Не было еще и десяти утра, когда Купидо оставил машину на дороге и решил пройтись до места второго убийства. Два-три километра пешей прогулки, подумал он, пойдут только на пользу.

Размашистыми шагами Рикардо двинулся к цели, хотя здесь удобнее было бы проехать на джипе. Иногда над его головой сплетались усталые кроны сосен, скудно цедившие лучи ноябрьского солнца; кое-где ветки со стороны дороги были серыми от пыли, в то время как листва, обращенная в сторону леса, оставалась зеленой, – значит, за последние два дня мимо проехало немало машин. То там, то здесь он встречал знаки, запрещающие разведение костров или охоту, большинство из них были продырявлены пулями горе-охотников, не умевших попасть в бегущего оленя.

Несмотря на то что осень уже давно вступила в свои права, погода стояла хорошая, в безоблачном небе не было и намека на приближение дождя. Лес наполнился гомоном птиц, далеких от насилия и людских страхов. Достаточно было сойти с просеки и углубиться в чащу, где землю ковром устилали сухие листья, улитки и засохшие насекомые, чтобы очутиться в другом мире, куда не ступала нога человека. Всего несколько минут ходьбы, и вы оказывались в девственном и неизведанном месте, там было много зверей, которые скрывались от посторонних глаз, но все же оставляли какие-то знаки. Интересно, сколько людей схоронил этот лес? – спросил себя Купидо. Сколько краденого, сколько оружия спрятано здесь, сколько недоношенных младенцев, сколько важных улик? Лес проглатывает и хранит все, что ему по душе, и человеческие останки, которые так ненавидит море, всегда выплевывающее тела на берег. И возможно, оттого, что каждая эпоха, словно древний и жестокий бог, требует кровавой жертвы, чаща продолжает охранять свое одиночество и свою тайну. Приходящая время от времени смерть – это дань, необходимая, чтобы дети и дальше считали лес обителью чудовищ.

Известно, что места, внушающие ужас, часто таят сокровища. Ведь когда-то человек открыл, что огонь, так необходимый для жизни, спит в лесу – в треске полена, охваченного пламенем. Человек всегда руководствуется либо страхом, либо искушением. Он не может жить без даров леса, но бежит оттуда, когда видит мрачные тени.

В двух недавних смертях лес также сыграл свою роль – роль идеального места действия. По дороге Купидо вспомнил: возвратившись в сельскую атмосферу Бреды, он подумал, что мотивом преступления были деньги, которые могла унаследовать семья Глории или которые составляли интерес доньи Виктории. Пребывание в городе заставило его вспомнить жесткие слова старика Макиавелли: «Человек скорее забывает смерть отца, чем потерю имущества». Но, будучи в Мадриде, Рикардо склонился к мысли, что двигателем всего была страсть, хотя это противоречило самым распространенным теориям о причинах преступлений, утверждающим: убийство на сексуальной почве – обычное дело для деревни, из-за денег же кровь проливается главным образом в больших городах.

Купидо добрался до поляны и остановился перед огораживающей ее лентой. Несколько полицейских с металлоискателями увидели его и кивнули в знак приветствия. Походную палатку уже разобрали и, видимо, отправили в лабораторию. Скоро ничто не будет напоминать о том, что на берегу озера кто-то совершил убийство; скоро кровь испарится на солнце, смоется росой, ее слижут звери и уничтожат насекомые. Скоро забудется даже точное место, и проклятие преступления окутает весь лес, бросая зловещую тень на Патерностер.

Купидо чувствовал растерянность, он не верил, чтобы девушку убил кто-нибудь из пятнадцати или двадцати тысяч людей, обитавших там внизу, в городе. Тем не менее это мог быть человек, с которым он встречался, возможно, десятки раз и с кем вел задушевные беседы, человек, встающий каждое утро и отправляющийся на работу (обе девушки были убиты в праздничные дни), человек, который каждую ночь ложится спать, уверенный в своей безнаказанности, хотя, наверное, лишь для того, чтобы погрузиться в беспокойный, полный кошмаров сон. В какую сторону теперь направить расследование? Рикардо понятия не имел. Все, что считал нужным, он уже сделал, но безрезультатно. Кроме того, за день до этого он говорил с лейтенантом. Они проверили тех, кто знал Глорию и у кого отсутствовало алиби, и поняли, что среди них преступника не было. Может, поговорить с Англадой и сказать, что отказывается от дела, что нет смысла тратить деньги, раз никаких продвижений в расследовании не происходит?

Купидо решил подождать еще два дня, пока не узнает результатов вскрытия. Если же и тогда не появится никакой зацепки, он отошлет адвокату счет за услуги. В конце концов, он был поденщиком, хорошо оплачиваемым – да, но поденщиком, который не имеет права получать жалованье, если не работает, а отдыхает, сидя под деревом.

Он вернулся к себе. В почтовом ящике, среди огромного количества ненужных рекламных проспектов, Рикардо нашел листок бумаги, сложенный пополам. Развернув его, он прочел: «У меня есть для тебя нечто важное. Приходи в казино». Детектив закрыл ящик и, не поднимаясь в квартиру, прямиком направился к месту встречи.

Алькалино был занят очередной партией в домино, но, увидев Купидо, встал и подошел к стойке.

– Два коньяка, – попросил он официанта и подождал, пока тот отойдет, прежде чем заговорить с детективом. – По-моему, ты упустил одну важную деталь. Можешь потом проверить.

– Ну?

– Когда убили первую девушку, в заповеднике был еще один человек – охотник, и он слышал выстрел. Причем как раз недалеко от того места, где все случилось, – почти прошептал Алькалино заговорщицким тоном, сознавая ценность своих слов.

– Что за выстрел?

– Из ружья или винтовки.

– Кто этот охотник? – спросил Купидо.

– Не могу сказать. Но уверяю тебя – он не лжет. Это товарищ по партии, – сказал Алькалино таким тоном, будто всем сразу должно быть понятно, о какой партии идет речь. – Таково мое условие – никаких имен. Он не хочет усложнять себе жизнь. И на то у него есть все основания: в тот день он охотился без лицензии.

– Откуда ты знаешь, что он сам не убийца?

– Думаешь, он рассказал бы, что тем утром бродил меньше чем в километре от места преступления?

– Нет, не рассказал бы, – согласился Купидо. – Но почему он до сих пор молчал?

– Боится, – уверенно ответил Алькалино. – Испугался, узнав про вторую девушку. Но хочет внести свой скромный вклад в расследование. Все думают, если дело быстро не раскрыть, последуют новые убийства, – повторил он слова Гальярдо.

– А почему он решил сообщить это мне, а не лейтенанту?

Алькалино покачал головой, задетый недоверием детектива, потом взял рюмку и быстро заглотнул добрую половину содержимого.

– Какой ты непонятливый, Купидо. Он недавно уже заплатил штраф за браконьерство. Приди он сейчас в участок, может, ему и поверят, но обязательно поинтересуются, а что он, собственно, делал в заповеднике тем утром. С другой стороны, доверяясь тебе, он хочет показать, что не имеет никакого отношения к этим двум смертям, иначе не стал бы помогать. Не придирайся. Ему стоило больших усилий решиться заговорить. Готов дать голову на отсечение: он не врет.

– Верю, – ответил Купидо.

Действительно, зачем кому-то было выдумывать этот выстрел? Если он и вправду прозвучал тем утром, то варианта два: или стрелял убийца Глории, или неподалеку находился кто-то еще. Купидо отверг первую гипотезу: имея огнестрельное оружие, абсурдно рисковать, нападая на человека с ножом. Значит, надо найти этого стрелка, вполне возможно, он что-то знает, раз прячется.

– Расследование идет? – спросил Алькалино.

– У меня почти ничего нет. Но не исключаю, что убийца первой девушки хорошо ее знал.

Алькалино пристально посмотрел на сыщика.

– Несколько месяцев назад, – начал он, неожиданно меняя тему разговора, что было для него обычным делом, – я натолкнулся на маленькую книжонку, которую выбросили в урну в парке. Книжонка явно скучная, судя по густоте текста и отсутствию диалогов. Я подобрал ее из чистого любопытства и начал читать. Понимаешь, мне трудно было понять все, что там написано, и тем не менее я не мог ее бросить. Речь шла об одном очень странном типе, который жил в чаще леса и одним выстрелом убивал всякого, кто осмеливался пересечь невидимые, намеченные им границы. Я очень хорошо запомнил эту книжицу, будто читал ее вчера, было в ней что-то странное. И все еще помню имя этого человека из леса. Нума – его звали Нума. Какое-то время я не мог выкинуть его из головы, снова прочитал все от начала до конца, пытаясь понять, зачем он это делал, кто платил ему за убийства, кому он служил. Меня осенило в ночь, когда убили вторую девушку: в каждом лесу есть такой Нума, преданный хранитель, и цель у него – чтобы лес оставался лесом.

Он немного помолчал, допил коньяк и изменившимся голосом продолжил:

– Ты не там ищешь, Купидо. Лесник проснулся, и будут новые жертвы.

– Значит, ты уже не считаешь, что в деле замешана донья Виктория?

– Уже нет. Я видел ее на другой день, когда она приехала из Мадрида и едва смогла выйти из машины. Видел распухшие лодыжки и то, как неуверенно она ставила на тротуар ноги в своих черных туфлях. За последнее время донья сильно постарела. Не представляю себе, чтобы она могла замыслить убийство.

Купидо улыбнулся. Он уже привык к таким вот внезапным переменам в собеседнике. Детектив всегда пользовался сведениями Алькалино и никогда – его догадками.

– Даже не знаю, как тебя отблагодарить, – сказал сыщик.

– Пока что закажи мне еще коньяку. Как-нибудь потом я спрошу с тебя остатки долга.

Он похлопал Рикардо по спине и с полной рюмкой отправился продолжать партию в домино – там его уже заждались.

Детектив вышел на улицу; слова Алькалино никак не выходили у него из головы. До этого он играл с лейтенантом честно и ничего не скрывал. Но теперь дал слово другу не рассказывать об услышанном.

– Проезд закрыт, – сказал Молина, подойдя к окошку автомобиля Купидо.

Егерь притормозил машину прямо посреди дороги, не давая сыщику проехать. Но это было даже на руку Рикардо – он хотел поговорить с Молиной без его жены, которая в тот раз молча слушала их с испуганным взглядом, словно прося Купидо оставить их в покое. Поэтому он и въехал без разрешения в закрытый для массового посещения сектор заповедника, подальше от центральной базы. Кроме того, он убедился, что охраннику понадобилось менее десяти минут, чтобы установить присутствие человека, незаконно вторгшегося в зону его наблюдения.

– Я знаю, – ответил детектив. – Но я хотел с вами поговорить.

Тот отступил на шаг, чтобы Рикардо мог открыть дверцу и выйти. Купидо увидел, что указательный палец правой руки у него заклеен пластырем.

– Я думал, вы узнали все, что хотели, – немного обеспокоенно сказал Молина.

– Я тоже так думал. Но потом кое-что вспомнил.

Егерь наклонил голову. Беспокойство уступило место любопытству.

– В то утро, в субботу, вы не слышали выстрела?

– Какого выстрела? – спросил тот удивленно.

– Из винтовки или ружья, недалеко от поляны, где убили девушку.

– Нет, выстрела я не слышал. Я уже говорил, что был в другом месте, я вел машину, – объяснил он, кивнув головой на джип, перегородивший дорогу. – Если и был какой-то выстрел, на таком расстоянии, да еще при работающем двигателе, я бы его просто не услышал.

Купидо потыкал носком ботинка в землю, потом с нажимом проговорил:

– Звук выстрела здесь должен быть слышен очень хорошо. Я подумал: возможно, вы что-то слышали, но просто забыли?

– У меня хорошая память, – ответил охранник с кривой улыбкой.

– Скажите, когда вы познакомились с Глорией? – спросил детектив так, словно последняя реплика Молины давала ему на то повод.

Егерь взглянул на него с выражением скуки на лице, сомневаясь, стоит ли отвечать. Он уже рассказывал об этом и не обязан был повторяться, хотя и знал, что детектив пользуется расположением лейтенанта. Но все же принялся объяснять:

– Немногим более года назад, в начале осени. Во всяком случае, до пятнадцатого октября – потому что здесь еще летали дежурные вертолеты. Она приехала со своим женихом из Мадрида, с этим, который вас нанял. Они рассказали, что вышли из Бреды утром, в хорошую погоду. Но днем небо затянулось облаками, и похолодало – осенью такие быстрые перемены погоды здесь случаются частенько. Они замерзли, и жениху не пришло в голову ничего лучше, как развести костер, чтобы согреться, хотя вокруг полно запрещающих знаков. С одной из вышек наблюдения мы сразу же увидели дым и объявили тревогу. Они были недалеко. Пока готовился вертолет, мы выехали на машинах. И чуть было не опоздали. Октябрь – обманчивый месяц. Если дождь еще не прошел и стоит сушь, одна искра может вызвать гигантский пожар. Кроме того, дул довольно сильный ветер. Когда мы до них добрались, они сами уже вовсю тушили огонь. Костер был разожжен на прогалине, но загорелись кусты... Мы тут же справились с пожаром, и вертолет не понадобился. Мой начальник очень рассердился, хотел составить акт. По-видимому, именно жениху вздумалось развести костер, несмотря на предупреждения девушки. Заметив вертолет или дым, на место приехали донья Виктория с адвокатом, которые тогда еще шастали по заповеднику, как у себя дома, потому что окончательного решения о землях суд не вынес и никто не осмеливался их задерживать. В общем, сбежалось столько народу, что девушка, должно быть, испугалась – я помню ее глаза, они словно просили прощения. Мало-помалу все, кто там был, поостыли – ее взгляд обезоруживал. Даже вертолетчики улетели, не дождавшись, чем кончится дело. И донья Виктория весь свой гнев обрушила на нас, говорила, что в руках таких никчемных людей заповедник подвергается опасности.

– Значит, донья Виктория и адвокат тоже ее знали? – спросил Купидо. А ведь оба это отрицали.

– По крайней мере, узнали в тот день. Когда мы с женихом Глории уехали на базу – он должен был заплатить небольшой штраф, – донья Виктория с адвокатом остались. Она всегда спрашивала документы у всех, кто заходил на территорию заповедника, будто являлась представительницей власти. Но, несмотря на всю подозрительность и недоверие к окружающим, старуха явно прониклась симпатией к девушке. Полчаса спустя, когда я приехал обратно, они все еще разговаривали.

– Вы видели ее потом не раз, – сказал Купидо.

– Иногда мы виделись здесь, я вам уже говорил. В последнее время она частенько приезжала, получив разрешение в дирекции ходить в ограниченные для посещения туристов зоны – хотела рисовать животных и пейзажи. Как-то раз я провожал ее до одного нужного ей места.

Молина менялся с течением беседы, – казалось, он пытался завоевать доверие Купидо.

– Я думаю, вы только зря теряете время на это дело, – сказал он вдруг вежливо, будто давая добрый совет. – Хотите мое мнение?

– Да, – сказал Купидо. Уже второй раз за день ему предлагали новую теорию преступления.

– Эта девушка не должна была приходить сюда одна. Ни она, ни та, что погибла после, и никакая другая женщина. Лес не создан для женщины, особенно если она одна. Лес принадлежит не тем, кто им любуется, а тем, кто в нем обитает.

Детектив знал, что Молина не единственный, кто так думает. Во многих еще сидела извращенная привычка валить все на жертву, будто убитая девушка была виновата уже тем, что носила мини-юбку, а всякий альпинист, заваленный снегом, действительно заслуживал снежной лавины.

– Но вы знали, что она хорошо ориентируется в заповеднике.

– Я вам уже сказал, что дело не в знании местности, а в том, что она женщина. Вы думаете, мужчину бы на ее месте убили?

– Думаю, что не таким способом, – ответил сыщик. Он не знал, в какую сторону их увлекут эти рассуждения, но верил, что они куда-нибудь да приведут.

– Конечно! Никто не осмелится напасть с ножом на мужчину. Ведь в лесу полно палок и камней, ими можно защищаться. Легко напасть только на женщину, – заключил охранник почти гневно, отступая на несколько шагов к своей машине. Но остановился и добавил, словно неоднократно размышлял на эту тему: – Женщина, которая идет по лесу одна, – потенциальная жертва; мужчина, который за ней наблюдает, – потенциальный убийца.

Купидо понял, что больше ничего из него не вытянет. Молина был из тех людей, что доверяют скорее поступкам, чем словам, но, несмотря на это, в разговоре был достаточно открыт. Детектив спросил себя: не прячется ли за этой манерой говорить общо и безапелляционно желание не сказать ничего конкретного, скрыть какие-то факты? Купидо мог объяснить по отдельности значение каждой из фраз этого человека, но в них присутствовал некий подспудный смысл, ускользавший от сыщика. Рикардо не хотел ничего упустить, поэтому решился спросить:

– Где вы были в эту среду?

Молина сделал каменное лицо, он не ждал такого вопроса после своих откровений.

– На этот раз я при всем желании не мог услышать никакого выстрела. У меня был выходной, и я провел его в Бреде. Есть двадцать свидетелей, которые меня там видели, – ответил он сухо, почти раздраженно. – Разве лейтенант вам об этом не сказал?

Детектив понял, что ошибся. Молину не так-то легко провести, и слегка припугнуть тоже не удастся. Ответив на последний вопрос, егерь решительно повернулся к Купидо спиной, сел в джип и умчался, подняв облако пыли.

На обратной дороге Рикардо упрекал себя за излишнюю поспешность. Не будучи человеком импульсивным, он умел обдумать свои вопросы, но в этом случае не сдержался. Такое случалось с ним крайне редко – обычно он помнил слова Дарвина и применял их к своей работе, как эффективное противоядие от душевного волнения: «Размышлять во время наблюдения – пагубно; но как полезно это оказывается потом...» В конце концов, у слов, обозначающих названия двух совершенно разных профессий – следователя и исследователя, – один корень. Сыщик слишком поспешил, и Молина ускользнул как угорь – ведь Рикардо не выждал достаточно времени, чтобы тот проникся к нему доверием.

Купидо громко выругался, поняв, что поужинать нигде не успеет. Он был голоден как волк, но ни в одном ресторане его уже не обслужат. Доехав до города, детектив купил пару сэндвичей, бутылку вина «Рибера дель Дуэро» и вернулся домой. Он не любил пить в одиночестве, однако, доедая бутерброды, приканчивал уже четвертую рюмку. Желание курить вернулось с такой непредвиденной и неистовой силой, что в поисках сигареты он обшарил все карманы одежды в шкафу, прежде чем пришел в себя и остановился.

Ему необходимо было подвигаться, выйти на улицу, и он решил отправиться к донье Виктории, хотя и рисковал прервать ее сон или отдых.

Служанка не заставила его долго ждать. Она провела Купидо в знакомую гостиную, с тем же самым светом, проникавшим сквозь занавески, тем же запахом старинного серебра и с тем ощущением грустного полумрака, которое производят большие дома без единой цветочной вазы. Теперь детективу показалось, что в помещении прибавилось декоративных украшений. Ему стало интересно, что именно перекочевало сюда из домов, похороненных под водами озера. Поговаривали, будто кто-то видел на одном из них очень красивые оконные решетки. В те дни, когда вода начала прибывать, путь в селение по земле оказался отрезан, и донья Виктория неоднократно плавала туда на лодке, чтобы спасти лепнину, архитектурные украшения и решетки, которые хозяева не смогли перевезти или просто не подозревали об их истинной ценности. Возможно, это она и имела в виду, говоря о прогулках с его отцом на старенькой лодке, прогулках, у которых теперь появлялся немного пиратский привкус.

Донья Виктория, не поднимаясь, протянула ему высохшую руку, испещренную пигментными пятнами и изрезанную прозрачными голубыми венами. Пожав ее, Купидо увидел те же овальные золотые часы на запястье, тот же знакомый браслет, обручальное кольцо и перстни, немного вычурные, которые, наверное, уже нельзя было снять со слегка распухших в суставах пальцев. Ее лицо как будто подурнело, будто она постарела за прошедшую с их предыдущей встречи неделю.

Поздоровавшись с ней, Рикардо подошел к адвокату, который стоял у окна. Детектив не мог удержаться, чтобы еще раз не взглянуть на его губы: когда тот говорил, болячки вокруг рта придавали лицу определенную строгость. Эспосито не стал дожидаться указаний от доньи Виктории и сам направился к серванту, чтобы налить коньяк и портвейн.

– Я знала, что вы придете к нам снова, – молвила старуха. – Когда убили вторую девушку, я поняла, что вы захотите поговорить с нами. Ведь более подходящих подозреваемых не сыскать.

Купидо обрадовался, что она сама направила разговор в нужное русло, как и в первый раз. Но теперь ее голос показался ему грустным, словно она смирилась с этой битвой, вести которую явно не хотела, хотя и от победы отказываться было глупо.

Подав бокалы, Эспосито встал за ее креслом. Глаза в очках и с опухшими веками уставились на детектива, а руки легли на высокую спинку, как если бы он вез инвалидное кресло или прикрывал спину доньи Виктории. В отличие от прошлого раза, его поза походила на оборонительную.

– Но вы сами виноваты в этих подозрениях, – ответил детектив. – Лейтенант сказал, что вы отказались разговаривать с ним без санкции суда и что с вашей стороны он встретил лишь противодействие.

– Лейтенант, – заговорил Эспосито пренебрежительным тоном, – все еще расхлебывает последствия своего служебного рвения. Раскрытие этого дела помогло бы ему очистить репутацию. Но пусть не рассчитывает отмыться за наш счет.

Донья Виктория подняла левую руку, прося приемного сына помолчать.

– Чего он ожидал? – пояснила она. – Что мы будем с ним сотрудничать? Но ведь он один из наших самых заклятых врагов в деле о моей земле. Знаете, каков был его первый вопрос после того, как он вошел вчера в эту самую дверь?

– Нет.

– Он спросил, – сказала донья Виктория, указывая на Эспосито, – где был Октавио в среду вечером, когда убили вторую девушку. И если его алиби могла бы подтвердить одна я, уверена, лейтенант бы его задержал.

Детектив уже знал от Гальярдо ответ на этот вопрос: у Эспосито были свидетели, готовые поручиться, что видели его в тот час.

– Но вряд ли вы пришли спросить нас об этом, – добавила она. – Я еще в прошлый раз сказала, что не стоит приходить и задавать те же самые вопросы, что и лейтенант.

– Да, есть кое-что еще.

– Я слушаю, – властно проговорила она.

Детектив увидел, как оба насторожились, не в силах скрыть напряжение, накопившееся за долгие дни, что они находились под подозрением. Эспосито вцепился в спинку кресла, и суставы его пальцев побелели.

– Вам сказал егерь? – опередила его донья Виктория.

– Да.

– Мы думали, он и не вспомнит. Это было больше года назад.

– Похоже, довольно трудно забыть все, что связано с этой девушкой. Как ни странно, люди очень хорошо помнят даже мимолетные встречи с ней, – сказал Купидо.

Донья Виктория отпила портвейн и посмаковала его перед тем, как проглотить, увлажняя десны, в которых когда-то все зубы были целы, и сухие губы, которые, наверное, были нежными и сладкими, когда в последний раз целовали мертвого ребенка.

– Я тоже ее помню, – сказала старуха, устремив взгляд в окно. – Ее нелегко забыть. Когда случился тот небольшой пожар, любая на ее месте впала бы в истерику, лила бы слезы, пытаясь вызвать жалость и спастись от большого штрафа. Но она убедила всех, что раскаивается... Она обладала даром просить прощения глазами, не теряя при этом ни капли собственного достоинства. Даже больше, она внушала всем полную уверенность: никогда больше ничего подобного не повторится.

Они все помолчали несколько секунд, словно пытаясь представить образ, который донья Виктория только что воскресила в их памяти.

– Кроме того, – добавила старуха тихим голосом, – она была очень красивой. Женщина, ради которой мужчина пойдет на что угодно.

Купидо поднял глаза на Эспосито, ожидая, что по этому поводу скажет мужчина. Но адвокат стоял с упрямо опущенной головой и близоруко глядел на волосы старухи, седые и тонкие, как паутина, разделенные прямым пробором точно на две части – с той элегантностью, которая исключает любую точность.

– Почему вы солгали? Почему скрыли, что знали ее? – упорствовал Купидо.

– Это вызвало бы неудобные вопросы лейтенанта. А соврав ему, не могли сказать правду вам, – ответил Эспосито. – В любом случае это не важно. Какая разница – ну поговорили мы с ней один раз...

– Никакой, если только поговорили.

– Да, только поговорили.

– И после этого вы ее больше не видели?

– Нет, никогда. Только на фотографиях в газетах с сообщением о ее смерти.

– Я уже сказала, что ее трудно забыть, – отметила донья Виктория.

Эта манера говорить вместе, поддерживая друг друга, как супружеская чета, снова навела детектива на мысль: они заранее обсудили ответы. У Купидо создалось впечатление, что беседа исчерпала себя и ни к чему не приведет. Он поднялся с кресла и приблизился к ним, чтобы проститься. Донья Виктория снова подала ему руку, ладонью вниз, как это делали женщины в девятнадцатом веке.

– Если захотите что-нибудь спросить, милости просим, – сказал Эспосито с некоторой иронией, которая не укрылась от детектива.

– Спасибо, – ответил он, подыграв адвокату.