§ 1. Строительство крепостей в XVII веке на побережье и на острове

В первой главе показано непосредственное участие Соловецкого монастыря в военных действиях. Помимо этого, богатый духовный феодал, имевший налаженное многоотраслевое хозяйство, часто субсидировал правительство, давал царям денежную ссуду на жалованье ратным людям. Так, например, В. И. Шуйскому, по его письменной просьбе, монастырь выдал в кредит все свои валютные ценности — 5150 руб., что в переводе на деньги конца XIX в. составляло, согласно расчетам В. О. Ключевского, 61 800 руб.

Обращались за займами в монастырское казнохранилище и первые цари последней династии. Наши документы пестрят упоминаниями об этих запросах и их последствиях — экстраординарных расходах монастыря.

Как правило, правительство обращалось к монастырю за подмогой в дни войн для покрытия военных расходов. В 1632 году монастырь дал правительству «для военных издержек» 10 тыс. руб., а в следующие два года дополнительно направил в Москву 3852 руб., в 1656 г. — 13 тыс. руб. серебряной монетой, в 1664 г. послал в Москву «общебратственной монастырской суммы в заем государственный» 20 тыс. руб. и 200 золотых червонных. Всего за время своего существования монастырь дал казне, по подсчетам В. Верещагина, более 100 000 руб. серебром.

Цари не оставались в долгу перед кредитором. В. И. Шуйский дарит монастырю деревни с угодьями, подтверждает привилегии, полученные братией до него. Указом от 11 февраля 1607 года Шуйский велел переписать на свое имя те грамоты предшественников, по которым монастырские селения в Поморье (в Керети, Порьегубе, Умбе, Кандалакше, Коле) освобождались от поставки в Кольский острог ратных и к острожному делу посошных людей. Такая щедрость объяснялась тем, что на Соловках своими силами был поставлен город каменный, в Суме острог сделан, и в обоих местах содержатся стрельцы, пушкари и затинщики. Особой царской грамотой от 17 сентября 1606 года за монастырем закреплялось белое дворовое место в городе Архангельске, купленное монахами у стрелецкого сотника Богдана Неелова. Соловецкий монастырь добился от Шуйского права на владение четвертой частью всех земель Керетской волости, освоил угодья в Турчасовском уезде и восстановил право на ловлю рыбы на реке Онеге.

Невзирая на хронические финансовые трудности, переживаемые боярским правительством, в 1606 году царь разрешил монастырю ежегодно провозить беспошлинно (по прежнему оброку в размере ста рублей за год) в Вологду на продажу 100 тыс. пудов соли вместо 73 тыс. пудов, которые монастырь мог вывозить до этого на рынок без уплаты таможенных сборов. На обратном пути соловецкие приказчики могли также беспошлинно покупать в Холмогорах и в Архангельске на монастырский обиход медь, олово, свинец, пищальное зелье и всякий запас. Об этом было послано специальное извещение воеводе на Двину.

«Скорбевший ножками» богобоязненный Михаил Романов начал свое царствование с того, что в 1614 году дал сразу две дарственные грамоты дому «преображения спасова и преподобных отцов Зосимы и Савватия». Одна из них отменяла подати с монастырских промыслов и деревень в Каргопольском уезде, вторая передавала монастырю «в подмогу ко всяким ратным делам к Сумскому острогу» волость Шую Корельскую с населением и угодьями да участок земли между Кемью и Керетью. Игумен становился суверенным государем пожалованных территорий. К нему переходила судебная власть над крестьянами Шуи Корельской. Новых подданных игумен мог казнить и миловать по своему усмотрению.

В последующие годы «богомольцам царским» даются важные торговые льготы. В частности, в 1619 году Двинской воевода А. В. Хилков получил распоряжение не взимать пошлин «с покупных про монастырский обиход пушечных и прочих припасов и с товаров». В следующем году того же воеводу поставили в известность, что царь распорядился не брать в течение пяти лет сторублевый оброк, который платил монастырь в казну за ежегодно (вывозимые на продажу 100 тыс. пудов соли. Наконец, в 1637 году монастырю дозволили ежегодно провозить беспошлинно на продажу в Вологду 130 тыс. пудов соли — самое большое количество за всю историю Соловков. Высвободившиеся средства монастырь должен был израсходовать на покупку продовольственных запасов, на ремонт города, на пополнение и довооружение ратных людей.

Не обходил милостями Соловецкий монастырь и Петр. Указом от 1693 года монастырские владения на Двине, в Каргополе, на Кольском полуострове и в Устюге Великом освобождались от уплаты стрелецких денег «ныне и впредь», а вместо них должны были платить на Москве по три с половиной четверти ржи и по столько же овса в год с 377 дворов.

Власти оказывали монастырю и другие знаки внимания. В уважение «особых заслуг» Соловецкого монастыря с 1651 года в нем была установлена архимандрия. Отныне его настоятель именовался архимандритом и получал соответствовавшие этому чину права и привилегии.

В XVII веке, как и в минувшем столетии, монастырю давали земли, рыболовные тони, разные льготы «токмо под той кондицией», что он будет содержать в оборонительной готовности подведомственные крепостные строения на островах и на побережье на случай возможной осады. Каждая дарственная грамота связана была с военными обязанностями монастыря.

Столбовский мир 1617 года отрезал Россию от Балтики. Это еще больше подняло значение северных портов. Правительство делает все возможное, чтобы удержать их. Цари смотрели на Соловецкий монастырь как на своего помощника по обороне территорий, омываемых северными водами, напоминали ему о необходимости возведения новых оборонительных сооружений, предупреждали о готовящихся нападениях на Поморье. В 1619 году, например, правительство уведомило монастырь о готовящемся нападении на Север датского короля Христиана IV. В связи с этим предлагалось срочно сделать около Соловецкого монастыря и Сумского острога «всякие крепости», чтобы в случае прихода датских кораблей «сидеть было бесстрашно». Грамота предупреждала, что датчане могут применить военную хитрость и попытаться подойти к островам под предлогом коммерческих дел, назвавшись торговыми судами. Чтобы вовремя распознать этот обман и не дать

врагу возможности учинить монастырю и острогу «какого дурна», рекомендовалось жить «с великим береженьем» (с осторожностью), расставить в нужных местах пушки, расписать караулы и организовать наблюдение за морем, велеть людям всегда быть на своих местах. Если бы датчане решились напасть на Кольский или Сумский остроги, монастырь должен был помочь поморам.

Через два года (в 1621) Соловки получают новую грамоту. Царь и патриарх повелевали построить в обители каменные кельи для размещения мирских людей в осадное время, докопать ров около монастыря и окружить его деревянным частоколом. Предостережения оказались не лишними.

В 1623 году в русских арктических водах появились датчане. Четыре вражеских корабля подошли к Кольскому острогу. Когда об этом узнали в Москве, в монастырь направили очередную грамоту. Правительство вновь советовало игумену и инокам жить «с великим береженьем» и напоминало монастырю о его обязанностях помочь Кольскому острогу и не дать датчанам «волостей поморских извоевать». Защиту Поморья следовало осуществлять совместно с сумским воеводой М. Спешневым. Монастырь готовился к встрече врага. Соловецкую крепость привели в боевую готовность, но датчане довольствовались тем, что разграбили промышленников в районе Колы, некоторых из них насильно взяли на свои суда.

Грамота 1646 года опять напоминала монастырю, что следует жить «не оплошно» и уметь вовремя и на расстоянии встретить врагов, чтобы они к Соловецкому монастырю и к Сумскому острогу «безвестно не пришли и дурна никоторого не учинили». Соловецким властям давался совет запастись хлебом «перед прошлыми годы с большею прибавкою, чтоб… в монастыре и в Сумском остроге для всякого времени хлебных и всяких запасов было слишком».

Отдельные грамоты вменили в обязанность монастырю и воеводам патрулирование по берегам Белого моря и вдоль финской границы. Даже приказные соловецкие старцы, управлявшие усольями в поморских местах и монастырскими делами во всех вотчинных волостях, должны были следить за границей и о замеченных важных происшествиях доносить через гонцов царю или местному воеводе. Эти меры предосторожности должны были, по мнению властей, предупредить внезапное нападение. Чтобы прекратить «озорничество» иностранцев и не дать им возможности тайно проходить в Двину «заповедным Березовским устьем», правительство в 1646 году распорядилось поставить каменные башни по обе стороны реки и тяжелыми железными цепями, способными «большие корабли удержать», перегородить Березовское устье Северной Двины.

В дни русско-шведской войны 1656–1658 гг. Москва распорядилась построить новый острог в Кеми «смотря по людям, небольшой» и снабдить его ядрами, зельем и свинцом из монастырских запасов. Указ прислан в 1657 году. В данном случае рекомендации правительства, как показали последующие события, были разумными и своевременными. Кемская волость являлась уязвимым звеном в системе обороны Севера. «Свейские немцы» обычно вторгались в Поморье на мелких судах по рекам Кемь и Ковда. Это был их излюбленный и кратчайший маршрут. Рекою Кемь шведы приходили под Сумский острог на девятый день. Поэтому в Кеми, как издевательски советовали интервенты в годы «смуты», хотя бы «для прилики и славы» России нужно было иметь острог.

Текущий, поддерживающий ремонт деревянных городков на побережье монастырь производил каждый год, а капитальную починку делал в мирное время через 15–20 лет. После разгрома шведской интервенции этот распорядок нарушился. Почти три десятилетия не подновлялся Сумский острог — основная крепость на западном берегу Белого моря. К 40-м годам XVII века острог в Суме совершенно обветшал и пришел, в негодность. Это беспокоило монастырских старцев.

30 мая 1643 года игумен Маркел, келарь Никита, казначей Савва и вся рядовая братия, «посоветовав между себя, что в монастырской вотчине Сумский острог отгнил и во многих, местах обвалился и дерн осыпался и башни огнили, а место пришло украинное и порубежное и от иных государевых городов удалено, а немецкий рубеж неподалеку, и чтоб в оплошку которое дурно не учинилось, а для того острожного дела по соборному приговору, добыто бревен всяких тысячи с три, и ныне о том посоветовавшись на всем черном соборе, приговорили и уложили… Сумский острог делати. Которые худые места, те прясла выкинути, да в то место новое поставить по прежнему образцу». Решено было восстановить детинец в Суме «всеми монастырскими волостями, без замены всяким людям потому, что то дело государево и земское общее и миновать того дела нельзя никому». Монастырские власти уверяли наивных людей, что таким решением они поднимают тяжесть ремонта крепости общими силами. На деле уравниловка в раскладке военных повинностей приводила к тому, что строительство новых и ремонт существующих острогов ложились тяжким бременем на плечи малоимущих слоев населения — крестьян и городской бедноты. Сами монахи отлично понимали это. У крестьян не было денег. И, чтобы не откладывать начало работ, решено было купить строительный лес за монастырские деньги, а позднее разверстать всю массу расходов между крестьянами и взыскать с каждого причитающуюся с него сумму.

Для руководства восстановительными работами в Суму выехал соловецкий старец Ефрем Квашников. Ему поручалось исправить острог согласно приговору собора.

Правительство, всегда помогавшее монастырю в его занятиях по укреплению обороны Севера, и на этот раз пошло навстречу. По челобитью монастыря, ему разрешили вырубить в Выгозерском погосте «к острожному строению бревенного и тесового лесу 30 тысяч дерев».

Однако даже самая основательная починка не могла спасти на длительное время острог, срубленный в XVI веке. Легче было построить новую крепость, чем латать старую. Вскоре он вновь «отгнил и опал». Этому не было бы конца, если бы не последовало в 1680 году приказание из центра поставить в Суме новый город монастырскою казною.

Соловецкие настоятели отлично вошли в роль воевод северного Поморья. Как младший военный начальник выполняет приказание старшего командира, так и игумены по-военному, беспрекословно, точно и в срок выполняли распоряжения Москвы, касавшиеся обороны Севера. Не было случая, чтобы «душеспасительные дела» отвлекали их от военных занятий. Диву даешься, какую расторопность проявлял монастырь при выполнении указаний правительства по военной части.

В первой половине XVII века в монастыре развернулся новый этап строительства оборонного значения. Возвели две двухэтажные каменные палаты для размещения гражданских лиц в период осады. С восточной стороны монастыря, позади поваренной и квасопаренной служб, сделали каменный пристенок с двумя башнями. Северную и южную стороны монастыря окружили глубокими рвами, выложили их булыжным камнем и обнесли тыном.

В 1657 году, сразу после получения указаний из центра, монастырь выстроил в Кеми на острове Лепе, где ранее находилась древняя крепость, новый двухэтажный деревянный кремль и вооружил его артиллерийскими орудиями. Поскольку в научной литературе нет о нем никаких сведений, приведем краткое описание острога, обнаруженное нами в делах фонда Соловецкого монастыря Центрального государственного архива древних актов: «Кемский городок в устье Кеми реки, на острове, расстоянием от моря в пяти верстах, деревянный. Рублен в тарасы в две стены. Местами между стен насыпано каменье. В округу новый городок с башнями 212 сажень (около полукилометра. — Г.Ф.). В вышину стена 3 сажени и крыта тесом на два оката. У того городка 6 башен в вышину 4,5 сажени (каждая); крыты по шатровому».

По особому приговору монастырских старцев от 25 июня 1657 года в возводимую на Лепе острове крепость направили из соловецкого арсенала четыре пушки — две дробовые и две скорострельные, двадцать пищалей, три пуда пороха, свинец. И когда в следующем году шведы напали на Поморье, новая крепость показала свои боевые качества. Архангельские стрельцы сотника Тимофея Беседного, специально присланные для охраны морского побережья, рассеяли и прогнали захватчиков за границу, а сами вернулись в Кемский и Сумский городки, где простояли в ожидании нового нападения целый год. Неприятель большее не появлялся. В июне 1658 года Беседного с отрядом стрельцов отозвали обратно в Архангельск. Охранять Поморье должно было по-прежнему одно монастырское войско, находившееся в береговых крепостях.

Столь же оперативно реагировал монастырь на указание правительства, касающееся Сумского острога. В 1680 году в Суме началось строительство новой деревянной крепости вместо старого земляного острога, который от долговременности, многих осад и приступов пришел, как отмечалось, «в совершенную ветхость».

В делах Соловецкого монастыря нам посчастливилось найти подробное описание новой Сумской крепости. Приведем его с незначительными сокращениями: «Город Сумский острог четвероугольный… расстоянием от моря в трех верстах, деревянный, рубленный в тарасы в две стены, местами между стен насыпано каменьем. В округу оный городок с башнями 337 трехаршинных сажень… У того городка 6 башен деревянных же».

Наименование башен:

1. «Воротная» шестиугольная, шириною между стенами по нутру во все стороны по 5 сажень. В ней для проезда и хода по низу ворота двойные. Оная башня вышиною от земли до самого верху мерою девять сажень 3/4 аршина.

2. По той же стене другая угловая «Белая» башня шестиугольная, шириною между стенами во все стороны по 3 сажени 2 аршина, вышиною от земли до верху башни 8 сажень и 1,5 аршина. Меж оными башнями стена длиною 24 сажени 2 аршина, рублена в два бревна на 7 тарасах четырехугольных. На них переходы шириною по полторы сажени. Стена от земли в вышину до кровли 2 сажени 2 аршина 4 вершка.

3. Башня «Моховая» шестиугольная, шириною между стенами по нутру во все стороны по 4 сажени и полтора аршина. Оная башня вышиною от земли до верху мерою 9 сажень. Меж теми башнями западная стена длиною 46 сажень 2 аршина 8 вершков, рублена в два бревна на 14 четырехугольных тарасах. На них переходы шириною 1,5 сажени. Стена от земли до верху 3 сажени. Во оной стене ворота подле «Моховой» башни двойные.

4. «Низовская» угловая башня шестиугольная подле реки, шириною между стенами по нутру во все стороны по 4 сажени, вышиною от земли до верху мерою в 8 сажень 1 аршин. Меж оными башнями стена северная длиною 28 сажень 1 аршин 8 вершков, рублена в два бревна на 18 тарасах треугольных…

5. По той восточной стороне подле реки башня «Рыбная» шестиугольная, шириною между стенами по нутру во все стороны по 3 сажени с аршином… Меж оными башнями, подле реки, стена…

6. На той же стене подле реки «Мостовая» угловая башня шестиугольная, шириною между стенами по нутру во все стороны по 3 сажени, вышиною от земли до верху мерою в 7 сажень 1,5 аршина… От оной «Мостовой» до упомянутой «Воротней» башни в летнюю сторону стена длиною 20 сажень рублена в два бревна на 8 тарасах треугольных. На них переходы полторы сажени. Стена от земли в вышину до кровли 3 сажени».

Приведенное описание Кемского и Сумского укреплений позволяет сделать вывод, что обе береговые крепости были «городами», а не «острогами». Башни и стены поморских крепостей были слишком грозными, чтобы именовать их «острогами». Под термином «острог» обычно понимали укрепление, число башен которого ограничивалось четырьмя, а стены делались тыновыми.

По отводной книге соборного старца Ионы можно судить о вооружении Сумского городка в эти годы. Там были «4 пищали железные десятипядные, 4 пищали железные тулянки, 2 пушки дробовые, 2 пищали медные полуторные, 2 пищали медные скорострельные, а у них по две вкладки железные, 3 пищали железные скорострельные с клиньем и со вкладнями, 3 пищали железные хвостуши. Да в оружейной казне 7 пищалей затинных, 3180 ядер, пулек мушкетных свинцовых и дробу сеченого 7 пудов, да железного дробу 4000, весом 5 1/2 пудов. Мелкого ружья 8 самопалов с замками. У стрельцов: 100 пищалей с замками, 84 мушкета без замков, 100 копей, 6 рогатин, 10 саадаков с колчаны и с налучи, а к ним 6 луков, 8 самострелов, а к ним 25 стрел; к затинным пищалям 62 порошницы да малых 18. Да в пороховой казне: пороху ручного и пушечного 60 пудов, свинцу 20 пудов, денег 538 рублей».

 

§ 2. Монастырское войско в XVII веке. Военизация братии

Соловецкое восстание 1668–1676 гг

Со времени «смуты» значительно возросла численность монастырского войска. К 20-м годам XVII века «под ружьем» в Поморье находилось 1040 человек. Все они состояли на монастырском содержании и распределялись по трем основным пунктам: Соловки, Сума, Кемь. Верховным командующим считался игумен, но «береговые» стрельцы находились под непосредственным начальством присланного из столицы воеводы, проживавшего в Сумском остроге. Совместно с соловецким настоятелем и под его руководством он должен был охранять Север. Такое «двоевластие» не устраивало игумена, желавшего быть единоличным военным начальником края. Его претензии были основательны. «Кроткие» черноризцы к этому времени настолько увлеклись военным делом и до того освоили его, что считали возможным и выгодным оставаться без военных специалистов. Они больше не нуждались в их помощи, а терпеть стеснения не хотели. Царь понимал желания своих богомольцев и уважил их просьбу. По представлению игумена, ссылавшегося на монастырскую скудность, в 1637 году Соловецко-Сумское воеводство было ликвидировано. Последний воевода Тимофей Кропивин сдал игумену городовые и острожные ключи и навсегда выехал в Москву. Обороной Поморья и монастыря стал ведать соловецкий настоятель с келарем и братией. С этого времени игумен в полном смысле слова стал северным воеводой, руководителем обороны всего Поморья.

Охрана обширных владений монастыря требовала более многочисленной вооруженной силы, чем та, которая имелась в распоряжении игумена. Одной тысячи стрельцов не хватало. Нужны были дополнительные отряды воинов, а это требовало больших затрат. Монахи нашли иной выход. Чтобы не расходовать средств на наем новых партий стрельцов, они сами стали обучаться военному искусству. В 1657 году вся братия (425 человек) была призвана к оружию и по-военному аттестована. Каждый инок получил «звание»: одни стали сотниками, другие десятниками, третьи — рядовыми пушкарями и стрельцами. В мирное время «дружина черноризцев» числилась в запасе. В случае неприятельского нападения монахи-воины должны были занять места на боевых постах, причем каждый из них знал, где ему придется стоять и что делать: «Во святых воротах до Преображенской башни ведать келарю старцу Никите, а с ним:

1. Пушкарь старец Иона Плотнишний у большой поджарной медной пушки, а с ним на поворот мирских людей 6 человек (следуют имена);

2. Пушкарь старец Иларион, моряк, у медной дробовой пушки, а с ним на поворот мирских людей — 6 человек наймитов;

3. Пушкарь Пахомий…» и т. д.

Военизация монастыря делала Соловецкую крепость неуязвимой для внешних врагов и причинила, как это ни странно, много хлопот правительству.

Конец XVII века в жизни Соловецкого монастыря отмечен антиправительственным восстанием 1668–1676 гг. Мы не будем детально исследовать «мятеж в монастыре», поскольку это выходит за рамки нашей темы, тем более, что работа такая уже проделана. Своеобразное, противоречивое, сложное как по составу участников, так и по отношению их к средствам борьбы Соловецкое восстание во все времена привлекало внимание ученых. Дореволюционные историки и историки-марксисты с разных методологических позиций подходят к изучению восстания в Соловецком монастыре и приходят, естественно, к диаметрально противоположным выводам.

Буржуазная историография вопроса, представленная в основном историками церкви и раскола, не видит в Соловецком восстании ничего иного, кроме религиозной смуты и «сидения» монахов, именно «сидения» и только монахов (подчеркнуто мною. — Г.Ф.), за старую веру, в которой «вси благоверные цари и великие князи и отцы наши скончались, и преподобные отцы Зосима, и Савватий, и Герман, и Филипп митрополит и вси святые отцы угодили богу». Советские историки рассматривают Соловецкое восстание, особенно на заключительном его этапе, как открытую классовую битву и прямое продолжение крестьянской войны под предводительством С. Т. Разина, видят в нем последний очаг крестьянской войны 1667–1671 гг.

Соловецкому восстанию предшествовали 20-летнее пассивное сопротивление, мирная оппозиция аристократической верхушки монастыря (соборных старцев) против Никона и его церковной реформы, в которую с конца 50-х годов была втянута рядовая братия (черные старцы). С лета 1668 года в Соловецком монастыре началось открытое вооруженное восстание народных масс против феодализма, церковных и правительственных властей. Период вооруженной борьбы, составивший целых 8 лет, можно разделить на два этапа. Первый продолжался до 1671 года. Это было время вооруженной борьбы соловчан под лозунгом «за старую веру», время окончательного размежевания сторонников и противников вооруженных методов действий. На втором этапе (1671–1676 гг.) к руководству движением приходят участники крестьянской войны С. Т. Разина. Под их влиянием восставшие массы порывают с религиозными лозунгами.

Главной движущей силой Соловецкого восстания на обоих этапах вооруженной борьбы были не монахи с их консервативной идеологией, а крестьяне и бельцы — временные жители острова, не имевшие монашеского чина. Среди бельцев была привилегированная группа, примыкавшая к братии и к соборной верхушке. Это прислуга архимандрита и соборных старцев (служки) и низший состав духовенства: дьячки, пономари, клирошане (служебники). Основную же массу бельцев составляли трудники и работные люди, обслуживавшие внутримонастырское и вотчинное хозяйство и эксплуатируемые духовным феодалом. Среди трудников, работавших «по найму» и «по обещанию», то есть бесплатно, дававших обет «богоугодным трудом искупить грехи свои и заслужить всепрощение», было много «гулящих», беглых людей: крестьян, горожан, стрельцов, казаков, ярыжек. Они-то и составили основное ядро восставших.

Хорошим «горючим материалом» оказались ссыльные и опальные, которых насчитывалось на острове до 40 человек.

Кроме трудового люда, но под его воздействием и давлением к восстанию примкнула часть рядовой братии. Этому не приходится удивляться, ибо черные старцы по своему происхождению были «все крестьянскими детьми» или выходцами из посадов. Однако по мере углубления восстания иноки, напуганные решительностью народа, порывали с восстанием.

Важным резервом восставшей монастырской массы были поморское крестьянство, работные в усольях, на слюдяных и иных промыслах, приходившие под защиту стен Соловецкого кремля.

По данным воеводских отписок царю, в осажденном монастыре находилось более 700 человек, в том числе свыше 400 решительных сторонников борьбы с правительством методом крестьянской войны.

В распоряжении восставших было 90 пушек, расставленных на башнях и ограде, 900 пудов пороха, большое количество ручного огнестрельного и холодного оружия, а также защитного снаряжения.

Документальные материалы свидетельствуют о том, что восстание в Соловецком монастыре началось как религиозное, раскольническое движение. На первом этапе и миряне, и монахи выступили под флагом защиты «старой веры» против нововведений Никона. Борьба эксплуатируемых масс с правительством и патриаршеством, подобно многим народным выступлениям эпохи средневековья, приняла религиозную идеологическую оболочку, хотя на деле под лозунгом защиты «старой веры», «истинного православия» и т. п. демократические слои населения боролись против государственного и монастырского феодально-крепостнического угнетения. На эту особенность революционных выступлений задавленного темнотою крестьянства обращал внимание В. И. Ленин. Он писал, что «…выступление политического протеста под религиозной оболочкой есть явление, свойственное всем народам, на известной стадии их развития, а не одной России».

В 1668 году за отказ принять «новоисправленные богослужебные книги» и за противодействие церковной реформе царь приказал осадить монастырь. Началась вооруженная борьба соловчан с правительственными войсками. Начало Соловецкого восстания совпало с разгоравшейся в Поволжье и на юге России крестьянской войной под предводительством С. Т. Разина.

Правительство не без оснований опасалось, как бы его действия не всколыхнули все Поморье, не превратили край в сплошной район народного восстания. Поэтому первые годы осада мятежного монастыря велась вяло и с перерывами. В летние месяцы царские войска (стрельцы) высаживались на Соловецких островах, пытались блокировать их и прервать связь монастыря с материком, а на зиму съезжали на берег в Сумский острог, причем двинские и холмогорские стрельцы, входившие в правительственную рать, распускались на это время по домам.

Переход к открытым военным действиям до крайности обострил социальные противоречия в лагере восставших и ускорил размежевание борющихся сил. Оно было окончательно завершено под воздействием разинцев, которые стали прибывать в монастырь с осени 1671 года, то есть после поражения крестьянской войны. Влившиеся в восставшую массу люди «из полку Разина» взяли в свои руки инициативу в обороне монастыря и активизировали Соловецкое восстание. Разинцы и трудники становятся фактическими хозяевами монастыря и заставляют «труждаться» монахов, на которых раньше работали сами.

Из воеводских отписок мы узнаем, что к руководству восстанием пришли враги царя и духовенства, «пущие воры и заводчики и бунтовщики… изменники великому государю» беглый боярский холоп Исачко Воронин и кемлянин (из Кемской волости) Самко Васильев. К командному составу восстания принадлежали и разинские атаманы Ф. Кожевников и И. Сарафанов. Начинается второй этап Соловецкого восстания, на котором религиозные вопросы отступили на второй план и идея борьбы «за старую веру» перестала быть знаменем движения. Порвав с реакционно-богословской идеологией монахов и освободившись от старообрядческих требований, восстание принимает ярко выраженный антифеодальный, антиправительственный характер.

В «распросных речах» выходцев из монастыря сообщается, что руководители восстания и многие его участники «и в церковь божию не ходят, и на исповедь к отцам духовным не приходят, и священников проклинают и называют еретиками и богоотступниками». Тем же, кто упрекал их в грехопадении, отвечали: «мы де и без священников проживем». Новоисправленные богослужебные книги жгли, рвали, топили в море. Восставшие «отставили» богомолье за великого государя и его семью и слышать больше об этом не хотели, а иные из мятежников говорили про царя «такие слова, что не только написать, но и помыслить страшно».

Такие действия окончательно отпугнули от восстания монахов. Не говоря уже об оппозиционной верхушке монастыря, даже рядовая братия в своей массе порывает с движением, сама решительно выступает против вооруженного способа борьбы и пытается отвлечь от этого народ, становится на путь измены и организации заговоров против восстания и его предводителей. Только фанатичный сторонник «старой веры» высланный на Соловки архимандрит Никанор с кучкой единомышленников до конца восстания надеялся с помощью оружия заставить царя отменить никоновскую реформу. По словам черного попа Павла, Никанор беспрестанно ходил по башням, пушки кадил и водою кропил и называл их «матушками галаночками, на вас де у нас надежда», и по воеводе и по ратным людям стрелять велел. Никанор был попутчиком народа; опальный архимандрит и восставший трудовой люд использовали одни средства борьбы для достижения разных целей.

Народные вожаки решительно расправлялись с реакционно-настроенными иноками, занимавшимися подрывной деятельностью; одних они сажали в тюрьмы, других изгоняли из монастыря. За стены крепости было выдворено несколько партий противников вооруженного восстания — старцев, монахов.

С начала 70-х годов Соловецкое восстание, подобно крестьянской войне под руководством С.Т. Разина, становится выражением стихийного возмущения угнетенных классов, стихийного протеста крестьянства против феодально-крепостнической эксплуатации.

Население Поморья выражало сочувствие мятежному монастырю и оказывало ему постоянную поддержку людьми и продовольствием. Черный поп Митрофан, бежавший из монастыря в 1675 году в «распросной речи» говорил, что в период осады приезжали в монастырь «с рыбою и с харчевыми запасами с берегу многие люди». Царские грамоты, угрожавшие суровым наказанием тем, кто доставлял продовольствие в монастырь, не действовали на поморов. Ладьи с хлебом, солью, рыбой и иными продуктами питания непрерывно приставали к островам. Благодаря этой помощи восставшие не только успешно отражали приступы осаждавших, но и сами совершали смелые вылазки, которые обычно возглавлялись И. Ворониным и С. Васильевым — избранными народными сотниками. Строительством укреплений руководили опытные в военном деле беглые донские казаки Петр Запруда и Григорий Кривонога.

Все гражданское население Соловков было вооружено и по-военному организовано: разбито на десятки и сотни с соответствующими командирами во главе. Осажденные значительно укрепили остров. Они вырубили лес вокруг пристани, чтобы никакое судно не могло подойти к берегу незамеченным и попало в зону обстрела крепостных орудий. Низкий участок стены между Никольскими воротами и Квасопаренной башней подняли деревянными террасами до высоты других участков ограды, надстроили низкую Квасопаренную башню, на Сушильной палате устроили деревянный помост (раскат) для установки орудий. Дворы вокруг монастыря, позволявшие неприятелю скрытно приближаться к кремлю и осложнявшие оборону города, были сожжены. Вокруг монастыря стало «гладко и ровно». В местах возможного приступа положили доски с набитыми гвоздями и закрепили их. Была организована караульная служба. На каждую башню посменно выставлялся караул из 30 человек, ворота охраняла команда из 20 человек. Значительно укрепили и подступы к монастырской ограде. Перед Никольской башней, где чаще всего приходилось отбивать атаки царских стрельцов, вырыли окопы и обнесли их земляным валом. Здесь же установили орудия и устроили бойницы. Все это свидетельствовало о хорошей воинской подготовке руководителей восстания, их знакомстве с техникой оборонительных сооружений.

После подавления крестьянской войны С. Т. Разина правительство перешло к решительным действиям против Соловецкого восстания. Весной 1674 года третий по счету воевода Иван Мещеринов прибыл на Соловецкий остров. В завершающий период борьбы под стенами монастыря было сосредоточено до 1000 стрельцов с артиллерией.

В летне-осенние месяцы 1674 и 1675 гг. происходили упорные бои под монастырем, в которых обе стороны несли ощутимые потери. С 4 июня по 22 октября 1675 года потери только осаждавших составили 32 человека убитыми и 80 человек ранеными.

Вследствие жестокой блокады и непрерывных боев число защитников монастыря также постепенно сокращалось, запасы военных материалов и продовольственных товаров истощались, хотя крепость могла еще долго обороняться. В монастыре накануне его падения было, по словам перебежчиков, хлебных запасов на семь, по другим данным — на десять лет, коровьего масла на два года. Только в овощах и свежих продуктах чувствовался недостаток, что привело к вспышке цинги. От цинги и ран умерло 33 человека.

Соловецкий монастырь не был взят штурмом. Его предали изменники-монахи. Монах-перебежчик Феоктист провел в монастырь тайным ходом, что под сушилкой у Белой башни, отряд стрельцов. Через открытые ими башенные ворота в крепость ворвались главные силы И. Мещеринова. Восставшие были захвачены врасплох. Началась дикая расправа. Почти все защитники монастыря погибли в короткой, но жаркой схватке. В живых осталось только 60 человек. 28 из них были казнены сразу, в том числе Самко Васильев и Никанор, остальные — позднее.

Разгром Соловецкого монастыря произошел в январе 1676 года. Это был второй после поражения крестьянской войны С. Т. Разина удар по народному движению. Вскоре после подавления восстания правительство прислало на Соловки из других монастырей благонадежных монахов, готовых славить царя и реформированную церковь.

Соловецкое восстание 1668–1676 гг. было самым крупным после крестьянской войны С. Т. Разина антикрепостническим движением XVII века.

Соловецкое восстание 1668–1676 гг. показало правительству силу, монастыря-крепости и вместе с тем убедило его в необходимости проявлять большую сдержанность и осторожность в вооружении окраинных островов.

 

§ 3. Петр I в Архангельске и на Соловецких островах

Петр I трижды посещал Архангельск и дважды Соловецкий монастырь. Впервые он совершил поездку на Беломорский Север в 1693 году. 4 июля царь покинул столицу и отправился в дальний путь за морской наукой, пообещав обеспокоенной матери Наталье Кирилловне, как можно судить по ее письмам, в море не ходить, а посмотреть на него только с берега. Свита царя составляла около 100 человек. До Вологды ехали сухим путем, от Вологды до Архангельска — реками Сухоной и Двиной на 7 стругах.

После кратковременной остановки в Холмогорах, где царя торжественно встретил видный деятель петровских времен на Севере и сподвижник преобразователя архиепископ Холмогорский и Важеский Афанасий, 30 июля царский карбас остановился ниже Архангельска у Мосеева острова. Там для гостей была поставлена небольшая деревянная «светлица с сеньми» и необходимыми хозяйственными постройками. В описании зданий, бывших на Мосееве острове в 1712 году, о светлице сказано: «В ней 10 красных окон с стеклянными окончинами. Подле тое светлицы горница с комнатою. У нее 6 окон колодных, да одно небольшое, в них окончины слюдные. Погреб рубленный. Подле сеней поварня».

Архангельск, как и Холмогоры, встретил Петра колокольным звоном, приветственными возгласами жителей, ружейной и пушечной пальбой, столь любимой Петром Алексеевичем. У одной из городских пристаней царя ожидала 12-пушечная яхта «Святой Петр», приготовленная для плаванья в Соловецкий монастырь. Яхту построили в 1693 году в Архангельске русские плотники под руководством иноземных корабельных мастеров Петра Баса и Гербранта Янсена. Они же сделали «государевы светлицы» — упоминавшийся нами деревянный дом на Мосееве острове, получивший громкое имя дверец, в котором Петр останавливался в первые два приезда в Архангельск.

Намерение посетить приполярного вотчинника появилось у Петра давно, и он делился этими своими мыслями с архиепископом Афанасием еще в Москве. Последний по возвращении в Холмогоры сообщал Соловецкому владыке Фирсу в письме от 26 июля 1693 года: «и к нам его государев благоволительный глагол был, еже шествовать с ним нам к вам в Соловецкий монастырь». Но непредвиденный случай изменил планы царя. В море выходили груженные русскими товарами английские и голландские купеческие корабли. Петр решил воспользоваться оказией и конвоировать их, чтобы посмотреть на плавание океанских кораблей и видеть, как управляются они в открытом море. Шестого августа натянутые шелоником (местное название южного ветра) паруса вынесли царскую яхту в студеные воды глубокого и неспокойного Белого моря. Петр впервые в жизни увидел морское раздолье. Настоящее море плескалось у бортов яхты. Безбрежная гладь северных вод произвела на царственного путешественника неизгладимое впечатление. Петр не мог скрыть своего восторга. Морская стихия пленила Петра на всю жизнь и овладела его умом и сердцем. Пройдя около 300 верст, Петр простился с иностранными кораблями у Терского берега за устьем реки Поной у трех островов и 10 августа возвратился из морской прогулки в Архангельск. Здесь он задерживался до прихода гамбургских кораблей, то есть на неопределенное время. Огорченная Наталья Кирилловна, волнение которой усилилось после того, когда она узнала, что сын все-таки выходил в море, убеждала Петра в том, что нельзя дождаться всех кораблей: «Ты, свет мой, видел, которые прежде пришли: чего тебе, радость моя, тех (гамбургских. — Г.Ф.) дожидаться?» Неукротимое желание видеть приход иностранцев взяло верх. Петр провел в Архангельске еще 40 дней, так как ожидаемые суда появились только около 10 сентября, да на знакомство с ними ушла неделя.

В Архангельске Петру было что посмотреть и чем заняться. Перед царем открылась картина кипучей деятельности главного русского центра заморской торговли. Могучая труженица Двина, неутомимая и безотказная, несла на себе многочисленные струги, дощаники, карбасы, баржи с грузами, предназначенными для вывоза, на рейде стояли, словно выстроившиеся на парад, могучие корабли с развевающимися на мачтах иностранными флагами, элегантные яхты, в центре города величественно возвышались каменные здания гостиных дворов с башнями и бойницами, обращенными к реке, с кладовыми и амбарами внутри них, причалы были завалены мешками, ящиками, бочками, тюками, повсюду суетились грузчики и торговые люди, слышен был разноязычный говор, крик чаек. Порт напряженно трудился. Чувствовались мощные удары его пульса. Впечатляющая картина! Архангельск имел совершенно определенный морской вид и не похож был на все другие русские города.

Любознательный Петр внимательно изучал жизнь Архангельска. Подкупая необычайной простотой поведения, в одежде рядового шкипера царь посещал биржу и гавань, знакомился с негоциантами и моряками, изучал иноземные обычаи и коммерческие операции.

Прозорливому правителю России, наделенному государственным умом, стало ясно: иностранцы господствуют в единственном портовом городе только потому, что у нас нет своего флота. Чувство досады и горечи испытывал Петр, когда видел, что среди множества кораблей не было ни одного русского и отечественные товары уплывали за море на иностранных кораблях. Вместе с ними уплывала и прибыль от заграничной торговли. Будь в стране свой торгово-мореходный флот, русская монета не текла бы в карманы иноземных купцов. Чтобы приобрести полную независимость, России нужен был морской флот. Опираясь на веками накопленный опыт местных корабельных мастеров (морские суда — ладьи и кочи строились на Северной Двине, Онеге и в других местах с XV века), Петр принимается за судостроение. Человек сильный и волевой, быстрый и независимый в своих решениях и действиях, Петр тотчас же основал судостроительную верфь на Соломбальском острове и своими руками заложил на ней морской торговый корабль. Так было положено начало большому кораблестроению. Появилось первое в нашей стране казенное (государственное) адмиралтейство. Поэтому Архангельск справедливо называют колыбелью русского морского коммерческого и военного флотов. Придавая исключительное значение новому делу, Петр назначил Архангельским воеводой своего друга и деятельного помощника 22-летнего стольника Федора Матвеевича Апраксина, впоследствии первого генерал-адмирала русского флота, и поручил ему закончить постройку корабля. Помимо этого, Петр распорядился приобрести в Голландии на казенный счет 44-пушечный фрегат (царские торговые корабли для безопасности вооружались пушками) и привезти на нем в навигацию следующего года армейское сукно.

19 сентября царь покинул Архангельск и поплыл на стругах в Холмогоры. Холодный осенний ветер с моря обвевал путешественников, рябил воду на Двине. Петр любовался рекой, ее ширью и державным течением. Глубоко удовлетворенный поездкой, обогащенный новыми сильными впечатлениями, Петр твердо пообещал посетить вторично Север в следующее лето. К тому времени русский флот на Белом море должен был состоять, по его замыслу, из трех кораблей, включая яхту «Святой Петр».

В память своего первого посещения Архангельска царь подарил Холмогорскому первосвященнику Афанасию струг, на котором приплыл из Вологды в Архангельск, и разные флаги, в том числе большой штандарт с российским гербом, вызолоченную карету на рессорах, обитую внутри разноцветным трипом, в которой ехал от Москвы до Вологды. Карета Петра находится сейчас в хранилище Архангельского краеведческого музея. Она пока не экспонируется, так как нуждается в реставрации, а штандарт экспонируется, хотя от времени сильно выцвел.

Отпустив из Холмогор большую часть свиты в Москву, Петр отправился в Вавчугу к братьям Осипу и Федору Бажениным, чтобы осмотреть мукомольную и пильную мельницы. Живописному селу на возвышенном правом берегу Двины — Вавчуге, отстоящей от Холмогор в 13 верстах и от Архангельска в 83 верстах, как и ее хозяевам, суждено было войти в летопись отечественного судостроения и занять в ней почетное место. История умалчивает, о чем разговаривал Петр с предприимчивыми посадскими людьми «с очи на очи». Документальные материалы не позволяют говорить о том, что уже в первое царское посещение расторопные братья, наделенные широким русским размахом, просили у правительства разрешения строить корабли. Известно лишь, что после посещения Вавчуги Петром Баженины заинтересовались кораблестроением и зачастили в Соломбалу, где учились судостроительному мастерству. Через три года последовала первая форменная челобитная «разумных хозяев» царю с просьбой дозволить им шить корабли «против заморского образца». Ответ задержался в связи с путешествием Петра по Европе в составе «великого посольства». В январе 1700 года настойчивые братья вновь обратились с просьбой к правительству разрешить «строить им корабли и яхты» русскими и иностранными мастерами. На этот раз ответ не заставил себя долго ждать. 2 февраля 1700 года последовала жалованная грамота Осипу и Федору Андреевичам, которая имела важное значение в жизни Бажениных и поставила их род в исключительное положение. По существу это настоящая дарственная булла, в которой щедро перечисляются права и льготы, предоставленные вавчугским судостроителям. Братья получали право строить корабли и держать на них «для опасения от воровских людей» пушки и порох. Они могли нанимать на работу нужных специалистов, не спрашивая на то согласия местных властей, и беспошлинно ввозить из-за рубежа материалы, необходимые для торгово-промышленного судостроения. Чтобы не отвлекать купцов от кораблестроительного дела, категорически запрещалось избирать Бажениных на общественные службы.

Воспользовавшись покровительством правительства, энергичные и изобретательные братья в 1700 году построили в Вавчуге верфь, заложили на ней два торговых судна, завели канатный, прядильный и парусный заводы для выработки такелажа.

Вавчугская верфь Осипа и Федора Бажениных явилась первым в России частновладельческим (купеческим) судостроительным предприятием (заводом). Она стала родиной отечественного торгового судостроения и лесопиления.

Сразу же по возвращении в Москву Петр начал активно готовиться к новому путешествию на Север. В конце января он отправил из столицы в Архангельск корабельных мастеров Никласа и Яна, 1000 самопалов или ружей, 2000 пудов пороха и блоки для оснастки корабля, строившегося в Соломбале. Отлитые для вооружения нового корабля 24 пушки ждали царя в Вологде.

8 мая 1694 года флотилия из 22 дощаников с Петром и свитой потянулась по реке Вологде в Сухону. Спустя 10 дней, 18 мая, Петр вторично прибыл в Архангельск и остановился в своих прежних палатах на Мосееве острове. 20 мая со стапелей Соломбальской верфи сошел на воду первый русский торговый корабль, заложенный Петром в 1693 году. Сам царь «подрубил его подпоры». Корабль назвали «Святой Павел». Спуск на воду первенца коммерческого флота был отмечен как большой морской праздник. Не было пощады ни вину, ни пороху. Пока новый корабль готовился к плаванью и в ожидании прихода второго из Голландии, Петр решил выполнить свое давнишнее обещание посетить Соловецкий монастырь. 1 июня в сопровождении архиепископа Афанасия, которого царь глубоко уважал, на яхте «Святой Петр» двинулись в путь. Внезапно за Унской губой разыгрался сильный шторм. Море словно взбесилось, оказалось все в бурунах и брызгах. Огромные валы налетали на яхту, утлое суденышко бросало как щепку из стороны в сторону. Петр и окружавшие его лица приготовились к худшему. Но неизбежное казалось бы кораблекрушение было предотвращено искусством помора-лоцмана Антипа Тимофеева, который сумел провести судно тесным извилистым проходом между двумя рядами далеко вдающихся в море подводных каменных гряд («Унские рога»), и 2 июня яхта стала на якорь близ Пертоминской обители.

Известно, что Петр щедро наградил кормщика и на память о своем спасении сделал собственноручно деревянный крест высотой в полторы сажени и водрузил его на том месте, где яхта пристала к берегу. На кресте царь вырезал на голландском языке (он владел уже этим языком) такие слова: «Сей крест сделал шкипер Петр в лето Христово 1694». В апреле 1805 года крест, сделанный Петром, перевезли из Пертоминской пустыни в Кегостровскую церковь, а 29 июня его торжественно перенесли в Архангельский кафедральный собор и там установили. О дальнейшей судьбе креста ничего определенного сказать нельзя. В хранилищах Архангельского краеведческого музея имеется деревянный некрашеный крест высотой 3,3 метра, который проходит по инвентарным книгам как петровский, якобы тот самый, который царь сделал и установил у Пертоминского монастыря в память о своем спасении. Но никаких следов вырезанной на нем надписи на голландском языке нет. К этому остается добавить, что крест, имеющийся в музее, действительно похож по очертаниям на крест, стоявший в Троицком соборе Архангельска, как изображен он на одной старинной гравюре. Научные сотрудники и директор музея Юрий Павлович Прокопьев допускают, что к ним попал крест из кафедрального собора, а там в политических целях выдавался за петровскую реликвию, хотя в действительности, по-видимому, таковой не был, а представлял собой копию петровского креста, выполненную искусными мастерами и переданную в дар Троицкому собору. Выдвигается и другая версия: хранящийся в музее крест принадлежал Петру Кузьмичу Пахтусову. Основанием для такого предположения служит металлическая бирка, прикрепленная к кресту в 30-х годах нашего века во время маркировки музейных экспонатов, указывающая на принадлежность вещи известному мореплавателю и исследователю Новой Земли.

6 июня 1694 года яхта вышла в успокоившееся море, и на следующий день Петр ступил на остров белых чаек и черных монахов. Одарив братию, 10 июня Петр отправился в обратный путь. 13 июня яхта бросила якорь у причала Архангельска.

21 июля прибыл давно ожидаемый 44-пушечный фрегат «Святое пророчество». Обрадованный этим, Петр на трех русских кораблях совершил плаванье по Белому морю с восемью иностранными торговыми судами, отправлявшимися с товарами в свои земли. Проводив их до мыса Святой Нос, за которым открывался сердитый батюшка-океан, царь повернул обратно и 20 августа вернулся с моря, а уже 26 августа простился с Архангельском, проследовал на судах мимо Холмогор, не останавливаясь в них, как и на пути в Архангельск, до устья реки Пенды, где пересел в экипаж. Перед выездом из Архангельска Петр велел Апраксину немедленно отправить корабль «Святой Павел» за границу с казенными товарами — хлебом, лесом, смолою и поташем. «Святой Павел» вышел с грузом во Францию в 1694 году, а «Святое пророчество» повез царские товары в Амстердам в 1696 году. С момента возникновения и до 1719 года (в течение четверти века) торговля важными экспортными товарами через Архангельский порт являлась государственной монополией. Число кораблей, участвовавших в царских торгах, доходило до 13. Суда уходили в море под русским торговым флагом, составленным из трех цветов голландского флага — красного, белого и синего, расположенных в обратном голландскому флагу порядке.

Первые, самые трудные, шаги русской морской торговли были сделаны, начало положено…

Два посещения Севера много дали Петру и оставили глубокий след в жизни края. Период юношеских «потех» молодого государя закончился. Петр познакомился с морем и полюбил его, приобрел знания в кораблестроении и мореплавании, занялся государственными делами — строительством морского коммерческого флота, отправил русские корабли с отечественными товарами в заграничные порты и положил начало беломорской торговле. «Потехи» юного Петра перешли в серьезные дела, в которых так нуждалась вступившая на путь европейского развития Россия.

Отдавая должное Петру и не умаляя его личных заслуг в строительстве флота, следует иметь в виду, что все преобразования в этой, как и в других областях хозяйства и культуры, осуществлялись за счет беспощадного угнетения народа, крестьянских масс. На судостроительных предприятиях купцов Бажениных зверски эксплуатировались как вавчужане, так и пришлые люди. Каждый день, гремя цепями, выходили на работу колодники. За ослушание, малейшее неповиновение истязали плетьми. У хозяев была комната пыток («угловая») и домашний палач. Такой же суровой эксплуатации подвергались работные люди казенной Соломбальской судоверфи. На верфи и ее вспомогательных предприятиях была военная организация труда. Выходили на работу по команде сержантов и офицеров. Рабочий день длился 12–14 часов. Мизерное денежное и натуральное жалованье, выдаваемое залежавшимися и испорченными продуктами, дополнялось злоупотреблением начальства и разгулом произвола администрации. Все это приводило к массовому бегству работных людей с судоверфи.

XVIII век в истории нашей страны открывается Северной войной, которую Карл Маркс назвал «войной Петра Великого». Главные военные события происходили на основном фронте — в Прибалтике, но Петру было ясно, что шведы не оставят в покое Беломорье. До тех пор не было еще ни одной русско-шведской войны, в которую бы Север чувствовал себя в безопасности и не подвергался нападению со стороны врагов. Это тем более могло произойти после превращения Архангельска в центр кораблестроения и внешнеторговых связей. Единственный русский портовый город с судостроительной промышленностью был, в понимании морской державы, опасным конкурентом, и он должен был испытать на себе силу удара скандинавских феодалов. Этот удар мог оказаться особенно чувствительным потому, что со стороны моря город не был защищен. Петр не мог допустить разорения Архангельска, так как это пагубно отразилось бы на ходе войны. Многие крайне необходимые военные грузы поступали через Архангельск. Нельзя было терять и судостроительные предприятия. Обеспокоенный за судьбу Поморья и его промышленных, административных и политических центров, Петр предпринимает экстренные меры предосторожности. В самом начале войны укрепляются Холмогоры и Архангельск.

К началу XVIII века поизносились береговые крепости. По свидетельству современников событий и очевидцев, деревянный Кольский острог — центр обороны полуострова — совсем обветшал. В Сумском городке от времени со стороны реки обвалилась крепостная стена.

Петр приказал Кольскому воеводе Козлову мобилизовать всех жителей города и уезда на ремонт крепости и в кратчайший срок привести ее в такое состояние, чтоб «в военный случай… в осаде сидеть было надежно». Местными силами была произведена полная реконструкция старого острожного строения в Коле и дополнительно возведена новая деревянная крепость между реками Колой и Туломой. Новое укрепление имело форму четырехугольника с башнями по углам. На башнях в два ряда расставили пушки, в радиус действия которых попадали подступы к гавани и к другим важным объектам. Стены крепости защищались ружейным огнем, для чего в них сделали через каждые два метра горизонтальные щели. В Суме сгнившую часть стены удалили, а вместо нее сделали новую.

В 1701 году для охраны Поморья Петр направил из Архангельска военный отряд численностью в 300 человек под начальством капитана Алексея Капранова. Прибывшие подкрепления разместились в Кеми и Суме и состояли на государственном содержании.

Этим не исчерпывались приготовления к встрече интервентов. В 1701 году Петр приказал двинскому воеводе Прозоровскому и архиепископу Афанасию строить каменную цитадель в 15 верстах ниже Соломбалы, чтобы «тех неприятельских людей в Двинские устья не пропускать и города Архангельского и уезда ни до какого разорения не допускать». Царь требовал «весной зачать» крепость. До лета шли подготовительные работы к постройке города. 12 июня 1701 года состоялась закладка Новодвинской крепости. Строительство ее началось на острове Линский Прилук, находящемся в Березовском устье реки, которым входили корабли в Соломбальскую гавань.

Около двух тысяч крестьян согнано было на двинские болота. Бутовый камень ломали на Пинеге и в Орлецах, откуда доставляли его на дощаниках. Часть строительного материала привезли из Пертоминского монастыря. Много кирпича, извести, щебня, бутового камня пожертвовал пастырь Афанасий. Денежные расходы на постройку Новодвинской крепости были возложены на население семи городов: Мезени, Великого Устюга, Сольвычегодска, Тотьмы, Вятки, Чаронды, Кевролы.

Первый чертеж будущей крепости, сделанный военным инженером Яганом Адлером, не понравился Петру. Новый чертеж поручили изготовить Георгу Ернесту Резу. Обруселый бранденбуржец, он стал известен у нас как Егор Резен. План последнего царь одобрил, и Егор Резен стал руководителем строительства крепости на Двине. Стольник Селиверст Петрович Иевлев заведовал хозяйственной частью. В 1701 году было «сделано 4 батареи с редутами и шанцами для взаимной обороны; на батареях поставлено по 5 пушек и по 100 служилых». Только к 1705–1706 гг. в основном закончили строительство крепости, хотя усовершенствование ее продолжалось и в последующие годы. В 1713 году по смете, составленной Е. Резеном, были произведены поправки и достройка Новодвинской крепости, а окончательно крепость была готова лишь в 1724 году. Новодвинская крепость величественно и грозно стояла у входа в Северную Двину, замыкала устье реки, закрывала подступы к столице Севера. Цитадель была сооружена по последнему слову фортификационной техники. Древнейшее описание крепости принадлежит писателю П.И. Челищеву. Он же набросал схематический план цитадели. Писатель сообщает, что крепость имела форму квадрата с бастионами по углам, в середине каждого находился каменный пороховой погреб. Наружные стены защищал ров, наполненный водой, с подъемными мостами. Внутри города находились церковь, два каменных дома и солдатские казармы. Видавшие виды петербургские чиновники сравнивали Новодвинскую крепость с Петропавловской и не в пользу последней. Дошедшие до нас остатки уникального сооружения крепостной архитектуры охраняются как исторический памятник.

Летом 1701 года, в пору, когда строительство крепости было в разгаре, шведская эскадра в составе 7 боевых единиц вторглась в северные воды России и занялась разбоем. Пришельцы задерживали и уничтожали промысловые суда, у рыбаков отнимали платье, вещи и улов.

В конце июня 1701 года неприятельские корабли, как воры, маскируясь английскими и голландскими торговыми флагами, подошли к Двинскому устью, имел своей целью стереть с лица земли строящуюся крепость. Затем неприятель собирался захватить и сжечь Архангельск, чтобы тем самым пресечь заморскую торговлю и расстроить кораблестроительные планы России на Двине. Не зная фарватера, шведы выслали вперед галиот и яхту. Разведывательные суда вели русские пленники — архангельский лодейный кормщик Иван Рябов с монастырским служкой Дмитрием Борисовым. Самоотверженные герои решили пожертвовать своими жизнями во имя родины. У стен Новодвинской крепости Иван Рябов совершил широко известный по научной и художественной литературе патриотический подвиг. При содействии Борисова он посадил на мель под огонь новодвинских батарей яхту и головной галиот шведов с отборным экипажем. Береговая артиллерия расстреляла их, а второй галиот, плававший на вольной воде, принял на борт остатки экипажа погибших кораблей и постыдно бежал в море к своей эскадре.

Недавно в областной газете появилась статья «Кто он, лодейный кормщик?» Автор, научный сотрудник Архангельского краеведческого музея Н. Коньков, ссылаясь на обнаруженные им в архиве документы, приписывает героический поступок нашего «морского Сусанина» Ивану Ермолаевичу Седунову, а Дмитрия Борисова называет Дмитрием Борисовичем Поповым. Остается сказать, что претенциозный заголовок не подкреплен содержанием статьи. Мы не исключаем того, что «Рябов» — прозвище, данное, как это делалось в те времена, человеку по характерной черте самого героя или в данном случае его отца. Отец лоцмана был рябой, имел рябое лицо, а Иван был сыном «рябого», то есть Рябов. Не вносит ничего нового в ясный вопрос и вторая статья того же автора, опубликованная позднее. Мы не видим оснований приписывать подвиг Ивана Рябова другому помору, как это пытается сделать Н. Коньков, тем более, что имя северного героя популярно в народе. Его гордо носит один из кораблей Северного морского пароходства. Потомки Ивана Рябова и поныне трудятся в Архангельске.

Итоги 13-часового сражения под Новодвинской крепостью подвел историк Архангельска В.В. Крестинин: «25 июня 1701 года. Бой со шведами перед крепостью на Двине и пленение двух шведских военных судов, фрегата и яхты». Другой известный краевед С.Ф. Огородников опубликовал записку организатора разгрома интервентов на Двине стольника Селиверста Иевлева.

«Зело чудесно!» — писал 6 июля Петр Ф.М. Апраксину, получив донесение о разгроме «злобнейших шведов». Царь поздравил своего любимца «сим нечаемым счастием». Петр приказал отнятые у шведов суда отвести в Архангельск и так отремонтировать, чтобы можно было выплывать на них в «большое море-океан».

Победа под Новодвинской крепостью, одержанная благодаря героизму защитников крепости, была первой победой над морскими силами Швеции. Одним из трофеев битвы явился шведский флаг. Это был первый военно-морской флаг иностранного государства, захваченный русскими войсками.

Бежавшие с устья Северной Двины шведские корабли разорили на западном берегу Белого моря принадлежавшее Соловецкому монастырю Куйское усолье, сожгли солеварный завод и 17 крестьянских хижин, забрали скот, но, устрашенные нападением селян, поспешили ретироваться. Пленных русских супостаты разбросали на необитаемых мелях без продовольствия, но, к счастью, они сумели добраться до берега большой земли. Так бесславно завершилось вторжение королевского флота в Поморье в дни Северной войны.

Вскоре Петр получил от русского посланника в Голландии Андрея Матвеева донос, что шведы собираются совершить в навигацию 1702 года новое нападение на Север с большими силами. Встревоженный этим сообщением, царь 30 мая 1702 года опять приезжает в Архангельск, взяв с собой сына Алексея, большую свиту и пять батальонов гвардии, что составляло свыше 4 тыс. солдат-преображенцев. На этот раз Петр избрал своей резиденцией остров Марков против Новодвинской крепости и поселился в специально срубленном для него небольшом домике, чтобы лично руководить строительством бастионов, равелина и других крепостных сооружений. В 1710 году домик Петра был поврежден льдом, и вскоре после этого его перенесли к Новодвинской крепости. В 1791 году в домике Петра был П. Челищев. Путешественник нашел «маленький деревянный дворец», в котором жил Петр в июне — июле 1702 года, в состоянии полного разрушения: углы его отвалились, стены осели, печи развалились, окна и полы были расхищены. К началу XIX века домик Петра несколько привели в порядок и в 1877 году доставили в Архангельск. В 1934 году домик Петра перевезли в село Коломенское в государственный музей, где он охраняется как памятник старины. Остров же Марков в 1814 году был стерт льдом и ныне не существует.

К третьему приезду Петра на Севере было построено 8 торговых кораблей, из них 6 в Соломбале и 2 на Вавчуге. В последний приезд Петр вторично посетил Вавчугу. Он прибыл туда в сопровождении сына и блестящей свиты на трофейном галиоте, отбитом у шведов при их нападении на Новодвинскую крепость. В присутствии царя спустили на воду два фрегата «Курьер» и «Святой дух», построенные по заказу казны. Довольный успехами вавчугских навигаторов, Петр подарил им лесную дачу по берегам Двины в 2470 десятин, что обеспечивало сырьем судостроительное и пиловочное вавчугское производство. Не ограничиваясь этим, царь наградил Осипа Баженина почетным званием корабельного мастера. Оба брата получили звание именитых людей гостиной сотни.

Удостоверившись от прибывших в Архангельск кораблей, что неприятель не явится в Белое море и не повторит нападения, Петр сам решил обрушиться: на шведов с такой стороны, откуда его не ожидали. Шестого августа он отправился из Архангельска в обратный путь через Соловецкий монастырь. Если в 1694 году царь подплывал к монастырю на одной яхте, то сейчас целая эскадра из 13 военных судов, на которых находилось 4 тысячи гвардейцев, принесла создателя русского флота к беломорским островам. Походный военный штаб Петра расположился на Большом Заяцком острове. Здесь в память о пребывании эскадры на Соловках и посещения их Петром I была сооружена в 1702 году деревянная одноглавая церковь в честь Андрея Первозванного, считавшегося покровителем моряков. Ее сделали плотники эскадры.

Выйдя на берег Соловецкого острова, Петр первым делом обошел вокруг монастырской ограды и осмотрел ее со всех сторон, затем обследовал оружейную, ризную и прочие монастырские службы, ознакомился с тюрьмами и узниками и на прощанье повелел выдать монастырю для нужд обороны 200 пудов пороху из казенных складов в Архангельске. В том же году местный воевода выполнил распоряжение царя.

От Соловецких островов Петр отправился с флотом к пристани монастырской деревни Нюхча (Нюхоцкое усолье), что на морском берегу. Отсюда с двумя яхтами (остальные корабли с Нюхчи вернулись в Архангельск) и пятью батальонами гвардии Петр пошел прямо на город Повенец к Онежскому озеру — дорогой, получившей наименование «осударевой (государевой) дороги». Так назвали трассу от Белого моря к Ладожскому озеру, проложенную сквозь непроходимые беломорско-онежские дебри, непролазные топи и отдельные «зело каменистые» участки. Отметим, что с «государевой дорогой» совпадает трасса современного Беломоро-Балтийского канала.

Руководил строительством «государевой дороги» расторопный сержант Преображенского полка Михаил Иванович Щепотьев. В его распоряжении находились тысячи крестьян с лошадьми и телегами. Благодаря выносливости северян и несокрушимой энергии Щепотьева стратегическая дорога протяженностью в 160 верст и шириною в 3 сажени была проложена очень быстро. В конце июня началось строительство дороги, а уже в августе по ней двинулись в Прибалтику гвардейцы Преображенского полка. По «государевой дороге» перетащили в Онежское озеро и два фрегата. Десять суток их волокли на полозьях вроде саней 200 человек и столько же лошадей.

Из Онежского озера рекою Свирь фрегаты и преображенцы вошли в Ладожское озеро, где войска Шереметева дрались со шведами. Ударившие по врагу с тыла свежие русские силы решили исход сражения. Шведская флотилия в Ладожском озере была истреблена. В октябре 1702 года пал Нотебург (древний новгородский Орешек), затем Ниеншанц. Все течение Невы оказалось в руках России. 16 мая 1703 года в дельте реки «на первом отвоеванном куске балтийского побережья» (Карл Маркс) был заложен Петербург.

Поражением шведов в 1701 году на Северной Двине фактически закончилась многовековая агрессия скандинавских рыцарей против Архангельского Поморья. В течение целого столетия воды Студеного моря бороздили только торговые суда, на край не совершалось никаких покушений.

Для успешного завершения борьбы за Балтику и прочного закрепления на невских берегах нужен был сильный военно-морской флот. Почетную роль в создании такого флота сыграл Архангельск. С 1708 года на Соломбальской верфи началось строительство военных кораблей, а через два года со стапелей сошли на воду два 32-пушечкых фрегата — «Святой Петр» и «Святой Павел».

Таким образом, военные корабли стали строить в Архангельске позднее торговых и несколько позже, чем в Воронеже. Правда, по мореходным качествам корабли, построенные на Дону, значительно уступали беломорским, сделанным из местной упругой сосны искусными мастерами, среди которых особенно выделялись А.М. Курочкин, Ф.Т. Загуляев, В.А. Ершов, С.Т. Кочнев-Негодяев.

С начала Северной войны судостроение сконцентрировалось в одном Архангельске. Азовская флотилия была заброшена и пополнение ее прекратилось.

В 1710 году из Архангельска были отправлены на Балтику три 32-пушечных фрегата, в 1712 — три 52-пушечных корабля. В 1715 году молодой Балтийский флот принял из Архангельска последний отряд боевых кораблей в составе четырех 52-пушечных фрегатов.

После блестящей победы русского флота в 1714 году у мыса Гангут Швеция как морская держава на время была выведена из строя. С 1715 года прекращается отправка кораблей на Балтику, а вместе с тем и их строительство на Двине. Два десятилетия Соломбальская верфь бездействовала, но постройка купеческих кораблей не прерывалась.

«Государь-кормщик» высоко ценил морские навыки и бесстрашие жителей Поморья. Здесь набирались мастера на верфи петербургского адмиралтейства. Северянами пополнялся личный состав Балтийского флота. 9 октября 1714 года Петр издал специальный указ о наборе в матросы поморов. Местным властям предлагалось выявить у города Архангельска, в Сумском остроге, на Мезени и в других местах 500 лучших работников, которые «ходят на море за рыбным и звериным промыслом на кочах-морянках и прочих судах» и прислать их в Петербург. Назывался возраст новобранцев — не старше 30 лет. Затем было призвано во флот еще 550 поморов, а в 1715 году — 2 тысячи человек. Моряки-северяне геройски сражались на Балтике.

Беломорье внесло большой вклад в победу над Швецией в дни Северной войны и тем способствовало превращению континентального Московского царства в могучую Российскую империю и великую морскую нацию.

Боевые корабли, спущенные на воду со стапелей Соломбальской верфи, хорошо показали себя не только в дни Северной войны. Они вписали много ярких страниц в историю русского военно-морского флота в последующие времена. Одним из самых известных кораблей стал «Азов», построенный инженером Владимиром Артемьевичем Ершовым. Это был отличный по своим мореходным качествам и огневой мощи 74-пушечный линейный корабль. В Наваринском сражении с турецко-египетской эскадрой 20 октября 1827 года флагманский корабль «Азов» под командованием капитана 1-го ранга М. П. Лазарева вывел из строя пять неприятельских кораблей, прославив тем самым себя и своего строителя. Из экипажа «Азова» отличились в этой битве лейтенант П. С. Нахимов, мичман В. А. Корнилов, гардемарин В. И. Истомин. За геройский подвиг «Азов» был награжден редкой в то время наградой — Георгиевским кормовым флагом. В Соломбале, на родине корабля, «Азову» и его создателю В.А. Ершову был установлен специальный обелиск с описанием памятных событий. Его разрушили еще до революции.

Столь же хорошей славой пользовались коммерческие суда, построенные знатными мастерами баженинской школы кораблестроения. Наиболее известным среди них был крестьянин из села Ровдогоры Степан Тимофеевич Кочнев, талант которого высоко ценил М.В. Ломоносов. Созданные по чертежам С.Т. Кочнева суда были исключительно прочны и легки, имели красивую форму и удобную внутреннюю отделку. Кочневские суда бороздили просторы многих морей и океанов, в том числе не боялись и льдов Ледовитого океана, куда поморы выходили на китобойный промысел.

Слава о С.Т. Кочневе перешагнула пределы России. О нем знали морские державы, фирмы которых заказывали на Вавчугской верфи суда с непременным условием, чтобы их строил С.Т. Кочнев. За кочневские суда и платили дороже. Только за 1771–1784 гг. знаменитый мастер построил для английских купцов 12 судов.

За постройку многих торговых судов С.Т. Кочнев получал денежные премии и похвальные аттестаты. Английские фирмы пытались переманить к себе русского умельца, сулили ему почет и материальное благополучие, но Степан Тимофеевич с гордостью отвечал: «Я русский человек и работаю не только для себя, а и для Отчизны своей».

…В дни Северной войны, когда Россия концентрировала все свои усилия на решении жизненно важной балтийской проблемы, правительство Петра I не делало Соловецкому монастырю больших скидок и не давало поблажек. Наряду со всеми, духовный магнат вынужден был нести бремя фискальной политики, поставлять солдат и матросов. По правительственной разверстке монастырь направлял работников в Петербург и на остров Котлин, платил двухтысячный денежный налог на содержание Олонецких заводов, лишен был некоторых доходов с выгодных промыслов, которые перешли казне. Чувствуя крепкую руку Петра, монахи, хотя и роптали, но не решались саботировать правительственные мероприятия. Правда, иногда монастырь ухитрялся тайно нарушить указы центра. Так, архимандрит Варсонофий в 1722 году не только приютил в вотчинных селах Соловецкого монастыря 82 беглых матроса, но и направлял их на морские промыслы. За этот антигосударственный поступок старец, можно сказать, отделался легким испугом. Он «повинился и своеручно подписался», что беглых матросов держал в своей вотчине, но после строгого внушения «исправил» допущенную ошибку: 65 дезертиров отправил в Петербург, а остальные разбежались.

Соловецкие настоятели несколько раз сообщали в синод о том, что правительственная налоговая система разоряет монастырскую вотчину, и просили заступничества и помощи. Приведем одно из последних прошений. 23 января 1723 года архимандрит Варсонофий подал в синод такое доношение: «Его императорское достояние Соловецкий монастырь и в нем мы, нижайшие, живущие ныне деньгами и хлебными припасами, пришли в великое оскудение, понеже монастырь наш не вотчинный, а которые при море е. и. в. жалованные вотчины — Сумский острог и Кемский городок с принадлежащими к ним волостями и есть — и в тех никакого монастырского сева не сеется и пахотных земель нет, и кроме подушного сбора с 343 бобыльских дворов по 13 алтын 2 деньги со двора в год — никаких доходов в монастыре не бывает. Да и эти деньги за совершенною скудностию бобылей и от двухтысячного на Олонецкие петровские заводы вместо работ платежа никогда не вбираются. Бобыли на монастырском хлебе только сенокос исправляют. И ныне питаться нам нет чем. А в монастыре нас, нижайших, 170 братов, 400 работных людей, которые по обещанию своему живут года по два и по три на монастырском нашем платье и хлебе, да по указам е. и. в. из разных канцелярий ссыльных по тюрьмам 20 человек. Да у нас же, нижайших, в Сумском остроге и Кемском городке на монастырском иждивении содержится 50 солдат. А питаемся мы от мирского всенародного подаяния покупным хлебом, а определенного нам, по примеру других монастырей, хлебного и денежного жалованья нет. А прежде сего пропитание имели его императорского величества жалованьем, а именно, в Поморье, в Сумском остроге, в Кемском городке, в Нюхоцкой, Сороцкой и Шуйской волостях от таможенных сборов и от рыбных и сальных промыслов и соляных торгов десятой частью. А ныне Олонецкие правители все это взяли на государя. И от народа подаяния стало быть малое число. Солью торговать указом е. и. в. отказано. А которую ныне приморскую соль и варим, и та нам становится против припасов и найма работных людей больше в наклад, чем в прибыль, понеже хлебные припасы и наем работных стали дороги, и от того немалое число варниц запустело». Архимандрит просил вернуть монастырю как таможенные сборы, так и десятую часть с рыбных и сальных промыслов и соляных торгов. Синод переслал просьбу монастыря в сенат и в камер-коллегию, ведавшую такого рода сборами. Высший правительствующий орган и камер-коллегия не обратили внимания на прикинувшихся нищими монахов и оставили их слезное «доношение» без последствий. Ни из сената, ни из камер-коллегии ответа не было.

Вместо ответа сенат дал указание переписать весь собранный и обмолоченный в 1724 году в вотчинах духовного хозяина хлеб и взять ведомости у архимандрита с показанием в них, какой размер посевных площадей и сенных покосов в каждом селе, сколько весной потребуется зерна на семена, какой денежный доход монастырь имеет от своих подданных, а также какой урожай хлеба собирается с полей вотчинных деревень. Монахи уклонились от ответа на поставленные вопросы по существу, а вместо этого еще раз проронили слезу по случаю своего «бедственного» положения. «В прежние времена, — писали они, — вотчины оного Соловецкого монастыря в службах имелися многие соляные промыслы, также и слюдяные, и с половниками пахотные земли, из которых промыслов бывала в монастырь немалая прибыль. А в нынешние годы оных соляных промыслов многие црены не варятся и запустели. А которыми соляными также и слюдяными промышляется же и половничья пахота имеется, но за нынешней дорогой ценой ко оным заводам (Олонецким. — Г.Ф.) приготовлением хлебных и прочих всяких надлежащих запасов и из половной пахоты за платежом податей… никакого прибытку не имеется». Заметим, что такие мрачные итоги подведены на основании ведомости, из которой видно, что одних денежных сборов монастырь имел в год свыше 1110 руб.

Не успел умереть Петр Великий, как архимандрит Варсонофий лично явился в июне 1725 года в Петербург (в спешке забыл даже выписать паспорт) для вручения Екатерине I «братского приговора», составленного 5 апреля, с изложением нужд монастыря. В челобитьи монахов перечислен ряд просьб. При Петре монастырь оштрафовали на 630 руб. и обязали платить ежегодно по 70 коп. подушного сбора с 63 трудников, находившихся на острове. Монахи просили не взыскивать с них этих денег, поскольку работавшие в монастыре крестьяне числились за деревнями Соловецкой вотчины и при переписи податного населения их следовало, по мнению иноков, показать не за монастырем, а в «сказках» тех сел и деревень, постоянными жителями которых они являлись. Братия добивалась, чтобы царица повелела «про монастырский обиход на Соловецком острове одной цреной беспошлинно соль варить или из монастырских берегов брать из усолья по тысячу пудов без накладных четырехалтынных пошлин, понеже без оной пошлины Олонецкие губернаторы той соли про свой наш обиход брать не дают». Монахи просили вернуть им таможенные сборы, взятые с монастыря «петровских заводов комендантом Алексеем Чеглоковым». Обер-офицер Лавров описал у монастыря более 450 четвертей хлеба. Монастырь настаивал на том, чтобы ему разрешили продать этот хлеб. Указом от 1714–1715 гг. Петр запретил строить убогие ладьи, кочи, шняки и выходить на «душегубных» судах в море, на которых наши северные аргонавты часто терпели крушения в бурном океане. Вместо «староманерных» судов, как с петровских времен стали называться народные суда, предлагалось делать по западноевропейским образцам морские галиоты, гукары, каты, флейты. Монахи просили разрешить им построить две ладьи по старому образцу, нужные якобы для перевозки дуба, сена, извести.

Из дела не видно, как правительство реагировало на «братский приговор», но мы знаем, что вернуть потерянные экономические и политические позиции Соловецкому монастырю не удалось. Время работало не на монахов.

 

§ 4. Конфискация государством монастырского имущества в 1764 году

Новые обязанности монастырского войска

Вооружение Соловецкого кремля и береговых крепостей в XVIII веке

Ништадтский мир изменил политическую карту Северо-Восточной Европы. Россия пробилась к Балтийскому морю, прорубила «окно» в Европу. Границы нашей Родины были отодвинуты дальше на Запад.

Петр переносит всю внешнюю торговлю с Северной Двины на Неву и делает новую столицу главным пунктом коммерческих сношений с Западной Европой.

В новых условиях XVIII века снижается военное значение Соловецкого монастыря. Беломорские острова отныне перестают быть пограничными.

Второй серьезный удар по оплоту Студеного моря нанес указ 1764 года о конфискации в пользу государства монастырских и церковных имений. От Соловецкого монастыря отобрали все его вотчинные владения в Поморье, в Двинском, Кольском, Устюжском, Каргопольском, Московском, Каширском и Бежецком уездах с более чем пятью тысячами крестьян мужского пола. Соловецкие земли вместе с населением были переданы в ведение Коллегии экономии. Монастырю оставили в вечное владение лишь двор со скотом в Сумском остроге и четыре сенных пожни для него.

Коллегия экономии изъяла оставшуюся в монастырской кассе неизрасходованную от прошлых лет всю денежную наличность — 35 300 р. 60 к. серебром. Это особенно взволновало братию. Отцы соборные послали коллективную жалобу в столицу. Они напоминали правительству о том, что Соловецкий монастырь «против прочих великороссийских монастырей в немалой отменности находится», и просили вернуть деньги, необходимые якобы для ремонта «самонужнейших монастырских ветхостей». Монахи тщатся доказать, что конфискованная сумма нажита монастырем честным путем, является его «трудовыми» доходами. Приводятся слагаемые конфискованных денежных накоплений: пожалования царей для поминовения родителей — 10 013 р. 33 1/2 к. (из них 5020 руб. подарил Иван Грозный), 2371 руб. поступил на эти же цели от знатных вкладчиков: патриархов, митрополитов, архиепископов, более двух третей изъятой суммы (22 916 р. 26 1/2 к.) составляли «доброхотные подаяния от христолюбцев за пение молебнов». Просители прибегали к завуалированным угрозам, заявляя, что если не вернут монастырские деньги, то исторические памятники старины на Соловках, подверженные воздействию разрушительных сил природы, придут в негодность. Вдогонку за официальной бумагой, скрепленной подписями членом монастырского синклита, архимандрит направил частное письмо екатерининскому фавориту всемогущему временщику Г.Г. Орлову, в котором излагал обиду монастыря и просил графа помочь возвратить деньги, отвезенные соловецким казначеем в губернскую канцелярию.

Все эти действия оказались напрасными. Не для того правительство отобрало деньги у монастыря, чтобы через год-два вернуть их обратно. За убытки, связанные с секуляризацией, Соловецкий монастырь вознаградили тем, что указом от марта 1765 года его провозгласили ставропигиальным, то есть состоящим в непосредственном подчинении синоду, независимым от Архангельской епархии и местных архиепископов. В том же году Коллегия экономии вернула монастырю дворы: Архангелогородский, Вологодский, Устюжский, Сумский, Кемский, Сороцкий, а за год до этого к Соловкам навсегда приписали Анзерский и Голгофораспятский скиты, величиной своею «подобящиеся монастырям».

Указ 1764 года коснулся и войска монастырского, но прежде чем сказать об этом, дадим короткую справку.

С конца XVII века правительство постепенно ликвидирует стрелецкие полки, просуществовавшие без малого полтораста лет, и заменяет их солдатскими формированиями.

В начале XVIII века солдаты сменили стрельцов в Соловецком монастыре. После окончания Северной войны численный состав солдат, состоявших на монастырской службе, уменьшился и колебался в разные годы до реформы 1764 года от 50 до 75 человек, а с детьми мужского пола старше семилетнего возраста доходил до сотни, временами даже переваливал через нее. В 1725 году при Сумском остроге и Кемском городке числилось 50 солдат, в 1747 г. — 62, в 1757 г. — 74.

Солдаты, как и их предшественники — стрельцы, находились на монастырском денежном и натуральном довольствии. С конца 30-х годов XVIII века при расчете с солдатами монастырь стал пользоваться удвоенной 8-пудовой (в 8 четвериков) казенной четвертью. Каждый солдат получал за год 3 рубля денег, 4 четверти и 4 четверика хлеба. Выплачивалось жалованье два раза в год (1 сентября и 1 марта), а иногда по третям года. Как и стрельцы, солдаты имели в береговых крепостях дома, участки земли, свое подсобное хозяйство.

На время службы монастырь выдавал солдатам оружие, амуницию и кое-что из одежды. На каждого солдата был лицевой счет, сделанный по такому образцу: «Василий Матвеев Соханов, 19 лет, 1759 г., сентября 28 дня, дано ему: кафтан новый немецкий сермяжный, пуговицы вязаные шерстяные, полы подложены крашениной, обшлага и воротник василькового сукна, портупея яловичья новая, у нее пряжка, петелька и наконечник медные, крючок железный, шпага из графских, ефес железный, обвивка медная, ножни старые. Помянутый кафтан, портупею и шпагу солдат Василий Соханов принял и расписался».

При уходе в отставку или после смерти солдата все его воинское снаряжение сдавалось в оружейную палату. Просматривая записные тетради приказных старцев, убеждаешься, что оружием обеспечивались почти все солдаты, но ни один из них не получал полного комплекта обмундирования. В 1737 году из 41 солдата Сумского острога 4 человека имели по фузее и шпаге, 30 человек по фузее без шпаги, 2 человека по шпаге без фузеи и только 5 человек не имели никакого оружия. В 1760 году в раздаче 66 солдатам Сумского и Кемского городков находилось 33 фузеи, 10 бердышей, 64 шпаги, 63 портупеи, 26 темляков, 75 кафтанов, 7 камзолов и две пары штанов. Зимнюю одежду, обувь, недостающее летнее платье солдаты покупали за свой счет.

Срок службы монастырских солдат определен не был. Солдаты служили бессрочно, до тех пор, пока могли носить ружье и выполнять хозяйственные поручения. Солдат Никита Евтюков прослужил 48 лет, Пантелей Зубков 33 года. Такие примеры не единичны. Поэтому среди соловецких ратников можно встретить солдат 60–70 и даже 80-летнего возраста. В 1747 году семь солдат сумского гарнизона насчитывало в общей сложности 436 лет.

Исключение из списочного состава отряда больных и престарелых производилось по личному заявлению солдат. Для примера приведем «доношение» архимандриту Геннадию упоминавшегося нами Никиты Евтюкова: «Служил я, нижайший, при Соловецком монастыре в солдатах с 1703 по сей 1751 год, итого 48 годов, а ныне за старостью и хворостью вышеписанной солдатской службы и работы понести ни по которой мере не могу. Того ради вашего высокопреподобия прошу, дабы соблаговолено было меня, нижайшего, от вышеупомянутой службы отставить и о сем моем прошении милостивую резолюцию учинить». Архимандрит-воевода рассматривал заявление и, если находил доводы вескими, приказом по войску увольнял просителя от солдатства, предлагал не посылать демобилизованного ни в какие монастырские труды и не выплачивать ему более жалованья. Исключенный из службы солдат должен был сдать «имеющуюся у него монастырскую амуницию и ружье во всякой чистоте» и мог жить при своем доме на своем пропитании. На место отставного солдата зачислялся достойный молодой человек из солдатских детей.

Личный состав монастырского войска пополнялся и обновлялся исключительно за счет естественного прироста. Дети солдат зачислялись на места больных, престарелых или умерших отцов. Позднее этот принцип будет положен в основу комплектования печально знаменитых военных поселений.

До 7 лет солдатские дети находились в семье на иждивении родителей. С 7, а иногда с 9 — 12 лет солдатские дети мужского пола обучались в монастыре или в прибрежных крепостях российской грамоте, чтению, нотному пению, письму, различным ремесленным специальностям — иконописному художеству, чеботному, канатному мастерству, столярному, медному, печатному делу, словом, готовились в солдаты и рассматривались начальством как резерв для пополнения и омоложения отряда.

В период учебы дети получали от монастыря содержание, размер которого устанавливался архимандритом: обычно жалованье «половинное против одного солдата». Выдавалось оно «до совершенного их возраста и до выучки» родителям или членам семьи по «верющему письму».

С 15–16 до 20–23 лет солдатские дети зачислялись на высвобождающиеся места в действительные монастырские солдаты. Поступление в солдаты оформлялось таким же путем, как и исключение из войска. Солдатский сын подавал заявление на имя архимандрита с просьбой определить его в солдаты и назначить полный паек. Десятки таких прошений можно найти в архивных делах. Вот «доношение» Григория Васильева — сына Маселгина от 16 августа 1747 года: «Обретаюсь я, нижайший, в Соловецком монастыре девять лет неисходно и обучился грамоте и пению нотному и, труждаясь в соборе в крылосных трудах, к тому же обучился и печатанью листов чудотворных, и в солдатскую службу неопределен. От рождения мне, нижайшему, 23 года. И оную солдатскую службу и монастырскую всякую работу понести я, нижайший, могу. Того ради вашего высокопреподобия с покорностью прошу, дабы повелено было меня, нижайшего, поверстать в солдатскую службу и против монастырских солдат определить хлебным и денежным жалованьем и о сем моем прошении милостивое распоряжение учините». Начальник монастыря разбирал заявление, в сомнительных случаях запрашивал характеристику на просителя у старосты той службы, где стажировался кандидат и, если считал, что юноша в состоянии нести «солдатскую должность», издавал приказ о зачислении его в солдаты и назначал полный оклад. Перевод в солдаты рассматривался как вознаграждение «за многие к монастырю труды».

Принятый в солдаты сдавал казенное рабочее платье и обувь и получал по ордеру коменданта крепости под расписку оружие. Начальнику инвалидной команды приказывалось обучать новобранцев «военной экзерциции по военному артикулу как надлежит неотменно».

В XVIII веке монастырским солдатам почти не приходилось воевать. Поморье не подвергалось разорительным нашествиям неприятелей. Меч отдыхал, но солдаты не сидели сложа руки. Они своим трудом обогащали «дом божий»: обслуживали ладьи, делали кирпич, стояли на караулах. Жены солдат чистили перо, дети приобретали специальности и работали. Все были при деле. До нас дошли записные тетради капрала Алексея Маселгина о ежедневных распределениях по работам и караулам солдат Сумского и Кемского городков. Они дают полное представление о том, как и где использовались солдаты. Возьмем тетради за 1760 год. В Кеми в это время было 17, а в Суме 51 солдат. Что они делали в летние месяцы? 1 августа, например, кемские солдаты были «расписаны» по таким работам: Лев Мошников и Матвей Умбачев находились при каменном деле, Иван Евтифеев, Ефим и Матвей Зубковы — при ладейной конопатке, Михаиле Зубков, Петр Умбачев, Лука Кириков, Лазарь Бугаев, Василий Мошников, Мина Кочнев и Лазарь Кириков работали на ладье, Федор Умбачев делал кирпич, Пантелей Зубков стоял на карауле, Евстрат Зубков делал из оленин замшу, Петр Егоров был в кузнице, Иван Мошников болел. 24 сентября сумские солдаты находились в следующих службах: на ладьях — 6 человек, в соборной головщиками — 5, на карауле — 4, в столярной — 3, в келье архимандричьей — 2, в отъезде — 2, в иконной — 3, в кузнице — 4, собирал налоги — 1, работал в наряде — 1, пряли канаты — 8, делали фундамент под сарай — 9, в вощаной занят — 1, в портной — I, на карауле при устье реки стоял 1 солдат.

К числу ответственных поручений, которые давал монастырь солдатам, относится сбор недоимок и налогов с вотчинных крестьян. Только в 1747 году солдатам поручили взыскать с крестьян монастырских волостей около одной тысячи рублей денег. Солдат, командированный для этой цели, получал строгое наставление взимать налоги «сполна без доимки». Солдат-сборщик предупреждался, что если он «в том сборе учнет кому чинить какое послабление и поноровку для своих бездельных корыстей или будет пьянствовать… и ко взяткам касаться и за то жестоко штрафован будет, несмотря ни на какие его отговорки».

Как видим, главной обязанностью монастырских солдат в XVIII веке была не боевая учеба и оборона Поморья, а работа на мироеда-хозяина. Монастырь эксплуатировал привыкших к военной дисциплине солдат на самых трудоемких процессах и использовал их в качестве полицейской силы для выколачивания налогов, всевозможных сборов и недоимок со своих крестьян.

Материальное положение монастырских солдат было тяжелым. Жалованья не хватало, и они постоянно обращались к монастырю за займами. В 1733 году 29 солдат взяли хлеб в долг. В 1734 году 49 солдат брали рожь «в зачет жалованья». При получении 16 кемскими солдатами денежного жалованья за первую половину 1760 года у 11 из них удерживались долги от 15 коп. до одного рубля на общую сумму 6 р. 65 к. В следующем году у половины солдат Кемского городка удерживался долг с мартовской доли жалованья. У Ефрема Зубкова весь полугодовой денежный оклад ушел на погашение долга. Число таких примеров можно умножить.

Беспросветная жизнь вызывала недовольство солдат и сетование на горькую долю. В июне 1733 года сумские солдаты подали Соловецкому архимандриту коллективную петицию, в которой жаловались на то, что военная служба из года в год усложняется, а оклад остается неизменным. Напоминая о тех днях, когда их деды и отцы не отягощались работами, проводили не все лето в монастыре и зимовали там редко, солдаты писали: «А ныне мы, нижайшие, работаем и служим у вашего преподобия в Соловецком монастыре на каждый год более полугодишного времени безысходно… також де и зимними монастырскими вашими при Сумском и Кемском городках работами и посылками вельми отягощены». Просители хотели уменьшения работ и повышения жалования. Письмо подписало 38 солдат из 41, находившегося в Суме.

Жалобами и просьбами исчерпывались возмущения солдат. Ни одного активного выступления солдат против произвола и деспотизма монастырских властей в XVIII веке не произошло.

Указ 1764 года радикально решил вопрос о церковных землях и крестьянах. Можно было думать, что он столь же решительно изменит положение соловецкого войска, составлявшего часть вотчинного населения. Но этого не случилось. Первоначально правительство придерживалось того мнения, что нужно лишить монастырь права иметь свою вооруженную силу. Эта точка зрения нашла отражение в первой редакции указа 1764 года. Но монастырь не хотел терять воинов-работников. Архимандрит Досифей просил «учрежденную о церковных имениях комиссию» пересмотреть вопрос и сохранить солдат в монастыре. Свое доношение архимандрит-комендант подкреплял и обосновывал ссылками на жалованные грамоты прежних царей. Просьба монастыря была признана убедительной. 11 сентября 1764 года комиссия представила Екатерине II новый доклад такого содержания: «Соловецкого монастыря архимандрит Досифей просит, чтоб по силе жалованных грамот на прежнем основании при оном монастыре оставить из давних времен имеющихся солдат для оберегательства как монастыря и вотчин, так и порубежного Сумского острога и Кемского городка с присудом, яко приморских мест, от неприятельских нападений, и поимки воров и разбойников, и содержания присылаемых по указам из разных мест в тюрьмы под арест и в работу ссыльных людей… А в данной во оный монастырь в 1693 году, мая 31 дня, грамоте (с коей из св. синода в комиссию копия прислана) между прочим значится, что по прежним великих государей жалованным грамотам во оном Соловецком монастыре, в Сумском остроге и в Кемском городке для береженья от прихода воинских людей устроено стрельцов 125 человек, для чего оною грамотою и положенных с вотчин реченного Соловецкого монастыря стрелецких денег брать не велено. В учиненных же комиссией и вашим и. в. высочайше конфирмированных о монастырях штатах в том Соловецком монастыре вышетребуемого числа солдат комиссией не положено потому, что тогда об оном было неизвестно и от реченного архимандрита прошения не было. А ныне комиссия, уважая означенные жалованные в тот монастырь грамоты и предписанное архимандричье представление, за справедливое почитает в. и. в. всеподданейше представить — не соизволите ли означенным имеющимся во оном Соловецком монастыре солдатам и их детям ныне и впредь в силу упомянутых жалованных грамот остаться на прежнем основании и жалованьи, которое и производить им из доходов Коллегии экономии». На ходатайстве появилась царская резолюция: «Быть по сему». Правительство отступило…

9 октября 1764 года комиссия уведомила монастырские власти, что вопрос решен в их пользу. Соловецкая воинская команда по-прежнему осталась введении архимандрита. Единственное новшество, не менявшее существа дела, состояло в том, что солдаты снимались с монастырского хлебного и денежного довольствия и поступали на содержание того учреждения, к которому перешли обширные монастырские угодья. Отныне жалованье воинским чинам выплачивала Коллегия экономии из своих доходов. Обмундирование же солдатам не выдавалось, и они должны были покупать одежду и обувь.

Численность команды монастыря определялась законом 1764 года в 125 человек.

Половинчатое решение вопроса о воинской команде, дислоцирующейся на островах и в береговых укреплениях, привело к неопределенности в ее положении. Такое не могло продолжаться бесконечно. Через 17 лет правительство повелело вовсе изъять солдат из ведения соловецких настоятелей и передать их в полное распоряжение военного начальства. 8 марта 1781 года Ярославский и Вологодский генерал-губернатор Мельгунов следующим отношением довел до сведения архимандрита Иеронима об этом распоряжении Екатерины: «Е. и. в. высочайше указать соизволила находящимся при Соловецком монастыре солдатам быть в ведомстве моем и для того прошу меня уведомить, сколько вам из оных солдат для употребления в самом монастыре надобно и на какие именно потребности; почему о командовании их и повеление от меня дано будет Онежскому городничему, а между тем которые солдаты ныне находятся в самом монастыре, тех предписано оставить во оном же монастыре».

Военную власть у настоятелей отняли, но сами крепостные сооружения, пушки и другое оружие осталось собственностью монахов.

По предписанию Мельгунова, на остров прибыл прапорщик Архангелогородского первого батальона Василий Иванов, который принял монастырских солдат «в свою команду» для несения ими службы по военным уставам и законам.

Списочный состав отряда, сданного Иванову, был 109 человек. В это число, кроме боеспособных людей, входили старики и больные, а также 19 малолетних солдатских детей мужского пола, находившихся на содержании отцов, и двое увечных (хромых). На жалованьи состояло 88 человек: 17 подростков и 71 взрослый мужчина. Среди последних встречались пожилые и больные люди. Так, Федору Иконникову было 62 года. Против его имени находим следующую запись: «По старости лет и от болезни в голове щеки искривились, что и говорить едва может и пищу с нуждою употребляет. К службе не способен». Солдат Андрей Иванов, 57 лет, имел «внутреннюю животную болезнь и по старости лет к службе не способен». Такая же пометка против имени Ивана Титова, 58 лет: «Имеет в голове ломоть и частый обморок от ушибления в малолетстве, от чего и рубец на лбу есть, и напущается в очи кровь, и от того левый глаз не видит». У 38-летнего сумского солдата Якова Маселгина «за давнею в ногах внутреннюю болезнью оные высохли, во рту от болезни ж зубы все ослаблены». Евстрат Зубков, 43 лет, был «крив правым глазом». Дряхлых и больных солдат с подобными примечаниями против их фамилий насчитывалось 14 человек. Если к этому числу приплюсовать детей, увечных и сумму вычесть из 109, то останется 57 имен.

Указы 1764 и 1781 годов не внесли существенных изменений в обязанности солдат, сохранили старый порядок комплектования войска и не сократили срока солдатчины. В 1790 году солдатский стаж Ивана Черепанова разнялся 53 годам. Иван Титов продолжал тянуть солдатскую лямку после полувековой службы.

Часть личного состава (28 человек), поступившего под начальство офицера, охраняла ссыльных и заключенных, часть содержала караулы в самом монастыре при Святых, Никольских, Архангельских и Рыбных воротах, при пороховой, ружейной, ризной и прочих кладовых палатах да в Сумском остроге и в Кемском городке сторожила такие же пороховые, ружейные и хлебные магазины. Отдельные солдаты охраняли присылаемых зимой в Сумский острог арестантов до открытия навигации, весной доставляли их на остров, использовались «для поимки какого нечаянно случающегося тех ссылочных людей побегу», сопровождали колодников в разные присутственные места и т. д.

Против штата, установленного указом 1764 года, монастырь имел большой недокомплект солдат: в 1773 году на жалованьи было вместе с детьми 86 человек, в 1788 г. — 85, в 1790 г. — 88 человек и т. д. Частично этим можно объяснить непомерную тяжесть военной службы при монастыре. Каждый солдат нес службу за двоих. На это указывают многочисленные солдатские жалобы, хранящиеся в подлинниках в архиве Соловецкого монастыря. Приведем одну характерную жалобу. 13 апреля 1787 года солдаты монастырской команды, находившиеся в Кеми, подали архимандриту прошение следующего содержания: «…Посланы мы, нижеподписавшиеся, в здешний городовой караул, где и находимся с прошедшего августа по нынешний апрель месяц, а как за недовольствием полного штата солдат имеемся быть бессменно на караулах, а по рассуждению зимнего времени и великих тягостей все мы пришли в изнеможение, в чем имеем большую нужду к сему прошению. Того ради вашего высокопреподобия просим дабы соблаговолено было снабдить нас сменою и о сем нашем прошении учинить отеческое милосердие и резолюцию». Письмо скреплено подписью грамотного солдата Петра Евтифеева, расписавшегося по поручению своих товарищей за всех их. Из дела не видно, как было разрешено законное требование солдат и рассматривалось ли оно вообще. Можно думать, что приведенное прошение, как и другие жалобы солдат, было положено под сукно.

Служба солдат была нелегкой, но отягощала не столько она, сколько работа на «святую обитель». Правительственные реформы 60–80 годов XVIII века превратили солдат в даровых работников монастыря. Государство содержало солдат, а они трудились на монахов. Многие солдаты были обучены «собственным тое обители коштом из христолюбивого подаяния», как любил подчеркивать «бессребреник»-архимандрит, различным монастырским нуждам — строительным специальностям и «потребным художествам»: иконописному, серебряному, резному по дереву, столярному, медному, кузнечному и т. д. В свободное от несения караульной службы время монастырь по-прежнему эксплуатировал их, как сезонных подневольных работников. Летом они были лоцманами, матросами, грузчиками, разнорабочими на четырех мореходных монастырских ладьях — привозили из Архангельска, Онеги и других мест известковый камень, лес, продовольственные товары, чинили церкви и ограду. Отдельные солдаты (Василий Соханов, Исидор Корнилов) посылались в Петербург для поднесения подарков высокопоставленным лицам и закупок для монастыря.

За службу солдатам платила жалованье казна. С 1764 года Архангельская губернская канцелярия два раза в год выдавала монастырю на солдат и их детей, находившихся при деле, денежный оклад (по 3 руб. в год) и за хлеб деньгами по существовавшим в момент расчета на архангельском рынке ценам: по 2 руб. за четверть в 1766 году, по 2 р. 50 к. в 1776 году, по 1 р. 60 к. в 1780 году, по 4 руб. за четверть в 1788 году. По 20 коп. выдавалось на доставку одной четверти ржи от Архангельска до Соловков.

Деньги принимал в Архангельске по «верющему письму» монастыря надежный человек, чаще всего солдат. Затем по ведомости монастырь раздавал солдатам жалованье по полугодиям, реже по третям года, причем деньги выдавались за прошедшую половину (треть) года, а хлеб вперед, на наступающую половину (треть) года.

Когда солдаты находились на монастырских трудах, они сверх жалованья получали бесплатное питание. Никакого дополнительного вознаграждения им не выдавалось. Монастырь не раскошеливался. Только квалифицированные специалисты из солдат поощрялись монахами за хорошую работу премиями, но все это делалось с единственной целью: извлечь из бесплатной рабочей силы максимальную прибыль. Монастырь смотрел на солдат как на статью дохода и не упускал ни одной возможности увеличить за их счет свои накопления. Поскольку правительство не обеспечивало солдат обмундированием, монастырь развернул бойкую торговлю одеждой и обувью, сбывая поношенные вещи втридорога.

«Святые отцы» присваивали себе часть жалованья, отпускаемого казной на солдатских детей. По положению 1768 года у подростков, которые проживали не на берегу, а на Соловецком острове и питались с монастырского котла круглый год или некоторое время, монахи могли производить удержание из хлебного жалованья из расчета 1 четверть 4 четверика за год. Монастырь произвольно изменял нормы вычета в свою пользу. Так, у Дмитрия Маселгина и Козьмы Навагина удерживалось за питание три четверти хлеба в год. На руки они получали по одной четверти четыре четверика. О жадности и жестокости «божьих слуг» говорит и такой пример: солдат Кемского городка Иван Евтифеев получил на первую треть 1773 года одну четверть и четыре четверика хлебного жалованья, но 12 февраля неожиданно умер. Монастырь считал, что одна четверть «незаработанной» ржи осталась за покойным, и велел уряднику Михайле Зубкову «оное оставшее незаслуженное жалованье… от него, Евтифеева, из дому от жены его тебе отобрать и отдать с запискою в монастырский приход».

Указы 1764 и 1781 годов не улучшили, а скорее, наоборот, ухудшили жизнь солдат. Об этом говорят участившиеся обращения солдат в монастырь за помощью. В декабре 1772 года 19 солдат Кемского городка просили архимандрита выдать им из монастырской казны «в зачет жалованья» хлеба и денег, в чем они имели «всекрайною необходимость». 17 мая 1786 года такое же «доношение» поступило от 38 сумских солдат: «Имеем мы для пропитания себя с семейством в хлебе великий недостаток. И сего ради просим ваше высокопреподобие в зачет нашего жалованья сего года второй половины выдать нам, нижайшим, по одной четверти человеку». С 25 мая до 8 октября 1790 года солдаты и их дети взяли у хлебного старца в счет жалованья 477 пудов 12 фунтов печеного хлеба. За две последние недели октября дополнительно задолжали 46 пудов 36 фунтов печеного хлеба.

Обращались за кредитом и одиночки. Стихийное бедствие (пожар, наводнение, падеж скота), радостное событие в жизни солдата (женитьба, рождение ребенка) в одинаковой степени выбивали его из колеи и заставляли бить челом монастырю. Солдат Петр Рышков просил Соловецкого настоятеля выдать ему «заимообразно» 10 рублей денег и съестных припасов «для брачного своего случая». Солдату, Семену Панозерову понадобилось 6 рублей на покупку платья, а взять их, кроме монастыря, негде.

Из каждой выдачи жалованья монастырь удерживал у солдат долг по выпискам из записных тетрадей и заемным распискам. Для этого перед выдачей зарплаты составлялась ведомость под названием «Список именной находящимся при ставропигиальном Соловецком монастыре штатной воинской команды солдатам и детям их с показанием состоящего на них монастырского долга, сочиненный для вычета при нынешней выдаче им жалованья».

О размере долгов и вычетов свидетельствуют такие примеры. Из «указноположенного денежного жалованья» за майскую треть 1775 года на сумму 85 руб. у солдат взыскали в монастырскую казну 42 р. 16 к., взятых ими взаимообразно. За последнюю треть 1776 года из начисленных солдатам 77 руб. (по рублю на человека) они получили на руки 46 р. 34 к.

После перехода на содержание Коллегии экономии и государственные чиновники стали смотреть на монастырский люд как на налогоплательщиков и объект грабежа. Только за сенные покосы сумские солдаты платили в губернскую канцелярию 7 р. 80 к. годового оброка. Как правило, эти деньги вносил за них монастырь, а после архимандрит приказывал собрать налоги с солдат «немедленно и неукоснительно».

Соловецкий монастырь и крепостническое государство — два хищных феодала — эксплуатировали солдат.

Простое перечисление солдатских служб свидетельствует о том, что назначение соловецкого военного отряда претерпело существенные изменения. До XVIII века он занимался в основном охраной островов и береговых монастырских владений от нападения внешних врагов. После Северной войны временно прекратились набеги агрессивных западных соседей на соловецкую вотчину. Монастырским солдатам в течение многих десятилетий не приходилось с оружием в руках оборонять побережье и острова Соловецкого архипелага, но они не сидели без дела. Монастырь заставлял солдат выполнять хозяйственные и полицейские поручения, стеречь ссыльнозаключенных, содержать караулы на острове, в Кеми, в Суме. В прошлом побочные занятия солдат сейчас стали основными. В 1764 году монастырь лишился вотчины. Раз так, то само собой разумеется, что с него снималась ответственность за оборону края, который ему больше не принадлежал. После реформы 1764 года военное подразделение сохраняется на Соловках по просьбе архимандрита для защиты самого монастыря, Кемского городка и Сумского острога, а также для охраны арестантов и поимки «воров и разбойников». С 1781 года основной обязанностью отряда, поступившего в ведение губернатора края, становится охрана тюрьмы и узников.

Поскольку армейский отряд превратился в караульную команду, в первой четверти XIX века произведено было дополнительное сокращение его численности до 28–12 человек, а в царствование Николая I в связи с притоком колодников увеличилось по настойчивым просьбам архимандритов-тюремщиков до 40–70 человек и стабилизировалось в этих пределах до конца пребывания войск на Соловках.

До тех пор, пока в монастыре находился воинский отряд, офицер, командовавший им, подчинялся как своему военному начальству, так и архимандриту, по инструкциям которого он охранял арестантов и отвечал за их целостность. Предписанием правителя Архангельского наместничества Ливена от 1793 года офицеру приказывалось ежедневно письменным рапортом извещать настоятеля «о сохранности содержащихся арестантов».

В архиве монастыря нами обнаружено несколько пухлых дел, целиком состоящих из рапортичек караульных начальников. В одном из них 31 стереотипный документ такого содержания: «Его высокопреподобию господину настоятелю ставропигиального первоклассного Соловецкого монастыря священно архимандриту и кавалеру Досифею

Рапорт

Вашему высокопреподобию честь имею донести, что содержащиеся под стражею арестанты 40 человек состоят благополучно. 29 сентября 1833 года. Подпоручик Инков».

Изменяемой частью шаблонных донесений было только число арестантов. Конечно, содержание и форма рапорта были иными, если происходили чрезвычайные происшествия: убийство, побег арестанта и т. д.

Часовые, мимо которых проходил архимандрит, должны были брать ружье под приклад и держать на караул, как «непосредственному начальнику крепости Соловецкого монастыря». Офицер по утрам являлся к настоятелю, словно к генералу, с рапортом о состоянии дел в крепостной тюрьме. Такой порядок вызывал недовольство инвалидных офицеров, раздражал их. Недоумевали и некоторые губернаторы. Главное же зло состояло в том, что караульная команда вместе с обер-офицером попала в подчинение к архимандриту, который заставлял солдат выполнять прежние хозяйственные поручения монастыря, не имевшие отношения к прямому служебному назначению отряда.

В XVIII веке Соловецкий монастырь и находившиеся в его ведении береговые крепости были неплохо вооружены. Об этом свидетельствуют сохранившиеся в архиве ведомости «об артиллерийских орудиях и всяких воинских снарядах» и «отводные оружейной казны», то есть тетради, составлявшиеся при «отводе» (передаче) военного имущества от одного оружейного или городничего старца к другому.

Из актов периодически проводимых ревизий видно, что в годы Северной войны монастырь имел 62 годные к бою пушки. Мы даже знаем, как они были расставлены по башням, воротам и по городовой стене. Башни имели по три артиллерийских бойницы: так называемый нижний, средний и верхний бой, где размещались пушки. В 1703–1709 гг. на основных башнях — Корожанской и Белой — артиллерия распределялась по бойницам так: на Корожанской башне три пушки находились на верхнем бою, столько же в среднем бою и две в нижнем бою; на Белой башне соответственно — четыре, три, две пушки. В оружейной казне хранилось много мелкого огнестрельного и холодного оружия, в том числе 680 пищалей, 350 бердышей, 169 сабель, 70 топоров, 73 лука, 31 колчан со стрелами, 49 чеканов. Там же находилось 200 пороховых голов, 12 ящиков свинцовых пулек, 2 ящика зарядов, да в другом месте было припрятано 8 ящиков с зарядами и пульками, 5 бочек и два ведра пороху.

Артиллерийский парк монастыря, как и запасы всякого другого оружия, в XVIII веке непрерывно пополнялся и увеличивался. В 1740 году монастырь имел 71 пушку, около тысячи единиц ручного огнестрельного оружия, 178 сабель, 99 топоров, 300 копий всяких. Возросли запасы «зелья».

В Сумском остроге в 40-е годы XVIII века имелось 18 железных и медных пушек, 178 мушкетов, 180 бердышей, 150 копий, 24 рогатины, около тысячи ядер, 50 пудов пороха и свинца… На стенах, по башням и в воротах Кемского городка в эти же годы было расставлено 12 железных пушек, а на складе лежало 14 пищалей затинных, 63 мушкета, 30 бердышей, 118 копий, около сотни ядер, до десяти пудов свинца, две бочки пороха и другое воинское снаряжение.

Соловецкий монастырь не сократил запасы оружия и после указов 1764 и 1781 годов. В 1790 году он имел в общей сложности 83 ствола пушек чугунных и медных всех калибров (18, 8, 7, 6, 5, 3, 21/2, 2, 11/2, 1, 1/2-фунтовых), гаубиц (пудовых, полупудовых, 8, 7, 5-фунтовых), дробовиков и пищалей. Совсем как в военное время, пушки были расставлены по башням, воротам и по куртинам: на Никольской башне, например, находилось две 18-фунтовых, одна 8- и одна 3-фунтовая пушки, на Корожанской башне — три 18- и одна 6-фунтовая пушки и т. д…Артиллерия была обеспечена боеприпасами. Свыше 5 тысяч ядер и более 4 тысяч картечей лежало на складе. Монастырь имел 586 пудов свинца, 465 пудов пушечного, ружейного и мелкого пистолетного пороха. Кроме того, в оружейной палате, которой заведовал оружейный старец, хранились ружья, холодное оружие для рукопашного боя и прочий воинский снаряд. Здесь же было сложено всеми забытое оружие давно минувших дней: 69 луков с колчанами и стрелами, 433 бердыша и топорика, 15 рогатин, 292 копья с дротиками, 49 чеканов. Все это оружие покрылось вековой ржавчиной и, само собой разумеется, к употреблению не годилось («совсем не способно»). 728 карабинов, пищалей и ружей с ложами допетровской конструкции, 23 пистолета «за ветхостью» не могли выполнять своего прямого назначения.

Неизвестно, зачем и без того богатую коллекцию музейного оружия Соловков пополнил в 1756 году генерал-фельдцейхмейстер Петр Иванович Шувалов, приславший в монастырь из оружейной конторы столицы 89 экземпляров старинных шведских шпаг с железными эфесами в обмен на 178 сабель. Не филиал ли артиллерийского исторического музея собирался устроить в монастыре брат известного мецената Ивана Ивановича Шувалова? Из ведомости об артиллерийских орудиях и всяких воинских снаряжениях, в Соловецком монастыре хранящихся, составленной прапорщиком В. Ивановым в 1789 году, видно, что монастырь не оценил дар П. И. Шувалова. К моменту составления описи осталось 57 шведских шпаг.

В Кольской крепости в конце века было полсотни пушек разного калибра. Правда, почти половина из них была выведена из строя коррозией и к стрельбе не годилась.

Соловецкий монастырь имел крепостные арсеналы. Местом хранения ядер был каменный чулан, находившийся «в особливом месте в Успенской церкви под крыльцом». Пушечный и ружейный порох прятали в нескольких помещениях: под кельями возле сального погреба, в чулане под Успенским крыльцом и «внутри монастыря близ самых Рыбных ворот в особливой палате», где находилась центральная, специализированная «пороховая кладовая». Заряды и пульки складывали в сундуки и убирали под крыльцо денежной казны. У береговых крепостей были свои арсеналы: в Суме имелась каменная пороховая палата и оружейный амбар, а в Кеми оружие хранилось в городе под башней в сарае.

Воссоединение с Россией прибалтийских земель целиком не устраняло опасность шведского нападения на монастырь. Поэтому разоружать Соловецкую крепость не было надобности и смысла. Приходилось считаться с тем, что Швеция, оттесненная в итоге Северной войны на Запад, но не переставшая от этого быть самым близким соседом Соловков, стремилась аннулировать Ништадтский договор и вынашивала планы реваншистской войны против России.

После Северной войны Россия дважды в XVIII веке приходилось отражать нападение Швеции: в 1741–1743 гг. и в 1788–1790 гг. Первая из этих войн закончилась присоединением к России Кюменегорской провинции Финляндии, а вторая сохранила между обеими державами территориальное статус-кво. Упомянутые новые военные и дипломатические победы над Швецией значительно укрепили экономическое, политическое и стратегическое положение России в Прибалтике к тем самым надежнее гарантировали безопасность Поморья.

В период русско-шведских войн обстановка в Поморье была тревожной. Соловецкий монастырь ожидал вторжения в свои владения неприятелей. 10 апреля 1742 года староста Панозерского погоста Максим Андреев с мирскими людьми извещал архимандрита, что он получил от разведчиков из Реболды донесение о предполагаемом нападении на погост лыжного отряда шведов в 400 человек, и просил «в самой скорости» прислать помощь людьми и оружием. Хотя слухи не подтвердились и лыжники не появлялись, но нельзя было сбрасывать со счета возможность вражеской диверсии и приходилось быть, как говорится, начеку.

В дни второй войны само правительство позаботилось об укреплении Соловков и направило в монастырь пушки, лафеты, снаряды. Общее руководство по приведению островов в оборонительное состояние было возложено на советника Архангельского наместнического правления Арсеньева. Непосредственным исполнителем указаний Арсеньева был начальник караульной команды прапорщик Иванов. Он развил энергичную деятельность: установил батареи, исправил и расставил орудия, привел в порядок ручное огнестрельное оружие.

25 мая 1790 года в монастырь прибыла группа офицеров и военных инженеров с подразделением солдат в 175 человек. Вместе с монастырским отрядом на острове оказалась команда в 250 бойцов. Прибывшие специалисты привели в боевую готовность кремль на случай неприятельского покушения. По проекту инженера-подпоручика Васильева были исправлены платформы по башням и по куртинам. Недалеко от ограды построили с трех сторон долговременные укрепления — земляные батареи в фашинной одежде с амбразурами и платформами: 1) при местечке Таборском, в проходе между ним и озером Святым; 2) в проходе между озерами Святым и Гагарьим; 3) от озера Гагарьего до морского берега. Монастырь готовился к встрече неприятеля, но шведы, осведомленные об этом, не появились у стен крепости. После заключения мира со Швецией присланный правительством отряд выехал на материк, оставив монастырю орудия и возведенные им укрепления.

В последний год XVIII века Петербург еще раз вспомнил о беломорской крепости. 5 июля 1799 года на Соловки приехала из Архангельска артиллерийская команда в составе поручика, 3 фейерверкеров и 23 рядовых канониров. По предписанию военных властей, командированному офицеру были немедленно сданы все пушки и порох. Солдаты исправили построенные в последнюю шведскую войну три земляных батареи, которые к тому времени обветшали.

В результате последней войны со Швецией (1808–1809) Россия получила Финляндию и Аландские острова. Некогда великая северная держава оказалась отброшенной далеко на Запад и больше не угрожала спокойствию Беломорского края. Казалось бы, теперь наступило время, когда военная угроза Беломорскому побережью была окончательно ликвидирована. На самом деле этого не произошло. Поморье и Соловецкий монастырь не почувствовали себя в безопасности. Еще до того, как была отведена шведская угроза Северу, на эту часть России стал покушаться новый враг — Англия.

 

§ 5. Угроза английской интервенции в Беломорье в начале XIX века

Первую попытку расхитить богатства Соловецкого монастыря и превратить Север России в свою колонию Англия предприняла, как уже отмечалось, в «смутное время». Вторично британская угроза нависла над Беломорьем в заключительный этап Северной войны, когда Англия, обеспокоенная успехами России, порвала дипломатические отношения и направила свою эскадру в Балтийское море с целью напасть на русские корабли и арестовать Петра. С момента начала строительства флота в нашей стране Англия ревниво следила за ростом морского и экономического могущества России. Владычица морей всеми путями стремилась помешать России выйти на океанский мировой простор.

Серьезная опасность со стороны Англии угрожала Соловецкому монастырю в 1800–1801 гг., когда Россия де-факто находилась в состоянии войны с Британской империей, хотя де-юре она и не была объявлена.

Незадолго до своей смерти Павел I приказал укрепить оборону монастыря, что было сделано уже после дворцового переворота 11 марта 1801 года.

19 мая 1801 года гребные суда доставили из Архангельска на Соловки два сводных гренадерских батальона с полковыми пушками и прочим вооружением. Соединением, в котором находилось 4 штаб-офицера, 42 обер-офицера, а всего 1595 человек, командовал генерал-лейтенант Д. С. Дохтуров, впоследствии прославленный герой Отечественной войны 1812 года.

Прибывший отряд сразу почувствовал себя хозяином положения на острове: ключи от всех крепостных ворот оказались в руках военного командования, на постах стояли солдаты, многие братские кельи и монастырские службы превращались в казармы, на монастырском дворе была устроена главная гауптвахта. Начались характерные для павловского времени ежедневные экзерциции, военные учения, разводы по караулам с музыкой и барабанным боем. Солдаты потешали офицеров и развлекались сами песнями, создали своеобразные шумовые оркестры — били в ложки и тарелки. Все это происходило на глазах аскетов-монахов и многочисленных богомольцев в самый разгар паломнического сезона. В дополнение ко всему в обители появились жены офицеров и упорно распространялись слухи о предстоящем разрешении продажи вина, без которого воинству якобы «быть не можно».

Архимандрит Иона, косо посматривавший на забавы защитников монастыря, настрочил жалобу в синод. Дохтурову угрожали большие неприятности. Военная коллегия запросила объяснение у генерала и заверила синод, что она устроит надлежащее рассмотрение и «подобным неблагопристойностям твердые преграды положить не оставит».

Генерал начисто отрицал предъявленные команде и лично ему обвинения и в доказательство своей правоты переслал в военную коллегию квитанцию, выданную ему Ионой в день отъезда с острова, в которой говорилось, что за время жизни в монастыре, с 19 мая по 15 июля 1801 года, от офицеров и солдат «обид и беспорядков чинимо не было и претензии ни на кого ни малейшей нет». Такой документ выдан был по чисто утилитарным соображениям: перед отбытием отряда монастырь сумел сбыть солдатам и офицерам по выгодной для себя цене залежавшиеся съестные припасы. В благодарность за это архимандрит решил замять им же затеянное кляузное дело, но было уже поздно. Синод дал ход жалобе Ионы, вовсю велось следствие, и получился конфуз. Подобно унтер-офицерской вдове, архимандрит сам себя высек. Дохтуров был оправдан, а Иона получил выговор от синода и, кроме того, с него взыскали 117 р. 46 к., затраченных на доставку нарочным указа генералу из военной коллегии по жалобе архимандрита.

Летом 1801 года русско-английский конфликт был улажен. Повод для присутствия войск на Соловках исчез, и 15 июля 1801 года отряд Дохтурова на монастырских судах отплыл на большую землю; орудия же были оставлены в Соловецком кремле в ведении находившегося там артиллерийского поручика Кормщикова. Под его начальство поступили привезенные в монастырь в августе 1801 года из Колы старинные чугунные разнокалиберные пушки и запасы к ним. В это же время приехавший из Петербурга артиллерийский капитан Скворцов осмотрел монастырский артиллерийский парк и проинструктировал канониров.

В послетильзитский период Россия на короткое время попала в фарватер наполеоновской политики. Став союзником Франции, Россия порывает сношения с Англией — главным капиталистическим соперником французской буржуазии. В этот момент угроза нападения на Соловки британского флота становится столь реальной, что Архангельский генерал-губернатор адмирал фон Дезин вошел с представлением в министерство внутренних дел о способе сохранения монастырских драгоценностей. Он предложил вывезти их в Архангельск или в другое безопасное место. После длительных консультаций с обер-прокурором синода князем Голицыным и самим царем решили спрятать сокровища в укромном месте на самом острове и лишь в случае крайней опасности переправить их на твердую землю. Впрочем и на этот раз туча прошла мимо Соловков.

Англия оказала морально-политическую и военную поддержку Швеции, которая, как уже упоминалось, последний раз воевала с Россией. Не ограничиваясь этим, в 1808 году британская эскадра вторглась в арктические воды России, совершила разбойничье нападение на Кильдин остров, где сожгла становище Рыбачье, принадлежавшее Соловецкому монастырю. В следующем году интервенты захватили разоруженную к этому времени и совершенно беззащитную Колу. Разграблению подвергся весь Мурманский берег.

Летом 1810 года английские военные корабли продолжали крейсировать в Ледовитом океане. 19 августа заморские пираты задержали у берегов Лапландии русское торговое судно, шедшее с мукой в Норвегию, и на буксире повели его в Англию. На судне, кроме 9 человек команды, появилось 7 английских матросов и 1 офицер. Но в пути произошло событие, о котором стоит рассказать. В море начался шторм. Англичане вынуждены были отвязать канат, прикрепленный к плавучему хлебному магазину, и вскоре конвой потерял добычу из виду. Тогда русский кормщик Матвей Андреевич Герасимов приступил к решительным действиям. Ночью 30 августа вместе со своими товарищами он накрепко запер в каюте спящего офицера с 6 матросами, а находившегося на палубе часового сбросил в воду. После этого корабль изменил курс. Под управлением Герасимова он достиг норвежского порта Варде, где пленные англичане были сданы местному коменданту. Там же британский офицер вручил свою шпагу, кортик, карманный кинжал, а также английский военный флаг и план города Лондона.

Мужественный поступок помора, Кольского мещанина М.А. Герасимова стал известен всей стране. Его подвиг писатель-декабрист А. Бестужев-Марлинский избрал для своей повести «Мореход Никитин». Жители Севера гордились своим отважным сыном. Только правительство не оценило «столь отличной храбрости» Матвея Герасимова. Наградив помора «знаком отличия военного ордена», оно сделало оскорбительное для героя разъяснение: «Кольскому мещанину Матвею Герасимову не следует именоваться кавалером».

В 1809–1810 гг. большего вреда, кроме названных пиратских действий, Англия не успела принести Северу нашей страны. Агрессия Наполеона вскоре вызвала новое сближение Англии с Россией, закончившееся в начале Отечественной войны подписанием формального союза.

 

§ 6. Разоружение Соловецкого монастыря

После краха наполеоновской Франции в Европе, по мнению царского правительства, наступил длительный и прочный всеобщий мир. Вследствие этого Соловецкая крепость разоружается. 19 ноября 1813 гада офицер Кормщиков, в ведении которого находилась артиллерия острова, поставил в известность монастырские власти, что он получил предписание артиллерийского департамента военного министерства отправить весной в Новодвинскую крепость все пушки вместе с прислугой, а также горох и свинец.

Распоряжение военных властей породило большую и затейливую переписку монастыря с синодом. Уже 27 марта 1814 года архимандрит Паисий сообщил своему начальству в Петербург, что он не знает, как ему вести себя. С одной стороны, старец не мог удержать вывоз артиллерии с острова, с другой стороны, не осмеливался отпустить орудия. Архимандрит просил предписания синода.

Не дождавшись ответа, 6 мая Паисий направил второе письмо в синод. На этот раз он решительно возражал против того, что у монастыря отнимали, кроме государственного артиллерийского имущества, «собственно монастырские разные орудия, порох и свинец, жалованные на случай неприятельского нападения прежними всероссийскими царями». Не желая расставаться с артиллерией, архимандрит просил Голицына «хотя жалованные монастырю от царей орудия, порох и прочее, что состоит по описи, возвратить, яко собственно монастырское, в его ведомство по-прежнему». Ссылаясь на «смятение», которое было в монастыре в 1809 году «от нашествия в город Колу неприятеля», Паисий пытался убедить Голицына, что без пушек жить на Соловках невозможно.

11 мая 1814 года обер-прокурор синода просил военного министра А. Горчакова отменить свое распоряжение и оставить на островах Соловецкого архипелага артиллерию, необходимую для нужд самообороны. В тот же день монастырской артиллерией занимался синод. Вот что выяснилось. По справке, наведенной в канцелярии синода, оказалось, что еще в 1807 году Архангельское губернское правление по требованию военного министерства предложило предшественнику Паисия Илариону передать орудия и снаряды к ним Кормщикову. И когда Иларион запросил мнение синода, тот 2 апреля 1807 года дал знать архимандриту «дабы он требуемые артиллерийские орудия и припасы отдал кому следует без всякого сомнения». Голицын запамятовал это распоряжение синода, а Паисий, рассчитывая на провалы в памяти своего патрона, слукавил.

Синод разоблачил примитивную хитрость архимандрита и приказал: «Поелику находящиеся в сем монастыре разные артиллерийские орудия и припасы все без изъятия давно сданы со стороны монастырского начальства в ведение артиллерийского чиновника и на отпуск из монастыря некоторых из них, даже жалованных, было уже св. синода предписание предместнику вашему, то за сим и не надлежало ныне делать остановки… касательно отправки из монастыря артиллерийских орудий со всеми принадлежностями в назначенное место». 15 мая 1814 года Голицын сообщил решение синода военному министру и просил его считать не имеющим силы свое письмо от 11 мая.

Весной 1814 года с островов Соловецкого архипелага вывезли 14 тысяч пудов различного артиллерийского имущества. Глядя вслед отчаливающим от берега казенным военным транспортам, архимандрит пожалел, что смалодушничал и не проявил нужной настойчивости в споре с военным министерством из-за артиллерии. Вскоре в частном письме он сообщил Голицыну: «Имел я честь от военного Архангельского губернатора г-на Клокачева лично слышать, что вывоз из монастыря артиллерийских вещей, кои пожалованы монастырю от государей, достоверно последовал с ведома одного департамента артиллерийского без доклада о том государю императору; что и он, губернатор, весьма сожалеет, что обитель так ныне опустошена, и заключает, что государь наверно бы монастырских жалованных вещей и орудий вывозить не повелевал, если бы учинен был о том ему доклад. Имея о сем смелость известить токмо вашему сиятельству, прошу, не будет ли случая для обители оказать какую-либо благотворительность, яко отцу, пекущуся о детях своих, в отдаленности сущих…»

Последующие события показали, что правительство поторопилось разоружить Соловецкую крепость. Это был грубый просчет властей. Самый сложный военный экзамен монастырю пришлось держать в годы Крымской войны, которую он встретил, по вине царизма, совершенно неподготовленным.