{* Воспроизводится по изданию: В. М. Алексеев. Китайская литература. М.: Наука, 1978.- Прим. ред.}
Вышел за рубеж. Второй цикл
Утром вхожу я в лагерь к Восточным Воротам;
вечером буду стоять на Хэянском мосту.
Солнце заходит: светит на знамя большое.
Кони заржали; ветер свистит и свистит.
5 Ровный песок; тысячи стройных палаток;
полк и отряд, каждый был призван сюда.
Прямо средь неба светлая свисла луна...
Строгий порядок: ночью безмолвно и тихо.
Дудка заныла; и звук в ней за звуком волнует;
10 сильный вояка скорбит, не заносчив, не горд.
Дай-ка спрошу: кто же у вас генерал здесь?
Думать готов: да ведь это - стремительный Хо.
Введение. Тема границы Китая и пограничных действий против нападающих на Китай кочевников - тема, встречающаяся в танской поэзии очень часто, и к ней придется вернуться на этих страницах еще не раз. Проф. Шаванн в своем превосходном предисловии к описанию китайских документов, открытых Орелом Стайном в песках Западного Китая {Ed. Chavannes,Les documents chinois decouverts par Aurel Stein dons les sables du Turkestan oriental, Oxford, 1913.}, весьма подробно останавливается на этих поэтических описаниях, сопоставляя их с тою суровою действительностью, которая свидетельствуется разобранными им документами. Однако тема эта больше традиционна, чем актуальна, и мало кто из писавших на нее сам побывал на границе. Чаще всего это перепевы тем "музыкальной палаты" (юэфу), которые могут показаться однообразными, как были однообразны и обстоятельства, породившие их.
Автор. Ду Фу (Цзы-мэй, Гун-бу, Шао-лин) если не самый крупный (как думают очень многие и едва ли не большинство китайских критиков), то один из двух крупнейших китайских поэтов всех времен. Он жил (712-770) и действовал при расцвете танской литературы, особенно поэзии, и был современником лучших ее представителей. Ему пришлось, однако, испытать горькую роль беженца во время сильнейших потрясений в междоусобной войне. Это отразилось на всей его поэзии, и это мы видим отчасти и в данном стихотворении.
Заглавие. Из обоих циклов, содержащих в общем 14 стихотворений, антология берет только одно это, являющееся почему-то (составитель не объясняет этого) показательным. Однако китайским антологиям быть в этом отношении последовательными очень трудно.
Примечания.
(1) К Восточным Воротам города Лояна, часто бывавшего столицею Китая.
(2) Хэянский мост - наплавной мост через Хуанхэ.
(4) Свистит и свистит - тавтофон сяо-сяо передает, как это часто бывает в китайской поэзии, и звукоподражание, и смысловую часть (шелест трав). При передаче не всегда приходится держаться последней, предпочитая первую.
(5) Для русской "тысячи" в китайской поэзии имеется "десяток тысяч" (вань), но на русскую гиперболу "миллионы" китайцы обычно точно так же отвечают только своим вань - "десятком тысяч".
(6) Полк и отряд, конечно, лишь приблизительная передача китайских бу (1/5 армии) и у (пяток).
(9) Дудка варваров (це), которой скликают лошадей из табуна, - простая камышовая дудка без ладов и отверстий. Ее звук китайцы всегда считали заунывным будто бы потому, что и сами кони, ею окликаемые, ржут печальным звуком. Эта дудка возбуждала в пограничных китайских войсках тоску по родине.
(10) Сильный вояка - китаец, полный сознания долга перед родиной и сил для ратного подвига.
(12) Эта дисциплина, великое ратное дело могут быть в руках только у великого полководца. "Не иначе, как ваш генерал напоминает древнего полководца (II в. до н. э.) Хо Цюбина", прозванного за свою стремительность пяо-яо, что трудно передать на русский язык, не обладающий тавтофонией и иероглифическими маневрами.
Парафраз. Из второй столицы, Лояна, двигаюсь на север вместе с войсками. Сурова природа, сурова дисциплина в войсках. А сердце ноет в такт кочевой дудке. Надо быть великим, а не забиякой, и надо быть таким же стремительным и ловким в движениях, как те генералы древности, что наводили в Средней Азии панику и держали нападавших на Китай кочевников в почтительном отдалении от многострадальных китайских границ.
Дворец яшмовой чистоты
Поток все кружит, в соснах все время ветер.
Здесь серая мышь в древний спаслась черепок.
И мне неизвестно: зала какого владыки
осталась стоять там, под отвесной стеной.
5 В покоях темно, чертов огонь лишь синеет.
Заброшенный путь, плачущий льется поток.
Звуков в природе - тысяч десятки свирелей.
Осенние краски - в них подлинно чистая
грусть.
Красавицы были - желтою стали землею;
10 тем паче, конечно, фальшь их румян и помад.
Они в свое время шли с золотым экипажем.
От древних живых здесь - кони из камня -
и все...
Тоска наплывает: сяду я рядом на землю.
В безбрежном напеве... Слезы... - их полная
горсть.
15 И сонно, и вяло торной дорогой идем мы.
А кто же из нас здесь долгими днями богат?
Введение. Тема заброшенного дворца, свидетеля былого великолепия, закончившегося разрушением и смертью, - тема для китайской поэзии всех времен обычная, и к ней придется вернуться не раз при переводе этой антологии.
Автор - тот же.
Заголовок. "Яшмовый" по-русски не звучит, но для китайца это - эпитет ко всему дорогому, лучшему, как к предметам, так и к отвлеченным понятиям. Так, имеем целый ряд приложений этого эпитета к следующим словам: девица, доблесть, лучший человек, милый, прекрасный человек, весна, лютня, столица (эмпиреи), чара вина, сосуд и его сравнения, луна, небо, чистое сердце, друг, облик, письмо, лицо, красота и т. д., наконец, царь и бог. "Нефритовый", как ближайший вариант перевода, тоже не спасет положения. Происходит это несоответствие языковых возможностей оттого, что в китайской поэзии яшма обладает мистическими свойствами: она чиста, струиста, тепла и влажна, мягка и тверда, не грязнится, блестит, бела, обладает чистым звуком; влажна, но не потеет; угловата, но не убивает и т. д. Всех этих образов в русской поэзии, а следовательно, и в русском поэтическом языке нет. Здесь "яшмовая чистота" подразумевает небесную, божественную чистоту, т. е. просто само небо, покровительствующее царю как в его дворце, так и в храме, основанном впоследствии на его месте.
Этот царский чертог был построен в 646 г. н. э. в самый разгар китайской завоевательной славы в Средней Азии и вообще в пору лучшего расцвета единой империи, идущего после мрачного периода ее дробления и захвата китайской земли инородцами (хотя и танская династия была основана китаизированным тюрком). Дворец стоял в нынешней Шааньси ("Шэньси") недалеко от столицы. Он был дворцом недолго и уже в 651 г. расформирован в буддийский храм Юйхуасы, потом разграблен и разрушен.
Примечания.
(7) Тысяч десятки свирелей - образ, взятый из мистики Чжуан-цзы (IV в. до н. э.) и живописно передающий этими словами все звуки природы вокруг человека.
(8) Осенние краски - непередаваемый образ сяо-са, может еще говорить о просторах, открывающихся осенью после парного китайского лета с его слякотью и парной мутью.
(11) Они "прислуживали" государю во всех его поездках.
(12) На могилах императоров ставились изваяния животных и людей - памятников его славы. Особенно хороши были барельефы шести коней на могиле императора Тай-цзуна, умершего в 650 г.
О них существует целая литература как на китайском, так и на японском и европейских языках.
(14) Безбрежный напев - выражение "безбрежного" (хао) духа, объятого бездонною скорбью о тщете всего земного.
Парафраз. Руины дворца... Природа в осенних, умирающих красках. Все человеческое исчезло: остались лишь каменные символы, переживающие эфемерную черепицу и кирпич. И сами мы канем в ту же яму забвения и разрушения. Как не предаться тоске, бездонной, безудержной?