Я жевал сладкую булочку, запивая ее молоком, когда зазвонил телефон.

Стрелки часов шагнули за полночь. Кому я мог понадобиться в такое время? Последний раз мой телефон подавал голос месяц тому назад – кто-то, звонивший в доставку пиццы, перепутал номер. В тот раз, после того как собеседник потребовал положить ему побольше анчоусов и салями, я молча повесил трубку. Вот и сегодня наверняка снова ошиблись номером. Решив не замечать надрывающийся аппарат, я взял со стола третью булочку и уставился в телевизор. В спортивных новостях показывали отрывки из матча между «Сэйбу» и «Ориксом». После первого же хоумрана Итиро мяч исчез в районе правой трибуны. Сегодняшний удар вознес его команду на вторую строчку турнирной таблицы.

Телефон не умолкал.

Трубка валялась здесь же, на татами. Странное место, если учесть полную бесполезность данного предмета в моем нынешнем быту. Телефон, словно стрекочущий жук, пронизывал татами электрическим зуммером. Постепенно стало казаться, будто все мое тело вибрирует с ним в унисон. Рассеянно вслушиваясь в это дрожание, я наблюдал за резво носившимися в броуновской трубке спортсменами. Я доел булочку, и одновременно закончились новости. Четвертая победа «Ниппон-Хам» подряд. В этом сезоне они в хорошей форме. «Орикс» переместился на второе место турнирной таблицы, но сохранялась еще разница в две игры. Пошла реклама, а телефон все звонил. Отчаявшись, я выключил телевизор и протянул руку к трубке. В ту же секунду телефон умолк.

Вместе с тишиной пришла внезапная боль. Зуб. Давно ныл, а теперь разболелся по-настоящему. Видно, придется набраться смелости и пойти к врачу.

Кажется, будет дождь. Воздух в комнате налился свинцом. Неужели наконец-то ливень? Предчувствия редко меня подводят. Может, это оттого, что я целыми днями ни с кем не общаюсь? Вокруг меня пустота. Только тихо течет время. Бесплодная жизнь. Хотя, возможно, именно она пробуждает некую бесплодную чувствительность?

Я смахнул крошки с чайного столика. Вытащил из пачки «Хайлайт» и, закурив, вытянулся на татами. Широко зевнул и, утирая внезапно выступившие слезы, бросил случайный взгляд на настенный календарь. Самый обычный, из тех, что банки пачками раздают клиентам под Новый год. Бесконечно скучный календарь. И все же я не мог отвести взгляд от унылой страницы. Конец мая. С этим связано что-то важное. Что-то, о чем я забыл. Приподнявшись на локте, я допил остывшее молоко. Ну конечно! Сколько же лет прошло? Не знаю, много ли в мире найдется мужчин, которые потеряли жену, едва справив тридцатилетие. Не знаю, многие ли из них по прошествии нескольких лет почти не помнят, как это произошло, но, кажется, я один из таких. Очередная годовщина смерти Эйко. Она умерла в мае, несколько лет назад. Не помню, какого числа. Наверное, уже пропустил.

Внезапно навалилась усталость. Вроде бы спал весь день, но усталость, словно стоячая вода, притаилась на донышке моего организма. Обычный праздный день и… неимоверная усталость. Почему бездействие неминуемо вызывает изнеможение? Не знаю. По опыту этих нескольких лет я понял, что удивляться здесь нечему.

Жизнь без всякого труда. Жизнь гладкая, словно кусок пластмассы. Или правильнее будет назвать ее самой обычной жизнью? Не знаю. Могу лишь сказать, что такие будни – не самый плохой способ проводить время, во всяком случае не хуже, чем любой другой. Я взял с полки видеокассету. У меня целая полка пластинок и видеофильмов. Старый джаз и черно-белое кино. На этот раз я выбрал фильм Уильяма Уайлера. Вставил кассету в магнитофон, пленка оказалась на середине. На экране в классическом темпе разворачивался сюжет, который я помнил наизусть.

Снова звонок. На этот раз не телефонный. Кто-то звонил в дверь. Я терялся в догадках, кого могло принести в такое время. Несколько лет назад это было обычным делом. Посетители тогда выглядели по-разному, но кое-что их объединяло – род занятий. Все они были профессионалами по взвинчиванию цен на землю. Однако и они куда-то исчезли. В один прекрасный день просто растаяли без следа.

Звонок раздался снова и на этот раз уже не умолкал. Кто-то настойчиво жал на кнопку. А вдруг это тот же тип, что недавно названивал по телефону? Так или иначе, у кого-то, видимо, есть ко мне дело.

Я нехотя поплелся к двери:

– Кто там?

В ответ раздался глухой голос:

– Полиция Цукидзи.

Некоторое время я раздумывал и наконец со вздохом взялся за ручку раздвижной двери. Старая деревянная створка с грохотом поехала в сторону. Открыть ее не так-то просто. Нужно знать секрет. Никому, кроме меня, не сладить с этой развалиной.

В проеме двери, открывшейся наполовину, раздался знакомый до тошноты бас:

– Значит, все-таки дома.

Дверь отъехала до конца, и я увидел, что на улице действительно дождь. Мелкий, как роса. Бесшумный. В пелене дождя в мокрой куртке стоял Мурабаяси. Как я и думал, никакой это был не полицейский. Передо мной стоял мой бывший начальник, еще с тех времен, когда у меня был начальник. Насколько я помню, раньше ему здесь бывать не приходилось. Странно, что он вообще знает этот адрес.

Он взглянул на меня:

– Почему не брал трубку?

– Ел. Стараюсь не подходить к телефону с набитым ртом.

Он усмехнулся:

– Не знал, что ты такой деликатный.

– Вы, между прочим, поставили меня в неловкое положение, выдавая себя за полицейского. Устроили настоящее потрясение для маленького человека и его скромной жизни. Если это шутка, то неудачная.

– Это кто тут маленький человек?! – воскликнул Мурабаяси. – Ты, похоже, совсем оторвался от реальности? По слухам, живешь тут независимо, эстетствуешь. Я уж думал, ты переехал.

– Эстетствую?! Уж не эту ли развалюху вы называете эстетством?

Он усмехнулся. Затем, не обращая внимания на ручейки, стекающие с промокшей насквозь куртки, осмотрелся по сторонам. Его детское любопытство выглядело особенно комично в сочетании с богатырским телосложением.

– Ну так на то они и слухи. И все же не ожидал, что на Гиндзе сохранились такие дома.

Да уж… Все удивляются, когда видят эти домишки, настоящие трущобы. Мало кто знает, что здесь, на Гиндзе, прямо на Иттёмэ, сохранилось несколько таких домов. Стоит среди них и мой, построенный сразу после войны. Вообще-то, это дом моих родителей, где они и прожили до конца своих дней. Наш крохотный двухэтажный домик, к югу от Сёва-дори, в пяти минутах ходьбы от отеля «Сэйё Гиндза», резко выделяется на фоне современного квартала своей ветхостью. Здесь я родился, вырос, затем на некоторое время уехал, чтобы пожить отдельно, но несколько лет назад вернулся. Это было в конце эпохи «мыльного пузыря». В те годы наш квартал отчаянно выживал, он и сейчас выживает. И Мурабаяси выживает, причем куда более целеустремленно, чем я. Слышал, он создал собственный бизнес и преуспел на ниве промышленного дизайна. Да еще как преуспел!

Мурабаяси покашлял и произнес:

– Кстати, несмотря на поздний час, рад увидеться после стольких лет. И незачем делать такое лицо.

– Какое «такое»?

– Ну, такое… будто я доставил тебе ужасные неудобства.

– Так и есть. Взгляните на часы. Да еще зуб разболелся.

– Вот как? Зуб, говоришь? Зуб – это плохо, – сказал он и добавил: – И все же я гость. К тому же я старше тебя. Да еще в некотором роде твой благодетель. Ну и как, красиво такого гостя держать под дождем?

Странная речь для человека, нагрянувшего с визитом в столь поздний час, и все же в его словах была доля истины. Он действительно был для меня благодетелем. На моей прежней работе, в дизайнерском бюро средней руки, где первое время я был мальчиком на побегушках, именно Мурабаяси, со свойственной ему ловкостью, выхлопотал мне место штатного сотрудника. Вероятно, сыграло роль то, что мы с ним окончили один художественный университет. В те годы, несмотря на разницу в возрасте, мы были довольно близки. Трудно сказать, в чем именно, но мы подходили друг другу. С тех пор минуло десять лет.

Я подвинулся, освобождая проход.

С самым естественным видом Мурабаяси проскользнул мимо, что было непросто с его комплекцией, и снова с любопытством огляделся. Наконец с болью в голосе он пробормотал:

– Да, обветшал домишко… А ведь это важное культурное достояние.

– Пятьдесят лет, как-никак. Практически ваш ровесник. Немудрено обветшать в таком возрасте.

Не замечая моего хамства, Мурабаяси шагнул в комнату, словно к себе домой. Старше меня на двенадцать лет и все такой же наглый.

На пороге он замер – видимо, опешил от царившего в комнате беспорядка, – затем перевел взгляд на меня:

– Куда можно сесть?

Я собрал раскиданные вокруг стола газеты.

– Извините, у меня нет напольных подушек.

Он хмыкнул и, скинув куртку, без тени смущения уселся на свободное пространство. Фирменный портфель и дорогой костюм разительно контрастировали с линялой и заворсившейся от времени поверхностью татами.

Некоторое время Мурабаяси крутил головой по сторонам, пока взгляд его не уперся в экран телевизора, который я опрометчиво забыл выключить.

– Хм, любишь видео? – Затем в его голосе засквозило удивление. – О-о, да ведь это же «Римские каникулы»! Смотришь такие фильмы?

На экране Одри Хепберн безрассудно мчалась на мопеде, уцепившись за Грегори Пека.

– Регулярно смотрю. А что, нельзя?

– Да нет, можно. Просто странно. Странно, что мужчина с таким характером так до сих пор и не вырос.

– С каким «таким» характером?

Он покачал головой:

– Тебе недоставало многих качеств. Сговорчивости. Умения приспосабливаться. Общительности. Да что там недоставало! Всего этого ты был лишен начисто. В тебе не было и крупицы любезности. Но главное, отсутствовало куда более важное качество – зрелость. Короче, ты был мальчишкой.

О, как же часто в прошлом мне приходилось выслушивать от него подобные речи. Однажды он даже назвал меня машиной без мотора. Что ж, не будь во мне столько таких вот врожденных изъянов, я не вел бы сейчас пустую жизнь в самом сердце большого города.

Глядя на экран, Мурабаяси тихо проговорил:

– Значит, по-прежнему бежишь от реальности? Вот они, пережитки детства, – затем, словно очнувшись, добавил: – А ведь неплох. Совсем неплох.

– О ком это вы?

– Да так, о фильме. Ведь чистой воды фантазия. Ты не находишь? Пусть немногословная, но богатая фантазия. И ведь были такие времена. Да… Это совершенное, словно мечта, кино могло родиться только в старые добрые времена.

Может, и так. Старые мечты. Мир ушедших грез. Не знаю, что заставляет меня ежедневно смотреть такие фильмы. Возможно, Мурабаяси прав и я застрял в детстве. Не знаю. Я молча переводил взгляд с лица Мурабаяси на экран. Кажется, во время сцены, где героиню тащит полиция, его губы едва заметно дрогнули. Мне ни разу не случалось видеть у него этого выражения, когда мы работали вместе.

Наконец его взгляд переместился с Одри Хепберн на меня.

– Кстати, не хочешь вернуться к прежней работе?

Я помотал головой.

– Вот как? Популярный дизайнер, лауреат премии JADA, заперся в своей скорлупе, чтобы скоротать остаток дней. И это при том, что ему нет еще и сорока.

Когда-то я наслушался подобных речей до оскомины. Премия JADA… Десять лет назад я получил Гран-при от Японской ассоциации арт-директоров, высшую награду в области промышленного дизайна. Не знаю, как сейчас, но на тот момент я был самым молодым лауреатом.

– Вы меня поучаете? Или критикуете?

– Да нет, просто размышляю вслух.

– Вот оно что? Мне-то, конечно, все равно, но неужели вы пожаловали в столь поздний час, просто чтобы поразмышлять вслух?

Казалось, он не обратил на мои слова никакого внимания.

– Послушай, Акияма, сколько мы не виделись?

– Не помню. Вы не ответили на мой вопрос.

В эту минуту я понял, что Мурабаяси колеблется.

– Я вот что… по правде говоря… я хотел с тобой посоветоваться.

– Хм, редкое явление. Наконец-то тоже стали жертвой экономической депрессии?

– Да нет, с работой полный порядок. Даже в эти тяжкие времена. Однако «полный порядок» и «монотонность» – несколько разные вещи, я прав?

Он ничуть не изменился.

– Если речь пойдет о деньгах, то вы не по адресу.

– Не такой уж я дурак, чтобы обращаться к тебе с этим. – Он с улыбкой склонил голову. – Все верно, речь пойдет именно о деньгах. Только не в том смысле, в каком ты подумал, а наоборот.

– Наоборот?!

– Да, наоборот. Собственно, речь пойдет о том, чтобы избавиться от денег. И вот тут мне понадобится твоя помощь.

– Избавиться от денег?!

– Да.

– И какова сумма?

– Пять миллионов.

– Хм, пять миллионов иен. Вы попались с липовыми банкнотами? Говорят, сейчас полно фальшивых стодолларовых купюр.

Мурабаяси усмехнулся:

– Криминал тут ни при чем. Напротив, деньги достались мне по решению властей, окружного суда. Ну… что-то вроде компенсации. Никак не пойму, как вершится правосудие в этой стране.

С этими словами он запустил руку в портфель и стал выкладывать из него деньги. Пять толстеньких пачек рядком улеглись на чайном столике.

Это больше, чем все, что осталось от моих сбережений. В наши дни банковский процент близок к нулю. Остаток на моем счете неуклонно сокращается. В лучшем случае его хватит года на три, а то и меньше. Короче, сумму, лежавшую сейчас передо мной, никак нельзя было назвать скромной.

Мурабаяси холодно произнес:

– Я хочу от них избавиться.

Я взглянул на него. У него был такой вид, будто он раздумывал, куда бы лучше выбросить крупногабаритный мусор.

– Вообще-то, я не привык к такого рода беседам.

– А если бы привык, то, наверно, не стал бы отнекиваться.

– Возможно. Но почему с таким странным предложением вы пришли именно ко мне?

– Ну… предложение и правда довольно странное. Поди найди недоумка, который станет всерьез выслушивать такое. У меня есть лишь один знакомый чудак – ты. Вот я и пришел к тебе.

– Вот оно что? Значит, нашли мальчишку-недоумка? Может, я и правда такой, как вы говорите. И все же мне кажется, что, если приходишь к кому-то с просьбой, разговаривать следует несколько в ином тоне.

– Могу лишь повторить то, что уже сказал о твоем характере.

Послышался шорох, я оглянулся. Сквозь проем в раздвижной стенке в кухне я увидел вторую «хозяйку» этого дома. Выбралась из тени рукомойника и замерла, пристально глядя на меня. Кажется, опять поправилась. Не удивлюсь, если она питается куда калорийнее меня.

Попросив подождать, я поднялся. Смел крошки с чайного столика и бросил ей. Некоторое время она выжидающе смотрела на меня. Затем выскочила, схватила еду и с писком скрылась в тени.

Мурабаяси забеспокоился:

– Что случилось? Что там?

– «Соседку» покормил.

– Соседку?!

– Мышь. Последнее время частенько наведывается. Имени я ей пока не дал, но…

В ответ он лишь вздохнул.

Раз уж пришлось встать, я заодно приоткрыл окно. Слишком душно для этого времени года. Рубашка липнет к телу. В комнату ворвались автомобильный гул с Сёва-дори и напоенный дождем тяжелый майский воздух.

– Послушай, Акияма, хочу вернуться к нашему разговору.

Продолжая стоять, я ответил:

– Да. Кажется, мы говорили о деньгах, от которых нужно избавиться. Но почему вы сразу не спросили?

– Не спросил о чем?

– Не спросили, почему меня не интересует причина, по которой вы решили избавиться от этих денег?

– Потому что хорошо тебя знаю. Тебе ведь и правда нет дела до причины. Ты всегда отличался полным отсутствием интереса к такого рода вещам. Удивительная черта! Я ведь уже говорил. Любой другой на твоем месте, глядя на эти деньги, предложил бы выбросить их ему в карман, раз уж все равно выбрасывать. Уверен, сто человек из ста сказали бы именно так. Но ты не из их числа.

В задумчивости я снова уселся на пол.

– Раз уж все равно выбрасывать, то почему бы не сделать анонимное пожертвование Красному Кресту? Что-то не припомню, чтобы вы хоть раз послужили на благо общества. Может, это ваш единственный шанс?

– Я думал о таком варианте. Но это неэтично по отношению к Красному Кресту. Такие уж это деньги.

– Деньги не пахнут.

– Еще как пахнут.

Я снова задумался. Его слова не лишены смысла.

– Тогда, может, просто сложить их в мешок для мусора? Тут главное не ошибиться – выбрать день, когда забирают тот мусор, что будут жечь.

– Неэтично по отношению к сборщикам мусора.

– Хм, не знал, что вы такой деликатный. Ну, тогда как насчет шредера? Машинке-то все равно.

– У нас сейчас как раз шредер сломался. А у тебя его и не было, верно?

– На кой он мне? У меня из бумажек – только газеты да туалетная бумага.

– Да уж… – Он снова усмехнулся. – Я долго думал. Действительно, существует множество способов избавиться от денег. Например, сжечь. Это, пожалуй, было бы неэтично только по отношению к министерству финансов. Но мне хотелось выбрать какой-нибудь более дикий способ. Такие уж это деньги. Тебе не кажется, что в вопросе выбрасывания денег должны существовать определенные стандарты и методы?

Методология выбрасывания денег. Об этом мне как-то не приходилось задумываться, и я промолчал. Между тем он с серьезным видом продолжал:

– Эти деньги были переведены на мой счет сегодня. С того самого момента, как я снял их перед закрытием отделения, я непрерывно размышлял, – Мурабаяси взглянул мне в глаза, – и решил, что теперь дело за тобой.

– В каком смысле?

– При всем обилии недостатков у тебя есть два великих таланта. Один – это… в общем, его мы сейчас касаться не будем. А второй просто уникальный.

– Уникальный?

– Я имею в виду азартные игры, – промолвил Мурабаяси.

Меня охватила тревога. Когда мы еще работали вместе, я пару раз перекидывался с коллегами в покер и в кости – в те времена я еще хоть как-то старался поддерживать контакт с окружающим миром. Так вот, тогда я почти не проигрывал. Если быть до конца честным, то не проиграл ни разу. Казалось, я насквозь видел цифры на игральных картах и значки на костях. Видел со всей отчетливостью. Или чувствовал. Что это было? Стоило мне несколько раз опрометчиво выиграть, как тут же пошла молва о моих феноменальных способностях. Моментально появились желающие испытать мой дар на скачках и в других азартных играх. Трудно предположить, каков мог бы быть результат, прими я тогда их предложения. Не думаю, что я обладал нужными качествами. В игре мне всего лишь удавалось заглянуть на шаг вперед. Сила моя была крошечной, но и ее наверняка хватило бы, чтобы натворить дел. Эти способности доставляли мне немало хлопот. Несколько раз я даже специально проиграл, а в один прекрасный день бросил игры совсем. В какой-то момент я просто проникся к ним отвращением. Какой смысл играть, если заранее знаешь результат и запросто контролируешь процесс?

Позднее, после присуждения мне премии JADA, я открыл свое дело. Женился на Эйко, переехал в небоскреб «Митака» и начал строить собственную жизнь. Обзавелся офисом в районе Иидабаси, пусть крошечным, зато своим. Вскоре после моего ухода из бюро ушел и Мурабаяси. Ассистента у меня не было. В принципе, порог моего офиса обивали множество молодых людей, готовых работать даже задаром, но я всем отказал и пахал в одиночку словно проклятый. Мне удалось свести общение с миром к минимуму: я контактировал лишь с несколькими копирайтерами и планнерами. То были дико напряженные дни. Теперь они в далеком прошлом.

– Если человеку с таким даром, как у меня, дать денег, то он от них не то что не избавится, но еще и вернет сторицей. Конечно, при условии, что я действительно обладаю такими способностями.

– Риск, что деньги вернутся сторицей, действительно существует. Однако если человек стопроцентно выигрывает в азартных играх, значит, ему ничего не стоит и специально проиграть. У тебя был необычайный дар. Дар предвидения. И я знаю, что несколько раз ты проигрывал намеренно.

Я изумленно взглянул на него. В его глазах мелькнуло знакомое лукавство. Выходит, Мурабаяси знал правду, но ни словом не обмолвился об этом. До сих пор он ни разу не заводил со мной таких разговоров.

– Азартные игры такая штука, что, если долго ставить, обязательно появится шанс выиграть. Вероятность проигрыша и выигрыша одинакова. Надо просто ждать.

– Так-то оно так. Только мне нужно быстро и наверняка избавиться от этих денег. Выбросить как можно скорее. Не позднее завтрашнего утра. Утренним рейсом я лечу по делам в Италию. Вот специально пришел к тебе сегодня.

– Роскошное предложение, просто нет слов. Только что-то я о таком ни разу не слышал.

Он рассмеялся:

– Я и сам не слышал. Да и никто, наверно, не слышал.

– И какую же игру вы выбрали, чтобы избавиться от денег?

– Баккара, – ответил он, – в ней самые крупные ставки. Пошли на Акасаку. Там есть подпольное казино. И даже не одно, у них там большая конкуренция.

– Я отказываюсь.

– Но почему? Из-за того, что это нелегально?

– Нет. Во-первых, я не знаю правил игры в баккара. Во-вторых, неохота в такое время никуда идти. В-третьих, даже если допустить, что у меня есть нужные способности, мне совсем не хочется становиться орудием в чужих руках.

Мурабаяси повертел в руках пульт от телевизора.

– Ах вот оно что! Тогда слушай. Во-первых, правила игры в баккара элементарны. Представь, что играешь в «Угадайку». Я объясню. Во-вторых, разве по ночам ты иногда не прогуливаешься по Гиндзе? Тебя видели. Какая разница, Гиндза или Акасака, – и тот и другой одинаково оживленные районы, не так ли?

Наконец-то я понял, откуда Мурабаяси так хорошо осведомлен о моей нынешней жизни. Меня видел Иноуэ, директор нашего бюро «Кёби Кикаку», где мы оба раньше работали. Несколько месяцев назад мы случайно столкнулись с Иноуэ ночью на улице. Перекинулись парой фраз, я упомянул о последних событиях своей жизни. Рассказал, что вернулся на Гиндзу, в родительский дом. Если мое личное дело до сих пор лежит в конторе, то этот адрес Мурабаяси мог узнать только от Иноуэ.

Между тем Мурабаяси продолжал:

– Ну а насчет в-третьих… – Тут он выдержал небольшую паузу и произнес всего два слова: – Прошу тебя… – и склонился в легком поклоне.

Я в изумлении уставился на него. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь я услышу от Мурабаяси нечто подобное? Или увижу, как он склоняет передо мной голову? Это никак не вязалось с его надменным, заносчивым нравом. А он постарел. Подумать только, этот мужчина, чей чуть дребезжащий, словно надтреснутый колокол, сердитый голос когда-то разносился над огромным офисом, постарел.

Я взглянул на часы. Половина третьего ночи. Еще один день моей бесполезной жизни внезапно обернулся бесполезной и странной историей. Я снова взглянул на Мурабаяси. Написанное сейчас на его лице недовольство подходило ему куда больше.

Зуб заныл с удвоенной силой. Где-то нарушилось зыбкое равновесие. В виске что-то потрескивало. Словно лопалась яичная скорлупа в кипящей воде. Наверное, это все зуб.

Словно со стороны я услышал собственный голос:

– До которого часа работают казино на Акасаке?

– Везде открыто до утра.

– Я не могу гарантировать, что точно проиграю. Но компанию составлю. Мне безразлично, каков будет результат – исчезнут деньги или приумножатся. Меня не интересует их путь.

– По рукам, – ответил он.

В такси Мурабаяси объяснил правила игры в баккара. Они действительно показались мне несложными. Ставить можно на одну из двух позиций: на «игрока» или на «банкира». Услышав эти названия, я заметил, что игра напоминает гольф.

– Точно, – согласился он, – только денежные потоки движутся быстрее, чем в гольфе. Играешь в гольф?

Я покачал головой:

– Вы упомянули суд. Азартные игры не самый подходящий способ исполнить судебное решение, не так ли?

Он красноречиво кивнул на водителя:

– Потом расскажу. Это запутанная история.

Некоторое время мы оба молчали. Боковое стекло было мутным от дождя. Мелкие капли тонкими хвостатыми струйками убегали назад. Лениво наблюдая за их нескончаемым бегом, Мурабаяси пробормотал себе под нос:

– Вот и вчера лило как из ведра. Неужели начался сезон дождей?

– Трудно сказать. Вроде рановато.

Когда мы подъехали к перекрестку Санносита и остановились на красный сигнал светофора, он неожиданно произнес:

– Надо же, только что вспомнил.

– Что?

– Твоя жена умерла как раз перед началом сезона дождей. Выходит, именно в это время?

Я и забыл, что он тоже присутствовал на тех унылых похоронах. Кажется, это была наша с ним последняя встреча. Воспоминания были мутными, как боковое стекло рядом с Мурабаяси. Впереди засияли неоновые огни.

– Не знаю. Уже не помню.