Кажется, я уснул. А может, просто выпал из реальности, заплутав в лабиринтах собственной памяти. Приоткрыв глаза, я понял, что лежу в полумраке, свернувшись, словно креветка. На часах было около полудня.

Не меняя позы, я обернулся к двери, но увидел на ее месте лишь яркое световое пятно. В открытый дверной проем падал длинный сноп света. Все еще плохо соображая, я поднялся и, тяжело ступая, поплелся к выходу.

Я постоял в проеме, привыкая к яркому солнцу. В голове постепенно прояснилось. Пусть мой дом – настоящая развалина, но так оставлять нельзя. Вместе с ясностью рассудка ко мне вернулся здравый смысл. Открытый проем может привлечь ненужное внимание или вызвать недовольство и навлечь на мою голову неприятности. Надо что-нибудь придумать. Фанера – это не выход. К тому же я что-то не припомню поблизости ни одного магазина, где ее можно было бы купить. Немного поразмыслив, я отыскал в шкафу старое одеяло и закрепил его край над дверным проемом. Теперь в комнату не проникал свет. Я вышел на улицу и оглядел дом снаружи. Новая «дверь» являла собой изящное зрелище и напоминала вход в палатку кочевников. Я вздохнул. Если так пойдет и дальше, скоро мое жилище утратит последние признаки цивилизации.

Я вернулся в комнату. Чем бы заняться? В такие моменты мой выбор по части убогости мог конкурировать с меню фаст-фуда. Окинув взглядом полку с видеокассетами и пластинками, я выбрал джаз. «Bird Symbols» Чарли Паркера. Мой проигрыватель давно перешел в разряд антиквариата, как и другие вещи, оставшиеся после смерти отца. Я установил иглу на пластинку и снова лег. Помехи, сопровождавшие знакомые аккорды, со временем превратились в их неотъемлемую часть. Как всегда, первые же ноты альт-саксофона Паркера навеяли видение далекого пейзажа. Затем звуки «A Night In Tunisia» раздвинули пространство до самого горизонта, открывая горные цепи и усыпанный звездами небосклон. Казалось, я чувствую дуновение ветра, слышу далекие голоса диких животных. Наконец от музыки Майлза Дэвиса меня потянуло в сон. Сознание вновь замутилось.

Откуда-то издалека доносился голос. Голос звал меня по имени. Я поднял голову. Оказывается, игла проигрывателя давно вернулась в исходное положение.

Обернувшись на голос, я увидел парня, который заглядывал в комнату из-под края одеяла. Это был мальчишка-курьер, доставлявший газеты. Один из немногих людей, которые составляли мой круг общения. Выходит, сейчас больше трех часов. Долго же я спал.

Сонно мотая головой, я дошел до дверного проема. Парень с обесцвеченными волосами и серьгой в ухе протянул мне газеты. Придерживая одеяло, он весело спросил:

– Что с дверью?

Все еще не до конца проснувшись, я ответил:

– Да так, захотелось перемен.

– А что, клево.

– Неужели правда клево?

– Ага, правда. Как будто на пикнике. Жесть. Мне нравится.

– Неужели жесть? – Тут я вспомнил, что хотел спросить: – Кстати, а утреннюю почту тоже ты доставляешь?

– Ага. А что, сегодня ее не было?

– Была. Во сколько ты разносишь утренний выпуск?

– Часов в пять. Что-то не так?

– Сегодня утром, когда ты приходил сюда, моя дверь выглядела как обычно?

– Ага-а. Совершенно обычно. Я, как всегда, положил утренние газеты в ваш почтовый ящик. Что-то случилось?

– Да нет, ничего. Спасибо.

Я взял вечерний выпуск, и парень, блеснув на прощание серьгой и заметив, что у меня и правда отличный вкус, вскочил на велосипед и умчался.

Вернувшись в комнату, я снова крепко задумался. Похоже, дверь сломали, пока мы с Мари Кано беседовали в ресторане. Я долго пытался сообразить, что из этого следует, но так и не понял.

Вздохнув, я поставил новую пластинку, на этот раз Лестера Янга, и открыл вечернюю газету, раздел новостей. О покушении в Акасаке не было ни слова. Прочитав газету от начала до конца, я не нашел ни одной заметки, хотя бы косвенно намекающей на это событие. Центральной новостью выпуска был рассказ о жертвах мошенников, якобы вызывающих дух умерших. Тут же приводилась история трех жертв, общий ущерб которых составил два с половиной миллиона иен. Были еще заметки о входящих в моду турах по уходу за престарелыми, о проблеме этики в Интернете, о скандале в английском королевском семействе… Словом, день прошел без единого серьезного происшествия. Ни одного упоминания о какой-либо перестрелке. Ни строчки. А между тем где-то в этом городе лежит раненый, а может, уже и убитый старик. Мари Кано позвонили рано утром. Даже если полицейский рапорт сильно запоздал, газетчики сто раз могли успеть к сдаче вечернего выпуска. Значит, существуют особые обстоятельства. Но какие? Еще немного поломав голову, я махнул рукой и выбросил газету.

В тот вечер я смотрел по видео «Как зелена была моя долина» и «Огни рампы». Затем спортивные новости по телевизору. Итиро возглавил турнирную таблицу. Телефон не звонил, посетителей не было.

На следующий день слушал Диззи Гиллеспи и Каунта Бейси. Вечером смотрел «Убить пересмешника» и «Гордость янки». Затем снова спортивные новости. Телефон по-прежнему не звонил, посетителей тоже не было.

Никакого интереса со стороны полиции. Ни единой весточки от Мари Кано (зачем-то же она записала мои адрес и телефон!). Ни слова в газетах, хотя это как раз можно объяснить запретом со стороны полиции. Словом, ко мне вернулся желанный покой. Тихие и ровные пластмассовые будни. Вероятно, их и дальше ничто не нарушит. Воспоминания о той ночи, когда ко мне нагрянул Мурабаяси, постепенно тускнели, отдалялись и отчасти уже казались миражем.

Час ночи. Сна еще нет. Взгляд снова упал на заветную полку. «Монпарнас, 19» Фильм о Модильяни. Я поставил кассету. Ни одна из моих кассет не была перемотана, фильмы начинались откуда придется. Сейчас экран отразил парижскую улицу и двух молодых людей под проливным дождем. Модильяни (Жерар Филип), очень любивший дождь, с улыбкой отбирал зонт у Анук Эме: «Ненавижу зонты. Они закрывают небо».

Не лучший, на мой взгляд, фильм, но эту сцену с дождем я очень любил. Интересно, что сказала бы Эйко, увидев, что я смотрю фильм о персонаже Парижской школы? Коллекцию черно-белых фильмов я собрал уже после ее смерти. Трудно сказать, с чего вдруг я начал их собирать. Уверен, Эйко не высмеяла бы меня, даже застав за просмотром такого кино. Во всяком случае, так мне казалось. И уж точно она не стала бы смеяться над этой репликой в сцене с дождем. Пожалуй, она сказала бы, что нет никакой разницы в том, что льется на нас с небес, будь то дождь или солнечный свет, поскольку это явления природы. Когда я говорил об отсутствии грани между предметной и абстрактной живописью, она лишь согласно кивала. Думаю, теперь она сказала бы, что грани нет и между представителями Парижской школы и абстрактными экспрессионистами. Да, пожалуй, именно так она и сказала бы.

Я продолжал тупо глядеть на экран. Торговец картинами (Лино Вентура) после смерти Жерара Филипа старался вывезти все написанные им картины. Видео остановилось на этой сцене.

В ту же секунду снова заныл зуб. Два дня не беспокоил, и тут опять. Только на сей раз это была уже не скучная и тупая, а яростная, лютая боль, какой мне не приходилось испытывать ни разу в жизни. Десять тысяч пчел гудели в глубине черепа. Их гудение накатывало волнами – боль то отливала, то приливала с новой силой. Паузы делались все короче. И вот это уже не просто ноющий зуб, а бесконечная изматывающая боль. Боль была такой неистовой, что, наверное, могла бы запросто сломать меня. Боль у каждого своя. Моя была особенной. Казалось, это не нерв ноет, это боль проникает в глубины моего организма, пробуя свои пределы. Боль, больше похожая на злость.

Я закрыл глаза и сжал зубы. Снова этот хруст в виске. Но уже не какой-то жалкий треск яичной скорлупы, а кое-что посерьезнее. Хруст стремительно нарастал и наконец взорвался хлопком, словно что-то рвануло и разлетелось на куски. Наступила тишина. В то же мгновение боль ушла. По телу разлилась тихая пустота. Так бывает, когда в одиночестве наблюдаешь водную гладь в сгущающихся сумерках. Некоторое время я неподвижно валялся на татами. Тело отчего-то не слушалось. Я не мог ни шевельнуться, ни подать голос, только лежал скрючившись, не двигаясь и не меняя позы.

Вскоре, словно соскользнув с пологого склона, я погрузился в сон.

На следующее утро тишина не исчезла. Осталась, словно налипшая на ботинки грязь. Вот и еще одно тихое утро. И все же меня не оставляло смутное беспокойство. Так бывает, когда идешь по улице после шумного праздника: еще ночью здесь было тесно от народа, повсюду плясали разноцветные огни и тени, а теперь вокруг ни души. И ты внезапно испытываешь растерянность, словно заблудившийся ребенок, крутишь головой по сторонам, но вчерашняя суматоха бесследно исчезла, оставив после себя лишь желтоватый воздух и это ощущение неясной тревоги. Туманные очертания улицы расплываются, и ты отчетливо понимаешь, что не стоит тут находиться. Почему я здесь? Что привело меня сюда? Непонятно. Может, это какой-то странный эффект памяти? Воспоминания об Эйко, навеянные ее призраком? А может, всему виной моя незрелость?

Я приподнялся и устроился за чайным столиком. Взял пончик, запил его теплым молоком. За спиной раздался шорох. Я оглянулся. Из-под раковины выглядывала «соседка». Мышь безмолвно и пристально изучала меня. Я швырнул ей кусочек пончика. Она подскочила, ухватила долгожданный завтрак и тут же скрылась. Отвернувшись к столу, я начал разворачивать обертку следующего пончика, но на полпути замер. Мне в голову пришла неожиданная мысль: может, я трус? Держа наполовину развернутый пончик в руке, я задумался об этом. Трус, вне всякого сомнения. Трус, который в силу своей незрелости бежит от прошлого. И все же такую трусость, наверно, нельзя приравнять к подлости.

Хотя какая, в общем-то, разница? Есть расхотелось. Я взглянул на молоко, от которого все еще поднимался пар. Не так давно ночью я так же пил молоко со сладкими булочками. У меня разболелся зуб. Я вспомнил ночь, когда меня посетил первый настоящий приступ боли. Ко мне явился Мурабаяси. Кажется, с тех пор утекло целое море времени. Я старался восстановить в памяти всю цепь событий. Только сейчас в моей голове начала формироваться неясная мысль, не приходившая ко мне раньше.

Я глянул на календарь. Последний день мая. Пятница. Десять часов. Нашел в кармане пиджака визитную карточку Мурабаяси. Затем взялся за телефонную трубку, чего не делал уже целую вечность. Сверяясь с карточкой, набрал номер.

Почти мгновенно, после одного гудка, четкий девичий голосок на том конце ответил:

– Алло. «Shot Brain» слушает.

– Господин Мурабаяси на месте?

– Он в заграничной командировке. Будет через несколько дней. Если у вас что-то срочное, я передам, что вы звонили, как только он выйдет на связь. Представьтесь, пожалуйста.

Вежливо и по существу. Замешкавшись на мгновение, я ответил:

– Нет, дело не срочное. Я перезвоню. Большое спасибо, – и положил трубку.

Должно быть, дела у Мурабаяси идут неплохо, если он может позволить себе такого квалифицированного секретаря. Этот голос, казалось, перенес меня в реальность, о которой я на время забыл. Где-то текла совершенно иная жизнь, заставляя время бежать по-другому.

Словно во сне, я натянул пиджак, направился к выходу и нырнул под одеяло.

В глаза ударил яркий свет. Конец мая. Только в начале лета бывает такое солнце, его не спутать ни с каким другим.

Не считая коротких вылазок в круглосуточный магазин, это был мой первый выход в свет за последние несколько дней. Даже ночами я избегал гулять по Гиндзе. Нежный ветерок лизнул щеки. Яркий солнечный свет и ветер – два явления, не укладывающиеся в мой привычный образ жизни. Я казался себе вырытым из-под земли кротом. Уже и не вспомнить, когда я в последний раз выбирался куда-нибудь по делу. Некоторое время я постоял, привыкая к свету, затем двинулся вперед.

Перешел дорогу и зашагал по Сёва-дори.

В утреннем свете мне навстречу шли самые разные люди. Наверное, это их обычный будний день. Интересно, когда я последний раз выходил на улицу утром? Не помню. Давно. К моему удивлению, вылазка оказалась не такой утомительной, как я предполагал. Мимо шли мужчины и женщины, двигались в четко заданном направлении за своими черными тенями, нарисованными на асфальте утренним солнцем. «Мир движется!» – кричало все вокруг. Я шагал уже достаточно долго, а окружающая действительность пока еще не утомила меня. И хотя обычно я не испытывал никакой потребности в созерцании городского пейзажа, сейчас он приятно возбуждал. Пожалуй, прятаться от солнца – уж слишком. Может, это какой-то особый вид психического расстройства? Может, любой из нас время от времени нуждается в переменах? Постепенно я начал привыкать к потоку света и городу вокруг.

Через десять минут я был на Кёбаси.

Свернул с Сёва-дори и увидел, что нужный мне дом ничуть не изменился: такой же, как и тогда, когда я здесь работал. Небольшое старое многофункциональное здание. А вот и китайский ресторанчик, и карри-хаус на первом этаже, куда я любил захаживать. Тот же холл. Как когда-то, я не поехал на лифте, а пошел пешком. «Кёби Кикаку» по-прежнему занимало весь второй этаж. Во всяком случае, так гласила табличка у главного входа. На лестнице тот же запах соуса карри, что и десять лет назад.

Офисная дверь распахнута настежь. И это тоже было как раньше. Однако внутри офис сильно изменился. Теперь он напоминал какую-то научную лабораторию. Другие стены. На каждом столе по компьютеру. В мое время об этом и мечтать нельзя было. Сидящие за столами сотрудники не отрываясь глядели в мониторы. На моем лице, видимо, отразилась растерянность, потому что пробегавшая мимо девушка спросила:

– Вы к кому?

– Э-э… – начал я и закашлялся, – ваш директор, господин Иноуэ, на месте? Меня зовут Акияма.

Девушка недоверчиво меня оглядела. Она была в джинсах – особая привилегия тех, кто трудится на ниве дизайна. Конечно, она не знала меня. Область графического дизайна отличается завидным метаболизмом – старое здесь быстро сменяется новым. Интересно, кем я выгляжу в ее глазах?

Тем не менее она приветливо улыбнулась:

– Он еще не подъехал. Будет с минуты на минуту.

– Можно его подождать?

– Конечно, сюда, пожалуйста.

Она с любезной улыбкой проводила меня к дивану у стены. Директор у нас всегда был демократичным. Я снова окинул взглядом офис. Человек пятьдесят, как и раньше. Уже одно то, что штат не сократился, в наше время говорит о многом.

Внезапно раздался громкий возглас:

– Ба! Акияма!

Из глубины офиса ко мне направлялся мужчина.

Через мгновение я вспомнил его имя. Китадзима. Один из немногих в нашем офисе, кто умудрялся с легкостью находить общий язык даже с таким откровенно асоциальным типом, как я. Кажется, мы с ним устроились сюда примерно в одно время.

Широким шагом он пересек комнату и приблизился ко мне. Ухватил обеими руками за плечи и заговорил с былой теплотой:

– Сколько лет, сколько зим… Чем занимаешься?

Я непроизвольно улыбнулся в ответ:

– Все бродяжничаю. Удивительно, что ты на том же месте.

Он раскатисто расхохотался:

– А ты злой. Я не на том же месте. Я теперь начальник. Руковожу.

– Хм, сделал карьеру?

– Ну да. Годы идут. Странно было бы в моем возрасте не сделать карьеры в такой крошечной компании.

Затем, выпятив подбородок, он внимательно оглядел меня:

– А ты изменился.

– Годы берут свое.

– Нет. Тут что-то другое. Не скажу, что именно, но что-то изменилось. А ты, кстати, с чем пожаловал? Неужели решил обратно податься?

– Возможно.

– Да что ты?! И это говорит легендарный патрон Акияма!

Тут в разговор вмешался юноша:

– Господин Китадзима, буклет «Айбы» я скинул на магнитный диск. Как мне с ним поступить?

– Отдай в центр. Я потом посмотрю.

Когда юноша исчез, я спросил:

– Вы все еще работаете с «Айбой»?

– Работаем. Это наш основной клиент. Около семидесяти процентов заказов. Из прямых заказчиков, пожалуй, остались только они.

«Айбой» мы сокращенно называли компанию «Айба Дэнки Когё», которая входила в пятерку крупнейших производителей промышленного электрооборудования и бытовой электроники.

– Н-да… – протянул я, – здесь многое изменилось. Компьютеры на каждом столе.

Китадзима обвел взглядом офис, словно желая убедиться, и со вздохом промолвил:

– Сейчас реже встретишь дизайнерскую компанию, где нет «Макинтошей». Наша отрасль сильно изменилась за последние годы. Лично мне хватило бы и цифровых часов. А вроде привыкаешь, и уже удобно.

– А что такое магнитный диск?

– Магнитооптический диск. Та же дискета. Только объем шестьсот сорок мегабайтов – в сотни раз больше. Дискеты уже недостаточно, чтобы скачивать сложные изображения. Разве могли мы мечтать о том, что графический дизайн окажется в авангарде высоких технологий?

– М-да, время движется вперед.

– Это точно. Движется вперед все стремительнее… Хорошо это или плохо, но мы живем в реактивный век.

Кто-то позвал Китадзиму к телефону. Поднимаясь, он спросил:

– И все же, что тебя привело к нам сегодня?

– Разговор есть к шефу.

– Что ж, если будет время, давай потом перекусим вместе. В нашем возрасте разговоров все больше. Как мусора.

Не дожидаясь ответа, он вернулся к своему столу. Заговорив с невидимым собеседником, Китадзима совершенно преобразился: развязный тон исчез, теперь он был сама учтивость. Видимо, на том конце провода заказчик. Говорить с заказчиками – особое искусство. Над офисом поплыл его жизнерадостный зычный голос. Таким некрупным компаниям, как «Кёби Кикаку», никуда без крепкого отдела продаж. Иноуэ из той же породы. Его деловая хватка в сочетании с творческим потенциалом Мурабаяси рождала прекрасный тандем, уверенно двигавший «Кёби» вперед. И то, что после ухода Мурабаяси компании удалось сохранить штат, несомненно, заслуга Иноуэ.

Кто-то хлопнул меня по плечу:

– Что, ностальгия замучила, а, приятель?

На меня с улыбкой глядел седеющий мужчина. Иноуэ. Они с Мурабаяси были ровесниками, когда-то вдвоем основали эту фирму. Только у Мурабаяси волосы все еще были черными, а у Иноуэ в ярком солнечном свете четко проглядывала седина. В прошлый раз мы столкнулись поздно вечером, и это не так бросилось в глаза. Да… Много воды утекло с тех времен, когда я здесь работал.

Я поднялся:

– Да нет, какая ностальгия? Все иначе. Путешествие во времени.

– Понимаю твои чувства. – Он засмеялся. – Ну, пошли в мой кабинет.

Он все так же подволакивал ногу – был у него такой физический недостаток. Его левая рука тоже двигалась неестественно. Причины никто не знал. Существенный изъян для дизайнера совершенно не мешал ему виртуозно управлять компанией. А это само по себе великое искусство. С одной стороны, Иноуэ был крайне строг к опечаткам и ошибкам в цветопробах. С другой – это было хорошей школой для всех нас. За требовательность его еще больше любили и уважали сотрудники.

Я последовал за ним, стараясь попадать в такт с его неторопливой походкой.

Директорский кабинет ничуть не изменился. Компьютер на столе, хоть и выглядел уместным, был совсем простеньким и старым. Присев в мягкое кресло, я перенесся в своих воспоминаниях на несколько лет назад. Именно из этого кресла я заявил о своем желании уйти. Иноуэ не удерживал. Более того, он сильно удивил меня, сказав, что к выходному пособию добавит еще одну месячную зарплату – в счет того, что мы не успели отметить присуждение мне премии JADA. Все это он произнес с улыбкой. Вот какой это был руководитель.

Девушка принесла чай, и он заговорил:

– В прошлый раз мы столкнулись на мосту Сукиябаси, верно? Когда же это было?

– В середине марта.

Он кивнул:

– Точно. Вспомнил, тогда еще снег лежал не по сезону. Ну а сегодня, значит, к нам пожаловал редкий гость, человек с незаурядными способностями. Каким же ветром тебя занесло?

– Хотел кое-что спросить. Это касается нашей работы. Бывшей работы. В общем, речь пойдет о Мурабаяси.

– Мурабаяси? – пробормотал Иноуэ.

Когда они создавали компанию, Мурабаяси был его другом и правой рукой. Постепенно Мурабаяси увлекся дизайном в промышленной сфере. Я слышал, что, когда он сообщил о своем уходе, Иноуэ полностью одобрил его решение и проводил с почетом. Как когда-то меня. Однако сейчас в его словах мне послышалась горечь.

– У меня есть вопрос. Три дня назад Мурабаяси явился ко мне среди ночи со странным заявлением. Якобы он желает избавиться от пяти миллионов иен, обладать которыми ему противно из-за их происхождения. Сказал, что предпочитает сделать это посредством азартных игр, подчистую проиграв деньги в подпольном казино на Акасаке. Просил ему помочь. Вот такая странная просьба. Вы что-нибудь слышали об этом?

– Слышал, – ответил Иноуэ, – дурацкая история. Я узнал о его намерениях еще до того, как эта история произошла. Значит, это все-таки случилось.

– Случилось, – подтвердил я. – Мурабаяси звонил вам накануне?

Он кивнул:

– Он спросил, где ты живешь. Мы часто общаемся по разным делам, и по рабочим, и по личным. Иногда пропускаем по стаканчику.

– Это все?

Он склонил голову:

– Что ты имеешь в виду?

– Думаю, вам известна причина его странного желания избавиться от денег.

Иноуэ отвел взгляд и кивнул:

– Известна. Он ведь тоже дурак. Гордый слишком.

– Вы не могли бы рассказать?

– Даже не знаю. Думаю, тебе лучше спросить об этом у него самого.

– На следующее утро он собирался лететь в Европу и улетел. Я звонил ему, но он за границей. Вы не знали?

– Вот как? Вот оно как? – пробормотал Иноуэ, прихлебывая чай. – Но почему тебя это так волнует? Вообще, удивительно, что ты помог Мурабаяси в таком диковинном предприятии. Помнится, раньше тебе не было ни до кого дела. Будем откровенны, ты был парень со странностями.

– Самодовольный инфантил, – кажется, таким меня считали?

Он засмеялся:

– Я всегда ценил в тебе это: ты четко отдавал себе отчет в том, что думают о тебе окружающие.

– За это спасибо. Благодарю. Честно говоря, я уже позабыл эту историю с Мурабаяси, но сегодня утром она вновь вызвала у меня беспокойство. Что-то тут не так.

– Твои слова… – Тут Иноуэ замолк и снова улыбнулся. Приятная улыбка. Наверно, еще один атрибут хорошего руководителя. – Твои слова наводят меня на мысль, что ты прячешь свои карты в рукаве и банально допрашиваешь меня. Игра в одни ворота?

– Ну а ваши слова о картах в рукаве, – промолвил я, – наводят меня на мысль, что за всем этим стоит что-то очень, очень серьезное.

Он некоторое время молча смотрел на меня и наконец произнес:

– А ты повзрослел. Поднаторел в искусстве выражать эмоции без слов и жестов.

– Вы можете говорить прямо. Например, сказать, что я стал еще более манерным и самодовольным. Я ведь и правда таким стал.

На этот раз он громко расхохотался:

– Ясно. Уговорил. Поговорим откровенно. Ты посвятил молодость дизайну. Но известны ли тебе особенности разработки промышленного дизайна? В вопросе защиты авторских прав в нашей области до сих пор полно белых пятен.

– Знаю. Дизайн находится в ведении министерства внешней торговли и промышленности, а министерство образования, курирующее вопросы авторских прав, до сих пор не ввело понятие «дизайн» в официальную терминологию. Кажется, они называют его прикладным искусством. Но мои познания еще с тех времен, когда я работал в этой отрасли. Не знаю, как сейчас.

– Все то же самое. А еще говорят, что время стремительно движется вперед. – Иноуэ тяжело вздохнул. – Даже среди дизайнеров мало кто разбирается в этой проблеме, в отличие от тебя. В вопросах интеллектуальной собственности наша область отчаянно отстает. Но не будем об этом. В промышленном дизайне практическое применение имеет не столько закон об авторском праве, сколько закон об оригинальной идее. Это ты, наверное, знаешь? – Я кивнул, и он продолжил: – Мурабаяси – один из лучших специалистов в области промышленного дизайна. У него масса заказов, от кухонных гарнитуров до колпаков для автомобильных покрышек. Честно признаться, я и сам не ожидал, что он добьется такого успеха в столь короткий срок. Недавно он вышел на одного производителя с предложением. Вышел по собственной инициативе. И вот тут, представь себе, выяснилась странная вещь. Оказалось, что незадолго до него некто уже подал заявку на регистрацию похожего дизайна на основании закона об оригинальной идее. Да еще вышел на того же производителя с похожим предложением. Вот такая удивительная история. Узнав об этом, Мурабаяси возбудил иск против опередившего его выскочки, обвинив того в плагиате.

– Мы, кажется, условились говорить откровенно, а вы все «некто» да «кое-кто».

– Попробуй встать на мое место.

– Простите. Значит, суд обязал ответчика выплатить Мурабаяси пять миллионов иен. Вроде бы Мурабаяси должен быть доволен таким решением, но тут взыграла его гордость, так?

– Именно так. Восхищен твоей проницательностью. Я уже говорил тебе во время нашей встречи на Гиндзе, но тогда ты отказался, и я повторюсь: я буду рад, если ты вернешься. Другим вот здесь, – он указал на голову, – далеко до тебя. Хотя тот, кто однажды создал бутик, вряд ли захочет снова стать рядовым дизайнером. Каким был твой годовой доход в последние годы работы?

Бутик… В те годы так называли независимые дизайнерские бюро, принадлежавшие одному хозяину. Словно дорогие ателье по пошиву одежды на заказ. Директор бутика назывался не дизайнером, а арт-директором. Сейчас так зачастую величают себя едва оперившиеся юнцы. Эпоха меняется. Жаль, что всегда в одном и том же направлении.

– Миллионов двадцать, наверно. Но это только в течение трех лет, – ответил я, существенно занизив цифру. В последний год мне удалось заработать больше тридцати миллионов. И вкалывал я за эти деньги как проклятый. Если бы не трагедия, вошедшая в меня словно шип, вероятно, продолжал бы и сейчас. Тот период моей жизни закончился потерей Эйко.

Я услышал голос Иноуэ:

– Сейчас мы не можем столько платить, но я готов прикинуть, и с учетом руководящей должности… Спрашиваю еще раз: хочешь у нас поработать?

Я помотал головой:

– Давайте вернемся к нашему разговору.

– Да, мы отвлеклись, не закончили. – Он кивнул и после небольшой паузы продолжил: – По словам Мурабаяси, он обнаружил следы копирования магнитного диска в своем офисе. В общем, там остались улики. Собственно, благодаря этому он и выиграл суд. Ответчик собирался выплатить ему пять миллионов иен наличными. Лучше сказать, его обязали выплатить. «Дерьмовые деньги» – так Мурабаяси их называл. Но подробностей процесса я не знаю. Об этом лучше спросить у его адвоката. Думаю, в офисе тебе подскажут имя и телефон.

– Кстати, я только что говорил с Китадзимой. От него я узнал, что магнитный диск, который вы сейчас упомянули, – это носитель информации. Мурабаяси тоже пользовался им в своем офисе? Зачем?

– Эх, приятель. В промышленности дизайн трехмерный. Им необходим в несколько раз больший объем памяти, чем при плоской графике.

– Ну надо же…

Я вытащил сигареты, а заодно и ту фирменную зажигалку, что мне дали в казино. Я искал глазами пепельницу, когда услышал голос Иноуэ:

– Ты уж прости, но здесь не курят. Кажется, это правило существовало еще в те времена, когда ты у нас работал.

– И правда. Совсем забыл. Прошу прощения.

Я положил на стол синюю зажигалку. Он мельком взглянул на нее, в лице его ничего не изменилось.

– Кстати – это простое предположение, заранее прошу простить, если окажусь не прав, – когда Мурабаяси сказал, что хотел бы избавиться от тех денег, это вы посоветовали ему пойти в казино?

Иноуэ улыбнулся:

– А я-то думал: что ты сейчас скажешь? Почему ты так считаешь? Я весьма законопослушный гражданин.

– Но разве не вы посоветовали ему обратиться ко мне?

– Что за бред! У тебя есть основания так думать?

– Если честно, довольно шаткие. Только вот какая штука: по непонятной причине в последнее время со мной желает встретиться куча народу. Не представляю, чем может быть вызван такой интерес. Между тем, если проанализировать недавние события, первым в этой цепочке были вы.

– Разве мы не случайно столкнулись на Гиндзе?

– Думаю, нет.

Он продолжал спокойно улыбаться:

– Почему ты так считаешь?

– Очень просто. Мы встретились на Сукиябаси в воскресенье в двенадцать ночи. Никуда, кроме как на гольф, клиентов в воскресенье не поведешь, почти все заведения в этот день закрыты. Почему же в такое время вы оказались на Гиндзе?

Немного подумав, он заговорил:

– Я действительно оказался там не по работе. Однако у каждого человека существует частная жизнь, в которой я не считаю нужным отчитываться перед тобой.

– Конечно. Простите. Но меня удивило, что вы стояли у здания «Сони» с таким видом, будто ждете кого-то. Между тем, поговорив со мной, вы быстро направились через дорогу и исчезли. Словно у вас и не было никаких дел. Возможно, я ошибаюсь. Прошу прощения, если обидел вас.

В тот день было холодно. Его больная нога наверняка ныла, как обычно в стылую погоду. Говорил он тогда на удивление тихо. А затем, подволакивая ногу, направился через дорогу и исчез из виду. Хорошо помню его удаляющийся силуэт.

Положив зажигалку в карман, я поднялся. Иноуэ посмотрел на меня с удивлением:

– Как, это все? Уже уходишь?

Я кивнул:

– Совершенно верно. И простите.

Иноуэ не произнес больше ни слова.

Дойдя до двери, я обернулся:

– Да, кстати, только что вспомнил: Мурабаяси сказал, что, возможно, его ловко провели. Не знаете, о чем это он?

Иноуэ тихо ответил:

– Не знаю.

– И еще. Когда я был в Америке, я отправил вам письмо. Оно у вас сохранилось?

Он некоторое время глядел на меня. Затем улыбнулся. Это была несколько другая улыбка, чем раньше, – улыбка человека, старающегося оставаться серьезным.

– Думаю, да. Я аккуратно храню всю корреспонденцию. А ты нет?

– А я нет. Читаю письма и сразу выбрасываю.

– Это не совсем этично. Но почему ты спрашиваешь?

– Потому что вы единственный, кому я написал, как провожу там время. Даже Мурабаяси не писал. Наверное, потому, что уважал вас.

На комнату опустилась тишина. Тишина, похожая на пыль, оседающую с медленным кружением. В этой тишине Иноуэ молча смотрел на меня.

Я улыбнулся ему:

– Я и сейчас вас уважаю. Вам знаком человек по имени Тадамити Нисина?

Он по-прежнему молчал. На лице его была написана грусть. Это выражение грусти и молчание словно были мне ответом.

Я повернулся и, не прощаясь, вышел из комнаты. Он тоже не проронил ни слова.

В офисе я снова увидел Китадзиму. Он все так же громко говорил по телефону. Меня он, кажется, не заметил. Предполуденные часы. Час пик у дизайнеров. Помню, когда я работал здесь, в эти часы офис превращался в поле битвы. Похоже, это единственное, что осталось неизменным с тех пор. Сидящие за столами люди, все без исключения, уставились в свои мониторы.

Обернувшись напоследок, я вышел за дверь. Никогда не смогу работать в офисе. Мой реактивный самолет улетел без меня.