– Ну ты даешь! Кто-то нагло вторгается в твою частную жизнь, ты ловишь его за руку и спокойно возвращаешься восвояси.

Я рассказывал Мари о своей вылазке, а она распекала меня, словно строгая начальница недотепу-подчиненного. Я предполагал нечто подобное. Мне едва ли удалось воспроизвести во всех подробностях наше общение с юным шпионом. Будь он на моем месте, думаю, из его описания получилась бы настоящая жесть. Может, стоило набраться наглости и захватить баночку пива из его холодильника?

– Это трудно объяснить, но, кажется, я его понимаю.

Она вздохнула:

– Ребенок и тот бы лучше справился.

– Позволь напомнить, что совсем недавно ты вообще не хотела меня туда отпускать. Теперь мы хотя бы убедились в том, что слежка действительно ведется.

– Но ведь каждый твой шаг и вздох и впредь будут известны нашему менеджеру.

– Этот парень, курьер, был со мной предельно откровенен. Если уж слежки все равно не избежать, то лучше наладить с ним отношения. Харада, кажется, тоже не против.

Она склонила голову:

– То-то и подозрительно. С чего бы ему так себя вести?

– Думаю, он пытается меня направить.

– Направить?!

– Если рассматривать все события последних дней именно с этой точки зрения, многое объясняется. Возможно, он в чем-то не до конца уверен или готовит плацдарм для неких действий.

– Тогда при чем здесь Нисина? Харада всего лишь его глаза и уши. Это только кажется, что он действует самостоятельно, – на самом деле он и шагу не ступит без старика. Предлагая мне работу, он сразу заявил, что выполняет волю босса.

– Пожалуй, ты права. К тому же Нисина немолод. – Я тут же вспомнил его сверкающие сталью глаза. – Кстати, сколько ему лет?

Она покачала головой:

– Точно не знаю, но не меньше семидесяти.

Я задумался. Мари, похоже, тоже погрузилась в собственные мысли, но вскоре вскинула на меня взгляд:

– Кстати, а кто такой Номер Третий и где он сейчас?

– Не знаю, но он явно не в приятельских отношениях с Нисиной. Может, он заодно с тем, кто на Нисину покушался. Не удивлюсь, если это так, с такой-то внешностью. Но стрелял явно не он. Ты говорила, стрелявший напоминал клерка, а у этого совсем другой типаж. Думаю, он вернулся в машину.

– Как считаешь, он действует по чьему-то приказу?

– Скорее всего. Хоть я и плохо его рассмотрел, он явно не похож на человека, способного мыслить самостоятельно. Небось сидит сейчас злой и голодный, – сказал я и тут же опомнился: – А ты сама-то, кстати, обедала?

Она помотала головой:

– Я тоже голодная. Кстати, в кухне у тебя хоть шаром покати. В холодильнике одно молоко. Как ты вообще живешь?

– А полуфабрикаты на что? Всегда в продаже в круглосуточном магазине. Думаю, они запросто могли бы стать одним из символов нашей эпохи. Полуфабрикаты, готовые поддерживать жизнь на земле двадцать четыре часа в сутки.

– Ага, вот только жизнью это не назовешь.

– Наш друг курьер тоже прочел мне проповедь о том, что неправильное питание уводит меня с пути истинного.

– Тут я готова с ним согласиться. Так что с едой? Даже не думай предлагать мне полуфабрикаты из круглосуточного магазина. Лучше уж самим приготовить – дешевле выйдет. Скажем, потушить овощи и сварить рис.

Поблизости не было ни одного супермаркета. Только несколько старинных продуктовых магазинов, но и те уже закрыты. К тому же у меня отсутствовала кухонная утварь, и заводить ее я не собирался.

– Иногда приятно перекусить в каком-нибудь ресторанчике. Роскошный пир в отеле на сей раз не обещаю, но…

– Но это будут не пончики?

– Это будут не пончики.

Словно делая огромное одолжение, она спросила:

– Куда пойдем?

– В квартале отсюда, на той стороне Гиндзы, в Синтомитё полно ресторанчиков и забегаловок, где питаются клерки.

– А что будем делать с твоими преследователями?

– Если они увяжутся за нами, тем лучше – будет случай повнимательнее их рассмотреть.

Выйдя на улицу, мы увидели, что окно квартиры напротив заметно преобразилось. Шторы были отдернуты, в комнате горел свет. Курьер, облокотившись на подоконник и подперев щеку, беззастенчиво нас разглядывал. Вероятно, этап закулисных игр закончился. Что ж, разумное решение. Внезапно он расплылся в белозубой улыбке. Я украдкой взглянул на Мари – та показывала ему язык. О-хо-хо. Может, я участвую в пьесе абсурда? За что мне это все? Тихие, спокойные дни, гладкая пластмассовая жизнь, вернетесь ли вы когда-нибудь? Или потеряны безвозвратно?

Мы обогнули парковку. Делая вид, что увлечена разговором со мной, Мари искоса наблюдала. Когда мы дошли до светофора, позади раздался уже знакомый глухой стук закрывающейся дверцы. На этот раз Сёва-дори осталась у нас за спиной. Мари тихонько сообщила мне, что сейчас на парковке стоит на три машины больше, чем днем. По ее мнению, наблюдение велось из неброского серого универсала.

– Это потрясающе.

– Что именно?

– Твоя наблюдательность.

– Просто ты невнимательный.

Так мы и шли. Вдоль тротуара тянулась металлическая сетка. С внутренней стороны к ней почти вплотную прилегала стена. Выбеленное ветром и снегом и впитавшее городскую пыль бетонное здание выглядело необитаемым. В узком промежутке между стеной и металлической сеткой торчало несколько чахлых деревьев. Оживление многолюдного квартала, казалось, совершенно не затронуло огромного заброшенного строения. Настоящая черная дыра в самом сердце столицы.

Мари с подозрением спросила:

– Что это за место?

– Начальная школа, – ответил я, – вернее, бывшая школа. Из-за малого количества учеников три года назад ее объединили с другой школой, неподалеку. Дети ушли туда. Что ж, обычное дело для столицы. Когда-то я здесь учился.

Мари остановилась перед большим белым щитом, оповещавшим о начале строительных работ. Похоже, она совершенно перестала замечать нашего соглядатая.

– Застройщик – одна из столичных корпораций – будет строить корпоративное жилье. Здесь написано, что работы начнутся в декабре.

– Ясно.

Мы продолжили путь.

– Ты, кстати, что хочешь на ужин?

– Мне все равно.

Мы забрели в китайский ресторанчик. Я был здесь впервые. Аккуратные столики, небольшое помещение. Место выбирала Мари.

– Видишь кафе напротив? Думаю, наблюдатель направится туда. Вряд ли он рискнет зайти в один ресторан с нами – слишком мало места. Значит, мы сможем спокойно поговорить и заодно прекрасно его рассмотрим.

Так и вышло. Мужчина занял столик у окна в кафе напротив и был виден через стекло как на ладони. Его пышная шевелюра, именно такая, как ее описал Сато, подрагивала, когда он поворачивал голову и смотрел в нашу сторону.

Мари тоже взглянула на него, отметив, что его внешность и манеры действительно мгновенно выдают род его занятий. После этого она, похоже, окончательно потеряла к нему интерес. Не глядя на меня, она долго изучала меню и наконец заказала бокал пива и жареную лапшу. Я выбрал свинину в кисло-сладком соусе.

Пока мы ждали наш заказ, она спросила:

– Послушай, а ты хорошо дерешься?

– Почему ты спрашиваешь?

– Парни вроде него, с одной извилиной в голове, чуть что, лезут в драку. На обратном пути он может к нам привязаться.

– Вряд ли. Думаешь, может?

– Думаю, что нет. Но мы должны предусмотреть все варианты, в том числе и вероятность конфликта.

Если дойдет до драки, я потерплю позорное поражение. Всегда был слабаком. В школе самый низкий балл у меня был по физкультуре. Когда устраивались кроссы, я обычно прибегал последним. Да и сейчас я совершенно не занимаюсь спортом.

Мари молча окинула меня странным взглядом. Трудно сказать, что она при этом думала, но я вряд ли получил в ее глазах положительную оценку.

Осушив первый бокал практически залпом и тут же заказав второй, она неожиданно сказала:

– Ты говорил, что твоя жена работала в художественном музее.

Я кивнул.

– В каком?

– В музее Китаути. Он не совсем частный, им управляет финансовое юридическое лицо, Фонд искусств Китаути. Почти три тысячи квадратных метров, довольно много для негосударственного музея. Жена говорила, у них в штате тридцать сотрудников.

– Она была очень увлечена работой?

– Почему ты спрашиваешь?

– На втором этаже много книг. В основном по искусству, в том числе и на иностранных языках. Можно потом почитать?

– Можно, только там, кажется, в основном на французском.

– Ну уж по-французски-то я читать умею. А ты разве нет?

Я покачал головой, и снова у нее появилось это странное выражение. Похоже, я в ее глазах пал еще ниже.

– Кстати, а когда ты бросила университет?

Она тихо пробормотала:

– После того, как один дурак средних лет приперся ко мне на работу… Совсем недавно.

Я не нашелся что ответить. К счастью, в этот момент принесли мою свинину в кисло-сладком соусе.

На обратном пути преследователь шел за нами буквально по пятам до самого дома. Обошлось без эксцессов. Кажется, он вернулся в машину. Наверное, станет дожидаться сменщика.

Сато по-прежнему стоял у окна, на этот раз что-то держа в руках. Я присмотрелся – это была книга. Вероятно, Чжуан-цзы. Да уж, трудно представить более подходящее чтиво в подобных условиях. Заметив нас, он с улыбкой помахал рукой. Я помахал в ответ, но тут же услышал исполненный упрека голос:

– О чем ты только думаешь, дурень?

Когда мы вошли в дом, на часах было уже девять.

– Так… – пробормотал я и огляделся по сторонам. Мари стояла поодаль, скрестив на груди руки, ждала моего решения. – Можешь занять второй этаж. В стенном шкафу есть матрас. Женской пижамы у меня нет, можешь взять мою футболку. Она там же, в шкафу. Второй этаж на это время будет твоей личной территорией. Только…

– Только – что?

– Я хочу, чтобы за пару дней ты нашла квартиру или сняла комнату. Готов выступить твоим поручителем.

– Понятно. Так и сделаю, – сказала она. – Кстати, ты используешь только первый этаж, а второй что же, хочешь превратить в мертвую зону?

– Тому, кто ведет одинокую жизнь, не обойтись без мертвой зоны. Помнится, еще в начальной школе нам рассказывали, что даже шестерне для движения нужен зазор.

Она смотрела на меня, видимо подбирая слова. Наконец промолвила:

– Еще только девять часов. Мы могли бы обсудить сложившуюся ситуацию.

– Сегодня у меня день Бергман. Каждый день я смотрю по два фильма, а в конце месяца устраиваю день Бергман, – такова традиция. Сегодня очередь «Касабланки» и «Газового света».

Она едва заметно улыбнулась:

– Что ж, не буду мешать. Традиции надо уважать. Я пока почитаю на втором этаже. Как закончишь, зови, если будет настроение.

Я кивнул. Лестница заскрипела под ее шагами. Такая уж это лестница – как ни осторожничай, обязательно будет скрипеть на всю квартиру.

Я давно не смотрел «Газовый свет». Обычно этот дурацкий и неудачный фильм вызывал во мне невыразимую жалость к Бергман. Взять хотя бы ее жениха, Шарля Буайе, – малоподходящая роль напрочь лишила его очарования. После фильма я, как обычно, посмотрел спортивные новости. Итиро выиграл всухую. Четвертая победа «Орикса» подряд. Затем я поднялся и поставил кастрюлю на огонь. Ожидая, пока закипит молоко, вновь заметил у ног «соседку».

– Послушай, – обратился я к ней, – не вздумай взобраться на второй этаж, иначе наш обман откроется. Учти, еще раз попадешься ей на глаза – еды тебе больше не видать.

Мышь некоторое время неподвижно смотрела на меня, а затем, быстро прошмыгнув под ногами, скрылась из глаз. Трудно сказать, дошел ли до нее смысл моей просьбы.

Держа в одной руке чашку, я поставил кассету с «Касабланкой». Я видел этот фильм раз двадцать. На экране был ночной бар. Тот самый эпизод, где Хамфри Богарт стоит за спиной молодого мужчины, отчаянно проигрывающего в рулетку. Там, где его молодая жена просит посодействовать в получении виз на выезд из Касабланки. «Двадцать два», – шепчет Богарт и подмигивает крупье. Шарик моментально ложится на двадцать два. «Поставьте еще раз», – шепчет Богарт. Снова двадцать два. Именно после этой сцены весь мир узнал, что профессионалам под силу контролировать ход азартных игр. Начальник полицейского управления, положивший глаз на жену неудачливого игрока, упрекает Богарта, а тот отвечает ему, что то была его «ода любви».

Игра. Мысль об этом моментально отвлекла меня от происходящего на экране. Ситуация, в которой я оказался, подразумевает какую-то ставку. Похоже, мне не удастся больше сосредоточиться на фильме. В этот момент снова раздался скрип ступеней.

Я оглянулся. Передо мной стояла Мари в одной футболке, моей между прочим, из-под которой нагло торчали длинные голые ноги. Она уселась передо мной, скрестив их. Смелая поза. Футболка едва прикрывала белье.

Мельком взглянув на нее, я попросил:

– Будь добра, прими менее соблазнительную позу.

Она тут же надулась:

– Футболку велел надеть ты. Насчет штанов указаний не было. К тому же на работе мне приходится принимать куда более соблазнительные позы. Хочешь, покажу?

– Здесь тебе не на работе. Платить никто не будет.

Я тут же раскаялся в своих словах, но было поздно. Ее явно задел мой тон, она обиженно отвернулась.

Я высоко поднял чашку с молоком:

– За твои глаза…

Кажется, эта банальная реплика возымела эффект. Она повернулась ко мне и удивленно спросила:

– Это что?

– Самая распространенная фраза в кино. Ты что, не смотрела «Касабланку»?

– К чему мне смотреть какое-то черно-белое старье? Это в наше-то время. Ты случайно эпохой не ошибся?

– Вот, значит, как? Молодому поколению не нравится Бергман?

– А тебе, значит, Бергман ближе, чем твои соблазнительные современницы?

– Ближе. Значительно ближе.

– Неужели она так хороша?

Я кивнул:

– Ты могла бы с ней потягаться. Но есть еще одна. Ты после нее.

– Кто такая?

– Одри Хепберн.

– Но они ведь все давно умерли, – надменно заметила она. – Что же ты, давай вспомни еще одну покойницу.

Я промолчал, и она добавила:

– К тому же в ее книге есть кое-какие пометки, которые меня очень обеспокоили. Поэтому я и спустилась.

– Пометки?

– Ты что, не открывал книг своей жены?

– Почти не открывал.

С тех самых пор, как занялся дизайном, я почти перестал читать книги по искусству. Мне хватало рассказов Эйко. Она была не просто увлечена работой, а обладала настоящим профессиональным чутьем. Мне нравилось слушать ее рассказы, обретавшие все большую глубину по мере расширения ее познаний. Нравилось слушать ее суждения о каком-нибудь художнике, чью выставку они планировали провести в музее. Часто, держа в одной руке книгу, она читала мне импровизированные лекции. После ее смерти я утратил к этой теме всякий интерес. История искусств и теория живописи стали для меня чем-то невыразимо далеким. С тех пор я ни разу не открывал ее книг. В том числе и потому, что многие из них были на иностранных языках, и я при всем желании не смог бы их прочесть. Вот только избавиться от них не поднималась рука.

Мари вырвала меня из воспоминаний, протянув толстую книгу:

– Ван Гог.

Ван Гог. При этом имени меня захлестнула новая волна воспоминаний.

Именно так его имя произносила Эйко. Японцы, и я не исключение, обычно называют этого художника Гогом, без приставки «ван». Каждый раз она поправляла меня:

– Отрывать приставку «ван» от фамилии Гог – непростительная ошибка. Раньше я и сама не знала, но оба эти слова – Ван Гог – образуют фамилию. Так же как «да» у Леонардо да Винчи, приставка «ван» указывает на принадлежность к роду, и ты никогда не увидишь, чтобы в иностранных источниках его называли Гогом. Несмотря на то что в Японии о нем издана уйма книг, многие до сих пор ошибочно сокращают его имя. Думаю, всему виной «Письма Гога» Хидэо Кобаяси. Интересно, сознательно он его так назвал или по незнанию?

Снова поток моих воспоминаний был прерван голосом Мари:

– Твоей жене нравился этот художник, верно? Там наверху много книг о нем.

Я поднял глаза:

– Нравился. Еще в школе она только и говорила что о Ван Гоге. Это, кажется, его биография. – Я указал на книгу у нее в руках.

– Сборник писем, – поправила Мари, – третий том полного собрания писем Ван Гога французского издания Галлимара и Грассэ. Довольно старое издание. Именно в этом томе я обнаружила пометки.

– И что там написано?

Она отыскала нужную страницу и протянула мне книгу.

Несколько строк шариковой ручкой латинскими буквами, но не по-английски. Я вопросительно взглянул на нее:

– Французский?

Она кивнула.

– Переведешь? Заодно расскажи, о чем идет речь на странице, где ты их обнаружила.

Она медленно, сбиваясь и делая длинные паузы, перевела содержание пометок. Получилась одна короткая фраза. Затем перешла к письму Ван Гога. Я хорошо помнил это письмо. Письма в переводе – единственное, что я прочитал из всех принадлежавших Эйко книг.

Я почувствовал, как зуб снова пронзила злая боль. Боль была другой, не такой, как вчера вечером. Я даже не успел ее толком почувствовать, как она уже ушла. Мелькнула и исчезла, словно тень вспугнутой птицы. Одновременно я будто услышал тихий шорох. Так бывает, когда одинокий лист срывается с ветки и бесшумно планирует на землю. Одну за другой я вспоминал истории о Ван Гоге, которые рассказывала мне Эйко. Сизая дымка, окутывавшая воспоминания, понемногу таяла.

Я тихо пробормотал:

– Возможно, это то самое.

– Что?

– То, что они ищут. Ты открыла еще одну карту.

– Это как-то связано с игрой, о которой ты говорил?

– Да. И если я прав, то твой миллион иен – это просто смешная сумма.

– Что это значит?

– Да ничего не значит. Мы привыкли, что ставка в игре – это деньги, но так бывает далеко не всегда. Вспомни хотя бы нелепые дуэли за поруганную честь или оскорбленную гордость, когда ставкой выступала сама жизнь. Время таких игр прошло, и наш случай не исключение, однако если эту ставку перевести на деньги, получится несколько миллиардов. Вот какая игра нас ждет.

Она снова взглянула на меня:

– Несколько миллиардов?

– Может быть, более десяти миллиардов иен. Прочти еще раз, пожалуйста.

На этот раз она перевела складно:

– «Нашла. Наконец-то я добралась. Подсолнухи. Восьмые арльские „Подсолнухи“».

Я отхлебнул молока.

– Если мое предположение окажется верным, это станет настоящей сенсацией в мировых художественных кругах. История будет переписана заново, а в мире родится еще одна легенда.