Христианство обрело свою постоянную духовную форму на Тайной Вечери , и можно сказать, что христианство — это Тайная Вечерь. Все христианство — в этом окружении учениками своего Учителя за бессмертной трапезой Таинства: «Хлеб небесный и чашу жизни вкусите и видите, яко благ Господь». Он — в центре, предающий Себя на распятие и уже предваряющий это распятие в том, что именно тут, за этим столом Вечери, Он отдает Свое Тело и Кровь на непостижимое, сверхъестественное питание верующих: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое». Узкий путь, на который повел за Собою Христос человечество после этой ночи, так явно превышает естественные склонности греховного человечества, что начало пути необходимо открылось сверхъестественным укреплением.

Но оно же стоит и как цель и завершение: «Да ядите и пиете за трапезою Моею в Царстве Моем» (Лк. 22, 30). Приобщение к Божественному миру, вхождение через преодоление естества в свою, человеческую, но уже преображенную и обожествленную Вечную жизнь, есть путь и цель христианства. И реальность этого вхождения еще здесь, на земле, в иной, уже не только земной мир, действительность второго рождения человека всегда пугала людей.

«Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем… Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! Кто может это слушать?.. С этого времени многие из учеников Его отошли от Него… Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти?» (Ин. 6, 56, 60, 66, 67)

Тут испытание веры и любви, а не только веры, и испытание не только апостолов, но и всех нас. «Симон Петр отвечал Ему: Господи! К кому нам идти?» Это поразительно, что он так именно начал свой ответ и что это именно так для нас записано. Он мог бы сказать что–нибудь совсем благополучное, например: «Мы не так, как те, маловерные, мы все понимаем». Он как бы так начал свой ответ: «Да, конечно, и в нас есть сомнение, но, Господи! В нашей любви к Тебе сомнения нет». {Затем} Петр сказал: «Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Ин. 6, 68). Может быть, именно от этого евангельского места возникло у Достоевского его исповедание веры, такое, по существу, богословски неграмотное и такое всесильное для многих людей: «Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».

«Господи! К кому нам идти?» Любовь к личности Христа — вот та огненная печь, в которой сгорают все сомнения, в которой очищается золото веры. За Христом можно идти только с любящей верой, и тогда эта вера перестает бояться того, что сверх нашего естества, того, что ему еще непостижимо, перестает бояться невидимого мира, зная, что в этом невидимом мире живет в Своем человеческом теле — сейчас, теперь, в нашу страшную эпоху, — Господь Иисус. Только через это обретение Его в этой невидимости мы начинаем понимать, что жизнь веры — это тайна, которую надо принять через любовь. Эйнштейн сказал: «Самая прекрасная и глубокая эмоция, какую мы можем испытывать, — это ощущение тайны. В ней источник всякого подлинного знания. Кому эта эмоция чужда, тот утратил способность удивляться и замирать в священном трепете, того можно считать мертвецом». А мы знаем, что многие из нас пугаются мистики христианства. Мистика христианства есть таинство созидания им (или в нем) нового человека и нового мира. Не знать этой таинственной жизни христианства — значит, обескровить или обессилить себя, сделать себя слабым перед лицом грядущих опасностей или великих испытаний. И вся человеческая история, а особенно ее конец, по евангельскому учению, неблагополучны, и великая ошибка — приучать свою мысль к противоположному, создавать теократические иллюзии, теплить себя, как в старинных английских романах, победой добродетели в истории. Божественная жизнь на земле торжествует свою победу уже начиная с Пятидесятницы, но эта победа сокровенна, ее раскрытие — за пределами истории. И вот для соучастия в этой победе надо в пределах истории создавать мужественных воинов. Христианство есть борьба тем более страшная, что она, по слову апостола, «не против плоти и крови», т. е. не против людей и правительств, но против невидимых, темных мистических сил. Христианин должен еще здесь, на земле, именно еще здесь, на земле, входить в невидимый мир Божественной жизни, так кок иначе он будет бессилен против мира невидимого зла. Он должен познать не только всю широту, но и всю глубину христианства, так как только это даст ему «всеоружие света» против всеоружия тьмы. Больше всего в мистику христианства, в его Тайную Вечерь, вводит литургия, причастие Тайнам. «Нельзя, — пишет св. Киприан Карфагенский, епископ и мученик III века, — оставить без защиты и оружия тех, кого мы… увещеваем к сражению; их нужно оградить покровом Тела и Крови Христовой… нужно вооружить {их} забралом божественного насыщения» . Ном не заповедано искать чудес. Скорее наоборот: «Род лукавый и прелюбодейный знамения ищет». Эта тяга к чудесам {осуждается} в духовной литературе и жизни. Нам заповедано искание не чудес, но Чуда, величайшего чуда человеческого бытия: вкушения жизни от Божественного Тела. И это Чудо совершается на литургии.