«Всегда носим в теле мертвость

Господа Иисуса, чтобы и жизнь

Иисусова открылась в теле нашем».

Апостол Павел (2 Кор. IV, 10)

«Если истинно возлюбим Бога, то

сею самою любовью отгоним страсти».

Преп. Максим Исповедник (Д III, 204)

Есть два основных недоразумения в нашем представлении об аскетике. Первое — это то, что в ней все «изобретено монахами», а не завещано Апостолами, а второе, что в ней проповедуется презрение к человеческому телу. Недавно один верующий сказал мне: «Я принимаю христианство, но зачем же зарывать себя в землю?»

Тут дело, конечно, не в академическом споре. Мы живем не в эпоху «религиозно–философских собраний», а в более серьезное время — окончательного определения себя или как христиан, или как не христиан. Мир страдает от оскудения любви. Отцы учили, что воздержанием человек борется со своей гордостью и самолюбием, — с неразумной любовью к самому себе, т. е. с силой, противоборствующей смирению и любви к людям. «Телесные труды (подвига воздержания) приводят душу к смирению, — пишет св. авва Дорофей, — потому что душа состраждет телу и соучаствует во всем, что делается в теле. (Так) как труд телесный смиряет тело, то вместе с ним смиряется и душа» (Д II — 607). Смирях постом душу мою (Пс. XXXIV, 13), — читаем мы в псалме.

«Самолюбие есть неразумная любовь к телу, — говорил св. Максим Исповедник. Кто (эту) мать страстей отвергнет, тот, при помощи Божией, удобно отложит и все другие страсти: гнев, печаль, злопамятство и прочие (Д III, 188, 178).

Чтобы не иссякла любовь к другим, чтобы через победу над гневом, гордостью выйти на дорогу любви к людям, — человек должен уменьшить свою любовь к себе, должен надеть на себя узду воздержания. Невоздержание есть прямой источник увеличения холода в мире. Как сказано в Евангелии: по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь (Мф. XXIV, 12).

В 5 главе Послания к Галатам невоздержание, так же как в Евангелии, противополагается любви к людям. К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти; но любовью служите друг другу. Слово «но» разделяет два противоположных устремления: служение любви отрывает нас от угождения своей плоти.

Все свое учение о подвиге воздержания Отцы взяли из Слова Божия. Вот некоторые выписки Апостольских откровений, положенных Отцами в основу аскетики.

Плоть желает противного духу, а дух — противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы (Галат. 5, 17).

Все подвижники воздерживаются от всего. Усмиряю и порабощаю тело мое (1 Кор. 9, 25–27).

Помышления плотские суть вражда против Бога, ибо закону Божию не покоряются, да и не могут (Рим. 8, 7).

Царство Божие не пища и питие (Рим. 14, 17).

Не живет во мне, т. е. в плоти моей, доброе потому, что желание добра (есть) во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброе, которое хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. По внутреннему человеку нахожу удовольствие в Законе Божием, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? (Рим. 7).

Так что «тело смерти» не придумано монахами, и всякий, кто честно хочет принять чистое Апостольское христианство, неизбежно должен принять и монахов, в совершенной точности повторяющих учение Апостолов. Эта точность повторения ясно осознавалась Отцами.

«Кто хочет, — пишет св. Исаак Сирин, — чтобы вселился в него Господь, тот принуждает тело свое служить Господу, работать в заповедях Духа, написанных у Апостолов, и хранить душу свою от дел плотских, описанных Апостолом (Гал. 5)» (Д II — 653).

Пр. Филофей Синайский пишет: «Апостол говорит: подвизаяйся от всех воздержится» (1 Кор. 9, 25). Ибо невозможно с насыщенным пищею чревом ополчаться против начал, против невидимых зложелательных сил тем, кои связаны сей плотью, тяжелой и всегда похотствующей на Духа». Несть бо Царство Божие брашно и питие (Рим. 14, 17). Мудрование плотское вражда есть на Бога, закону бо Божию не покоряется, ниже да может (Рим. 8, 7). Не может, очевидно, потому, что, будучи земно, к земному всегда имеет пристрастие и услаждается погибельными удовольствиями настоящего века». Мудрование бо плотское смерть есть: сущие же во плоти Богу угодити не могут (Рим. 8, 8) (Д III — 447).

Авва Филофей мог бы взять из Апостольских текстов гораздо больше выписок, чем четыре приведенные им, но не видел необходимости.

Принимая Апостольское христианство, приходится не возражать против учения аскетики о «теле смерти»(Рим. VII, 24).

В практическом осуществлении пути воздержания советы и указания Отцов имеют для нас великую ценность, и особенно там, где они прямо освещают нам слова Апостолов и приближают к нам дух Первоначальной Церкви. Наша церковная эпоха неуклонно идет к первохристианству, конечно, не археологически или «живоцерковно» возвращаясь к нему, а ища его впереди себя в истории, как новую форму древней силы и совершенства. Господь укорил Эфесскую Церковь: Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь свою (Ап. 2).

Вера ищет своей первой любви.

* * *

В освобождении души из неестественной для нее тюрьмы страстей, чтобы она могла свободно и легко идти за своим Учителем и Богом, Отцы видели одно из двух основных значений подвига воздержания.

«Подвигам воздержания приучать себя надлежит нам, чтобы легче было тещи вслед Господа нашего» (преп. Филофей Синайский, Д III — 459).

«Страсти, возобладая умом, — пишет преп. Максим Исповедник, — привязывают его к вещественным предметам и, отлучив от Бога, заставляют заниматься ими». «Страсть есть неестественное движение души, или по неосмысленной любви, или по безрассудной ненависти». «Ум, обращаясь к видимому, естественно (т. е. должностно) понимает вещи при посредстве чувств. Ни ум, ни естественное понимание вещей, ни вещи, ни чувства, — не усть зло: ибо то суть все Божии создания. Что же тут злое? Очевидно, что страсть, прицепляющаяся к пониманию вещей естественному. Она может не иметь места… ежели ум бодрствует» (он же). «Не пища зло, но чревоугодие; не деторождение, а блуд; не деньги, а сребролюбие; не слава, а тщеславие… В сущем нет ничего злого, кроме злоупотребления, которое от нерадения ума» (он же). Естественные пожелания и удовольствия не подвергают укору тех, кто испытывает их, так как они суть необходимые следствия устроения нашего естества. Ибо естественное доставляет нам, и помимо воли нашей, удовольствие, …пища и питие и сон… Все такое уместно… в разумных пределах, не допускающих, чтобы он подвергся чрез то рабству». «Вся брань против демонов состоит в том, чтобы отделить страсти от мыслей. Отделяем же посредством духовной любви и воздержания» (он же, Д III — 193, 196, 213, 219, 220, 289).

Вот ясное изложение основы подвига воздержания, данное одним из величайших Святых. Тело смерти, о котором писал Апостол, есть, по учению Отцов, совокупность страстей, держащих душу в неестественном рабстве. Задача заключается в том, чтобы освободить ее через подвиг.

Но освобождая ее, мы одновременно освобождаем и тело. Тут мы подходим ко второй, очень важной стороне аскетики. Продолжая откровения Апостолов, Отцы оставили нам учение о том, что подвиг так называемого «умерщвления тела» имеет целью не только освободить душу, но и сделать наше тело достойным божественной вечности.

Св. Григорий Палама пишет: «Если Апостол называет тело смертью, когда говорит: кто мя избавит от тела смерти сея (Рим. VII, 24), то разумеет при сем чувственное и плотское мудрование. …И опять: вем — говорит — яко не живет во мне, сиречь, во плоти моей доброе(Рим. VII, 18). Видишь, что не плоть, а что живет в ней, называет он злом. Зло то, что не ум, а этот закон, сущий во удех наших и противувоюющий закону ума живет в теле (Рим. VII, 23). Почему мы, противувоюя сему закону греха, изгоняем его из тела и поселяем там ум… и через него полагаем законы каждой силе души и каждому из членов тела подобающее ему… Апостол говорит, храм живущаго в нас Святаго Духа суть (1 Кор. VI, 19) и опять, что мы — храм Божий (1 Кор. III, 16)… Что же сподобилось быть жилищем Бога, в то вселить ум свой кто из имеющих ум сочтет неподобным?.. Такие слова прилично обратить к еретикам, кои говорят, что тело зло и есть творение злого начала. Мы же быть уму в телесных мудрованиях почитаем злом, а в теле быть ему не почитаем злом: так как тело не зло. Почему каждый из прилепляющихся к Богу жизнью вопиет к Нему с Давидом: возжада Тебе душа моя, коль множицею Тебе плоть моя? (Пс. LXII, 2) и сердце мое и плоть моя возрадовастася о Бозе живе (Пс. LXXXIII, 3) (Д V — 314, 315).

Свою задачу аскетика видит в том, чтобы научить человека отделить страсти не только от мыслей, но и от тела, для того чтобы то и другое — и тело и душа человека — сделались подобными вечной душе и вечному телу своего Учителя.

«Если человек, — пишет преп. авва Исаия, — не восподвизается, даже до смерти, сделать свое тело таким, какое носил возлюбленный Иисус, то не сретит Его с радостью» (Д I — 423).

Поскольку приходится, к своему удивлению, сталкиваться очень часто с полным незнанием этой стороны христианства, я приведу еще несколько выписок.

«Изводя на подвиг кающегося, — говорит Антоний Великий, — Дух Божий подает ему Свои утешения и научает его не возвращаться вспять… Для этого он открывает очи души и дает ей узреть красоту чистоты, достигаемой трудами покаяния, и чрез это возгревает в ней рвение к совершенному очищению себя вместе с телом, так чтобы оба (и душа и тело) стали одно по чистоте. Ибо в этом цель обучительного руководства Духа Святого, чтобы совершенно очистить их и возвесть их в то первобытное состояние, в котором находились они до падения… Тогда тело станет во всем покорствовать велениям ума, который будет властно ограничивать его в пище и питии и сне и всяком другом действии, постоянно научаясь от Духа Святого, по примеру Апостола Павла умерщвлять тело свое и порабощать… Таким образом все тело навыкает всякому добру и, подчиняясь власти Святого Духа, так изменяется, что наконец становится в некоторой мере причастным тех свойств духовного тела, какие имеет оно получить в воскресении праведных» (Д I — 24, 26).

Эта цель подвига непосредственно вытекает из догмата о воскресении мертвых. Именно знание о вечном достоинстве тела заставляет человека спешить приготовить его к божественному уделу. Перед великими праздниками тщательно чистят и убирают дом.

«Кто верует, что тело его воскреснет, тот заботится очистить его от осквернения» (преп. Ефрем Сирин, Д II — 487).

«Позаботься о своем теле, как о храме Божием. Позаботься о нем: оно должно воскреснуть, а ты должен дать отчет Богу, что сделал ты со своим телом. Сколько заботишься об уврачевании тела, когда оно заболит, столько позаботься о том, чтоб приготовить его к воскресению очищением от всех страстей» (преп. авва Исаия, От. 232).

«За воскресением души, которое есть возвращение ее к Богу через исполнение Божественных заповедей, воскресение тела после последует, когда оно опять соединится с душою… Пожившие здесь по Богу… в воскресение возьмут и тело к Богу» (св. Григорий Палама, Д V — 280).

«Всякая душа, верою и тщанием о всех добродетелях еще здесь сподобившаяся облещись во Христа в силе и удостоверительно, сподобляется всегда получать существенное ведение небесных тайн… В день же воскресения тело, в силу того же славного образа, спрославится душе и Духом восхищено будет в сретение Господа на воздухе, соделавшись сообразным телу славы Его» (прп. Макарий Великий, Д V — 451).

«Что делаем мы, приступая к св. крещению? — Мы исповедуем пред тем — принесенные с неба догматы, в числе коих произносим и следующее: верую в воскресение мертвых… При крещении ты веруешь воскресению мертвого тела» (свят. Иоанн Златоуст, Ф — 1).

«Иисус Христос… явился нам, соединив Божество с душою и телом, чтобы, как Богу, избавить от смерти и душу, и тело» (св. авва Фалласий, Д III. — 337).

«Когда душа украшается, то и тело, с душою соединившееся, красоту восприимет в свое время, когда тленное сие — по свидетельству Апостола — облечется в нетление(1 Кор. XV, 53).. Чем более душа украшается ныне, тем большую красоту восприимет и тело по воскресении. Чем же более тело украшается ныне, а душа пренебрегается, тем больше тогда и душе и телу последует безобразие. Ныне красота ее (души) не видна на теле, но тогда сияние ее явится. Тогда бо душа яко солнце, блистание красоты своея издаст, и на теле явится доброта ея» (свт. Тихон Задонский, «Странник», 1861, № VII.).

«Эти же самые тела восстанут тогда, но только они сделаются нетленными, бессмертными и славными… А в том, что сказано: плоть и кровь Царствия Божия не наследят, ниже тление нетления (1 Кор. 15), (то) под плотию и кровию разумеется нечистота, лукавство и вожделение» (преп. Варсонофий Великий, В — 421, 423).

«Земно будет тело нетленное, без мокрот однако же и дебелости, быв неизреченно претворено из душевного в духовное, так что будет и перстно и небесно. Каким создано было оно в начале, таким и воскреснет, да сообразно будет образу Сына Человеческого по всецелому причастию обожения» (св. Григорий Синаит, Д V — 206).

«Седалище страстей, опора их и орудие — это тело, когда душа не исполнена Духа. Исполненная духом Божиим душа вооружается против страстей и изгоняет их из тела… Тело воскреснет тоже (таким же), так что всякий признает то тело, в каком воскреснет, своим собственным телом, тем самым, которое носил, живя прежде; но оно будет обладать совсем другими качествами. Оно будет то же, да не то же» (свт. Феофан Затворник, Ф 1–581).

Если учение о духовном очищении тела основано на догмате о воскресении мертвых, то этот догмат, в свою очередь, имеет своим основанием догмат о воскресении и вознесении человеческого тела Спасителя. Для того–то и нужно было в эпоху вселенских соборов отстоять действительность человеческой природы Спасителя, чтобы на ней, воскресшей и превознесенной превыше всякого начальства и власти и силы(Еф. I, 21) утвердить реальность спасения Им всего естества человека, — и тела его и души — утвердить незыблемую веру в благодатно обожествляемую вечность спасаемых Христом людей.

Больше того, взаимная связь этих двух событий настолько велика и незыблема, что в христианском сознании утверждение второго есть одновременно утверждение и первого, или отрицание второго, т. е. будущего воскресения человеческих тел, есть одновременно отрицание реальности первого, т. е. воскресения человеческого тела Спасителя. Апостол говорит, что если допустить, что не будет воскресения мертвых тел, то это будет означать, что не было и воскресения Христова: Если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес (1 Кор. 15). Апостол дважды повторяет эту фразу, так как в этом предположении упразднение всего христианства. Ведь в том, что душа бессмертна — никакие еретики в эпоху Апостольского послания не сомневались, и все обличение 15–й главы 1 Послания к Коринфянам направлено именно на сомнения в воскресении тел. Еретики учили, что воскресение надо понимать аллегорически, как очищение души, как ее «воскресение от греха». «Такое учение, — пишет свт. Феофан Затворник, — внушал им бес. Ибо если бы поверили, что нет воскресения тел, то он мало–помалу убедил бы, что и Христос не воскрес» (Ф 1–524).

Учением о воскресении тела наполнена вся святоотеческая письменность, так как отказ от него, или умаление его в иллюзорность, означает отказ от воскресения Христова и, тем самым, от Его Голгофы, от Его страданий, от Его крови. Если не будет воскресения тел, или оно аллегорично, то такой же аллегорией было не только воскресение Господа, но и те капли крови, которые стекали на Его лицо. А Отцы–подвижники скорее отказались бы от своего бессмертия, чем от того, чтобы о них забыть. Прильпни язык мой гортани моему, аще забуду тебе, Иерусалиме.(Пс. CXXXVI, 6, 5).

Реальность любви человека к его распятому Богу сметает с пути своего всю демонскую ложь о призрачности или аллегоричности как Голгофы, так и Воскресения. На них — действительно бывших «человек утверждает и себя самого, и тоже не призрачного, а живого, единственного и реального, страдающего в подвиге духовного рождения и уже оживающего в предвоскресении, идущего по этой грешной, но тоже реальной и единственной земле — в России, Франции или Египте — в поисках святой правды Божией. Голгофа и Воскресение человеческого тела Бога, а вслед за ним и уподобление Ему, страдание в подвиге и совоскресение человека — факт, не только совершенно реальный, но и единственный, неповторимый и не требующий повторения: им покрыта вся творческая нужда мироздания. Человек после Воскресения Христова уже не нуждается в перевоплощениях, так как в воплотившемся Боге ему открыта вся возможность воплотившегося бытия.

«Предадим себя всецело Господу, да и Его восприимем всецело и соделаемся чрез Него богами» (преп. Максим Исповедник, Д III — 175).

«Да подаст же всем вам помощь великий оный Брат наш; разумею Господа нашего Иисуса Христа… О! Кого имеем мы своим Братом!.. Бога, чтобы и нас сотворить богами» (преп. Варсонофий Великий, Д II — 573).

«Нося светло–осиянную одежду Духа, мы пребываем в Боге и Он в нас, бываем по благодати богами и сынами Божиими» (преп. Симеон Новый Богослов, Д V — 20).

На эту высочайшую надежду указывает учение христианства о воскресении Христовом и тем самым о реальности воскресения тел, и именно через него любовь человека к Богу, переставая быть отвлеченностью, становится еще более личной любовью навсегда обрадованного сердца и ума: Бог принимает не призрак человека, а его теплого и живого.

Для понимания Отцов–подвижников очень важно то, что свою веру в воскресение тел они основывали не только на догмате о воскресении и вознесении тела Спасителя, и не только на ясном учении Апостола Павла, но и на личном опыте предвоскресения своих тел.

«Прежде воскресения тел, — пишет преп. Симеон Новый Богослов, — бывает воскресение душ». Это воскресение души, добавляет он, «и тело освящает своим собственным сиянием и светоизлиянием Духа» (Д V — 58, 23).

«Есть чистота ума, в коей, во время молитвы, воссияет свет Святыя Троицы. Но удостаиваемый света оного ум и соединенному с ним телу сообщает многие знаки божественной красоты» (св. Исаак Сирин, Д V — 301).

«В устремивших ум свой к Богу и душу привергших к вожделению божественного, — и плоть, перенастроившись, возвышается вместе с ним и вкушает божественного общения, через что и она бывает стяжанием и домом Божиим» (св. Григорий Палама, Д V — 321).

«Непрестанною молитвою и поучением в Божественных Писаниях отверзаются умные очи сердечных и зрят Царя сил, и бывает радость великая и сильно воспламеняется в душе Божественное желание неудержное, причем совосхищается туда же и плоть действием Духа и человек весь соделывается духовным» (св. Филимон, Д III — 397).

«Если душа неколеблющимся и немечтательным движением воспламенится в любви Божией, влеча как–то в глубину сей неизреченной любви и само тело… то ведать надлежит, что это есть действо Святого Духа» (блаж. Диадох, Д III — 26, 55, 22).

«Когда благодатию Божиею — дар сей — дар благодатных слез в нас умножится, — тогда и брань с врагом бывает легче, и помыслы умиротворяются и утишаются, и ум, как некою обильною пищею, насыщается и услаждается молитвою. Из глубины сердца льется некая несказанная сладость, ощущаемая по всему телу» (преп. Нил Сорский, НС — 91).

«Когда человек боится оскорбить Бога каким–нибудь грехом, — это первая любовь. Кто имеет ум, чистый от помыслов, — это вторая любовь, большая первой. Третья, еще большая, когда кто ощутимо имеет благодать в душе. А кто имеет благодать Святого Духа и в душе и в теле, — это совершенная любовь» (авва Силуан, ЖМП 1956, № 1, 2, 3).

«В тех, кто ревностно преуспевают в ведении, благодать, чрез чувство ума, и самое тело обвеселяет радованием неизреченным… Преступлением Адама оно (естественное чувство) разделилось на два действа, но Святым Духом оно опять соделывается единым и простым. Этого же однако никто не может увидеть в себе, кроме тех, которые… воздержанием иссушают всякое вожделение телесных чувств. Ибо только в таковых ум… может чувством неизреченно вкушать божественную благостыню и в то же время, по мере своего преуспеяния, сообщать свои радости и телу, безмерным некиим словом в любви изъявляя свое обрадование исповеданием, говоря: «на Того упова сердце мое и поможе ми, и процвете плоть моя и волею исповемся Ему» (Пс. XXVII, 7). Такое обрадование, бывающее в сем случае в душе и теле, есть нелестное напоминание о вечно нетленном житии» (блаж. Диадох, Д III — 26, 55, 22).

«И процвете плоть моя». А вот св. Федор Эдесский пишет: «Цвет плоти заставляющий увянуть подвигами и всякую волю ее отсекающий, вот кто «язвы Христа Господа носит на мертвенной плоти своей» (Гал. VI, 17) (Д III — 337). Теперь уже ясно, что никакого противоречия здесь нет: «цвет плоти» св. Федора — это «вожделение телесных чувств» блаж. Диадоха. После того, как «цвет плоти» увянет в подвигах, плоть Святых входит в лучи Воскресения.

Отношение к телу у Отцов единое и неизменное: тело человека — соучастник его вечности. «Христос есть Спаситель души и тела» (авва Фалласий, Д III — 315).

Так как в теперешнем своем состоянии после Адама и тело, и душа осквернены грехом, то в огне подвига они очищаются для нетления. В подвиге умерщвляются страсти и спасается тело. «Св. Отцы научили нас быть страсто–убийцами, а не тело–убийцами» (блаж. Каллист и Игнатий, Д V — 382). Внешнее совпадение терминов тела перешло от Апостолов к Отцам: «тело смерти» и «тело — храм Духа Святого» сохранились и здесь, даже и в этом Отцы ничего не добавили к Апостолам. Тело убивает не подвиг, а наоборот, грехи человека: «тело смерти» борется с «телом — храмом Духа Святого».

«О, како поревновах Ламеху, первому убийце, — душу яко мужа, ум яко юношу, яко брата же моего тело убив, яко Каин убийца, любосластными стремленьми», — читаем мы в великом каноне св. Андрея Критского.

«Брат–тело» больше всего требует подвига очищения, как наиболее беззащитный от внешнего нападения. И у детей стараются искоренить их плохие наклонности, впрочем, не забывая об их утешении.

«Как мать печется о чаде, так и Христос печется о теле злостраждущего (терпящего ради Его телесные лишения) и всегда есть близ тела его» (св. Исаак Сирин и блаж. Каллист и Игнатий, Д V — 375).

«Подвизающемуся необходимо знать, когда и какими яствами следует питать тело, как врага, и когда следует утешать его и подкреплять, как друга изнемогшего» (св. Илия–пресвитер, Д III — 472).

Временное разложение тела после смерти не ощущает христианское сознание. Если от христианства отнять чудо, то тем самым от него отнимешь Бога. Бл. Диадох говорит о том, что это бесы душевных страстей «влагают мысль о безмерной ничтожности человеческого естества, как никакого достоинства не имеющего, по причине разложения плоти» (Д III — 57).

«Нужно, чтобы тело через смерть, как бы через огонь в горниле, подобно золоту, очистившись от земной и мрачной тяжести тления, возрастало из гроба нетленным, чистым и озаренным светом бессмертия» (преп. Иоанн Дамаскин, «Слово на Успение»).

«Истинная смерть — внутри, в сердце, и она сокровенна; ею умирает внутренний человек. Посему, если кто перешел от смерти (этой, внутренней) к жизни сокровенной, то он истинно во веки живет и не умирает. Даже если тела таковых и разрушаются на время, то снова будут воскрешены во славе, потому что освящены. Поэтому смерть христиан называем сном и успением» (преп. Макарий Великий, Д I — 269).

Об этом поется в Великую субботу:

«Воскреснут мертвии и восстанут сущии во гробех, и вси земнороднии возрадуются».

* * *

У Отцов обычно принято делить страсти на два вида: душевные и телесные. Телесные — это все виды плотоугодия, все, что ведет к оземленению человека. К душевным страстям Отцы относят: забвение, леность, неведение, осуждение, гнев, памятозлобие, зависть, тщеславие, гордость, лицемерие, ложь, ересь, неверие, любостяжание, уныние, малодушие, неблагодарность, ропот, высокомерие, любоначалие, человекоугодие, насмешливость, двоедушие и т. д. О борьбе с душевными страстями преп. Ефрем Сирин пишет так: «Сколько стараемся охранять от явных грехов внешнего человека, т. е. тело как храм Божий, столько же нужно иметь старательности и подвига к охранению внутреннего человека, т. е. души от всякого лукавого помысла, по сказанному: «Всяким хранением блюди твое сердце: от сих бо исходита живота» (Притч. IV, 23). В сем очищении сердца преуспеем мы, если всегда будем противоборствовать и противоречить лукавым помыслам — тщеславия, ненависти, кичения, лести, похоти, соперничества, любоначалия и преп., со всею строгостию испытывая самих себя и сохраняя ум свой от союза и согласия с тайными душевными страстями» (ДП — 366).

В Апостольском учении мы не найдем этого разделения страстей на телесные и душевные: и те и другие — совокупность «тела смерти». По Апостолу, плотским человек будет не только в грехе чревоугодия или прелюбодейства, но и в грехах гордости, зависти, вражды и во всех прочих грехах мысли и слова.

«Дела плоти известны, — пишет Апостол, — они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийство, пьянство, бесчинство и тому подобное» (Гал. V, 19—21). Из всех перечисленных Апостолом «дел плоти» мы обычно по крайней мере десять никогда не относим к разряду «плотских». Тот же самый принцип неделения на категории, а объединения их в единой совокупности «дел плоти» проводится и в других Апостольских и Евангельских текстах. Даже деление учеников по принципу учительской школы или духовного руководства Апостол называет плотским делом: «Когда один говорит: я Павлов, а другой: я Аполлосов, то не плотские ли вы?» (1 Кор. III, 4).

Это очень для нас важный факт. Часто, особенно в монашеском быту, люди, начавшие какой–то подвиг и уже успевшие что–то о себе возомнить, с пренебрежением говорят о других как о «плотских». Ведь злых недоразумений здесь очень много и много глаз ими затуманено. В прежнее время иные монахи, читая аскетику и уже считая себя на «Лествице», говорили иногда про чтение Евангелия: «Это для мирских». Не в обличение ли их Достоевский показал Смердякова читающим Исаака Сирина? Есть в душе темнота, которую может рассечь только меч Слова Божия. Апостольское неделение страстей утверждает их равнозначимость, их единство в «теле смерти», оно ставит перед человеком во всем ужасе правды единую и неделимую Смерть, т. е. благодаря этому способу определения разоблачается коварство врага и гордость как первоисточное зло и все душевные страсти, из него вытекающие, уже никуда теперь не спрячутся: все они в едином потоке духовного гниения человека. Всякий тщеславный или высокомерный, или завистливый, или лукавый — плотский человек, человек «тела смерти». Именно в свете этого Апостольского учения получает свет наше недоумение, когда мы, подходя к лицам внешне духовным, не чувствуем в них при всем нашем желании никакой духовности. В них нет ее, как и в нас самих, ее ищущих и наполненных «душевными» страстями. Мы плотские, хотя, может быть, не пьем водки и не прелюбодействуем.

Введение Отцами двойной категории страстей очевидно имело ту цель, чтобы показать даже еще большую пагубность для человека страстей душевных.

«Иные страсти суть телесные, и иные душевные. Кто первые из них отревает, а о вторых никакой заботы не имеет, тот подобен человеку, для защиты от зверей построившему себе высокую и прочную ограду, а птицам охотно попускающему клевать славные грозды мысленного винограда» (преп. Илия пресвитер, Д III, 440). «Поскольку душа несравненно выше тела… постольку душевные пороки тяжелее и пагубнее телесных… хотя, не знаю почему, ускользает сие от разумения многих. Пьянства, блуда, воровства и близких к сим пороков… боятся и избегают, но равнодушно смотрят на пороки гораздо важнейшие, как душевные: — зависть, злопамятство, высокомерие, лукавство и корень всех зол сребролюбие, и подобные сим» (преп. Ефрем Сирин, ДП — 376).

«Все грехи мерзостны перед Богом, но мерзостнее всех гордость сердца» (преп. Антоний Великий, Д 1–58). Сказал авва Пимен (Великий): «человека согрешающего и кающегося предпочитаю человеку не согрешающему и не кающемуся. Первый имеет мысль благую, признавая себя грешным, а второй имеет мысль ложную и душепагубную, признавая себя праведным» (От. 417). «Грешный и ленивый человек, (но) сокрушенный и смиренный сердцем, угоднее Богу человека, делающего много добрых дел и зараженного по причине их самомнением» (авва Федор Фермейский, От. 450).

«Горделивый праведник есть грешник, не видящий своей греховности» (еп. Игнатий Брянчанинов).

«Гордость есть начало и корень всех зол в роде человеческом и поистине есть гибель или смерть души» (преп. Амвросий Оптинский, АМ — 201). «Помышляя о внешних своих делах благочестия, что они хороши у них, они думают, что достигли уже совершенства и, возгордеваясь от этого, начинают осуждать других. После сего нет уже возможности, чтобы кто–либо из людей обратил таковых, кроме особого Божия воздействия. Удобнее обратится на добро явный грешник, нежели скрытный, укрывающийся под покровом видимых добродетелей» (преп. Никодим Святогорец, Н — 15).

«Писание диавола называет нечистым за то, что с самого начала отверг он благое сокровище смиренномудрия и возлюбил гордость» (преп. Исихий Иерусалимский, ДП — 171). «Не блуд только сквернит предающихся ему, но и гордость, даже последняя гораздо больше» (свт. Иоанн Златоуст, ВЛ — 187).

Как трудно нам, внешним, понять это «гораздо больше!». Нам все кажется, что подобные слова сказаны в стиле какой–то литературной гиперболы, к которой можно не относиться серьезно. Мы так пропитаны душевными и тягчайшими пороками, мы, неся их нечистоту, чувствуем себя такими нравственно чистыми людьми, что только после какого–то большого душевного страдания бываем способны хотя отчасти понять страшную реальность слов святых Отцов о нечистоте душевных страстей.

Вот почему Отцы настойчиво учат, что телесный подвиг — пост, сокращение сна и т. д., служащий средством главным образом для борьбы с телесными страстями, несмотря на всю его важность, есть подвиг все же второй по значению в сравнении с «внутренним деланием», с внутренним очищением человека от его душевных пороков: только очищение души может надежно изгнать не только душевные, но и телесные страсти.

«Пимен Великий, — пишет еп. Игнатий Брянчанинов, — посвятил всего себя разумному монашескому подвигу — деланию душевному, дав значение подвигу телесному настолько, насколько он необходим для содействия подвигу душевному, отнюдь не в ущерб второму, отнюдь не для собственного его достоинства» (От. 388).

«Пост, хотя как орудие благоустрояющее хотящих целомудрия, имеет цену, но не перед Богом. Почему подвижникам благочестия не должно высокоумствовать по поводу его, но от единой веры в Бога чаять достижения своей цели» (блаж. Диадох, Д III — 34).

Веру все святые понимали, конечно, по–Апостольски, т. е. как силу, действующую любовью и доказывающую себя в святости духа.

«Определив (плоти) подвиг по силе ее, весь ум свой обрати на внутреннее. Ибо телесное обучение мало полезно, а благочестие на все полезно (1 Тим. 4, 8). Пребывающий внутри и заботящийся непрестанно о внутреннем целомудрствует, долготерпит, милосердствует, смиренномудрствует; и не только это, но и созерцает, богословствует и молится. Сие то и есть, то, что разумеет Апостол, говоря: «Духом ходите» (преп. Максим Исповедник, ДIII — 239, 240).

«Хорошее дело пост, бдение, странническая жизнь, однако это только труды наружной благой жизни, но чин христиан есть более внутренний» (св. Марк–подвижник, Д 1–515).

«Невозможно тому, кто предается злым помыслам, быть чисту от грехов по внешнему человеку» (преп. Филофей Синайский, ДIII — 459).

«Како польза тело соблюдать девственным, когда душа блудодействует с бесом непослушания» (блаж. Диадох, ДIII — 32).

«Всегда борющийся с плотью и в одних телесных деланиях упражняющийся, при всем злострадании причиняет сам себе великий ущерб в вещах высших, не замечая того, как непостигший цели божественной воли. Ибо по св. Павлу, телесное упражнение мало полезно (1 Тим. 4, 8), пока перстное мудрование плоти не будет поглощено потоками покаянных слез, и в тело не войдет животворная мертвость духовная, и закон духа не воцарится в мертвенной плоти нашей. Благочестие же душевное, которое под действием божественных помышлений созерцается как древо жизни в мысленном делании ума, везде и во всем полезно, как чистоту сердца созидающее, …как всякую доброту духовную с собою вводящее» (преп. Никита Стифат, Д 5–146, 147).

Св. Отцы очень часто в своем учении о преимущественной важности внутреннего делания, по сравнению с телесным подвигом, ссылаются на эти слова Апостола Павла: «Телесное упражнение мало полезно, а благочестие на все полезно, имея обетование жизни настоящей и будущей». Для нас слово «благочестие» не только слово загадочное, но и одиозное, а в то же время как раз в нем по всему смыслу текста св. Писания лежит объяснение того, почему же все–таки «телесное упражнение мало полезно» и какая существует сила сильнее и надежнее телесного подвига для отсечения и телесных страстей. Смысл этого слова объясняет Апостол Иаков: Благочестие есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненными от мира (Иак. 1, 27). Благочестие, следовательно, есть, во–первых, любовь, а тем самым и смирение, и во–вторых, — отречение от мира, т. е. оно есть опять та же первоисточная и единая сила устремленности к Богу, которая сама в себе есть величайшее и надежнейшее оружие человека в его воздержании и от душевных, и от телесных страстей. Только в огне великого устремления к Божественной любви может действительно сгореть яд тления. Только в самозабвении любви человек познает спасающую его благодать и потому делается неспособным возомнить о своем подвиге, т. е. попасть из огня да в полымя. Вот почему благочестие «имеет обетование жизни», вот почему оно «древо жизни» — кто отлучит нас от любви Божией?(Рим. VIII, 35). Именно стремление к этой любви, т. е. к Богу, надежнее всего погашает все страсти.

«Когда ум возьмет силу и уготовит себя следовать любви, погашающей все страсти плоти и тела, тогда он этою силою ее противоборствует неестественности, пока совсем не отторгнет ее (неестественность страстей) от того, что по естеству» (преп. авва Исаия, Д 1–363).

«Если истинно возлюбил Бога, то сею самою любовью отгоним страсти» (св. Максим Исповедник, Д III — 221).

«Не уничижаю я воздержания и пощения, — говорит Варсонофий Великий, — советуя любви твоей надлежащим образом удовлетворять всегда потребности тела; вовсе нет. Но если внутреннее делание по Богу не поможет человеку, то напрасно он трудится во внешнем. Потому–то и Господь сказал, что не входящее в уста сквернит человека, но исходящее из уст его(Мф. XV, 11). Ибо внутреннее делание с болезнею сердечной производит истинное безмолвие сердца: такое безмолвие производит смирение, а смирение делает человека селением Божиим; от вселения же Божия изгоняются лукавые демоны и начальник их диавол с постыдными их страстями, и человек делается храмом Божиим, освящаемым, просвещенным, очищенным и исполненным всякого благовония, благости и радости. Человек сей делается Богоносцем… Да не смущает же тебя помысл, или вернее сказать, лукавый, что будто телесная пища препятствует тебе достигнуть обетованного; ибо пища свята, а невозможно, чтобы из доброго произошло злое. Но исходящее из уст, проникающее из сердца, то удерживает человека и препятствует ему скоро достигнуть предлежащих ему обетований. Не сомневайся же, удовлетворяя потребности тела; но по силе внутреннего человека трудись над тем, чтобы смирить свои помыслы. И тогда Бог откроет очи сердца твоего, чтобы видеть истинный свет и быть в состоянии сказать: «Благодатью спасен я о Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава во веки, аминь» (В — 170, 171).

«Упоенный любовью Божиею… делается бесчувственным ко всем греховным страстям», — в этих словах св. Исаака Сирина (ДП — 688), как в краткой формуле, весь смысл благочестия, которое на все полезно (1 Тим. IV, 8).

Отцы–аскеты опытно раскрыли откровение Апостола о всесильности любви: любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит (1 Кор. 13, 45, 67).

В этой любви или в этом благочестии много разных мер, но даже и малейшей меры достичь труднее, чем спокойно удовлетвориться одним телесным воздержанием. Первоначальное предощущение совершенной любви должно пройти длинный путь испытаний. Но достигайте любви!, — молит нас Апостол(1 Кор. XIV, 1). Подвиг есть достижение любви. Для того, чтобы ее постоянно достигать, должно быть всегда твердым отречение внутреннего мира человека от мира греха, и прежде всего — от греха первоисточного — гордости, так как только отрекшееся от греха смиренное сердце может, забывая себя, жить в любви Божией. В этом смысл «внутреннего делания», о котором учат Отцы. В сердце — исходиша живота (Притч. IV, 23). Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. L, 19).

«Умерщвление всем страстям есть смиренномудрие, и кто приобрел сию добродетель, тот победил все страсти» (св. Иоанн Лествичник, ДП — 503).

«Блуд последует гордости» (св. Исаак Сирин, От. 337).

«В отношении к блудным страстям, если не иссушить источника помыслов внутри молитвою и смирением, а только постом и умерщвлением тела вооружиться против них, то безуспешно будешь трудиться; если же источник (помыслов) исвятишь смирением и молитвой, то сообщишь освящение и внешнему телу» (св. Григорий Палама, Д 5–294).

«Внутреннее делание есть то же душевное делание, — пишет еп. Игнатий Брянчанинов. — Оно состоит: во внимательной молитве устной и умной, в плаче сердца, в памятовании смерти, в самоукоренении в сознании и исповедании греховности своей, и в тому подобных деяниях, совершаемых подвижником внутри душ, в самом себе» (От. 50).

«В хранении сердца от греховных помыслов заключается начальная причина и сущность спасения» (он же, От. 101).

«Умудряйся направляться к внутреннему христианству, — пишет от. Амвросий Оптинский, — …и держись этого, памятуя всегда Евангельское слово: Царствие Божие внутрь вас (Лк. XVII, 21) (АМ — 69–70).

«Иное есть бесстрастие души, — пишет преп. Симеон Новый Богослов, — и иное бесстрастие тела. То (душевное) и тело освящает своим собственным сиянием и святоизлиянием Духа; а это одно само по себе ни на что не полезно для того, кто стяжал его» (Д 5–23).

В словах преп. Симеона: «одно само по себе» заключается переход к пониманию значения телесного подвига в духовной жизни. Когда он не «сам по себе», а от «тайны благочестия», т. е. от любви, которая в сердце, тогда значение его несомненно.

«Пост от милостыни (т. е. от любви) заимствует свою твердость. Если ты постишься без милостыни, то пост твой не есть пост и такой человек хуже обжоры и пьяницы, и притом настолько, насколько жестокость хуже роскошества» (св. Иоанн Златоуст, ЖМП, 1956, # 3).

Русский подвижник схимонах Зосима говорил еще более резко: «Не гонитесь за одним постом (то, что у преп. Симеона «само по себе»). Бог нигде не сказал: «аще постницы, то Мои ученицы», но аще любовь имеете между собою(Ин. XIII, 35). И диавол никогда не ест и не спит, но все он диавол. Без любви и смирения, от одного поста и бдения, из человека сделаешься пожалуй бесом» (ПБ — 266).

Но, по учению Отцов, когда пост совершается не как самодовлеющая ценность, а как средство для достижения все той же любви, тогда он питает смирение. Поскольку в нем смиряется тело, тем самым смиряется и душа (св. авва Дорофей, ДП — 607).

«Надлежит тебе строго держаться того, что смиряет плоть и ум освобождает от всего взорущего и гнетущего. Вот что я разумею: умеренную еду, легкое питие, краткий сон, стояние на молитве по силе (бдение), преклонение колен, бедная одежда, малоговорение и другое, что сколько–нибудь может укрощать плоть» (св. Каллист Тиликуда, Д 5–465), т. е. смирять ее и через это укреплять смирение сердца.

«Когда чрево утесняется, тогда смиряется сердце» (св. Иоанн Лествичник, ДП — 517).

Чем больше смиряется сердце, тем оно ближе к любви. В этом первое значение телесного подвига. Второе его значение в том, что он есть определенный физический режим для здорового тела. Если плоть бунтует, то ее надо держать в руках, чтобы оттолкнуться от берега тления.

«Как тучные птицы не могут высоко летать, так и угождающему своей плоти невозможно взойти на небо» (св. Иоанн Лествичник, ДП — 519).

«Ум не покорится, если не покорится ему тело. Царство ума есть распятие тела» (св. Исаак Сирин, ДП — 734).

Тело распинается в воздержании, чтобы помочь благочестию души победить злую волю, тянущую человека вниз, и выйти на просторы Божии. О горнем помышляйте, а не о земном(Кол. III, 2), — учит Апостол, так как Царство Божие не пища и не питие (Рим. XIV, 17). Телесный подвиг, в меру сил каждого, по учению Отцов, не только помогает этому, но по времени осуществления он даже идет как бы впереди внутреннего душевного делания. Любовь к Богу доказывается прежде всего деланием более явным и гораздо более простым: телесным трудом.

«Когда желаешь приблизиться сердцем своим к Богу, докажи ему прежде любовь свою телесными трудами. В них полагается начало жития» (св. Исаак Сирин, ДП — 749).

«Может быть, кто–нибудь скажет: если в молитве заключается главное дело правды, то какая надобность в посте? Всячески большая… Если будем сеять семя молитвы, не удручив прежде тела своего постом, то вместо правды принесем плод греха» (св. Марк–подвижник, Д 1–514).

«Невозможно и плоть наполнять досыта брашнами и духовно наслаждаться умными и божественными благами. Ибо в какой мере кто работает чреву, в такой лишает себя вкушения духовных благ; напротив, в какой мере кто станет утончать тело свое, соразмерно с тем будет насыщаемо пищею и утешением духовным» (преп. Симеон Новый Богослов, Д 5–15).

В учении Отцов очень много указаний о великом значении телесного подвига — они сами всю жизнь были в нем, — но все–таки всегда у них слышится это неизбежное прибавление: «пост для человека, а не человек для поста. Пост бесплоден, если на нем не основана молитва» (еп. Игнатий Брянчанинов, Б 1–136), т. е. смиренное взывание сердца, ищущего любви.

Нельзя видеть в посте гарантию духовности, или, тем более, ее осуществление. «Раздражительность постом не укрощается, а смирением и самоукоренением» (преп. Амвросий Оптинский, АМ — 199). Пост может быть только уздой для страстей, но не может изгнать их из сердца и сделать его селением Божиим.

«Узда для страстей пост, а умерщвление страстей — молитва с милостыней» (преп. Ефрем Сирин, ДП — 485), т. е. опять–таки любовь и смирение.

И вот, когда эта узда налагается на здоровое, не ослабленное болезнями тело, — по смирению любви, а не по тщеславию или лукавству — тогда пост приобретает все свое значение. «Благоразумное пощение, — говорит преп. Никита Стифат, — приявшее в спутники себе бдение с Богомыслием и молитвою, скоро делателя своего приводит к пределам бесстрастия, когда у него при сем и душа в преизбытке смирения будет обливаема слезами и воспламеняема любовию к Богу» (Д 5–144).

Один епископ спросил Варсонофия Великого: «Отец мой, так как я ежедневно стараюсь держать пост до вечера, то прошу, скажи мне — хорошо ли это?» Старец сказал: «Касательно поста скажу: осяжи сердце твое — не окрадено ли оно тщеславием; и если не окрадено, осяжи вторично — не делает ли тебя пост сей немощным в исполнении дел, ибо немощи этой не должно быть; и если и в этом не вредит тебе, — пост твой правильный» (В — 524).

После такого «двойного осязания» пост может стать «началом и основанием всякого духовного делания».

* * *

«Подвиги в разуме, — пишет еп. Игнатий Брянчанинов, — приводят к смирению. Приводят подвиги к смирению, когда совершаются с целью покаяния, с целью обуздания страстей своих. Святые Отцы, достигши сверхъестественного благодатного состояния, проходили сверхъестественные подвиги; вообще древние иноки, при крепости телосложения, которое ныне не встречается, были способны к усиленным подвигам. Мы не можем иметь таких подвигов; подвиг, соответствующий силам и обуздывающим страсти, возможен и для нас» (От. 555).

В отношении меры принятия пищи советы Отцов их ученикам обычно сводятся к тому, чтобы после ее принятия у человека оставалось бы еще некоторое небольшое желание насыщаться. Они чаще всего не советуют есть до полного удовлетворения желания есть.

«О мере воздержания в пище и питии Отцы говорят, — отвечает на вопрос авва Иоанн–пророк, — что должно употреблять того и другого несколько менее надлежащего, т. е. не наполнять совершенно желудка. И всякий должен сам себе определить меру… Впрочем, мера воздержания не ограничивается только пищей и питием, но простирается и на разговоры, и на сон, и на одежду, и на все чувства; во всем этом должна быть своя мера воздержания» (ДП — 565). Количество сна Варсонофий Великий устанавливал для своих учеников в размере шести часов.

Но что в вопросе о размере питания Отцы открывали своим ученикам довольно широкую дорогу, видно из следующего наставления св. Григория Синаита: «Три предела имеет пищи вкушение: воздержание, доволь(ство) и сытость. Воздержание (это) — алкать немного и поевши; доволь — ни алкать, ни отягощаться; сытость — отягощаться немного. А по насыщении (т. е. сверх третьей меры) и еще есть — дверь чревобесия, которой входит блуд. Ты же, зная сие наверное, по силе своей избирай лучшее, не преступая пределов: ибо совершенным свойственно и то, чтобы по Апостолу и насыщаться, и алкать и во всем мощным быть (Флп. IV, 12) (преп. Григорий Синаит, Д V, 222).

Следовательно, духовная жизнь не будет нарушена при этих трех законных мерах питания. Даже самая снисходительная третья мера (сытость или насыщение) не сможет противодействовать еще духовной жизни, если тело будет в руках духа благочестия, дерзающего, по Апостолу, и насыщаться, и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке. Только за чертой третьей меры наступает беззаконие.

«Чревообъядение есть причина всех падений», — говорил св. Иоанн Лествичник, ( Д II, 518).

«Пищи употреблять должно каждый день столько, чтобы тело, укрепясь, было другом и помощником душе в совершении добродетели; иначе может быть и то, что при изнеможении тела и душа ослабевает» (преп. Серафим, ДС — 233).

Учение Отцов о размере поста еп. Игнатий Брянчанинов формулирует так: «Тот, кто соделает свое тело легким, посредством умеренного поста и бдения, доставит ему и самое прочное здоровье и соделает его способным принять в себя и сохранить в себе духовные движения, т. е. действие Святого Духа» (От. 178).

При отнесении указаний Отцов о посте к нашей жизни нельзя только забывать двух вещей: первое — это то, что они говорят всегда об ежедневном и постоянном пощении в течение целого года, а не только четыре раза в год; и второе, говоря о мерах принятия пищи, они в эти меры никак не вкладывают то «сладкоядение», которое так нас порабощает.

В учении Отцов много указаний на необходимость соразмерять питание с состоянием тела.

«Подобает убо образ питания телесного соразмерять с состоянием сил и крепости тела: когда оно здорово, утеснять его, сколько потребно, а когда немоществует, послаблять ему несколько. Подвизающемуся не следует расслабевать телом» (блаж. Диадох, Д III, 34).

«Болезнь есть вразумление нам Божие, — говорит Варсонофий Великий, — и служит к преспеянию, если будем благодарить Бога… А что поститься не можешь (в болезни) — не скорби. Бог ни от кого не требует трудов сверх силы. К тому же, что такое пост, как не наказание тела для того, чтобы усмирить тело здоровое и сделать его немощным для страстей… А болезнь более всего наказания, и вменяется вместо поста, и ценится даже более его… Вместо того, чтобы ослаблять силу тела постом, оно бывает уже ослаблено болезнью. Благодари же Бога, что ты освободился от труда поститься. Если и десять раз в день будешь есть, не печалься; ты не будешь осужден за то, так как поступаешь так не в поблажку себе.

«Сожалею, — пишет от. Амвросий Оптинский, — что твое здоровье в настоящее время очень слабо, и делает тебя, по–видимому, неспособной к исполнению монастырских подвигов. Но св. Лествичник и болезнь называет подвижничеством и притом подвижничеством отраднейшим, хотя и невольным. Отраднейшим потому, что на произвольное подвижничество охотников мало, и притом тут может примешиваться возношение, осуждение других, а в невольном болезненном подвижничестве нечем человеку погордиться, несть уже оное человек несет, как–нибудь, хотя и невольно, по нужде уж некуда деваться… Поэтому старайся в болезни благодушествовать и благодарить милосердие Божие за невольное вразумление» (А — 118).

Характерно, что совета на ослабление молитвенного подвига больным Отцы не дают.

«Под предлогом немощи не оставляй молитвы» (митр. Феолипт, Д 5–192).

Внутреннее делание никогда не должно быть оставляемо. Больной может не поститься, но и он должен быть в непрестанном взыскании Бога. Точно так же и здоровый человек: три меры питания себя предоставляются его свободному изволению, но какой бы меры он ни придерживался, каждая из них будет законной только при соблюдении основного закона внутреннего делания — искания любви и смирения Божия. Вот почему преп. Ефрем Сирин говорит: «Сел ты за трапезу? — Ешь хлеб, а не осуждай ближняго, чтоб чрез осуждение не сделаться тебе пожирающим брата своего» (ДП — 378).

Непонимание нами христианства как стяжания еще здесь, на земле, Царства Божия, не дает нам правильно представить себе и путь подвижников. В нашем представлении это какое–то сплошное мучительство плоти.

«Путь добродетели, — пишет блаж. Диадох, — для начинающих кажется жестоким и пристрашным не потому, что он был сам по себе таков, но потому, что человеческое естество с самого исхода из чрева материнского привыкает жить в удовольствиях. А для тех, кто успели пройти уже до средины его, он является весь благим и отрадным… душа уже со всем удовольствием шествует по стезям добродетели» ( Д III, 69, 70).

«Любовь Божия в нас делает нетрудными заповеди и всякое затруднение при исполнении их устраняет» (преп. Ефрем Сирин, Д II, 365).

«В самом начале отречения, без сомнения, с трудом, самопринуждением и прискорбностью исполняем добродетели; но преуспевши, перестаем ощущать в них скорбь, или ощущаем, но мало; а когда плотское мудрование наше будет побеждено и пленено огнем ревности, тогда совершаем их уже со всей радостью, вожделением и Божественным пламенем» (св. Иоанн Лествичник, Д II–492).

Очевидно, это относится и к посту, и ко всему телесному подвигу подвижников. Чем больше входят они в «селение Божие», тем все больше питаются Божественной пищей. Постепенное вхождение в Царство Божие, которое внутри нас, все больше уменьшает область той плоти и крови, которые Царства Божия не наследуют (1 Кор. XV, 50). Вот почему святые могли питаться так мало и в то же время быть физически крепкими людьми. Небесное питание не аллегория, а чудо, что в то же время не уменьшает его биологическую действенность.

Когда «все помыслы человека составляют одно целое по Богу, тогда и плоть сия последует помыслу по Богу, и является радость духа в сердце, питая душу и утучняя тело, укрепляя их обоих» (авва Иоанн–пророк, Д II–568).

«Отказываться самоохотно от сластей (пищи и пития) мы не можем, если самым делом и опытом не вкусим божественной сладости всем чувством (блаж. Диадох, Д III — 33).

«Поверь мне, брат, я знаю человека такой меры, — в течение недели раз и два и чаще восхищается он к духовной пище, и от сладости ее забывает чувственную пищу; когда же приходит вкусить хлеба, то, как бы пресыщенный, не хочет вкушать его» (авва Иоанн–пророк, Д II–568).

* * *

>Тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, — сказал Апостол (1 Кор. VI, 19). Апостольское учение Отцов о человеческом теле — храме Божием неразрывно связано с их учением о Невидимой брани.

Отцы именовали тело «естественным монастырем души» и учили, что душа должна ощутить свое уединенное пребывание в нем, как в убежище, чтобы отражать нападение помыслов и страстей, чтобы созидать в себе дом Божий. На этом уединенном пребывании внутри себя, а именно в сердце, на этом соединении внимания ума с сердцем в памяти Божией, основана не только защита от нападения в Невидимой брани, но и стяжание мира и возможность непрестанной молитвы. Человек должен войти в свою внутреннюю пустыню, чтобы идти в Землю обетованную.

«Клеть души есть тело… Душа входит в клеть свою, когда ум не блуждает туда и сюда по делам и вещам мирским, но находится внутри сердца нашего» (св. Григорий Палама, ЖМП, 1956, №4). Спаситель заповедал: войти в клеть свою и молиться там Богу Отцу своему втайне (Мф. VI, 6). Клеть эта, как толкует св. Дмитрий Ростовский, означает сердце» (еп. Феофан Затворник, ФШ — 382). «Все желание твое и чаяние да будет всегда обращено к невидимому посещению Божию. Но ведай, что Бог не посетит души твоей, если не найдет ее уединенною в себе самой» (преп. Никодим Святогорец, Н — 271).

«Всячески должно избегать всего, что раздражает в нас злые страсти, особенно же отсекать в себе причины страстей, и то, чем страсти, хотя бы то самые малые, приводятся в действие; когда же, несмотря на это, страсти придут в движение, надо противостоять им и бороться с ними. Для того и другого самое лучшее — погружаться во внутреннего своего человека и там уединенно пребывать, непрестанно возделывая виноградник сердца своего. Когда ум наш пребывает там уединенно и отшельнически, тогда не он уже ведет брань со страстьми, но благодать» (св. Исаак Сирин, Д II–680).

В чем же основной смысл этой брани, продолжающейся всю долгую жизнь? — испытании человеческой любви и свободы.

«Не хочет Бог, чтобы делание (подвизающихся) оставалось неискушенным, но чтоб подвергалось большим испытаниям. Почему напускает на них огнь искушений и на время сокрывает даваемую им свыше благодать, а духам злобы иной раз попускает взволновывать тишину помыслов их, чтоб видеть склонение души, кому она больше угодить хочет: Творцу ли и Благодетелю Своему, или мирскому чувству и сласти удовольствия чувственного. И потом, или усугубляет им благодать, если они преуспевают в любви Его, или бичует искушениями и скорбями, если пристрастны к земным вещам» (преп. Никита Стифат, Д 5–124).

Свободе человека предстоит в течение всей его жизни постоянный выбор между жизнью и смертью, и этот выбор нужно делать на пороге ума, на пороге во внутреннюю обитель человека.

Учение Отцов полно наставлений о развитии острозоркости, духовного внимания и трезвения, чтобы начинать борьбу с отступающим злом не тогда, когда оно уже вошло в душу, а при первом приближении его к ней.

«Душу окружает целый лес помыслов, внушаемых сопротивною силою, почему потребны великая рачительность и внимательность ума» (преп. Макарий Великий, Д 1–216).

«Внимание должно идти вперед и сторожить врагов как некий страх» (преп. Симеон Новый Богослов, Д 5–500).

Но как сторожить, когда в нас еще нет самого чувства духовной борьбы, когда мы не слышим и не видим Невидимой брани?

«Брат спросил старца: каким образом мирские люди, презирая пост и молитвы, насыщаясь всякого рода брашнами, проводящие жительство по своим пожеланиям, — не падают, т. е. не окаяваяют себя, как грешных, не отлучают себя от причащения Святых Христовых Таин? А мы, пригвожденные к постам, бдениям, молитвам, сухоядению, лишенные всякого плотского успокоения, плачем и рыдаем и говорим: мы погибли, мы утратили Царство Небесное, мы соделались повинными геенне? — Старец, вздохнув, отвечал: «Правильно сказал ты, что они не падают: упав однажды дивным и лютым падением, они ниже (уже не) могут восстать, ниже имеют куда упасть. И диавол нисколько не нуждается бороться с лежащими ниц и никогда не восстающими. Монахи, напротив того, иногда побеждают, иногда побеждаются; падают и возстают; их оскорбляет диавол и они оскорбляют диавола; с ними борется диавол и они борются с диаволом. Однако, ведая, сын, что не только я и ты, мнимые монахи, нуждаемся в непрестанном трезвении, но и великие подвижники нуждаются в них» (От. 475).

«Брат сказал старцу: никакой брани не вижу в моем сердце. Старец на это (сказал): ты подобен четверовратной храмине; всякий, хотящий войти в тебя, входит, откуда бы он ни пришел, и всякий, хотящий выйти, выходит, а ты не понимаешь, что делается в тебе. Если бы твои двери затворялись и запирались и ты не позволял бы посредством их входить в тебя помышлениям греховным, тогда бы ты увидел стоящих вне и борющихся с тобою» (От. 489).

Конечно, только страх Божий затворяет двери души, когда из проходной комнаты помыслов она готовится стать храмом.

«Вооружись, — говорили Отцы, — огненным мечом, страхом Божиим, и когда приблизятся к тебе греховные помышления, то огнь страха Божия попалит их как хворост» (От. 490, 491).

«Пробуждение и воспламенение ревности бывает, когда (к) человеку приходит страх, заставляющий его бояться за то благо, которое он приобрел, или имеет в виду приобрести, чтобы не было оно украдено или уничтожено. Когда возбужден этот страх, тогда ревность день и ночь разгорается, как пылающая печь и, подобно Херувиму, непрестанно внимает тому, что окрест, и всеусердно блюдет свое благо от всяких вражеских искушений совне и совнутрь» (св. Исаак Сирин, Д II–663).

Мы часто всю жизнь не только не понимаем, но и гнушаемся страха Божия, а Святые, при тревожном свете его «пылающей печи», смотрят в темноту вечности. Им есть что бояться потерять: сокровище памяти Божией. «Пламень страха Твоего да пояст терние грехов моих, и душу мою любовию прохлади», — читаем мы в каноне св. Апостолам. «Совершенное беспопечение о земном и всегдашнее поучение в Божественном Писании приводит душу в страх Божий, страх же Божий приводит трезвение. И тогда душа начинает видеть, как демоны воюют против нее посредством помыслов, и отражать их, о чем говорил и Давид: и на враги моя воззре око мое (Пс. LIII, 9) (св. Максим Исповедник, Д III — 158).

Так, на пороге ума, и начинается невидимая брань: борьба за сохранение памяти Божией.

«Есть в нас мысленная брань, более тяжелая, чем чувственная. Делателю благочестия надобно так тещи и ту цель преследовать умом, чтобы как маргарит или камень многоценный в совершенстве усокровиществовать в сердце память о Боге» (преп. Филофей Синаит, Д III — 443).

«Встань на страже сердца твоего, внимая чувствам твоим и, если в мирном настроении твоем будет действовать память Божия, то усмотришь разбойников, окрадывающих тебя», — преп. авва (Исаия. От. 235).

«Ум (увлекается в страсти) от рассеяния» (преп. Варсонофий Великий).

«Пребывай во внимании ума и не будешь преутружден искушениями. Отступая же от него — терпи, что найдет» (преп. Исихий Иерусалимский, Д II–170).

«Ибо когда душа ослабит рассмотрительное и напряженное внимание ума, тогда душу ту объемлет ночь» (св. Филимон, Д III — 406).

По учению Отцов, попытка помыслов зла вторгнуться в человека проходит несколько стадий. Сначала возникает «мысль» помысл» и как бы ударяется в двери души, желая войти. Помысл еще не вошел, но постучался. Это первая стадия, возникающая без нашего намерения и воли, называется Отцами «прилог», от греческого слова, означающего действие, когда брошенная вещь ударяется в то, во что она брошена. Это как бы звук стрелы или камня, ударившегося в твердое тело. «Прилог» или «первомыслие» есть голый помысл, или только образ какой–либо вещи или действия и, как таковой, безгрешен, — если человек не откроет дверь для его входа в душу. Он есть только стук греха. По учению Отцов, легче всего в духовной борьбе отразить нападение именно в тот момент, еще на пороге.

«Кто противостоит прилогу, тот за один раз отсекает все» (преп. Филофей Синаит, Д III — 460).

«Бесстрастие, — говорит блаж. Диадох, — есть не то, чтоб не быть бориму от бесов, …но то, чтоб, когда они борют нас, пребывать не(о)боримыми; подобно тому, как в латы облеченные воители и стрелянию противников подвергаются, и слышат звук от летящих стрел, и видят даже самые стрелы… неуязвядемы же однако бывают ими, по причине твердости воинской одежды своей» (Д III — 74).

«Истязуй помыслы на пороге сердца — наши ли они или от сопротивных; и родные нам и благие вводи во внутреннейшее хранилище души и храни их там, как в некрадомой сокровищнице; а противнические… тотчас изгоняй… или лучше совсем избивай их мечом молитвы и Божественнейшего поучения» (св. Федор Эдесский, Д III — 364).

Если человек этого не сделает, не отгонит «первомыслие» помыслов от порога души, то действие их переходит во вторую стадию, которая в аскетике называется «сочетанием», при котором борьба уже труднее. «Сочетание, — учат Отцы, — есть уже собеседование души с помыслом, как бы тайное от нас слово к нему. В дальнейших стадиях происходит все большее врастание помысла в душу и тем самым все большее пленение ее. Чем сильнее пленение, тем труднее борьба.

«Господь зрит на сердца всех людей, — пишет св. Марк–подвижник, — и за тех, которые ненавидят первое появление лукавых помыслов, тотчас заступается, как обещал, и не допускает, чтобы множество многомыслия, восставши, осквернило ум и совесть их. А тех, которые не низлагают первые прозябения помыслов верою и надеждою на Бога, но услаждаются ими, оставляет, как неверных, без помощи быть биемыми последующими помыслами» (Д 1–493).

«Если первомыслие» не отогнано и началось врастание помысла, то надо для борьбы с ним тотчас противупоставить ему помыслы благие. Это, — учат Отцы, — совершается двояко: или через молитвенное противоречие им, или через прямую молитву на вошедший помысл. Отцы настойчиво советуют первоначальным идти вторым путем, т. е. не пререкаться с помыслами, не пытаться как бы своим старанием отогнать их, уже сочетавшихся с умом, но молиться на них, — как бы жаловаться на них Богу. «Не прекословь (помыслам), — говорит преп. Варсонофий Великий, — потому что враги желают этого, и не перестанут нападать; но помолись на них Господу, повергая перед Ним немощь свою, и Он может не только отогнать, но и совершенно упразднить их» (Д II–567).

Св. Федор Студит молиться на помыслы советует словами псалма: Суди, Господи, обидящие мя, и побори борющие мя (Пс. XXXIV, 1).

«Если же мы не только молимся, но и противоречим помыслам, то, — как говорит преп. Нил Сорский, — да совершаем это не просто, как прилучится, но именем Божиим и глаголами Божественных Писаний, говоря каждому помыслу: да запретит тебе Господь (Иуд. I, 9), или: Отступите от мене, вси делающии беззаконие (Пс. VI, 9)» (НС, 76).

Еп. Феофан Затворник второй способ признает ненадежным и советует всегда обращаться к молитве, и это точка зрения многих Отцов.

«Держи всегда ум свой собранным в сердце и будь всегда готов, — говорит преп. Никодим Святогорец, — к отражению вражеских стрел. Стоя там, внутри (в сердце), как военачальник среди бранного поля, избери удобное для брани место и, укрепив его как следует, не оставляй никогда, но там укрывайся и оттуда воюй. Место это и укрепление его и вооружение есть искреннее и глубокое сознание своей ничтожности, что ты и беден, и слеп, и наг, и богат одними немощами, недостатками и неодобрительными делами… Установившись так, никогда не позволяй уму своему выходить из сего укрепления вовне, и особенно воздерживайся от странствования по своим, как тебе кажется, плодоносным полям и садам, т. е. твоим добрым делам. Если будешь держать себя так, стрелы вражеского ублажения пагубного не достанут тебя» (Н — 145, 146).

Говоря об отражении помыслов, св. Иоанн Кассиан пишет: «Это придет само собою, когда так приискренно соединимся с Богом, что Он будет действовать в нас… Что бы ни предпринимали мы с целью преодоления помыслов, не будет действенно, пока не станет чрез то действовать сам Бог… Тогда и наши немощные средства станут сильны и всепобедительны… тогда сила Божия будет совершаться в нашей немощи… Почему все внимание наше должно быть всегда устремлено на то одно, чтобы живо возвращать к памятованию о Боге помыслы (свои) от их блуждания и круговращения… Дух наш (должен утвердить), — говорит он же, — в себе любительную память Божию (память — любовь) как некий неподвижный центр» (Д II–99, 100, 101).

В духовной жизни и духовной борьбе все возвращается к этому неподвижному центру, главный путь к которому — молитва. Вот почему молитва есть основное оружие в невидимой брани.

«Сладостная память о Боге, т. е. Иисус, обыкновенно разрушает, с гневом сердечным и огорчением спасительным, все обаяния помыслов, разные внушения, слова, мечтания, мрачные воображения и все, чем вооружается всегубительный враг. Иисусе, будучи призываем, все попаляет легко» (преп. Филофей Синаит, Д III — 444, 454).

Внимание и трезвение сочетаются с молитвой и делаются взаимными признаками.

«Насколько бдительно внемлешь уму, настолько с теплым желанием будешь молиться Иисусу… Насколько небрежно надзираешь за умом, настолько отдалишься от Иисуса… Трезвение и молитва Иисусова взаимно входят в состав друг друга, — крайнее внимание в состав непрестанной молитвы, а молитва — в состав крайнего в уме трезвения и внимания» (преп. Исихий Иерусалимский, Д II–176, 177).

«Трезвение справедливо называется путем, потому что оно ведет в Царство, — и то, которое внутри нас, и в будущее» (преп. Филофей Синайский, Д III — 444, 454).

Сокровенная молитва (или «сокровенное поучение») святых — своим неусыпающим трезвением хранит в душе обретенное сокровище. Умирая, авва Виссарион сказал: «Монах, подобно Херувимам и Серафимам, должен быть весь оком» (От. 90).

В «Сказании о св. Филимоне» есть такой рассказ: «Брат некий, по имени Иоанн, пришел к святому сему и великому отцу Филимону и, обняв ноги его, сказал ему: что сотворю, отче, да спасуся? Ибо ум мой носится и парит туда и сюда, где не следует. И он, помолчав немного, сказал: сия болезнь есть принадлежность тех, кои внешни суть, и в них она пребывает. И в тебе она есть, потому что ты не возымел еще совершенной любви к Богу, еще не пришла в тебя теплота любви и познания Его. Говорит ему брат: что же мне делать, отче? Тот сказал ему: пойди, возымей сокровенное поучение в сердце своем, и оно очистит ум твой от сего. Брат, не будучи посвящен в то, что этим сказывалось, говорит старцу: что же это за сокровенное поучение, отец? И он сказал ему: пойди, трезвися в сердце своем, и в мысли своей трезвенно со страхом и трепетом говори: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя» (св. Филимон, Д III — 399). Молитва потому и утверждается Отцами главным оружием брани, что они никогда не забывают бессилие человека и могущество благодати. Молитва есть взыскание помощи Божией и откровенное признание своего бессилия.

«Очистить ум, — говорит блаж. Диадох, — только Духа Святаго есть дело. Ибо если не приидет Сильнейший Сей, не поймает и не свяжет хищника онаго (Лк. 11, 22), то похищенное им никак не может быть высвобождено. Подобает убо всякими добродетелями, наипаче же миром душевным, упокоевать в себе Духа Святаго, чтобы иметь в себе светильник разума всегда светящим; потому что когда он непрестанно светит в сокровенности души, тогда не только явны бывают в уме даже малые темные прилоги бесовские, но и бездейственны и неустойчивы, будучи обличаемы Святым оным и преславным Светом» (Д III — 23, 24).

* * *

«Не до того только времени трудиться должно, пока увидишь плод, но надо подвизаться до самого исхода. Ибо нередко и созревший плод побивает внезапно град» (св. Исаак Сирин). «До самого своего исхода трепещи за себя по причине безвестности будущего» (преп. Феогност, Д III — 433). По учению Отцов, человек должен до конца своей жизни быть в постоянном бодрствовании ума. Ему предстоит до смерти стоять на капитанском мостике, вместо того, чтобы спать в каюте.

Но дело не только в том, чтобы бороться с помыслами явно греховными и не совершать греховных дел. Нужно еще быть мудрым, чтобы уметь распознавать зло не явное и чтобы знать свою меру.

«Бывает, что иногда демоны, вложив тебе какие–либо помыслы, сами же побуждают молиться против них, воспротиворечить им, — и тотчас отбегают, чтобы ты впал в прелесть, возомнив, что начал уже побеждать помыслы и устрашать демонов» (преп. Нил Синайский, Д II–222).

О законе духовной меры мы знали уже от Апостола: До чего мы достигли, так и должны мыслить и по тому правилу жить (Фил. III, 16).

«Какую меру Господь дал каждому человеку, с тою и да соображаемся» (преп. Иоанн Карпафийский, Д III — 91).

«Бесы часто отвлекают нас от легчайшего и полезного и побуждают предпринять труднейшее» (св. Иоанн Лествичник, Д II. — 513).

«И от диавола приходят некоторые желания, — говорит св. Исаак Сирин, — имеющие подобие добрых, и считаются полезными, но не соответствуют мере человека. Диавол, умышляя сделать человеку зло, приносит желание и понуждает усильно стремиться к исполнению его, между тем как человек не достиг еще соответствующего жительства, или то желание чуждо принятому человеком образу, или не наступило время, в которое можно бы было исполнить или начать исполнение его, или для исполнения его человек недостаточен по разуму или по телу, или не способствуют к тому обстоятельства времени. Диавол всеми способами, под личиной добра, старается или смутить человека, или нанести вред его телу, или устроить тайную сеть в уме» (От. 331).

Вот почему все Отцы особенно ценят добродетель рассуждения, ту мудрость змеи, которую иметь заповедал нам Бог.

«Сошлись некогда Отцы к св. Антонию, чтобы расследовать, какая добродетель совершеннее всех… Всякий из них сказал, что казалось ему правильным… А св. Антоний сказал: все добродетели, о которых вы поминали, очень спасительны и крайне нужны тем, кои ищут Бога и кои пламенеют сильным желанием приблизиться к Нему. Но мы видели, что многие измождали свои тела чрезмерным пощением, любили нищету, презирали мирские удобства и, однако же, бывало, что после всего этого они склонялись на зло и падали… Причина этому не другая какая, как то, что они не имели добродетели рассуждения и благоразумия… Ибо она–то и есть та добродетель, которая учит и настраивает человека идти прямым путем, не уклоняясь на распутья. Если мы будем идти царским путем, то никогда не будем увлечены наветниками нашими, ни справа — к чрезмерному воздержанию, ни слева — к нерадению, беспечности и разленению. Рассуждение есть око души и ее светильник» (Д 1–122).

Вот некоторые примеры применения Отцами этой добродетели: «Когда душа гневом подвигается против страстей, ведать надлежит, что тогда время молчать, ибо это есть час брани. Если же увидит, что это возмущение улеглось — молитвою ли, или милостыней — тогда путь уступает влечению любви к изречению божественных словес, сдерживая однако крылья ума узами смирения» (блаж. Диадох, Д III — 15).

«Не в том мудрость, чтоб говорить, но в том, чтоб знать время, когда подобает говорить. С разумом молчи, с разумом и говори» (преп. авва Исаия, Д 1–454).

«Есть уныние естественное от бессилия, и есть уныние от беса… Естественное уныние бывает тогда, когда человек трудится выше силы своей… При сем должно испытать силу свою и упокоить тело, по страху Божию» (авва Иоанн–Пророк, В — 381).

«Когда сердце с жгучею некоею болью принимает бесовские стреляния, так что боримому думается, будто он носит самые стрелы, — это знак, что душа стала ретиво ненавидеть страсти. И это есть начало очищения ее» (блаж. Диадох, Д III — 73).

Имея в виду недостаток в человеке собственной рассудительности, а также для воспитания истинного смирения и отвержения себя, Отцы придавали громадное значение послушанию духовным руководителям.

«Два дарования дал Бог людям, чрез которые могут они спастись и избавиться от всех страстей ветхого человека: смирение и послушание» (Варсонофий Великий, Д III — 590).

«Держись послушания, которое возводит на небо, и приобретших его делает подобными Сыну Божию» (он же, Д II–576).

«Послушание есть действие (действование) без испытания, добровольная смерть, жизнь чуждая любопытства, беспечалие в бедах, неуготовляемое пред Богом оправдание, бесстрашие смерти, безбедное плавание, путешествие спящих» (св. Иоанн Лествичник, Л — 20).

«Сказали старцы: если увидишь юношу, последующего своей воле и восходящего на небо, то возьми его за ногу и низвергни на землю, потому что такое восхождение на небо пагубно для него» (От. 488).

«Для того, кто добре совершил духовное послушание, плоть подчинив духу, не требуется послушание человеческое, ибо таковый в послушании состоит слову Божию и Закону, как благодарный раб. Но для тех, у коих идет борение и война против тела души, необходимо иметь вождя и правителя и слушаться его, как умеющего со знанием дела править рулем жизни нашей (преп. Феогност, Д III — 417).

Но превознося послушание, как отсечение самоволия и проявление смирения души, Отцы одновременно не оставили нам безусловной заповеди в отношении его практического осуществления. Для того, чтобы войти в послушание человеку, надо сначала найти такого человека, которому не опасно вверять свою духовную жизнь.

«Не мал труд найти руководителя незаблужного ни в делах, ни в словах, ни в разумениях» (св. Григорий Синаит, Д V — 243).

«Не всякому человеку открывай свои помыслы, а только тем, о коих дознаешь, что они духовны» (преп. Ефрем Сирин, Д II — 447).

«Авва Пимен сказал: «Не открывай совести своей тому, к кому не извещается сердце твое» (От. 408).

«Молитвами и слезами умоли Бога послать тебе руководителя бесстрастного и святого. Исследуй и сам Божественные Писания, и особенно деятельные писания св. Отцов, чтоб, с ними сличая то, чему учат тебя учитель и настоятель, мог ты, как в зеркале, видеть — насколько они согласны между собою, — а затем согласное с писаниями усвоять, а несогласное, рассудив добре, отлагать, чтоб не прельститься. Ибо знай, что во дни сии много явилось прелестников и лжеучителей» (преп. Симеон Новый Богослов, Д V — 16, 17).

«Если духовный отец тебе — юному — разрешит пить вино на пиршествах, то смотри, каков он сам: если он богобоязнен, то можешь немного разрешить, а если он не совсем радив, то лучше тебе, не обращая внимания на его благословение, хранить воздержание» (св. Иоанн Лествичник, Д II — 516).

Правда, у Отцов иногда бывает и другое рассуждение об этом. «Ты должен слушаться во всем, хотя бы тебе и казалось, что дело повеленное не безгрешно. Авва, назначающий тебе оное, понесет и грех твой, и с него взыщется ответ за тебя» (авва Иоанн–пророк, Д II — 578).

В связи с этим противоречием можно вспомнить слова того же св. Иоанна Лествичника: «Есть мужественные души, которые от сильной любви к Богу и смирения сердца покушаются на деяния, превосходящие меру их; но есть и гордые сердца, которые отваживаются на такие же начинания (по внушению врагов наших)» (Д II — 510).

Очевидно, что тот, кто хочет идти путем «вседоверия» по совету аввы Иоанна–пророка, должен сам разуметь, правильно ли он поступает. Есть смирение, которое хуже гордости, — «от неправильного и человекоугодливого послушания рождается ложное смирение, отчуждающее человека от даров Божиих» (еп. Игнатий Брянчанинов, От. 155), — и есть смирение мужественной души, которое, как и любовь, все может.

О несоответствии дел и жизни духовных наставников их наставлениям от. Амвросий Оптинский говорил так: Вся, елика рекут вам творити, творите; по делом же их не ходите (Мф. 23, 3). Эти Евангельские слова ясно показывают, что не следует разбирать жития и дела наставников, а только наставления их принимать, если они согласны со словом Божиим и не противны оному. А за дела свои каждый сам отвечает перед Богом, и наставник и повинующийся» (АМ — 51).

«Подвиг послушания утверждается на отречении себя и от всего. Проходящий его да оградит себя тремя оплотами: верою, надеждою и любовью всечестною и Божественною» (св. Федор Эдесский, Д III — 355). Какой трепет в словах Отцов, когда они говорят о любви! Здесь все их сокровище.

«Спрашивать других св. Антоний считал столь спасительным делом, что даже сам, учитель всех, обращался с вопросом к ученику своему, преуспевшему однако же, и как тот сказал, так и поступал. Ибо повествуется, что когда авва Антоний получил от императора Констанция письменное приглашение прибыть в Константинополь, то обратился к Павлу Препростому с вопросом: должно ли мне идти? И когда тот сказал: если пойдешь, будешь Антоний, а если не пойдешь, то будешь авва Антоний, — чем не одобрялось такое путешествие, — то он спокойно остался на месте… Впрочем, и другим доверять советовал он не без ограничений. Надобно наперед удостовериться в правомыслии и в опытности старца, и тогда уж доверяться его слову и беспрекословно принимать его советы. Признак, по которому это можно распознать, есть согласие слова его со Словом Божиим» (преп. Антоний Великий, Д I — 123, 124).

Слово Божие, которое, по слову Апостола, острее всякого меча обоюдоострого(Евр. IV, 12), было для Отцов безусловным и совершенно непреложным критерием духовной жизни.

«Священное Писание, — говорит еп. Игнатий Брянчанинов, — издревле признавалось основным руководством для монашества. Только те советы и наставления старцев принимались за правило жизни, которые были согласны со Священным Писанием» (От. 32).

Среди наставлений Отцов есть особые советы о том, как находить правильное решение в срочных случаях жизни, при отсутствии духовного отца.

«Когда не можешь спросить своего старца, то надо трижды помолиться о всяком деле; и после сего смотреть — куда преклоняется сердце, хотя на волос, так и поступить; ибо извещение бывает заметно и всячески понятно сердцу… Если имеешь свободное время, помолись три раза в течение трех дней; если же случится крайняя надобность, как во время предания Спасителя, то прими в образец, что Он отходил трижды для молитвы, и молясь трижды, произносил одни и те же слова» (авва Иоанн–пророк, Д II — 581).

«Знай, брат мой, что всякий помысл, которому не предшествует тишина смирения, не от Бога происходит, но явно с левой стороны. Господь наш приходит с тихостию; но явно с левой стороны; все же вражеское бывает со смущением и мятежом» (преп. Варсонофий Великий, В — 18).

«Сердце христианское, приняв что–либо Божественное, не требует стороннего убеждения в том, что сие от Господа, но самым тем действием убеждается, что восприятие его есть небесное, ибо ощущает в себе плоды духовные: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание (Гал. V, 22). А диавол, хотя бы и преобразился «и в Ангела светла», или представлял мысли самые благовидные, сердце все будет чувствовать какую–то неясность, волнение в мыслях и смятение чувств» (преп. Серафим, ДС — 234).

* * *

«Доколе человек не возлюбит Бога от всей крепости своей, доколе не прилепится к Богу всем сердцем своим, дотоле не даруется ему покой от Бога» (преп. авва Исаия. От. 167).

Узкий путь христианства и совершенной любви включает в себя не только скорбь от подвига, но и скорбь от обстоятельств жизни, не имеющих по существу отношения к воле человека, направленной на подвиг, и потому часто застигающих его врасплох.

Отцы различают два вида скорбей: произвольные, т. е. вызываемые волей или зависящие от воли человека в его душевном и телесном самоограничении, и непроизвольные, как посылаемые ему для очищения, испытания, вразумления или наказания. Ко вторым относятся: болезни и немощи, смерти близких, материальные потери, служебные неудачи, незаслуженные оскорбления и т. п.

«Всякий совершенства достигает через подъятие произвольных или непроизвольных трудов и лишений… Но одни свои — произвольные — не так благотворны, как находящие со вне, не по нашей воле. И любовь к Богу наиболее испытывается прискорбностью искушений непроизвольных» (св. Григорий Палама, Д V — 295).

Замену первых скорбей вторыми объясняет преп. Никита Стифат: «Поелику прежде заложенный в нас яд многообилен, то многого и огня требует для очищения своего, т. е. слез покаяния и произвольных подвижнических трудов. Ибо мы очищаемся от скверн греха или произвольными трудами или невольными скорбями. Когда то, что от воли (произвольные труды подвига) предупредит сделать требуемое, тогда не встречается нужды в том, что не от воли (невольные скорби). Когда же первое не производит должного очищения, тогда второе посылается в сильнейшей степени к восстановлению в нас древнего устроения» (Д V — 123).

«Если сами не смиряемся, то Господь нас смиряет» (преп. Амвросий Оптинский, АМ — 27).

«Для того–то и предлежат на пути искушения, многия испытания, скорби, борения и пролития пота, чтобы явными соделались те, которые действительно от всего произволения и всеми силами даже до смерти любили Единого Господа и при такой любви к Нему не имели уже ничего иного для себя вожделенного» (преп. Макарий Великий, Д I — 196).

«Как неразогретый и неумягченный воск не может хорошо отпечатлеть налагаемую на него печать, так и человек, если не будет искушен трудами и немощами, не может вместить печати… божественной красоты» (блаж. Диадох).

«По попущению Божию, чтобы человек достигал наслаждения добром не иначе, как проходя через бурю, огонь и искушение. Ибо говорится: проидохом сквозь огнь и воду и извел ны еси в покой (Пс. LXV, 12) (он же, Д III — 70, 71, 53).

Невольные скорби, несмотря на всю нашу, казалось бы, опытность, мы чаще всего встречаем с полным непониманием их духовного значения. Мы, допустим, совершаем внутри себя какую–то духовную борьбу с помыслами, но на всю остальную жизнь, при ее вторжении в нашу, смотрим как на какую–то арену случайностей. Всякая болезнь, особенно близких, лишение чего–нибудь, неудача в чем–нибудь, или незаслуженная обида, воспринимаются нами как нечто совершенно стихийное, несправедливое и непромыслительное. И замечательно, что это непонимание даже чаще проявляется нами в скорбях мелких, которыми мы окружены ежедневно и которые ежедневно сбивают нас с толку.

«Перенеси терпеливо удары печальных и душераздирательных случайностей, ибо таковыми очистить тебя хочет Божие промышление» (св. авва Фалласий, Д III — 315). «Каждодневно будь готов к подъятию всякой скорби, помышляя, что скорби суть избавления от многих долгов» (преп. Симеон Благоговейный, Д V — 69).

Терпение — учат Отцы — нужно и в большом и в малом, терпением достигается все: и значительное и небольшое.

«Желающий придти в страх Божий, терпением достигает сего… Терпением скорбей спасаем мы души наша, и не иначе делаемся сообщниками Христовых страданий, как терпением скорбей… Долготерпение есть матерь всех благ» (преп. Варсонофий Великий, В — 16, 11).

«Мужайся и да крепится сердце твое(Пс. XXX, 25), — пишет в одном письме преп. Амвросий Оптинский, — …как и чем объяснить то, что возлюбленный наперсник Христов, Иоанн Богослов, обязанный проповедовать Евангелие, вместо того принужден был неподобною женщиною топить городскую баню и нес эту тяготу в продолжение шести лет? Но за такое притеснение апостола Господь сотворил такое чудо, что весь город обратился к христианской вере… Зная и памятуя это, мы да подклоняем выю нашу, когда возлагается на нас тягота скорбных обстоятельств или поношения, или какого стеснения, имея надежду, что впоследствии выйдет что–либо полезное… Дивны дела Господни и неисследимы путие Его. Не напрасно и не вотще взывал св. Давид к Господу: По множеству болезней в сердце моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою (Пс. XCIII, 19).. Да веруем и да надеемся мы, что за понесенные скорби силен Господь утешить и нас, каждого в свое время и по усмотрению каждого» (А — 159, 160).

Способность терпения Отцы возносят на величайшую высоту: ставят его рядом со смирением и любовью.

«Есть добродетели больше других добродетелей, как объемлющие и совмещающие в себе очень многие, или даже и все добродетели, каковы — божественная любовь и смирение и божественное терпение. О последнем говорит Господь: В терпении вашем стяжите души ваши (Лк. 21, 19). — Не сказал: в посте вашем, или в бдении вашем. Терпение ж я разумею то, которое бывает по Богу и есть царица добродетелей и основание мужественных доблестей. Оно есть само в себе — мир в бранях, отишие в бурю и непоколебимое утверждение для стяжавших его» (св. Григорий Син., Д V — 213).

Из этого определения терпения видно, что Отцы понимают его не как какую–то пассивную придавленность, а как активную творческую силу, — «основание мужественных доблестей». Терпение есть мужество верной души, несущей в себе любовь Божию. В этой верности любви — его непобедимая сила.

Один брат сказал авве Пимену (Великому): «Вижу, что где бы я ни был, обретаю помощь». Старец сказал: «Тем, которые имеют меч в руках своих, Бог помогает во время всей жизни. Если будем храбры, то Он сотворит с нами милость» (От. 408).

И наоборот: недостаток терпения есть признак недостатка любви.

«Кто не хочет случайностей тяжелых подъять, печальных перенести, болезненных перетерпеть, — тот шествует вне Божией любви и цели Провидения» (св. Максим Исп., Д III — 233).

«Всякая скорбь обличает настроение нашей воли, — направо склоняется она или налево. Случайная скорбь потому и называется искушением, что подвергает испытанию сокровенные расположения подвергшагося оной… Когда найдет искушение, не ищи отчего и для чего оно нашло; но (о том позаботься), чтоб благодарно, бесскорбно и незлопамятно перенести его» (св. Марк–подвижник, Д I — 558).

«Нечаянное какое–нибудь приключение, или напасть, расстраивают обычно мысленное внимание и, исторгши ум из спасительного благонастроения… увлекают его к грешным любопрениям и распрям. Причиною… бывает то, что не имеем никакого попечения об искушениях» (преп. Филофей Син., Д III 461).

«Бог не увеселяется никакою добродетелию столько, как когда кто впадает в какую–либо скорбь и терпеливо переносит ее до конца с благодарением. Равным образом от больного Бог не истязует поста или подвига телесного, — требует от него только терпения, благодарения и умной молитвы, состоящей в том, чтобы иметь ум всегда направленным к Богу. Пост и труды телесные совершаются человеком для обуздания нечистых страстей, а телесная болезнь выше и крепче поста подвига и телесного труда. Поэтому с немощного не спросится поста и труда телесного; он только должен непрестанно благодарить Бога и молить Его, чтоб даровал ему терпение» (От. 474).

Состояние, противоположное христианскому терпению, есть желание телесного покоя во всем и во что бы то ни стало.

«В том–то и вся ошибка с нашей стороны, — пишет преп. Амвросий Оптинский, — что не хотим покориться воле Всеблагого Промысла Божия, указующего нам чрез обстоятельства душеполезный путь, а все ищем своего какого–то покойного пути, который существует только в мечтательности, а на самом деле его на земле нет; не всем, а некоторым только будет покой тогда, когда пропоют: со святыми упокой. Земный же удел человеческий — скорбь, труд, болезни, подвиг, печали, недоумения, теснота, лишение того или другого, оскорбления, смущения, восстания страстей, борьба с ними, одоление или изнеможение, или безнадежие, и подобное сим. Не вотще сказал пророк Давид: «…несть мира в костех моих от лица грех моих». И праведный Иов взывал: «…не искушение ли есть человеку житие его?» А мы все путаемся на том, нельзя ли как устроиться в покое и на покое и часто думаем: если бы не такое–то неудобство и не такие–то обстоятельства, и не такой–то поперечный человек, то, может быть, было бы мне удобнее и покойнее; а забываем, что неудобства сии часто нисходят извнутрь нас, как и злые помышления» (А — 112).

«Надежда покоя во все времена заставляла людей забывать великое, благое и добродетели. Если человек небрежет о Царстве Небесном, то по надежде малого здешнего утешения. Кто не знает, что птицы приближаются к сети, имея в виду покой?» (св. Исаак Сирин, Д II — 685).

Но с терпением принимая непроизвольные скорби, Отцы не забывали и скорбь произвольную — основное дело своего подвига. Один ученик спросил Варсонофия Великого: «Молю тебя, честный Отец, скажи мне, что значит добрая и злая воля?» Старец ответил: «Брат! Всякий покой телесный мерзок Богу нашему, ибо Он Сам сказал: узкий и тесный путь, вводящий в жизнь (Мф. 7, 14). Избрать этот путь есть добрая воля, и тот, кто держится его, во всяком деле произвольно избирает себе скорбь по силе своей. Или не знаешь, что говорит Апостол: умерщвляю тело и порабощаю (1 Кор. 9, 27). Видишь ли, что божественный муж волею порабощает тело свое, хотя оно и противилось тому. Имеющий сие доброе желание спасения ко всякому из требуемых нуждаю действий своих примешивает небольшую скорбь. Например: могу лечь спать на мягкой, набитой пухом постели, но предпочитаю небольшую скорбь (если только это скорбь) и по собственному желанию ложусь на рогоже… И еще: могу иметь хорошую пищу и чистый хлеб, — должен предпочесть худшее, чтобы поскорбеть хоть немного, вспоминая томящихся голодом… а тем более Владыку нашего Иисуса, Который вкусил желчи и меня ради. Это–то и есть воля по Богу. Воля же плотская состоит в противном тому, то есть чтобы во всем иметь покой… Это–то и есть злая воля; отсеки ее — и спасешься. Если же побеждаешься этим, то укоряй себя, а ближнего своего оправдывай. Трудно спастись! И как заблуждается тот, кто думает спастись, упокоивая себя во всем! Царствие Небесное получают лишь те, которые нудят себя (Мф. 11, 12) (В — 101).

«Расслабление и тягота телесная, прибывающие в душу от лености и нерадения, отбивают от обычного правила и производят омрачение ума и малодушие… Молись со стенаниями сердечными, в сокрушении и слезах, испрашивая избавления от тяготы расслабления и уныния и помыслов злых» (св. Симеон Новый Богослов, Д V — 20, 21).

«Сей тепло–хладной разленяющей страсти мы избежим, если в крайне тесные вставим пределы нашу мысль, держа во внимании одну память Божию; ибо только таким образом дух, востекши в свойственное ему горение, может отогнать от себя неразумное свое разленение» (блаж. Диадох, Д III — 40).

Терпение несправедливых обид и огорчений Отцы всегда включают в те невольные скорби, которые промыслительно посылаются нам.

«Не подумай, что, получив, от брата удар, ты потерпел нечто великое; ибо Господь неба и земли потерпел биение и все прочие страдания» (преп. Варсонофий Великий, В — 336).

«Если скажут о тебе что–нибудь несправедливо и ты смутишься, нет в тебе страха Божия» (преп. авва Исаия, От. 268).

Оптинский старец от. Макарий в одном своем письме говорит: «Вы кажетесь мирны, спокойны, когда никто не беспокоит вас; а страсть внутри вас лежит; при какой–нибудь противности она воспаляется и действует. Итак, тот, кто нас трогает (задевает), только показывает нам оную (страсть), дабы мы попеклись об исцелении — самоукоренением, смирением, снисхождением, милостию. Люди, показующие нам (наши) страсти, суть орудия Божии».

В этом смысле наверное говорил и блаж. Зосима: «Никто не говорит о нас прямой истины, кроме того, кто укоряет нас» (Д III — 121).

Св. Марк–подвижник пишет: «Должно прощать тому, кто нас обидел, зная, что воздаяние за прощение обид превосходит воздаяние всякой иной добродетели… Это есть плодоносие веры, этим доказывается вера наша во Христа; чрез сие можем взять крест свой и последовать Христу; это есть мать первых и великих заповедей, ибо посредством сего можем возлюбить Бога от всего сердца и ближнего, как самого себя; для сего должны мы поститься, пребывать во бдении и удручать свое тело, дабы сердце наше и внутреннее расположение отверзлись, приняли это (любовь) в себя и уже не извергали. Тогда за то, что мы прощаем ближнему согрешения, найдем, что благодать, сокровенно данная нам при святом крещении, будет действовать в нас уже не безызвестно, но ощутительно для нашего сознания и чувства» (Д I — 501, 502).

«Не всем принадлежит терпеть бесчестие за имя Христово, но только святым и чистым. Дело же подобных нам людей — с благодарностью принимать бесчестие, исповедуя, что справедливо терпим за худые дела наши» (блаж. Зосима, Д III — 126).

«Хотя мы перед людьми, может быть, и правы в чем–нибудь, но когда (так как) не правы перед Богом, то должны без самооправдания переносить всякое злострадание, всякое неудобство и всякое утеснение, никого из людей не обвиняя в этом, но принимая все скорби, как посланные от руки Божией к очищению грехов наших, к исправлению нашему, и больше всего к смирению возносительного мудрования нашего» (от. Амвросий Оптинский, А — 120). «Однажды спросили авву (блаж. Зосиму): как достигнуть того, чтобы не гневаться, когда унижают и злословят другие? Он ответил: кто в сердце своем имеет себя ничтожнейшим, тот никаким унижением не возмущается, как сказал авва Пимен: если уничижишь себя, будешь иметь покой» (Д III — 132).

Святые могли не только терпеть обиды и бесчестия, приходящие к ним, но иногда сами искали их, как бы домогались их, ища венца мученического.

«Если Бог страдает плотию, быв человек, то кто не возрадуется, когда страдает, имея Бога соучастником в страдании?» (св. Максим Исповедник, Д III — 269).

Тут грань соприкосновения пути подвига Отцов–аскетов с отдельным путем юродства.

В Патерике есть такой рассказ:

«Некоторый старец жил в монастыре вне Александрии. Старец этот был очень вспыльчив и малодушен. Некоторый юный монах, наслышавшись о нем, дал обет перед Богом, говоря: Господи! за все злое, соделанное мною, я пойду и буду жить с этим старцем, претерпевая от него все, и служа ему, как раб. Так и поступил он: пошел к старцу и начал жить с ним. Старец поступал с ним, как с псом, ежедневно издеваясь над ним. Бог призрел на терпение брата. После шести лет жизни его со старцем он увидел во сне некоего страшного с великим свитком в руке. Явившийся сказал ему, что половина написанного на свитке изглажена, и сказал: вот, половину твоего долга изгладил Владыка! позаботься и о прочем. По соседству их жил другой старец, духовный, и слышал всегда, как малодушествует старец и оскорбляет брата, как брат кланяется ему в ноги, а старец не прощает. Встречая молодого монаха, духовный старец говаривал ему: «Что чадо? как прошло сегодня? приобрели ли мы что? изгладили ли что из свитка?» Брат, зная, что старец духовен, не скрывал от него тайн своих, но отвечал: «Да, отец, сегодня мы немного потрудились». Когда же проводил он день спокойно, не будучи ни обруган, ни оплеван, ни бит, ни изгнан, то приходил к духовному старцу вечером, плача и говоря: «Увы, авва, нынешний день был несчастлив: ничего не приобрели мы, проведя день спокойно»… По прошествии других шести лет брат скончался. И поведал духовный старец, что он видел брата предстоящим Богу в лике мучеников, с великим дерзновением молящегося Богу о старце своем, говорящего в молитве: «Господи: как Ты помиловал меня при посредстве его, так помилуй и его по благости Твоей и ради меня, раба Твоего». По истечении сорока дней брат взял к себе и старца в место упокоения. Вот какое дерзновение имеют к Богу терпящие скорби ради Его» (От. 540, 541). «Любовь покрывает множество грехов», и при этом не только своих. Поэтому несмотря на исключительность практики подобного подвига, его учительный смысл очевиден для всех путей и для всех подвигов.

Есть одна разновидность жизненных скорбей — это скорби ума.

«Если не можешь потрудиться телом, — говорит св. Исаак Сирин, — поскорби хоть мысленно»… «Скорби ума достаточно к тому, чтобы заменить всякое телесное делание» (он же, Д II — 756).

В мужественном и благодарном перенесении скорбей и искушений Отцы видели признак того, что память — любовь божия вошла в сознание. Ведь по Апостолу любовь долготерпит (1 Кор. XIII, 4), и только любовь.

«Если хочешь непрестанно памятовать о Боге, то не отвергай заключений, будто неправедных, но переноси их как праведно тебя постигающие. Ибо терпение каждым случаем пробуждает память о Боге» (св. Марк–подвижник, Д I — 150).

Чем дальше человек уходит по своей дороге к Богу, тем все более трудные он переносит искушения.

«Видно неудачи — твой крест… Потерпи, поминай заповедь Самого Господа: «В терпении вашем стяжите души ваши»… Где ни придется нам жить, будем терпеть встречающиеся неудобства, ожидая воли и мановения Божия… Когда будет, тогда пусть и будет. Мир тебе, мир душе твоей, мир пребыванию твоему» (от. Амвросий Оптинский, АМ — 180, 181).

«Божии человеки должны приуготовлять себя к борению и подвигу… Христиане должны переносить скорби внешние и внутренние брани, чтобы принимая на себя удары, побеждать терпением. Таков путь христианства. Где Дух Святый, там, как тень, следует гонение и брань» (преп. Макарий Великий, Д I — 250).

Святые оптинские отцы произнесли пророчество о последнем роде. Они предложили вопрос: что сделали мы? Один из них, великий по жительству, авва Исхирион, сказал на это: мы соблюли заповеди Божии. Отцы спросили: что сделают те, которые непосредственно последуют за нами? Он отвечал: они будут иметь делание вполовину против нашего. Отцы опять спросили: а те, которые будут после них? Эти, отвечал авва, отнюдь не будут иметь монашеского делания, но их постигнут напасти и они, подвергшись напастям и искушениям, окажутся больше нас и больше отцов наших» (От. 346).

Скорбями, напастями и искушениями испытывается золото христианских душ. Все учение об этом Отцов есть практическое толкование слов Евангелия: Любящий душу свою погубит ее, а ненавидящий душу свою в мире сем, сохранит ее в жизнь вечную (Ин. XII, 25). Эта жизнь вечная есть Царство Божие, которое у святых начинается еще здесь, на Земле, среди их скорбей и напастей, трудов и болезней. Вот почему они, в своем «предвоскресении», уже жили в великом покое.

«Если терпение возрастает в душах наших, это признак, что приняли мы втайне благодать утешения. Когда душа упоена радостью надежды своей и веселием Божиим, тогда тело не чувствует скорбей, хотя и немощно… Так бывает тогда, когда душа входит в оную духовную радость» (св. Исаак Сирин, Д II — 751).

«Враг встречает нас жестокими и страшными искушениями… Но не знает он, суетный, каких благ бывает для нас виновником, делая нас через терпение более опытными и светлые нам сплетая венцы» (преп. Феогност, Д III — 433). «Невозможно миновать печали тому, кто обучается искушениями; но после сего великой сподобляются радости таковые и слез сладких и помышлений божественных, за то что болезнование и сокрушение возделали в сердцах своих» (преп. Иоанн Карп., Д III — 90, 91).

От скорби происходит терпение, от терпения — опытность, от опытности — надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. V, 3—5).

* * *

«О, сколь труден путь Божий! — как–то воскликнул преп. авва Исаия. И он же сказал: «На пути добродетелей есть падения, ибо есть враги, есть преложение, есть изменение, есть обилие, есть мерность, есть оскудение, есть печаль, есть радость, есть болезнование сердца, есть скорбь, есть покой сердца, есть преспеяние, есть нуждение; ибо это есть путешествие, чтобы достигнуть упования» (Д I — 395, 396).

Можно ли без волнения сердца читать эти слова, слыша за ними многотрудные шаги святых? Как их путешествие не похоже на наше! Когда мы трудимся в своих житейских делах, мы забываем про веру, когда хотим веровать — забываем о духовном труде.

«Душевно живущие, — говорит преп. Никита Стифат, — и потому называемые душевными, суть какие–то… как бы параличем разбитые. Никакого никогда не имеют они усердия потрудиться в делах добродетели и исполнения заповедей Божиих, и только славы ради человеческой избегают явных укоризненных дел» (Д V — 121).

Труд подвига веры заключается не только в том, чтобы обороняться от нападений и не падать, но еще больше в том, чтобы вставать после падения.

«Брат сказал авве Сисою (Великому): авва! что делать мне? — я пал. Старец отвечал: встань. Брат сказал: я встал и опять пал. Старец отвечал: снова встань. Брат (сказал): доколе же мне вставать и падать? Старец: до кончины твоей» (От. 433). «Всеми силами крепись не падать, ибо крепкому борцу не подобает падать; если же случится пасть, скорее вставай и стой опять в добром подвиге. Хотя бы тмократно случилось с тобою первое, по отступлении благодати, тмократно да будет у тебя второе, т. е. восстание. Так до конца жизни твоей» (преп. Иоанн Карпафийский, Д III — 105).

«По отступлении благодати». Все учение Отцов о подвиге основано на учении о благодати, а учение о благодати — на учении о смирении. Подвиг неосуществим без благодати, благодать дается только смиренному, поэтому вся цель подвига — научиться смирению, чтобы приобрести благодать. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. IV, 6; 1 Пет. V, 5) — вот незыблемая формула Священного Писания и св. Отцов. Трудись до конца жизни своей, изнемогай в труде своем, преодолевай изнеможение свое, но спасение свое ты все–таки получишь не за этот труд, а даром, только за смирение и любовь своей веры, как нищий милостыню. И все труды твои абсолютно необходимы для стяжания именно этой и только этой нищеты.

«Воздаяние бывает не добродетели, — говорит св. Исаак Сирин, — и не труду ради, но рождающемуся от них смирению. Если же оно утрачено, то первые будут напрасны» (Д II — 665).

Какая неожиданная, несравнимая и неизреченная радость в этом учении! Ведь этим учением возвеличивается только одно единственное и никогда уже более не повторимое в мире — спасительная кровь Иисуса Христа. «Когда одерживаем мы победу над врагами, то это кровь Христова побеждает их, как написано в Апокалипсисе: и тии победиша его кровию Агнчею (Ап. 11, 12) (преп. Никодим Святогорец, Н — 220). Иди, как поется в каноне Вербной недели: Возопиша с веселием праведных дуси: ныне миру Завет Новый завещается, и кроплением да обновятся людие Божия крови. «Время некое просвещаемый и упокоеваемый божественною благодатью, — говорит преп. Иоанн Карпафийский, — по умалении же ее впадающий в парения ума и влечения неподобные и ропщущий за то, или бесполезному унынию предающийся, а не ревнующий мужественно молитвою опять восстановить в себе спасительное то настроение, — подобен бедному, который, получив милостыню из палаты царской, негодует, что не введен был внутрь, чтоб возлежать за царскою трапезою» (Д III — 102).

Нищие не могут роптать, но не могут и унывать, они могут только нести свой труд нищеты и надежды. Они слышат, как «Царь царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным», и они знают, что это слышание они имеют только через свою нищету.

Вот почему, когда святые говорят о смирении, в их словах слышится какой–то благоговейный трепет.

«Смирение есть некая таинственная сила… (она есть) риза Божества. Кто облекается в сию ризу смирения, облекается в самого Христа… Что есть совершенство? — Глубина смирения» (св. Исаак Сирин, Д II — 688, Д V — 395).

«Говорящие или делающие что–либо без смирения подобны строящему храмину без цемента. Опытом, разумом обрести и познать смирение есть достояние весьма немногих. Словом о нем разглагольствующие подобны измеривающим бездну. Мы же, слепые, мало нечто о сем великом свете гадающие, говорим: смирение истинное ни слов смиренных не говорит, ни видов смиренных не принимает, не нудит себя смиренно о себе мудрствовать, и не поносит себя, смиряясь. Хотя все это начатки суть, проявления и разные виды смирения, но само оно есть благодать и дар свыше» (св. Григорий Синаит, Д V — 223).

«Смирение есть нечто величайшее в добродетелях, ибо оно, в ком вкоренится, чрез искреннее покаяние, и в спутники себе приимет молитву с воздержанием, тех тотчас делает свободными от страстей, мир силам их подает, сердце очищает слезами и исполняет его тишины в нашествии Духа… Но поскольку они углубляются в глубины Духа, постольку погружающийся в глубину смиренномудрия; а от сего возрастает в них познание своих мер и немощи человеческого естества, и увеличивается любовь к Богу и ближним, — так что они убеждены бывают, что почерпают освящение от одного приветствия и близости обращающихся с ними» (преп. Никита Стифат, Д V — 131, 132).

«Страшное скажу тебе слово, но не дивись. Если и не достигнешь бесстрастия, по причине, может быть, тиранских предрасположений, но находясь во время исхода в глубоких чувствах смирения ничем не меньше бесстрастного вознесешься на облаках. Ибо пусть сокровище бесстрастных составлено бывает из всякой добродетели, но драгоценный камень смирения паче всех их досточестен и высок и стяжавшему его доставляет не только умилостивление перед Богом, но и вход с избранными в брачный чертог Царства Его» (преп. Феогност, Д III — 432).

«Некоторый брат спросил у старца: что есть смирение? Старец отвечал: древо жизни, возрастающее до небес…». «Смирение состоит в том, чтобы делать добро тем, которые делают нам зло…». «Смирение — дело великое и Божественное» (От. 494, 495, 499).

Вот как говорят о смирении святые. Возможность смирения лежит на самом дне сердца и отсюда начинает бить его «Живоносный Источник», — единственно, что надежно, единственно, что может встретить любовь Божию и Его благодать.

«Смирение, — говорили Отцы, — предтеча любви. Как Иоанн был предтечею Иисуса и всех привлекал к Иисусу, так и смирение привлекает к любви, т. е. к самому Богу, потому что Бог есть любовь» (От. 499).

Вот почему в святых нам уже трудно определить — где кончается смирение и начинается любовь, вот почему нам от Антония Великого осталось это откровение о спасительной силе смирения: «Св. Антоний сказал: я видел сети диавола, простертые по всей земле, возстенал от этого и сказал: горе роду человеческому! Кто может избавиться от них? И сказали мне: смирение спасает от них» (Д I — 145).

«Брат спросил Великого Старца: сделай милость, скажи, как мне спастись? Старец отвечал: «…Возведи на небо ум твой и там да будет поучение твое день и ночь. Сколько имеешь силы — уничижай себя день и ночь, понуждаясь увидеть себя ниже всякого человека. Это есть истинный путь, и кроме него нет другого желающему спастись о укрепляющем его Христе. Да течет (по нему) желающий, да течет желающий, да течет желающий, — «течет да достигнет»; свидетельствуюсь в том перед Богом живым и хотящим даровать жизнь вечную всякому желающему ее» (преп. Варсонофий Великий, В — 315).

«Кроме этого, нет другого пути». У всякого пути есть начало, середина и конец. Святые часто говорят о божественной легкости конца пути смирения, но они опытно испытали на себе весь труд начала этого великого подвига. Со многих высот надо прогнать себя человеку, чтобы подойти к царским вратам любви.

«Самоуничижение… тяжело гнетет и сокрушает, и спасительное выжимает вино, веселящее сердце человека» (св. Григорий Палама, Д V — 298).

«Когда случится тебе сделать что–нибудь доброе, ты должен знать, что это дар Божий. Все доброе есть Божие… Итак никогда не прельщайся поверить помыслу, который хвалит тебя за доброе дело» (преп. Варсонофий Великий, В — 299, 300, 305). Он же советовал при похвалах и от собственных помыслов и от людей всегда говорить себе слова Писания: «Людие мои, — блажащие вас прельщают вас и стези ног ваших возмущают».

Как же научиться смирению — этому предтече любви? Ведь, как сказал преп. Никита Стифат, — «смирение состоит не в наклонении выи или в распущении волос, или одеянии неопрятном грубом и бедном, в чем многие поставляют всю суть добродетели сей, но в сокрушении сердца и смирении духа» (Д V — 128).

И преп. Симеон Новый Богослов предупреждает нас: «Есть мнимое смирение, происходящее от нерадения и лености и от сильного осуждения совести. Возымевшие его нередко почитают его виною спасения, но оно не есть таково воистине, потому что не имеет радостотворного плача, который бы соединен был с ним» (Д V — 29).

«Путь к смирению состоит в том, чтоб человек возложил на себя иго телесных трудов, чтоб считал себя грешником, чтоб считал себя низшим всех? Старец отвечал: быть низшим всех значит не обращать внимания на согрешения ближних, взирать непрестанно на свои согрешения и непрестанно молиться Богу» (От. 495, 496).

«Путем к смирению служат телесные труды, совершаемые разумно, и то, чтоб считать себя ниже всех, и непрестанно молиться Богу» (авва Дорофей, Д II — 607).

«Некто был спрошен — как может человек приобрести смирение? И сказал: непрестанным памятованием своих прегрешений и близости смерти…» (св. Исаак Сирин, Д II — 678).

Учение о памяти прежних грехов можно найти почти у всех Отцов. Кто–то из них сказал: «человеку лучше увидеть свои грехи, нежели увидеть сонмы Ангелов». «Соперник нашей жизни диавол разными помыслами умаляет грехи наши и часто покрывает их забвением, чтобы мы поослабили себе в трудах и не думали более оплакивать свои падения. Мы же, братия, не дадим себе забыть о своих падениях, хотя бы, казалось, они прощены уже нам в силу покаяния нашего, но всегда будем памятовать о грехах своих и оплакивать их не перестанем, чтобы, стяжав себе, яко добрую сожительницу, смирение, избежать нам сетей тщеславия и гордости» (св. Федор Эдесский, Д III — 364).

«Потребно нам великое смирение, если искреннее имеем попечение о хранении ума в Господе… Всячески всегда должны мы сокрушать свое сердце, изыскивая и в дело вводя все, могущее смирять его. Сокрушает же и смиряет сердце, как известно, память о прежней нашей в мире жизни, если она припоминается нами как следует; также память о всех грехах от юности» (преп. Филофей Синаит, Д III — 447). «Как следует» — означает, что это, конечно, не припоминание греховных ощущений, а память своей вины, каких–то печатей Каина в своей прошлой жизни. «Но человек не может увидеть грехов своих, доколе не разлучится с ними разлукою, исполненною труда и горести. Достигшие этого состояния обрели плач и молитву» (преп. авва Исаия, От. 238, 239).

Что касается как бы противоречия с тем, что мы уже принесли покаяние в прошлых грехах на исповеди, то Отцы, во–первых, учат, что «исповедь, совершаемая с небрежением, не только не приносит пользы, но и служит к осуждению» (Отчен. еп. Игнт.), а во–вторых, покаяние надо доказать несовершением этих же грехов в последующей жизни. Если они вновь, хотя бы мысленно, совершаются, — значит, покаяние еще не вполне осуществилось и грехи еще не прощены.

«Признак прощения грехов состоит в том, чтобы возненавидеть их и не делать более. А когда человек размышляет о них, и сердце его услаждается ими, или он и совершает их на деле, — это есмь знак, что грехи еще не прощены ему, но он еще обвиняется в них» (Варсонофий Великий, В — 370).

«Человек когда–нибудь падший находится под покаянием. И не можешь ты иметь твердого удостоверения (об участи своей), пока не познаешь, что совершилось в тебе отпущение грехов твоих. Признаком же сего (отпущения) служит то, если ничто из того, в чем согрешил ты, не движется в сердце твоем» (преп. авва Исаия, От. 238–239).

«Когда страстные воспоминания совсем изгладятся из сердца до того, что и не приближаются к нему, — тогда это служит признаком отпущения прежних грехов» (св. Федор Эдесский, Д III — 349).

Однако из всего учения Отцов вытекает и то, что и в этом делании христианского пути — в памятовании своей прошлой греховности — все совершается во имя любви к Богу, а не во имя исполнения своей, хотя бы казалось, самой благочестивой воли. «Всякое доброе дело, — говорит Варсонофий Великий, — которое совершается не из одной только любви к Богу, но к которому бывает примешана и своя воля, нечисто и неприятно Богу» (Д II — 582).

«Нельзя, значит, и в этом делании создавать себе, вне любви к Богу, какое–то «духовно–техническое занятие». Христианство не профессия, а роды: рождение нового человека в мир. Нам, грешным и бессильным, непостижимо — как обретается любовь к Богу, но стремиться к ней мы должны всегда, и это устремление к ней, искание ее должно идти впереди всех наших духовных дел. «Подвиг — направлять все свои мысли, чувства и дела к одному богоугождению, — говорит преп. Никодим Святогорец, — сначала покажется тебе трудным, но потом он сделается легким и удобным, если, во–первых, непрерывно будешь упражняться в таком духовном делании, а во–вторых, всегда будешь возгревать в себе вожделение Бога, к Нему воздыхая живым устремлением сердца… Такое искание беспредельного блага в Боге чем чаще будет происходить в сознании и чем глубже будет проникать в чувство сердца, тем чаще и тем теплее будут совершаться сказанные действия воли нашей, и тем скорее и удобнее образуется в нас навык — всякое дело делатьпо одной любви к Господу и по одному желанию благоугождать Ему, наидостойнейшему всякой любви» (Н — 42, 43). Эти слова относятся ко всему христианскому подвигу, и тем самым к памятованию прежних грехов. Я оскорбил своей прежней жизнью любовь Божию и всегда должен об этом помнить, но и любовь Божию я помню. В устремленности к любви как бы забывается прошлое. Но именно «как бы». Оно не забывается, а, как говорили старцы, «залечивается». Оттолкнувшийся от берега и плывущий всегда знает, от чего он оттолкнулся. Когда же любовь скудеет и плывущий начнет утопать, — пусть тогда с особенной силой великопостным колоколом звучат в ушах слова великого канона: «Откуда начну плакати окаянного моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию?»

Путь достижения смирения через память о грехах, через молитву, через телесный труд и другие дела покаяния, есть путь всей жизни. Достичь его совершенства могли только святые.

Авва Пимен (Великий) сказал: «Если человек достигнет такого состояния, о котором Апостол сказал: «вся чиста чистым», то увидит себя худшим всей твари» (От. 412).

Но идти по этому пути смирения должны все, так как только он ведет в Землю Обетованную, — в область благодатных слез божественной печали и небесного утешения, удостоверяющего о прощении грехов.

«Некоторый брат спросил старца: душа моя желает слез, когда вижу старцев, проливающих слезы, но слезы не приходят, и смущается душа моя. Отчего это? Старец сказал: сыны Израилевы после путешествия, продолжавшегося сорок лет, вошли в Обетованную Землю. Слезы — Земля Обетованная. Если войдем в нее, не будем страшиться браней. Но Богу благоугодно удручать душу скорбями, чтобы она непрестанно желала войти в эту землю» (От. 464).

«Чем более кто нисходит в глубину смирения и осуждает себя самого, как недостойного спасения, тем более плачет и изводит источники слез. По мере слез и плача источается в сердце его духовная радость, а вместе с нею соисточается и совозрастает надежда и дает вернейшее удостоверение в спасении» (преп. Симеон Новый Богослов, Д V — 24).

«Где сокрушение и плач духовный, там и божественное осияние; а когда оно найдет, тогда отгоняются и леность и немощь» (Симеон Благоговейный, Д. V — 67).

«Блаженны чистые сердцем, потому что нет времени, когда бы не услаждались они сладостию слез, — в коей всегда зрят они и Господа. Пока еще слезы у них на глазах, они сподобляются зрения откровений Его на высоте молитвы своей; и нет у них молитвы без слез. Сие–то и значит сказанное Господом: «блаженны плачущие, ибо они утешаются». Ибо когда монах сподобился с помощью слез прейти область страстей и вступить в равнину душевной чистоты, тогда сретает его утешение, какие плачущим дает Бог за чистоту их» (св. Исаак Сирин, Д II — 653). «Когда душа и без нашего старания бывает склонна к слезам умиления, тогда поспешим, ибо Господь пришел к нам и без нашего зова и дал нам губу боголюбезной печали и прохладную воду благочестивых слез на изглажение рукописания согрешений» (св. Иоанн Лествичник, Л — 79).

«Истинно думаю, что если бы возможно было омыть все тело свое слезами, то оно было бы нетленно. Однако не заплачет человек, если не имеет болезненного труда, т. е. сокрушения» (старец Паисий Величковский, ЖМП, 1956, № 10). «Покаяние составляется из исполнения всех Евангельских заповедей. Евангельские заповеди возможно исполнять точно и богоугодно только из сердца сокрушенного и смиренного. Дух жительства по Евангельским заповедям — покаяние. Когда покаяние вселится в глубину сердца, тогда оно преобразуется в плач… Плач этот вместе и молитва. Ум молитва словами, сердце молится плачем» (еп. Игнатий Брянчанинов, От. 514).

«Когда неудержимая вода страстных помыслов ума удержана будет наитием Духа Святого, и неподобных мыслей и воспоминаний бездна обуздается воздержанием и помышлением о смерти, тогда веет божественный Дух покаяния и нисходят воды умиления, кои Бог и Владыка наш, вливая в умывальницу покаяния, умывает мысленно ноги наши и делает их достойными ступать по двору Царства Его» (преп. Никита Стифат, Д V — 150).

«Основное чувство, возникающее при чтении Отцов о покаянии, смирении и «радостотворном плаче» то, что этот путь не только единственно истинный, но что он и единственно безмерный. Нет предела смирению, так как оно вливается в любовь. Всякая остановка на этом пути, всякое сознание, что «с меня довольно» или «я уже устал», или «я уже богат», — есть доказательство неверия, нелюбви и гордости. Силы дает Бог, любовь к Нему ненасытна, — а смирение никогда не почувствует себя богатым. Стремлюсь, не достигну ли я, как достиг меня Христос Иисус, — говорит Апостол.

«Необходимо действовать так, чтобы всегда простираться вперед» (Фил. 3, 13), если желаем скоро и успешно достигнуть предположенной нам цели. Ибо как только остановимся, хоть на короткое время, тотчас подадимся назад» (преп. Никодим Святогорец, Н — 163).

«Пойди же ты, возжелавший Спасения, теки с жаром, и не зная утомления, пока достигнешь, ищи притрудно, проси непрестанно, толцы терпеливо, пока улучишь, водрузив на верху лествицы, как знамя, твердую веру и смирение» (преп. Феогност, Д III — 420).

«Не примеряй себя к слабейшим из людей, а лучше расширяй себя в меру заповеди о любви… Расширяя себя в меру любви, достигнешь высоты смиренномудрия» (преп. Максим Исповедник, Д III — 215).

«Авва Лот, посетив авву Иосифа, сказал ему: отец мой! по силе моей я исполняю малое молитвенное правило, соблюдаю умеренный пост, занимаюсь молитвою, поучением и безмолвием (молитва Иисусова), стараюсь наблюдать чистоту, не принимаю греховных помыслов: что надлежит мне еще сделать? — Старец встал и простер руки к небу: персты его соделались подобными десяти возжженным светильникам. Он сказал авве Лоту: если хочешь, — будь весь как огнь. Не возможешь соделаться монахом, если не будешь пламенеть весь как огнь» (От. 370).

* * *

«Возлюби святых, — говорил преп. авва Исаия, — да ревность их снест тебя» (Д I — 348).

Может, эти выписки будут кому–нибудь полезны, и любовь к святым попалит нашу немощь, неразумие и лень. По слову И. Киреевского, учение Отцов — это «известия очевидцев о стране, в которой они были». Иногда только неведение, а не злая воля бывает причиной равнодушия. Если, как говорил св. Тихон Задонский, «христиане не знают христианства» (От. 445), то что же требовать от других?

Люди часто представляют себе христианство в двух аспектах: или оно для них какое–то полнотелое и благодушное ни к чему, в общем не обязывающее благополучие внешней веры, или же оно самоистязание черных телоненавистников, изуверское презрение к матери во имя бесплотной духовности. Христианство, конечно, ни то и ни другое. Плотская внешность словесной веры так же далека от него, как и бесплотный (или бесовский, по слову блаж. Диадоха) спиритуализм.

Христианство есть учение о Царстве Божием, которое ищется подвигом жизни и которое открывается еще здесь, на земле, внутри нас. В этом предначатии, в благодати Святого Духа, будущей полноты блаженства и вся цель и вся возможность подвига очищения души и тела на узком пути Христовом. В подвиге воздержания, неразрывном от подвига молитвы и любви к людям, душа и тело очищаются от скверны греха, чтобы стать нетленным храмом Божиим.

«Жизнь души есть единение с Богом… Жизнь сия есть жизнь не души только, но и тела; ибо она обессмертивает и его чрез воскресение… Она и ему дает вечную во Христе жизнь, беструдную, безболезненную и беспечальную, воистину бессмертную» (св. Григорий Палама, Д V — 279, 280).

Цель этой временной жизни сливается с целью вечной, как единое устремление к Богу.

«Мы теперь дети Божии, но еще не открылось, что будем. Знаем только, что когда откроется, будем подобны Ему», — говорит Апостол Иоанн, и тут же добавляет: «и всякий, имеющий сию надежду на Него, очищает себя, так как Он чист».