— Постойте.
От всех вываленных в одночасье полузнакомых названий в висках у Дайдзиро загудело. На уроках истории разбирались феодальные войны даймё, борьба между кланами, смена династий — а древнее космическое прошлое упоминалось лишь мельком. Высокородным не полагалось интересоваться делами чужаков — достаточно посмотреть, к чему подобный интерес привел наследника дома Моносумато. Простолюдины же и вовсе не подозревали о существовании каких-то там Союзов и Конфедераций. Плоский блин земли и твердый свод неба — вот вам и вся астрономия, преподаваемая в монастырских школах. Миры духов не в счет. Неудивительно, что и у принца закружилась голова. Он втайне порадовался, что опирается на прочную, теплую, надежную решетку галереи. Живое дерево успокаивало и давало хоть какую-то иллюзию защищенности — но в лицо Дайдзиро пялился холодный и насмешливый космос.
— Вы, я вижу, ошеломлены? — в голосе посла прозвучала неожиданная заботливость. — Я вас понимаю. Представьте, что чувствовал я, когда впервые ступил в рубку космического корабля, а потом и на землю Прародины…
Только тут, кажется, Дайдзиро впервые осознал, что говорит с человеком, собственными глазами видевшим Первый Мир. Все эти степи, перелески и горы, все то, что разворачивалось перед ним и учителем в Киган-ори, все овраги, замки на холмах, излучины рек, улицы древних городов и городишек, моря, поля, пустыни — все это изгнанник видел воочию. Он дышал воздухом Древней Ямато. Прикасался к почве, увлажненной ее дождями. Смотрел на желтое полуденное солнце в завесе полупрозрачных облаков и на красное, закатное, кровавым шариком валящееся за поросшие лесом горы. Он видел осень Земли и ее зиму, он видел и другие миры, он видел… И на мгновение с кристальной и обреченной ясностью Дайдзиро осознал все ничтожество их с учителем странствий, всю мелочность, всю фальшь. Да что там Киган — вся жизнь на Новой Ямато вдруг показалась принцу неумелой игрой, подражанием чему-то, о чем не сохранилось и смутных воспоминаний, чего, возможно, и не было вовсе… Мысль была путающая, и юноша поспешил изгнать ее, затолкать подальше, чтобы обдумать потом, когда его не будет тяготить присутствие невысокого улыбчивого человека. Родственника. Бесконечно чужого.
Собравшись, Дайдзиро изобразил ответную улыбку.
— Так вы предпочитаете лемурийцев? Довольно странно слышать это от полномочного посла землян.
Ухмылка Моносумато стала шире.
— Я же говорил, что вы разумны и неглупы вдобавок. А чьим послом, по-вашему, я должен быть, чтобы наиболее эффективно спутать землянам карты?
Дайдзиро скривил губы.
— Меня предупреждали, что вы нечисты на руку, но чтобы настолько…
— Настолько, господин Ши-но Дайдзиро, настолько. Кстати, вам будет любопытно узнать, что Ши — отнюдь не имя древнего и гордого клана правителей Первой Ямато, а самоназвание одной из разновидностей земной нечисти. Причем отнюдь не той, родством с которой стоит гордиться…
— Господин Моносумато, — раздельно произнес юноша, — я не намерен выслушивать ваши оскорбления.
— А я и не пытаюсь вас оскорбить. Поверьте, я сумел бы сделать это намного более основательно, появись у меня такое желание. Я хотел бы высказать вам предложение.
— Какое?
— Вы, если не ошибаюсь, приударяете за госпожой Фуджимару-но Мисаки? В ограде ее садика есть калитка, примыкающая к задней стене Большого Дворца. Почему бы нам с вами завтра не встретиться в беседке в саду достойной леди и не полюбоваться цветущими ирисами на зеленом закате? Здесь слишком шумно, а обсуждение прелести цветов и закатов не терпит многолюдья и суеты.
Дайдзиро невольно покосился на поредевшую толпу придворных и заметил несколько обращенных к ним лиц. Среди заинтересовавшихся разговором был и Его Сиятельство брат. Подобное луне лицо Наследника казалось озабоченным, а пальцы нервно шарили по поясу, нащупывая любимую фляжку.
— Я составлю вам компанию в ваших наблюдениях за природой, — медленно сказал принц. — Но не ждите, что я поверю вашим посулам. Слуга двух или сколько их там у вас господ — предает каждого из сюзеренов. Так, кажется, гласит пословица?
Невысокий плотный человечек покачал головой и, ничего не ответив, направился к своему геодскому подопечному.
Странно, почему он еще тогда не понял, что Хайдеки Моносумато и Мисаки близки? Калитка — калиткой, но к каждой калитке положен и ключ…
Закат был великолепен и зелен. Впрочем, на Новой Ямато не увидишь других закатов. Нефрит и яшма, сменяющие яркую полдневную лазурь, и мертвая бирюза сумерек.
Служанка разлила чай и с поклоном удалилась. Самой хозяйки дома не оказалось — наступила ее очередь читать Императрице Вечерние Созвучия. Сладко пахло цветами. В прудике по правую сторону от беседки поквакивали лягушки, а в усыпанных белыми звездочками зарослях жасмина пробовал голос тоичи.
Господин Моносумато поднял чашку, понюхал напиток и отставил в сторону. Улыбнулся и сказал извиняющимся тоном:
— Не поверите, совсем отвык я от этой бурды, которую у нас называют чаем.
Единственно из чувства противоречия Дайдзиро подхватил свою чашку и опустошил едва ли не одним глотком.
— Патриотизм — качество похвальное, и все же… Зайдите как-нибудь ко мне, я угощу вас настоящим чаем.
— Вы, кажется, собирались говорить о деле?
— Ах да. Дело.
Хайдеки сложил ладони перед грудью и задумчиво пошевелил пальцами.
— Вот что, господин Ши. Будем исходить из того, что в современной галактической политике вы не смыслите ни бельмеса. По выражению вашего лица я вижу, что вы оскорблены, однако я, думается, недалек от истины. Вам хочется задать мне определенные вопросы. Задавайте.
Дайдзиро сжал ручку чашки с такой силой, что хрупкий фарфор чуть не треснул. Ну как можно быть настолько неприятным, нелюбезным?
— Хорошо. Почему вы предпочитаете покровительство лемурийцев? Чем они вообще отличаются от землян?
На лице посла отразилось удовольствие.
— А вы попали в самую точку. Действительно, чем? Видите ли, земляне — чисто технологическая цивилизация. Последние пять веков они вели непрерывные гражданские войны и почти всю биосферу родной планеты извели на корню. Вокруг городов кое-как восстановили, но, если честно, из животных я видел лишь воробьев, ворон и крыс. Что касается не столь плотно заселенных территорий, то там и вообще пустыня. Вы понимаете, как приятно было бы им переселиться на планету с богатой растительностью, животным миром и мягким климатом? Вдобавок, у власти сейчас там стоит довольно омерзительный религиозный орден, контролирующий технику и армию. По омерзительности его опережают лишь геодские святоши, но это уже отдельная тема. Вот вкратце то, что касается землян. Лемурийцы, напротив, цивилизация биотехнологическая. Естественной ее не назовешь, потому что почти у всех лемуров имеются те или иные генетические модификации…
Дайдзиро с трудом понимал, о чем говорит собеседник, и изо всех сил старался не показать своего невежества. Тот спохватился сам.
— Ах да. Я и забыл, что на благословенной родине естественные науки не в чести. Что ж, объясню проще. Лемурийцы долгие века и сами подвергались гонениям от землян и, скорее всего, не захотят окончательно подмять нас под себя. Их планета, в отличие от Земли, не перенаселена, так что поток иммигрантов сюда не хлынет. Как я себе это представляю, они построят несколько военных баз и космодромов, пошустрят в генофонде местных видов, и этим дело и ограничится. Если же нами завладеют земляне, Ямато несдобровать. В лучшем случае, используют нас как курорт для богатеев и как сельскохозяйственный придаток. В худшем — выкачают все ископаемые, понастроят фабрик по переработке урана, а местному населению мягко предложат на них потрудиться. И станет вместо Ямато вторая Земля, только еще гаже…
Посол нахмурился и еще быстрее закрутил пальцами. И, как ни странно, Дайдзиро ему поверил. Господина Моносумато, похоже, действительно волновала судьба вышвырнувшей и проклявшей его родины. Может, он и не настолько плох, как принято считать при дворе…
Быстро темнело. От воды потянуло холодом. Дайдзиро поднял голову и всмотрелся в синеву над ажурной крышей беседки. Звезды, еще вчера бывшие безобидными светляками, душами ушедших предков, далекими и безразличными, сегодня стали живыми и опасными. В словах посла ощущались и правда, и угроза, а положиться больше не на кого — ведь даже учитель безнадежно завяз в прошлом, и не спросишь совета…
— У вас есть какой-то план?
Моносумато хмыкнул.
— Какой-то план у меня есть всегда, иначе мы бы с вами сейчас не разговаривали. План мой относительно прост. Как я уже упоминал, всей техникой и армией на Земле сейчас заправляет орден викторианцев. Это довольно твердолобые ребята, однако у них есть одна маленькая, но забавная слабость. Они на дух не переносят геодцев. Бегут от них, как от холеры и чумы. Мне так и не удалось выяснить, в чем причина их идиосинкразии, а жаль. Как бы то ни было… я намерен использовать этот занятный казус. Если в Совете удастся провести решение об открытии у нас геодских миссий, земляне утрутся. И мы спокойненько вступим в лемурийский протекторат. Потом, конечно, геодцев надо будет изгнать поганой метлой, потому что плодятся они, как крысы, а религия их мне совершенно не нравится. Ну так это потом. Для начала следует обезопасить планету от загребущих рук Праматери.
Дайдзиро растерянно повертел пустую чашку.
— Отлично, но чем я могу вам помочь? У меня в Совете всего один голос, да и то не самый авторитетный. Я даже на заседания не всегда хожу…
— А вот это совершенно зря, юноша, — без улыбки заметил Моносумато. — Пора в вашем возрасте начать интересоваться серьезными вещами. Я понимаю, что бегать с автоматом по развалинам Варшавского гетто всяко романтичней, чем терпеть скудоумное бормотание старцев в Совете, и все же, если вы не хотите уподобиться вашему так называемому учителю и впасть в окончательный маразм…
— Не смейте оскорблять сэнсэя!
— Я не оскорбляю, — спокойно ответил посол, — а всего лишь констатирую факт. Искусство — это прекрасно, но не когда ты стоишь в полушаге от трона, а мир твой — в полушаге от пропасти… Извините мой пафос, я лишь пытаюсь объяснить ситуацию в понятных вам терминах. Вдобавок, эта дешевая лирика увядания действует мне на нервы…
— Если вы немедленно не замолчите, я вынужден буду вас покинуть.
Моносумато сложил губы трубочкой и неожиданно довольно громко присвистнул.
— Эк он вас скрутил. Признайтесь, юноша, кроме обычного пиетета ученика к сэнсэю, вами руководят и более тонкие чувства? Насколько я помню процедуру совместного Киган-ори…
Дайдзиро вскочил, опрокинув чашку. Он не заметил, как его собеседник тоже оказался на ногах и пересек разделяющее их расстояние — движение было слишком быстрым. На плечо принца легла тяжелая рука, легла и надавила так сильно, что юноша невольно плюхнулся обратно на циновку.
— Сядьте. Сядьте и не ерепеньтесь. Поймите наконец, я желаю вам добра. Ваш учитель, да святится его имя повсеместно, а особенно в четвертый день недели после обильного ливня, порядочно заморочил вам мозги. Извиняет вас лишь то, что и более взрослые люди, в частности, как минимум половина членов Совета, находятся целиком под его влиянием. Жаль, что вы не были на последнем заседании, — все эти местечковые властители, князья бугров и болотищ, все они как один заорали, что будут до последнего защищать святые древности. От любого, слышите, любого вторжения. Чем защищать? Дедовскими катанами? Ведьмиными наговорами? Попечением священных предков? Им мила эстетика поражения, пафос благородной смерти, им так и не терпится положить живот хоть за что-то — потому что они и вправду обалдели от скуки в организованном ими карманном райке. В Ямато пятьсот лет не было ни войны, ни даже приличного восстания. Здесь вообще ничего не происходит, ведь этот мир — чисто искусственное образование. Одна большая театральная постановка, вроде ши-майне вашего высокочтимого сэнсэя. Конечно, всем этим благородным потомкам сладка мысль о безнадежной битве, это придало бы их никчемным жизням хоть какой-то смысл. Но вы-то тут при чем? И при чем еще двести миллионов населения, которые благодаря этим идиотам и слыхом не слыхивали ни о какой Земле? Которые считают, что рис дает богиня Инари, жемчуг рождается в пасти лягушки, дороги кишат лисами-оборотнями, а под Малым Дворцом спит зачарованным сном дракон? Беда в том, что и в ваш Зал ши-майне они не допущены, и мысль о героической смерти во имя чего-нибудь их совсем не пленяет. А еще некоторое количество из этих миллионов — дети, им и подавно ни к чему умирать… Вы хотя бы слышите, о чем я говорю, или вы спите?
Дайдзиро, до этого упрямо созерцавший деревянный настил беседки, поднял глаза. Юноша всмотрелся в лицо стоящего над ним человека, и в навалившихся сумерках ему показалось, что лицо это плывет, тает, проступают из-под него совсем иные черты. Принца пробрало холодом. Вправду ли он говорит с Хайдеки Моносумато, сыном старого Ишибу, или перед ним кто-то совсем иной — призрак, мертвец, оборотень? Но ведь он, Дайдзиро, с детства не боялся ни призраков, ни мертвецов. С усилием сбросив оцепенение, принц ответил:
— Я вас слышу. И у меня остался лишь один вопрос: если нужное вам решение не пройдет в Совете — что вы будете делать тогда?
Посол коротко, и, как показалось юноше, устало вздохнул.
— Скорее всего, не пройдет. Вы же понимаете, что я позвал вас на встречу в этом уединенном месте вовсе не для того, чтобы получить ваш голос? Вы, молодой человек, — второй в ряду наследования. Если с господином Императором и с вашим братом произойдет какая-нибудь неприятность… мне бы очень не хотелось рушить традиционную структуру власти, а двое лучше, чем четверо.
Дайдзиро, не говоря ни слова, встал и направился к выходу из беседки. Голос Моносумато догнал его уже на ступеньках.
— Я уважаю ваше решение и все же надеюсь, что со временем вы его измените. Вспомните, принц, изначальное значение слова «ори». Не душа, не эта ваша трепетная сущность-аварэ и не волна. Оно означало тюремную камеру, клетку, в которую вы сами себя загоняете.
Дайдзиро обернулся. Посол уже снова сидел на расшитой журавлями подушке-дзабутоне и задумчиво вертел в руках чашку, опустошенную собеседником, будто хотел погадать по чайным листьям. Вот только в окутавшей сад темноте предсказание осталось невнятным…
Не поднимая головы, Моносумато добавил:
— Постарайтесь хотя бы сохранить нашу встречу и содержание нашей беседы в тайне, особенно от вашего сиятельного брата. Он, кажется, и так собирается подослать ко мне убийц, а это будет совершенно напрасной потерей тренированных кадров…
Юноша молча спустился на мощеную плитами дорожку и зашагал в ночь, переливающуюся лягушачьими трелями и более изысканной песней тоичи.
С этого вечернего разговора прошло более шести месяцев. Месяц, когда звездочеты, наблюдающие за луной, обнаружили пересекающие ее диск хищные тени. Месяц, когда обещанное покушение состоялось и окончилось смертью шестерых неизвестных. Месяц, когда Император замкнулся в своих покоях в Большом Дворце, а Его Сиятельство брат прочно поселился в кабаке рядом с Веселым Кварталом. Месяц, когда крестьяне из окрестных деревень вдруг хлынули в город и начали громить лавки. Дворцовая стража и полиция не сумели усмирить бунтовщиков, и тогда господин Моносумато вывел против погромщиков охрану посольства, лично им отобранную и вышколенную. Месяц, когда учитель отказался возвращаться из ори. Месяц, когда Совет окончательно принял решение закрыть Ямато от чужеземцев, и снова на посольство попытались напасть — на сей раз силами дворцовой стражи и отборного полка императорской армии. Оплот чужеземцев удалось поджечь, но пожар быстро затух, и дом Хайдо — где угнездились гайдзины во главе с предателем Моносумато — стоял посреди города угрюмой почерневшей твердыней. Месяц, когда Дайдзиро пришел в храм Киган.
Ему следовало бы ненавидеть Хайдеки Моносумато, по всем законам следовало — но невысокий, неприятный в обхождении человек не внушал принцу ненависти. Нельзя ненавидеть другого за собственную слабость.
Как часто — почти каждую ночь, отходя ко сну, — принц размышлял о том, что случилось бы, если бы в тот вечер в беседке он ответил Моносумато согласием. Это было бы правильно, это было бы самым разумным, это восстановило бы утерянный Ямато мир, но к чему жить в таком правильном и разумном мире? Дайдзиро устранялся как мог от политики и носящихся по Большому Дворцу тревожных слухов. В наступившей неразберихе, в сумятице и неопределенности единственное, что он мог сделать, это довершить начатое учителем. Восстановить утерянную гармонию. И тогда во всплесках музыки, в чеканном ритме стиха, в мелькающих образах, в пульсации стен Зала — в биении Куоре-сердца — он, возможно, найдет ответ на вопрос.
Смятый листок ивы упал на поверхность воды, и вода вскипела. Некоторое время бассейн бурлил, словно вообразил себя морем под ударами шквала. Затем волнение улеглось. Влага опрозрачилась до почти воздушной чистоты, и на дне небольшой чаши под тонким слоем жидкости обнаружилась серая пастилка ори. Принц протянул руку. Бассейн, кажется, и вправду был заполнен воздухом или газом, потому что пальцы ощутили лишь холод, и нырнувшая за пастилкой рука осталась сухой. Дайдзиро сжал добытое в кулаке. Проходя мимо конторки служителя, он уронил на нее глухо звякнувший мешочек с золотом.
Широкая накидка с капюшоном, надежно скрывшая принца от любопытных взглядов, и сандалии-варадзи придавали Дайдзиро вид странствующего монаха. Впрочем, у храма было почти безлюдно — а вот дальше, в узких переулках Веселого Квартала, освещенных дрожащим пламенем факелов и плошек с жиром, украшенных гирляндами красных фонариков, ворочалась толпа. В эти неспокойные дни город задыхался от притока чужаков. И все они веселились, натужно и жалко, все пили и жрали в три горла, все наведывались к гейшам, если позволяли средства, а если нет, то к обычным шлюхам, и дарили им браслеты, и хлестали саке, и над курильнями поднимались сладкие облачка опиума. Последние дни мира… Дайдзиро усмехнулся. Сколько уже он видел этих последних дней там, в Киган-ори. Кто бы мог подумать, что лихорадка отчаяния доберется и до родного дома?
В трактире Нурисаки дым стоял коромыслом. Компания небогатых самураев из провинции уже рассталась с конями и сейчас пропивала мечи. Два борца сумо топтались в углу, набивая себе цену перед завтрашним поединком. Несколько темнолицых бродяг, судя по виду — выходцев из приморского княжества Гихто, резались в кости. Тяжело и неприятно пахло гарью, потом и рисовой водкой. Кивнув хозяину, принц толкнул небольшую дверцу и прошел в заднюю комнату, а оттуда — в темный переулок. И быстро спрятался за толстым стволом бонбо. Выждал. Никто за ним не последовал. Переулок был тих, только не по-осеннему горячий ветер носил и мотал в пыли листок бумаги. Похожий белый лист был приклеен к забору, перекрывающему вход в проулок. В сумерках слова слились в темные муравьиные тропы, сбегающие вниз, к сухой, заросшей бурьяном земле.
Убедившись, что слежки нет, принц вышел из-за дерева. Торопливой походкой он миновал темные задники домов — и не поверишь, что в пяти шагах бурлит и клокочет Шинсе, ведьминский котел центральной улицы Веселого Квартала. Обогнув маленький буддистский храм и зловещую бамбуковую рощу Хори, где после полуночи слышались нечеловеческие голоса и шепот, Дайдзиро спустился к реке. У воды пахло рыбой, водорослями и особенно сильно нечистотами. Темная, маслянисто блестящая лента тянулась на запад, подныривая под тысячи мостов и мостиков. Фурисоде, чьи длинные рукава скатывались с окрестных гор — игривая девчушка весной, иссохшая старуха летом и сварливая, обманутая жена осенью, когда тело ее разбухало от холодных дождей. В этом году дожди запаздывали, дни мучили жарой, ночи оставались душными, и Фурисоде медленно пробиралась между пологих глинистых берегов: присмотрись, и увидишь согнутую старческую спину и постукивающую по выступившим из воды камням клюку.
Дайдзиро присматриваться не стал. У реки он решительно свернул налево и пошел по дорожке, которая вскоре привела его к группе низких строений. Остановившись у крайней справа хижины, он трижды стукнул в дверь. Ответа пришлось ждать долго. В высокой траве трещали цикады. Перемигивались первые звезды. Красноватая, огромная и переменчивая звезда — Подмышка Дракона, как же она называлась по-гайдзински? — смотрела свирепо и голодно. Вокруг нее вращалась планета Геод. На Геоде жили нелепые высокие священники в рясах, с белыми лицами и белыми глазами, не видящие ши-майне, не слышащие биения Сердца. И хорошо, подумал принц, что Совет запретил им открывать миссии на Ямато. Хайдеки сколько угодно может рассуждать о спасении, но ради спасения не швыряют душу в пасть дракона, не заключают союзов с призраками и мертвецами. Не любой ценой, привычно спорил принц с отсутствующим собеседником. Не любой ценой.
Дверь скрипнула, открываясь, и ноздри принца щекотнул тошнотворно-сладкий запах. В руке у привратника была лампа. Дайдзиро чуть сдвинул назад капюшон, показывая лицо, и негромко спросил:
— Господин Шитсу здесь?
Привратник молча кивнул и, согнувшись в почтительном поклоне, отступил в сторону.
Весь пол в курильне был устлан мягко пружинящими циновками. Принц ненавидел эту мягкость, ненавидел тусклый свет, ненавидел тонкие струйки дыма, исходящие от палочек с благовониями, — как будто хозяева поганого места хотели заглушить все здесь пропитавший запах опиума, хотели и просчитались. У Дайдзиро немедленно закружилась голова. Он осторожно переступал через тела, валяющиеся в первой комнате прямо на полу, — остекленевшие глаза, выпавшие из пальцев трубки, неглубокое дыхание. В задней комнате, предназначенной для благородных, сейчас не было никого, кроме толстого, большого человека, вольно раскинувшегося на лежанке. У ног его сидела завернутая в накидку фигура, то ли девочка, то ли мальчик, не поймешь. Сидящий держал курильщика за руку, не позволяя его душе окончательно ускользнуть в дымные объятия дурманного зелья. Заметив принца, Проводник почтительно вытащил из пальцев своего хозяина трубку и с поклоном выскользнул из комнаты. Толстый человек заворочался и открыл глаза.
— Ах, это ты, — недовольно пробормотал Дайтаро. — Зачем пришел?
Его парадный хаори — неужели брат заявился сюда прямиком с Совета? — был измят и запачкан чем-то коричневым. Дайдзиро брезгливо расчистил место на лежанке и присел. Круглые глаза Его Сиятельства Наследника смешливо сощурились. Он приподнялся на локте.
— Я позову Икичи. Она набьет и тебе трубочку.
Дайдзиро поморщился.
— Ты же знаешь — я не курю.
— Ах да. Я и забыл. Ты продал душу другому демону. Кстати, братик, ты никогда не задумывался, чем ваше знаменитое Киган-ори отличается от маковой отравы? Те же видения, то же бегство…
Ори брата была зеленой и имела вкус кислых диких яблок. Странная ори для Наследника — вот и Наследник получился странный.
— Ну, говори, — потребовал Дайтаро.
— Я ухожу, — неохотно сказал младший принц.
— Уходишь? Куда это ты собрался? К речным демонам на крестины?
— Ты знаешь, куда.
— А.
Ярко блестящие глаза сощурились еще больше.
— Все же решил сбежать в Киган вслед за своим сэнсэем?
— Я хочу…
— И хорошо, — продолжал брат, не обращая внимания на слова Дайдзиро. — И правильно. Только сейчас я начал понимать, как старина Бишамон нас всех обвел вокруг пальца. Мне-то казалось, что он одержимый и гоняется за собственной смертью, — а вот ничуть не бывало. Это мы, благородные потомки Дома Ши, одержимы смертью, недаром и имечко себе выбрали подходящее. Это нам не терпится на тот свет, нам, а не ему. Он пересидит в Кигане, мы — сдохнем на пороге родного дома. Ши! Ха! Ходячие мертвецы и поэты… Я сочинил вчера стихотворение, постой, как же там было… А, вот:
Капля росы
Упала на землю, спасаясь от жаркого солнца,
Но выпила каплю земля.
Дайдзи, мы и есть эти глупые росяные капли, зажатые между испепеляющими лучами и иссохшей от жажды землей. Нам никуда не деться… Постой…
Дайтаро ухватил брата за рукав и напряженно нахмурился.
— Я хотел тебе что-то сказать… Хотел сказать… В голове путается…
— Я же тебе говорил, — не преминул укоризненно заметить младший, — бросай курить свою дрянь…
— Нет, подожди, я не о том хотел…
Опухшие в суставах пальцы сосредоточенно потирали влажный от пота лоб. Черные волосы старшего принца слиплись грязными сосульками. Дайдзиро неожиданно стало пронзительно жалко брата. Все — включая его, Дайдзиро — считают Его Сиятельство дураком, пьяницей и опиоманом. А ведь Дайтаро совсем не такой. Он очень тонок и раним, оттого и опиум, оттого и выпивка. Он просто заглушает боль. Потому брат и бежит от собственной ори, кислящей, приводящей в чувство, как хорошая оплеуха или как свежий ветер с гор. Ори заставила бы его опомниться и действовать, но душа старшего принца слишком нежна и неспособна к принятию жестких решений. Как жаль, что придется оставить его сейчас. Ненадолго — Киган-ори длится от рассвета и до следующего заката, сколько бы времени ни прошло в Кигане. И все же… Надо, по крайней мере, увести его отсюда. Дайдзиро уже протянул руку, приготовившись обнять брата за плечи и помочь тому встать, когда курильщик шумно хлопнул себя по лбу.
— Да. Я вспомнил. Хайдеки. Он — не человек и уж точно не тот, за кого себя выдает.
Младший принц опустил руку и нахмурился.
— Что ты имеешь в виду?
— Хайдеки? Он — демон или что-то похуже демона. Ты мал был, не помнишь, а я-то почти уверен, что настоящему Хайдеки не удалось бежать к своим прекрасным друзья-лемурам. Он был толстый, одышливый парень, почти, как я, а корабль стоял в роще Инари за городом, в пяти ри от дворца. За Хайдеки неслась толпа с камнями… Говорят, труп выловили из реки… Я плохо помню.
— Его узнали многие…
— Конечно, узнали. Лемуры — все как один чародеи и оборотни. Даже если его и не убили тогда… Я послал шестерых закончить дело, шестерых отборных бойцов, сам Отец Якудза клялся мне, что нету их лучше. А двое из них были сведущи в тайном искусстве…
Дайдзиро сделалось неловко. Ясно вспомнились слова Моносумато там, на закате, в беседке: «Это будет совершенно напрасной потерей тренированных кадров». Хайдеки знал уже тогда, знал и ничего не сделал… был твердо уверен в своей неуязвимости?
— Слушай еще, — пропыхтел Его Сиятельство. — Из посольства, из проклятого дома Хайдо ни один человек не вышел и не вошел, все двери сторожат мои стрелки. А в саду перед домом не раз и не два видели серого шакала — покрутится тварь и нырнет в переулок. Я приказал стрелять, но то ли в сумерках стрелки мажут, то ли на этого зверя надо отлить серебряные пули… И в саду Большого Дворца видели того же шакала. Что он там ищет? И у тебя, в Малом…
— Ты следишь за Малым Дворцом?
Дайдзиро произнес это немного слишком резко, но брат не обратил внимания на его тон. Махнул пухлой ладонью.
— Конечно. Ты же беспечная птичка тоичи, тебя в собственной постели зарежут — ты и не заметишь, все будешь свиристеть свою песенку.
Вот тебе и ранимая душа, нуждающаяся в братской опеке! Дайдзиро стало совсем неприятно. Как будто он говорил не с Дайтаро, а с самим Моносумато, — а ведь Хайдеки не подсылал к старшему принцу убийц. Юноша отвернулся и уставился в стену.
— Что, не нравится?
Дайдзиро обернулся. Губы Дайтаро скривились в улыбке, и это была грустная улыбка. Юноша пожалел о своей вспышке. Государственные дела редко требовали благородства и часто — низости. Наследник принимает на себя чужую вину и чужое бремя…
— Вот, посмотри…
Дайтаро пошарил под подкладкой хаори и вытащил смятый листок.
— Подметные письма. Их находят каждый день, и у тебя, и у нас в Большом. Не говоря уже о листовках на каждом заборе, хорошо еще, что народ здесь по большей части неграмотный…
Младший принц расправил записку. Слова были знакомые — о глупости и развращенности правителей, о беспечности их слуг, об угрозе, глядящей с неба. Задумайтесь о судьбе ваших детей… да, ясно, кому принадлежит авторство письма. И вдруг ясно вспомнилось: тускло освещенный подвал, печатный станок, пахнущие свежей типографской краской листы. Как радовался учитель, получив наконец этот станок, который привезли тайком, по частям, из Германии! В том, последнем Киган-ори ему зачем-то понадобилось выпускать газету…
— Свобода, — говорил Акира, с удовольствием вдыхая резкий типографский запах. — Свобода, Дайдзи, всегда начинается со слова. Если верить местным религиозным деятелям, все началось со слова, но свобода — особенно. Слова заставляют задуматься. Как жаль, что у нас так мало школ, да и те при монастырях… Нам нужно побольше грамотных.
— Зачем слова, когда есть ори? — пожал плечами ученик.
— Вот дурачок, — покачал головой Бишамон. — Ори — это же для самых близких, больше даже для себя самого. Это очень внутреннее. Даже ши-майне я могу показать лишь избранным — дюжине, двум дюжинам. А слова… ими можно сдвинуть народы. Тысячи, миллионы людей, Дайдзи, слушающих, понимающих, думающих…
Юноша прогнал непрошенное воспоминание и усмехнулся. Акире хотелось, чтобы открыли новые школы. Дайтаро радуется тому, что простонародье не умеет читать. И оба, что самое обидное, правы.
— О чем задумался?
Младший принц поднял голову и, пожав плечами, ответил:
— Хайдеки не дурак. Он не станет рассчитывать только на листовки. Посмотри, что играют сейчас в уличных театрах…
— Да. Да!
Дайтаро стукнул кулаком по лежанке. Младший принц подумал, до чего же это нелепо. Во дворце, в зале Совета трясущий щеками и размахивающий кулаками толстяк еще мог бы выглядеть властным. В пахнущей гнусным зельем курильне он был просто смешон.
— Значит, ты понимаешь. Ты понимаешь, что надо сделать!
— Что? — вяло поинтересовался юноша.
— Не получилось в первый раз, получится в третий. Я ведь слышал о вашей встрече с Хайдеки. Кажется, он склонен тебе доверять. Договорись о новом свидании. Сделай вид, что согласен принять его предложения. И…
— И что? — невесело усмехнулся принц. — Пырнуть его кинжалом? У твоих первоклассных убийц не получилось, а у меня получится?
— Зачем кинжалом? Есть быстрые яды…
— Он и в тот раз ничего не ел и не пил, не станет и теперь.
— Можно устроить засаду. Шестерых не хватило, но с двумя дюжинами не справится никакой оборотень.
Юноша вздохнул и поднялся с лежанки. Старший принц недоуменно моргнул.
— Ты куда?
Дайдзиро посмотрел на брата с сожалением.
— Неужели ты сам не слышишь, как глупо то, что ты предлагаешь? Не понимаешь, что беда совсем не в Хайдеки, будь он хоть трижды оборотнем? Ну, убьешь ты его, а куда денутся земляне и лемурийцы?
Наследник хитровато улыбнулся и склонил к плечу голову.
— А ты их видел?
— Кого?
— Землян. Или лемурийцев. Кого-нибудь.
— Я видел геодца. Да ты его и сам видел.
— А на нем написано, что он геодец? Откопал оборотень какого-то длинного белоглазого выродка, нарядил в черный балахон…
Брат зашарил рукой по лежанке, ища и не находя трубку. Взгляд его сделался рассеянным и блуждающим.
— Ты понимаешь, — бормотал он, все еще щупая, — какой дерзкий и красивый замысел? Оборотень прикинулся Хайдеки и мутит народ, а никаких землян нет, нет их железных драконов, а есть тварь, желающая вскарабкаться на трон и всех нас тоже сделать оборотнями… У него нету ори, слышишь? Совсем нету ори, и он хочет украсть мою, выпить до капли, но я ему не позволю. Не попущу, потому что есмь Первое и Последнее Слово, изроненное из Вечных уст. Пусть на заре читают молитву в храме, трижды поклонясь блистательной Деве-Облаку… Пусть ведьмы пляшут в горах и жгут петушиные перья…
Бормотание стало неразборчивым. Глаза старшего принца потухли, и он бессильно откинулся на лежанку. Из-за занавески, прикрывающей вход в комнату, вынырнула девочка-Проводник с новой курящейся трубкой. Она подсунула длинный вишневый чубук под широкую ладонь, и пальцы Наследника рефлекторно сжались. Девочка обернулась к Дайдзиро и едва заметно качнула головой.
— Господин Шитсу болен. Он не знает, что говорит…
Дайтаро глухо кашлянул и вдруг уставился прямо на младшего брата. В глазах Наследника не было больше тумана, только обреченность и тьма.
— Ты знаешь, что надо сделать, — хрипло произнес старший. — Отец ничего не хочет видеть, а моя кровь жиже разбавленной сливовицы. Но ты сможешь… Если другого выхода не останется, ты сможешь разбудить Спящего-под-Дворцом.
Дайдзиро злобно сплюнул и торопливо пошел вон из курильни, чуть не сбив на пороге шарахнувшегося в сторону привратника.
Возвращаться домой было еще рано. Над землей плыл час Быка, час видений, недобрый час. В Киган-ори следовало вступать на рассвете, когда Леди-Луна бессильна против своей младшей сестры и не сможет навеки пленить покинувшую тело душу. Сейчас луна катилась над верхушками тополей, и юката ее была из чистого серебра, и дочь ее Шимори вставала из-за горизонта в шлейфе розового сияния. Все живое и мертвое отбрасывало две тени — легко заблудиться, трудно выбраться из бело-розового лабиринта.
Юноша и сам не заметил, как ноги вывели его к храму Фушими Инари. Темный прямоугольник ворот навис впереди, разбивая лунную магию своей приземистой основательностью. Раздражающе сладко пахли заросли вечноцветущего жасмина, окружавшие святилище. Дайдзиро усмехнулся. Мастер Бишамон всегда посещал храм Инари перед тем, как вступить в Киган-ори. Ученику он объяснял, что лисы, несущие стражу у входа и охраняющие Коридор Тысячи Врат, помогают душе не заблудиться в потоках времени. Лисы-оборотни способны взнуздать его течение и даже — быть может — повернуть вспять, к истоку. Такова их сила. Ублажать лис следовало рисовыми колобками и благовонными воскурениями, но у Дайдзиро с собой не было ни того, ни другого. Бездумно улыбнувшись, юноша сорвал белый цветок жасмина с ближайшей ветки и толкнул тяжелую деревянную створку. В поздний час воротам полагалось быть на запоре, однако створка неожиданно легко подалась. Расступились деревья, слева сонно бормотнула какая-то птица, справа ей ответила струя фонтана. Подошвы варадзи стукнули о гладкие, истертые тысячами ног камни дорожки. В этот момент красавица-Шимори выпуталась наконец из цепких объятий старой сливы и ощупала дорожку розовыми лучами — так девушка, готовясь перейти ручей вброд, пробует воду ступней. Храм осветился, и лишь Коридор остался черен, будто из глубины огражденного сотнями арок прохода смотрела на Дайдзиро сама первородная тьма. Юноша замедлил шаги, однако лунный свет подтолкнул его в спину и понес, кружа, как ручей кружит случайную щепку. Мелькали ряды одинаковых колонн, днем ярко-алых, а сейчас лишь с намеком на красноту. Белые глаза статуй провожали путника незрячими взглядами. Тьма в конце коридора дышала, и Дайдзиро почувствовал, что если сейчас не уцепится за что-то, не остановит свое движение в лунном потоке, тьма получит его. Принц вытянул вперед руку, и на дорожку перед ним выпрыгнуло что-то большое и матово светящееся… Нет, это он сошел с дорожки и чуть не уткнулся в каменные лапы лисы. Одна из Хранительниц Храма, весьма почтенного возраста, судя по щербинам на постаменте. Юноша протянул руку и коснулся холодного камня, провел кончиками пальцев по гладко отшлифованной поверхности. Странно. Все вокруг тонуло в розовом, и лишь эта статуя уверенно и ярко блестела чистым серебром. Киюби-но кицуне, обладательница девяти хвостов, древняя, как сама Ямато, — или, быть может, еще древнее, быть может, пришедшая из Первого Мира с звездными транспортами переселенцев. Принц опустился на колени. Положив цветок жасмина на землю перед Хранительницей, он на мгновение прижался лбом к подножию статуи.
«Если ты слышишь меня… Небесная плясунья, если ты слышишь и если вправду пляшешь не только в дождевых облаках, но и в том потоке, что течет из прошлого в будущее, — передай весточку моему учителю. Скажи ему…»
Дайдзиро остановился. Он и сам не знал, что хочет передать Акире. Обещать, что закончит мистерию? А разве смерть Акиры не есть высшая точка, самый верный и точный ответ на вопрос, заключительная нота ши-майне? Обещать, что он попробует еще раз поговорить с Хайдеки? Но все сказано, и слова больше не имеют власти, ни написанные, ни тем более произнесенные, — слова носит ветер, а дела врезаются в камень и творят из бесформенной глыбы красоту или уродство… Он, Дайдзиро, последний принц Дома Ши, так и не успел сотворить ничего — ни хорошего, ни дурного. Он был лишь спутником гения и мог бы, наверное, стать спутником и того, второго, — но сколько можно быть чьей-то тенью?! На рассвете он уйдет в Киган. Уйдет и ничего не успеет сказать учителю, кроме того, что ученик его помнит и что ученику очень его не хватает…
— Этого достаточно.
Дайдзиро поднял голову. Стоящая на дорожке женщина была молода — наверное, не старше него. Молода, хрупка, прекрасна, как свежевыпавший снег в горах, или лепесток сакуры на темной воде пруда, или как тонкая паутинка под солнцем. Ее серебряное кимоно, казалось, светилось на фоне массивных и темных арок, а статуя, наоборот, потускнела. Огромные глаза незнакомки мерцали яркой яшмовой зеленью.
— Не бойся, — улыбнулась кицуне. — Я не причиню тебе вреда. Я тебя знаю. Акира мне рассказывал…
Так вот зачем он приходил в храм, подумал Дайдзиро. Вслух юноша не произнес ни слова, однако лиса рассмеялась. Смех ее оказался неожиданно низким и оттого еще более манящим.
— Да, Акира приходил ко мне. Я умела успокоить его тревогу, а бедняга все время тревожился. Вроде тебя — утыкался мне в колени и сидел так, как будто мне нечем больше заняться, кроме как утирать его слезы и выслушивать вздохи.
— Ты жестока.
— Разве? Мне говорили это раньше… Наверное, все мы жестоки к тем, кто нас любит. Зато, если сами влюбляемся, платим за свою жестокость сполна.
Текучим движением лиса приблизилась. Свет, исходящий от нее, чуть пульсировал и был прохладен и ясен. Тонкие пальцы легли на щеки Дайдзиро и властно подняли его лицо вверх. Кицуне наклонилась, всматриваясь.
— Ты немного похож на него. Только он был младше…
— Кто?
Близость ее тела мешала говорить и думать. Губы юноши щекотала мягкая прядь.
— Он. Тот, кого я любила. Кого я люблю.
Дайдзиро усмехнулся, прогоняя морок.
— Разве такие, как ты, способны любить?
Бледные губы красавицы изогнулись в неодобрительной гримаске.
— Даже камень способен любить — иначе что бы удерживало вместе составляющие его кристаллы? Я была молода и я любила… Ах, как я любила! Он пришел в мой старый храм, он был болен, он умирал. Я спустилась, чтобы посмотреть, — люди обычно так смешны перед смертью. Они суетятся, пытаются вспомнить незавершенные дела. Еще они начинают за все извиняться, это забавно… А он был спокоен. И думал о том, как красиво заходящее солнце. Красный свет зажигал алые арки моего храма, и они пылали, как факелы. Ему нравилось, что он умирает в таком красивом месте…
Красный свет. Значит, Дайдзиро не ошибся. Лиса говорила о Первом Мире, но, боги Ямато, как же давно это было — девять, десять тысяч лет назад? Впрочем, для бессмертного существа все происходит вчера. От ее возлюбленного и костей наверняка не осталось, а она вспоминает его, как вспоминают живого.
— Что же случилось? — вежливо спросил принц. — Ты его излечила, а потом полюбила?
— О нет, — тонко улыбнулась лиса. — Мой возлюбленный уже очень далеко ушел по дороге смерти, и излечить его было нельзя. Я выпила его душу, как бабочки выпивают нектар из цветка…
Дайдзиро вздрогнул и отшатнулся. Ладонь его невольно легла на рукоять катаны — хотя «Тысяча садов» отнюдь не была легендарным оружием и уж точно не спасла бы от древнего призрака. Принц вскочил на ноги и попятился. Лиса смотрела на него без выражения.
— Ты боишься меня. Акира тоже боялся. Он был такой странный — не мог полюбить простого и близкого, лишь то, что внушало ему страх. Смешно… Мой возлюбленный, у которого я выпила душу, всю, до последней капли, улыбался мне и не боялся смерти. А твой учитель трясся, как листок под ветром, всякий раз, проходя в ворота. Он читал мне стихи… в его стихах тоже был страх. Ты испуган?
Принц уткнулся лопатками в твердый и прохладный арочный столб. Отступать больше было некуда, и Дайдзиро, собрав силы, улыбнулся.
— Нет. Я не боюсь.
Лиса оказалась совсем рядом, ее присутствие мешало думать. Зеленые глаза распахнулись шире, вгляделись в лицо принца.
— Да, ты похож на него, на моего возлюбленного… Только он был младше. Я хотела бы полюбить тебя, смертный. Я так хотела полюбить Акиру, я хотела бы своей любовью унять терзающий его страх — но мы, танцующие в лунном облаке, любим лишь однажды. Прости, я ничего не могу для тебя сделать. Лишь одно…
Кицуне приподнялась на цыпочки и потянулась к юноше. Принц вдохнул ее ори, серебристо-снежное, прохладное, имеющее привкус мяты и первого снега. И еще что-то, почти неуловимый оттенок горечи, сухой, пряный запах травы, которой заросли степи в Киган-ори… Полынь. Трава называлась полынью. Дайдзиро зажмурился и утонул в переменчивом белом сиянии.
Неясный шум за окном, сквозняк, горячие лучи на щеках.
Юноша открыл глаза. Он был дома, в постели. От устилающих пол татами суховато пахло сеном. Смятая накидка валялась в изголовье, но кимоно и варадзи остались на нем. Дайдзиро не помнил, как покинул храм Инари, как добрался до дворца и до собственной опочивальни, — не помнил ничего вплоть до того момента, как утренний свет пробился сквозь веки. Губы и горло принца пересохли, как после ночной пирушки, хотя вроде бы он не пил вчера. Под языком стоял привкус пепла.
Юноша подтащил к себе накидку и торопливо обыскал внутренние карманы. Пастилки Киган-ори не было на месте, зато к правой ладони Дайдзиро прилипло несколько серых крупинок. Он уже принял ори? Когда? Что произошло? Пастилка не подействовала? Монахи обманули его? Нет, невозможно — он сам видел, как ори выкристаллизовалась в чаше Киган, этого не подделаешь. Так что же…
В коридоре простучали шаги, и за дверью заорало на два голоса:
— Ваше Высочество! Господин Дайдзиро!
Такой страх прозвучал в этих задверных голосах, что рука принца поневоле метнулась к катане. Он подхватил меч. Одним движением вскочил, толкнул в сторону дверную панель. Какие-то люди толпились в коридоре. Дайдзиро узнал младшего управляющего и начальника дворцовой стражи. Увидев его, слуги, все как один, попадали на колени. Младший управляющий еще и основательно треснулся лбом об пол.
— Что случилось?
— Беда, принц! Предательство!
— Кто предал? Кого? Что вообще происходит? Ты…
Он ткнул носком сандалии управляющего, который казался наиболее сообразительным.
— Говори.
Управляющий рванул себя за узел волос на затылке и провыл:
— Гайдзины захватили Большой Дворец. Его Величество мертв, Его Высочество господин Наследник подписал указ об отречении…
— Как?! — ошеломленно пробормотал принц. — Как они туда пробрались? Дворец охраняет не только стража…
— Предатель Моносумато, чтоб черви выели его глаза. Слуги говорят, он проник во Дворец в облике шакала и открыл проход чужеземцам. Они собираются сделать его Императором. Вот мой племянник, он прибежал из Большого с риском для жизни, чтобы предупредить Его Высочество…
Управляющий выпихнул вперед мальчишку в сером кимоно. Тот только дрожал и заикался. Дайдзиро кивнул, воздавая должное доблести племянника, и перевел взгляд на начальника стражи. Тот уже поднялся с колен и угрюмо молчал.
— Что скажешь, Кензи?
Воин покачал крупной седеющей головой.
— Нам не выстоять. Если Большой пал…. Предатель овладел половиной ключей, и древние печати его задержат не надолго. Я видел в небе над Большим железного дракона… Поверьте, господин, я не из пугливых, но против гайдзинов нам не устоять. У нас просто нет такого оружия… Вам надо бежать. Воспользуйтесь потайным ходом и уходите в горы, а я постараюсь задержать погоню как можно дольше.
Предложение казалось разумным. Принц не боялся смерти, но для того чтобы возглавить сопротивление, нужна была кровь Дома Ши. Со смертью Дайдзиро умрет и его Дом, и тогда предателю вольно будет распоряжаться захваченным добром. Наганори и Харуки наверняка отрекутся… И все же что-то мешало принцу, что-то, саднящее, как заноза под ногтем, какая-то мысль. Серые крупинки на ладони. Ночь в храме Инари, зеленые глаза лисы, наведенная ей мара… Мара.
Чем Киган-ори отличается от маковой отравы?
Для ушедшего в Киган-ори все происходящее там — отнюдь не иллюзия…
Принц чуть не рассмеялся от облегчения. Значит, все-таки Киган-ори подействовала, но как странно! Он почти поверил в реальность происходящего… Что ж, ему хотелось безнадежного боя, боя правого, но заведомо проигранного, — вот он, его бой, последнее из созвучий, последняя цветная плитка мозаики.
Музыка уже поднималась в душе принца закатной волной, набухала желтым глинистым приливом, как осенняя Фурисоде… Пришлось тряхнуть головой, потому что у него что-то спрашивали.
— Ваше Высочество? Что с вами?
Он с трудом различал лица, озабоченные, смятенные, испуганные. Вот, будто вырубленное неумелым резчиком, грубая темная глыба, пластины доспеха… ах да, Кензи, начальник стражи.
— Собирайте людей. Уводите их подземным ходом в горы.
— Ваше Высочество, а вы?
— Мне надо кое-что сделать. Не волнуйтесь за меня, я вскоре последую за вами.
Он сказал это с такой спокойной силой и уверенностью, что паника сама собой улеглась. Управляющий кинулся торопить слуг, Кензи ушел к гарнизону. Коридор, еще минуту назад плотно забитый людьми, сделался пуст. Сквозь стенные панели пробивалось голубое утреннее солнце, просвечивая дворец насквозь, как гигантскую хрустальную шкатулку или аквариум. Принц видел, как во дворе собирается гвардия. Видел, как военные торопят слуг, а те все цепляются за бесполезную сейчас утварь. Видел, как цепочки людей тянутся на задний двор, к заброшенному колодцу, откуда начинался потайной ход к горам. Дайдзиро не заметил, что и сам идет, спешит, почти бежит — но не вниз, а вверх, и вот уже ноги выносят его на плоскую крышу дворца. Здесь музыка накинулась на него с новой силой, музыка и ветер, и далекий рев толпы. Кровля была плоской, только крытые черепицей края ее чуть загибались вверх, и при желании принц мог бы увидеть глыбу Большого Дворца на холме, и бушующую под стенами толпу, и узкий, зависший в воздухе над Дворцом корабль пришельцев, и струи дыма, и пепел от сожженных бумаг. Он мог бы увидеть и группу военных, поспешавших от Большого Дворца к Дворцу Малому, и даже, приглядевшись, сумел бы узнать возглавлявшего их плотного, невысокого человека, сидевшего в седле некрасиво, но цепко. Без всяких усилий он мог бы понять, что человек этот озабочен, опечален, исполнен твердой решимости завершить начатое и не желает ему, принцу Дайдзиро, никакого зла. Однако понимание это было излишним, потому что и всадник, и лошадь под ним, и тянущаяся за ним кавалькада, и железный дракон в небе, и паника, и дым — все это было лишь нотами огромной, единственной, вечной симфонии. Мистерии, творимой даже не учителем и уж точно не им, Дайдзиро, — мистерии, творимой самим миром. Дышало и билось о ребра материков сердце-Куоре. В одном из домов Большого Дворца девочка Мисаки мечтала о полете к звездам и о платье из пронизанного молниями небесного шелка. В своем кабинете лежал отец, Господин Император, и нож уже успели вытащить из его живота, с трудом разжав сомкнувшиеся на рукояти пальцы, — а кровь, пролитая самоубийцей, еще дымилась на полу. В другом кабинете, на подушках, покачивался и то и дело припадал к фляжке толстый человек, так и не сумевший стать тем, кем должно. В храме грелась и никак не могла согреться в горячих лучах солнца статуя девятихвостой лисы. От болотистого берега отчаливали фелюги и баркасы, порывистый ветер трепал их паруса. Тот же ветер бил в спину стоящего на носу флагманского корабля человека. Человек сорвал с шеи платок, махнул им и что-то выкрикнул, и шквал подхватил его слова, пронес над сотней миров и опрокинул над самой головой принца Дайдзиро.
— Не бойся, Дайдзи! Мы победим! Мы сделаем из поражения победу!
Дайдзиро рассмеялся в ответ и ответил фразой, фразой на языке настолько древнем, что и горы Первой Ямато забыли его слова. Он повторил, уже с другой интонацией, и поднял над головой клинок по имени «Тысяча садов», ловя солнечный луч. По черепичной крыше понеслись зайчики, внизу что-то крикнули — кажется, плотный всадник наконец-то понял, что делает принц, и отдал приказ стрелять. В воздухе у самой щеки Дайдзиро вжикнуло. Боль от первой пули была всего лишь укусом осы, а боль от других принц не успел почувствовать. Крыша под ним заворочалась, задрожали стены, осыпалась старая кладка, складывались, как листы рисовой бумаги, балки и перекрытия. Дайдзиро не смог устоять на ногах и упал на колени, а вокруг него все рушилось, трепетало, раздавалась земля. Кавалькада всадников внизу развернула коней и в ужасе спасалась бегством, — и только их главарь оставался на месте, пытался удержать взбесившуюся лошадь и тоже выкрикивал древние слова. Слишком поздно. Мелодия земли и неба выплеснулась через край, треснула удерживающая влагу чаша.
Под Малым Дворцом пробуждался Спящий.
