов А.С., Лексика «Повести временных лет», М., 1975, С. 261.

313 Памятники Русского права, вып. 1, С. 12-13.

314 Проще и точнее текст Б.А. Романова и Д.С. Лихачева, переводчиклв Повести временных лет: «Если пленник той или иной стороны насильно удерживается русскими или греками, будучи продан в их страну...» - ПВЛ, ч.1, С.224.

315 Памятники русского права. Вып.1. С.47.

316 Это тонко почувствовал Л.В. Черепнин, который связал «челядинную цену» с пленными и высказал мысль о том, что во времена договоров киевских князей с Византией «занчительную часть составляли плениики». - Черепнин Л.В. 1) Из истории феодально-зависимого крестьянства на Руси. С. 240; 2) Русь. Спорные вопросы, С. 171.

317 Памятники русского права. М., 1952. Вып.1. С.9.

318 Там же. С. 21.

319 Там же. С.32.

320 Там же. С.33.

321 Там же. С.45.

322 Свердлов М.Б. Челядь и холопы в Древней Руси. С. 48. См. также: Свердлов М.Б. Генезис... С.78, 153.

323 Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. I. Хозяйство, семья, обществ. II. Власть, право, религия. № 1995. С.104.

324 См.: Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. С.83-144.

325 См.: Липшиц Е. В. 1) Очерки истории византийского общества и культуры. VIII-первая половина IX века. М.; Л., 1961; 2) Право и суд в Византии IV-VIII вв. Л., 1976; Лебедева Г. Е. Социальная структура ранневизантийского общества (по данным кодекса Лосия и Юстиниана). Л., 1980.

326 А. И. Яковлев был прав, когда писал: «Челядь договоров — это беспокойная, но бессловесная масса "колодников", в которой нет дифференциации иначе, как по полу и по физическим свойствам».— Яковлев А. Я. Холопство и холопы в Московском государстве XVII в. М.; Л., 1943. Т.1. С.10.

327 ПВЛ. 4.1. С.39.

328 Аналогичным образом надо понимать и слова императора Константина, упрекавшего княгиню Ольгу за то, что не торопилась сдержать обещание, данное ему в Царьграде: «Си же Ольга приде Киеву, и приела к ней царь гречьский, глаголя, яко много дарих тя.Ты бо глаголаше ко мне, яко аще возъвращюся в Русь, многи дары прислю ти: челядь, воск...».-—Там же. С.45.

329 Там же. С.48.

330 Перхавко В. Б. Летописный Переяславец на Дунае// Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования.

331 Там же. С.176. Некогда и Б.Д.Греков относил челядь из перечня Святослава к рабам. «Несомненно, — писал он, — чаще встречаем мы в наших источниках рабов в качестве товара. Еще Отослав в своем перечне товаров, идущих из Руси, назвал и челядь » (Греков Б. Д. Очерки по истории феодализма в России. Система господства и подчинения в феодальной вотчине. М.; Л., 1934. Не сомневался в рабстве челяди, упомянутой Святославом, и Л.В. Черепнин. Из истории формирования класса феодально-зависимого крестьянства на Руси. С.240-241.

332 Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989, С. 47-49.

333 Рыбаков Б.А. Первые века из русской истории. М., 1964, С. 43.

334 История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. 1. Предпосылки становления крестьянства. Крестьянство рабовладельческих и раннефеодальных обществ. (VI-V тысячелетие до н. э. - I тысячелетие нашей эры), М., 1987, С. 376.

335 Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. М.; Л., 1950. Т.П. №110; ТЛИ. М.; Л., 1951. №242, 2б8. 309; Былины Пудожского края. Петрозаводск, 1941. №1.

336 Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. М.; Л., 1949. Т.1. №67.

337 Онежские былины... Т.1. № 35.

338 Онежские былины... Т.1. № 110.

339 Онежские былины... Т.1. № 35.

340 Там же. № 67.

341 См.: Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. Исторические черты в былинах о Чуриле Пленковиче//Русский фольклор, XXVIII. Эпические традиции. Материалы и исследования. СПб., 1995, С. 172.

342 Онежские былины... Т.1. № 67.

343 Там же, № 27.

344 Федосова И. А. Избранное.Петрозаводск, 1981. №35. В былине, спетой И.А.Гришиным, встречаем такие слова: «Поваренная девка все челядинна». — Онежские былины.. . Т.1. № 35.

345 Онежские былины.. . Т.I. №8.

346 Онежские былины... Т.II. № 189.

347 Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. М., 1909. Т.1.№90.

348 См.: Преображенский А. Г. Этимологический словарь русского языка: В 2 т. М., 1959. Т.2. Стб.62. Данное обстоятельство свидетельствует, по-видимому, о «челяднице» как форме более ранней, чем «челядинка».

349 0 том, что «девки» входили в состав челяди имеем прямое свидетельство, правда, более позднее, чем Х-начало XI в. Во вкладной грамоте Варлаама новгородскому Спасскому Хутынскому монастырю, датируемой 1192-1210 гг. (см.: Янин В. Л. Новгородские акты ХII-ХV вв. Хронологический комментарий. М., 1991. С.210), говорится о пожалованной «челяди» и «скотине». Среди челяди упоминается и «девка» Феврония (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. №104. С.161). Л. В. Черепнин по поводу вклада Варлаама пишет: «В данной Варлаама Хутынского новгородскому Спасскому монастырю XII в. говорится о передаче земли с "челядию и с скотиною". В числе "челяди" упомянуты отроки" и "девки" (может быть, — рабы, может быть, — нет)».— Черепнин Л. В. Русь. Спорные вопросы... С.174. Историк неточно передает содержание грамоты Варлаама, по которой мона-тырю передаются не «отроки» и «девки», а «отрок» и «девка», Неоправданной нам представляется двойственная (то ли рабы, то ли НеРабы) позиция Л. В. Черепнина. Передачи челяди вместе «съ скотиною» — красноречивое указание на рабский характер челяди и входящей в нее «девки» Февронии.

350 Былины Пудожского края. № 1; Онежские былины.. . T. III, № 224.

351 Онежские былины... Т.III. № 224.

352 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Т. . № 168.

353 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903, Т. 3, Стб 1564.

354 Онежские былины... Т. 2. № 189, Федосова И.А. Избранное. №35.

355 Онежские былины... Т. 3. № 309.

356 См.: Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка в 4 т. М., 1956. Т.З. С.552.

357 Там же.

358 Онежские былины... Т. 2. № 189.

359 Федосова И.А. Избранное. № 35.

360 0нежские былины... Т. 3. № 304.

361 0нежские былины... Т. 1. № 57, Т. 2, № 138.

362 Онежские былины... Т. 2. № 105.

363 Там же.

364 Русские былины старой и новой записи. М., 1894, № 12.

365 Былины и исторические песни Южной Сибири. Новосибирск, 1952, № 9.

366 Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983, С. 3.

367 См.: Бенвенист Эмиль. Словарь индоевропейских социальных терминов. 1. Хозяйство, семья, общество. 2. Власть, право, религия. М., 1995, С. 207-208.

368 Там же, С. 208.

369 Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях... С. 63.

370 Там же, С. 135.

371 Там же, С. 81.

372 Там же, С. 186.

373 Бенвенист Эмиль. Словарь индоевропейских терминов. С. 207-208.

374 См.: Юшков С.В. Русская правда. Происхождение, источники, значение. М., 1950, С. 278-279, 287; Зимин А.А. Феодальная государственность и Русская Правда. Исторические записки. 76, 1965, С. 245.

375 Мы не стали бы напрямую возводить ее нормы к «закону русскому» времен Олега и Игоря, как это делает Б. А. Рыбаков (Рыба ков Б. А. Киевская Русь и русские княжества ХII-XIII вв. М., 1993-С.408), а тем более к VII-VIII столетиям, как поступал Б. Д. Греков (Греков Б. Д. Киевская Русь. С.540). На наш взгляд, она в основном связана с историческими реалиями второй половины Х-начала XI в. — эпохой кризиса родового строя на Руси.

376 Правда Русская I. Тексты. М., Л., 1940, С. 70.

377 Там же, С. 71.

378 Зимин А.А. Холопы на руси... С. 58.

379 См. С. 181-186 настоящей книги.

380 Пространная Правда в идентичной 38 статье содержит дополнительный и весьма яркий штрих к рабскому портрету челядина: «а то есть не скот, не лзе рчи: у кого есмь купил, но по языку ити до конця» (Русская Правда. 1. Тексты. С.108). Следовательно, челядин не скот лишь потому, что в отличие от животины умеет говорить. Столь откровенное сближение челядина со «скотом», обнаруживаемое в статье 38 Пространной Правды, свидетельствует о крайне бесправном положении человека, состоящего в челядинстве. — Ключевский В. О. Соч. в девяти томах. Т.1. С.260; Романов Б. А. Люди и нравы... С.44.

381 По мнению И.И.Смирнова, «текст ст.16 Древнейшей Прав-в том виде, какой он имеет в дошедших до нас списках Краткой Правды, явно неполон, так как в нем отсутствуют санкции в отношении похитителя челядина. Такой характер ст. 16 нельзя объяснить сим характером Древнейшей Правды, ибо статьи Древнейшей Правды обязательно включают в себя формулу о санкциях. В частей, эта формула имеется и в ст.11, наиболее близкой по содержанию к ст.16. Поэтому отсутствие в ст.16 формулы о санкциях свидетельствует о том, что сохранившихся списках Краткой Правды текст ст.16 дошел в неполном, дефектном виде». (Смирнов И. И. Очерки социально-экономических отношений Руси ХII-ХIII веков. М.; Л., 1963. С.109). А.А.Зимин отклонил догадку И.И.Смирнова как несостоятельную, считая, что статья 16 санкций вовсе не содержала, «ибо посвящена была процедуре сыска челяди. За кражу челядина полагалось, вероятно, платить, так же как и за его укрывательство, т.е. 3 гривны "за обиду"» (Зимин А. А. Холопы на Руси... С.62). Позиция А. А. Зимина нам кажется предпочтительнее, хотя мы не стали бы с точностью определять величину платы за продажу похищенного челядина. К этому надо добавить, что статья 16 толкует, в сущности, о двух потерпевших: о хозяине челядина, чей раб стал предметом торговых махинаций, и продавец («добросовестного приобретателя», по выражению А.А.Зимина, оказавшегося жертвой обмана и не знавшего, что покупает и что дает чужого челядина. Первый получает полную компенсацию украденного челядина на «третьем своде», а второй ищет «своего скота при видоце». Формула «а ты своего скота ищи при видоце может включать, на наш взгляд, и санкции в отношении «конечного» (злостного) правонарушителя.

381а Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе (первая треть XI в.). М., 1994. С. 45. Судя по тому, что освобожденный мягкосердечным купцом "молодой раб" пришел в Хольмград-Новгород, перепродажа его, вследствие которой "он повидал многих господ", имела место в русской земле. О перепродаже молодого челядина читаем в переводе саги, представленном в статье С. Аннинского: "Некий варяг (varingus) на Руси купил раба, юношу доброго нрава, но немого. Так как он сам о себе ничего сказать не мог, оставалось неизвестным, какого он племени (genus). Однако ремесло, которому он уже был обучен, показывало, что он уже бывал среди варягов, ибо умел выделывать оружие, ими употребляемое. После того, он, п е р е п р о д а в а е м ы й (разрядка наша,- И.Ф.), долгое время служил разным господам, попал он наконец к некому купцу, который по благочестивому побуждению разрешил ему узы рабства (снял с него рабское иго)". - Аннинский С. Письмо в редакцию по поводу заметки А. Пьянкова "Одно забытое иностранное известие о рабстве в Киевской Руси"// Историк-марксист. 1940. №8. С. 156.

382 Историографические сведения. См.: Брим В.А. Колбяги//Известия Академии Наук СССР. Отделение гуманитарных наук. 1929, С. 277-285; Правда Русская II. Комментарии. М., Л. 1947, С. 85-86; Вилинбахов Г.В. Некоторые соображения о колбягах Русской Правды.//История и культура славянских стран/Ред. В.В. Мавродин, Л., 1972, С. 18-25.

383 См.: Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1993. С.406. В исторической литературе порой высказывались сомнения насчет принадлежности колбяга к иностранцам, но, на наш взгляд, недостаточно мотивированные. — См., напр Калачов Н. Предварительные юридические сведения для полного объяснения Русской Правды. СПб., 1880. С.48 (прим.).

384 Лонгинов А. В. Мирные договоры русских с греками. .. С.143-144 (прим.).

384а Согласно М. Н. Тихомирову, «под колбягами вообще понимались народы севера, жившие в Новгородской и окрестных землях» (Тихомиров М. Н. Пособие для изучения Русской Правды. М 1953. С.77). У А.А.Зимина колбяги —«какое-то племя, жившее на севере в районе Новгорода, ср. р.Колпь» (Памятники русского права. Вып.1. С.89). К жителям северных районов Руси отнесла их Т.Е.Новицкая. — Российское законодательство Х-ХХ веков в девяти томах. М., 1984. Т.1. С.54.

384б См.: Рубинштейн Н. Л. Древнейшая Правда и вопросы дофеодального строя Киевской Руси// Археографический ежегодник 1, 1964 год. М., 1965. С.7.

385 Российское законодательство... Т.1. С.54.

385а Калачов Н. Предварительные юридические сведения для полного объяснения Русской Правды. СПб, 1880, С. 38 (прим.).

386 Goetz L. Russische Recht. Bd.1. Stuttgart, 1910, S. 126-128.

387 Максимейко Н. А. Опыт критического исследования Русской Правды. Вып.1. Краткая редакция. Харьков, 1914. С.14-15.

388 См.: Фроянов И. Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца начала XIII столетия. СПб., 1992. С.160-161.

389 Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы ХIV-ХV веков. Часть первая. М.; Л., 1948. С.243.

390 Там же. С.245.

391 Там же. С.244.

392 Там же. С.244-245.

393 Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда.//Новосельцев А.П. (и другие). Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965, С. 138.

394 Обоснования см.: Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. с. 163-167.

395 См. с.183-186 настоящей книги.

396 Автор опять забывает о колбягах. Забывчивость эта, как видно, не случайна. Она помогает соблюсти убедительность его построений.

397 «Трехдневный срок здесь удостоверял злостность содержания челядина»,- писал Б. А. Романов. (Люди и нравы, С. 42).

398 Рыбаков Б. А. 1) Первые века русской истории. С.74-76; 2) Киевская Русь и русские княжества... С.406-407.

399 Справедливости ради надо заметить, что, помимо Б.А.Рыбакова, и другие исследователи «мужей» Правды Ярослава выдают за древнерусских рыцарей (см., напр.: Греков Б. Д. Киевская Ругь С.92; Черепнин Л. В. Русская Правда (в краткой редакции) и летопись как источники по истории классовой борьбы// Академику Борису Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятилетия. Сб.статей М., 1952. С.90-91). Более гибкую позицию занимал А. А. Зимин, комментируя статью 1 Краткой Правды, он писал: «Мужь — в данном случае всякий свободный человек, член общины. Этим же термином иногда назывались представители господствующего класса дружинники (ср. ст.2 Кр.Пр.)». (Памятники русского права. С.87). Едва ли есть необходимость связывать различное значение термина «муж» («член общины» и «дружинник») с разными статьями Древнейшей Правды, ибо, как справедливо однажды заметила Е. Д. Романова, «нельзя предположить, что одни ее статьи гонор о дружинниках, в то время как другие, рядом стоящие и описывающие действующее в них лицо в одинаковой форме, говорят уже об общинниках». (Романова, Свободный общинник, С. 87). Поэтому следует признать, что во всех случаях слово «муж» в Правде Ярослава обозначает свободного полноправного человека, под которым мог подразумеваться и дружинник. Позднее А.А. Зимин несколько изменил свою точку зрения. «Общественный строй, как он рисуется Правдой Ярослава,- писал он,- отличается четкостью социальных контрастов. Здесь свободному общиннику - «мужу» и рабу-челядину провостоит князь и его дружина, как местная, так и варяжская» (Холопы на Руси, С. 57). Объединение свободного общиннника (мужа) с рабом (челядином) и противопоставление его князю с дружиной, по нашему мнению, несостоятельно, поскольку они еще не составляли единое, не раздираемое классовыми противоречиями общество. Поэтому было бы вернее сказать, что в плане социальном свободным людям (князю, дружине, общинникам) противостоят рабы — челядь.

400 См.: Романова Е.Д. Свободный общинник в Русской Правде// История СССР, 1961, № 4; рубинштейн Н.Л. Древнейшая Правда и вопросы феодального строя Киевской Руси// Археографический ежегодник за 1964 год, М., 1965.

401 Романова Е.Д. Свободный общинник... С. 87.

402 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С.193-196.

403 Правда Русская. 1. Тексты. С.70-71.

404 Тихомиров М.Н. Пособие для изучения Русской Правды, С.78.

405 Тихомиров М.Н. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов. М., Л., 1941, С. 56.

406 Тихомиров М.Н. Пособие для изучения Русской Правды, С.20. Об ограничении в данном отношении прав варягов и колбягов пишет и А.А. Зимин. (Холопы на руси... С. 58).

407 Романов Б.А. Люди и нравы... С. 41,42.

408 Там же. С. 41.

409 Российское законодательство Х-ХХ веков. Т.1. С.56. См также: Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы Х1У-ХУ веков. 4.1. С.245. О «закличе», как известно, говорится в статье 32 Пространной Правды, представляющей собой переработку разбираемой нами статьи Краткой Правды применительно к условиям XII в.: «А челядин скрыеться, закличють и на торгу, а за 3 дни не выведуть его, а познаеть и третии день, то свои челядин поняти, а оному платити 3 гривны продажи» (Правда Русская. 1. Тексты. С. 107). «Закличь на торгу» статьи 32 Пространной Правды воспринимается Н. Л. Рубинштейном как «новая процедурная форма», не практиковавшаяся ранее, поскольку она «говорит о городе с развивавшимся торгом, где рынок стал центром городской жизни. Этому противостоит вся система представлений Краткой Правды, замкнутых в узком кругу "своего мира"» (Рубинштейн II. Л. Древнейшая Правда... С.7). Доводы П. Л. Рубинштейна не убеждают. В городах эпохи Древнейшей Правды, прежде всего в Киеве и Новгороде, где действовал этот законодательный кодекс, была достаточно развита внешняя торговля и, следовательно, существовал торг на котором мог быть произведен «заклич». По отношению к иностранцам (варягам и колбягам) это вполне логично. На наш взгляд, Н. Л. Рубинштейн преувеличивает степень замкнутости мира и системы представлений, отраженных в Краткой Правде. Достаточно вспомнить статью 16 с ее нескончаемым «изводом», ведущим истца и ответчика из одного «мира» (общины) в другой, чтобы убедиться в том.

410 В древнерусском языке слово «познати» обозначало, помимо прочего, и узнать (см.: Серезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895, Стб 1088). В «Указателе терминов и речений в Правде Русской» к учебному пособию по Русской Правде, составленном Б. А. Романовым, и в «Предметно-терминологическом указателе» к первому и второму томам «Памятников русского права», подготовленном Я. С. Лурье, термин «познати» в связи со статьей 11 Древнейшей Правды истолкован двояко: опознать, узнать (Правда Русская. Учебн.пособие. М.;С.415). В материалах для словаря Русской Правды, собранных М.Н.Тихомировым, приведены три значения слова «познати»: узнать, опознать, признать (Тихомиров М. Н. Пособие для изучения Русской Правды. С.161). Думается, слова «познають», «познаеть» статьи 11 Древнейшей Правды употреблены в значении узнают, узнает. Чтение «а познають и в третии день» содержит Академический список Правды Русской, тогда как в Археографическом списке формулировка несколько иная: «а познаеть и в третии день». Вероятно, о представителях власти, узнающих, что челядин скрывается у варяга или колбяга, а во втором, — о господине бежавшего. Нельзя, по-видимому, отрицать ни один, ни другой вариант.

411 См.: Правда русская II. Комментарии. С. 87; Памятники русского права. Вып. 1. С. 82.

412 м.: Правда русская II. Комментарии. С. 87; Памятники русского права. Вып. 1. С. 82; Тихомиров М.Н. Пособие для изучения Русской Правды. С. 77.

413 Правда Русская. Учебное пособие. С. 41.

414 Романов Б. А. Люди и нравы... С.41-42.

415 Правда Русская. 1. Тексты. С.189, 303, 331, 349, 374.

416 Там же. С.107, 125, 151, 170, 414.

417 Там же. С.218, 248, 284.

418 Там же. С.107, 125, 151, 170, 218, 248, 284, 303, 331, 349, 413. Иногда в этой фразе опущена отрицательная частица «не»: «а три дни выведуть его». — См.: там же. С.189, 374.

419 См.: Рыбаков Б. А. 1) Первые века русской истории. С.74-76; 2) Киевская Русь и русские княжества... С.406-407.

420 Ломтев Т. П. Очерки по историческому синтаксису русского языка. М., 1956, С. 337,339.

421 На них указал нам проф. В.В. Колесов, за что выражаем ему свою признательность.

422 Зимин А.А. Холопы на Руси... С. 58.

423 Там же, С. 59.

424 Там же, С. 60.

425 Аналогичным образом рассуждает Н.Л.Рубинштейн, говоря, что «статья в целом обращена против "варяга или колбяга» - Рубинштейн Н. Л. Древнейшая Правда... С.7.

426 Рубинштейн Н. Л. Древнейшая Правда... С.7.

427 Из скандинавских саг узнаем, что вреди рабов-пленников на Руси во времена Владимира Святославича и Ярослава Мудрого встречались варяги, в том числе числе знатные, даже такие как «Олав — сын Трюггви» (См. Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1980, С. 100-101; Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв. (Материалы и исследования). М., 1978, С. 62-63; Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги... С. 45). Рабы-пленники из варягов поступали на Русь не только в результате прямого военного захвата, сопутствовавшего варяго-русским столкновениям, но и как купленные в соседних землях. Так в земле эстов существовал большой летний рынок, где во множестве продавались рабы, в том числе пленные варяги. - Снорри Стурлусон. Круг земной. С. 132; Рыдевская Е.А. Древняя Русь... С. 64.

428 См. стр. 165-228 настоящей книги.

429 Черепнин Л.В. Русь. Спорные вопросы. С. 172.

430 Нет никаких оснований, подобно М.Б. Свердлову, рассуждать о челяди, «попавшей в зависимость не через плен, а в результате социальной и имущественной дифференциации, происходящей в восточнославянском обществе». (Свердлов М.Б. Латиноязычные источники по истории Древней Руси, М., Л., 1989, С. 31). Примечательно, что автор, исходя из Раффельштеттенского таможенного устава, говорит о продаже этой челяди купцами-русами в Германии, вступая в противоречие с высказанными ранее собственными утверждениями относительно запрета продавать такого рода челядь и запутывая вконец проблему челядинства на Руси начала Х века.

431 См.: Фроянов И.Я. 1) О рабстве в Киевской Руси// Вестник ЛГУ, №2. Серия истории, языка и литературы. Вып. 1, 1965. 2) Киевская Русь. Очерки социально-экономической истории. Л., 1974.

 

Кризис родового строя и возникновение холопства на Руси конца Х - начала ХI века

По признанию одного из новейших исследователей восточнославянских древностей, «история восточных славян переходного периода — от первобытности к классовому обществу — является актуальной, но довольно сложной проблемой. Несмотря на то, что она находится в центре внимания историков, этнографов, социологов и археологов, трудно найти в истории восточных славян другой период, который породил бы столько противоречивых теорий, суждений и разногласий. И в настоящее время по этой проблеме из-за ограниченности прямых свидетельств письменных источников не прекращается острая полемика, высказываются различные точки зрения о начальной грани сословно-классового общества, о конкретных путях его сложения и т.д.432 И все же, не смотря на наличие «противоречивых теорий, суждений, разногласий», в современной историографии укоренилось разделяемое большинством ученых мнение, согласно которому доклассовая (дофеодальная) эпоха в жиз ни восточного славянства завершается в середине IX в. образованием единого государства с центром в Киеве, открывая раннефеодальный период на Руси, длившийся до конца XI столетия, после чего древнерусское общество вступает в стадию «зрелого», «развитого» феодализма.433 В целом это мнение поддерживает и тот новейший исследователь, а именно Б. А. Тимощук, чьи слова мы только что цитировали.434 Будучи специалистом-археологом, он мобилизовал весь имеющийся в науке запас археологических данных, чтобы вселить в читателя уверенность в справедливости своих представлений о социальной эволюции восточного славянства. Письменные источники играют у него не столько основную, сколько подсобную роль. И это не случайно, ибо является следствием неоправданных, как нам кажется, надежд ученого на информационные возможности археологических источников сравнительно с письменными. Вот почему он пишет: «В связи с разногласиями по вопросу о сущности общественного строя Киевского государства особое значение приобретают археологические источники, при помощи которых может быть подтверждена или опровергнута та или иная интерпретация письменных источников, а также раскрыты те черты этого строя, которые не нашли своего отражения в других Источниках».435 Мы придерживаемся противоположного взгляда, полагая, что посредством письменных известий может быть «подтверждена или опровергнута та или иная интерпретация» археологических источников Ведь археологические материалы сами по себе беззву^. ны и подвержены различным, нередко взаимоисключающим, толкованиям. Поэтому их следует подвергать проверке письменными сведениями, а не наоборот. Иначе легко оказаться во власти субъективных ощущений, весьма опасных искажением прошлого.

Преувеличенная оценка возможностей археологических источников понадобилась Б. А. Тимощуку, вероято, для того, чтобы усились впечатление от содержащихся в его книге конкретных зарисовок, наблюдений и выводов. Однако общая схема автора по сути ничем не отличается от общепринятой концепции социального развития восточного славянства, хотя и сопровождается археологически более наглядной, так сказать, вещественно осязаемой и потому кажущейся на первый взгляд убедительной картиной общественных трансформаций восточнославянского мира.436

Между тем эта концепция, по нашему убеждению, доливает свой век, становясь достоянием истории исторической науки. Коренной ее порок состоит в соединении ДВУХ несовместимых во временном плане процессов: распада родовых связей и складывания феодальных отношений. Разлагавшееся первобытное восточнославянское общество порождало не феодализм, как принято думать, а общинно-территориальную организацию, являющуюся промежуточной ступенью между первобытным строем и феодальной формацией, или, если угодно, цивилизацией. А. И. Неусыхин рассматривал ее как «общинную без первобытности» (т. е. без родовых древностей) и видел в ней переходную стадию развития от ро-доплеменного общества к раннефеодальному, внеся тем самым серьезный вклад в разработку проблемы перехода от доклассовых социальных структур к классовым не только у варваров Западной Европы, но и других народов, переживавших аналогичные процессы общественной эволюции.437

Идеи А. И. Неусыхина получили развитие в трудах А. Я. Гуревича, по словам которого периодизацию истории народов, переходивших в раннее средневековье от доклассового строя к феодальному, «нельзя строить таким образом, что вслед за общинно-родовым строем непосредственно идет феодальный или раннефеодальный (как первая форма феодализма), ибо тогда мы не избежим крайностей схематизации, натяжек и насилия над конкретным материалом, которые неминуемо приведут нас к искаженному представлению об исторической действительности».438

А.Я.Гуревич пошел еще дальше. Полностью разделяя мысль А. И. Неусыхина об особой общественной форме, отделяющей первобытные образования от раннефеодальных, он усомнился в целесообразности считать эту форму лишь переходной по характеру. «Не следует ли ее рассматривать как самостоятельную, самодавлеющую форму, не развивающуюся во что-то принципиально иное, а если и развивающуюся, то вовсе не обязательно в феодализм?» — спрашивал исследователь. И отвечал: «Перед нами — самобытное варварское общество, обладающее рядом устойчивых конститутивных признаков... Этому обществу — мы называем его "варварским" совершенно условно — в гораздо большей мере присущи стабильность и даже застойность, нежели изменчивость и развитие. Внутренние возможности трансформации этой социальной системы крайне ограничены. Когда же она вступает в тесное взаимодействие с другой более развитой общественной системой, она рушится уступая место новому общественному строю... До тех пор пока подобного интенсивного взаимодействия с иной социальной системой не происходит, варварское общество, по-видимому, мало развивается. Во всяком случае, это развитие происходит крайне медленно и вряд ли ведет к коренной перестройке системы и к вызреванию в ее недрах новой системы. Скорее можно предполагать постоянное воспроизведение прежних элементов этой системы, проявляющей большую сервативность и сопротивляемость структурным сдвигам. Варварское общество характеризуется не столько способностью к эволюции, сколько настроенностью гомеостасис-саморегулировку, приводящую к сохранению прежней структуры целого».439

Эти идеи А. Я. Гуревича нам представляются весьма плодотворными и перспективными. Недаром они привлекли внимание и получили положительную оценку в рецензии Ю. Г. Алексеева на его книгу. «Представляет интерес, — писал рецензент, — отмечаемая автором стабильность "варварского" общества, вовсе не спешащего перерасти в феодальное, а потому не могущего рассматриваться только как "преддверие" феодализма... Рассмотрение "варварского общества" ("дофеодального") как относительно самостоятельного этапа социального развития значительно расширяет возможности исследования ранних стадий истории».440

А. Я. Гуревич подчеркивал устойчивость варварского общества и в другой своей книге, посвященной вопросам генезиса феодализма в Западной Европе. По словам исследователя, «варварское общество само по себе не порождало феодализма. Возможности этого общества изменяться, по-видимому, нередко переоцениваются. Ни в их производстве, ни в социальной структуре, ни в политической организации варварские племена Европы, в первую очередь германцы, не переживали коренных сдвигов на протяжении периода, предшествующего Великим переселениям народов. Их социальная структура была такова, что способность ее эволюционировать была чрезвычайно ограничена. То, что общественный строй варваров был очень консервативным, лучше всего Доказывается анализом общественных отношений тех народов и племен, которые не переселялись на территорию Империи. Сопоставление данных скандинавских Источников ХII-ХIV вв. с сообщениями античных авторов древних германцах обнаруживает сходство поистине поразительное, если учесть, что между рассказом Тацита и записями права Норвегии и Швеции пролегло более тысячелетия!».441

К сожалению, соображения А. Я. Гуревича не получили должного понимания и признания в творчестве историков-русистов. Возможно, это было вызвано громким и позорным для "блюстителей" чистоты марксистской историографии скандала, организованного вокруг только что цитированной книги «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе», выпущенной в качестве учебного пособия для студентов исторических факультетов. По поручению Министерства высшего и среднего специального образования СССР 22 мая 1970 г. на совместном заседании кафедр русского и западноевропейского феодализма исторического факультета Московского университета состоялось «обсуждение» этого учебного пособия, причем в отсутствие автора. Штампованные обвинения посыпались, как град: было высказано сомнение в правильности применения А. Я. Гуревичем «основных положений исторического материализма» (С. Д. Сказкин); указано на то, что он «не хочет считаться с марксистско-ленинским учением об общественно-экономических формациях» (Г.А.Новицкий), выступая «фактически против учения о социально-экономических формациях и феодализме как одной из формаций» (М. Т. Белявский); А. Я. Гуревич пришел, по словам критиков, «к отрицанию феодализма как общественно-экономической формации», его книга не способствует «развитию марксистской теории познания исторического про шлого», а, напротив, уводит «от нее в дебри структурализма и прочих "новомодных", хотя уже давным-давно доказавших всю свою несостоятельность теорий» (А.М.Сахаров); А. Я. Гуревич «в своей книге полемизирует не столько с буржуазной медиевистикой, сколько с советской, с ее методологическими положениями и научными выводами», его главная ошибка в том, что он применил структурный метод исследования «в отрыве от марксистско-ленинской методологии исторической науки, от категорий и законов материалистического понимания истории» (Ю.М.Сапрыкин).442 «Появление такой книги понять трудно; еще трудней понять : как над ней работали редактор и издательство, и совсем невозможно понять, как книга А. Я. Гуревича могбыть издана в качестве учебного пособия для студентов.Она может их только запутать, посеять у них сомнение о применимости марксистско-ленинской методологии к изучению данной проблемы. Создание и издание такого учебного пособия - это грубейшая ошибка, которая долюжна быть исправлена. (М.Т. Белявский)443 С «созданием и изданием» неугодной книги ничего, увы, нельзя было поделать. Оставалось лишь «просить Научно-методический совет по учебно-методической литературе Министерства высшего и среднего специального образования СССР ходатайствовать перед Министерством о снятии грифа учебного пособия с названной книги А. Я. Гуревича». Министерство удовлетворило просьбу ученых мужей.444 Много времени прошло с тех пор, но идеи о внутренней устойчивости "варварского общества", его самодавлеющем характере и тенденции к неизменяемости основ социальной организации так и лежат втуне, не привлекаемые к изучению истории восточных славян.

Мы считаем, что древнерусское общество XI-начала XIII вв как раз и есть то, условно говоря, "варварское общество", настроенное на саморегулировку и стабильность, о чем писал А.Я.Гуревич. Оно воплощало собой общинную цивилизацию Древней Руси со своеобразным общественным, политическим и государственным строем, самобытной и яркой культурой. Эта цивилизация погибла под ударами татаро-монгольского нашествия, и на ее обломках возникла монархическая Московская Русь, положившая начало новой сословно-классовой эпохе в истории России.445 Сама же она вышла из разлагающегося родо-племенного строя. Когда это произошло?

Большинство современных исследователей, как уже отмечалось, связывает падение родового общества с IX столетием, ставшим начальной хронологической гранью раннефеодального периода в исторической жизни восточных славян. Но вот однажды Б. А. Рыбаков, вглядываясь в события последней четверти X в., примет «много новых явлений, связанных с глубокими внутренними процессами». Он увидел, как «неудержимо распадались родовые связи, шло расслоение деревни, выделялись устойчивые индивидуальные хозяйства», как совершался переход от «верви-рода к верви-общине» от «коллективного родового земледелия к более прогрессивному тогда индивидуальному».446 Его взору открылся «процесс деструкции замкнутых родовых ячеек высвобождавший то изгоев, потерпевших поражение в борьбе с сородичами, то крестьянские семьи, вырвавшиеся из принудительного родового сообщества и ищущие опоры вне своих старых связей».447 Но то был эпизод в идейном поиске Б. А. Рыбакова, несколько с его стороны экстравагантный и неожиданный для научной общественности, а быть может, и для самого исследователя, поскольку совсем незадолго до того в одном солидном академическом издании он утверждал: «Период между VI и IX столетиями — это время наиболее интенсивного перехода от первобытнообщинного строя к феодальному, время создания экономических и социальных предпосылок феодализма и возникновения классовых отношений, завершившееся созданием феодального государства Руси в IХ-Х вв.».448

Б. А. Рыбаков вернулся, как и следовало ожидать, на «прямоезжий» торный путь советской историографии происхождения феодализма в России, констатируя существование в У1И-1Х вв. сложившегося в Среднем Поднепровье «раннефеодального государства с верховyjй собственностью на землю, вассалитетом, основанным на земельных владениях», обозревая тысячи боярских замков-хором, стихийно возникавших в это время яо всей Руси и знаменовавших собой «рождение новых феодальных отношений».449

Возвращение Б. А. Рыбакова «на круги своя» в большей мере зависело от инерционного воздействия историографической среды, в которой пришлось ему вращаться, чем от притяжения фактов, извлекаемых из исторических источников. Если следовать последним, то именно вторая половина Х-начало XI столетия окажется временем, когда завершался распад родоплеменного строя у восточных славян. Проявление этого процесса подтверждается значительным количеством признаков.

Важным показателем разложения старой родовой организации было появление в восточнославянском обществе бедняков и неимущих людей. Нарастание их шло, конечно, медленно и постепенно, но само возникновение подобных элементов в обществе говорило о том, что солидарность и защита со стороны родовых групп стала давать серьезные сбои. О существовании бедных узнаем уже из сведений, относящихся к первой половине X в. По рассказу Ибн Фадлана, русы, если кто из них заболел, «то они разобьют для него палатку в стороне от себя, оставят его в ней, положат вместе с ним некоторое количество хлеба и воды и не приближаются к нему и не говорят с ним, особенно если он бедняк или невольник... ».450 Похороны бедного человека, по свидетельству Ибн Фадлана, заметно отличались от похорон богатого: «Если это бедный человек из их (русов. — числа, то делают маленький корабль, кладут его в Него и сжигают его [корабль]».451 Т. М. Калинина, комментируя данное сообщение арабского писателя, замечает: «Ибн Фадлан рассказывает, что в составе русов были бедные люди. В случае смерти бедняка, как пишет Ибн Фадлан, его все же не оставляли, а сжигали что, вероятно, свидетельствует не только о вхождении его полноправным членом в состав "людей Дома", но и о выраженном социальном неравенстве среди его членов».452 Едва ли можно совместить мысль о бедняке как полноправном члене в составе "людей дома" с тезисом о его социальном неравенстве среди членов этого дома. Приниженный бытовой статус бедняка не вызывает сомнений. Но это не значит, что в социальном плане, с точки зрения прав и обязанностей свободного члена общества, он находился в ущербном положении сравни тельно с остальными русами.

Во второй половине X в. количество бедных, судя по всему, возросло, и они стали привычным явлением в Киеве. Князь Владимир, призывая киевлян креститься, называет среди них убогих и нищих.453 Он взял на себя попечение о бедных и нищих, кормил их, раздавал убогим богатства.454 И это особенно показательно, поскольку говорит о том, что эти люди оказались вне сферы родственных связей, один на один со своей горькой, как степная полынь, долей. И таких людей, выпавших из родственных коллективов и утративших защиту и покровительство родичей, к исходу X в. было, по всей видимости, множество. К ним относились, помимо прочих, изгои, упоминаемые Правдой Ярослава.

Важное значение для разумения сущности изгойства имеют этимологические разыскания лингвистов. По их наблюдениям, термин «изгой» восходит к слову «гоить», означающему житъ, давать жить, устроить, приютить,455 Отсюда ученые в изгоях видели то потерявших звание людей,456 то выжитых из рода и не пользующихся уходом,457 то лишенных средств к жизни.458 Следует сказать, что все эти определения не исключают, а дополняют друг друга, характеризуя изгойство с разных сторон. В самом общем обозначении изгой есть человек, «изжитый», выбитый из привычной жизненной колеи, лишенный прежнего своего состояния,459 порвавший связи «со своей социальной группой»,460 так сказать, «бывший человек, социальный "экс"».461 Вопрос, однако, в том, откуда вышел изгой, с какой социальной группой у него прервались связи.

Еще в середине прошлого столетия Н. В. Калачов в специальной статье высказал мысль о том, что изгой — это отпавший или исключенный из рода.462 Ему возражал К.С.Аксаков. Изгой, по Аксакову, — тот, кто выпал из общины, сословия, будучи явлением не родовым, а гражданским.463 В. И. Сергеевич не согласился ни с Н. В. Калачовым, ни с К. С. Аксаковым. «Сторонники родового быта и сторонники общины, — писал он,— одинаково пользуются словом изгой для доказательства своих любимых теорий. И те и другие согласны, что изгой означает существо, исключенное из союза, к которому он прежде принадлежал, а потому и умаленное в своих правах. Но у первых таким союзом является род изгой же — существо отреченное от рода. Причина - преступление или безрассудность, отвага. Такой выкинутый из рода должен считаться преступником, разбойником, грешником. Таково мнение Калачова... У вторых изгой исключен из общины. Так у К.Аксакова. "Это был человек,-говорит он,- исключенный, или сам исключивший себя из общины или сословия". Все это только догадки. По историческим же памятникам изгой не имеет никакого отношения ни к роду, ни к общине; он не преступник и в правах не умален; наоборот он поставлен под особое покровительство церкви, как человек бедный, жалкий».464

Несмотря на столь суровый приговор, идеи Н. В.Калачова и К. С. Аксакова продолжали жить в историографии. Б. Д. Греков, изо всех сил старавшийся феодализировать древнерусское общество и развести его с родоплеменным строем, все же не решился оторвать изгоя от родовых корней и потому не исключал появления термина «изгой» в архаическом обществе для обозначения чужеродных элементов, принимаемых в родовые замкнутые группы. Однако изгойство «стало особенно развиваться в процессе распадения родовых союзов и в "Русскую Правду" попало, несомненно, тогда, когда род уже был известен только в отдельных пережитках. Изгой, по-видимому, и упомянут в "Русской Правде" в качестве одного из осколков давно разбитого родового строя».465 Б. Д. Греков, конечно, не мог ограничиться данной аттестацией изгоя. «Если нет ничего невероятного в том, что изгои могли появиться в период разложения родового строя, — писал он, — то вполне очевидно, что они продолжали существовать и позднее; выходец из соседской общины, принятый в другую, может быть принятый с некоторыми ограничениями в правах, мог оставаться здесь под именем и на положении изгоя».466 Легко заметить, что эти представлений об изгое Б. Д. Греков получил, соединив точки зрений В. Калачова и К. С. Аксакова. Но справедливости ради надо сказать, что то было не механическое соединение, а основанное на учете исторического развития института изгойства с выделением начальной и последующих ступеней его эволюции. Наше внимание сейчас привлекает раннее изгойство, связь которого с историей родовых отношений подтверждается новейшими научными изысканиями.

По наблюдениям В. В. Колесова, изгой изначально — «отщепенец, лишенный рода насильно». Буквальный смысл слова «изгой», согласно В. В. Колесову, «лишенный жизненной силы рода, традиции, а значит и права на жизнь».467 Не имеющий рода, родства, изгой стоял вне закона.468 Он известен издавна, появившись еще в родовом обществе.469 Надо полагать, что первоначально, в условиях господства родовых отношений, изгойство не имело широкого распространения, изгоями становились лица, изгнанные из родственных коллективов за особо тяжкие преступления (например, убийство родственника родственником, воровство у родичей, нарушение половых запретов),470 выброшенные из общежития на произвол судьбы, т. е. лишенные мира.471 Перед нами «полное отлучение от крова и пищи, aquae et ignis interdictio. В таком виде этот институт действует не только в праве античных народов, но и в праве китайцев перуанцев, индусов и разных других народов».472 Изгой, лишенный мира, не имел мстителей, готовых вступиться за него. «Он может быть убит, и никто за его убийство ничем не воздаст убийце. Об этом даже не будет поднято вопроса».473

Со временем слово «изгой» наполняется иным содержанием, знаменуя появление нового изгойства, характеризуемого утратой связей с родственным коллективом, обусловленного не преступной деятельностью того, кто оказался в положении изгоя, а переменами в общественной жизни, вызванными падением родоплеменного строя. Б. Д. Греков был прав, отмечая, что это новое изгойство стало особенно развиваться в ходе распада родовых союзов.474 Он ошибался только в датировке названного распада, относя его к VI—VIII вв. Исторически более точные хронологические ориентиры нащупал С. В. Юшков, согласно которому Древнейшая Правда отразила общественные отношения X, возможно, даже и IX в. Именно тогда шло разложение родовых связей, в результате чего и появились изгои.475 Еще ближе к историческим реалиям был Б. А. Рыбаков, когда применительно к концу X в. говорил о продолжении «процесса деструкции замкнутых родовых ячеек», высвобождавшего изгоев, «потерпевших поражение в борьбе с сородичами».476 Вернее, на наш взгляд было бы сказать не о продолжении, а завершении в это время данного процесса и о высвобождении из «замкнутых родовых ячеек» изгоев не в результате их поражения в борьбе с сородичами, а вследствие разложения самих этих ячеек.

Итак, на исходе Х-начале XI в. в древнерусском обществе формируется новый довольно многочисленный разряд изгоев — свободных людей, не имеющих связей с родственными союзами и лишенных, следовательно, их защиты и покровительства. Факт появления такого рода людей — свидетельство деградации этих родственных союзов, т. е. глубокого и системного кризиса родового строя, время которого зафиксировала Древнейшая Правда, составленная вскоре после вокняжения в 1016 г. Ярослава в Киеве и отразившая социальные сдвиги, происходившие в Киеве и Новгороде на рубеже X-XI столетий.477

Древнейшая Правда позволяет не только установить время возникновения новой категории изгоев на Руси, но и выявить степень распространения изгойства в общественной жизни. Упоминание изгоя в статье Правды — верный признак определенной массовости изгойства. Здесь изгой отделен от семейной организации, оберегающей своих сородичей, и поставлен в ряд с теми, кто выступал в одиночку и не мог быть защищен кровной местью, узаконенной обычным правом.478 Место родственного коллектива заступал князь, бравший под свою защиту, помимо прочих, и изгоя, делая его субъектом княжого права.

Б. Д. Греков, отмечая равноправие изгоя, поставленного рядом с дружинником и купцом, писал: «Нет ничего невероятного также и в том, что это равноправие такого же происхождения и так же относительно, как и право закупа жаловаться на своего господина, если этот последний бьет его не "про дело", т.е. это есть компромиссная мера в целях успокоения общественного движения, в данном случае имевшего место в Новгороде в 1015 г., после чего и, может быть, в значительной мере вследствие чего и приписано настоящее прибавление к первой статье древнейшего "Закона русского". Если это так, что весьма вероятно, то равноправие изгоев в начале XI века было уже для них потеряно, но не совсем забыто и, может быть, служило неписаным лозунгом общественных низов, по преимуществу городских, в событиях 1015 г.».479

Вряд ли равноправие изгоя, утверждаемое статьей 1 Древнейшей Правды, есть «компромиссная мера», призванная успокоить общественное движение в Новгороде, а «прибавление» к этой статье, упоминающее изгоя, следствие бурных событий 1015 г. в Новгороде.

Отвергая довольно распространенное в исторической литературе мнение о том, что якобы Правда Ярослава регулировала отношения между княжеской дружиной и простым людом Новгорода, и соглашаясь с теми учеными, которые усматривали в ней законодательный кодекс, непосредственно обращенный к народной массе и касающийся отношений внутри этой массы,480 мы полагаем, что Правда Ярослава предназначалась не только для Новгородской земли, но и для Южной Руси,481 запечатлев социальные перемены, происходившие в этим крупнейших регионах Древней Руси. Отсюда вытекает и наше отрицательное восприятие весьма популярной в современной историографии идеи о «прибавлениях» к «основному» тексту статьи 1 Древнейшей Правды, идеи, навязчиво преследующей многих современных историков. Обратимся, однако, к самой статье. Она гласит: «Убьеть мужь мужа, то мьстить брату брата, или сынови отца, любо отцю сына, или братучаду, любо сестрину сынови; аще не будеть кто мьстя, то 40 гривен за голову; аще будеть русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои будеть, любо словенин, то 40 гривен положити за нь».482

По Б. Д. Грекову, та часть статьи, которая начинается словами «аще будеть русин», по-видимому, «вставлена позднее, в момент вручения Правды новгородцам, оказавшим помощь Ярославу при овладении им Киевом, т. е. в 1016 г. Смысл этой приписки делается ясен при сопоставлении ее с записью событий 1015-1016 гг. в Новгороде».483 В другой своей работе Б. Д. Греков говорит несколько по-иному, полагал, что в перечень лиц, защищаемых 40-гривенной платой, были вписаны изгой и словенин, и «очень похоже на то, что они специально сюда вставлены: после перечня пяти категорий названных здесь общественных групп, поставленных рядом без всяких оговорок, идет новое "аще", за которым следует изгой будет либо словенин"».484 Аналогичным образом рассуждал и Б. А. Романов, согласно которому к существующей уже основе статьи в 1015-1016 гг. было сделано «новое добавление о новгородцак — изгое и словенине».485

М. Н. Тихомиров, возражая Б. Д. Грекову по поводу приписки, начинающейся будто бы словами «аще будет русин», замечал, что «смысл этой приписки совсем не так ясен, как может показаться при первом взгляде». Тем не менее саму идею о дополнении раннего текста статьи 1 Древнейшей Правды он не отвергал, находя приписку в другом ее месте. «Начало Правды, — писал он, — уже устанавливает 40 гривен за убитого мужа при отсутствии мстителя. Приписка является совершенно бесполезной, так как под категорию "мужей" или свободных людей подходили и все люди, перечисляемые в предполагаемой приписке. Поэтому мне представляется, что первоначальный текст был разделен совершенно по-иному. После общего установления о мстителях шла статья о том случае, когда мститель отсутствовал, которая читалась таким образом: "аще не боудеть кто мьстя, то 40 гривенъ за голову, аще боудеть роусинъ, любо гридинъ, любо коупчина, любо ябетникъ, любо мечникъ". Иными словами, статья устанавливала ответственность за убийство людей, находившихся под защитой князя, даже при отсутствии мстителя. Таким образом, отпадает всякая необходимость в предположении позднейшей вставки. Наоборот, слова "аще изъгои боудеть, любо словенинъ, то 40 гривенъ положити за нь" представляются явным позднейшим дополнением. Вставной характер этих слов доказывается повторением слова "аще", которое обычно начинает новую статью или мысль составителя Правды, тогда как рядом разделение княжеских людей произведено словом "любо". Слова об изгое и словенине представляются дополнением, сделанным редакторами Краткой Правды», т. е. в начале XII в., когда она была составлена в Новгороде.486 Появление вставки об изгоях в Краткой Правде М.Н.Тихомиров объясняет их близостью к новгородскому архиепископу. Вот почему «лицо, сделавшее вставку в Древнейшую Правду об изгое и словенине, по-видимому, принадлежало к новгородским церковным кругам. Цель вставки заключалась в том, чтобы русину, под которым редактор Краткой Правды, несомненно, донимал жителя южной или Киевской Руси, противопоставить "словенина"—новгородца».487

Статья 1 Краткой Правды, открывающая Правду Ярослава, показалась А. А. Зимину «одной из самых трудных для понимания» и наряду с этим «одной из важнейших статей».488 Трудность ее состоит в том, что она «сохранила в себе постановления, уходящие корнями в седую старину, но вместе с тем дополненные в начале XI в. Ярославом Мудрым. Первая часть статьи — («Убьеть мужь мужа... 40 гривен за голову») говорит о праве кровной мести, которое существовало у восточных славян уже в период разложения первобытнообщинного строя. Это — самая архаическая часть статьи. Но и эта часть подверглась ко времени княжения Ярослава Мудрого сильным изменениям, вызванным развитием раннефеодального государства. Во-первых, сокращается круг мстителей ближайшими родственниками (отец, сын, племянник и двоюродный брат). Мстить они могли и за родичей по женской линии. В целом этот круг приближался к кругу славянской большой семейной общины...».489 По мнению А.А.Зимина, «вторая часть статьи («аще будеть русин... то 40 гривен положити за нь») устанавливает уплату в княжескую казну виры за убийство русина..., кто бы он ни был: воин, купец (купчина), хозяйственный или судебный агент (ябедник и мечник)».490

В данной части статьи и была сделана приписка: «Вторая часть ст.1 Краткой Правды содержит в себе, очевидно, вставку, начинающуюся союзом "аще", который обычно свидетельствует о новой мысли составителя закона (<<аще изъгой будеть любо словенин»). Согласной вставке, сделанной, вероятно, при составлении Правды Ярослава, платеж виры (в случае отсутствия мстителей) происходил и при убийстве новгородских общинников (словенин), а также людей, вышедших из общины (изгой). Если считать, что Правда Ярослава была составлена в 1016 г., то появление отмеченной вставки нельзя не связать с напряженной классовой борьбой в Новгороде и одновременно борьбой между русскими князьями за Киевский стол. В ходе борьбы за Киев Ярослав, стремясь обеспечить себе поддержку Новгорода, издал специальный закон, которым создает видимость гарантии новгородским "мужам" от своеволий княжеской дружины, вызвавших движение в Новгороде в 1015 г. Эту же тенденцию можно усмотреть в ст.1 и в ряде других статей Древнейшей Правды».491

Исследователь старался найти новые подтверждения своим предположениям, когда снова обращался к статье 1 Краткой Правды. Так, он привлек внимание к известной речи Ярослава, произнесенной им на вече после избиения новгородцев «на Рокоме». Князь, по словам А. А. Зимина, якобы говорил, что «даже золотом он не может заменить убитых новгородцев ("не топерво ми их златом окупите"). Речь в данном случае идет о том, что за совершенные им убийства Ярослав откупился золотом, но, с горечью замечает он, никакое золото не заменит людей, необходимых для походов. Этот летописный текст помогает разобраться во вставке к ст.1 Кр. Пр., которую уже многие исследователи относили к эпохе Ярослава: "аще изъгои будеть, либо Словении, то 40 гривен положити за нь". Согласно этому постановлению, пеней каралось убийство не только дружинников, но и любого изгоя (не члена общины) или словенина (новгородца-общинника). Идя навстречу требованиям новгородцев оградить их жизнь от произвола дружины, Ярослав провозглашает, что теперь (конечно - при отсутствии мстителей) сорокагривенным штрафм каралось убийство не только русин-дружинников, но и славян и изгоев. Ранее дружина злоупотребляла своей почти полной безответственностью... Новгородцыи требовали ответственности убийц не только перед семьей, но и перед князем. Это требование и было удовлетворено Ярославом».492 По-старому для А. А. Зимина существенным доказательством служило употребление во вставке союза «аще»: «Вставочный характер слов "аще будет изгой любо Словении" как бы подчеркивается неожиданным союзом "аще", прерывающим перечисление "любо.. .любо"».493

Довольно сложную работу по части вставок в статью 1 Древнейшей Правды воспроизводит Л. В. Черепнин. Конец ее текста историк вмещает в слова «аще не бу-еть кто мьстя, то 40 гривен за голову; аще будеть русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои будеть, любо Словении, то 40 гривен положити за нь». По мнению Л. В. Черепнина, «вторичное указание на 40 гривен, лишь подкрепляющее то, что было сказано по этому поводу в первый раз, дает основание считать фразу со слов "аще будеть русин..." до слов "...любо Словении" вставочным текстом. При этом можно предположить, что вставка была сделана в два приема. Первоначально было сказано, что постановление ст.1 распространяется как на выходцев из Киевской Руси, так и на новгородцев: "аще будеть русин... любо Словении". Затем указание на территориально-этническую принадлежность убитых было дополнено перечнем тех социальных разрядов, к которым они могли быть причислены. Так в тексте появились термины, обозначающие различных княжеских (киевских), а может быть, и местных новгородских дружинников ("гридин", "ябетник", "мечник"), купцов ("купчина")».494 Что касается упоминания изгоя, то «оно, очевидно, отсутствовало и во второй вставке и появилось в тексте не в 1016 г., а позже. Такой вывод можно сделать прежде всего на основе наблюдений за построением статьи в ее первоначальном виде и за конструкцией вставок в нее.

Первая вставка построена по принципу "аще" — "любо" ("аще... русин... любо словенин"). Вторая — рядом союзов "любо" дифференцирует понятия "русин" и "словенин". Возвращение к союзу "аще" перед словом "изгой" позволяет думать, что перед нами новое напластование, легшее на текст после обеих вставок, сделанных в 1016 г.».495

Последнее соображение Л. В. Черепнина насчет изгоя как «новом напластовании» на текст 1 статьи Древнейшей Правды, по убеждению М. Б. Свердлова, «не подтверждается ввиду одинаковой структуры дополнительного текста».496 И все же, по М. Б. Свердлову, «отчетливо выделяемые группы лиц, вероятно, были приписаны к первоначальному тексту статьи».497 Осторожность, с какой выражается автор, выдает его неуверенность в приписке «отчетливо выделенных групп лиц». И для такой неуверенности есть серьезные основания. В самом деле, на чем построены предположения о вставках в статью 1 Правды Ярослава?

Упомянутые нами исследователи в своих догадках опираются в основном на употребление в тексте статьи союзов «аще» и «любо», играя ими, как заблагорассудится. Вторичное упоминание 40 гривен — еще один аргумент в их руках. Наконец, в качестве доказательства привлекается фрагмент известной речи князя Ярослава на новгородском вече по записи в Новгородской Первой летописи младшего извода. Вот, собственно, и все, чем "богаты" открыватели «прибавлений» к 1 статье Древнейшей Правды. Скажем прямо: запас фактов весьма и весьма скромный, если не убогий. К тому же эти факты не столь однозначны, как может показаться при первом взгляде.

Сам по себе союз «аще», неоднократно фигурирующий в статье 1 Правды Ярослава, не является бесспорным свидетельством дополнений к ней. Этот союз мог быть употреблен в одно время одним и тем же лицом, под пера которого вышла данная статья. В плане речевой практики той поры здесь нет ничего необычного и невозможного.498

Вторичное указание на 40 гривен в самом конце статЬи нельзя считать небрежным или неуклюжим повтором того, что «было сказано по этому поводу в первый раз», как полагали Л.В.Черепнин и М.Н.Тихомиров. «В первый раз» 40 гривен фигурируют в связи с местью в альтернативном варианте.499 Во второй раз 40 гривен устанавливаются не в качестве замены мести, а как единственное наказание за убийство определенных лиц, находившихся под защитой княжеской власти, в отличие от тех, чью жизнь оберегал родственный союз. Следовательно, перед нами разные казусы, хотя и с одинаковой денежной компенсацией. Повтор-ошибка, повтор-описка тут не просматриваются. Значит, и нет причин во вторичном указании на 40 гривен видеть внешний признак вставки.

Не оправдывают надежд сторонников идеи «прибавлений» к статье 1 Древнейшей Правды и слова Ярослава Мудрого: «Любимая моя и честная дружина, юже вы исекох вчера в безумии моем, не топерво ми их златом окупите».500 Эти слова А. А. Зимин, как мы знаем, понял так, что за совершенные убийства «Ярослав откупился золотом», хотя, по признанию князя, «никакое золото не заменит людей, необходимых для походов».501 По мнению А. А. Зимина, как уже отмечалось, приведенный отрывок из речи Ярослава помогает разобраться во вставке, гласящей: «аще изъгои будеть, либо Словении, то 40 гривен положити за нь».502 Однако предлагаемое А. А. Зиминым понимание летописного текста отнюдь не обязательно. В исторической литературе есть другие примеры его прочтения. По Н. М. Карамзину, Ярослав говорил на вече: «Вчера умертвил я безрассудный верных слуг своих; теперь хотел бы купить их всем золотом казны моей».503 С. М. Соловьев предлагает несколько иной перевод: «Ах, любимая моя дружина, что вчера избил, а нынче была бы надобна, золотом бы купил».504 Историк далее пишет: «Ярослав жалеет не о том, что перебил новгородцев, но о том только, что этим убийством отнял у себя воинов, которые в настоящих обстоятельствах были ему очень нужны... ».505 Ни у Н. М. Карамзина, ни у С. М. Соловьева, князь Ярослав, как видим, золотом не откупается. Золото у них фигурирует как средство купли (найма) дружины. Не дает оснований говорить об откупе и сам летописный текст. Присмотримся к нему внимательнее и постараемся уяснить, что означало в устах Ярослава слово «окупите».

В древнерусском языке «окупити» означало не только выкупить, но и собрать.506 Похоже, Ярослав выразился во втором значении. На это указывает Новгородская летопись, где находим слово «оукупати»: «О, любимаа моа дружина, юже вчера избих в безумьи моем, то топерво ми их златом оукупати, а ныне надобни».507 В древности «укупити» имело смысл совокупить, собрать, составить.508 Весьма существенно и то, что в Новгородской Первой летописи, которой пользовался А. А. Зимин, интересующая нас фраза, произнесенная Ярославом, начинается с отрицательной частицы «не», которая относится не только к ближайшему «топерво», но и к последнему «окупите», придавая обозначаемому им действию отрицательный смысл. Учитывал эту языковую особенность, А. А. Зимин должен был бы отрицать факт откупа золотом со стороны Ярослава, что сделало бы его перевод вообще несуразным. Вот почему слова князя надо понимать по-другому: «Любимая моя и честная дружина, что избил вчера в безумии моем, не собрать их (ее) теперь золотом». Перед нами своеобразное восхваление дружины, смешанное с горечью ее утраты, восхваление, весьма созвучное понятиям времени. Вспомним отца Ярослава, князя Владимира, проникновенно говорившего о дружине: «Сребром и златом налести не имам дружине, а дружиною налезу злато и сребро, якоже дед мои и отець мои доискашеся злата и сребра дружиною».509 Вспомним сына Ярослава, князя Святослава, который однажды похвалялся богатством своим перед послами «из немець». Послы, «видевше бещисленое множьство, злато, и сребро, и поволоки», сказали: «Се ни въ что же есть, се бо лежить мертво. Сего суть кметье луче. Мужи бо ся доищють и болши сего».510 В словах немецких послов скрыта позиция самого летописца, что с полной очевидностью явствует из его библейской ремарки к ним: «Сице ся похвали Иезекий, цесарь июдейск, к послам цесаря асурийска, его же взята быша в Вавилон: тако и по сего смерти все именье расыпася разно».511 Та же позиция отразилась и в проникнутом иронией рассказе летописца о том, как другой Ярославич, князь Изяслав, изгнанный из Киева братьями Святославом и Всеволодом, «иде в ляхы с именьем многым, глаголя, яко "Сим налезу вой". Его же взяша ляхове e него, показавше путь от себе».512 Все это убеждает в необходимости воспринимать фрагмент из вечевой речи Ярослава о дружине и золоте в аналогичном смысловом Русле.

Таким образом, рушится последний аргумент тех, кто склонен подозревать в 1 статье Правды Ярослава наличие «прибавлений», которые легли дополнительным слоем на первоначальный ее текст.

На наш взгляд, эта статья была составлена одновременно в том виде, в каком она читается сейчас, будучи откликом князя как законодателя на глубокие социальные изменения, произошедшие в конце Х-начале XI столетия в Древней Руси, связанные с "распадом родоплеменного строя и образованием новой общественной организации, возводимой на общинно-территориальных началах. В условиях кризиса кровных союзов появились лица, лишенные защиты родичей. Среди них оказались и изгои. Князь, выступающий в роли правителя, обязанного заботиться о безопасности и благополучии подчиненного ему люда, о внутреннем мире и «наряде» в обществе, должен был взять на себя попечение о них Он выполнил возложенные на него как местного власти теля обязанности и ввел изгоев под кров своего княжого права. При этом он исходил из интересов общества, а не из вожделений землевладельца и собственника, как пытаются представить некоторые весьма почтенные исследователи.

Так, согласно А. Е. Преснякову, изгой, поставленный неблагоприятными для него обстоятельствами вне закона, благодаря опеке князя входил «снова в правовой союз. Рядом с этой стороной дела стояла другая, экономическая необходимость искать обеспечения и приложения своему труду». Княжеское землевладение давало выход «элементам населения, выбитым судьбою из обычного строя и уклада народной жизни. Это выход в состав особого социального союза "княжих людей, стоящего вне народной общины и тесно сплоченного связями покровительства и зависимости, труда и обеспечения в чужом крупном хозяйстве». А. Е. Пресняков рассматривает этот союз как выпадающий из «общегосударственного союза членов племени и построенный на совершенно иной основе».513

Еще более прямолинейно высказывался С. В. Юшков: «И вот все эти-то изгои - недавно полноправные члены общин — и стали пользоваться специальной княжеской защитой потому, что каждый из них представлял рабочую силу для княжеских сел».514

Мы совершенно иначе оцениваем попечение князя. В частности Ярослава, относительно изгоев. Защищая изгоев, он выполнял одну из общественно-полезных функций, возложенных на него в качестве властителя. Делая изгоя субъектом княжого права, дополняющего и развивающего обычное право, он возвращал потерявшего связь с обществом индивида в «общегосударственный союз членов племени», восстанавливая его полноправие как свободного. Вот почему изгой в статье 1 Древнейшей Правды — свободный человек, жизнь которого защищена 40 гривенной платой, как и жизнь других свободных людей.

Итак, появление изгоев в Правде Ярослава нельзя, по нашему убеждению рассматривать иначе, как проявление кризиса родового строя на Руси в исходе Х-начале XI в.

Разложение родоплеменных структур влекло за собой ослабление общественного организма. Терялась способность эффективного контроля за поведением не только свободных, но и рабов. И они побежали от своих господ. Об этом, вероятно, сообщает Титмар Мерзебургский, рассказывал о Киеве начала XI в., куда спасающиеся бегством рабы стекались «со всех сторон».515

Судя по описаниям Титмара, то было массовое бегство, поскольку сбегавшиеся в Киев рабы составили одну из главных сил борьбы с внешним врагом, благодаря которой удавалось «противостоять весьма разорительным набегам печенегов, а также побеждать другие народы».516

Массовое бегство рабов — факт примечательный, свидетельствующий, по крайней мере, о трех важных вещах. Он указывает, во-первых, на необычность социальных условий, порождавших подобное бегство: в нормальной обстановке более или менее спокойно текущей жизни, не осложняемой социальными сдвигами и потрясениями, массовые побеги невольников вряд ли бы состоялись. Значит, Русь переживала в это время общественные неустройства. Их связь с распадом родоплеменного строя для нас очевидна. Во-вторых, столь значительное количество рабов, ударившихся «в бега»,— явный знак, говорящий об отсутствии каких-либо прочных связей беглецов с местным, туземным обществом. Отсюда наш вывод: рабы, стекавшиеся, по Титмару, «со всех сторон» в Киев — это челядь, или рабы-пленники.517

Данный вывод подтверждается еще и тем, что на Руси в рассматриваемое время подавляющее число рабов, как мы уже показали, формировалось за счет полонов и состояло из пленных, обращенных в рабство. Рабов местного происхождения было ничтожно мало. Поэтому они и бежать не могли массами. В-третьих, наконец, само бегство рабов-иноплеменников весьма симптоматично. Раб-иноземец, являясь представителем внешнего, как правило, враждебного мира, противостоял не только своему господину, но и всему обществу, куда его забросила судьба, будучи потенциально опасным для него. Держать рабов-пленников в строгом повиновении составляло тогда одну из важнейших общественных задач. Неспособность социума справиться с этой задачей указывает на истощение общественных сил, подорванных неустройствами приходящего в упадок родоплеменного строя. Отсюда и бегство рабов. Спрашивается, почему они бежали в Киев?

По мнению Н. Ф. Котляра, «в бегстве холопов в город нет ничего удивительного, поскольку в крупнейших не только на Руси, но и в Европе городских центрах вроде Киева, Новгорода или Смоленска холоп легко мог затеряться в массе торгово-ремесленного населения — и влиться в него».518 Мы думаем иначе. Киев — крупный центр международной торговли, стягивающий большое количество иностранных купцов и другого заезжего иноземного люда. Прежде всего поэтому рабы-пленники стекались туда, надеясь найти у них помощь и поддержку. Своеобразной иллюстрацией здесь может служить привлекавшая уже наше внимание статья 11 Древнейшей Правды, имеющая в виду случаи бегства челядина к варягу или колбягу и укрывательства ими беглеца. Кроме бегство рабов (челяди) в Киев было обусловлено стремлением укрыться за городскими валами и укреплениями от печенежской неволи, весьма реальной в условиях многочисленных нападений печенегов на Русскую землю, особенно участившихся в конце X - начале XI в Однако повальное бегство рабов, повторяем, стало возможным вследствие деградации родового строя.

Ярким признаком разложения родовых отношений надо считать возникновение и утверждение большой семьи, пришедшей на смену роду, что засвидетельствовано в 1 статье Древнейшей Правды: «Убьеть мужь мужа, то мьстити брату брата, или сынови отца, любо от-цю сына, или братучаду, любо сестрину сынови... ».519 Еще К. С. Аксаков рассматривал ее как обозначение семьи.520 Современный исследователь А. А. Зимин считает, что здесь «основой общества является уже не род, а большая семья».521 И в этом он прав.522 Следует только подчеркнуть, что эта большая семья — не архаический институт, уходящий корнями в седую старину, а новое образование, возникшее взамен исчерпавшего свой исторический ресурс рода. Именно поэтому она попала в Правду Ярослава — законодательный сборник, появившийся на грани двух эпох: первобытно-родовой и общинно-территориальной. Ее присутствие в этом памятнике права нами также воспринимается как показатель распада родовых отношений на Руси второй половины Х-начала XI в., уже выявленного нами по некоторым другим признакам.

Не менее показательны перемены, происходившие в древнерусских городах. К ним надо отнести возникновение посадов — городских средоточий ремесла и торговли. О многом говорит нам их начальная история.

М. Н. Тихомиров, автор специального монографического исследования о городах в Древней Руси, определяя время появления посадов, писал: «Городские посады начинают появляться примерно с конца Х-начала XI в., в Киеве раньше, чем в других пунктах, в большинстве же русских городов — с XI в.».523 Так читаем в первом издании книги 1946 г. Во втором издании, осуществленном десять лет спустя, находим нечто иное: «Городские посады начинают появляться примерно с IX в., в Киеве раньше, чем в других пунктах, в большинстве же русских городов — с XI в.».524 Следовательно, в первом издании М. Н. Тихомиров возникновение посадов датировал концом Х-началом XI в., а во втором издании — IX в.525 Вместе с тем образование посадов в большинстве Древнерусских городов он в обоих изданиях приурочил к XI столетию. Едва ли мы ошибемся, предположив, что за передатировкой начальной истории посадов на Руси скрывались не исторические факты, а стремление историка привести в соответствие время зарождения посадской жизни с общепринятыми представлениями Б.Д.Грекова и его школы о развитии феодализма в Киевской Руси, согласно которым древнерусское общество уже в IX в. вступило в феодальную формацию.

В результате переломный момент истории древнеруСских городов, связанный с появлением посадов, полу, чился чересчур растянутым: IХ-ХI вв., т.е. почти весь период Киевской Руси. Полагаем, что в первом издании «Древнерусских городов» М. Н. Тихомиров высказал верную мысль, когда возникновение городских посадов на Руси отнес к концу X и XI столетию. Правильно он рассуждал и тогда, когда в своей другой работе замечал: «В XI-XIII вв. происходит не только быстрый рост количества городов на Руси, но и большие качественные изменения в самой их структуре. Города не были только замками, а в большинстве случаев имели обширные неукрепленные "посады", или "предградия"».526 Не только М. Н. Тихомиров связывал с XI в. начальный период формирования древнерусских посадов.

«Вопрос о времени появления городов на Руси, писал Л. В. Алексеев, — будет решен окончательно лишь после длительного археологического исследования. Сейчас, в предварительном порядке, можно высказать следующее: если определяющим для возникновения города признать существование при детинце торгово-ре-месленного посада, то, судя по имеющимся далеко не полным данным, образование древнерусских городов следует отнести не к IХ-Х вв., а к XI в. — времени, которым датируется возникновение в раннесредневековых городах Руси посадов».527

Мало что изменилось и «после длительного археологического исследования проблемы». В недавно вышедшей книге Б. А. Тимощука «Восточные славяне: От общины к городам» обобщен огромный археологический материал по истории возникновения и развития древнерусских городов, добытый учеными-археологами на протяжении последних десятилетий. Древнерусские города он воспринимает как «символы сословно-классовоq эпохи».528 Б. А. Тимощук полагает (и тут он выступает с традиционных в советской исторической науке позиций), что «наличие в структуре поселения торгово-ремесленного посада-общины является главным признаком города, позволяющим отличить его от поселений вражеских крепостей и феодальных замков-усадеб».529 «Настоящий город» есть «поселение сложной структура совмещающее в себе центр феодального властвования (крепость-детинец) и самоуправляющийся торгово-ремесленный посад, основная масса населения которого представляла собой союз (общину) мелких свободных производителей и торговцев».530 Все эти положения Б. А. Тимощука не соответствуют новейшим достижениям в области исторических и этнографических знаний, поднимающих завесу над происхождением города, и поэтому не могут быть приняты.531 Но сейчас суть не в этом. Нас интересует время появления городских посадов на Руси, устанавливаемое автором. И что же? Б. А. Тимощук начальную стадию формирования посадских общин помечает Х-Х1 столетиями.532

Возникновение посадов явилось, на наш взгляд, следствием разложения родовых отношений, смены рода семьей. Если в предшествующие времена ремесленник, будучи членом родового союза, не мог покинуть его, то теперь, после распада рода, он получил свободу действий, и ремесленники устремились к городам, которые предоставляли им удобства и как пункты обмена, и как убежища на случай опасности. Стало быть, непосредственным условием возникновения городских посадов на Руси был именно разрыв родовых пут, мешавших подвижности населения. Начало их формирования нужно отнести приблизительно если не к концу, то ко второй половине X в. В XI в. происходит быстрый рост посадов, что приводит к резкому увеличению городского населения в Древней Руси.533 Приток населения в города некоторые исследователи объясняют бегством сюда крестьян и холопов.534 Не отрицая наличия среди городских жителей определенного количества рабов особенно возросшего в процессе кризиса первобытных институтов и учреждений на рубеже Х-ХI вв., заметим все же: подавляющее большинство посадских людей составляли свободные ремесленники, покидавшие родовые поселки и оседавшие у городских стен.

Рост населения городов, обусловленный расстройст вом родовых связей, стимулировал развитие внутреннего обмена, апогей которого приходится на ХI-ХII вв.,535 что опять-таки подтверждает наше предположение о второй половине Х-начале XI столетий как времени перехода от родового строя к «общинному без первобытности».

Весьма примечателен так называемый «перенос» городов, наблюдаемый исследователями в конце Х-начале XI в.536 Известно, например, что Сарское городище «уступило место возникшему рядом Ростову, городище Медвежий угол - Ярославлю, Гнездово - Смоленску, Седнев (Сновск) — Чернигову и т.д.».537 В. В. Мавродин рассматривает «перенос» городов на фоне «распада родовых связей».538 Но объясняет его рядом причин: «Город переносили в том случае, если изменялся этнический состав населения или когда подвергалась разгрому древняя родоплеменная знать, или когда перенос диктовался нуждами торговли и военных предприятий князей».539 Согласно И. В. Дубову, «перенос» городов «имел место в тех случаях, когда новый нарождающийся класс феодалов не в состоянии был полностью оттеснить родо-племенную знать, отчаянно цеплявшуюся за свою власть, основанную на родовых устоях и порядках. Этот класс пока еще не имел возможности целиком подчинить себе все сферы жизни и деятельности старых сформировавшихся центров.540

Оба автора, как видим, связывают «перенос» городов с утверждением новых порядков, отрицающих прежние родовые устои общественной жизни. И это правильно. Нельзя только эти новые порядки относить к феодализму. Подобно другим явлениям, о которых шла речь выше, «перенос» городов конца Х-начала XI в. означал, на наш взгляд, разложение родо-племенного строя и устройство восточнославянского общества по территориально-общинному принципу.541 Менялся характер городов: из племенных центров они превращались в средоточия земель, волостей, приобретая статус городов-государств, городов-республик, развивающихся на общинной основе.

Складывание земель и волостей взамен племенных союзов — явление также достаточно примечательное, свидетельствующее о завершении родовой эпохи и о наступлении нового периода в истории Руси. Уходят в прошлое племенные названия полян, кривичей, словен и пр. Вместо них утверждаются наименования "«кияне», смоляне», «новгородцы» и т.д., распространявшиеся на городских и сельских жителей, составлявших население волости.542 Древнерусская волость-земля, принявшая форму города-государства, представляла собою объединение соподчиненных общин (городских и сельских) во главе с общиной старейшего города.

А. Е. Пресняков, обращаясь к вопросу о переходе от племенного быта к строю «земель-княжений», писал: «Представления о так называемом "племенном быте" относятся ко временам "доисторическим" или, точнее, согласно с терминологией французских археологов, "протоисторическим", т.е. таким, о которых имеются, при отсутствии местных "исторических источников", свидетельства иностранных писателей. А как только восточное славянство выступает на свет истории, уже организованное в политической форме "Киевской Руси", перед нами картина такого строя народной жизни, который ничего общего с племенным бытом не имеет. Страна, занятая восточными славянами, разделяется на ряд "земель"; каждая из этих "земель" тянет к одному главному своему городу, составляя его "волость", а все земли вместе объединены в один сложный политический организм под главенством Киева. Вопрос о том, как представить себе процесс перехода от древнейшего племенного быта к историческому строю городовых земель-областей, труднейший в истории Руси. Все попытки вывести второе явление из первого в виде органической эволюции не дают никакого результата и обречены на неизбежную неудачу. Городские волости-земли явились на развалинах племенного быта, не из него выросли, а его разрушали».543

В отличие от А. Е. Преснякова мы полагаем, что «племенной быт» в форме племенных союзов и суперсоюзов существовал у восточных славян отнюдь не в «протоисторические» времена, почти недоступные взору исследователя, а в эпоху, прослеживаемую по летописный источникам, когда сложилась та «политическая форма», которую историк именует «Киевской Русью». Переход от племенных образований, стянутых Киевом в огромный общевосточнославянский союз племен, к «землям-княжениям», или волостям (городам-государствам), наблюдается примерно с конца X в. и продолжается до полного своего завершения в XII столетии.545 Его начало знаменовало крушение «племенного быта».546

Ослабление старых властных структур - еще одна верная примета упадка родоплеменного строя на Руси. Народное собрание (вече), совет старейшин (старцев градских), ведавших гражданскими делами, военный вождь (князь) — вот ветви древа власти у восточных славян. По-разному складывалась их судьба в период общественного переустройства, вызванного кризисом родового строя. Несколько снизилась, по-видимому, активность веча. Конечно, нет оснований считать, будто оно вовсе «не функционировало» или было «ликвидировано» в результате укрепления «аппарата княжеского административно-судебного управления».547 Вечевая деятельность не прерывалась.548 Однако в сфере верховных прав князь отчасти потеснил вече, сосредоточив в своих руках более обширную власть, нежели раньше. Нельзя это рассматривать иначе, как перераспределение власти, вызванное ослаблением традиционных политических институтов, что с особой наглядностью демонстрируют «старцы градские», или старейшины, занимавшиеся гражданскими вопросами, в отличие от князей, действующих прежде всего в области военной.549

Старейшины еще теснятся вокруг Владимира, о чем извещают как отечественные,550 так и зарубежные источники.551 Впрочем, создается впечатление, что князь, который старался следовать заветам отцов и дедов, пытался оживить деятельность «старцев градских». Но напрасно. Они безвозвратно уходили в прошлое. Возникнув в недрах родоплеменного строя, старцы покинули историческую сцену, как только распались основы родового общества.552 И уже Владимир вместе со своими дружинниками должен был взять на себя многое из того, что составляло предмет их занятий. Из Повести временных лет узнаем, что киевский князь с дружиною «думал» о «строи земленем» и об «уставе земленем».553 В Новгородской Первой летописи взамен «строя земленого» и «устава земленого» говорится о «строении земьском».554 А составитель Никоновской летописи так осмыслил слова древнего летописца: «И сице зело любяше Владимир дружину, и с ними думая о божественей дръжаве Русской, и о всем земском устроении».555

Современные исследователи по-разному понимают сообщение автора Повести временных лет о «думе» Владимира с дружиной насчет «строя земленого» и «устава земленого». Д. С. Лихачев считает, что здесь «дана характеристика не личным свойствам Владимира, а типичному для того периода положению дружины».556 Полагаем, что он слишком сузил смысл летописного известия, сконцентрировав внимание на дружине и оставив в стороне заботы князя и дружинников о «строе и уставе земленем», что, на наш взгляд, является главным в данном известии. Нередко историки подходят к летописному свидетельству с мерками феодализма. А. А. Зимин, приведя его в своей работе о феодальной государственности и Русской Правде, заключает: «Итак, Владимир уже думает о "строе земленом", т. е. именно в его переломную эпоху князь и дружина все более и более оседают на землю... "Земляной устав" продолжал, очевидно, строительство княжеского хозяйства, начатое еще бабкой Владимира Ольгой. Какие именно статьи позднейшего домениального устава восходят к установлениям Ольги о "перевесах" и "уставу земленому" Владимира, сказать трудно».557 Понятие «земленой» А. А. Зимин, таким образом, тесно увязывает с земельной собственностью князей и дружинников, сведя проблему к интересам зарождающихся феодальных землевладельцев, что вряд ли правомерно.557а

Более широко, казалось бы, смотрел на вопрос Л.В.Черепнин, когда говорил, что в Повести временных лет и Новгородской Первой летописи «речь идет о деятельности киевского князя с дружиной в области государственного устройства, о выработке ими устава(закона), регулирующего общественно-правовые отношения в Древнерусском государстве».558 Но затем, как и А.А.Зимин, перевел законотворческую деятельность князя в плоскость «устанавливающихся феодальных порядков»: "Устав земленой" Владимира Продолжал ту же политическую линию, которую настила своими "уставами" и "уроками" княгиня Ольга. Ее задачей являлось, во-первых, укрепление власти над общинниками-данниками, жившими на земле, считавшейся верховной собственностью киевских князей-во-вторых, устройство вотчинного хозяйства на земле перешедшей в дворцовую, княжескую собственность. то и другое вызывало сопротивление со стороны крестьянских общин. "Устав земленой" князя Владимира и направлен на подавление этого сопротивления, возлагая на общины-верви всю ответственность за враждебные действия их членов против устанавливающихся феодальных порядков».559

А. А. Зимин и Л. В. Черепнин находились под сильным воздействием господствующей в советской историографии идеи о феодализме в Древней Руси и потому видели во Владимире поборника феодального развития, радеющего о нарождающемся классе земельных собственников. Отсюда их построения, тенденциозность которых для нас и ясна и, разумеется, понятна. Самая откровенная, с нашей точки зрения, натяжка — «Устав земленой», будь то сугубо домениальный кодекс или законодательный сборник с более дальним, так сказать, прицелом. Его связь с «законотворчеством» княгини Ольги, обнаруживаемая исследователями, — плод фантазии, подогреваемой мыслью о феодализации древнерусского общества в переломную эпоху князя Владимира. Достаточно сравнить летописный рассказ об «уставах» и «уроках» Ольги с известием о «думах» Владимира, чтобы убедиться в их несопоставимости. Ольга, как явствует из сообщений о ее пребывании в Древлянской и Новгородской землях, упорядочивала взимание даней, тогда как в связи с Владимиром о данях летописец хранит полное молчание, характеризуя стиль его деятельность в качестве правителя, озабоченного строением земской жизни. К этому надо добавить, что составление Ольгой законодательных документов весьма сомнительно.560 Следовательно, и рассуждения о том, будто Владимир в данном случае продолжал дело, начатое Ольгой, построены на чем угодно, но только не исторических фактах. По меньшей мере наивными являются попытки выявить конкретное содержание «Устава 3емленого» посредством обращения к Русской Правде.

Л. В. Черепнин ищет «в Русской Правде следы "устава земленого" князя Владимира», в частности в статье 90 Краткой ее редакции, где говорится, что «если во время разбоя произойдет убийство огнищанина, а члены той верви, на территории которой найдено тело убитого, не станут искать для представления в суд или не смогут найти убийцу, то они обязаны уплатить виру». По Л. В. Черепнину, «смысл этой статьи заключается в привлечении крестьян-общинников к коллективной ответственности за выступления против господствующего класса, совершенные в пределах их верви».561 Положим, это так, хотя и не обязательно. Странно другое: почему «в своей основе разбираемое законодательство восходит еще к княжению Владимира»? Историк приводит единственный довод, состоящий в том, что Владимир, согласно летописным свидетельствам, боролся с разбоями. Довод явно недостаточный и искусственно притянутый.

Под свою произвольную догадку Л. В. Черепнин подводит также статьи 3-8 Пространной Правды, устанавливающие порядок уплаты вервью виры. Он пишет: «Значительная часть этого законодательного материала относится уже ко времени позднее правления Владимира. Однако здесь использовано и более древнее право, в том числе, по-видимому, и "устав земленой" 30-х годов X в.». По мнению исследователя, «сделать такой вывод позволяет прежде всего выражение, имеющееся в ст.6: "платити по верви ныне". Слово "ныне" Указывает на нововведение. Значит, в основе данного Раздела лежит какой-то более ранний памятник (предположительно "устав земленой" Владимира)».562 Решающим аргументом для Л. В. Черепнина служит, как видим, -слово «ныне». Но с этим словом и с толкованием его не все так просто. Недаром некоторые знатоки Русской Правды считают текст статьи 6 испорченным Б. А. Романов, например, комментируя данную статью замечал: «Текст испорчен и точному переводу ("по вер ви ныне") не поддается».563

Л. В. Черепнин прошел мимо этого замечания. Не придал он никакого значения и тому, что в некоторых списках Пространной Правды слово «ныне» в 6 статье отсутствует.564 В одном случае там читаем «тако ему платити по вервинне», а в другом—«тако ему платити по вервине». Именно от этих чтений отталкивался Б.Д.Греков, который писал: «В издании "Русской Правды" обычно передают термин "по верви ныне", к чему нет никаких оснований; "по вервинне", "по вервине", "по вервиныне" — это значит по вервной линии, по обычаю верви. Полицкий статут знает аналогичный другой термин, "по правой врви", иногда "по правди", "како гре врвь".»565 Л. В. Черепнин оставил без внимания и наблюдения Б. Д. Грекова. Допустим, что он прав: слово «ныне», читаемое в большинстве списков Пространной Правды, означало нововведение. Но отсюда никак не следует, будто в основе раздела, где фигурирует статья 6, лежали соответствующие нормы Владимирова «Устава земленого», если он даже и существовал, в чем мы, однако, очень сомневаемся. На голом предположении Л. В. Черепнин устанавливает связь статьи Пространной Правды все с тем же мифическим «земляным кодексом» Владимира. Построения автора наукой образны, но по сути представляют собой художественные вариации на историческую тему.

Итак, не стоит, на наш взгляд «приземлять» правительственную деятельность князя Владимира с другой и ограничивать ее землевладельческими нуждами феодализирующейся социальной верхушки. Вместе с тем нельзя бросаться и в другую крайность, уводя его дружинное окружение в заоблачную сферу державной политики, как это делали летописцы московских времен и некоторые современные историки.566 В советской историографии есть, конечно, более или менее трезвые оценки летописного известия о думах Зладимира. Так, В. Т. Пашуто за «строем земляным» видел «политический строй», а за «уставом земленым»-«государственное законодательство».567 Необходимо прислушаться и к некоторым дореволюционным историкам.

Согласно А. Е. Преснякову интересующий нас летописный рассказ сохранил указание «на совещание князя с дружиной по делам земли — о ее строе и уставе».568 До А. Е. Преснякова о том же писал В. О. Ключевский, по которому Владимир был в заботах «об устроении земли».569 У С. М. Соловьева киевский властитель думает с дружиной о «строе земском» и об «уставе земском».570 Отражение деятельности князя и дружины в области государственного строительства и управления находили в словах летописца и другие историки.571 Но самое точное, как нам кажется, объяснение летописной записи предложил Н. М. Карамзин: «Владимир, по словам летописи, отменно любил свою дружину и советовался с сими людьми, не только храбрыми, но и разумными, как о воинских делах, так и гражданских делах».572

Итак, вслед за Н. М. Карамзиным отметим, что летопись засвидетельствовала обращение князя и его ближайших соратников к гражданским делам, которыми ему пришлось заниматься сверх дел военных. Для военного вождя, каким по преимуществу являлся древнерусский князь X в.,573 это было не вполне обычное, вынужденное обстоятельствами времени занятие. В результате расширялись княжеские функции, что вело к изменению статуса князя в обществе.

Перемены в положении князя на исходе X в. заметили еще дореволюционные ученые. «С Владимира Св.,— писал, например, М. В. Довнар-Запольский, — самый характер княжеской власти изменяется: князь-дружинник осаживается, начинает все свое внимание обращать на управление».574 По Довнар-Запольскому, следовательно, князь-дружинник, поглощенный прежде ратными походами и озабоченный главным образом военными предприятиями, теперь как бы меняет характер своей деятельности, сосредоточиваясь на внутренних проблемах общественной жизни, связанных с управлением обществом. К сожалению, ученый не называет причин, вызвавших такой поворот в занятиях князя.

Как мы уже видели, советские историки по отношению к древнерусскому князю и дружинникам изучаемой нами сейчас эпохи тоже применяют термин «осаживаются», «оседают». Но они вкладывают в этот термин иной смысл, уверяя, что князь и дружина «оседают» на землю в качестве феодальных земельных собственников, делаясь феодалом, князь превращается в раннефеодального монарха, в результате чего меняются, естественно, и его властные функции. Мысль о возникновении раннефеодальной монархии на Руси в конце Х-начале XI в пользуется признанием среди части современных историков, весьма авторитетных в научном мире.575 Однако при всем нашем почтении говорить о феодализме и раннефеодальной монархии в это время мы все-таки не решаемся.576 Стало быть, причину расширения круга обязанностей древнерусского князя и усложнение его занятий как правителя надо искать не в феодализации восточнославянского общества, а в чем-то другом. Думается, она крылась в порожденной распадом родового строя деградации традиционных и властных структур, в частности совета старейшин, державшего в руках нити гражданского управления, что вызвало необходимость вхождения князя в дела, выпадавшие ранее из его компетенции. Вот почему заботы Владимира о "строе замляном" и "уставе замляном", или о гражданском строительстве русской земли, можно рассматривать как признак разрушения родоплеменной организации власти, а в конечном счете - как признак распада родоплеменного строя на Руси. Те же симптомы наблюдались и в сфере военной. Особенно наглядно они проявились в войнах Киева с печенегами.

Современники рассказывают о печенежской орде как воинственной и грозной для соседних народов. По словам автора Х в. Феофилакта Болгарского, набег печенегом - "удар молнии, их отступление тяжело и легко в одно и то же время: тяжело от множества добычи, легко - от быстроты бегства. Нападая, они предупреждают молву, а отступая, не дают возможности последующим о них услышать. А главное - они опустошают чужую страну, а своей не имеют... Жизнь мирная - для них несчастье, верх благополучия - когда имеют удобный случай для войны или когда насмехаются над мирным договором. Самое худшее то, что они своим множеством превосходят весенних пчел, и никто еще не знал, сколькими тысячами или десятками тысяч они считаются: число их бесчисленно".577 Несмотря на то, что печенеги являлись сильным и пасным противником, они поначалу не доставляли Руси больших неприятностей, что объяснялось, помимо прочего, военной мощью последней.

Впервые печенеги встретились с Русами вскоре после победоносного похода Олега на Царьград, когда Русь находилась в зените своей славы и могущества. «Приидоша печенези первое на Рускую землю, и сотворивще мир со Игорем, и приидоша к Дунаю», — читаем в летописи под 915 г.578 Это летописное известие следует понимать так, что печенеги в 915 г. первый раз вторглись в «пределы России».579 Вторжение, кажется, было неглубоким, до крупных сражений дело не дошло, и кочевники, заключив мирное соглашение с киевским князем, направились к Дунаю.580 То был первый русско-печенежский договор.581 Надо полагать, что печенеги заключили его отнюдь не от сознания слабости воинства русов.582 Но через пять лет Игорь, по сообщению летописца, уже воюет с печенегами: «Игорь воеваша на печенеги».583 Трудно сказать, кто нарушил мир: русские или печенеги. Но судя по летописной фразеологии, нападающей стороной был Игорь. Ведь именно он «воеваша на печенеги». Предлог «на», употребляемый летописцем, позволяет заключить о походе князя против печенегов в места их обитания.584

Военная акция русов была, очевидно, настолько внушительной и устрашающей, что на длительное время в какой-то мере сковала военную активность печенегов в отношении Русской земли. Впрочем, Н. М. Карамзин замечает, что предание, которым пользовался Нестор-летописец, повествуя о войне русских с печенегами, «не сообщило ему известия об ее последствиях».585 Это верно. Но примечательно и другое: полное исчезновение в летописи почти на двадцать пять лет упоминаний о печенегах. Значит, на протяжении данного времени не произошло ни одного сколько-нибудь крупного столкновения Руси с печенегами, которое произвело бы сильное впечатление на современников и отложилось в народной памяти. Вот в этом-то и надо видеть «последствия» похода Игоря на печенегов в 920 г., после которого воинственный пыл степняков относительно Руси заметно поубавился. Весьма показательно, что следующее летописное сообщение о печенегах, датируемое 944 г., говорит о них как о союзниках киевского князя: «Игорь же совкупив вои многи... и печенеги наа, и тали у них поя, поиде на Греки в лодьях и на коних... ».586

А далее следует еще более выразительное известие: Игорь, приняв предложение греков о мире и повернув войско вспять «повеле печенегом воевати Болъгарьску землю».587 Киевский правитель обращается, следовательно, с печенегами как со своими подручными. Перед нами свидетельство силы Руси, устрашающей печенегов и сдерживающей их воинственность. Но это не означает, что «пачинакиты» тогда, как думает В. В. Каргалов, вообще «не играли самостоятельной роли во внешнеполитических делах Северного Причерноморья и... выступали союзниками (даже наемниками) Руси, а затем — Византии».588 Отсюда также не следует, будто печенеги, как считал П. В. Голубовский, «во все продолжение IX в. и до 968 г. не тревожили Русской земли».589 Они, по свидетельству Константина Багрянородного, «частенько» враждовали с русами, грабили «Росию», разоряли ее землю, наносили ей значительный вред и причиняли ущерб, уводили в рабство русских женщин и детей.590 Трудно, конечно, ручаться за точность рассказа императора и верить каждому его слову.591 Возможно, он несколько сгущал краски. И все же не следует преуменьшать самостоятельность печенегов или рисовать русско-печенежские отношения в розовом цвете. Можно лишь утверждать, что после 920 г., когда состоялся удачный, по всей видимости, поход киевского князя «на печенегы», длительное время с печенежской стороны не было сколько-нибудь серьезных нападений на Русь, подобных тем, какие, скажем, наблюдались в конце Х-начале XI в. Д. А. Расовский допустил явную неточность, утверждая, будто «у первых киевских князей Игоря, Святослава, Владимира "бе (съ Печенегами)... рать велика бесперестани"».592 При Игоре печенеги вели себя с Русью более или менее мирно, во всяком случае, не столь агрессивно и воинственно, как позже. Перелом тут наметился в княжение «пардуса» русской летописи — Святослава.

Под 968 г. в Повести временных лет читаем: «Придоша печенези на Русску землю первое, а Святослав бяше Переяславци, и затворися Волга в граде со унуки двоими, Ярополком и Ольгом и Володимером в граде Киеве. И оступиша печенези град в силе велице, бещислено множьство около града, и не бе льзе из града вылести, ни вести послати; изнемогаху же людье гладом и водою».593 Летописец здесь, как и в сообщении 915 г., говорит и о том, что печенеги пришли на Русскую 3емлю «первое». Что это: незамеченный им повтор, выдающий небрежность летописателя, или осознанная запись? В. Т. Пашуто ограничивается простой констатацией факта: «Повесть вновь сообщает, что печенеги пришли на Русь "первое"».593 А Д.С.Лихачев пытается дать объяснение летописной загадке. «Это сообщение летописи, — пишет он, — как будто бы находится в противоречии с предшествующими сведениями в той же "Повести временных лет" о появлении печенегов перед проходом угров мимо Киева, о первом их приходе на Русь при Игоре (под 915 г.), о войнах Игоря с печенегами и т. д. Очевидно, здесь летописец имеет в виду только то, что печенеги впервые напали на самый Киев».595 О том, что печенеги «впервые подошли к Киеву», говорит и С. А. Плетнева.596 Версию Д. С. Лихачева повторили без ссылки на предшественника Н. Ф. Котляр и В. А. Смолий. Цитируя слова летописца о приходе в 968 г. печенегов на Русскую землю «первое», они замечают: «В действительности первый набег печенегов на Русь засвидетельствован Нестором еще под 915 г. Здесь, думаем, отмечено первое их нападение на Киев».597 В. В. Каргалов предлагает в данной связи такую догадку: «Летописец здесь пишет, что печенеги пришли "первое на Русскую землю", хотя упоминания о них в летописи отмечались и ранее (см. запись под 915 г.). Видимо, этим подчеркивалось, что в 968 г. произошло первое большое вторжение печенегов в пределы Киевской земли».597

Указание на то, что печенеги в 968 г. напали на Русь «первое» говорит прежде всего о перемене в поведении кочевников, подтверждая наше предположение о сравнительно длительном и относительно мирном периоде русско-печенежских отношений, характеризуемых отсутствием каких-либо крупных военных столкновений за исключением, разумеется, мелких грабительских набегов. Догадку о том, будто это указание свидетельствует о первом нападении степняков на «самый Киев», необходимо отвергнуть, поскольку в источнике с полной определенностью сказано, что печенеги «придоша» именно на Русскую землю, а не на Киев. Если бы летописец хотел подчеркнуть другое, он, вероятно, и выразился бы по-другому, назвав непосредственно «самый Киев». Ближе к правильному пониманию летописной записи подошел В. В. Каргалов. Однако, по нашему мнению, в ней сказано не только о том, что «в 968 г. произошло первое большое вторжение печенегов в пределы Киевской земли», но еще и о том, что это вторжение являлось первой крупномасштабной войной степняков на территории Руси. Последующие описания летописца не оставляют на сей счет никаких сомнений.

Огромная печенежская рать пришла к Киеву и окружила город. По пути к столице печенеги, конечно же, разорили и сожгли русские поселения, вытоптали поля и нивы. Киев оказался в тяжелейшем положении и был на грани падения. Ополчение людей «оноя страны Днепра», возглавляемое воеводой Претичем, не решалось вступить в бой с врагами. Оно, наверное, и не преследовало такой цели. В. В. Мавродин писал: «Очевидно, Претич не рассчитывал разбить и отогнать печенегов и ставил себе более скромную задачу: спасти от плена, а быть может, и от смерти мать и сыновей своего грозного князя».599 Воевода медлил, оцепенело глядя на мириады печенегов, снующих у киевских стен. Казалось, ничто уже не могло спасти «мати градов русьских». Но летописец так повернул описание событий, что все у него Разрешилось для Киева и Русской земли благополучным исходом. Правда, сделал он это неумело, наполнив свой рассказ противоречиями, заметными даже при беглом знакомстве с летописным текстом. Печенеги, будто бы, едва услышав от Претича о приближении князя Святослава с войском, «побегоша разно от града». Но затем они опять отступают от города. Несмотря на позорное их отступление, изображенное летописцем, они находились рядом с Киевом, почему «не бяше льзе кони апоити: на Лыбеди печенези». Печенеги хозяйничали в Русской земле до тех пор, пока не .пришел Святослав который «собра вой и прогна печенеги в поли».600 Летописец говорит, что после того, как Святослав прогнал печенегов в поле, «бысть мир». Но чуть позже устами князя скажет: «Печенези с нами ратьны».601

Итак, отношения печенегов с Русью в период княжения Святослава переходят в стадию острой конфронтации. Конечно, не все печенежские племена враждовали с Русью. Однако те из них, что нападали на русские земли, были достаточно многочисленны и весьма опасны. Печенежские вторжения становятся все более частыми и в конце Х-начале XI в. приобретают шквальный характер. «Бе бо рать велика бес перестани», — читаем в летописи.602

Киевский летописец, повествовавший о войнах Владимира с печенегами спустя столетие, не всегда ощущал в полной мере драматизм постигшей Русь судьбы. Знавший последующее развитие событий, обратившее печенегов в прах, он оптимистично оценивал военные дела Владимира: «И бе воюяся с ними (печенегами. — И. Ф.) и одолая им».603 В том, что Владимир «воюяся» с печенегами, летописец был точен. Но, утверждая, будто князь всегда одолевал их, несколько грешил против правды.

Надо отдать должное Владимиру: он хорошо понимал степень печенежской опасности, ставившей Русскую землю если не на грань гибели, то на грань потери независимости со всеми вытекающими отсюда тяжелейшими последствиями. Поэтому князь предпринимал огромные усилия, чтобы остановить печенежский натиск, и на организацию обороны, по выражению П. П. Толочко, «не шкодував нi сил, нi коштiв».604 Только возможности его были ограничены, и ему часто не доставало как «сил», так и «коштiв».

Владимир старался укрепить южное порубежье: «И нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне».605 Был заложен Белгород, прикрывавший Киев с юга, укреплен Переяславль. Строительство крепостей, хотя и затрудняло продвижение печенегов в глубь Русской земли, но не стало неодолимой преградой на их пути. Вот почему нельзя согласиться с В. В. Мавродиным в том, что «своей энергичной деятельностью по обороне южных рубежей Руси Владимир обезопасил поселения Киевской земли от нападения печенегов.. .».606 К сожалению, это не совсем так, поскольку постройка крепостей «не вполне удовлетворяла своей цели и защиты Киева. Печенеги, как позже половцы, прорываются сквозь линии этих укреплений».607 Орды кочевников ходили по Русской земле, разоряя и грабя ее.608 Они жгли даже Киев.609 Заключая мирные соглашения с печенегами, киевские князья унижались до того, что посылали к ним в качестве заложников собственных детей. Так, например, поступил Владимир, отправив заложником к степнякам своего сына Святополка.610

По поводу летописного сообщения о строительстве Владимиром городов-крепостей П. П. Толочко писал: «Этот рассказ летописи свидетельствует о высоком уровне государственной организации Киевской Руси X в. Подобные мероприятия были под силу только стране с большим материальным и людским потенциалом».611 Мы сомневаемся в «высоком уровне государственной организации Киевской Руси X в.» и в существовании страны, занимающей необозримые просторы Восточной Европы. Перед нами не единая страна, а возглавляемый Киевом межплеменной суперсоюз с примитивной государственностью, обеспечивающей в первую очередь господство полянской общины над починенными ей восточнославянскими племенами.612 С этой точки зрения следует говорить не о «высоком уровне государственной организации», а о мобильности и самоорганизации полянской общины, начавшей под руководством местного властителя строительство крепостей на южных границах своей земли, чтобы противостоять внешнему врагу. «Большой людской потенциал», о котором говорит П. П. Толочко, также вызывает сомнение. Рать Русской земли к этому времени, по всей видимости, оскудела, и воинов Владимиру явно не хватало. Поэтому он, строя городские крепости, «поча наруба-ти муже лучшие от словен, и от кривичь, и от чюди. и от вятичь, и от сих насели грады».613 Конечно, делать предположение об оскудении ратных сил Южной Руси, исходя только из факта заселения «градов» мужами далеких от Киева восточнославянских и финских племен, никоим образом нельзя. Подвластные киевским князьям племена всегда служили источником пополнения местного воинства. Вопрос в том, насколько значительным и постоянным был недостаток военных сил, чтобы можно было говорить об их хроническом истощении.

Сообщение летописца о создании крепостных гарнизонов из представителей чужих племен, дополненное другими летописными известиями, склоняет к последнему. Согласно этим известиям, Владимир ходил (наверное, не раз) в Новгород «по верховьние вое на Печенегы».614 Из летописи узнаем, что в 996 г. «придоша печенези к Василеву, и Володимир с малою дружиною изыде противу. И съступившимися, и не мог стерпети противу, подъбег ста под мостом, одва укрыся противных».615 Князь, как видим, выступил против печенегов с малым войском. Что это — оплошность князя или знак отсутствия у него многочисленного воинства, способного остановить врага. Надо думать, Владимир в тот момент имел лишь «малую дружину», а иной у него попросту не было. В противном случае он не рискнул бы выступить с небольшой ратью навстречу печенегам, приходившим на Русь во множестве.

Недостаток воев, ощущаемый киевским князем в конце Х-начале XI в. осложнялся нехваткой средств, необходимых для экипировки войска. Намек на это содержит летописный рассказ о советниках Владимира, которые рекомендовали ему взимать с разбойников виру на приобретение военного снаряжения. «Рать многа; оже вира, то на оружьи и на коних буди», — говорили они Владимиру.616

Таким образом, на рубеже X – XI вв. Русская земля в военном отношении заметно ослабела. Между тем, в современной исторической науке широко бытует представление о том, что Русь в указанное время находилась в зените своей мощи. Это представление, на нащ взгляд, не соответствует действительности. Наивысшего могущества межплеменной общевосточнославянский союз достиг в правление вещего Олега, поставившего на колени Византию. После Олега военная сила Русской земли постепенно убывала, что отразилось на отношениях Руси как с ромеями, так и с печенегами. К исходу X в. этот процесс зашел настолько далеко, что русские могли казаться со стороны легкой добычей. Отсюда и частые разорительные вторжения печенегов.

Историки задавались вопросом, чем была вызвана такал активность кочевников. По догадке П. В. Голубовского вторжения печенегов стали следствием «внутренней борьбы, которая уже при Владимире Св. и Ярополке дала возможность кочевникам вмешиваться в дела Русских и увидеть их слабость».617 Ослабление Руси было обусловлено удельными драками князей. П. В. Голубовский говорит: «Усилению кочевников начинает способствовать самый ход политических событий на Руси. С последних лет княжения Святослава являются зачатки удельного порядка. Напрасно было бы думать, что творцом его был Ярослав, что удельный период начался только со смертью последнего. Такой порядок присущ всему славянству, и у нас, на Руси, он с началом государственного устройства только изменил свой характер, найдя точку опоры в княжеской семье. ...Уже после смерти Святослава в 972 г. начинается борьба между князьями, посаженными в Киеве, Новгороде и земле Древлянской. С течением времени борьба разрастается, и соседи-кочевники играют в ней не маловажную роль».618 Подъем военной активности печенегов П. В. Голубовский, стало быть, связывал с изменением внутриполитической ситуации в Русской земле, характеризуемой межкняжескими «которами», ослаблявшими страну и делавшими ее беззащитной перед степняками. П. В. Голубовский не различает две вещи: участие печенегов в межкняжеской борьбе на стороне того или иного князя и самостоятельные нападения кочевников на Русскую землю, преследующие собственные цели.

С. П. Толстов искал ответ в сфере религиозной политики киевских правителей, в частности князя Владимира. Принятие христианства и крещение Руси – вот что вызвало бешеный натиск печенегов: «Есть все основания полагать, что разразившаяся непосредственно вслед за принятием Русью христианства девятилетняя жестокая русско-печенежская война 988-997 гг. ("бе бо рать велика бес перестани"), в которой печенеги выступают неизменно в качестве наступающей стороны, вынуждая Владимира спешно строить оборонительные линии под самым Киевом, стоит в тесной связи с этими событиями. Ал-Бекри указывает нам на исламизацию печенегов около этого времени под влиянием хорезмийских миссионеров. Весьма интересна дата, на которой обрываются в летописи сведения о русско-печенежской

на ибн-Мухаммеда. Это позволяет с большей долей уверенности видеть в печенежском наступлении прямую враждебную акцию Хорезма, ставившую задачей оттеснить Русь от сферы хорезмийских интересов на Волге, акцию явившуюся ответом на поворот в религиозно-дипломатической линии Владимира».619

Соображения С. П. Толстова разделял В. В. Каргалов, полагая, впрочем, что они не вполне объясняют причины печенежских вторжений на Русь. Историк писал: «Девятилетняя русско-печенежская война 988-997 гг. началась вслед за принятием Русью христианства, и вряд ли это случайно. Видимо, печенежское наступление оыло направлено Хорезмом в ответ на изменение религиозно-политической линии Руси. По наблюдениям С. П. Толстова, примерно в это время происходит исламизация печенегов, что подтверждает наличие у них определенных политических связей с исламским Хорезмом. По нашему мнению, влияние Хорезма могло сыграть некоторую роль в активизации печенежского наступления на Древнерусское государство, но оно не было определяющим. Причины следует искать, по-видимому скорее внутри самого печенежского общества. Продвижение печенежской орды на новые земли закончилось, она осела в причерноморских степях, в окружении своих оседлых соседей. Возможности для дальнейшего расширения территории кочевого передвижения, к чему стремились все скотоводческие племена, были ограничены. Экстенсивное скотоводческое хозяйство не могло удовлетворить жажду половецкой (?) знати к обогащению. В этих условиях грабительские походы на земли оседлых соседей превратились в один из основных источников добывания жизненных благ. Русь, имевшая со степями огромную по своей протяженности границу, стала объектом набегов печенегов».620

Ни одному из факторов, названных этими учеными, мы не придаем решающего значения. П. В. Голубовский, на наш взгляд, был прав, когда причину усиления военной активности печенегов, направленной против русских, усматривал в ослаблении Руси. Но он ошибался, объясняя слабость Русской земли удельной межкняжеской борьбой. Не входя в обсуждение весьма спорного тезиса о существовании «удельного порядка» на Руси той поры, заметим, что после вокняжения Владимира в Киеве и убийства Ярополка соперничество князей за власть в столичном граде прекращается. Ее мы не видим вплоть до смерти Владимира. А ведь именно в княжение последнего рать с печенегами была «бес перестани». Отсюда ясно: межкняжеская борьба не являлась той главной пружиной, которая привела в движение печенегов, набросившихся на Русь.

Не исключено, что исламизация печенегов и подстрекательства хорезмшаха Мамуна ибн-Мухаммеда побуждали кочевников к враждебным действиям против русских. Однако нельзя русско-печенежскую войну укладывать, как это делает С. П. Толстое, в жесткие хронологические рамки 988-997 гг. Войны с печенегами начались раньше 988 г. и продолжались после 997 г., о чем говорят как древнерусские источники, так и памятники иностранные. Следовательно, существовала еще какая-то иная важная причина печенежских вторжений в русские земли, помимо той, на какую указал С. П. Толстов.

Суть вопроса не проясняют и соображения В. В. Каргалова. Грабительские походы кочевников-скотоводов на земли соседних оседлых земледельческих племен и народов — заурядное явление в мировой истории. Применительно же к русско-печенежским войнам надо понять, почему пик их приходится на конец Х-начало XI столетия. По В. В. Каргалову, Русь «стала объектом набегов печенегов» потому, что «продвижение печенежской орды на новые земли закончилось», и «она осела в причерноморских степях». Печенежская знать, движимая жаждой обогащения, вместе с массой рядовых соплеменников, склонных к грабежу соседей, устремилась на Русь для поживы.

Но В. В. Каргалов не должен забывать, что расселение печенегов в причерноморских степях завершилось к середине X в.,621 тогда как нападения печенегов на русские земли летописец начинает отмечать несколькими десятилетиями позже, и только в конце Х-начале XI в. эти нападения достигают своей кульминации. Значит, существо вопроса не в окончании продвижения печенежской орды в Северное Причерноморье и оседании ее на завоеванных землях, а в чем-то ином. И тут мы снова возвращаемся к мысли о кризисе родоплеменных отношений в Южной Руси на рубеже Х-ХI вв. Разрушение традиционных родовых устоев общества, его перестройка на новых территориальных основах вызвали резкое ослабление общественного организма вообще и военной организации,— в частности. Отсюда активизация набегов степняков, обусловленная не столько их могуществом и тягой к грабежу, сколько слабостью русских, Порожденной конкретными условиями внутреннего развития Руси указанного времени. А это означает, что возросшее количество печенежских вторжений в пределы Русской земли, наблюдаемое на исходе X и в начале XI в., свидетельствует о кризисном состоянии местного общества, переживавшего переход от родоплеменного строя к общиннотерриториальному. Данное состояние нашло отражение и в религиозной политике киевских правителей.

Введению христианства на Руси предшествовала, как известно, языческая реформа князя Владимира, который «постави кумиры на холме вне двора теремного, Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога и Симаргла, и Мокошь. И жряху им, наричюще я богы».622 Было это, по летописной датировке, в 980 г.

Как показало проведенное нами исследование,623 «поставление кумиров» – религиозная и идеологическая мера, посредством которой киевский князь пытался удержать власть над покоренными племенами, остановить начавшийся распад грандиозного союза племен во главе с Киевом. Надо подчеркнуть, что то был именно межплеменной союз, характерный для завершающей стадии развития первобытности, а не раннефеодального государства, как полагают многие современные исследователи. Поэтому Перун предстал в окружении богов других племенных объединений, символизируя их единство с Киевом. Столица полян, следовательно, претендовала на роль религиозного центра восточного славянства.

Опыт Владимира оказался безрезультатным. Он не дал того, на что надеялся князь. Причина княжеской неудачи крылась в исторической необратимости разложения родоплеменного строя, что делало неизбежным падение союза союзов племен под гегемонией Киева. Владимир ищет новую опору власти над покоренными племенами и находит ее в христианстве.624 В 988 г., т. е. всего лишь через восемь лет после языческой реформы, состоялось крещение Руси. Столь короткий срок между языческим нововведением и обращением к христианству выдает метания киевского князя, его лихорадочные поиски средств преодоления распада межплеменного союза, возглавляемого Киевом. Все это, конечно, говорит о нестабильности в целом общественных отношений переходного (от родового к общинному) периода, в условиях которого пришлось княжить Владимиру. На нестроения в обществе указывает и разгул преступности, поразивший Русскую землю в рассматриваемое время.

В Повести временных лет под 996 г. приведен рассказ, правдивость которого едва ли подлежит сомнению. Во всяком случае, С. В. Юшков, один из известных отечественных источниковедов, не сомневался в его достоверности.625 Там читаем: «Живяше же Владимир в страсе божьи. И умножися зело разбоеве, и реша епископи Володимеру: "Се умножишася разбойници, почто не казниши их?". Он же рече им: "Боюся греха". Они же реша ему: "Ты поставлен еси от бога на казнь злым, а добрым на милованье. Достоить ти казнити разбойника, но со испытом". Володимер же отверг виры, на-ча казнити разбойникы... ».626 Из слов летописца можно заключить, что «разбойницы умножишася» из-за кротости Владимира, жившего в «страсе божьи» и потому не подвергавшего разбойников казни. Такая, сугубо нравственная, мотивация умножения разбоев теряет право на исключительность при сопоставлении с известиями поздних летописцев, дополняющих автора Повести временных лет.

Составитель Никоновской летописи сообщает: «Ненавидяй же добра диавол сотвори в людех лукавство, и браг брата и друг друга лихоимъствоваша, и сице умнокашеся разбои в земле Русстей. И събрашася епископи и старци митрополиту глаголюще: "яко сын твой, князь Володимер, в велице кротости и тихости бе, и разбойники опустеша землю, и ты что о сем мыслиши?" И рече им митрополит: "идите и рците ему, да воспрещаеть злым Да казнит разбойники, по божественному закону, со испытанием и разсмотрением...». Епископы передали Владимиру наставления митрополита, и князь «подвязашеся на лукавыя и злыа, с расмотрением и великим испытанием».627

Никоновская летопись рассказывает и о том, как «изымаша хитростию некоею славного разбойника, нарицаемаго Могута; и егда ста пред Владимиром, въскрича зело, и многы слезы испущая из очию, сице глаголя: "по-ручника ти по себе даю, о Владимире, Господа Бога и пречистую его Матерь Богородицу, яко отныне никакоже не сътворю зла пред Богом и пред человеки, но да буду в покаянии вся дни живота моего". Слышав же сиа Владимер, умилися душею и сердцем, и посла его ко отцу своему, митрополиту Ивану, да пребываеть никогдаже исходе из дому его. Могут же заповедь храня, никакоже исхожаше от дому митрополичи, и крепким и жестоким житием живяше, и умиление и смирение много показа, и провидев свою смерть, с миром почи о Господе».628 Датированная 1008 г., или двенадцатью годами позже цитированного выше известия Повести временных лет, запись о «славном разбойнике» Могуте, личности, скорее всего, легендарной,629 примечательна для нас не столько как изображение конкретного эпизода, взятого из жизни времен Владимира, сколько в качестве отражения общей «криминогенной» обстановки на Руси конца X —начала XI в.

По справедливому замечанию Д. С. Лихачева, рассказ о разбоях «передан в Никоновской летописи с большими подробностями, чем в Лаврентьевской и др.».630 Он, в частности, содержит весьма ценное свидетельство, которое позволяет понять, что причиной роста разбойных преступлений стали не только «кротость и тихость» Владимира, создававшие для разбойников атмосферу вседозволенности и безнаказанности. Благоприятной почвой для разбоев оказались социальные противоречия, вызванные «лихоимством», творящим взаимную среди людей злобу, зависть и ненависть. Этот штрих позднего летописца, характеризующий источник умножения разбоев при Владимире с точки зрения социальной, не получил, к сожалению, должного развития в дореволюционной историографии. И уже В. Н. Татищев, подобно автору Повести временных лет, объясняет рост разбоев мягкосердечием Владимира, живущего во страхе божьем: «Владимир как жил в законе и страхе божии, ослабел в наказании злодеев по законам, поставляя казнь достойную за грех, и чрез сие умножились разбои повсюду и грабительства».631 Ту же идею проводил и Н. М. Карамзин, говоря о милосердии князя, который «щадил жизнь самых убийц и наказывал их только Вирою, или денежною пенею: число преступников умножилось, и дерзость их ужасала добрых, спокойных граждан».632 Согласно Н. М. Карамзину, «под разбоем разумели в то время убийство».633

Чувство христианской любви, по Н. И. Костомарову, владело киевским князем, удерживая его от жестоких наказаний за разбойные дела: «Владимир после крещения является чрезвычайно благодушным. Проникнутый духом христианской любви, он не хотел даже казнить злодеев».634 Отсюда и рост числа разбоев. Но историк не ограничился личными свойствами Владимира. Помимо его добродушия, он существенное значение придавал изменению общественного сознания, выданному усвоением христианской морали, отвергаю-языческие нормы поведения и оценки поступков человека. Смена нравственных ориентиров заставила обратить внимание на разбои, которые и раньше имели место, но воспринимались как вполне заурядные и привычные деяния и потому мало волновали общественное сознание, оставаясь, по сути, незамеченными. Вот что писал Н. И. Костомаров по этому поводу: «Владимир до того добродушен, что боится даже казнить разбойников, которые, по замечанию летописца, очень умножились в те времена. Мы думаем, однако, что эти жалобы на умножение разбойников были скорее сознанием, возникшим при веянии новой христианской жизни, необходимости безопасности и мер к недопущению своевольства, к положению предела диким страстям. Разбой по смыслу, какой давался этому слову, не значил исключительно того, что мы, в строгом значении его, понимаем теперь; но обнимал собой и всякое своевольство, не щадившее прав личности и собственности, свойственное дикому языческому обществу, но возбуждавшее негодование христиан».635

С. М. Соловьев, хотя и связывал усиление разбоев с введением христианства на Руси, но совсем в иной плоскости, чем те исследователи, которые суть проблемы сводили к душевному состоянию князя Владимира, просветленного новой верой, или к смене нравственных критериев в обществе, произошедшей под влиянием христианской морали. Историк говорил: «Можно думать, что разбойники умножились вследствие бегства тех закоренелых язычников, которые не хотели принимать христианства; разумеется, они должны были бежать в отдаленные леса и жить за счет враждебного им общества... ».636

В советской историографии широкое хождение получила мысль о классовом характере разбоев, направленных против феодализации общественных отношений и являвшихся закономерным следствием развития феодализма в Киевской Руси. Характеризуя историческую обстановку конца Х-начала XI столетия, В. В. Мавродин писал: «Вводятся новые порядки. Княжеские "мужи" судят по "Закону Русскому", борются с разбоями, умножившимися на Руси. Зарождаются нормы "Русской Правды". Это "умножение" разбоев в ряде случаев было не чем иным, правда, как отражением борьбы "простой чади" против укрепляющихся феодальных порядков. разрушавших привычные ей условия общинной жизни и быта, создававшие ей известное, ныне теряемое надолго, навсегда благополучие. "Изгойство", то самое изгойство, которое, несомненно, связано с разрушением общины..., заставило выбитых из обычной колеи простых "людий" бороться с укрепляющейся на развалинах общинной собственности частной собственностью "нарочитой чади", что в представлении княжих "мужей" и духовенства сливалось, по вполне понятным причинам, с обычным разбоем».637 Употребляемое историком выражение «в ряде случаев», позволяет думать, что в разбойных нападениях он видел не только антифеодальную борьбу, но и «обычные разбои», или уголовные преступления. Несколько прямолинейнее рассуждал В. Т. Пашуто: «Крестьяне боролись против феодалов с оружием в руках. При Владимире Святославиче "разбои" (так часто называли в то время вооруженные выступления крестьян) стали распространенным явлением».638

Обострение классовой борьбы на исходе X в. «в форме усиления разбойничества» наблюдал А. А. Зимин.639 «Конец Х-начало XI в., — писал исследователь, — были временем острой классовой борьбы. Летопись сообщает о серьезных мерах, предпринятых князем Владимиром против "разбойников"».640 Участившиеся разбои, по А. А. Зимину, были выражением недовольства «народных масс новым феодальным порядком».641 Жертвой разбоев стали превращающиеся в феодалов княжеские дружинники и воины.642

Л. В. Черепнин не сомневался в том, что «умножение разбоев» во времена Владимира явилось результатом «развития феодальных отношений. Разбой (или вооруженное нападение на лиц, обладавших имуществом, их ограбление и часто убийство) представлял собой в ряде случаев не просто уголовное деяние, а акт классовой борьбы, социального протеста со стороны людей, терявших в процессе феодализации землю и стоявших на грани потери свободы. Активные выступления этих людей были опасными для господствующего класса».643 Отмечая, что летописный текст о «разбоях» в княжение Владимира «носит следы явной литературной стилизации», Л. В. Черепнин подчеркивает: «Но бесспорно отвечают реальной действительности такие явления, как усиление классовой борьбы при Владимире, бывшее следствием процесса феодализации, распространение новой формы массового социального протеста — разбоев, поиски в правящих кругах средства борьбы с выступлениями антифеодального характера и укрепления своей власти».644 Л. В. Черепнин, подобно В. В. Мавродину, допускает разбои как «простые уголовные деяния», говоря, что «в ряде случаев» (следовательно, не всегда) И за ними скрывались акты классовой борьбы.

Односторонне оценивает летописные разбои М. Б. Свердлов: «Раннефеодальные отношения, рост эксплуатации непосредственных производителей в системе государства и в господском хозяйстве привели к первым социальным конфликтам в конце X — начале XI в., что отразилось в предании о замене Владимиром вир казнью разбойников...».645 Под последними скрывались зависимые крестьяне. «Именно беглые зависимые крестьяне, разорявшие дворы господ, убивавшие княжеских мужей и слуг, воспринимались господствующим классом как разбойники наряду с уголовными преступниками».646 Замену киевским князем виры казнью, а затем — казни вирой М. Б. Свердлов определяет как реформу, смысл которой заключался не в том, что «Владимир-христианин пытался ввести за разбой смертную казнь, возможно, ссылаясь на византийское право, а в попытке казнями прекратить разбои или сократить их количество». Далее у автора следует ответственный, но не аргументированный вывод: «Таким образом, введение такой меры наказания на Руси связано с ростом классовых противоречий».647 М. Б. Свердлов, говоря о том, что Владимир «вернулся к прежней системе взимания вир», так поясняет княжескую меру: «Но то было не просто возвращение к прежней практике. Вместо индивидуального наказания посредством казни устанавливалась коллективная ответственность верви, которая должна была выплатить огромные суммы в 40 и 80 гривен, если она Укрывала преступника или соглашалась платить за него (ст.ст.19, 20 КП, ст.ст.3-8 ПП)».648

Это — натяжка. Летописный текст не дает никаких оснований рассуждать об установлении «коллективной ответственности верви» уже по той причине, что вервь в нем не упоминается. Не позволяет данный текст считать преступника, совершившего разбой, лишь членом верви, тем более что вервь, какой мы знаем ее по Русской Правде, будучи промежуточной формой между роевой и соседской общинами, в эпоху Владимира только вырождалась, сменяя родовую общину, исторически исчерпавшую себя.649 Все это делает, на наш взгляд, искусственным и произвольным сопоставление летописной записи 996 г. со статьями 19, 20 Краткой Правды и 3-8 Пространной Правды, проводимое М. Б. Свердловым.

Завершая историографическую справку, назовем еще и В. И. Буганова, определяющего разбои, упоминаемые Повестью временных лет под 996 г., как покушения на жизнь и собственность древнерусских феодалов.650  

Итак, мысль о разбоях конца Х-начала XI в. как классовой борьбе, порожденной развитием феодализма на Руси, пользуется чуть ли не всеобщим признанием у современных историков. Есть, впрочем, и исключения.

Б. А. Рыбаков, изучая былины об Илье Муромце, убедился в том, что крестьянское происхождение богатыря и его приезд в Киев издалека «вполне объяснимы исторической обстановкой 988-993 гг.». По догадке ученого, борьбу Ильи с «Соловьем Разбойником и станичниками, прокладывание "дорог прямоезжих" надо связывать с летописной записью 996 г. о казни разбойников. Даже отношение Ильи к разбойникам такое же переменчивое, как и само постановление боярской думы 996 г.: то он их казнит, не боясь греха, то милует».651 В облике Соловья Б. А. Рыбаков разглядел «не столько придорожного грабителя (такие существуют в былинах отдельно от Соловья), сколько представителя тех косных сил родоплеменного строя, которые были чужды государственности, боролись за свою обособленность, противодействовали "дорогам прямоезжим" через их лесные земли,— дорогам, которые теперь особенно понадобились для связи юга с землями Вятичей и Кривичей».652

Мы расходимся в истолковании летописной статьи 996 г. как с представителями дореволюционной, так и советской исторической науки. Довольно наивными нам кажутся суждения об умножении разбоев в княжение Владимира как следствие богобоязни и душевной кротости князя, не решавшегося казнить разбойников и тем пресечь рост тяжких преступлений, угрожающих жизни Л безопасности личности. Нельзя также ограничивать круг разбойников теми язычниками, которые, не желая креститься, бежали в леса и становились разбойниками. Более перспективной надо признать идею, объясняющую рост числа разбоев в конце Х-начале XI в. социальными переменами, обозначившимися в названное время. Однако существо этих перемен нам видится не в наступлении на «простую чадь» феодалов, лишающих ее свободы и собственности, а в распаде родоплеменного строя, сопровождавшегося расстройством традиционных общественных связей, крушением старых учреждений, появлением бедных и необеспеченных людей, оказавшихся вне родственных коллективов и вынужденных в одиночку бороться за собственное выживание.

Это создавало питательную почву для всякого рода преступлений, в том числе и разбоев. Отсюда их умножение, отмеченное летописью. Становится ясным, что разбои — это не акты классовой борьбы, а уголовные преступления, несущие серьезную угрозу внутреннему миру Русской земли. Следовательно есть все основания читать, что в рассказе Повести временных лет о разбоях нашел отражение процесс кризиса родового строя в Киевской Руси конца Х-начала XI столетия. Так за летописным сообщением об увеличении числа разбоев при Владимире открывается картина общественных неустройств и потрясений, поразивших Русскую землю на переломе Х-ХI вв. Показательны в данном отношении и сами меры, предпринятые князем для обуздания разбоев. Каковы эти меры?

По разумению Д. С. Лихачева, «Владимир придерживался русского права и не казнил разбойников (убийц) смертью, как это требовалось по законам Византии, а брал с убийц "виры" (штрафы). Епископы, которые все были во времена Владимира из греков, посоветовали Владимиру наказывать убийц смертию, но усилив предварительное расследование ("со испытом"). Владимир послушался их совета, отверг русские виры и стал наказывать убийц смертию. Государство тем самым лишилось некоторой части своих доходов. Тогда русские советники князя — "старцы"... и епископы (те же или другие — не ясно) посоветовали Владимиру вернуться к старой русской вире и употреблять ее на коней и оружие... Владимир согласился с этим... и стал придерживаться русского обычая отцов и дедов».653

Можно согласиться с М. Б. Свердловым, что это толкование является «наиболее близким к содержанию летописного рассказа».654 Вряд ли только следует меры Владимира подводить под понятие «реформа».655 Нельзя также рассматривать их как раздел разработанного князем с дружиной устава (закона), «регулирующего общественно-правовые отношения в Древнерусском государстве».656 Перед нами импульсивные, торопливые действия, обусловленные необычностью ситуации и потребностью незамедлительного выхода из нее. Замена виры на смертную казнь,657 а затем отмена смертной казни с возвращением снова к вире свидетельствуют о судорожных действиях князя в области суда и права, подобно тому, как это было с ним в религиозной сфере.658 И в этом нет ничего удивительного, ибо историческая обстановка была такова, что решение одной неотложной задачи влекло за собой появление новой, не менее серьезной и требующей столь же быстрого разрешения: введя смертную казнь вместо взимавшегося до того штрафа, Владимир, казалось, нашел эффективное средство пресечения разбоев, но существенно сократил тем самым поступление средств в казну, необходимых для покупки коней и оружия, чтобы противостоять возрастающей печенежской агрессии, ставившей Русь на край гибели. Такого рода поспешность в принятии мер, неумение предвидеть отрицательные последствия проводимой политики типичны для переходных периодов социального развития, отличающихся чрезвычайной сложностью и неустойчивостью общественных отношений.

Наконец, довольно красноречивы отмена традиционной восточнославянской виры, с одной стороны, и введение непривычной византийской смертной казни, — с другой. Подобное могло произойти лишь при условии некоторого ослабления действия на Руси обычного права, хранимого в устной традиции, и ухода (если не полного, то частичного) с исторической сцены так называемых законоговорителей, оглашавших древние законы на народных собраниях.659 В противном случае князю было бы не по силам отменить одну из важнейших обычноправовых норм, заменив ее предписанием, заимствованным из чужого права. Владимир, следовательно, предстает перед нами как правитель, способный вносить изменения в старые законы и дополнять их. Непосредственно ним выступает сын его Ярослав — создатель первого древнерусского законодательного кодекса, компенсирущего недостаточность обычного права. И ослабление обычного права и княжеское приобщение к законотворчеству есть верные признаки перестроечного характера древнерусского общества времен Владимира.

Итак, в конце Х-начале XI в. мы застаем Русскую землю в состоянии глубокого кризиса родоплеменных отношений. То был системный кризис, охвативший все стороны жизни общества: экономическую, социальную политическую, военную, религиозную и т. п. Вследствие расстройства общественной жизни вне привычных социальных связей оказалось большое количество обездоленных людей, нуждающихся в помощи, поддержке, защите и покровительстве. Это и создавало почву для внутреннего порабощения. Запрет обычного права на обращение в рабство соплеменников силою жизненных обстоятельств был снят. Возникла новая разновидность рабовладения — холопство, выросшее из недр местного общества. Наряду с челядином, рабом-иноземцем (как правило, пленником), теперь существует холоп — раб из своего, местного населения. Такой ход развития рабства на Руси рассматриваемого времени хорошо согласуется с теми историческими данными, которыми располагает современный исследователь.

Отметим прежде всего относительно позднее появление в источниках термина «холоп». С. В. Бахрушин подчеркивал, что «в ранних памятниках X в. (договоры с греками) термин "холоп" не известен».660 Его встречаем лишь к началу XI в.661 Даже на протяжении XI столетия этот термин был сравнительно новым.662 О чем это говорит? Конечно, о том, что холопство как социальное явление было тоже отнюдь не старым.663

Историки по-разному смотрят на обстоятельства появления в древнерусских источниках термина «холоп», приведем лишь несколько примеров. По мнению А. А. Зимина, оно «связано с процессом постепенного превращения все большего контингента рабов в феодально-зависимое население. Старый термин "челядь" начинал применяться для обозначения совокупности феодально-зависимого люда. Поэтому понадобилось появление нового термина "холоп", которым бы назывались рабы в узком смысле слова».664 По Л. В. Черепнину, это «было связано с процессом роста феодально зависимого крестьянства, переходом в его состав бывших рабов и попыткой законодателя четко определить источники холопства и отграничить рабское население, как находящееся в полной собственности господ, от остальных социальных категорий, стоявших на пути от сословной неполноправности к прямому крепостному состоянию».665 Стремление законодателя «отграничить» рабов от нерабов было продиктовано, согласно Л. В. Черепнину, «обострением классовой борьбы, крестьянскими движениями, направленными против закрепощения».666

Сходно рассуждает А. П. Пьянков. «Необходимость выделения рабов из общей массы населения, подвластного феодалам, вызвала к жизни новый термин. Рабов стали называть "холопами"».667

Историю холопства в Древней Руси М. Б. Свердлов «неразрывно» связал с «генезисом феодальной общественно-экономической формации. На протяжении длительного периода, от распада родоплеменного строя До формирования развитых феодальных отношений, она представляла собой процесс становления феодального класса-сословия, основанный первоначально на росте неравенства в патриархальных больших семьях (вследствие поло-возрастного разделения труда) и на существовании патриархального рабства. Холопы включались в систему господского хозяйства... Генезису феодальных отношений была свойственна множественность форм феодальной эксплуатации, основанной на внеэкономическом принуждении. Одна из них — личная крепостная зависимость — стала причиной появления особой социальной группы холопства, развившейся в класс сословие... Развитие феодального господского хозяйства и необходимость внеэкономического принуждения посредством личной крепости послужили предпосылками появления и последующего развития класса-сословия холопов».668 Выполненная в ключе прописных истин исторического материализма, схема М. Б. Свердлова лишена серьезной фактической основы и потому искусственна. В целом она не содержит ничего принципиально нового, повторяя зады советской историографии общественного строя Древней Руси.669

Если А. А. Зимин, Л. В. Черепнин, П. А. Пьянков и М. Б. Свердлов появление социального термина «холоп» объясняли, исходя из внутренних условий развития древнерусского общества, то А. Я. Яковлев свел все к внешнему заимствованию. Он полагал, что «термин Σχλαβενοι-Σχλαβοι и sclaveni получил сначала у византийцев и арабов, а потом, вероятно, и у персов универсальный объемлющий смысл, начав суммарно обозначать всех славян, не взирал на их более или менее мелкое племенное дробление. Ожесточенные войны с воинственными соседями или непокорными подданными, какими были балканские славяне для византийцев V-VII вв., вызвали появление на византийском и других средиземноморских рынках большого количества военнопленных из среды именно славянских народностей. Эти военнопленные невольники захватывались не только на восточном, но и на западном фланге поселений славянства, где на них нападали германцы. Славянские рабы становятся одним из самых ходовых товаров на среднеазиатских, мессопотамских и на всех средиземноморских рынках, причем специалистами по этой торговле на востоке являются арабы и евреи, а на западе — византийские греки. Особенно значительные массы славянских рабов появились на рынке после ударов, нанесенных славянству Карлом Великим, Людовиком Немецким и имп. Оттоном 1, победы которых над славянами повыбрасывали на итальянские, испанские и африканские невольничьи базары огромные партии военнопленных славянских невольников. Вот почему и на востоке, и на западе нарицательным термином для обозначения невольников вообще сделалось племенное название именно "славян", прошедшее через ряд видоизменений и укоренившееся в Разных вариантах едва ли не у всех западноевропейских народов. Слово "славяне" сохранило в то же время и свой этнический смысл, отличающийся от смысла социального, т.е. невольничьего...».670

Социальное явление, заключенное в слове Σχλαβοι – sclavus было настолько распространено в Европе, что это слово «уверенно надо разыскивать и в Чехии и в Польше».671 Но ни в польском, ни в чешском языках оно не встречается. Значит, его «надо искать где-то в видоизмененной форме, в звуковой оболочке, подвергшейся чешской или польской обработке. Где же? Ответом на этот вопрос является чешское и польское chlop...».672 Впоследствии на Руси его усваивают в виде хлопа-хлапа-холопа,673 А. И. Яковлев даже устанавливает время, когда русские заимствовали термин «холоп»: это отрезок между 1018 и 1031 гг., в пределах которого известно поселение польских пленников под Киевом. «Можно думать, — говорит А. И. Яковлев, — что именно посадка в эти годы под Киевом польских пленников и привела к переносу и утверждению в русском языке термина хлоп-хлап-холоп, хотя по-польски слово это обозначало не невольника в собственном смысле, а подневольного земледельца-холопа».674

Этимологические догадки, высказанные А. И. Яковлевым, решительно оспорил В. В. Виноградов.675 А. А. Зимин, хотя и сочувственно отнесся к «остроумной гипотезе А. И. Яковлева», но не безоговорочно. «Термин холоп" употребляется еще в 1016 г. (Правда Ярослава), т.е. до сношений с Болеславом 1», — заметил он. Кроме того, этот термин «первоначально применялся к рабам, не связанным с землей».676 От себя «приложим», что еще в X в., если не раньше, т.е. задолго до того, как, ро А. И. Яковлеву, в лексику древнекиевского общества, проник термин «холоп», на Руси пленников-рабов называли челядью.677 Зачем понадобилось брать со стороны новый термин для обозначения тех же пленников-рабов, ученый не поясняет, оставляя читателя своей книги в недоумении. Но самое существенное состоит, конечно в том, что термин «холоп» имеет праславянские корни.678 И это понятно, поскольку само слово «холоп» общеславянское.679 Его находим в старославянском, болгарском, сербо-хорватском, чешском, словенском, польском и других славянских языках.680

Важно отметить наличие в великорусском и украинском языках однокоренных слов «хлопец», «хлопець», «хлопчик» со значением парень, парнишка, паренек, мальчик, малый, мальчишка, малец и т. п.,681 что уводит нас в область семейных возрастных отношений. Но отсюда совсем не следует, будто холопы «и как термин и как социальная категория длительное время существовали у восточных славян и означали лично зависимых от господина людей».682 Нет никаких данных, подтверждающих столь смелое утверждение М. Б. Свердлова. Нельзя, на наш взгляд, говорить о существовании социальной категории холопов в родоплеменном обществе восточных славян. Надо, по-видимому, вести речь о поло-возрастной группе. К этому и М. Б. Свердлов, вроде бы, склонен, заявляя, что термин «холоп» в XI в. «стал обо значением не семейно-возрастной, а общественной категории»,683 что «в родо-племенном обществе он обозначал людей неполноправных или младших в семье»684 – «подростка или лишенного родственных связей».685 Однако из этих признаний он не делает должных выводов связывая судьбы холопства главным образом с развитием классовых отношений у восточных славян, включая холопов в процесс социальной эволюции восточнославянского общества. И в этом крупный просчет исследователя.

Надо думать, что вплоть до распада родового строя, совершившегося, как мы знаем, на границе Х-ХI вв., восточнославянское слово «холоп»686 имело возрастное значение. По верному наблюдению В. В. Колесова, «в описаниях древнего родового быта холопъ (или хлапъ, или хлопъ) — молодой член общества, еще холостой и безбородый...».687 Иначе, перед нами член общества, не достигший зрелого возраста и не прошедший инициацию. Естественно, он неполноправный член общества, но только в том смысле, что не пользуется правами тех, кто входит в высшую поло-возрастную группу. Здесь нет социального неравенства, хотя в родовом обществе холоп, будучи «молодым представителем племени», служит «любому старшему в роде».688 Но это временная роль: с наступлением зрелости и прохождением инициации холоп становился полноправным членом рода и племени. Ясно, что при таких порядках о классообразовании и речи быть не может.

Совсем иное дело, когда слово «холоп» наполняется социальным содержанием. В этом случае возрастной критерий теряет прежний смысл: холопами делаются, люди, независимо от возраста. Но теперь они, попадая в услужение к господину, превращаются в лица, социально неполноценные, поменявшие свою свободу на «работное» ярмо. Завязывается процесс формирования холопства как сословия или класса, занимающего собственное положение в общественной структуре, отличное от положения других социальных категорий. Но это становится реальностью лишь при разложении родового строя, происходившего, как мы неоднократно отмечали, в конце Х-начале XI в. Понятно, почему именно в это время термин «холоп» приобретает социальное звучание.

Впервые он упоминается в летописи под 986 г. в речи миссионера-«философа», склонявшего Владимира принять христианство: «В Самарии же царьствова Иеровам, холоп Соломан, иже створи две корове злате, постави едину в Вефиле на холме, а другую в Еньдане, рек: "Се бога твоя, Израилю". И кланяхуся людье, а бога забыша».689 Царь иудейский Иеровоам выступает тут в качестве холопа Соломона. По А. А. Зимину, «"холоп" в рассказе летописи фигурирует как раб, слуга уже с известным оттенком презрения».690 Суждение слишком определенное и категоричное. Приведенный летописный отрывок позволяет говорить только о какой-то зависимости Иеровоама от Соломона, степень и характер которой установить, опираясь на цитированный текст, невозможно. Не улавливается в нем и «оттенок презрения». Мы имеем лишь голый факт: Иеровоам — холоп Соломона. Важно, однако, что в летописной записи слово «холоп» уже не имеет того возрастного смысла, который был характерен для родового быта. Если согласиться с предположением А. А. Шахматова о том, что эта запись сделана при Ярославе, когда был составлен Древнейший свод 1039 г.,691 то можно указать примерное время появления нового значения термина: это опять-таки рубеж X-XI вв.

Неоценимую услугу исследователю оказывает Русская Правда, в частности статья 17 Краткой Правды, где читаем: «Или холоп ударить свободна мужа, а бежить в хором, а господин начнеть не дати его, то холопа пояти, да платить господин за нь 12 гривне; а за тым, где его налезуть удареныи той мужь, да бьють его».692 В Пространной Правде встречаем аналогичную статью, в которой есть указание на то, кем была внесена в законодательный сборник статья 17 Краткой Правды: «А се аже холоп ударить свободна мужа, а убежить в хором, а господин его не выдасть, то платити за нь господину 12 гривен; а затем аче и кде налезеть удареныи тъ своего истьця, кто его ударил, то Ярослав был уставил убити и, но сынове его по отци уставиша на куны, любо бити и розвязавше, любо ли взяти гривна кун за сором».693 Последняя 65 статья Пространной Правды позволяет сделать предположение о принадлежности статьи 17 Краткой Правды к законодательству князя Ярослава Владимировича,694 а также о вхождении ее изначально в состав Древнейшей Правды, или Правды Ярослава. Впрочем, в исторической литературе существует мнение о позднем происхождении статьи 17 сравнительно с остальными статьями Древнейшей Правды. Такова, например, точка зрения Б. Д. Грекова.695 Впечатление «позднейшей интерполяции» вызвала эта статья у А. И. Яковлева.696 К Б. Д. Грекову и А. И. Яковлеву присоединился И. И. Смирнов. Правда, в отличие от названных исследователей, не утруждавших себя особенно доказательствами на сей счет, он попытался привести некоторые обоснования своей точке зрения.

И. И. Смирнов исходил из убеждения, что термин «холоп», а следовательно и статья 17, есть исключительная принадлежность Правды Ярославичей.697 Но, обращаясь к идентичной 65 статье Пространной Правды с ее указанием «Ярослав был уставил», историк датировал, статью 17 временем не ранее первой половины XI столетия,698 допуская тем самым если не вхождение этой статьи в Правду Ярослава, то, во всяком случае, ее существование до составления Правды Ярославичей. В итоге провозглашенная И. И. Смирновым принадлежность термина «холоп» Правде Ярославичей теряет свою исключительность.

Установив ранний предел времени составления статьи 17, автор получил, как ему кажется, право вывести данную статью за рамки Древнейшей Правды, созданной якобы на основе «Закона Русского», восходящего к эпохе более древней, чем первая половина XI в.699 Мы очень сомневаемся в том, что Древнейшая Правда отражает общественные отношения VIII—IX вв., как полагал Б. Д. Греков,700 или первой половины X в. (времен договоров с греками), как считал И. И. Смирнов.701 С нашей точки зрения, Древнейшая Правда (Правда Ярослава)— законодательный памятник, запечатлевший общественные условия Руси конца Х-начала XI в., связанные с ломкой родовых отношений.702 Древнейшая Правда всецело принадлежит новой переходной (от первобытно-родового быта к общинно-территориальному) стадии развития Руси, хотя и основана на традиционных принципах обычного права. Вот почему упоминание в ней холопа, бывшего продуктом распада родового строя, вполне естественно.703 Следовательно, нет никаких причин относить, по примеру И. И. Смирнова, термин «холоп» только к Правде Ярославичей.

Несколько иначе, чем И. И. Смирнов, решает задачу Л. В. Черепнин, который тоже говорит об отсутствии в древнейшей Правде, составленной, по мнению ученого Ярославом в 1016 г., статьи 17, но при этом он, не Различая по существу терминов «челядин» и «холоп», полагает, будто данная статья «представляет собой дополнение к ст. 11 Древнейшей Правды, где также речь шла об укрывательстве несвободного человека, только не его владельцем, а другим лицом. Дополнение это вполне могло быть сделано в 1036 г. Новый термин "холоп" заменил старое словоупотребление "устава и закона русского" — "челядин"».704 Думается, Л. В Черепнин тут не прав, поскольку статья 11 и статья 17 Правды Ярослава посвящены разным казусам. В первой законодатель имеет в виду злостное укрывательство чужого раба-челядина, нарушающее право собственности рабовладельца, а во второй — вполне легальную, предусмотренную законом возможность оказать провинившемуся рабу-холопу покровительство,705 спасая его от расправы со стороны «ударенного мужа». Нельзя поэтому рассматривать статью 17 как дополнение к статье 11. Перед нами два самостоятельных установления, касающиеся различных казусов. А это показывает поспешность вывода Л. В. Черепнина о замене термина «челядин» термином «холоп». Вернее было бы говорить о сосуществовании этих терминов в той части Краткой Правды, которую исследователи называют Древнейшей Правдой, или Правдой Ярослава.706

Таким образом, статья 17 знакомит нас с представителем новой, так сказать, популяции рабов в Древней Руси — холопом. Она замечательна еще и тем, что поверяет одну из важнейших причин, побуждавших свободных людей менять свою свободу на холопью неволю: стремление найти покровительство и защиту, а то и элементарную материальную помощь, чтобы попросту выжить. Понятно, что подобное стремление могло возникнуть в обстановке расстройства традиционных общественных связей, обеспечивающих безопасность и благополучие индивида в родовом обществе. Кроме того, статья 17 свидетельствует о приобретении термином «холоп» социального смысла взамен прежнего возрастного содержания, поскольку холоп «здесь ясно определяет крайнюю степень рабской зависимости от господина, так как ему грозило смертью оскорбление "свободного мужа"».707 Статья, наконец, помогает исследователю разобраться в том, когда это все произошло, указывая на конец Х-начало XI в.

Из сказанного выше следует, что состав рабов в Древней Руси на рубеже Х-ХI вв. претерпевал существенные изменения, пополняясь за счет представителей местного населения. Такой ход развития рабства на Руси показывает ошибочность широко распространенного среди новейших историков мнения о замене в XI в. термина «челядин» словом «холоп».708 Между тем, некоторые исследователи выводят отсюда концептуальные идеи насчет социальной эволюции Руси. К ним относится, в частности, И. И. Смирнов, для которого «наличие в Краткой Правде двух параллельных терминов — «холоп» и «челядин» — представляет большой интерес в плане социальном, позволяя поставить эти термины в связь с общим процессом развития социально-экономических отношений Руси в XI в. Дело в том, что внутри Краткой Правды термины «холоп» и «челядин» четко размежевываются, распределяясь между Древнейшей Правдой и Правдой Ярославичей».709 По И. И. Смирнову, это означает, что в Правде Ярославичей произошла рамена термина «челядин» на термин «холоп». Сама же смена терминов «представляет собой отражение и выражение тех процессов, которые характеризуют эволюцию челяди. В XI в. понятие «челядин» уже перестало быть адекватным понятию «челядь»: "термин челядь в XI в заключает в себе уже понятие более сложное, чем рабы". Поэтому единый и аморфный термин «челядин» в Правде Ярославичей "заполняется новым содержанием", распадаясь на челядина-смерда и челядина-холопа и включая в себя и такой ингредиент, как «рядович» (которому посвящена ст.25 Правды Ярославичей)».710

Сложность, однако, состоит в том, что термин «челядин» присутствует в Пространной Правде. Этот для И. И. Смирнова «неожиданный факт» находит «удовлетворительное объяснение в характере Пространной Правды», составитель которой воспроизвел архаический термин, потерявший реальный смысл. Поэтому причину «возрождения в тексте Пространной Правды термина "челядин" (отсутствующего в Правде Ярославичей) следует искать не в области социально-экономических отношений Руси ХII-ХIII вв., а в редакционных особенностях текста Пространной Правды, сохранившей в статьях с термином "челядин" (как и в некоторых других) архаическую терминологию источников, положенных в основу данных статей».711

Ссылка на «редакционные особенности Пространной Правды» при объяснении наличия в ней термина «челядин» нас удовлетворить не может. Ее отвергает и такой знаток Русской Правды, как А. А. Зимин. «Трудно допустить, — пишет он, возражая И. И. Смирнову, что в лице составителя Пространной редакции Русской Правды мы встречаем лишь "механического сводчика старых текстов. К тому же термин "челядь" не исчез, а продолжал существовать в ХII-ХIII вв. (в Галиче и Новгороде во всяком случае)».712 К этому надо добавить, что с челядью и челядином мы встречаемся не только в ХII-ХIII вв., но в XI в., причем и в других местностях Руси, помимо Галича и Новгорода.713

Что касается «четкого размежевания» терминов «челядин» и «холоп» между Древнейшей Правдой и Правдой Ярославичей, то оно, как мы видели, размыто самим И. И. Смирновым, датировавшим статью 17 отрезком времени («не ранее первой половины XI в.»), пред. шествовавшим законотворчеству Ярославичей.714 Необходимо также помнить об условности обращения исследователей к Древнейшей Правде и Правде Ярославичей. Ведь они не располагают двумя отдельными и самостоятельными законодательными кодексами, а держат в руках Краткую Правду, соединившую в себе разновременные законоположения. По мнению авторитетных ученых, она отличается цельностью.715 «Для того, чтобы разделить Краткую Правду на два различных документа, — пишет М. Н. Тихомиров, — надо иметь уверенность в том, что мы имеем в ней обычный сборник, в который были вписаны два памятника, лишь механически соединенные вместе. Но как раз эта мысль и не может быть доказана, так как есть все основания думать, что дошедший до нас текст Краткой Правды представляет собой сборник, положивший в свое основание несколько источников, которые соединены в один памятник после соответствующей переработки и редакционных изменений».716

А вот суждение другого крупного специалиста в области изучения Русской Правды: «Правда Ярослава вместе с новеллами Ярослава и Правда Ярославичей с новеллами Ярославичей существовали самостоятельно. Вероятно, наблюдались противоречия между их нормами или во всяком случае существовали различия в формулировках отдельных норм. Естественно, что в конце концов возникла настоятельная необходимость в объединении этих двух основных пластов, норм Русской Правды. Это объединение и было произведено. Выла составлена Краткая Правда».717

Если согласиться с М. Н. Тихомировым и С. В. Юшковым (а нам кажется, что с ними нужно согласиться), придется тогда признать, что упоминание челядина в той части Краткой Правды, которую принято называть Древнейшей Правдой, или Правдой Ярослава, актуально для всех ее частей, т. е. для законодательного сборника в целом. А это означает, что челядь как рабская категория существовала на Руси и во времена Ярославичей во второй половине XI в., что никакой замены челяди холопами не произошло, а обе группы рабов (и челядь и холопы) бок о бок жили в древнерусском обществе, не вытесняя и не сменяя друг друга. Причиной тому были разные источники происхождения челядинства и холопства: в первом случае войны и плен, а во втором — внутренние процессы имущественной и социальной дифференциации. Челядинство было древней формой рабства, возникшей в эпоху восточнославянской первобытности. Оно значительно старше холопства, что закономерно, ибо «рабство соплеменников становится возможным лишь при разрушении кровнородственных отношений, вытеснении их связями территориальными... ».718 Возможность эта, как мы знаем, появилась в конце Х-начале XI в. Однако М. Б. Свердлов уверяет, будто «холопство как общественный институт сложилось до XI в.».719 Ему кажется, что Краткая Правда подтверждает такое предположение. Тут М. Б. Свердлов, похоже, обольщается. Краткая Правда, по обоснованному мнению И. И. Смирнова, отразила в себе «начальный этап истории термина "холоп"».720 То же самое, конечно, надо сказать и о холопстве как социальном явлении. Простое сопоставление краткой Правды с Пространной Правдой убеждает в мысли о холопстве XI в. как формирующемся институте, т. е. находящемся в процессе становления.

При чтении Краткой и Пространной Правды замечаем стремительный количественный рост статей, прямо или косвенно касающихся холопов. Краткая Правда имеет 3 таких статьи, а Пространная Правда—19 статей. Кроме того, в ней содержится ряд статей, где вопрос о холопах всплывает в связи с социальным превращением того или иного лица в результате действий, которые расцениваются как правонарушения. Это статьи о закупе (56, 61, 64) и о купце-банкроте (54-55). Нарастание таких статей — верный признак не сложившегося холопства, а формирующегося. В данной связи любопытно отметить, что только во времена Пространной Правды возникла необходимость юридически определить источники холопства. Это было сделано в статье 110 Пространной Правды: «Холопьство обелное трое: оже кто хотя купить до полу гривны, а послухи поставить, а ногату дасть перед самем холопемь; а второе холопьство: поиметь робу без ряду, поиметь ли с рядом, то како ся будеть рядил, на том же стоить; а се третьее холопьство: тивуньство без ряду или привяжеть ключь к собе без ряду, с рядомь ли, то како ся будеть рядил, на том же стоить».721

Данная статья породила толки в научной литературе. Еще В. Лешков отмечал, что Русская Правда «допускает и указывает только три источника обельного холопства» и «при этом именно говорит, что обельное холопство только трое».722 Однако далеко не все исследователи так думали. Многим показалось, будто кодификатор по недосмотру упустил иные способы пополнения обельного холопства, известные в Древней Руси. «Наш первый юрист-систематик, — писал В. И. Сергеевич, — просмотрел, что есть и другие виды обельного холопства: плен и еще три, на которые можно найти указания даже в тексте Правды: 1) бегство закупа; 2) рождение от несвободных родителей и 3) несостоятельность».723 Укор этот довольно часто повторялся в трудах историков, о чем Б. А. Романов не без иронии как-то заметил: «Стало признаком хорошего тона у многих исследователей мимоходом упрекнуть составителя "Устава" в том, что он (в ст. 110) "просмотрел, что есть и другие виды обельного холопства", кроме перечисленных в ст. 110 трех ("холопство обельное трое")».724 Б. А. Романов напоминал, что Устав о холопах —«не учебник праза, регистрирующий систематически все разновидности того или иного предмета, о котором зашла речь. Это — документ прежде всего практический, преследующий определенную политическую цель — признать на будущее законным лишь такой переход свободных в обельное холопство, в котором не было бы принуждения со стороны господ и тогда уже считать, что бывший свободный ни под каким видом не может поднять спора о своем холопстве».725 И здесь Устав «ставил свою задачу слишком четко, чтобы затемнять суть дела нагромождением лишних деталей — ради нашего ученого педантизма».726

Мысль Б. А. Романова о добровольном переходе свободных в обельное холопство, засвидетельствованном статьей 110, не являлась совершенной новостью в историографии древнерусского рабства. В тех или иных вариациях она звучала и раньше. Так, М. А. Дьяконов специфику статьи 110 находил в том, что она отразила переход в холопство по почину самих поступающих в холопы.727 О поступлении в холопы по доброй воле, закрепленном законодательно в упомянутой статье, говорил и М. В. Довнар-Запольский.728 С. В. Юшков, вчитываясь в текст все той же статьи, обнаружил превращение свободного человека в обельного холопа «без формального принуждения».729

Эти соображения историков были оспорены И.И.Смирновым, который полагал, что путь к выяснению вопроса об источниках обельного холопства, перечисленных в статье 110, открыл В. О. Ключевский, назвавший их «гражданскими источниками» холопства.730 По И. И. Смирнову, «формула Ключевского о "гражданских источниках" обельного холопства ст. 110, конечно, гораздо глубже раскрывает существо этих источников, чем ело ва Дьяконова о "доброй воле поступающего" или тезис С. В. Юшкова и В. А. Романова об отсутствии "принуждения", указывая на то, что корни этих источников обельного холопства следует искать в "гражданских" отношениях, т. е. в отношениях экономических. Иными словами, здесь свободный человек превращается в обельного холопа силой самих экономических отношений без применения политического насилия».731

Следует согласиться с уточнением И. И. Смирнова, основанным на идее В. О. Ключевского о гражданских источниках обельного холопства статьи 110. Но это не исключает полностью возможность добровольного (без принуждения) поступления свободного человека в обельное холопство, о чем говорили исследователи, которым оппонирует И. И. Смирнов. Верно то, что в обельные холопы свободный люд нередко загоняла крайняя нужда, в результате чего добрая воля при переходе в несвободное состояние выглядела весьма условной, по существу — фиктивной.732 Однако подобного рода ситуация не исчерпывает многообразия случаев, побуждавших людей Древней Руси поступаться своей свободой. Было бы упрощением рассуждать так, будто переход свободных в обельное холопство — следствие одной лишь поработительной политики господ. Для некоторых лиц жизнь в холопах являлась заманчивой, поскольку давала им покровительство, защиту перед внешниv миром, а порой сулила материальный достаток и даже — богатство.733 Как бы там ни было, ясно одно: статья 110 Пространной Правды трактует о внутриобщественном рабстве, возникающем прямо и непосредственно, а не опосредовано через холопье состояние родителей, криминальные казусы и, конечно же, не через плен, поскольку пленение, как мы знаем, вело в челядинство — рабство внешнего происхождения, в отличие от холопства, порожденного внутри общины. Что касается криминальных казусов, то они связаны с закупом-правонарушителем и неоплатным должником.

О последнем речь идет в статье 54 Пространной Правды: «Иже который купець, кде любо шед с чюжими кунами, истопиться любо рать возметь, ли огнь, то не насилити ему, ни продати его; но како начнеть от лета платити, тако же платить, зане же пагуба от бога есть, а не виноват есть; аже ли пропиеться или пробиеться, а в безумьи чюжь товар испортить, то како любо тем, чии то товар, ждуть ли ему, а своя им воля, продадять ли, а своя им воля».734 Злостный должник фигурирует и в статье 55 Русской Правды: «Аже кто многим должен будеть, а пришел господь (гость) из иного города или чюжеземець, а не ведая запустить за нь товар, а опять начнеть не дати гости кун, а первии должебити начнуть ему запинати, не дадуче ему кун, то вести и на торг, продати же и отдати же первое гостины куны, а домашним, что ся останеть кун, тем же ся поделять; паки ли будуть княжи куны, то княжи куны первое взяти, а прок в Дел; аже кто много реза имал, не имати тому».735

В научной литературе давно ведется спор о том, как понимать термин «продати» статей 54-55. Одни исследователи предполагали продажу имущества должника,736 а другие — продажу в рабство самого должника.737 М. Н. Тихомиров считал, что «вопрос решается бесспорным свидетельством проекта договора Новгорода с Любеком 1269 г. о продаже в холопство несостоятельного должника».738 Действительно, в проекте договорной грамоты сказано: «А поручится жена за своего мужа, и итти ей в холопство за долг вместе со своим мужем, если они не могут заплатить... ».739 Но есть более близкое по времени свидетельство, принадлежащее арабскому путешественнику Абу Хамиду ал-Гарнати побывавшему на Руси в 1150-1153 гг. «У славян,— рассказывает он, — строгие порядки. Если кто-нибудь нанесет ущерб невольнице другого, или его сыну, или его скоту или нарушит законность каким-нибудь образом, то берут с нарушителя некоторую сумму денег. А если у него их нет, то продают его сыновей и дочерей и его жену за это преступление. А если нет у него семьи и детей, то продают его. ...А страна их надежная. Когда мусульманин имеет дело с кем-нибудь из них и славянин обанкротился, то продает он и детей своих и дом свой и отдает этому купцу долг».740 А. Л. Монгайт, опубликовавший записки Абу Хамида, заметил: «Не будем комментировать сообщение Абу Хамида о славянских законах, поскольку оно в основном не противоречит тому, что мы знаем из "Русской Правды". Отметим лишь, что оно говорит скорее в пользу тех исследователей, которые считали, что неисполнение обязательств по древнерусскому праву ведет к рабству».741 Этот вывод был поддержан В. В. Мавродиным, подчеркнувшим, что после публикации А. Л. Монгайта вряд ли есть основания сомневаться в продаже несостоятельного должника в рабство.742 А. А. Зимин, приведя известие Абу Хамида, резюмировал: «Итак, неисполнение долевых обязательств (безотносительно к их происхождению) вело к продаже должника в рабство».743 Но затем Д. А. Зимин заявляет, что «неплатежеспособный должник» становился закупом, что «разорившиеся, одолжавшие купцы, очевидно, попадали в состав необельных холопов-закупов».744 Однако закуп — не раб, а полусвободный, находящийся на грани между свободой и рабством.745 Поэтому неоплатный должник, проданный в рабство, не являлся закупом. Он становился холопом, т.е. рабом.

Итак, статьи 54-55 Пространной Правды запечатлели внутренний источник рабства, за которым, по всему вероятию, скрывалось холопство, хотя этот термин в статьях не фигурирует. Наше предположение делает оправданным статья 117, которая служит своеобразной иллюстрацией к статьям 54-55. В ней говорится: «Аже пустить холоп в торг, а одолжаеть, то выкупати его господину и не лишитися его».746 Надо думать, господин выпускал в торг тех холопов, которые имели необходимый опыт торговых сделок и операций. При всех оговорках занятия купца — все же специализированные занятия. Посему в купеческой деятельности вопрос о «квалификации», или о профессиональной подготовке, занимал, конечно, не последнее место. Господин, выпуская в торговую стихию холопа, надеялся, видимо, получить какую-то выгоду. Естественно, он поручал торговлю набившему в этой отрасли руку холопу. Логично предположить, что торгующий холоп был в прошлом купцом, который, разорись, не смог расплатиться с долгами и оказался проданным в холопы, как-то предписывал закон, в частности статьи 54-55 Пространной Правды. В нашем предположении мы не одиноки. «Спрашивается,— писал Б. А. Романов, — кому естественнее всего мог поручить вести свои торговые операции господин, как не бывшему "купцу", если бы ему удалось заполучить к себе в "работное ярмо" такого ("одолжавшего") несчастливца-профессионала?».747 Статья 117, таким образом, дает право заключить о принятой на Руси практике продажи в холопство неоплатного должника из купцов, обозначая внутренний резерв пополнения холопьего сословия.

На путь в холопы легко мог соскользнуть и закуп. Пространная Правда называет обстоятельства, при которых закупов обращали в холопов. «Аже закуп бежить от господы, — говорит статья 56, — то обель; идеть ли искать кун, а явлено ходить, или к судиям бежить обиды деля своего господина, то про то не работять его, но дати ему правду».748 Стало быть, за побег закуп платил своей, хотя и весьма урезанной, свободой, становясь холопом. Закупничество — явление внутреннего развития древнерусского общества. Поэтому переход закупа в холопы надлежит рассматривать как социальное превращение, происходящее в недрах общественной организации Руси. Это —вывод по первой части статьи 56. Что касается второй ее части, то и здесь перевод в холопы, поставленный вне закона, но в жизни, по-видимому, все же случавшийся (иначе, какой смысл запрещать!), уходил корнями в местную социальную почву.

Воровство, совершенное закупом, влекло за собой его превращение в холопа, о чем узнаем из статьи 64 Пространной Правды: «Аже закуп выведеть что, то господин в немь, но оже кде и налезуть, то преди заплатить господин его конь или что будеть ино взял, ему холоп обелныи; и паки ли господин не хотети начнеть платити за нь, а продасть и, отдасть же переди или за конь, или за вол, или за товар, что будеть чюжего взял, а прок ему самому взяти собе».749 Характер порабощения здесь тот же, что и в статье 56.

Существенный интерес представляет статья 111, гласящая: «А в даче не холоп, ни по хлебе роботять, ни по придатьце; но оже не доходять года, то ворочати ему милость; отходить ли, то не виновать есть».750 В холопы, следовательно, «роботять». Значит, холопство — это рабство. Люди, живущие на господском «хлебе» и «придатке», — «совершенные пауперы, которые ищут, Как бы перебедовать надвигающийся на них голодный год в ожидании лучшей конъюнктуры».751 Закон защищает этих людей от поработительной политики господ,752 которые «роботили» их и «по хлебе» и «придатце», считая, что «и то и другое давалось безвозвратно».753 Тут снова вырисовывается внутриобщественный источник холопства. Вместе с тем здесь проглядывает стремление законодателя ограничить аппетиты холоповладельцев, остановить разрастание холопства, сохранить некое равновесие общественных сил, а следовательно, и относительное согласие в обществе. То был общий принцип, характерный для древнерусского законодательства. Его воплощение мы наблюдаем в Пространной Правде, а именно в тех ее статьях, где речь идет о неплатежеспособных должниках, закупах и холопах. Во всех этих статьях холопство подвергается либо регламентации, либо ограничению, преследующих цель смягчения чреватых общественными потрясениями социальных противоречий, или обеспечения внутреннего мира.754

Отсюда сам собою напрашивается вывод о холопстве как институте, зарождение и развитие которого было Всецело связано с процессами имущественного и сословного расслоения населения Древней Руси, чем оно отличалось от челядинства, формировавшегося в ходе войн за счет пленников, т.е. чужаков. Надо полагать, что холопы, будучи выходцами из местных людей, пользовались некоторыми послаблениями сравнительно с челядью, пришедшей извне и потому противостоящей не только своим конкретным владельцам, но и обществу в целом. Эти послабления лежали в сфере дееспособности и правоспособности лиц, состоящих в холопстве.

В исторической литературе вопрос о дееспособности и правоспособности холопов в Древней Руси принадлежит к числу спорных, неоднозначных. П. И. Беляеву древнерусский холоп казался «субъектом права, отнюдь не вещью, лицом правоспособным и дееспособным, могущим совершать гражданские сделки, иметь долги, движимое и недвижимое имение и иметь публичные права».755 Взору М. Ф. Владимирского-Буданова открылось двойственное положение холопов: «Относительно правоспособностпи холопов... в наших памятниках замечается двойственность. По одним источникам, определяющим юридическое положение холопов, последние лишены всякой правоспособности; по другим же, говорящим о фактическом положении их, они являются наделенными некоторыми правами».756 Существует точка зрения, отрицающая вообще правомочия холопов. Так, согласно Е. И. Колычевой, «холопы были лишены всяких элементов правоспособности».757 О полном бесправии холопов писал С. А. Покровский, по словам которого холоп есть объект права. Он — вещь, а не лицо. Закон ставит его на одну доску со скотом.758 С. А. Покровский не видит никаких различий между холопом и челядином, в решительных выражениях подчеркивал их тождество: «Между правовым положением челядина и холопа Русской Правды не было абсолютно никакой разницы. Различие терминов не дает никаких оснований к установлению различий между холопом и челядином».759

Однако, это не так. При чтении краткой редакции русской Правды действительно складывается впечатление, что положение челядина и холопа ничем в сущности не отличается: как тот так и другой выступают в качестве безусловной собственности господина (статьи 11, 16, 17, 29). Челядин и холоп тут бесправны и является не более, чем объектом права. Но это не должно нас смущать, поскольку Краткая Правда принадлежит той эпохе, когда холопство не вполне оформилось. Поэтому она столь скупо и невыразительно говорит о холопстве, пытаясь трактовать холопов, исходя из старых, привычных представлений о челяди. Однако жизнь побудила законодателей понять, что холоп и челядин — не одно и то же. Это начинают осознавать уже Ярославичи. Если при их отце оскорбивший свободного мужа холоп мог быть убит потерпевшим, то они, как явствует из статьи 65 Пространной Правды, вместо смертоубийства ввели телесное наказание. Новация Ярославичей была продиктована не столько нуждами холоповладельцев, защищающих эксплуатируемую ими рабочую силу (так думал Б. А. Романов760), сколько интересами самих холопов и, конечно же, холопов потенциальных из массы рядового свободного «людья», находящих в холопстве прибежище от жизненных невзгод. В конечном счете мы упираемся в одну из важнейших общественных потребностей, связанных со смягчением внутреннего рабства, что в свою очередь служило мерой, предупреждающей социальные конфликты, вызывающие в обществе неустройства и смуту.

Обращаясь к Пространной Правде, замечаем, что челядин в ней изображен таким же, как и в Краткой Правде. Он — раб, пребывающий в полной власти своего господина, забитое бесправное существо, одним лишь отличающееся от «скота», — речью. Холоп же выглядит иначе. Его положение двойственное: с одной стороны, холоп, подобно челядину, лишен правоспособности, с другой, — наделен правами, заметно ослабляющими «работное ярмо», в которое он угодил. В чем же состояла правоспособность холопа? В статье 66 Пространной Правды сказано: «А послушьства на холопа не складають, но оже не будеть свободного, но по нужи сложити на боярьска тивуна, а на инех не складывати».761 Формулировка довольно противоречивая: запрещая холопу выступать свидетелем, законодатель тут же пробивает брешь в своем запрете, указав на возможность послушества со стороны высшего разряда холопов — боярских тиунов. Достаточно выразительна статья 85, которая определяет: «Ты тяже все судять послухи свободными, будеть ли послух холоп, то холопу на правду не вылазити; но оже хощеть истець, или иметь и, а река тако: по сего речи емлю тя, но яз емлю тя, а не холоп, и емети и на железо; аже обинити и, то емлеть на немь свое; не обинить ли его, платити ему гривна за муку, зане по холопьи речи ял и».762 Составителю статьи пришлось проявить большую изворотливость, чтобы узаконить послушество холопа. Достойно внимания то, что холоп в ней прямо называется послухом.

Указания на послушество холопов сохранила не только Пространная Правда. В житии Андрея Юродивого читаем: «...хлапъ (холоп) онъ видокъ есть былъ».763 Любопытное известие содержит Новгородская Первая летопись, где под 1055 г. говорится: «В сем же лете I клевета бысть на епископа Луку от своего холопа Дудикы, изиде из Новгорода и иде Кыеву, о осуди митрополит Ефрим, и пребысть тамо 3 лета».764 Холоп Дудика, надо полагать, выступил в качестве послуха на митрополичьем суде. По его показаниям и был осужден новгородский епископ.

Приведенные сведения подтверждают предположение о свидетельской практике холопов в Древней Руси. Но право свидетельствовать по суду есть право свободного человека. Холоп, пользующийся элементами этого права, подымался тем самым над остальной массой рабов в частности над челядью, которой было вовсе заказано всякое послушество.

Холопы, как видно из источников, заключали различные сделки по торговле и кредиту. Так, статья 116 Пространной Правды говорит: «Аче же холоп кде куны вложить, а он будеть не ведая вдал, то господину выкупати али лишитися его; ведая ли будеть дал, а кун ему лишился».765 Холоп, следовательно, имел возможность совершать финансовые сделки, не скрывая своего холопства. Бывало так, что господин сам пускал холопа в торг (статья 117): «Аже пустить холопа в торг, а одолжаеть, то выкупати его господину и не лишитися его».766 размышляя по поводу этой статьи, И. И. Смирнов замечал, что упоминаемый ею холоп «определенно свидетельствует о существенно новых чертах в положении самого холопства, ибо, конечно, холоп, посылаемый господином в торг с полномочиями не только торговать, но даже и заключать сделки займа, — это совсем не тот холоп-челядин, который (ст. 38) фигурирует на торгу как предмет купли-продажи, вызывающий ассоциации с там же покупаемым "скотом"».767 И. И. Смирнов тонко уловил различие в положении рабов статей 38 и 117. Но он не сумел отличить челядина от холопа (отсюда у него терминологическое сращение «холоп-челядин»), и это помешало ему правильно и до конца понять суть этого различия, которое заключалось не в приобретении старой категорией рабов (челяди) иного, чем прежде, положения в обществе, а в появлении и развитии новой группы рабов (холопов), пользующихся некоторыми преимуществами по сравнению с другими собратьями-невольниками.

Статьи 116-117 Пространной Правды позволили И. И.Смирнову говорить по поводу холопа, «легально Действующего в различных областях городской экономической жизни», занятого различными видами и формами «экономической деятельности вне господского двора».768 В проникновении столь «оборотистого холопа» (термин Б. А. Романова, повторяемый И. И. Смирновым) в текст Русской Правды И. И. Смирнов узрел «то изменение в реальном экономическом положении холопа которое должно быть поставлено в прямую связь с развитием городов как центров ремесла и торговли и, как следствие этого, развитие товарно-денежного обращения, в том числе и таких его форм, как торговый кредит (зарегистрированный в ст. 48 Пространной Правды) и ростовщичество-резоимство, вызвавшее специальное законодательство Владимира Мономаха—Устав о резах (ст. 53 Пространной Правды)».769 С исследователем можно отчасти согласиться. Развитие городов как центров ремесла и торговли, рост товарно-денежного обращения определили формы «экономической деятельности холопа вне господского двора», тогда как сама по себе его деятельность была обусловлена особенностями холопства как местного института, бывшего следствием той смягченной (сравнительно с челядинством) разновидностью рабства, допускавшего и, быть может, предполагавшего некоторую дееспособность порабощенных,— в прошлом полноправных свободных людей.

Если Пространная Правда, наделяя холопа экономической дееспособностью, лишает его правоспособности в этой сфере, устанавливая ответственность господина за сделки, совершенные им, то договор 1229 г. Смоленска с Ригою и Готским берегом говорит не только о торговой деятельности, но и о правомочии холопа. «Или Немечьскыи гость,— гласит статья 7 договора, — дасть холопу княжю или боярьску, а кто его задницю возметь, то в того Немчичю товар взяти».770 А. А. Зимин полагал, что настоящая статья «восходит к ст. 117 Пространной Правды, говорящей об ответственности хозяина за долги холопа. Однако в ст. 7 мы встречаемся с дальнейшим изменением положения холопа: статья уже знает имущество холопа (задница, останок). Это свидетельствует о расширении его самостоятельности и постепенном изживании рабства на Руси».771 Едва ли статья международного соглашения восходит к Пространной Правде, предназначенной для внутреннего пользования. Источником как статьи 7 договора Смоленска с Ригою и Готским берегом, так и статьи 117 Пространной Правды явилось реальное положение холопов в жизни, характеризуемое их известной самодеятельностью. Статья 7 свидетельствует об имущественных и наследственных правах холопов в Древней Руси, об определенной ответственности холопов перед законом. Во всем этом мы видим не изживание рабства на Руси, как утверждал А. А. Зимин, а отражение своеобразного статуса холопов в древнерусском обществе, отношение последнего к рабам из сограждан, которые по экономической необходимости или каким-нибудь иным соображениям уходили в холопство.

Таким образом, и Русская Правда и другие источники дают основание заключить о наличии у древнерусских холопов элементов дееспособности и правоспособности, отделяющих эту категорию рабов от челяди, лишенной каких бы то ни было прав. Это позволяет отвести замечание А. А. Зимина в наш адрес: «Но так как автору не удалось доказать существования в Пространной Правде каких-либо черт различия в источниках и правовом положении холопства и челядинства, его предположение (об отличие холопов от челяди. — И. Ф.) не может быть принято».772 Как мы только что видели, «черты различия» холопов и челяди отчетливо проступают 11 письменных памятниках, в том числе и в Пространной Правде. Следовательно, нельзя смешивать холопов с челядью. Точно также нельзя смешивать поступление в холопы местных людей с пленением иноземцев и их обращением в рабство. Разные источники происхождения холопства и челядинства по-разному влияли Положение холопов и челядинов в древнерусском обществе, обеспечивая первым некоторые бытовые, экономические и юридические послабления и ставя вторых в очень жесткие и суровые условия.773

Это мнение о челяди и холопах, высказанное нами еще в 1965 г.,774 вызвало неоднозначную-реакцию у историков: и положительную и отрицательную. Об отношении А. А. Зимина мы уже знаем. А вот оценка, Л. В. Черепнина: «Замечания И. Я. Фроянова безусловно остроумны. Но из них никак не вытекает, что челядь состояла только из пленных. Мне кажется, этот тезис надо отвергнуть».775 Зато В. В. Мавродин целиком принял данный тезис: «Источники различают 1) челядина и 2) холопа... Более позднее появление термина "холоп" в источниках объясняется и более поздним применением его по отношению к определенной категории рабов. "Холопы" — рабы. Это ни у кого не вызывает сомнений. Но "холопы"—не "челядь". "Челядь" — это полонянники, в древности иноплеменники. Холопы же вербуются из среды соплеменников, внутри данного общества и являются продуктом тех социальных процессов, которые идут именно внутри данного общества. Поэтому источники холопства иные... Среди источников холопства нет только одного — плена. И это понятно. Пленный становился не холопом, а челядином».776 Разделяет нашу точку зрения и Л. В. Данилова. «К концу Х-ХI в., — пишет она, — плен потерял значение единственного источника пополнения контингента рабов, явственно обозначилось новое явление, отразившее существенные сдвиги в социальной структуре восточного славянства: появилось холопство —рабство соплеменников».777

Примечательный факт: отдельные исследователи, которые не согласились в принципе с нашим подходом к челяди и холопам, вынуждены все же развивать в какой-то части проблемы созвучные нашему взгляду идеи. Так, С. А. Покровский говорит: «С появлением местных социальных источников рабства входит в употребление новый термин — холоп... ».778 У М. Б. Свердлова «основным источником холопства был не плен, а личная зависимость соплеменников, устанавливаемая в результате социально-экономических процессов».779

Холопство являлось одной из форм внутренней эксплуатации, существовавшей в древнерусском обществе, в то время как челядинство было частью системы внешней эксплуатации, возникающей в результате военных столкновений различных племен и народов. В эту систему входило и данничество, к изучению которого мы приступаем.

431 Cм.: Фроянов И.Я. 1) О рабстве в Киевской Руси// Вестник ЛГУ, №2, Серия истории, языка и литературы. Вып. 1, 1965. 2) Киевская Русь. Очерки социально-экономической истории. Л., 1974.

432 Тимощук Б.А. Восточные славяне: от общины к городам. М., 1995, С. 3.

433 См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки общественной историографии. Л., 1990.

434 Тимощук Б.А. Восточные славяне. С. 123-240.

435 Там же. С. 716. Эта вера в особые возможности археологических источников свойственна и другим специалистам. В.П. Даркевич, например, затрагивая спорные вопросы происхождения и развития древнерусских городов, пишет: «При междисциплинарном подходе к изучению древнерусских городов, когда подвергаются сомнению казавшиеся еще вчера нерушимыми догматы, роль археологии с ее практической неисчерпаемостью материалов будет неизменно возрастать» (Даркевич В.П. О некоторых спорных вопросах происхождения и развития древнерусских городов (X-XIII вв)// Город как социокультурное явление исторического процесса/ Отв. ред. Э.В. Сайко. М., 1995, С. 136). Письменные источники, относящиеся к истории восточных славян и Древней Руси далеко не исчерпаны. Прежде всего с их помощью пересматривались и пересматриваются казавшиеся еще недавно незыблемыми представления о ранней истории Руси.

436 Б.А. Тимощук, исходя из археологических материалов, относящихся к восточнославянским поселениям, определяемым как «общинные» и «феодальные» центры (что само по себе достаточно спорно), разворачивает стадиальную картину развития восточнославянского общества VI-XIII вв. Он пишет: «Хронологическая классификация основных типов поселений-общинных центров и поселений-феодальных центров дает возможность разделить историю восточнославянского населения VI – первой половины XIII веков на четыре стадии развития. Для первой стадии с наиболее примитивными формами жизни характерны главным образом неукрепленные общинные центры — большесемейные. В это время появляются более развитые общинные центры-убежища. Начало второй стадии (VIII век) определяется появлением новых укрепленных общинных центров — административно-хозяйственных.В это же время начали формироваться надобщинные («племенные») центры. Не позже IX в. появляются первые городища-святилища. Начало третьей стадии (не позднее IX в) сопровождалось ликвидацией общинных центров и строительством княжеских (государственных) крепостей. Одновременно с ними начали формироваться раннефеодальные города. Основным показателем четвертой стадии (конец XI — первая половина XIII в.) являются частновладельческие феодальные замки-усадьбы. В то же самое время продолжают функционировать — но уже в новом качестве — княжеские крепости и древнерусские города» (Тимощук Б.А. Восточные славяне... С. 124-125). «Хронологическая классификация» поселений восточных славян, произведенная Тимощуком с расчетом на новое слово в науке, целиком вписывается в привычную периодизацию восточнославянского общества.

437 См.: Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному (на материале истории Западной Европы раннего средневековья)// Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1968, кн. 1.

438 Гуревич А.Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии. М., 1967, С. 13.

439 Там же. С.14.

440 Скандинавский сборник. Таллин, 1970, XV, С. 257.

441 Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970, С. 215.

442 Плешкова С. Л. Об учебном пособии «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе» (информация о ходе обсуждения книгиги А. Я. Гуревича)// Вопросы истории. 1970, №9. С.154, 157' I 160, 162, 163.

443 Там же, С. 159.

444 Там же, С. 167.

445 См.: Фроянов И. Я. О возникновении монархии в России Романовых в истории России/ Отв.ред. И. Я. Фроянов. СПб., 1995.

446 Рыбаков Б. А. 1) Обзор общих явлений русской истории середины XIII века// Вопросы истории. 1962. №4. С.42; 2) Древняя Русь: Сказания, былины, летописи. М., 1963. С.57.

447 Рыбаков Б. А. Древняя Русь... С. 61.

448 Рыбаков Б. А. Предпосылки образования древнерусского Государства// Очерки истории СССР. Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР. Отв.ред. Б.А.Рыбаков. М., 1958. С.831. См. также: Рыбаков Б. А. Образование Древнерусского государства с центром в Киеве// Всемирная история/ Гл.ред.Е. М. Жуков. М., 1957. | С.242.

449 Рыбаков Б.А. 1) Новая концепция предыстории Киевской Руси// История СССР. 1981. №2. 2) Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1993. См. также: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. С. 303-305.

450 Ковалевский А.П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921-922 гг. Харьков. 1956, С. 143.

451 Там же.

452"Калинина Т.М. Термин "люди дома" ("ахл ал-байт") у Ибн Фадлана по отношению к обществу русов// Древнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования/ Отв. ред. А.П.Новосельцев. М., 1995. С.137.

453 ПВЛ. М.; Л., 1950. 4.1. С.80.

454 Там же. С.85, 86.

455 См.: Преображенский А. Г. Этимологический словарь русского языка. М., 1959. Т.1. С.138; Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1967. Т.П. С.122; Шанский Н.М и др.). Краткий этимологический словарь русского языка. М., 1971, С.171.

456 Преображенский А. Г. Этимологический словарь... С.138.

457 Фасмер М. Этимологический словарь... С.122.

458 Шанский Н. М. (и др.). Краткий этимологический словарь... С.171.

459 См., напр.: Ключевский В. О. Соч. в девяти томах. М., 1989. Т.VI. С.118, 408; Греков Б. Л. Киевская Русь. М., 1953. С.249; Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С.73; Покровский С. А. Общественный строй Древнерусского государства// Труды Всесоюз. заочн. юридич. ин-та. 1970. Т.XIV. С.137.

460 Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси, Л., 1983, С. 187.

461 Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. 1939. С.121.

462 Калачов Н.В. О значении изгоев и состоянии изгойства в Древней Руси// Архив историко-юридических сведений, относятся до истории России. М., 1850. Кн.1. С. 57-72.

463 Аксаков К. С. Родовое или общественное явление было изгой?// Полн. собр. соч. М., 1889. Т.1. С.43.

464 Сергеевич В. И. Русские юридические древности. СПб., Т.1. С.275.

465 Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 250.

466 Там же.

467 Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986. С.174.

468 См.: Филин Ф.П. Лексика русского литературного языка древнекиевской эпохи (по материалам летописей)// Учен. зап. Лен. гос. пед. инст. им. А.И. Герцена. Т. 80, Л., 1949, С. 234.

469 Там же.

470 См.: Ковалевский М. Современный обычай и древний закон. Обычное право осетин в историко-сравнительном освещении. М., 1886. Т.2. С.170-171.

471 Гальперин С Л. Очерки первобытного права. СПб., 1893. С. 45. Как показывает внимательное изучение фактического материала, прежде всего этнографического, у первобытных народов: «сила обычаев и племенных традиций, регулирующих жизнь и понятие человека, очень велика; они касаются всех сторон жизни, правил участия в производительной деятельности и разделе добычи, брачных порядков, взаимоотношений полов, повиновения старикам, междуобщинных отношений и пр. Не то что невозможно нарушение обычая — оно возможно и оно случается. Личность не порабощена в настоящем смысле слова; человек может восстать против обычая во имя личной склонности, симпатии или антипатии, такие случаи засвидетельствованы. Но в возникающем неизбежно конфликте победа всегда остается за коллективом и за ограждающим интересы коллектива обычаем. Любой протест индивида против обычая обречен на неудачу. Да эти протесты, очевидно, бывали редко. Повседневная жизнь первобытной общины текла по ровной колее, освященной традициями, стариной, обычаем» (История первобытного общества. Эпоха первобытной общины/ Отв. ред. Ю. В. Бромлей. М., 1986. С.546). Отсюда ясно, что и наказания в виде изгойства-изгнания были не столь часты. Следовательно, говорить о массовости изгойства не приходится.

472 Там же. С. Д. Гальперин сравнивал изгойство и с кавказским абречеством. — Там же. С.140.

473 Там же.

474 Греков Б. Д. Киевская Русь. С.250.

475 Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С. 120, 121.

476 Рыбаков Б. А. Древнаяя Русь... С.61.

477 См.: Фроянов И. Я. Мятежный Новгород: Очерки истории госарственности, социальной и политической борьбы конца IX-НачалаХIII столетия. СПб., 1992. С.164-167.

478 Это «княжие мужи» гридин, ябетник мечник, пришедший со cтороны в Киев или Новгород «купчина». Сюда же относились русин, или житель Южной Руси, оказавшийся в Новгороде, и словенин, житель Новгородской земли, находящийся в Киеве (см.: Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. Т. 1. Киевская Русь. С. 184; Фроянов И.Я. Мятежный Новгород... С.1 66. Ср.: Зимин А.А. Феодальная государственность и Русская Правда// Исторические записки. 76. 1965. С. 246). Все они не имели поддержки и защиты родственников, обозначенных в начальной части статьи 1 Правды Ярослава, поскольку одни не ийели широкого круга родственников, а другие были на чужбине, вдали от них.

479 Греков Б. Д. Киевская Русь. С.250.

480 См. напр.: Рубинштейн Н.Л. Древнейшая Правда и вопросы дофеодального строя Киевской Руси// Археографический ежегодник за 1964 год/ Отв. ред. М.Н. Тихомиров, М., 1965, С. 5.

481 См.: Ланге Н. Исследования об уголовном праве Русской Правды. СПб, 1860, С. 102; Фроянов И.Я. Мятежный Новгород... С. 166.

482 Правда Русская. 1. Тексты. М.; Л., 1940. С.70.

483 Русская Правда/ Под ред.Б. Д. Грекова. М.; Л., 1934. С.4, Прим. 2. Догадка о вставке со слов «аще будет русин» высказывалась и ранее, в частности, Л. Гетцем. В противном случае, по Гетцу мы имели бы «перечисление отдельных состояний (сословий) среди русов и отличие варягорусов от новгородцев как русов от нерусов, если воспринимать "словенина" как "неруса"». Вот почему эту часть ст.1 он принимал «за позднее добавление к перекальному составу древнейшей редакции», где первоначально говорилось о «тяжелейшем увечье, убийстве в двух случаях, когда решалась кровавая месть, или когда она заменялась выплатой штрафа». а далее шел текст о простых увечьях. - Goetz L.K. Das Russische Recht. (Русская Правда). Bd.I., Die Alteste Redaktion des russischen Rechtes. Stuttgart, 1910, S. 129-131.

484 Греков Б. Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. 1937. С.69. См. также: Греков Б. Д. Киевская Русь. С.250.

485 Правда Русская. Учебное пособие. М.; Л., 1940. С.37.

486 Тихомиров М. II. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов. М.; Л., 1941. С.49, 74-78.

487 Там же. С. 75.

488 Памятники русского права. М., 1952, Вып. 1, С. 85.

489 Там же. С. 85-86.

490 Там же. С. 86.

491 Там же. С. 86-87.

492 3имин А. А. Феодальная государственность... С.245-246.

493 Там же. С.246, прим.78.

494 Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда// Новосельцев А. П. [и др.]. Древнерус. государство и его международное значение. М., 1965. С.133. Упоминание в конце статьи 40 гривен послужило признаком вставки и для М. Н. Тихомирова, —См.: Тихомиров М. П. Пособие изучения Русской Правды С.75.

495 Там же. С.134.

496 Свердлов М. Б. От закона Русского к Русской Правде. 1988. С. 33, прим.7.

497 Там же. С. 33.

498 Этим соображением поделился с нами в устной беседе известный специалист в области древнерусского языка проф.В. В. Колесов,за что автор выражает ему свою признательность.

499 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С.33-35.

500 НПЛ. м.; Л., 1950. С.174-175.

501 Зимин А.А. Феодальная государственность... С.245.

502 Там же. С.245-246.

503 Карамзин Н.М. История Государства Российского. М., 1991 Т.II-III. С.10.

504 Соловьев С. М. Соч. в восемнадцати книгах. М., 1988. Кн С.199.

505 Там же. С.200.

506 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т.II. Стб.654-655.

507 ПСРЛ. Пг., 1915. Т.IV, ч.1. Вып.1. С.106.

508 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского

языка. СПб., 1903. Т.III. Стб.1193.

509 НПЛ.167.

510 ПВЛ. Ч.1. С.131.

511 Там же.

512 Там же. С. 122. Еще более выразительный слог в Новгородской летописи: «Изяслав же иде в Ляхы с имением многым и с уповая богатством многым, глаголя, яко "сим налезу вой",еже все взяша Ляхове у него, показавше ему путь от себе». — НПЛ. С. 197-198.

513 Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси: Очерки истории Х-ХII столетий. СПб., 1909. С.278-279.

514 Юшков С. В. Очерки... С.122.

515 Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IХ-ХI веков. М., 1993. С.143. А. В. Назаренко, применяя в переводе термин «рабы» (см. также: Назаренко А. В. События 1017 г. в немецкой хронике начала XI в. и русской летописи// Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1980 год/ Отв.ред. В. Т. Пашуто. М., 1981. С.185, прим.36), в комментариях неожиданно заявляет, будто у Титмара речь идет «не о "беглых", а о спасающихся бегством" крестьянах окрестных сел, собиравшихся, как это обычно бывало, в городе во время нападения кочевников и, естественно, принимавших участие в их отражении» (Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники... С.201). Не вполне оправданным является замечание А. В. Назаренко, что аналогичный его переводу текст содержится в работах М. Б. Свердлова (там Однако у М. Б. Свердлова значатся сервы, а не рабы (Свердлов М. Б. Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Германия. IX-первая половина XII в. М., 1989. С.69). В сервах он усматривает «зависимых крестьян», прибегая к чересчур вольным предположениям. Указав на то, что термин «servus» неоднократно встречается в хронике Титмара и «используется в обычном онимании в значении "раб"», М.Б.Свердлов в случае с киевскими сервами делает исключение, приводя ряд сомнительных доводов (там же. С.97-98). В итоге у него сервы, бежавшие в Киев,— это челядь, холопы, закупы, рядовичи, изгои, что совершенно бездоказательно (там же. С.98). Мы остаемся с теми исследователями, которые считали, что Титмар говорил о беглых рабах. — См., напр.: Грушевьский М. Виiмки з жерел до iсторii Украiни-Руси до половини XI вiка. Львiв, 1895. С.97; Ильин Н.Н. Летописная статья 6523 года и ее источники. (Опыт анализа). М., 1957. С-127, Зимин А. А. Холопы на Руси (с древнейших времен до конца XV в.)-М., 1973. С.46; Котляр Н. Ф. Формирование территории и возникновение городов Галицко-Волынской Руси IХ-ХIII вв. Киев, 1985, С.11.

516 Там же.

517 Б. А. Рыбаков пишет, опираясь, надо полагать, на рассказ Титмара, что «к Владимиру бежали холопы со всех концов Руси»(Рыбаков Б. А. Древняя Русь... С.61). С этим нельзя согласиться, ибо холопство тогда, как мы покажем ниже, только зародилось и разряд холопов был малочисленным. В другой своей книге Б.А.Рыбаков иначе толкует известия Титмара, полагая, будто «беглые рабы» в его описании есть, «очевидно, те изгои, котор со всех концов Руси стекались в города и попадали здесь то в дружину, то в дворцовые слуги феодалов» (Рыбаков Б. А. Киевская Русь... С. 411) Но изгои — не рабы, а «выходцы из общин, порвавшие связи с прошлым и еще не нашедшие своего места в жизни». Это — мысль самого Б.А. Рыбакова (там же, С. 406). Тут, как говоритя, концы с концами не сходятся. Н.Ф. Котляр, усматривающий в сервах Титмара рабов, рассуждает о беглых холопах и челяди, не видя, следовательно, никакого различия между ними,- Котляр Н.Ф. Формирование территории... С. 11.

518 Котляр Н.Ф. Формирование территории... С. 11.

519 Правда Русская. 1. Тексты. С.70.

520 Аксаков К. С. Полн. собр. соч. Т.1. С.105.

521 Зимин А. А. Феодальная государственность... С.231. Указание на большую семью находил в статье 1 Древнейшей Правды и Б. Д. Греков,—Греков Б. Д. 1) Киевская Русь. С.106; 2) Полица: Опыт изучения общественных отношений в Полице XV-XVII вв.// Избранные труды. М., 1957. Т.1. С.162; 3) Большая семья и вервь Русской Правды и Полицкого статута// Избранные труды. М.,1959. Т.II. С.573.

522 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. JI., 1974. С.33-35. О том, что Древнейшая Правда дает не просто перечень родичей, а изображает семьи, свидетельствуют реликты кровной мести Галичины, исследованные В.Ф.Инкиным. Ученый замечает: «Круг родичей, которые обыкновенно имели право мстить или получать вознаграждение за голову родича, ограничивался теми рамками, в каких сушествовала и продолжала существовать на данной территории до конца XIX в. неразделенная семья в своей последней исторической cтадии». — Инкин В. Ф. Hoвi матерiали до коментування статей «Руской Правди» про мужебiйство та помсту// Вiстник Львiвськ. Ун-ту. Серiя iсторична. 1970, №6. С.89.

523 Тихомиров М.Н. Древнерусские города... М., 1946, С. 27.

524 Тихомиров М.Н. Древнерусские города... М., 1956, С. 47.

525 Там же, С. 44, 51.

526 Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси ХI-ХIII вв. М., 1955. С.39-40.

527 Алексеев Л. В. Полоцкая земля. М., 1966. С.133.

528 Тимощук Б. А. Восточные славяне: От общины к городам. 1995. С. 104.

529 Там же, С. 106.

530 Там же.

531 См.: Фроянов И.Я. Спорные вопросы образования городов на Руси// Историческая этнография. Межвузовский сб./ Отв. ред. Р.Ф. Итс. Л., 1985, С. 108-117. См. также: Древняя Русь. Город, замок, село. М., 1985, С. 44-45.

532 Тимощук Б.А. Восточные славяне... С. 114.

533 Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания. С. 39-40.

534 Там же. С.40; Котляр Н.Ф. Формирование территории. С.11.

535 См.: Рыбаков Б. А. Торговля и торговые пути// История культуры Древней Руси. М.; Л., 1948. Т.1. С.350-363; Фехнер М. В К вопросу об экономических связях древнерусской деревни// Очерки по истории русской деревни Х-ХIII вв. М., 1959. С.173; Шапиро А. Л. Проблемы социально-экономической истории Руси XIV-XVI вв. Л., 1977. С.87.

536 См.: Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С. 51; Алексеев Л. В. 1) О древнем Смоленске//СА. 1977. 1977, №1. С. 84; 2) Смоленская земля в IХ-ХIII вв.: Очерки истории Смоленщины и Восточной Белоруссии. М., 1980. С. 136, 141, 144, 146; Дубов И. В. 1) К проблеме «переноса» городов в Древней Руси// Генезис и развитие феодализма в России: Проблемы историографии. Межвузовский сб. К 75-летию со дня рождения проф.В. В. Мавродина/ Отв.ред. В.А.Ежов, И. Я. Фроянов. Л., 1983. С.70-82; 2) Новые источники по истории Древней Руси. Л., 1990. С.13-14.

537 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства С.51.

538 Там же.

539 Там же.

540 Дубов И.В. К проблеме «переноса» городов... С. 80.

541 Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988, С. 39-40.

542 См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980, С. 233-234.

543 Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. Т.1. Киевская Русь. М., 1938. С.62.

544 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С.21-24.

545 Там же. С.232-243. См. также: Фроянов И. Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси.

546 А. Е. Пресняков прав, говоря о том, что городские волости-земли, возникая на обломках «племенного быта», разрушали его. Но вместе с тем они и вырастали из него. Эти противоречивые тенденции не сиключали друг друга, как считал А.Е. Пресняков, а находились в диалектическом едиснтве.

547 Греков Б. Д. Киевская Русь. С. 353; Свердлов М. Б. Образованиее древнерусского государства (Историографические заметки)// Важнейшие государства Восточной Европы. Материалы и исследования. 1992-1993 годы/ Отв.ред. А.П.Новосельцев. М., 1995. С. 13.

548 Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949. С. 102-104; Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С.160-164.

549 Мавродин В. В., Фроянов И. Я. «Старцы градские» на Руси Х в. Культура средневековой Руси. Л., 1974, С. 30, 32.

550 См.: ПВЛ. Ч.1. С.74, 85.

551 См.: Свердлов М.Б. Латиноязычные источники по историй Древней Руси. Германия. IX-первая половина XII в. С. 50.

552 Мавродин В. В., Фроянов И. Я. «Старцы градские»... С.32. Нет никаких оснований видеть, подобно С.В.Бахрушину, в старцах градских нарождающийся во времена князя Владимира «класс крупных землевладельцев» — «потомков "добрых" племенных князей» (Бахрушин С. В. «Держава Рюриковичей»/ Вестник древней истории. 2. М., 1938. С.96). Старцы градские были представителями старой родоплеменной верхушки, управлявшей восточнославянским обществом, причем лицами некняжеского звания и достоинства. Их история в княжение Владимира не начиналась, а заканчивалась.

553 ПВЛ. Ч.1. С.86.

554 НПЛ. С.167.

555 ПСРЛ. СПб., 1862. Т.IX. С.67.

556 ПВЛ, М., Л., Ч. 2, 1950. Приложения. Статьи и комментарии Д.С. Лихачева. С. 349. Далее — ПВЛ. Ч. 2.

557 Зимин А.А. Феодальная государственность... С. 244.

557а В другой работе А.А. Зимин будет говорить о том, что Владимир вместе с дружинниками думал «о новых условиях хозяйственного устройства дружины». - Зимин. А.А. Холопы на Руси... С. 53.

558 Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 152.

559 Там же. С.154.

560 См. с.401-402 настоящей книги.

561 Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 153.

562 Там же. С. 153-154.

563 Правда Русская. Учебное пособие. С.57.

564 См.: Правда Русская. 1. Тексты. С.347, 372

565 Греков Б. Л. Киевская Русь. С.554, прим.1.

566 См. напр.: Бахрушин С.В. Держава Рюриковичей. С. 96; Мавродин В.В. Образование древнерусского государства. Л., 1945. С. 305; Толочко П.П. Iсторичнi портрети. Iз iсторii давньоруськоi европейськоi полiтики X-XII ст. Киiв. 1990. С. 66.

567 Пашуто В.Т. Черты политического строя Древней Руси// Новосельцев А.П. (и др.) Древнерусское госудасртво и его международное значение. М., 1965, С. 16.

568 Пресняков А.В. Княжое право... С. 238.

569 Ключевский В.О. Боярская дума Древней Руси. М., 1902, С. 15.

570 Соловьев С.М. Соч. в воемнадцати книгах. М., 1988. Кн. 1, С. 219.

571 См. напр.: Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. М., 1865. Кн. 1, С. 77; Дювернуа Н. Источники права и суд в Древней Руси. Опыты по истории русского гражданского права. М., 1869. С. 117; Павлов-Сильванский Н.П. Государевы служивые люди. СПб., 1898. С.6.

572 Карамзин Н.М. История государства российского. М., 1989. Т.1, С. 157.

573 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 26, 27.

574 Довнар-Запольский М.В. Князь, его дума и администрация// Русская история в очерках и статьях. М., б/г., Т. 1, С. 254.

575 См.: Фроянов И. Я. О возникновении монархии в России// Дом Романовых в истории России/ Отв.ред. И. Я. Фроянов. 1995. С.25-26.

576 Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. 2) Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. 3) Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. 4) О возникновении монархии в России.

577 Васильевский В.Г. Труды. СПб., 1908. Т.1, С. 4-5.

578 ПВЛ. Ч.1. С.31.

579 Карамзин Н.М. История Государства Российского. М., 1989. Т.1. С.111. Согласно С.А.Плетневой, печенеги лишь «подошли к границам Руси». — Плетнева С. А. Печенеги, торки, половцы// Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981. С.214.

580 Н. М.Карамзин предполагал, что печенеги «думали ограбить Киев» (Карамзин Н.М. История Государства Российского. С.112). Летописный текст не дает оснований для такого предположения.

581 Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 107.

582 По словам Н.М. Карамзина, печенеги, «встреченные сильным войском, не захотели отведать счастия в битве, и мирно удалились в Бессарабию или Молдавию...». — Карамзин Н. М. История государства Российского. Т.1. С.112.

583 ПВЛ. 4.1. С.32. В Ипатьевском списке Повести временных лет имеем ту же запись: «Игорь же воеваша на Печенегы» ПСРЛ. М., 1962. Т.II. Стб.32. См. также: Татищев В.Н. История Российская в семи томах. М.; Л., 1963. Т.Н. С.39; М.; Л., I964. Т.IV. С.119.

584 5в«По мнению С.А.Плетневой, русские в борьбе с печенегами «ограничивались только охраной границы и постепенным перенесением ее к югу (от Стугны при Владимире до Роси при Ярославле). В глубь степи походов не организовывалось. Даже окончательный разгром печенегов в 1036 г. Ярославом произошел под стенами Киева, во время наступления печенегов на Русь. Объясняется это, по-видимому, тем, что у печенегов не было постоянных кочевок. Для них был характерен первый, наиболее архаичный способ кочевания— таборный. .. При этом способе кочевания народ кочует круглый год, передвигаясь по степи и летом и зимой. При таком образе жизни они были практически неуловимы, и поэтому походы в степь теряли смысл» (Плетнева С. А. Половецкая земля// Древнерусские княжества Х-ХШ вв. М., 1975. С.263-264. См. также: Плетнева С. А. Кочевники средневековья: Поиски исторических закономерностей. М., 1982. С.134). Найти печенегов в степях при их образе жизни, о котором пишет С. А. Плетнева, было, наверное, сложно, но никак не безнадежно. Ведь летопись говорит о нападении именно Игоря на печенегов, и с этим исследователю надлежит считаться. С.А.Плетнева, на наш взгляд, преувеличивает «неуловимость» печенегов. Вспомним, какую четкую роспись землям с живущими на них печенежскими племенами дал Константин Багрянородный, включая и соседние с Русью: «фема Харавои соседит с Росией, а фема Иавдиертим соседит с подплатежными стране Росии местностями, с ультинами, дервленинами, лензанинами и прочими славянами» (Константин Багрянородный. Об управлении Империей. М., 1989. С.157). Известно, что некий Варяжко советовал князю Ярополку бежать к печенегам (ПВЛ. 4.1. С.55). Значит, найти их можно было. Сам Варяжко бежал к печенегам и добрался до них (Там же). К печенегам бежал и князь Святополк, спасаясь °т Ярослава Мудрого (Там же. С.97). Наконец, Бруно Квертфуртский, замысливший обратить печенегов в христианство, находит их без особого труда (Свердлов М. Б. Латиноязычные источники по истории Древней Руси... С.50-51). Судя по рассказу Бруно, князь Владимир примерно знал, когда и где тот встретит печенегов. Это следует из слов князя, переданных Бруно одним из русских старейшин: «Я проводил тебя [туда], где кончается земля моя и начинается вражеская. Богом прошу, не погуби [свою] юную жизнь к моему позору. Знаю, завтра до третьего часа без пользы, без причины тебе суждено вкусить горькую смерть» (Там же. С.50). Все эти факты говорят, что «неуловимость» печенегов, о которой повествует С. А. Плетнева, была относительной. Добавим к этому, что сама С. А. Плетнева в одной из своих давних работ писала о походе в 920 г. князя Игоря в степь. — Плетнева С. А. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях// МИА. 1958, №62. С.215.

585 Карамзин Н. М . История Государства Российского. Т. 1. С. 112.

586 ПВЛ. 4.1. С.33-34.

587 Там же. С.34.

588 Каргалов В. В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси: Феодальная Русь и кочевники. М., 1967. С.26.

589 Голубовский П. Печенеги, торки и половцы до нашествия татар. История южнорусских степей IХ-ХIII вв. Киев, 1884. С.68.

590 Константин Багрянородный. Об управлении Империей. С.37,

591 Плетнева С. А. Печенеги, торки и половцы... С.215.

592 Расовский Л. А. Печенеги, торки и берендеи на Руси и в истории. Сборник статей по археологии и византиноведению, издаваемый Институтом им. Н. П. Кондакова. Прага, 1933. IV. С.З.

593 ПВЛ. 4.1. С.47.

594 Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. С.323.

595 ПВЛ. Ч.П. С.312.

596 Плетнева С. А. Печенеги, торки и половцы... С.216.

597 Котляр Н. Ф., Смолий В. А. История в жизнеописаниях. Киев, 1990. С.60 .

598 Каргалов В. В. Внешнеполитические факторы.. . С.26, прим. 2.

599 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. С. 273

600 ПВЛ.Ч.1. С.47-48.

601 Там же. С. 45, 51.

602 Там же. С. 87.

603 Там же. С. 83.

604 Толочко П. П. Iсторични портрети: Iз iсторiї давньоруської i европейської полiтики Х-ХП ст. Київ, 1990. С.31.

605 ПВЛ. 4.1. С.83.

606 Мавродиy В. В. Образование Древнерусского государства. С. 304.

607 Голубовский П. Печенеги, торки и половцы... С. 74-75.

608 См.: ПВЛ. 4.1. С.85, 87.

609 Свердлов М. Б. Латиноязычные источники... С.68, 92.

610 Там же. С.51, 56.

611 Толочко П. П. Древняя Русь: Очерки социально-политической истории. Киев, 1987. С. 51.

612 См.: Фроянов И. Я. К истории зарождения Русского государства // Из истории Византии и византиноведения. Межвузовск. сб. / Отв. ред. Г. Л. Курбатов. Л., 1991.

613 ПВЛ. 4.1. С.83. «В летописном рассказе о заселении вновь построенных порубежных крепостей, — пишет П. П. Толочко, — некоторое недоумение вызывает список племен, представителям которых было оказано столь высокое доверие: словене, кривичи, вятичи и чудь. Что это —попытка киевского правительства мобилизовать для нужд обороны Русской земли силы других восточнославянских и неславянских племен? Ответить на этот вопрос можно вполне удовлетворительно, но вряд ли этот ответ будет исчерпывающим Привлекая от перечисленных племен "мужей лучших" для постоянного жительства в южнорусских крепостях, Владимир преследовал также цель создания здесь своеобразного противовеса местному боярству. Не исключено, что летопись имеет в виду людей, так или иначе связанных с князем и его окружением, т. е. "своих людей' , на которых можно было положиться» (Толочко П. П. Древняя Русь С.51). Если придерживаться строго летописного рассказа, то надо сказать, что он ни о чем другом не говорит, как только лишь о заселении южных городов-крепостей «лучшими мужами» северных племен. Догадка исследователя о том, что эти «мужи» были связаны с князем и его окружением, что они должны были стать противовесом «местному боярству», не имеет под собой никаких реальных оснований.

614 Там же. С. 87.

615 Там же. С. 85.

616 Там же. С. 87. Известия иностранцев о великом богатстве Владимира, о неописуемо богатой княжеской казне (Свердлов М. Б. Латиноязычные источники. . . С. 50, 69; Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX – XI вв. М., 1993. С. 143.) следует считать преувеличением, диссонирующим упомянутому летописному сообщению. В обстановке войны с печенегами «без перестани», носившей со стороны Руси оборонительный характер и требовавшей огромных затрат, княжеская казна вряд ли могла быть полной.

617 Голубовский П. В. Печенеги, торки и половцы... С.68-69.

618 Там же. С.70-71.

619 Толстов С. П. По следам древнехорезмийской цивилизации. М.; Л., 1948. С. 262.

620 Каргалов В. В. Внешнеполитические факторы. . . С. 28.

621 Об этом узнаем из сочинения Константина Багрянородного, где обозначены границы различных печенежских «фем». - Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 157.

622 ПВЛ. 4.1. С.56.

623 См.: Фроянов И. Я. 1) Об историческом значении «крещения Руси» // Генезис и развитие феодализма в России: Проблемы идеологии и культуры. Межвузовск. сб. К 80-летию проф.В. В. Мавродина / Отв. ред. И. Я. Фроянов. Л., 1987. С.50-53; 2) Начало христианства на Руси // Курбатов Г. Л., Фролов Э. Д., Фроянов И. Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. Л., С. 228-230; 3) Древняя Русь: Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995. С. 83.

624 Фроянов И. Я. 1) Об историческом значении. . . С. 53; 2) Начало христианства... С. 230; 3) Древняя Русь... С. 84.

625 Юшков С. В. Русская Правда. Происхождение, источники, ее значение. М., 1950. С. 251.

626 ПВЛ. Ч. 1. С. 86-87.

627 ПСРЛ. Т. IX. СПб., 1862. С.67.

628 Там же. С. 69.

629 Рассказ о Могуте, сходный с записью Никоновской летописи, содержится и в Истории Российской В. Н. Татищева (см.: Татищев В. Н. История Российская в семи томах. М.; Л., 1963. Т. II. С.69; М.; Л., 1964. Т. IV. С.142). Н. М. Карамзин относил этот рассказ к «нехитрым вымыслам» никоновского летописца, который верили историки и «включали их в свое повествование» (Карамзин Н. М. История Государства Российского в двенадцати томах М., 1989. Т.1. С. 297, прим. 483). С доверием воспринимал летописное сообщение о Могуте С. М. Соловьев. Он писал: «Летопись говорит об умножении разбойников, и сохранилось имя одного из них — Могута, который был пойман в 1008 году и покался в доме у митрополита» (Соловьев С М. Соч. Кн. 1. С. 193). Использовал в своих построениях «рассказ о разбойнике Могуте» и В. О. Ключевский. — Ключевский В. О. Боярская Дума древней Руси. М., 1902. С. 534.

630 ПВЛ. Ч.П. С.350.

631 Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 67.

632 Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 1. С. 158.

633 Там же. С. 296, прим. 478.

634 Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главах деятелей. В 3-х кн. М., 1990. Кн. 1. С. 6.

635 Костомаров Н. И. Предания первоначальной русской летописи в соображениях с русскими народными преданиями в песнях, сказках и обычаях // Исторические монографии и исследования. СПб.; М., 1881. Т. 13. С. 168-169.

636 Соловьев С. М. Соч. Кн. 1. С. 193 .

637 Мавродин В. В Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 344. См. также: Мавродин В. В. Очерки истории Древнерусское государство. М., 1956. С. 150-151.

638 Пашуто В. В. Древняя Русь конца IX-начала XII в. //Всемирная история / Отв. ред. Н. А. Сидорова. М., 1957. Т. III. С. 255.

639 Зимин А. А. Феодальная государственность... С.243.

640 Зимин А. А. Холопы на Руси... С.68.

641 Там же. С.53.

642 3имин А. А. Феодальная государственность... С.244.

643 Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда// Новосельцев А. П. [и др.]. ДревнерУс' ское государство и его международное значение. М., 1965. С.152

644 Там же. С.153. В другой работе Л. В. Черепнин пишет: «Одной из форм социального протеста против феодализации являлись вооруженные нападения крестьян на представителей господствующего класса — "разбои". В летописи содержится рассказ о мерах принятых князем Владимиром Святославичем в 996 г. в целях искоренения этого явления». — Черепнин Л. В. Формирование крестьянства на Руси // История крестьянства в Европе. Эпоха Феодализма. Т. 1. Формирование феодально-зависимого крестьянства / Отв. ред. 3. В. Удальцова. М., 1985. С. 346.

645 Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 88.

646 Свердлов М. Б. От Закона Русского к Русской Правде. М., С. 78.

647 Там же. С .80.

648 Там же. С. 80-81.

649 См.: Рыбаков Б. А. 1) Обзор общих явлений русской истории IX-середины XIII века // Вопросы истории. 1962, №4. С. 42; 2) Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963. С. 57; Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической

истории. Л., 1974. С. 19-26.

650 Буганов В. И. Очерки истории классовой борьбы в России ХI-ХVIII вв. М., 1986. С.14.

651 Рыбаков Б. А. Древняя Русь. . . С. 75.

652 Там же. С. 73.

653 ПВЛ. Ч.П. С. 350.

654 Свердлов М. Б. От Закона Русского... С. 79. В научной литературе существуют и другие истолкования летописной записи 996 г. о разбоях. — См., напр.: Ключевский В. О. Боярская Дума.. С. 532-534; Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. Т. 1. С. 202-204; Goetz L. K. Das Russishe Recht. Вd. 1. S. 193-211; Щепкин Е. Н. Варяжская вира. Одесса, 1915. С. 102-103.

655 Там же. С. 79. См. также: Зимин А. А. 1) Феодальная государственность. . . С. 244; 2) Холопы на Руси... С. 53.

656 Черепнин Л .В. Общественно-политические отношения. . С. 132. Ср.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С.28-29.

657 В. О. Ключевский считал, что речь в данном случае идет не о смертной казни, а о «каком-то правительственном наказании» (Ключевский В. О. Боярская Дума. . . С. 533). Но вряд ли «какое-то правительственное наказание» могло ассоциироваться у Владимира с «грехом». А ведь именно боязнь греха удерживала, если верить летописцу, князя от казни разбойников. По понятиям времени, казнить человека — значит совершить душегубство, т. е. впасть в великий грех. Недаром Мономах, наставляя детей своих и всех, кто прочитает его «грамотицю», говорил: «Ни права, ни крива не убивайте, ни повелевайте убити его. Аще будеть повинен смерти не погубляйте никакоя же хрестьяны». — ПВЛ. 4.1. С. 157.

658 См. с.215-217 настоящей книги.

659 См.: Гуревич А. Я. 1) Свободное крестьянство феодальной Норвегии. М., 1967. С. 10; 2) Норвежское общество в раннее средневековье: Проблемы социального строя и культуры. М., 1977. С. 89.

660 Бахрушин С. В. Некоторые вопросы истории Киевской Руси // Историк-марксист. 1937, №3. С. 170. В другой раз С. В. Бахрушин писал: «Самый термин "холоп" появляется только в XI веке» Бахрушин С. В. О работе А. И. Яковлева «Холопство и холопы Московском государстве XVII в.» // Большевик. 1945, №3-4. С. 67.

661 Зимин А. А. Холопы на Руси... С.67.

662 Пьянков А. П. Холопство на Руси до образования централизованного государства // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1965 г./ Отв. ред. В. К. Яцунский. М., 1970. С. 45.

663 Зимин А. А. Холопы на Руси... С. 67-68. Ср.: Свердлов 1) Челядь и холопы в Древней Руси // Вопросы истории. 1982. С. 50; 2) Структура и генезис феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 155.

664 Памятники русского права. М., 1952. Вып.1. С. 93.

665 Черепнин Л. В Русь. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX-XV вв. // Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма (Закавказье, Средняя Азия, Русь, Прибалтика). М., 1972. С. 186. См. также Черепнин Л. В. Из истории формирования класса феодально-зависимого крестьянства на Руси // Исторические записки. 56. 1956. С. 257.

666 Черепнин Л . В. Из истории формирования. . . С. 257.

667 Пьянков А. П Холопство на Руси. . . С. 45.

668 Свердлов М.Б. Челядь и холопы. . . С. 56.

669 Впрочем, «новизна» ее в том, что автор, вопреки очевидным фактам и предшествующей историографии, не желает видеть в холопах рабов, изображая их аморфным классом-сословием, куда входили «люди разных общественных состояний», которых объединяло одно: феодальная зависимость (Свердлов М. Б. 1) Челядь и холопы... С. 52, 53; 2) Генезис и структура... С. 169). Здесь Свердлов повторяет С. В. Бахрушина, правда, без ссылок на последнего. У С. В. Бахрушина читаем: «Холопство характерно для эпохи феодальной и не может быть отождествляемо с рабством. Это одна из форм феодальной зависимости» (Бахрушин С. В. О работе А. И. Яковлева... С. 74). Идею М. Б. Свердлова о нерабском характере холопства в Древней Руси подверг убедительной критике А. Л. Шапиро. Он, в частности, замечал: «Если последовать М. Б. Свердловым и толковать холопов Киевской Руси как "сословие феодально-зависимого населения", пришлось бы предположить, что в условиях развитых феодальных отношений в ХIV-ХVII вв. немалая часть этого феодально-зависимого сословия превращалась в рабов на пашне своего господина, лишенных средств производства и принадлежавших холоповладельцу. Подобная эволюция холопства оказалась бы в полном противоречии с ходом социально-экономического развития страны. Однако, в жизни этого противоречия не было, ибо экономические и юридические черты рабского состояния были, несомненно, присущи значительной части холопов Киевской Руси». – Шапиро А. Л. Русское крестьянство перед закрепощением (XIV – XVI вв.). Л., 1987. С. 237-238.

670 Яковлев А. И. Холопство и холопы в Московском государстве XVII в. М.; Л., 1943. Т. 1. С. 12-13.

671 Там же. С. 14.

672 Там же.

673 Там же. С. 14-15.

674 Там же. С. 15.

675 См.: Исторический журнал. 1944, № 10-11. С. 120-121. Стольже энергично выступил против подобного словопроизводства и С. В. Бахрушин, который писал: «Особенно нелепо и необоснованно утверждение А. И. Яковлева, будто слово "холоп" есть видозменение слова "славянин". Автор делает этот "вывод" на основании совершенно произвольного фонетического толкования греческого слова "сфлабос" (славянин), чешского "хлап" и польского "хлоп", перенесенного в XI веке польскими пленниками в Киевскую Русь, где этот термин получил значение раба-земледельца. Это недопустимое с научной точки зрения сближение автор стремится объяснить происшедшим якобы процессом "инстинктивной переработки" неблагозвучных звуковых сочетаний в благозвучные». – Бахрушин С. В. О работе А. И. Яковлева. . . С. 77 .

676 Зимин А. А. Холопы на Руси. .. С.66.

677 См. с. 106-124 настоящей книги.

678 Зимин А. А. Холопы на Руси. .. С.66.

679 Шанский Н. М., Иванов В. В., Шанская Т. В. Краткий этимологический словарь русского языка. М., 1971. С.481.

680 Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1973, Т. IV. С. 257; Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. В 2-х т. М., 1993. Т. II. С. 348-349.

681 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. М., 1956. С. 551; Українсько-росiйский словник. Київ, 1965. С. 999.

682 Свердлов М. Б. Генезис и структура. . . С. 155-156.

683 Свердлов М. Б. Челядь и холопы.. . С. 50.

684 Свердлов М. Б. Челядь и холопы.. . С. 155.

685 Свердлов М. Б. Челядь и холопы.. . С. 51.

686 См.: Львов А. С. Лексика "Повести временных лет". М., 1975. С. 252.

687 Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси. С. 166-167.

688 Там же.

689 ПВЛ. Ч. 1. С. 68.

690 Зимин А. А. Холопы на Руси... С. 66.

691 Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С.147.

692 Правда Русская. 1. Тексты. М.; Л., 1940. С. 71.

693 Там же. С. 112.

694 См.: Романов Б. А. Люди и нравы древней Руси. М.; Л.,1966. С.43; Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения. . . С. 162; Зимин А. А. Холопы на Руси. . . С. 63.

695 Греков Б. Л. Киевская Русь. С. 188.

696 Яковлев А. И. Холопство и холопы. . . С. 293.

697 Смирнов И. И. Очерки социально-экономических отношений Руси XII – XIII веков. М.; Л., 1963. С. 103.

698 Там же. С. 104.

699 Там же.

700 Греков В. Д. Киевская Русь. С. 188.

701 Смирнов И. И. Очерки. . . С.104.

702 См.: Фроянов И. Я. Древняя Русь... С.110-111.

703 С этой точки зрения неприемлемой является догадка Н. Л. Рубинштейна, согласно которой термин «холоп» статьи 17 «принадлежит позднейшей редакции». — Рубинштейн Н. Л. Древнейшая Правда и вопросы дофеодального строя Киевской Руси // Архео-графический ежегодник за 1964 год. М., 1965. С. 8.

704 Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения. С. 161, 162. В другом месте у Л. В. Черепнина читаем: «За то, что ст. 17 представляет собой позднейшую вставку, говорит и встречающийся только в ней термин "холоп". Во всех других статьях Древнейшей Правды употребляется термин "челядин"». — Там же. С. 129.

705 Сергеевич В. И. Русские юридические древности. Т. 1. С-111.

706 Считаем ошибочным утверждение Н. Л. Рубинштейна о будто статья 17 «не подтверждает одновременного существования обоих терминов — "челядин" и "холоп"» (Рубинштейн Н. Л. Древнейшая Правда и вопросы дофеодального строя Киевской Руси. С.8). Данная статья, по нашему убеждению, подтверждает как одновременное существование названных терминов, так и одновременное существование на Руси в начале XI в. двух видов рабств – челядинства и холопства.

707 Зимин А. А. Холопы на Руси... С.65. По терминологии А. А. Зимина, холоп статьи 17 – это «дворовый раб». – Там же.

708 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. С. 111-129.

709 Смирнов И. И. Очерки. . . С. 103.

710 Там же. С. 106.

711 Там же. С.106, 108, 112. До И. И. Смирнова сходной точки зрения придерживался А. И. Яковлев, который полагал, что термин «челядин» был Пространной Правдой «механически унаследован от краткой редакции». — Яковлев А. И. Холопство и холопы С. 294.

712 Зимин А. А. Холопы на Руси... С. 171.

713 В канонических ответах митрополита Иоанна II, относимых к 1080-1089 гг., говорится: «Прошал еси о некых, иже купять челядь... последи же продавше в поганыя» (Памятники древнерусского канонического права. 4.1. СПб., 1880. Стб. 10-11). Челядь здесь выступает как обычное явление общественной жизни Руси второй половины XI в. Под 1095 г. в Повести временных лет читаем о походе на половцев Святополка Изяславича с Владимиром Мономахом: «Святополк же и Володимер идоста на вежи, и взяста веже, и полониша скоты и коне, вельблуды и челядь и приведоста я в землю свою» (ПВЛ. 4.1. С.143). Летописец пользуется термином «челядь» в качестве привычного и понятного своим современникам. Из Поучения Владимира Мономаха узнаем, что князь ходил вместе «с черниговци и с половци, с читеевичи, к Меньску: изъехахом город, и не оставихом у него ни челядина, ни скотины» (Там же. С. 160). Было это в 1-084 г. (см.: Алексеев Л. В. Полоцкая земля: Очерки истории Северной Белоруссии в IХ-ХIII вв. М., 1966. С.250; Штыхов Г. В. Города Полоцкой земли. Минск, 1978. С. 72). Приведенные показания источников свидетельствуют о том, что челядь, челядин во второй половине XI в. по-старому существовали и в терминологии и в самой жизни. А. А. Зимин, как мы видели, упоминает в связи с челядью ХII-ХIII столетия, и это, по-видимому, не случайно, поскольку он полагает (сближаясь в данном отношении с И. И. Смирновым), что прежний термин «челядь» исчезает «из княжеского Устава середины XI в.» (Зимин А. А. Холопы на Руси... С. 170-171. См. также: Рубинштейн Н. Л. Древнейшая Правда и вопросы дофеодального строя Киевской Руси. С.8). Историк говорит и о смене терминов: «В княжеском Уставе Ярославичей впервые ясно видна смена старого термина "челядь" термином "холоп". Теперь термин "холоп" употребляется для обозначения всех категорий рабов... Термин "челядь" на целое столетие Исчезает из летописи и Русской Правды и сохраняется лишь в церковной литературе, где он имеет свою историю, или приобретает позже иной смысл, близкий по значению к военнопленным. Так было в частности, в Галиче с XII в.» (Там же. С. 74-75). Эти суждения А. А. Зимина надо признать ошибочными. Слово «челядин» в значении раб-военнопленный было известно еще в X в. Термины «челядь», «челядин» вопреки А. А. Зимину из летописи, как мы только убедились, не исчезают.

714 В другом месте у И. И. Смирнов пишет, что вопрос о холопстве стал впервые предметом законодательства «во времена Ярослава и Ярославичей» (Смирнов И. И. Очерки. . . С. 117.)Отнеся холопий вопрос ко временам Ярослава, автор нанес ещё один удар по собственной схеме.

715 См. напр.: Тихомиров М. Н. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов. М.; Л., 1941. С.44.

716 Там же. С. 45.

717 Юшков С. В. Русская Правда... С. 343. Некоторые исследователи высказывали иное, менее обоснованное, на наш взгляд, мнение о том, что в Краткой Правде заключены самостоятельные, не связные между собой правовые памятники. Сравнительно недавно это мнение развивал Н. Н. Гринев. — См.: Гринев Н. Н. Краткая редакция Русской Правды как источник по истории Новгорода XI в. // Новгородский исторический сборник. 3 (13). Л., 1989. С. 20-42.

719 Свердлов М. В. Генезис и структура. . . С. 158.

720 Смирнов И. И. Очерки. . . С.106.

721 Правда Русская. 1. Тексты. С.116.

722 Лешков В. Русский народ и государство. М., 1858. С. 151-152.

723 Сергеевич В. И. Русские юридические древности. Т. 1. С. 146-147.

724 Романов Б. А. Люди и нравы. . . С. 225-226.

725 Там же. С. 226.

726 Там же.

727 Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1912. С. 105-106.

728 Довнар-Запольский М. В. Холопы // Русская история в очерках и статьях / Под ред. М. В. Довнар-Запольского. М., б/г. С. 322.

729 Юшков С. В. Очерки... С. 65.

730 Ключевский В. О. Соч.: В 9-ти т. М., 1990. Т. VIII. С. 129-130.

731 Смирнов И. И. Очерки... С. 222-223.

732 Там же. С. 223-224.

733 Вероятно, о таких, обогатившихся холопах, злословил Даниил Заточник: «Не лепо у свинии в нозрех рясы златы, тако на холопе порты дороги. Аще бо были котлу во ушию златы колца, но дну его не избыти черности и жжения; тако же и холопу аще бо паче меры горделив был и буяв, но укору ему своего не избыти, холопья имени». — Слово Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам. Л., 1932. С.60-61.

734 Правда Русская. 1. Тексты. С.110.

735 Там же.

736 См., напр.: Удинцев В. История займа. Киев, 1908. С. 140; Струмилин С. Г. Договор займа в древнерусском праве. М., 1929. С. 29-30; Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 185-187.

737 См., напр.: Сергеевич В. И. Русские юридические древности.Т. 1. С. 148; Владимирский-Вуданов М. Ф. Обзор истории русского права. СПб.; Киев, 1907. С. 407; Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1912. С. 106; Тихомиров М. Н. Пособие для изучения Русской Правды. М., 1953. С. 99; Гусаков А. Д. О ростовщичестве в Киевской Руси // Вопросы экономики, планирования и статистики. М., 1957. С. 289; Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения. . . С. 238-239; Покровский С. А. Общественный строй. . . С. 157-158; Зимин А. А. Холопы на Руси. . . С. 165-167.

738 Тихомиров М. Н. Пособие. . . С. 99.

739 ГВНП. М.; Л., 1949. № 31. С. 61.

740 Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу (1131-1153 гг.). М., 1971. С.36-37.

741 Монгайт А. Л. Абу Хамид ал-Гарнати и его путешествие в Русские земли 1150-1153гг. // История СССР. 1959, № 1. С. 179-180.

742 Мавродин В. В. Советская историография социально-экономического строя Киевской Руси // История СССР. 1962, № 1. С.72.

743 Зимин А. А. Холопы на Руси... С. 167.

744 Там же. Идея о холопе-закупе родилась еще в дореволюционной историографии. М. Ф. Владимирский-Буданов, например, рассуждал о временном холопстве, которое в «земский период» именовалось закупничеством. «Права господина на закупа или служилого холопа отличались от прав на полного холопа». – Владимирский-Вуданов М. Ф. Обзор... С. 406-407.

745 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 126-136.

746 Правда Русская. 1. Тексты. С. 117.

747 Романов Б. А. Люди и нравы. . . С. 62.

748 Правда Русская. 1. Тексты. С. 110-111.

749 Там же. С. 111.

750 Там же. С. 116.

751 Романов Б. А. Люди и нравы. . . С. 67.

752 Там же. С. 225.

753 Там же. С. 67.

754 См.: Фроянов И. Я. Древняя Русь. . . С. 238-254.

755 Беляев П. И. Холопство и долговые отношения в древнерусском праве // Юридический вестник. 1915. Кн. IX (1). С. 134.

756 Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор. . . С. 412.

757 Колычева Е. И. Некоторые проблемы рабства и феодализма в трудах В. И. Ленина и советской историографии // Актуальные проблемы истории России эпохи феодализма. Сб. статей/ Отв. ред. Л. В. Черепнин. М., 1970. С.138.

758 Покровский С. А. Общественный строй. . . С. 166.

759 Там же. С. 167.

760 Правда Русская. Учебное пособие. М.; Л., 1940. С. 75.

761 Правда Русская. 1. Тексты. С. 112.

762 Там же. С. 113.

763 Тихомиров М. Н. Исследование о Русской Правде... С. 50

764 НПЛ. М.; Л., 1950. С. 182-183.

765 Правда Русская. 1. Тексты. С. 117. И. И. Смирнов, пожалуй, был прав, когда указывал на неисправность данного текста статьи 116 Троицкого списка, предпочитая пользоваться вариантом, представленным в Археографическом II списке: «Аще где холоп вылжеть куны, а он будеть не ведая вдал, то господину выкупати, а не лишатися, ведая ли будеть дал, то кун лишену ему быти» (Там же. С. 315; Смирнов И. И. Очерки... 1963. С. 175, 195). Нет причин входить нам сейчас в детальное обсуждение вопроса о том, какой из цитированных текстов ближе к протографу Русской Правды. Считаем лишь необходимым подчеркнуть, что холоп, судя по Пространной Правде, мог вступать в отношения с кредиторами.

766 Там же. С. 117.

767 Смирнов И. И. Очерки... С. 198.

768 Там же. С. 175.

769 Там же.

770 Памятники русского права. М., 1953. Вып. II.С. 60-61.

771 Там же. С. 79.

772 Зимин А. А. Холопы на Руси... С. 191.

773 Различие в статусе рабов-иноплеменников и местных невольников отнюдь не составляло специфики, присущей древнерусскому обществу. Аналогичные порядки замечаем и у других народов. Например, у народов бассейна Конго существовала заметная разница в правовом положении рабов. При этом «чужеземцы, захваченные в войнах, были самой бесправной категорией». — Львова Э. С. Складывание эксплуатации и ранней государственности у народов бассейна Конго // Альтернативные пути к ранней государственности. Международный симпозиум. Владивосток, 1995. С. 154.

774 См.: Фроянов И. Я. О рабстве в Киевской Руси // Вестник ЛГУ. 1965, №2.

775 Черепнин Л. В. Русь. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IХ-ХV вв. // Новосельцев А. Пашуто В. Т., Черепнин Л . В. Пути развития феодализма (Закавказье, Средняя Азия, Русь, Прибалтика). М., 1972. С. 172.

776 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С. 62-63.

777 Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. М. С. 133.

778 Покровский С. А. Общественный строй... С. 170. С.167.

779 Свердлов М.Б. Генезис... С. 167.