В то лето я перестала жутко краснеть, когда нужно произнести больше трех слов подряд. А еще заработала шрам на правой руке и первый поцелуй. И даже немножко прославилась. Но всё по порядку…
В один прекрасный день мама подсунула мне газетное объявление: «Отличные каникулы в школе выживания на природе “Дикие девчонки”». Мускулы для пожимания плечами были у меня отлично натренированы, и среди пятнадцатилетних девчонок в суперлегком весе мне, можно сказать, не было равных.
Мама, конечно, знала, что пожимание плечами может означать и «да», и «нет», но чаще всего – «нет».
– «Лагерь расположен в Бад-Хайлигене», – прочитала она. – Это популярный курорт. Там еще жил этот художник…
– А, этот! – поддакнула я.
Три недели спустя мама вручила мне анкету с заявкой на участие. Судя по выражению ее лица, в этот момент я должна была броситься ей на шею с радостным визгом: «Мамуль, ты просто лучшая!» Мама у меня явно телевизора пересмотрела.
– Видишь, туда даже нужно заявку посылать и проходить отбор. Наверняка в этот лагерь хочет попасть куча народу. Только представь, если из множества кандидаток выберут именно тебя!
Для меня это звучало примерно так, как если бы в ту самую секунду, когда ты наступаешь в остатки собачьего дерьма, из кустов вдруг выскакивает чувак с воздушным шариком и плакатом в руках: «Поздравляем! Вы сотый посетитель этой собачьей кучи!».
– Или тебе больше хочется поехать к бабушке?
Я пожала плечами. Самое захватывающее, что может случиться в бабулиной деревне, это самопроизвольное обрушение какого-нибудь древнего сарая. Обитают в этой дыре одни старухи – мужья у них у всех перемерли. Единственная местная достопримечательность – аптекарский сын. Вдовушки таскаются к нему чуть ли не каждый день.
Оказавшись в деревне, через пару минут я начинаю покрываться плесенью. Бабуля непременно интересуется, не подстриглась ли я. Ей почему-то все время хочется разговаривать про волосы. Наверное, потому что у нее самой их почти не осталось – разве что пара волосинок на подбородке.
Мать с отцом постоянно горбатятся в огороде. Выйдешь из дому – тут же заставят помогать. А в доме некуда деться от орущего «Телемагазина» – бабушке нравится именно этот канал, хотя заказывать она никогда ничего не заказывает.
Так почему бы вместо всего этого не отправиться в школу выживания?
Мама высказывалась в том смысле, что мне подобная поездка пойдет на пользу. Так, в общем, и вышло – только мама наверняка имела в виду пользу другого рода…
Время шло, и мне все больше хотелось поехать с родителями к бабушке. Аптекарский сын действительно симпатяга. «Просто загляденье», как выражается бабушка. Может, мне бы даже удалось в него влюбиться, и тогда пункт подростковой программы под названием «влюбленность» был бы выполнен.
В кафе рядом с аптекой и интернет есть. Так что берешь себе мороженое и, пока оно тает, щелкаешь головоломки профи-уровня на соответствующем форуме. Ник у меня там umnaya masha. На этом форуме можно еще придумывать свои задачки и раздавать за них очки. Тем, кто быстрее нащупает правильный ответ. В начале лета я была в лидерах.
А еще в деревню можно взять кучу книжек. Я просто глотала приключенческие романы. И детективы. Один за другим. В общем, я уже было начала надеяться, что в лагерь меня не возьмут. Да и с чего бы? Я же не походник, не скаут, ничего такого.
А потом принесли толстый конверт, который даже в почтовый ящик не помещался. Девушке-почтальону пришлось в дверь звонить. Мне через матовое стекло было видно, как она стоит снаружи и рассматривает конверт. Почтальоном у нас работает девчонка из соседнего городка, она как раз в этом году прошла практику на почте.
– Вам письмо, – сказала она. Год назад мы были бы еще на «ты».
На конверте – три наклейки. Такие, на которых печатают адрес. На одной и был собственно мой адрес. На второй написано «Дикие девчонки». А на третьей – «Ты не нужна лесу. Лес нужен тебе». Внутри – еще круче: «Поздравляем, ты классно проведешь лето!!!» Три восклицательных знака. Правда, что ли? Потом шло объяснение, почему лучше не брать с собой мобильники. В лагере мы освоим ориентирование. Без всякой техники и интернета. Нам предстоит действовать и думать самостоятельно, чувствовать природу. Внизу – маленький листочек, отрывается по перфорации. Настоящим даю согласие на временное изъятие мобильного телефона у моей дочери, многоточие; в случае обнаружения у нее при себе мобильного устройства, бла-бла-бла, оно может быть изъято на все время пребывания в лагере. Законный представитель несовершеннолетнего один, законный представитель несовершеннолетнего два.
Я была совершенно уверена, что моя мать на такое не пойдет. Не отправит меня в лес без телефона. Она наигранно засмеялась, запрокинув голову. Да-да, для меня это будет неплохая смена обстановки. Иногда мама ведет себя так, будто начиталась чего-то про подростков и путает меня с ними только потому, что я подхожу по возрасту. Можно подумать, я постоянно пялюсь в телефон! У меня было две подруги. Во-первых, наша кошка Пушильда, для домашних – Пушка. Во-вторых, наша соседка Северина. Когда нам нужно было поговорить, мы просто открывали окна в детских, высовывались и кричали. Мы делали так всегда. И хотели, чтобы так продолжалось и дальше. Мы мечтали, как после школы поедем учиться в Потсдам и будем снимать там маленькую квартирку на двоих. Тогда бы и из окна не нужно было высовываться.
Эту бумажку про мобильники вместе с заполненной заявкой нужно было отправить обратно. На адрес в каком-то Шлухнове. Я понятия не имела, где это. Впрочем, и звучало это название так, будто одни только шлухновцы его и знают.
Еще в конверте от этих «Диких девчонок» оказалась куча всякой мелочевки: лупа, сигнальный свисток, складной стаканчик для чистки зубов. И на всем было изображение умной белочки Смекалочки. На шее – черный галстук, а вместо ушей с кисточками – две косички. Выглядело все это добро так, словно появилось на свет еще во времена детства моих родителей и с тех пор совершило кругосветное путешествие в грузовом контейнере: лупа поцарапана, складной стаканчик самопроизвольно складывается, а из свистка сыплется песок. Неужели обязательно, чтобы все эти штуки были такими потрепанными, типа специально состаренными? Как когда делают карту сокровищ и подпаливают зажигалкой края? Это что, лагерь для десятилеток?
Я спросила у мамы, что в объявлении говорилось про возраст участников. Она отыскала газетную вырезку. Крошечная бумажка. Наверняка из самых дешевых объявлений, которые можно подать в газету. Там было написано «от четырнадцати лет». Тут я испугалась: ведь там могут быть и восемнадцати-, и даже девятнадцатилетние девушки. А они же другие, не такие, как я. Рядом с ними я всегда чувствовала себя фруктовой мушкой.
Наконец я нашла в конверте еще один листок. Список вещей, которые необходимо взять с собой, и того, что брать не стоит. Не нужно было брать, например, фонарик – «предоставляется лагерем». Нужны были спальный мешок, пинцет для извлечения клещей, зажигалка, трекинговая обувь (походных ботинок у меня не было, пришлось покупать специально), накидка от дождя (ее тоже не было; мы купили дешевую; лучше бы взяли что-нибудь подороже), нож в футляре или складной (и этого у меня не было; дал папа со словами, что этот нож трижды ему спасал жизнь, и настоятельным требованием привезти его обратно; да-да, сказала я), часы со стрелками (опять – мимо; мы купили дешевые; тут тоже не надо было скупиться – дешевые часы остановились, промокнув на третий день поездки, когда все только-только начиналось).
В день отъезда, когда мама везла меня к автобусу, я все еще надеялась, что меня кто-нибудь возьмет и похитит. Место встречи – берлинский автобусный вокзал. Отправление – 21 час.
– Классно как, что вы ночью приезжаете! – мама похлопала меня по бедру. – Это же круто!
– Не, не круто, – отозвалась я. Практичная куртка для досуга на свежем воздухе зашуршала, когда я скрестила руки на груди.
Припарковаться у автовокзала мама не смогла, и никто из девчонок, с которыми я должна была провести следующие недели, не видел, как я выхожу из этой немыслимой машины. На ней написано «Кристальная чистота – Новак и Новак». Я ненавижу эту машину, потому что в ней только два места спереди. Сзади, среди грохочущих швабр и ведер, еще крошечное откидное сиденье с ремнем безопасности на бедрах. Когда мы ездим втроем, я сижу сзади и ничего не вижу – окна-то заклеены рекламой. Никогда, никогда, никогда на этой машине не будет надписи «Новак, Новак и Новак»!
Но в тот день, когда мы уезжали в лагерь, я ехала спереди. Сзади стоял мой рюкзак. Прежде чем выйти из машины, я посмотрелась в зеркало заднего вида.
– Тебе очень идет, – подбодрила меня мама. Накануне она подстригла мои темно-русые волосы, оставив длину где-то до подбородка. Это должно было скорректировать вытянутую форму лица. Впрочем, от длинного носа и такая стрижка не помогала.
– Вообще, ты немножко похожа на принцессу Диану, – продолжила мама. Я захлопнула дверцу и поковыляла в своих новых трекинговых ботинках за ней следом.
Автобус нашего лагеря найти оказалось несложно. На боку у него краской из баллончика было выведено «Дикий лес для диких девчонок». Выглядел этот драндулет так, словно в свое время хотел стать большим автобусом.
Водитель взял у меня рюкзак. Низенький, худой человечек с лицом цвета желтой сливы. Козырек когда-то белой бейсболки тоже желтый – от табачного дыма. Курил он и пока укладывал мой рюкзак в багажник. Там уже лежало несколько сумок. Я успела заметить потертый армейский рюкзак и блестящий сиреневый чемодан.
Тут водитель захлопнул люк.
– Ну, залазь внутрь! – хрипло скомандовал он.
Заходить в автобус последней – один из моих любимых кошмаров. Хуже только делать сообщение о важнейших изменениях в теле человека в подростковом возрасте: я стою перед всей школой, и каждый раз, когда открываю рот, пытаясь что-то сказать, все кричат: «Раздевайся!» – учителя в том числе.
Я сразу предупредила маму, что не хочу приезжать впритык и надо выехать пораньше. Только вот ей все кажется, что ни ей, ни машине время нипочем. Маме вздумалось сделать себе какую-то умопомрачительную укладку. На это ушло полчаса! И в результате она стала похожа на нашу Пушильду, увидевшую на своей территории ненавистного кота. Ну вот честно, не знаю, почему все говорят, что родителям с детьми приходится тяжело. Они же вообще ничего такого не делают!
– Мы – Шарлотта Новак, – сказала мама темноволосой женщине, стоявшей в автобусе у водительского места. Я была еще наполовину снаружи.
– Здравствуйте, госпожа Новак. Привет, Шарлотта. Мы тебя уже ждем. – Женщина чуть шевельнула рукой – зазвенели браслеты. На шее у нее висело четыре нитки бус с бусинами размером с кукольный глаз.
Женщина скривилась в улыбке так, будто у нее ужасно болят зубы. Прическа как у человечков из лего – это же парик, да? Если не считать жилетки с сотней карманов, выглядела эта дама совершенно не по-походному.
Она протянула маме руку. Наверное, желтый лак у нее на ногтях светится в темноте. Ну да, так будет удобнее ночью искать дорогу к сортиру или отпугивать диких кабанов. И вообще она настоящее пугало для кабанов. А вид-то чего такой напряженный?
Это Бруно, сказала женщина, кивнув на водителя. Сама она – Инкен. Ответственное лицо. Она будет за мной присматривать. Я почему-то сразу поняла, что она врет, – к тому моменту, когда мама желала мне классно провести время и обнимала на прощанье, уж точно.
В автобусе стоял спертый подвальный запах. За водительским креслом была навалена куча непонятных мешков. С узором из котиков. Пятнадцать одинаковых мешков, все завязанные. Пахло именно от них.
Я беспомощно оглядела салон автобуса. Узкий проход, по два сиденья справа и слева, раз, два, три, четыре ряда.
Все места у окон заняты. Впереди, сразу за водителем, сидит девочка, которой уж точно четырнадцати еще нет. Такая светленькая, круглолицая и курносая. Если сесть рядом с ней, наверняка придется ее удочерить.
Дальше – девчонка с лохматыми темными волосами. Она будто буравит взглядом дыры в стекле. Ее место рядом с молотком для разбивания стекол при аварии, и кажется, что села она туда не случайно. Мне она сразу показалась крутой.
Девчонка быстро взглянула на меня. Глаза у нее ярко горели.
– Рядом со мной занято. Тут моя придурь сидит, – прошипела она.
Так я познакомилась с Беей. Про себя я поначалу так ее и называла – Девочка с Придурью. Нас было – раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Со мной – восемь.
Когда автобус перестал покачиваться, я проснулась. Потерла глаза, но это не помогло: снаружи стояла непроглядная ночь. В свете фар были видны деревья. Много деревьев. Значит, лес.
Рядом со мной проснулась Мимико. Она из Райнсберга. Отец у нее японец, а мама – немка. Здесь она оказалась, потому что ее родители решили, что их дочка слишком редко бывает на свежем воздухе. Она тайком показала свой телефон и тут же снова спрятала его в карман куртки. Мимико мне подмигнула, я кивнула в ответ.
В автобусе зажегся свет.
– Так! Все на выход! – послышался прокуренный голос из динамиков у нас над головами. Потом водитель закашлялся в микрофон. – Извините! – сказал он, когда приступ кашля закончился. – Приехали. Мы на месте.
Все зашевелились на своих местах. Стали вертеть головами. Перешептываться и зевать.
Мы начали выходить из автобуса, я вылезла предпоследней. Посмотрела вверх, на блеклую луну над кронами деревьев. Половинка, до полнолуния далеко. Вокруг было очень темно, и лунный свет казался очень ярким. В городе такая половинка вообще света не даст. Там ведь каждый фонарь как маленькая луна. Слегка моросило, крошечные капли будто не двигались, а висели в воздухе. Лесом пахло так сильно, что мне стало немного не по себе. Вообще-то я любила бывать в лесу, но лес для меня был таким местом, где хорошо, когда светло. Я еще раз принюхалась к влажному воздуху. Временами откуда-то доносилась непонятная жуткая вонь. И запах горелого.
– Девочки! Ко мне! – позвала наша руководительница. Она стояла в конусе света фар. В руке – зонт. Пряталась от двух капель. Ей едва удавалось сжимать его ручку в кулаке так, чтобы не пропороть ногтями вены на запястье. На плече у нее висел мешочек с кошачьим рисунком. При каждом движении там что-то бряцало вместе с ее браслетами.
– Еще раз повторяю для всех: я – Инкен, ответственное лицо. Добро пожаловать. Желаю вам хорошего отдыха. От своего имени, от имени всей нашей команды и… – тут она захохотала как тюлень, – и от имени Смекалочки.
Рядом со мной блевала Мимико.
Инкен, несмотря на всю свою ответственность, не считала необходимым реагировать на эти звуки и продолжала:
– Вообще-то мы планировали устроить ночевку под открытым небом. В полном контакте с природой, так сказать. Но, к сожалению, с погодой нам сегодня не очень повезло. Поэтому мы пересмотрели наши планы и приняли решение на эту ночь разместить вас в базовом лагере. У меня даже зонтик всего один. К сожалению, к большому сожалению. А впрочем, диким девчонкам зонты ни к чему! Правда?!
Девочки накинули капюшоны – моросило все сильнее. Рядом со мной Мимико вытирала рот носовым платком.
Казалось, Инкен ждет, не скажем ли мы хором что-нибудь в подтверждение ее слов. Может, что-то типа «Да! Подругам Смекалочки зонты не нужны!»
Ни звука. По крайней мере, с нашей стороны. А из настоящего леса шли всевозможные шорохи. По земле что-то ползло, в кустах – прыгало, выше – взлетало и носилось между верхушек деревьев. Мелкие животные обгрызали кружевные края листьев, а те, что еще мельче, выстукивали под корой короткие послания. Из глухого, темного леса доносились глухие, темные звуки, заставлявшие поверить в таких существ, которых в определителе фауны не найдешь, разве что в разделе про духов. Но страннее всего был носящийся среди деревьев свист. На высокой ноте и на низкой. Нехорошо все это, подумала я. И вдруг увидела вокруг скрючившихся людей в черном. Наверное, это кусты. А что там, за ними? Машина? Для куста слишком угловатое и большое. Может, стол для пинг-понга?
Совсем близко что-то грохнуло. Одна из девочек взвизгнула. У меня внутри всё сжалось. Девочка рядом со мной испугалась моего страха, а рядом с ней – еще одна, уже ее страха… Мы заверещали голосами разной высоты. Цепная реакция, на слух – вроде короткой песни.
– Это же просто ветка упала. Не ведите себя как курицы! Нечего кудахтать! Лесу от вас ничего не нужно. Это вам от него что-то нужно. Запомните! – сказала Инкен. – Мы приготовили вам небольшой сюрприз. Но пока не буду раскрывать секрет.
Ну, пожалуйста, подумала я, пусть сейчас придет настоящая руководительница, какая-нибудь подтянутая спортивная женщина, веселая и классная. Без бус, браслетов и ногтей, похожих на орудия убийства.
Я попыталась осмотреться. Примерно в двадцати метрах от автобуса стоял приземистый домик. Чуть дальше – еще такие же строения. В лунном свете они казались слегка зеленоватыми, как будто их выловили из воды и расставили здесь на просушку.
Инкен сказала нам разобрать из автобуса мешочки с котятами и достать вещи из багажника. Рядом с нашими рюкзаками там лежали еще большие зеленые выцветшие брезентовые мешки. Пять штук. Мы положили всё рядом с автобусом, на мокнущий песок. Наши ноги погружались во влажный его слой.
И скоро везде появились светлые следы.
А чуть позже они снова потемнели и исчезли.
Пока мы доставали вещи из автобуса, водитель ходил с фонариком где-то между строениями. Вернувшись, он что-то шепотом сообщил Инкен. Сказанное ей явно не понравилось. Она взволнованно зашипела. Разобрала я немногое. Только то, что он ей ответил.
– Не волнуйся ты так. Таблетку уже приняла?
В этот момент вжикнула чья-то молния. А потом я снова услышала надломленный голос водителя:
– Я же завтра обратно.
Я быстро отвернулась, заметив, что Инкен направилась ко мне. И взгляд у нее был какой-то странный.
– Что такое, Шарлотта Новак? – Не дожидаясь ответа, она повернулась к остальным: – Всё нужно отнести в помещение.
Каждая взяла свои вещи. Мы потянулись за Инкен, как только что вылупившиеся птенцы за странной наседкой. Не успели мы отойти от автобуса и на несколько метров, как он посигналил – голос у него оказался такой же хриплый, как у водителя, – и поехал в лес. Свет фар исчез вместе с ним. На душе стало совсем паршиво.
Что-то брякнуло, потом загорелся свет, и оттуда раздался голос Инкен:
– Все за мной! Идем!
Видимо, она надела налобный фонарик.
Глухой свист действовал мне на нервы. Это точно не зверь. Скорее, ветер свистит в трубе. Значит, ничего страшного, решила я.
За первым рядом из семи строений оказалась открытая площадка. Здесь горелым пахло сильнее. В этом тоже нет ничего страшного, решила я. Только вот был еще другой запах, гадкий. Сквозь высокую траву шла тропинка, такая узкая, что по ней даже лиса не смогла бы пробежать, не замочив шерсть утренней росой. Мы шли за Инкен гуськом. Ощущение под ногами стало другим. Мои новые походные ботинки больше не утопали в песке. Теперь они ступали по каменным плитам. В щелях – трава и молодые деревца. Звенело что-то металлическое. Дождь усиливался, ветер проверял все на прочность. Около площадки для собраний в темноте вздымались флагштоки. По ним скользил лунный свет. Тросами, которыми поднимали флаги, ветер стучал о столбы. Мимико шепнула мне, что это жопа какая-то. Я шепнула в ответ, что, по-моему, тоже, тем более оказалось, что куртка у меня промокает. За нами кто-то из девочек прошептал:
– Полная жопа…
Мы дошли до стоящего несколько в стороне строения. Оно было в три раза длиннее других. Инкен вынула из своего мешка с котиками огромную связку ключей и стала их с шумом перебирать. Потом открыла дверь и сказала, чтобы мы оставили вещи здесь и сходили еще за брезентовыми мешками.
Я старалась сделать так, чтобы все время и передо мной, и за мной кто-то был. Это было нетрудно, потому что остальные девочки делали точно так же, – мы все время держались вместе. Только Девочка с Придурью – чуть поодаль. Но с ней-то рядом была ее Придурь.
Когда мы всё перенесли под крышу, Инкен указала на мешочки с котиками.
– Каждая берет себе набор для ночевки. В нем имеется плед, практичное полотенце, три предмета походной посуды – тарелка, миска и кружка, – все от Смекалочки, веселой, э-э-э… находчивой – ну, вы знаете. А сейчас следуйте за мной для размещения на ночлег.
Говорит прямо как чиновник какой-то. В замороженной пицце душевного тепла и то больше. Эта тетка наверняка даже завтрак называет «утренний прием пищи» или как-нибудь в этом духе.
Рядом со мной вдруг оказалась маленькая светловолосая девочка. Все в ней как будто колебалось. Она была в том возрасте, в каком мы обычно котят раздаем. Еще миленькие, но ходят уже не боком. Так же внезапно, как она оказалась рядом со мной, девочка на мне повисла. Значит, теперь я ее все-таки удочерила. Ее длинные светлые волосы щекотали мне руку. Детским голоском она сказала, что ее зовут Антония. Мне показалось, что от нее пахнет ванилью. Может, она на самом деле печенька.
Инкен вывела нас на веранду с крышей из волнистого пластика. По нему, по этому волнистому – или рифленому? как это правильно называется? ну не суть – пластику барабанил дождь. Инкен сложила свой зонт и прислонила его к стене; там он стоял и на следующее утро.
– А сейчас самое время для сюрприза.
Она сняла с плеча побрякивающий мешочек и дала каждой из нас запустить туда руку. Там оказались прямоугольные фонарики со Смекалочкой. Выглядели они так, как раньше представляли себе будущее.
– Сейчас в них отсутствуют батарейки. К сожалению, к большому сожалению. Но, конечно, чуть позже мы их вам обязательно предоставим.
О каком таком «мы» она постоянно говорит? Имеется в виду, что вернется водитель автобуса?
– Ну? Классные штуки, правда? – спросила Инкен.
Девчонки молчали. С таким же успехом Инкен могла бы раздать еловые шишки. Будь у нас много шишек, мы бы могли ими кидаться в разные стороны и во что-нибудь да попали. Это почти как фонарик.
Один фонарик в мешочке у Инкен оказался лишним.
– Девочки! – закричала она. – Кого-то не хватает!
Маленькая Антония заплакала.
Другая, очень красивая девочка сделала вид, что плюет через плечо.
Я бы тоже с радостью что-нибудь изобразила. Вот соседский пес всегда начинает чесаться, когда не знает, что предпринять дальше.
– КОГО НЕТ? – завизжала на нас Инкен, будто отсутствующая была среди тех, на кого она орет. И сразу после этого пролепетала: – Ну, девочки, кого нет? – Тон изменился молниеносно, словно по волшебству.
Не хватать могло только Девочки с Придурью. Я вполне ясно представила себе, что она двинулась в обратный путь домой, что-то напевая себе под нос. Она-то точно знает, как заставить волка выть.
– Той, с короткими волосами, – сказал кто-то в темноте.
Инкен захрипела… А потом заорала так, что листья на редких среди сосен лиственных деревьях свернулись и стали похожи на иголки:
– ТАБЕЯ ФРАНК!
Послышались приближающиеся шаги.
– Я была за туалетами, по делам. То есть корпус с туалетами закрыт, но запах от него такой, что внутрь и не хочется.
Инкен бросилась к Девочке с Придурью, которую, значит, звали Табея Франк, и попыталась ее обнять. Потом сорвала налобный фонарик с головы и осветила себе лицо. Другую руку положила на сердце:
– Вся ответственность за вас лежит на мне. Девочки, не делайте глупостей, ладно? Мы посреди леса. Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах вам нельзя уходить одним. Я обещала вашим родителям, что буду за вами присматривать. Я же при вас говорила. И я сдержу слово!
Она осмотрела нас всех одну за другой. Либо эта женщина просто не умела делать ласковое выражение лица, либо специально хотела выглядеть как застрявший между дверьми хорек. Потом она выключила хорька, скомандовала «все за мной!» и пошла вперед.
– Я хочу получить свой чемодан, – одна из девочек стояла перед домиком и не двигалась. Я видела в темноте ее профиль. Острый нос, острый подбородок. – Я хочу взять свои вещи!
– Это называется «мне бы хотелось получить, пожалуйста», Иветта, – сказала Инкен. – Сейчас время отдыха, набор спальных принадлежностей у вас есть. Это же школа выживания! Мы тут для приключений!
С этими словами Инкен снова надела фонарик на лоб и двинулась дальше.
Что делать, когда единственный источник света удаляется? Мы пошли за ней. Антония тут же снова схватилась за мою руку. Мы сделали несколько шагов до первого домика.
– В каждом домике ночуют двое. Ты и ты, – Инкен показала на девчонок и подтолкнула их внутрь. Остальные пошли к следующему домику.
– Ты и ты, – и Антония отцепилась от меня и исчезла.
Инкен ведь не пойдет с нами в такой домик? По крайней мере, пожалуйста, только не со мной! Или еще хуже: она будет с кем-то другим, а я останусь одна. Тогда уж лучше втроем с Инкен. Это напомнило мне игру «Что ты предпочтешь?», в которую мы часто играли в школе. Что ты предпочтешь – предать свою подругу или встретиться с разъяренным питбулем? Всякие такие вопросы.
– Ты и ты, – сказала Инкен и подтолкнула к домику Иветту и Мимико. Остались только я и Девочка с Придурью, Табея Франк. Я глубоко вдохнула – по крайней мере, со мной ничего не случится. Даже если Инкен будет с нами в одном домике.
– Спокойной ночи! – сказала Инкен, посветила фонариком нам в лица и с силой захлопнула дверь. Она что, была так зла? Или просто хотела как следует закрыть дверь? И где она будет спать? Кажется, она не боялась. Лесу-то от нее ничего не нужно. Да и никому, в общем-то. Хотя водитель автобуса вроде бросал на нее почти страстные взгляды.
Некоторое время мы просто стояли в темноте, пока глаза не привыкли. Я ощупью пошла вперед.
– Табея? – прошептала я.
– Просто Бея! – ответила она с нормальной громкостью.
Я услышала, как кто-то скребется в дверь.
– Что это? – прошептала я.
– Это я. Дверь не открывается. – Бея говорила все громче. – Она нас заперла. Она нас…
– Не может быть, – прошептала я.
– Может. Заперла. На двери нет ручки, – Девочка с Придурью казалась уже не такой крутой. Она подергала замок. А потом включила свет.
– У тебя фонарик? В списке же было написано фонарики не брать.
– Неф у мефя никафофо шертофа фпифка.
Бея засунула фонарик в рот и посветила на замок. Потом достала из кармана штанов складной нож, открыла его и стала ковырять защелку. Скоро дверь открылась. Комнату залил лунный свет. Бея выключила фонарик и спрятала его вместе с ножом.
– Может, просто спать? – спросила я.
– Ты имеешь в виду, у тебя получится заснуть тут, внутри?
– Хотелось бы, – прошептала я.
– Отлично, тогда вперед. Надеюсь, к утру ты будешь еще жива.
– А ты что, совсем уходишь? В смысле, ты вернешься?
– Схожу посмотрю, как там другие.
Кроме дождя и глухого свиста был слышен еще какой-то звук. Журчание. Вода. Неужели тут рядом водопад? Тогда я бы его слышала и раньше. В лунном свете я разглядела кровати. Точнее, одну, двухэтажную. Я закинула мешок с котятами наверх и сама полезла следом. Наверху ведь безопасно, да? В мешке был плед. Очень тонкий. И крошечный. Как для младенца. Или это вообще скатерть? Такая тощая синтетическая фигня. Я накинула плед на плечи, нащупав при этом там что-то твердое и круглое по краям. Кнопки. Я застегнула их и обхватила себя руками, чтобы согреться.
Бея все это время стояла в дверном проеме.
И с чего я взяла, что с ней будет нечего бояться? Она же просто недостаточно пуглива, чтобы хоть как-то задумываться об опасности.
– Ты не могла бы закрыть дверь? – попросила я.
– Ну, если тебе от этого станет легче…
И с этими словами она исчезла.
Отцовский нож остался в рюкзаке. Ну прекрасно, послышался папин голос. Я же дал тебе ножны, которые можно повесить на ремень, продолжал папа у меня в голове. Отвечать ему я не стала.
Конечно, мне было страшно, но было и другое чувство. Беспокойство.
Как только я начинала думать над какой-нибудь задачкой с форума головоломок, меня охватывало беспокойство, как будто я заперта в самой себе, а моим мыслям нужно побольше места, и они бьются о череп изнутри. Точно такое же беспокойство я чувствовала, сидя одна в темноте наверху двухэтажной кровати, прислонившись к грязной стене и слыша, как дождь шлепает по крыше.
Что-то во всем этом было странное. Крыша протекала. Недалеко от меня вода капала на пол. И, возможно, я все-таки не одна. Что-то прошмыгнуло вдоль стены. Чем дольше длилась эта ночь, тем чаще я спрашивала себя, а есть ли здесь вообще что-нибудь НЕстранное…
Я поплотнее завернулась в пледик со Смекалочкой. Даже я была странная. Именно я! И слово «странный» было странным. И чем чаще я его думала, тем страннее оно становилось. Странностранностранностранностранностранностра…
– Эй! Эй, проснись!
Чей-то указательный палец стучал мне по коленке. В сумеречном утреннем свете я разглядела Бею, стоящую на ступеньке кроватной лестницы. Видно, я заснула сидя, уронив голову на грудь. Вроде сидела по-турецки, а вроде и лежала калачиком на боку – что-то среднее. Шея у меня стала позвонка эдак на три длиннее вчерашнего. Я чувствовала себя супергероем только потому, что пережила эту ночь. Женщина-соня или типа того. Самоотверженно засыпает в самых опасных местах.
– Инкен пропала. И наши вещи тоже, – объявила Бея и спрыгнула с лестницы. Бум!
Весь мой энтузиазм тут же испарился. На Инкен плевать, а вот вещи! Моя любимая куртка! Папина спортивная куртка! Я полгода назад без спросу взяла ее из шкафа – куртка с эмблемой добровольной пожарной дружины города Берница, членом которой папа раньше был. Я так ею гордилась!
Бея вышла из домика, оставив дверь распахнутой настежь. Снаружи было туманно. Ночь и день нерешительно прощались друг с другом.
Мимо окна прошла девочка, закутанная в желтый плед, – высокая, красивая. У нее была толстая коса, как будто из сдобного теста. Это она ночью, когда пропала Бея, сделала вид, что плюет через плечо.
Лестница ужасно скрипела, когда я слезала с кровати. Я постояла немного перед домиком, прислушиваясь. Журчит. Снова или все еще? Что это, водопроводный кран или писающий слон? Судя по запаху – второе. Нет, пахло даже хуже…
До меня донеслись голоса девочек. Куда это направлялась Красавица? За домиком я увидела такое, что заставило меня замереть.
В тумане вокруг парящего в воздухе огня стояли желтые монахи. В огне я разглядела Бею, вернее, ее верхнюю часть. Наверное, все это – оптический обман… В серое небо поднимался столб белого дыма. Когда я подошла поближе, странная картина рассеялась. Монахи оказались девочками в желтых пледах со Смекалочкой. Костер они разожгли на столе для пинг-понга, ножки которого потонули в высокой траве. Старый теннисный стол казался каменным плотом, плывущим по заросшей поляне. Бея стояла с другой стороны от костра, и я видела ее сквозь пламя. Полено в костре треснуло.
Некоторые девочки вздрогнули, а потом засмеялись. Ночной страх мгновенно испарился.
– …Во всяком случае, сейчас у нас только три лошади, – закончила фразу одна из девчонок. Та, что с острым носом и острым подбородком. Волосы выкрашены в фиолетовый цвет. – Ну, а ты маяк или как тебя звать? – спросила она меня.
Я не поняла, о чем она. Какой еще маяк? И тут же покраснела.
– Ой, да ты даже светишься! – добавила она, и все засмеялись.
– Это Шарлотта, – сказала Антония и подошла ко мне. Когда самая маленькая говорит за большую, большая становится меньше маленькой.
Три Лошади перевела взгляд с меня на Антонию:
– Вид у вас, как будто одна на высотном строительстве работает, а другая – на подземном.
Девочки прыснули. Сквозь хихиканье кто-то даже пытался сказать «извини», но все равно продолжал смеяться.
На мгновение мне показалось, что одна из них делает это как-то слишком резко, но тут же стало ясно, что это крик. И где-то недалеко.
Крик становился все более пронзительным и громким. Как укол через ухо прямо в центр страха.
– Мимико! – выпалила Бея и сорвалась с места.
Я быстро огляделась – Мимико нигде не было. Не раздумывая, я бросилась вслед за Беей. Она тут была единственной, кому я бы слепо доверилась. И раз она побежала и я побежала, все остальные побежали тоже. За угол одного домика, за угол второго, за третий, и дальше, дальше… Штаны Беи ширкали не переставая. Я неслась за ней, все остальные – следом. Через площадку для собраний, мимо еще одного строения; высокая мокрая трава стегала по ногам. Откуда Бея знала, куда надо бежать? Я бы не смогла так точно определить, откуда шли эти крики. Казалось, они теперь гораздо дальше. И совсем не похожи на девчоночьи. Скорее, похоже на мальчика, который пытается кричать девчоночьим голосом. Или на птицу, которая кричит как мальчик, изображающий девочку. Я все бежала и бежала… От тумана все вокруг казалось белесым. А потом крики вдруг прекратились.
Бея остановилась. Мы оказались около домика, в который прошлой ночью сложили свои рюкзаки. Дверь была открыта, хотя Инкен ее запирала.
Остальные девочки подлетели к нам как стая канареек – желтые пледы развевались у них за плечами. Они запыхались, а то, что Мимико здесь не оказалось, совершенно никого не успокоило.
– И кто же это кричал? – спросила Красавица. Она огляделась, посмотрела наверх – как будто там кто-то мог быть, вниз – словно и под землей надо было проверить. Казалось, она слегка не в себе. Потом эта девчонка снова плюнула через плечо. Это что, что-то магическое?
Больше всего нас беспокоило, что пропали вещи. Моя куртка, мои джинсы, причитали все… пока не увидели кровь… На полу домика блестела большая темно-красная лужа. Про куртки и джинсы тут же забыли. Сомнений не было: это кровь. Свежая кровь. Или все-таки нет?
На стенах красовались две большие надписи и несколько символов поменьше. Все коричневые. И поблекшие. Это уж точно кровь. Только старая. Не с этой ночи. Надпись на задней стене была видна сразу от входа. Она гласила: Братья греха. Первые буквы слов богато украшены завитушками, как монограмма какого-нибудь знатного семейства. Похоже, здесь кровью брызгали по шаблону. Из аэрозольного баллончика с кровью, что ли? А существуют ли вообще аэрозоли с кровью? Раньше такие вопросы мне бы и в голову не пришли. Обычно я сразу все смотрю в интернете. Нехватка информации ужасно мешает думать. Получается, что не думаешь, а только предполагаешь, пробираешься на ощупь. Всё равно как ехать по незнакомому лесу без нормальной карты.
Вторая надпись была на боковой стене над окном, тоже буквами с завитушками: «Орден зладейской низозти».
На надписи что-то блестело. В слове «зладейской» поверх «а» было нарисовано «о». Второе «з» в «низозти» зачеркнуто и рядом подписано «с». Эти буквы были свежими. Здесь и орфографию защищают кровавыми методами. Это делало ситуацию гораздо менее жуткой. Сатанисты со слабостью к правописанию – это почти как вампиры с брекетами. Но все же вопрос, откуда взялась эта кровь, оставался.
Одни девочки сделали пару шагов внутрь, другие толпились у входа, а я стояла позади всех и смотрела через головы. На грязном линолеумном полу виднелись грязные следы. Я смогла различить минимум пять разных рисунков протектора. А еще была половинка следа – кровавая. Отпечаталась только передняя часть ботинка.
– Нога дьявола! – воскликнула Красавица и тут же прикрыла рот рукой.
– По крайней мере, мы имеем дело не с вампиром, – заметила девчонка в клетчатых штанах и широко улыбнулась. – Вампир не стал бы так транжирить вкусную кровь, правда?
– Ты-то наверняка хорошо в вампирах разбираешься. С такими-то зубами!
Ощущения от шуток трехлошадной девицы – как если лизнуть колючую проволоку под напряжением. Ссориться с этой остромордой совсем не хотелось.
– Ты что, шутить пытаешься? Постарайся лучше дерьмом притвориться. Это у тебя могло бы неплохо получиться. – Очко явно в пользу девчонки с и правда очень большими зубами. Из ее огромных резцов можно было бы плитку для ванной сделать. Рот у нее едва закрывался, но это ей нисколько не мешало: она постоянно лыбилась, как будто ее внутреннее радио передавало одну юмористическую программу за другой. Она мне нравилась. У нее были хвост, ямочки на щеках и вот такие вот зубы.
– Черт! Мимико пропала, а вы тут цапаетесь! – подала голос маленькая Антония.
– Она дело говорит, – согласилась Бея.
Я присмотрелась к крови: она ниоткуда не вытекала и никуда не текла. Нигде не было ни брызг, ни потеков. Просто такое спокойное озерцо крови. Объемом по крайней мере… Такое мне сложно оценить. Если, например, вылить четыре пакета молока, получится лужа размером… Черт, понятия не имею, есть ли для этого какая-то формула? Литры на свертываемость равно площадь? И вообще, ведет ли себя кровь так же, как молоко? Я закрыла глаза и представила себя дома на кухне. Там у нас легко моющийся пол. Я мысленно открываю холодильник, достаю четыре пакета молока. А потом еще два. Силой мысли открываю их и опрокидываю один за другим на пол, который моя мама единолично выбрала, а папа единолично уложил. Уже из трех пакетов получилась лужа сравнимой величины. Предположим, что кровь гуще, сказала я себе. Тогда, наверное, здесь литра четыре крови. В среднем человеке крови от пяти до шести литров. Значит, это как если бы один тут полностью истек кровью или двое – наполовину. А где Мимико? И прежде чем моя воображаемая мать прибежала на воображаемую кухню, схватилась за голову и начала ругаться, девчонка с большими зубами толкнула меня в бок:
– Эй, ты спишь?
Я покачала головой и прошептала:
– Здесь наверняка не случилось ничего страшного. Просто кто-то вылил ведро с кровью. Может, даже не человеческой.
– Правда? – прошептала она в ответ. – Ты считаешь?
– Посмотри: никаких брызг, никаких других следов.
Она кивнула. Вся ее мимика выражала одобрение.
– Точно!
Мне вдруг стало тепло и хорошо.
– Я – Рика.
– А я – Шарлотта.
– Чарли, – улыбнулась она. – Окей! – и пожала мне руку.
Когда все девчонки вышли из домика, я сделала полшага внутрь и еще раз огляделась. Поставила ногу рядом со следами – явно больше, чем мои. А у меня ноги не маленькие. От внешнего края шли косые штрихи, внутри еще пара прямых линий. Потом – что-то вроде сот. Рисунок вроде знакомый… Это же конверсы! Черт, вот бы сейчас забить в поисковик «подошва конверсов, изображения»! А так пришлось снова закрыть глаза и мысленно двинуться по воображаемому коридору в нашем воображаемом доме. Поднять свои воображаемые конверсы и посмотреть на подошву… Точно: штриховка, линии, соты. Я знала!
Ну прекрасно, только определить человека по конверсам совершенно невозможно. Это как искать травинку в стоге сена. Иголку и ту найти легче.
Я подошла вплотную к луже крови посреди помещения. Лужа крови, поиск по изображениям. Свежая кровь, фото. Как быстро свертывается кровь? Отличается ли свиная кровь от человеческой по цвету?
От размышлений меня оторвала Бея.
– Решила полизать? Чтобы выяснить, употреблял ли кто-нибудь из этих сатанистов-кроликодавов алкоголь? Пошли отсюда, у нас собрание или типа того.
И она зашлепала наружу. На ней были конверсы. Серые. Почему она не в трекинговых ботинках? Это же стояло в списке из письма чуть ли не первым номером!
Выходя, я увидела над дверью еще один рисунок кровью. Кролик. Он был нарисован пальцем. Приехали! Отпечатки пальцев! Что дальше?
«Сатанисты-кроликодавы», сказала Бея. Но она же до этого не заходила внутрь, а снаружи рисунка не видно. Тут я вспомнила еще кое-что: Бея разбудила меня сообщением, что наши вещи пропали. Значит, она знала об этом прежде, чем мы здесь оказались! Я забарабанила указательным и средним пальцами по верхней губе. Вот это настоящая головоломка…
Где же наши вещи?
Почему они исчезли?
Кто это сделал?
Подозреваемые – все, кто в конверсах. Прежде всего – Бея.
Но зачем ей разливать кровь? Откуда она вообще ее взяла?
И где Мимико?
Желтые монахи стояли кружком и галдели все одновременно.
Утренний туман тем временем опустился на землю, и солнце как следует осветило скопление низеньких домиков. Я вдруг оказалась в очень красивом месте. Здесь можно было бы замечательно провести время. Птички радостно щебетали, их голоса задорно перегоняли друг друга, кувыркались в их маленьких пернатых горлышках. Толстый шмель-жаворонок жужжал в направлении леса.
– Короче, я бы сначала занялась поисками вещей.
– Нужно убираться отсюда немедленно.
– Да, но без своего рюкзака я никуда не пойду.
– Может, полицию вызвать?
– Как? Телефонов-то у нас нет.
– Надо валить! Сейчас же! Одна уже пропала, и эта кровь…
– Может, тут есть духи, – предположила Красавица, озираясь по сторонам.
– Либо Инкен убила Мимико, либо… – прошептала Антония.
– Либо Мимико – Инкен, или водитель – Мимико…
Это сказала девочка, которая до сих пор не проронила ни слова. На лицо ей свисали жирные волосы. Она была в коричневых замшевых штанах и черной мальчишеской рубашке.
– …или водитель – Инкен, или Инкен – водителя, – пока она перечисляла, голова у нее ритмично подергивалась и занавес из волос немного раздвигался, приоткрывая убийственно голубые глаза. Если бы я так выглядела, я бы точно постаралась что-нибудь в себе изменить. Ну голову уж точно мыла бы почаще.
– В любом случае это была не я. Мой нож-мультитул лежит в чемодане. Вместе с гравированной зажигалкой «Зиппо» и спальником на настоящем гусином пуху, – владелица трех лошадей загибала пальцы, перечисляя свое имущество. Чего у нее только не было – пальцев не хватит!
– Нож нужно носить при себе, – занавес из волос на секунду сдвинулся в сторону и тут же вернулся на прежнее место. На поясе ее замшевых штанов висели потертые ножны. Их явно не покупали специально для лагеря. Она носила их всегда.
– Не думаю, что тут произошло что-то страшное, – кто-то громко произнес мои слова, но точно не я. Рядом со мной стояла Рика и толкала меня в бок. Я не реагировала. – Ну вот, например, с этой кровью, – продолжала Рика, – нет никаких следов ни к этому месту, ни от него и никаких брызг. Выглядит все скорее так, будто кто-то вылил там ведро.
Все закивали. Я обрадовалась.
– Может, это часть программы лагеря. Тест или вроде того. Типа игры, – размышляла Рика.
– Но Мимико-то все равно пропала. И наши вещи. – Антония почесала свой маленький носик.
– Надо искать Инкен.
– Сначала – Мимико.
– Правда, надо бы полицию…
– Нет, никакой полиции, – перебила Бея. – Инкен нет. Ее нам искать здесь нечего.
– Откуда ты знаешь? – Три Лошади выставила вперед подбородок.
– Я уже искала. Ее тут нет.
– Тебе школа выживания уже не нужна, да? Ты что, индеец Я-Уже-Всё-Всё-Знаю?
– Ну, тебе-то лагерь явно срочно нужен. Индеец по имени Фиолетовый Раздор.
– Меня зовут Иветта. Если тебе интересно, как зовут твою новую лучшую подругу. Иветта. И с ней шутки плохи.
– Отлично, а я Бея. Мне очень нравится тебя слушать, особенно когда ты молчишь.
Наверняка так продолжалось бы еще долго, если бы Антония не заверещала:
– Автобус! Я слышу автобус! По-моему, он едет сюда. Вы слышите этот звук?
Сначала я слышала только плеск воды, а потом различила и шум автобуса.
Рика сказала:
– Мы ничего не услышим, если ты постоянно будешь кричать.
Антония обеими руками зажала себе рот.
И действительно, в лесу что-то тарахтело. Наш автобус. Или, по крайней мере, какой-то автобус.
– Вот черт! А я-то думала, они больше не появятся, – сказала Бея. Я, конечно, тоже не горела желанием снова видеть эту морозилку Инкен, но голод и мысли о завтраке подталкивали меня к компромиссам. Наверняка сейчас будет мятный чай от Смекалочки и парочка желтых булочек с изображением белки.
Мы двинулись ко входу в этот комплекс из домиков. Туда, где дорога выходила из леса, а потом просто обрывалась в песке.
Ворота представляли собой два угловатых кирпичных столба. Один слева, один справа. На глаз расстояние – как раз на ширину автобуса. Приблизительная высота – три метра. На каждом из столбов видны остатки верхней дуги. Ржавая гнутая вывеска. В середине большей части не хватало. Наверняка эта серединная часть висела где-нибудь в местном краеведческом музее. Или у какого-нибудь сумасшедшего коллекционера, который купил ее на eBay.
Буквы были вырезаны в металлическом листе насквозь, через них можно было смотреть в лес.
– АНАМ ОИП, – Иветта Три Лошади встряхнула головой. – Что это значит?
– Нужно читать с другой стороны, – шепнула я Рике.
Рика улыбнулась и легонько толкнула меня локтем.
Ободренная этим, я зашептала дальше:
– Это наверняка был пионерский лагерь. Возможно, имени Эрнста Тельмана.
Рика удивленно посмотрела на меня, и я добавила:
– Так назывался завод, где раньше работали мои родители. Это коммунист какой-то.
Так говорила моя бабушка. В последнее время она так говорила всегда, когда не могла вспомнить чье-нибудь имя. Даже когда щенилась соседская собака и песиков называли Шарик, Пушистик и Черныш, бабушка именовала их «коммунистами какими-то».
– Это нужно читать с другой стороны, – громко сказала Рика. – Наверняка тут было написано «Пионерский лагерь имени Эрнста Тельмана».
Говорить она действительно умеет.
– Откуда ты знаешь? – зашипела Иветта.
Рика быстро взглянула на меня и, кажется, еще до того, как я слегка покачала головой, сказала:
– Просто подумала. С помощью мозга. Это такая специальная штука, чтобы думать. В голове.
Я была рада, что Рика не стала привлекать ко мне внимания, и благодарно ей улыбнулась. Она ухмыльнулась в ответ.
Между деревьями показался автобус с надписью «Дикий лес для диких девчонок». Он протарахтел по сосновому лесу и остановился в самом конце дороги. Прямо перед нами. Передние колеса были уже почти в песке.
Спереди сидел только водитель, засаленный Бруно. Он немного помедлил, пялясь на нас через стекло, а потом вышел из машины.
– Где наши вещи? – спросила Иветта.
Он сказал, что не знает.
– Инкен будет позже. А пока надо разгрузить строительные материалы. Из салона и багажника. – Он закашлялся и указал волосатым пальцем на автобус. Потом сел на пенек и постарался к нему прирасти.
Мы сняли пледы и стали разгружать. По цепочке передавали друг другу доску за доской. Это были разобранные этажерки и шкафы, старые двери и просто доски. На некоторых, видимо, годами что-то лежало. На тех местах, куда свет не попадал, получились причудливые контуры. Я как-то делала нечто подобное в фотолаборатории у нас в школе. Листьями, которые мы насобирали у плотины. Только на фотобумаге, а не на досках, конечно. На одних досках ясно читались силуэты ключей. Где-то – тени замков. На других распознать силуэты было не так просто. Рамки, книги, портмоне? А потом я различила еще кое-что: цепочки, обручи для волос, браслеты.
После грязных досок пришла очередь старых реек, потом – потертых плинтусов. И наконец – огромных кусков брезента. Черных, с какими-то надписями. Где-то пять или шесть штук. Что там было написано, прочитать было невозможно, потому что куски были сложены.
– Из этого ничего не построишь, – сказала девочка с ножом на поясе замшевых штанов. Она показывала на гору того, что мы успели выгрузить, и рукав ее черной рубашки задрался. Верхняя часть руки у нее была белая. А ниже локтя – очень загорелая кожа. Лоб за занавесом из волос – бледный и прыщавый. Она не загорала специально. Она просто много времени проводила на воздухе и все время в этой рубашке с закатанными рукавами. Настоящая загадка… Откуда такой загар? Почему у нее такие волосы? И почему такие штаны, рубашка и нож? – Нам нужны саморезы, – сказала она водителю автобуса. – И отвертки.
– Вот там гвозди, – ответил он, показывая на очередной мешочек с котятками. – Молотков нет. Придется вам взять камни. Инкен скоро вернется.
Девочка с Ножом кивнула и снова погрузилась в молчание. Она была самая странная из всех. С большим отрывом.
Когда мы все выгрузили, Бруно попрощался. Он так и не сказал ничего нового, а только бубнил:
– Инкен вернется. Инкен сейчас будет. Очень скоро.
Иветта встала прямо перед ним, преградив дорогу, и угрожающе нацелила на него свой острый подбородок.
– Отвези нас на станцию! – сказала она.
Прозвучало это – при всем наличии трех или четырех лошадей – не очень-то воспитанно. Как будет правильно? Не могли бы вы отвезти нас на станцию? К тому же она даже не поинтересовалась, хотят ли туда остальные.
Водитель покачал головой и широким жестом показал вокруг:
– Да вот же, вот ваш лагерь. Все только начинается. Ваши родители ведь за это деньги платили.
Он залез в автобус, приподнял засаленную бейсболку и уехал.
Больше мы никогда его не видели.
Иветта успела бросить ему вслед, что ее отец подаст на него в суд за «невыполнение обязанностей по надзору за несовершеннолетними» и мало не покажется. Она даже немножко покраснела от злости. Это совершенно не шло к ее фиолетовым волосам. Я задумалась, как ее вообще сюда занесло.
Инекен не появилась ни «сейчас», ни «скоро». Нас это не радовало, но и не огорчало. Около полудня настроение изменилось. Голод – страшный зверь, который питается кроткими существами.
Некоторые девочки яростно выступали за то, чтобы остаться тут. В том числе Рика. Она сказала, что долго на этот лагерь копила и хочет здесь чему-нибудь научиться.
– Ты на него копила? – переспросила Иветта. Как будто она никогда раньше таких слов не произносила.
– Да, и даже работала.
Было заметно, что Иветту это очень впечатлило, но она не хотела подавать виду и тут же вздернула свой острый носик:
– Что, автоматом по продаже билетов? Или пасхальным кроликом?
– Если хочешь знать – нет. Я продавала свое тело. – Рика медленно кивнула. – Зубным фетишистам.
Мы засмеялись. Легко и свободно – беззаботно. Иветта тоже засмеялась.
Кстати, она тоже была за то, чтобы остаться. Она сказала, что для начала Инкен должна вернуться и объяснить, что все это значит. Звучало очень по-взрослому. Так тупо! В смысле, у взрослых. Они постоянно ноют про выходные, а сами, когда наступают выходные, намывают сортир снаружи.
Когда мы стали голосовать, моя рука поднялась за то, чтобы остаться.
– Почему? – спросила я свою руку, потому что голова моя этого точно не знала. Обнаружилось восемь причин:
желание получить обратно свои вещи (там ведь папина спортивная куртка!);
желание подружиться с Рикой;
желание выяснить, кто эти сатанисты-кроликодавы (выяснить, это прыщавые двенадцатилетки или прыщавые как минимум пятнадцатилетки);
желание разузнать про Девочку с Ножом;
желание впечатлить Бею (а может, даже подружиться с ней);
нежелание ехать к бабушке (и куда бы то ни было еще);
желание знать (все!);
ЖЕЛАНИЕ!
Желание так и распирало! Оно рвалось наружу, как позыв к чиху. Наверное, в этот момент высвободился какой-то кусочек моего пубертата. Желание-нежелание. Что-то в этом духе.
За то, чтобы поехать домой, была только одна девочка. Красавица. Принцесса с каштановыми волосами, пухленькая, с круглыми красными щеками. Звали ее Аннушка. Она сказала, что родители у нее уехали и всем надо просто поехать к ней. Еды там достаточно. Это уж точно будет лучше, чем здесь. Она из области Рудных гор, а там вообще красиво.
Все это звучало очень разумно, но я все равно была против. Может, именно потому, что она казалась такой взрослой и говорила так мягко и умно. И потому, что у меня как раз прорвалось подростковое желание-нежелание.
Пять голосов за то, чтобы остаться, один – против. Кого-то не хватало. Я сразу поняла, что нет Беи, но ничего не сказала. Сейчас у меня рядом был кое-кто, кому надо было всего лишь намекнуть на то, чего я сама говорить не хотела. Я тихо сказала Рике, что нет Беи.
– Табеи нет! – объявила Рика.
Пока мы дискутировали, Бея незаметно скрылась в лесу. А пока мы обсуждали, почему люди здесь исчезают один за другим, Бея появилась снова. Она неожиданно возникла рядом: на плече – палка, на конце которой висит завязанный в узелок плед со Смекалочкой. Ну прямо сын мельника, которого послали в большой мир с узелком за спиной. Там у нее оказались малина, немного древесных грибов, крапива, одуванчики и прочие растения.
По-моему, Бея была круче некуда. Она, наверное, единственная из нас не постеснялась бы поздороваться с Чаком Норрисом.
– Это опята, от них может быть в животе нехорошо, – сказала Девочка с Ножом.
– Я знаю, – ответила Бея. – Я собираюсь их сварить, Фрайгунда.
– Фрайгунда? – переспросила Рика. – Серьезно? Без шуток?
Фрайгунда кивнула.
Откуда она взялась, эта Фрайгунда? В те края попадают на машине времени или как?
– Я сварю грибы, но для этого мне нужна кастрюля. Иветта, ты не знаешь, где ее раздобыть? – глаза у Беи смеялись.
Вместо указательного пальца Иветта воспользовалась подбородком.
– Вот эта вот говорила, что умеет работать мозгом. Пусть сама и ищет! – она не глядя показала на Рику. А Рика в свою очередь показала сначала большие зубы, а потом на меня. Мое сердце чуть не остановилось. Она же не выдаст сейчас, что с мозгом – это вообще-то я?
– Мы с Шарлоттой пойдем искать.
Тут сердце забилось снова. Сильно и радостно. «Мы с Шарлоттой», на мой слух, звучало замечательно.
– Можно с вами? – спросила маленькая Антония.
«Шарлотта, Рика и маленькая Антония» звучало уже не так замечательно, немножко отдавало чем-то вроде «папа-мама-я-счастливая семья», но да ладно, ничего.
Я кивнула.
– Еще воды принесите! – крикнула нам вслед Бея.
Я кивнула. Черт, это был самый крутой кивок в моей жизни!
У Антонии был план.
– Надо найти наши вещи. В мешке, который я вчера несла, по-моему, был котелок. Мешок был совсем легкий, но с чем-то твердым внутри. И звук был такой… такой пустой.
– То есть ты слышишь котелки через брезентовые мешки? – Рика улыбнулась.
Мы шли мимо домика с крышей из волнистого пластика. Зонтик Инкен все еще стоял там. Почему она его не взяла?
Большая поляна посреди лагеря. За ней – еще два ряда домиков.
– Будет вообще, если Инкен так и не вернется, – сказала Антония.
– Вообще что? – поинтересовалась Рика.
– Просто вообще. Так говорят, – пояснила Антония.
Мы подошли к вытянутому строению с трубой. Это наверняка был кухонный блок. Если где-то и есть котелки, то именно там. Дверь оказалась заперта. Рика налегла на нее, но это ничего не дало. Как и на других дверях в лагере, здесь тоже был новый засов с висячим замком. Там, где саморезы ввинчивались в дверь и косяк, дерево треснуло, и этим светлым трещинкам была максимум пара недель.
Мы разбили заколоченное окно тяжелым суком, и Антония, встав мне на плечи, залезла внутрь. Рика – за ней. Я осталась снаружи. Прошло всего несколько минут, и раздался писк Антонии:
– Котелков нигде не видно!
Потом послышалось хихиканье.
– Зато есть ведро!
Что-то грохотнуло.
– Осторожно! Желтый летающий объект! – крикнула Рика, и из окна вылетело желтое ведро. Оно приземлилось на ковер из хвои и песка у моих ног.
– Можешь уже идти за водой, – показалась улыбающаяся голова Рики.
Вообще-то идти одной за водой мне не хотелось. «Вообще-то давай без вообще-то», – говорит моя мама на каждое мое «вообще-то». Так что я отправилась за водой. На ведре было написано «Пасека Дитрих, Правен 7». А под надписью – пчела с таким же ведром. Право, обязанность, долг, подумала я. Край ведра, как мне показалось, был немножко испачкан чем-то красным. Плохо вытерто. Неужели там была кровь? Она что, из Правена? И где этот Правен находится?
В таких размышлениях я двигалась в ту сторону, откуда постоянно слышался плеск, который я заметила еще ночью. Не мог же это быть писающий слон. Слон бы уже давно все выписал из себя и лежал сдувшийся, как коврик у кровати. Но пахло действительно мочой или чем похуже.
Идти надо было мимо домика, куда мы сложили свои сумки. С утра там всё выглядело так, будто кабаны потанцевали. В общем, кошмар для следопыта: взволнованные девчонки, шесть – в трекинговых ботинках, одна – в конверсах. Разобрать хоть что-нибудь было практически невозможно. И тут мне захотелось, как будто в комиксе, протереть глаза и взглянуть еще раз. Что это? Это был не мираж? Это же наши сумки! Сонно лежат как миленькие, привалившись друг к другу. Прямо на виду. Следы вокруг подтерты. Значит, здесь кто-то прибирался. Подчищено до самых кустов за домиком.
Я быстро глянула в свой рюкзак: всё ли на месте?
Что всё это такое? Дело рук сатанистов-кроликодавов? Они всё еще где-то рядом? Представляю себе, как они ухмылялись, занимаясь всем этим, – так что брекеты сверкали на солнце. Только зачем им было исправлять собственные надписи? И почему они не украли сумки? Могла ли Бея устроить все это, пока якобы собирала грибы?
Я стала бы настоящим гигантом в глазах всех, если бы объявила, что наши вещи здесь. Хотя чего уж, гигантом я была и так. Я вспомнила, как Иветта Три Лошади назвала меня «маяком», и снова тут же покраснела. На этот раз от ярости.
Я просто расскажу об этом Рике, а она объявит всем. Надев спортивную куртку с эмблемой добровольной пожарной дружины города Берница, я пошла дальше. Мне же надо было воды принести.
Писающий слон, судя по всему, стоял за следующим корпусом. Я шла на звук, мимо стрекочущих сверчков и чирикающих птиц. Только урчание тише не становилось. Потому что теперь это был мой живот.
Перед таким же длинным корпусом, как кухонный блок, из земли торчала водопроводная труба. Метра четыре длиной, загнутая, словно плоские ворота из какой-то еще не изобретенной спортивной игры. Плоскобол. Из трубы торчало восемь кранов. Из двух постоянно текла вода. На земле уже образовалась солидная лужа, почти пруд. Некоторое время я просто стояла с ведром в руке, а потом решилась. Быстро сняла ботинки и штаны, попробовала ногой, насколько холодная вода. Она текла глубоко из-под земли, и в ней как будто купался ночной холод. Я тут же вся покрылась мурашками, до самых подмышек. Чтобы добраться до кранов, пришлось идти вброд по колено в воде. Закрутить эти чертовы штуки у меня не получилось, сколько я ни старалась. Вот блин! Выглядело все так, будто кто-то бил по ним молотком. Кое-где были видны серебристые царапины.
Я было уже сдалась и хотела выйти из пруда, но тут моя нога отдернулась быстрее, чем голова успела что-то осознать.
Там что-то было.
В воде.
Мягкое.
Большое.
Я взвизгнула, сделала шаг и… снова на это наступила! Что бы это ни было! Там что-то лежало. Или кто-то… Мне хотелось убежать, но на этот раз голова оказалась быстрее ног. Я развернулась, поскользнулась и чуть не грохнулась. Угодила рукой в воду, тут же поднялась и рванула. Схватив штаны и ботинки, я понеслась к кухонному блоку. Там уже никого не было, и я понеслась дальше…
Посреди лагеря я остановилась, чтобы перевести дух. Для начала – надеть штаны и ботинки. Может, я наступила на Инкен? Или это Мимико? Куда они обе пропали? Не могла же Инкен просто так бросить нас здесь одних. Почему там течет вода? И что это за фокус с нашими вещами?
Когда я наконец увидела остальных девочек, они стояли кружком и рассматривали что-то посередине. Что-то или кого-то. Я остановилась и для начала набрала воздуха… И тут услышала голос Инкен:
– Это опята, Фрайгунда права. И вообще никакие грибы не следует есть в сыром виде. – В этот момент я увидела ее голову. Ее как будто приклеенную прическу.
– Воду принесла? – спросила меня Бея.
Я оглядела себя. В руке у меня было пустое ведро с нарисованной пчелой.
То, что собрала Бея, мы есть не стали. Всего два дня спустя из такой добычи Рика приготовила бы отличный ужин. Но в тот момент мы всё выбросили за забор. Животным.
У Инкен были банки с вареньем и медом и мини-упаковочки ливерной колбасы. А еще булочки, но тоже очень маленькие.
Она говорила и говорила, а мы сметали одну крошечную булочку с колбасой за другой. Я вспомнила, где видела такие кукольных размеров булочки раньше. Как-то мама приносила похожие из отеля. Там отменили какую-то конференцию, и поэтому булочки в буфете не пригодились.
Инкен отвечала на вопросы, которые нас волновали, не дожидаясь, пока мы их зададим. Мимико – да, у нее некоторые симптомы были еще прошлой ночью. Ее вырвало сразу по приезде. Родители на что-то такое намекали. Наверняка ее забрали.
Точно ли это известно, спросила Антония.
– Наверняка, – сказала Инкен. – Ее родители не хотели подписывать согласие на то, чтобы Мимико ехала в лагерь без мобильного телефона. С ней ничего не случится. У нее же есть телефон! – и она рассмеялась своим тюленьим смехом. Но в глазах смеха не было.
Что за бред? Яме в земле все равно, есть у тебя телефон или нет, – как все равно это маньяку, или волку, или урагану, или падающему дереву.
Между тем девочки рассказали про кровавые надписи и спросили про вещи. Я не стала говорить, что они снова на месте. Мне было слишком интересно, как отреагирует Инкен. Она была искренне удивлена. Я прекрасно знаю, как выглядит неискреннее удивление. Многие в такой ситуации брови хмурят, а не поднимают. Моя мать – лучшая плохая актриса, какую я только знаю. По ней прекрасно можно изучать неестественную мимику.
Инкен сказала:
– Что? Исчезли? – и снова засмеялась. Она развела руками и стала размахивать ими вправо-влево, как опахалами. – Я не могу сказать вам, где вещи. К сожалению, к большому сожалению. Значит, это будет наше первое приключение здесь. Спорю, это дело рук Мимико. – Опахала снова превратились в руки. – А эти надписи кровью, – отмахнулась она, – они уже много лет здесь. Это местные идиоты.
– Нет, там свежая кровь. Целая лужа! – Антония была очень взволнована. – И надписи тоже. Совсем свежие. Сто процентов!
Инкен оскалила зубы и сказала, что это, наверное, кто-то позволил себе пошутить. На Бруно такое вполне похоже. Он якобы странный малый.
Она сказала это так, словно Бруно иногда, как ребенок, показывает пять пальцев и говорит, что ему уже три года. «Странный малый» ассоциировалось у меня в первую очередь с медведем в кухонном фартуке.
– Мы потом пойдем и все посмотрим, девочки! Но сначала у нас прием пищи. И еще надо заняться знакомством – нужно же нам друг другу представиться. – Она кивнула, обращаясь ко всем. – Я – Инкен. Живу в Кранфельде, под Берлином. Мне тридцать шесть лет. Мои увлечения – коллекционирование, кошки и природа. Я здесь, чтобы показать вам, как выживать в условиях, когда можно полагаться только на свои силы. Кто следующий? – она сунула в рот мини-булочку и стала ждать.
Ни от чего не краснеешь так, как от подобных представлений. Сейчас все снова станут смеяться и называть меня маяком.
Рядом со мной щелкнула пальцами Рика.
– Я – Фредерика Бурмайстер, из Берлина. Моабит, – она подняла кулак. И улыбнулась. – Я играю в группе на гитаре, – снова кулак. – Называется «Спокойно! Это ограбление!». Мы делаем такой панк-ска-регги-гранж. Моя мать работает на телевидении и хочет попытаться привести нас на какое-нибудь шоу. В нашей группе на фейсбуке уже двести три подписчика. Когда вернемся домой, – тут она потыкала пальцем в воздухе, – не забудьте нажать «мне нравится». «Спокойно! Это ограбление!» – Тут она еще что-то вспомнила: – Сайт у нас тоже есть.
Я сидела рядом с Рикой и пыталась привести свои мысли в порядок. Меня зовут Шарлотта… Мое имя – Шарлотта… Я – Шарлотта Новак… Сердце у меня готово было выпрыгнуть из груди.
– Меня зовут… – начала я, но с другой стороны от Рики Иветта выставила вперед свой острый подбородок и заговорила – громче, чем я.
– Я – Иветта, мне пятнадцать лет. Живу в Кляйнмахнове. Люблю ходить под парусом и подводное плавание. С трех лет занимаюсь верховой ездой, и при этом очень успешно. В школе тоже учусь очень хорошо. Я хочу стать дизайнером-модельером. – Она убрала прядь фиолетовых волос за ухо. Даже уши у нее были острые.
– Ты все? – спросила Антония.
– Да. Или… нет. Мне нужно девять часов сна в сутки. Все, можешь начинать.
– Я – Антония, мне почти четырнадцать, так что я, наверное, тут самая младшая. Да, лучше со мной просто познакомиться. Это будет лучше всего. Не знаю, что мне еще сказать.
Потом подошла очередь Красавицы.
– Меня зовут Аннушка Рокштро. Мне шестнадцать лет, я из региона Рудных гор. Я очень люблю лес. Объявление об этом лагере увидела в газете одна моя берлинская подруга, и мы обе подали заявки. Только она, к сожалению, заболела. Поэтому я тут одна. – Она мягко улыбнулась. Наверное, ее родители перед тем, как зачать ее, смотрели какой-нибудь диснеевский фильм. – Ну, то есть я здесь с вами, я имею в виду, – добавила она.
Следующей представлялась Фрайгунда. Она сказала, что ее зовут Фрайгунда и ей пятнадцать лет. И тут же снова завесила волосами свои убийственно голубые глаза. Она все время так и сидела, скрючившись. Такая пышущая силой, худая большая кошка.
У Беи представление получилось еще короче. Она встала и произнесла:
– Бея, пятнадцать лет, из Потсдама.
– Полное имя – Табея Франк, – добавила Инкен.
– Просто Бея! – она снова села.
– Шарлотта, – быстро сказала я. И добавила: – Пятнадцать. – Лицо у меня уже горело.
– Ну вот! Отлично! Теперь я вам расскажу, что мы будем делать дальше.
Я успокоилась, пока говорила Инкен. У нее якобы на нас огромные планы, мы создадим потрясающий лагерь практически из ничего, это просто захватывающе. Мы начнем прямо сегодня и завтра закончим. Сегодня вечером будет еще ужин из плодов цивилизации, а уже с завтрашнего дня родной матерью нам станет лес.
– Бред какой-то, – шепнула мне Рика.
Я кивнула.
– Вечером у костра я расскажу вам, какую классную штуку организовала для вас сегодня утром. Пока меня не было. Собственно, поэтому меня и не было.
Я испугалась, что речь идет опять о чем-то вроде фонариков без батареек. У нее же ничего с собой не было. Я внимательно осмотрела Инкен с головы до ног: штаны ей были велики, сверху бабушкина блузка, на шее – три нитки бус, подобранных по цвету – синие, голубые, сине-серые. А вчера на ней были не три красных нитки? Сколько же у нее этих бус? На обеих руках – браслеты. Большие, маленькие, толстые, тонкие. Вот они друг к другу совсем не подходили. Серебряные и золотые вперемешку. Я не могла вспомнить, были ли на ней вчера эти же браслеты. Кольцо только на одном пальце. Тоже наследство лучших времен или куплено без примерки – слишком большое. А кольца вообще примеряют? Кольцо постоянно ерзало у нее по всей нижней фаланге пальца и к тому же вертелось, так что Инкен приходилось то и дело поворачивать его зеленым камушком кверху. Это было не единственное движение, которое она все время повторяла. Она часто приподнимала руки, чтобы браслеты съехали поближе к локтю, а еще постоянно заправляла черные волосы за ухо и облизывала губы, как ящерица. Все это делало из нее человека, которого по одной фотографии не опознаешь. Для этого понадобилось бы видео.
Кроме того, она продолжала говорить от лица каких-то «нас», несмотря на то что вожатая была только одна – она сама.
– Мы приготовили для вас книги, – сказала она, вынимая из очередного мешочка с котятками несколько книжек и раздавая их.
«Выживание в лесу».
«Ночевка без палатки».
«Тысяча и один гриб».
«Жизнь среди деревьев. Деревья как источник пищи, тепла и крова».
«На природе. Практические советы для домоседов».
«Краткий справочник по технике выживания на природе. Лес и болото».
Потом наконец она отпустила нас искать рюкзаки. Конечно, вещи быстро обнаружились. И нашла их не я. Я специально побежала в другую сторону.
Увидев лужу крови и надписи на стенах, Инкен делано засмеялась. Здесь, в этой местности, сказала она, живут только малообеспеченные люди, именно поэтому она повесила везде замки. Это все скучающие подростки-наркоманы.
Так как все рюкзаки нашлись и из них ничего не пропало, все были довольны. Всё как будто в порядке, объяснения больше никому не нужны. Такую потрясающую головоломку бросили неразгаданной! Какое загадкорасточительство! Но зато все достанется мне одной.
Я посмотрела на часы, думая засечь, сколько у меня займет решение этой головоломки. Если бы тогда я подозревала, что на выяснение того, что произошло с нашими вещами утром, уйдет несколько недель, предвкушение интеллектуального удовольствия было бы здорово подпорчено. Часы показывали без двенадцати десять. Этого быть не могло. Значит, они остановились. Без двенадцати десять – это наверняка тот момент, когда я чуть не свалилась в лужу и оперлась на руку.
После полудня мы начали обустраивать лагерь. Для этого мы притащили полки от шкафов и куски брезента в лес, на самое красивое место. Здесь природа примет нас в свое лоно, сказала Инкен.
– У нас есть эти замечательные вещи, у нас есть гвозди и… – она постучала пальцем по лбу, – фантазия больше луны.
Она постоянно говорила странные вещи. В основе каждой постройки должен быть крепкий фундамент. Для защиты оборудования от повреждений необходимо расположить водонепроницаемый слой по площади, превосходящей основание.
Мы развернули два из трех кусков брезента. Похоже, они были от какого-то грузовика. По нижнему краю шли кольца, через которые его раньше закрепляли. Написано там было Slow-Express. Мы очень удивились: это же бессмыслица какая-то – медленно-быстро.
– Из Словении, – объяснила Инкен.
Антония поинтересовалась, откуда она взяла этот брезент.
– Я же сказала – из Словении, – повторила Инкен. А потом захлопала в ладоши, и браслеты у нее загремели: – Это все большое приключение!
Мы забивали старые гвозди в старые доски камнями; привязывали старыми веревками старые рейки к каркасам. Между деревьями появилась парящая в воздухе крыша. Кроме того, мы сделали ящик с крышкой для провизии и привязали его к дереву, чтобы животные ничего не утащили.
Вкалывали весь световой день. А потом солнце скрылось за верхушками сосен. Вбивая гвозди и таская доски, я вся взмокла. Руки у меня были грязные, во рту пересохло. Я в жизни никогда ничем таким не занималась. Разве что как-то раз у бабушки счищала краску со старых рам. Но это же куда лучше!
Будь моя воля, пусть бы всё так и шло дальше. Но от меня это не зависело.
На ужин был суп, для которого Инкен попросила собрать крапиву. На нас жадно накинулись комары: если б они могли смеяться, смеялись бы как пить дать. Солнечные лучи потихоньку ушли, и мы расположились у потрескивающего костра. Над огнем висел котелок с супом. Запах вкусный. Только иногда к нему примешивалась вонь от лужи перед умывалкой.
Когда стало темнеть, мы спросили Инкен про батарейки для фонариков. Она их забыла. К сожалению, к большому сожалению, посокрушалась она. И тут же откуда-то из вещмешка наколдовала сосисок. Кому нужен свет, когда есть сосиски? Тучи обложили небо не так плотно, как прошлой ночью. Сияли луна и звезды – большой полукруг и маленькие круглые светлячки. Мерцал костер. Искры взмывали в свой секундный полет. Спереди мне было жарко, внутри поселилось счастье.
Этот вечер, когда мы с Инкен ели крапивный суп с сосисками у костра, стал последним вечером моей до того момента нормальной жизни. Хотя совсем уж нормальным не был и он. Скорее, ровно посередине. Вроде порога между двумя комнатами. Между детской и комнатой юности или между прихожей и улицей.
И тут заерзала Антония. Кажется, с этого всё и началось.
– Мне в туалет надо, – сказала она.
– Девочки! Послушайте меня! – Инкен специально встала. – Инструктаж! Этот комплекс построек охраняется как памятник. Я как раз сегодня дала слово главе администрации Бад-Хайлигена, что в этом бывшем центре воздушных и космических полетов мы будем вести себя прилично. Моча может нанести вред подземному бункеру. Она вымывает из бетона известь, а бункеры и так уже негерметичны. – Тут Инкен подняла указательный палец правой руки.
Меня разбирал хохот. Это было так смешно! Но я спрятала язык за забором плотно сжатых зубов. Да, фантазия у нас больше луны!
– То есть делать свои дела в лесу нельзя? – резюмировала Рика.
– Будьте так любезны, пользуйтесь надобным домиком.
Вообще-то я никогда не дурачусь. Родители даже просили меня иногда: «Ну давай, подурачься». Но в тот момент сдерживаться я больше не могла. Рика и Антония, сидевшие рядом, тут же захихикали со мной вместе, а потом смех заразил всех.
– ЭТО НЕ СМЕШНО! – закричала Инкен.
Но это было смешно! Просто адски! Ну правда, так смешно еще никогда не было! Даже когда дед упал с лодки в воду, – а тогда я хохотала целый час.
– ШАРЛОТТА НОВАК! ПРЕКРАТИ СМЕЯТЬСЯ!
Правда, я старалась. Но остановиться получилось, только когда Иветта начала боксировать меня в плечо.
Инкен тут же взяла себя в руки и переключилась на тон доброй тетушки.
– Ну вот, вы поняли, почему нельзя делать, что вздумается. То есть куда вздумается.
Я снова покрепче стиснула зубной забор. Звучало это примерно так: сейчас Петрушка откроет вам секрет, почему он никогда не снимает колпак – потому что кто-то его приклеил!
– Я правда писать хочу, – тихо сказала Антония.
Я спрятала пол-лица в ворот куртки. Полный рот взрывоопасной смеси. Рядом храбро пыхтели и похрюкивали другие девчонки, пытаясь не засмеяться.
Инкен сняла со своей огромной связки один ключ и протянула его Антонии. Но та не хотела идти в темноту одна с этим ржавым ключом.
– Что такое? Не могу же я провожать тебя до туалета. Девочки! Лесу от вас ничего не нужно!
– Я ее отведу, – сказала Бея.
Интересно, она хоть чего-нибудь боится, подумала я. Есть ли вообще люди, которые ничего не боятся? Если и есть, то Бея не из их числа. Но об этом я узнала много позже.
Почти все присоединились к туалетной экспедиции.
– Мне не надо, – сказала Иветта и осталась сидеть у костра.
– Лесу от нас ничего не нужно, а вот туалету – еще вопрос, – сказала Рика, когда мы отошли достаточно далеко и от костра нас было не расслышать. Хихикая, мы все вместе шли через площадку для собраний. У Беи-то был свой фонарик. Пятно света прыгало по корпусам вдоль тропинки. Я взяла Антонию за руку. Она сжала мою ладонь. Ночной оркестр настраивал свои инструменты: протяжный свист, равномерное постукивание – то ли шаги, то ли ночные дятлы, то ли куры в сапогах, то ли сухопутные рыбы.
– Я внутрь не пойду. Боже, ну и вонища, – послышался голос Рики справа.
– Это воняет не сортир, – сказала Бея. – Это несет из лужи перед ним.
– А почему там лужа? – спросила Антония. – Надо же, наверное, кран закрыть.
– Не получается, – отозвалась я. – Я уже пробовала.
– Фу-у! – громко сказала Рика и продолжила с зажатым носом: – Воняет, как будто там труп.
– Да так и есть, – подала голос Фрайгунда. – Только это не человеческий труп.
Птица в лесу испустила жалобный и полный боли крик.
– Откуда ты знаешь? – спросила Рика со все еще зажатым носом. – Ты что, жила рядом с человеческим трупом?
В лесу что-то хрустнуло. Снова крикнула птица.
– Труп человека пахнет так, что человек всегда понимает, что гниет его сородич. Такая система предупреждения. Если бы это был человеческий труп, мы бы вообще сюда не подошли. Раз мы здесь, значит, это не человек. Это труп, но труп животного. Вот мое последнее слово.
Я старалась глубоко не вдыхать. Животное это или человек, нюхать это не хотелось.
– Я туда не пойду, – сказала Красавица Аннушка.
Антония спустила штаны, присела и быстро сделала все, что ей надо было. Аннушка поступила так же.
Бея на мгновение посветила в их направлении.
– Я внутрь!
Она отперла дверь. И исчезла.
Фрайгунда пошла следом.
Аннушка быстро натянула штаны и двинулась за ними.
Потом Рика.
Потом я. И со мной Антония.
Снаружи чертова птица прокричала в третий раз.
Мы стояли, тесно сгрудившись, в просторном помещении. Свет фонарика прыгал по стенам, плитка с них во многих местах отвалилась. Хруст осколков у нас под ногами гулко разносился по умывалке. С левой стороны – длинный ряд густо исписанных серых дверей. Там, где двери были открыты, свет фонарика скользнул внутрь старых душевых кабинок. В центре помещения лежала перевернутая длинная деревянная скамейка. С одной стороны нижние крепления были выдраны, а с другой – она еще крепилась к полу. Дальше узкий коридор вел в помещение поменьше тоже с кучей дверей. Пахло прокисшим молоком. Туалеты.
Я даже на секунду не могла представить себе, что буду пользоваться ими ближайшие пару недель. В глубине души я надеялась, что эту комнату страха устроили специально для нас. Да и Инкен наверняка совершенно нормальная женщина, которая просто мастерски играет чокнутую. И в конце нам дадут грамоты за мужество, проявленное при посещении надобного домика.
Снаружи раздался крик. На этот раз кричала не птица…
Дверь с грохотом захлопнулась.
Свет метнулся к ней. Мы – следом. Кто-то кричал, кто-то плакал, кто-то чертыхался «чертчертчертчертчерт». Кто-то меня толкнул. Я сделала шаг в сторону и наступила кому-то на ногу. Кто-то взвизгнул (полагаю, владелица ноги).
Тут послышался еще один звук. Плеск? Дождь?
– Блин! – крикнул кто-то.
– Вода! – добавил кто-то другой.
Я споткнулась о скамейку. Падая, оперлась на руку. Поднявшись, стала ощупывать левой рукой правую. Она была мокрая, хотя вода до этого места еще не дошла. Я понюхала руку, потом лизнула. Да, кровь. Больно совсем не было.
– У кого ключ? – спросил кто-то.
Кто-то ответил:
– Не у меня.
Кто-то сказал:
– Я не спрашивала, у кого ключа нет. Я спросила, у кого он есть.
– У меня тоже нет, – отозвался кто-то еще.
– На двери нет ручки, – послышался голос Беи. – ЧЕР-Р-РТ! – завопила она. – ЧТО Ж ЭТО ТАКОЕ?
Снаружи послышался звук удаляющихся шагов.
Вода все текла и текла.
Перед нами запертая дверь, мы в нее барабаним. За нами плещут души и краны. Кто-то открыл главный вентиль. Впрочем, значит, все краны внутри уже были открыты. Кто это сделал? Инкен? Снаружи только Инкен с Иветтой. Или нет? А что с Бруно и Мимико? Может, там кто-нибудь еще?
Рука у меня становилась все мокрее и теплее. И появилась боль.
Оставалось только надеяться, что вода будет достаточно быстро утекать в сливы и под закрытую дверь.
Я уже представляла, как мы стоим в темноте на этой длинной скамейке и тянем шеи из воды, до самого рассвета. Интересно, сколько так можно продержаться?
У меня мелькнула мысль, что, может, Инкен просто хочет нас напугать. Мой оптимизм ужасно упрям. Он нашептывал мне: нет, нет, это все неправда. Взрослые такого не делают. Ответственные за детей так не поступают. Тут должно быть какое-то разумное объяснение.
Но с чего Бруно стал бы делать такое?
А Мимико? Действительно ли она уехала домой?
Где Иветта? Почему она не остановила Инкен?
А если это Иветта захлопнула дверь, почему Инкен не открыла ее снова?
Почему мы оказались заперты? Бея что, оставила ключ в скважине снаружи?
Вдруг я почувствовала чью-то руку у себя на плече.
– Пойдем оторвем от пола скамейку, используем в качестве тарана.
Бея произнесла это так, как говорят «пойдем поспим немножко». То же самое она сказала еще нескольким девочкам. Так спокойно, будто, когда на тебя падает камень, можно еще обдумать, в какую сторону лучше бежать. Кролики в панике прыгают в нору, кошки бегут вперед. Бея – явно не кролик и не кошка. Я бы сказала, скорее собака. У собаки сильные инстинкты, она может выбрать, бежать вперед или назад – потому что она может подумать. Бея была как-то по-звериному умна.
Вдруг ногам стало холодно. Точнее говоря, мокро. Кто-то прошлепал через лужу и загремел чем-то металлическим около скамейки. Я подумала, Бея или Девочка с Ножом. А тот нож, что дал мне отец, все еще в рюкзаке. Надо будет потом его подвесить на пояс – первым делом, когда мы отсюда выберемся. Если мы вообще отсюда выберемся.
– Взяли! – скомандовала Бея.
Мы схватились за скамейку и подняли эту тяжеленную штуку.
– Вперед! – сказала Бея. Мы побежали с ней по воде в сторону двери. Рука у меня горела. И распухла раза в два.
Лавка развила огромную силу, мои ноги едва поспевали за ней. Мы летели по длинному помещению к двери.
– Поберегись! – крикнула Бея.
Вся эта махина с ужасным грохотом ударила о дверь. Скамейку вырвало у меня из рук. Она пробила дверь. Я разжала пальцы и отскочила в сторону, иначе меня бы увлекло за ней. Девочка передо мной тоже выпустила скамейку. Я налетела на нее, она – на стену. Что-то хрустнуло. Она сложилась передо мной пополам и осталась лежать на полу. Хруст был какой-то нехороший. Когда ломается кость, это слышно? Я наклонилась над телом. Это была Девочка с Ножом. Фрай- и что-то древнее, Фраймина, Фрайбурга? Она лежала неподвижно. Тронув ее за плечо, я почувствовала, насколько она худая и сильная. Как камень. Я потрясла ее левой рукой. Правая рука у меня к этому моменту ужасно распухла, болела и кровь в ней пульсировала так, словно хотела выдавить эту рану прочь.
Кто-то сзади кричал, что сломал зуб. Антония.
Еще чей-то голос – что нужно искать Инкен. Рика.
Я бы тоже хотела что-нибудь крикнуть, но не знала что. Вот она лежит тут, без сознания. От удара о дверной косяк ведь не умирают. Или?
Я положила руку ей на шею. Пульс есть.
Рядом со мной Бея организовывала девочек, чтобы оттащить скамейку, которая хоть и проломила в двери большую дыру, но так и осталась в ней торчать, – вылезти было невозможно. Скамейка была тяжелая и слишком сильно выдвинулась наружу. Бея начала колотить по краям пролома. Она встала на скамейку и стала бить ногой по сломанному дверному полотну. Делала все это она решительно, как робот-ломатель, у которого всегда в запасе есть план B, C, D и E.
Я тронула девочку на полу. Фрайгильду? Фрайурзель? Она охнула, стала ощупывать себе голову. Я хотела помочь ей подняться, но она встала сама.
– Все окей? – спросила я.
– Окей! – ответила она. Из ее уст это прозвучало очень странно. Как будто раньше она никогда «окей» не говорила. – У меня очень крепкий череп.
– Но там что-то хрустнуло.
Она ощупала себя со всех сторон.
– Часы, – сказала она. – Стекло разбилось.
Рядом Бея сумела выломать из двери большой кусок и выкарабкаться наружу. Остальные – за ней. Мы с Крепким Черепом тоже. По скамейке, через дыру в двери.
Снаружи стояли тени, взволнованно переговариваясь. Я увидела острый профиль Иветты. Теней было пять. Теперь к ним добавились еще моя и обладательницы крепкого черепа. Семь.
– Вы тоже поранились? – спросила Аннушка.
– Руку поранила, – сказала я.
– Ничего, – сказала Крепкий Череп.
– У меня зуб сломался, – сообщила Антония. – Передний.
– Когда точно она ушла? – спросила Бея.
– Черт возьми, это что, допрос? – буркнула Иветта.
– Если нас заперла не Инкен, значит, это ты, а если это ты, то я не знаю, что сейчас сделаю.
– Так, еще раз, записывайте. Я сидела с ней у костра. Мы удивлялись, почему вы не возвращаетесь. Я предположила, что, может быть, кто-то из вас упал в лужу. Она спросила: «В какую еще лужу?» И я сказала: «В лужу у водопроводных кранов». Тут она вскочила и побежала.
– Когда именно она побежала? – спросила Бея.
– Блин, ну сколько раз повторять? Сразу, как я сказала…
– КОГДА? Во сколько? Сколько минут назад?
– Десять, наверное. – Иветта задумалась. – Я недолго была у костра одна. Потом я тоже решила идти.
– Надо искать Инкен, да? – спросила Антония.
– У тебя слишком доброе сердце, – сказала Девочка с Ножом. Тут я наконец вспомнила ее имя: Фрайгунда! – Мы должны исчезнуть отсюда.
– Но я хочу знать, что здесь произошло, – сказала Бея. – Кроме того, я вместе с этой, – она показала лучом фонарика на Иветту, – никуда не пойду, пока не буду уверена, что нас заперла не она.
– Это не я! – завопила Иветта в луче света.
– Но, по твоим словам, это и не Инкен. Кто же тогда? – спросила Бея.
– Может, Мимико? – пискнула Антония.
– Да-а-а! – закричала Рика. – Мимико!
– Нет, Мимико ушла сегодня утром. Я видела, – возразила Бея.
– А почему ты это только сейчас говоришь? – прошипела Иветта.
– Я думала, она вернется, – ответила Бея.
– Я с этой никуда пойду! – завопила Иветта. – Раз она нам врет про важные вещи. Может, ты еще что-нибудь утаиваешь? Это ты кровь разлила? А вещи не ты спрятала?
– Нет, – спокойно сказала Бея. – Это не я.
– А КТО ЖЕ ТОГДА? – закричала Иветта.
– Прекрати верещать, – произнесла Бея опять совершенно спокойно.
– Прежде всего нужно пойти к рюкзакам, – сказала Аннушка. – Как бы они снова не исчезли.
Странно, что та птица больше не кричит, подумала я.
Мы решили взять рюкзаки и бежать отсюда. План был такой: взять побольше провизии и прочих нужных вещей, упаковаться и валить как можно быстрее. Мы надеялись, что Инкен нас не увидит… Но стоило повернуть за угол умывалки, мы сами ее увидели.
Правда, сначала услышали. Всхлипы, плач. В воде покачивалось отражение луны.
Через лужу неуклюже шагала сгорбленная ведьма. Бусы у нее побрякивали. Она так поднимала ноги, словно ил пробирал ее до костей. Ее движения отражались в воде. Ведьма склонилась к своему отражению на поверхности воды, пошарила рукой в воде и вынула нечто. Животное. Судя по размеру, кошку. Затем Инкен вытащила еще несколько животных и заголосила.
К горлу у меня подкатила тошнота. Значит, вот на что я наступила утром. Дохлые кошки! И запах соответствующий.
Заметив нас, Инкен закричала:
– Что вы наделали? Почему? – На руках она качала одного из мертвых зверьков. Она повторила еще раз, громче: – Что вы наделали? – И еще громче: – Почему?
А потом поинтересовалась, нет ли у кого-нибудь из нас жвачки.
Теперь я уже не думала, что она сейчас объявит, что все это был только тест.
Видимо, она пила. Или что-то приняла. Ноги обеих ведьм подкосились, фигуры закачались и полетели друг другу навстречу.
– А мы не должны… – хотела спросить что-то Антония.
– Нет! – отрезала Иветта.
– Надо уходить, – сказала Бея.
И пошла. Мы – за ней.
За спиной у нас слышалась брань. Сначала:
– Идите к черту!
Чуть позже:
– Помогите!
Но мы к этому моменту были уже далеко.
Я как-то раз видела, как моя мать отворачивается, когда отец хочет ее поцеловать. Со взрослыми иногда – как в старом кинотеатре на сеансе какого-нибудь ужастика. Едва заглянешь за бархатный занавес, и ты уже в другой страшной реальности. И тогда все уже не так, как прежде. Стоит только понять, что они говорят неправду, неправдой оказывается все.
После того как я увидела Инкен в этой луже, занавес для меня исчез полностью и навсегда.
Перепаковывались мы в спешке. Каждая выложила пару вещей из рюкзака, чтобы освободить место для чего-нибудь другого: пледов со Смекалочкой, газовых горелок, зажигалок, котелков и всего, что было из провизии, – банок с гуляшом, супов, макарон и маленьких упаковочек меда и джема. Немного подискутировав, мы взяли и налобный фонарик Инкен. А фонарики без батареек – нет. Бея сказала, для них нужны плоские батарейки, а их больше не продают.
Иветта ни за что не хотела оставлять свой фиолетовый чемодан на колесиках – он же все-таки дорого стоил. Она запихнула его в полупустой вещмешок.
Я еще быстро обмыла водой свою раненую руку и перевязала ее носком.
Потом мы навьючились и двинулись в путь.
Я шла примерно в середине. Девочки были и впереди, и сзади, и чувствовала я себя именно так – ровно посередине. Когда я оказывалась в середине во время классных выездов, я всегда с подозрением относилась к тем, кто шел сзади. А сейчас меня очень устраивало то, что Бея и Фрайгунда с крепким черепом были сзади. Впереди шла Иветта. Она решила, что это самая важная позиция. Но на самом деле на этот раз арьергард был важнее авангарда.
Никогда еще я не была так долго ночью вне дома. Уже два часа было темно. Лунный свет мазками падал сквозь кроны деревьев. Поначалу ночной лес, казалось, окружил меня сплошной черной стеной, но постепенно глаза начали различать оттенки черного. Уши пытались навостриться и по-звериному поворачиваться в разные стороны.
В лесу что-то захрустело. Это был хруст не животного. Он был какой-то другой. Будто человечий. Двуногий. Но я решила ничего не говорить. Наверняка я ошиблась. Может, олени тоже хрустят как люди. Может, так хрустят волки. Каждую тревожную мысль прогоняла еще более тревожная.
Я боялась, что нас будет преследовать Инкен. Но еще больше я боялась, что она не в состоянии нас преследовать. Она ведь там лежала. И Антония спросила: «А мы не должны?..», на что Иветта ответила: «Нет!»
Мы углублялись все дальше в темноту. Почему станция должна быть именно в этой стороне? Почему надо так бежать?
– Привал! – наконец объявила Бея. Единодушное одобрение.
Я сбросила поклажу на землю и наклонилась вперед. Вдох, выдох. В руке колотится боль.
– Стоим прямо, руки в стороны и глубоко вдыхаем! – скомандовала Иветта.
Так говорят учителя физкультуры, в то время как тело говорит совершенно другое и гораздо громче, а именно: скрючиться и хватать воздух ртом.
– У меня мать – персональный тренер, – объяснила мне Иветта.
И что? – подумала я. Это дает ей право указывать мне, как дышать?
– А у меня мать – уборщица, – пропыхтела я.
Рика прыснула. За ней захохотали остальные.
Когда мы отсмеялись, настроение заметно улучшилось. Мы были на краю поляны, залитой белым лунным светом. Высокая трава вокруг нас шелестела, хотя был штиль.
Бея стала размышлять вслух:
– Лучше всего идти по дороге, пока не выйдем на шоссе. А там должен быть указатель, как добраться до станции.
– Сначала – в полицию! Донести на Инкен! – возразила Иветта.
Некоторые девочки запыхтели.
– Почему тебе все время надо кого-нибудь обвинять и на кого-нибудь доносить? – спросила Бея. Ее тень устало развела руками. – Какая тебе от этого польза? И вообще, что тебе надо от взрослых? Только подумай: Инкен искать нас не будет. Она только рада, что получила свои деньги, а мы свалили. Родители думают, что мы в лагере. Еще две недели нас никто не хватится. Мы можем делать все, что захотим! Что захотим… Только подумайте! Все что угодно! Такой свободы у нас больше никогда не будет. Никогда в жизни!
Эта мысль произвела на меня эффект разорвавшейся бомбы. Свобода! О ней же столько песен! Только ведь такие штуки, как свобода, для кого-то вроде животных. Так я думала раньше. Это было совсем не про меня. Свобода – это про других. Про другие страны, про другие эпохи. Когда я сидела у себя дома, я там и хотела оставаться. А тут вдруг я свободна… В этот самый момент! И все пахнет свободой. Свободной ночью, свободной луной, свободной травой и свободным небом…
– Но… – начала Иветта.
– Но – что? – перебила ее Бея. – У нас нет трех лошадей? Ничего, поймаем где-нибудь, обещаю. Каждой по три.
– Ты бесишь. Каждый волосок в тебе бесит, – прошипела Иветта.
– Что, уже?
– У нас мало денег. Их ты тоже ловить собираешься?
В этом Иветта была права.
– У меня тысяча евро немечеными купюрами, – сказала Бея.
Рика рядом со мной снова прыснула. Сквозь смех она с трудом выговорила:
– Лес же… нам… мать… родная… Деньги… нам… не нужны…
И все засмеялись, да так громко, будто хотели кого-то отпугнуть.
Мы решили идти не мешкая, чтобы быть на станции до рассвета и уехать на одном из первых поездов.
– Я думаю, что каждая из нас должна предложить что-нибудь. А потом проголосуем!
Идея Беи всем понравилась.
Пока мы обсуждали наши планы, Фрайгунда сделала факел. Из вымоченной в дегте веревки. Все необходимое оказалось у нее с собой, в круглой жестяной банке.
– У тебя что, все это было с собой? Зачем? – спросила Антония.
– Чтобы смастерить факел, – ответила Фрайгунда. Батарейкам она не доверяла. Она коротко объяснила нам, что родители у нее странники и она все детство провела в повозке. Вместе с другими такими же странниками они кочуют от одного фестиваля Средневековья к другому. А в перерывах между средневековыми праздниками устраивают представления на улицах. Она зажгла факел. Запахло свободой!
– То есть вы очень бедны?! – в голосе Иветты слышался восторг.
– Нет. У нас есть коза, две собаки и осел.
– А лошади? – спросила Иветта.
– Шесть.
На этом Фрайгунда опустила голову, и волосяной занавес вновь закрылся. Представление окончено.
Рика захихикала и пихнула меня, чтоб я смеялась тоже.
Мы снова навьючились рюкзаками и двинулись за факелом. Желтый свет вырывал деревья из черных стен вокруг. Хотя ветра не было, от мерцающего огонька по стволам скакали невероятные, дикие тени. Танцующие черти.
Аннушка, шедшая передо мной, снова сплюнула через плечо.
– Эй! – сказала я.
Было тихо. Лишь дорожка похрустывала под ногами. Наше пыхтение стало ритмичнее. Мы не разговаривали. Просто шли. Потому что так было надо. Как по муравьиной дорожке муравьи, у которых затопило муравейник…
Примерно так я представляла себе наркотики. Я вдруг стала как-то больше, чем обычно. Или меньше…
В тот момент я впервые ощутила: меня засасывает. В какой-то водоворот, в воронку. У нас кружок девчонок, я – его часть, каждая из нас – тоже, и, если одна уйдет, кружок распадется. Я почувствовала, что готова на все, чтобы этот кружок сохранить. Ну да, на все! Чтобы «на веки вечные» или типа того.
Факел Фрайгунды почти догорел, когда мы вышли на станцию Бад-Хайлигена. Найти ее оказалось нетрудно. Даже без карт и смартфонов. Там были понятные указатели. Кроме них, нам по пути попался еще только указатель клуба верховой езды. Кажется, больше ничего тут и не было.
Грязные часы показывали три двенадцать.
Станция представляла собой просто узкую платформу под открытым небом, рядом с развалившимся домиком. Справа и слева от нее шли кривые изъеденные ржавчиной загородки, когда-то выкрашенные в серый цвет. Дальше – кусты.
«Тут даже повеситься будет одиноко», – говорит мой отец про такие места. По-моему, это очень глупо, потому что в компании вешаться он ведь тоже вряд ли захочет, или как? Да и представить себе, что папа однажды где-нибудь с восторгом воскликнет: «Вот! Вот ТУТ мне бы хотелось повеситься!» – было трудно.
Судя по желтому расписанию, ближайший поезд – примерно через час. В Лаузиц. Через Берлин. Было еще два направления. Одно – в Польшу. А другое – еще дальше на север, через море, на какой-то остров. Три варианта на выбор. На запад поездов не было.
Мы отошли на небольшую поляну неподалеку от платформы. За ней виднелась обветшалая ферма, обнесенная покосившимся деревянным забором, который частично потонул в разросшейся живой изгороди. Мы сели как раз около нее – она защищала нас от посторонних глаз, по крайней мере с одной стороны. Пахло коровьим навозом. Но по сравнению с вонью из лужи перед умывалкой – вполне себе безобидный запах. Я старательно гнала мысли об Инкен и кошачьих трупах.
Фрайгунда сделала новый факел, запалила его от старого и поставила рядом с нами на полянку. Двигалась она с невероятной сноровкой.
– Ну, у кого какие предложения? Голосовать будем в конце, – заговорила Бея. – Только покороче! – И тут она показала на меня: – Ты!
Я пожала плечами. Одна мысль у меня была, но озвучивать ее я не решилась. Потому что для этого нужно говорить, остальные будут слушать, смотреть, и тут уж говорить не получится. Это какая-то неразрешимая проблема. Я бы предложила вернуться и остаться в лагере.
Антония тоже пожала плечами:
– Может, вернуться в лагерь? Посмотреть, что с Инкен.
Некоторые неодобрительно затрясли головами.
В кустах что-то зашуршало. Ночные животные возвращались в свои норы. Странно, что они нас совсем не боялись.
Рика предложила просто уехать и поселиться в каком-нибудь пустом доме.
Фрайгунда была за то, чтобы мы все вместе с ней отправились на ярмарку и как следует поработали. Некоторым это пойдет на пользу.
Бея считала, что нужно уехать как можно дальше. Просто чтобы посмотреть, где мы окажемся. Может, на машине? Она сказала, что умеет водить. Даже на большие расстояния – этому ее научил отец. Якобы она впервые села за руль грузовика еще в двенадцать лет.
– Но ты же думаешь через две недели все-таки вернуться, да? – спросила Антония.
Бея кивнула медленно, как рыбак, который боится спугнуть рыб движением своей тени. На самом деле возвращаться через две недели она не собиралась.
Иветта сказала, что можно всем поехать к ней домой. Ее родители уехали отдыхать порознь, как всегда. До семнадцатого они не вернутся. И звонить они ей не будут, как всегда, поскольку уверены, что дочь дома. Ведь заявку в лагерь она отправила в тайне. Там есть еда и тип, ухаживающий за домом, которого легко подкупить. Ему на все плевать, главное, чтоб платили. И ему платят. Там есть бассейн, огромный. И джакузи – средней величины. Горка. Ну, такая, скорее для детей. Игровая комната с играми на большом экране. И самые новые приставки всех фирм. Караоке. Три микрофона. Видеоэкран с виртуальным тренажером по танцам. Фитнес-зал. Теннисный корт. Лабиринт. Гардероб с подиумом и огромным зеркалом. Два кота – Джим и Бим.
Бея сказала:
– Меня сейчас стошнит.
– Стошнит? – переспросила Рика. – Из-за кошек, что ли?
Мы захихикали.
– Нет, от всего остального. От всей этой супер-пупер-фигни, – сказала Бея.
– Да, это тошнотворно, – согласилась Иветта. – Но только если ты один. Если вы приедете, будет весело.
– Мне не будет! – ответила Бея. – Я хочу быть на природе.
– Я тоже, – поддержала Фрайгунда. Вокруг согласно закивали.
В общем, варианты были очень разные, только ехать домой никто не предлагал. Нельзя прерывать приключение, едва добравшись до пункта А.
Из всех прозвучавших идей самой заманчивой была Аннушкина. Можно было поехать в ее родные места в Рудные горы. По ее словам, там в Швипптале есть туннель старой шахты, где она в детстве играла с братом. Этот туннель показал им дедушка и сказал, что это их семейная тайна. Он называл его туннелем Фридриха Энгельса. Она как-то раз упомянула об этом в школе, но его никто не знал.
– Туннель или Фридриха Энгельса? – попыталась сострить Рика.
– Туннель. Черт, опять ты со своими идиотскими вопросами? Фридрих Энгельс – это…
– …какой-то коммунист… – прошептала я присказку своей бабушки.
– Коммунист, – громко сказала Рика и пихнула меня локтем в бок.
– Но ведь твой дедушка-то об этом туннеле знает, – пискнула Антония.
Аннушка отмахнулась.
– Он такой старый, что ботинок от шапки не отличит. Сидит в инвалидном кресле, за ним нужно постоянно ухаживать.
– А твой брат? – снова спросила Антония.
– Ему тогда было лет пять или шесть. Он ничего не помнит. Дедушка и мы с братом посадили тогда перед входом куст малины. Если не знать, где вход, туннель не найти.
Мы проголосовали.
Семь – ноль. Все подняли руки за туннель.
Когда я подняла руку, Фрайгунда увидела обмотанный вокруг нее носок. Она подошла ко мне, взяла за запястье и развязала повязку. Крепко схватив меня большими пальцами – один слева, другой справа, – Фрайгунда раздвинула рану.
– Давно это у тебя?
– Споткнулась о скамейку, когда нас заперли в туалете.
Может быть заражение крови, предостерегла она.
Теперь-то уж точно, подумала я. Я же накануне видела ее руки и ногти. Она добавила, что может быть и простое воспаление, если повезет.
– Ты привита от столбняка?
Я пожала плечами:
– Наверное. От него все же привиты, да?
– Я – нет! – сказала она и отпустила мою руку. – Это надо помыть слюной.
– Фу-у! – скривилась Иветта. – Может, вода тоже сойдет, а? Такое суперсовременное изобретение. Вода! Знаешь?
– Слюна убивает бактерии, – сказала Фрайгунда. – Жизнь или смерть. Чтоб ты знала.
Бея включила свой фонарик, прижала его к груди подбородком и потянулась к моей руке.
– Это нужно промыть.
– Но не слюнями же! – сказала Аннушка. – Я схожу на платформу. Там есть автомат. Куплю воды.
– Можешь взять колу. Она тоже убивает бактерии, – вставила Иветта.
– Глупости, – отозвалась Аннушка.
– Вовсе нет! – снова Иветта.
– Скажи уже что-нибудь. Это же твоя рука! – потребовала Бея.
– Я? – Я пожала плечами. – Лучше водой.
Вернувшись, Аннушка промыла мне руку. Ее мягкое красивое лицо склонилось над порезом. В ней было что-то такое материнское или даже бабушкино.
– Ничего страшного, – успокоила меня она. Но рассветные сумерки открыли совсем иную картину: я рассекла ладонь примерно на два сантиметра. От указательного пальца к среднему. Когда я ими шевелила, разрез превращался в маленький рот – открывался и закрывался. Кожа вокруг стала красной, натянутой, опухшей. Кровь больше не текла.
– В горах я смогу насобирать тебе трав, которые помогут, – сказала мне Аннушка. А потом попросила Антонию поискать аптечку. – Там наверняка есть йод.
– Нет! Не может быть! – закричала Антония, поднимая аптечку над головой. – Опять эта Смекалочка, умная белочка!
Это не предвещало ничего хорошего: до сих пор от вещей со Смекалочкой толку было ноль.
В аптечке среди перевязочных материалов действительно нашлась какая-то бутылочка, но на ней было написано что-то на непонятном языке, который никто из нас не знал. Это могло означать «йод», а могло и «яд».
– Это не немецкий! – сказала Иветта.
Рика засмеялась:
– Это точно! И не английский.
– Ну да. И, кажется, это не йод, – сказала Бея.
Аннушка открыла и понюхала.
– Это йод. Я уверена на сто процентов.
– Скажи что-нибудь ты. Это же твоя рука! – потребовала Бея.
– Не-е, может, не надо, – промямлила я.
Антония вытащила из аптечки со Смекалочкой бинт.
– Мда, какой-то гнилой, – сказала она. – Фу-у, да он весь рассыпается!
Бея, все еще с фонариком, зажатым, как телефон, между ухом и плечом, повернулась и посветила на Антонию. В ее маленьких ручках лежали лишь белые крошки и волокна.
– Фу-у, оно ко всему липнет!
Аннушка вытащила из своего рюкзака одну из футболок, разорвала ее на полосы и замотала мне руку.
– Может, поначалу будет еще больнее, но скоро перестанет. – Она завязала концы узлом. – На ночь можешь снимать, чтобы рана подсыхала. А днем пусть будет завязано, чтобы туда ничего не попадало.
– Какой врач твоя мама? – спросила я.
– Хороший, – ответила Аннушка с улыбкой. – Все пациенты еще живы, а мертвые ни разу не жаловались. – Она повернулась к остальным. – У кого-нибудь еще раны есть?
У Фрайгунды болела нога. Но снимать ботинки она отказалась.
– Так не пойдет, – сказала Бея. – Больные нам не нужны. Дай о тебе позаботиться.
– Нет, – Фрайгунда была непреклонна. – Моя нога – это моя нога. И кто знает, какие невидимые болезни есть у тебя.
Бея кивнула.
С зубом Антонии Аннушка сделать ничего не могла. От него откололся уголок, и Антония постоянно трогала скол языком.
Потом мы вышли из-под защиты живой изгороди.
Над горизонтом показался край солнца. Четыре сорок одна. Птичьи голоса, звуки деревни, доносящиеся издалека, день идет в рост. Может, он станет больше других дней и в него вместится больше, чем обычно.
Мы вернулись на платформу. Там было все так же пусто. Без нежелательных свидетелей Бея купила билеты в автомате.
– У тебя что, правда с собой деньги? Сколько? – Иветта пыталась заглянуть ей через плечо.
– Запасы на черный день. – Бея спрятала маленький кожаный кошелек в карман. – А у тебя, можно подумать, ничего нет?
– Господи сохрани! – Иветта рассмеялась. – Я никогда не ношу при себе наличные. Из-за них напасть могут. Так что или родители платят, или у меня в магазине есть карта постоянного покупателя, а в некоторых я могу попросить записать долг за нашей семьей. Меня же в Кляйнмахнове везде знают.
– Именно это я и хотела знать. – Бея взяла билеты из автомата и протянула Аннушке. – Вот, возьми ты. Ты из нас больше всех тянешь на взрослую.
Это была правда. Аннушка действительно была уже практически молодой женщиной. И если бы она накрасилась, это бы вовсе не выглядело как грим на детском маскараде.
До поезда оставалось еще немного времени, и мы решили изучить наше походное снаряжение на предмет чего-нибудь перекусить. Вроде там был хлеб в вакуумной упаковке. Иветта выудила со дна своего вещмешка три нитки бус Инкен: камешки, янтарь, валяные шарики, – все желтое. С отвращением бросила их на асфальт. Они лежали на платформе, как несчастные цепочки событий. Гнойные, поднятые со дна водоросли с рыбьими икринками.
– Подними! – сказала Бея. – Не надо оставлять следов.
– Мы же ничего противозаконного не делали.
– Это неизвестно.
Иветта подняла бусы. И осталась стоять с ними в руке.
– Положи обратно! – Бея кивнула на вещмешок.
– Я их носить не буду, – дрожащими губами сказала Иветта.
Аннушка тут же оказалась рядом.
– Носить их буду я! – Она распутала бусы и повесила себе на шею: камешки, янтарь, валяные шарики. Теперь на ней было три нитки бус. Нет, четыре: четвертая – под футболкой. Кожаный шнурочек выглядывал из-под ворота. Она вытянула кулон, сняла через голову, поцеловала, зажав в кулак, и запустила в кусты. Эта вещица – серповидный кулон, может, месяц – сверкнула и шлейфом потянула за собой кожаный шнурок.
Иветта взвилась.
– А ей… ей, значит, можно разбрасывать тут свои кулоны?! – выпалила она, задыхаясь. – Ей можно оставлять здесь следы? Пусть она сейчас же…
– Да, ты права, – сказала Бея. – Это было не очень умно.
Ее руки поднимались и опускались, как бы стараясь успокоить Иветту.
Та же продолжала шипеть:
– Значит, с ее стороны это не очень умно, а с моей – глупо?
– Поезд, – прервала спор Антония.
Он был голубого цвета. С большой надписью «Подвезем с удовольствием» на вагонах.
Идею распределиться по поезду, чтобы не бросаться в глаза, мы сразу отбросили. Весь поезд состоял из двух вагонов, насквозь просматривающихся. Если бы мы расселись по всему салону, это бы точно выглядело странно. Маловероятно, что в этой местности семь девочек примерно одного возраста могут не знать друг друга. Если тут вообще найдется семь девочек нашего возраста. Первые станции, через которые мы проехали, назывались Швербоден, Хартлос и Альтендорф. Какое-то унылое захолустье, все ясно.
Кроме нас в поезде никого не было. Только контролеры. Один старый, другой молодой. Мы сели в той части вагона, где сиденья складываются и можно везти велосипеды.
Поезд без остановки проезжал мимо одной станции «по требованию» за другой. Половина девчонок быстро заснули. Антония свернулась калачиком рядом со мной, и я чувствовала ее ванильный запах. Примерно через полчаса к нам подошел контролер. Это был пожилой человек. Под толстыми очками красовался большой рыхлый нос, ниже – седые усы. Есть же на самом деле люди, которые в жизни выглядят так, как другие одеваются на маскарад. Наверняка зовут его Вилли или Бернд, как-то в этом роде.
– Доброе утро, проездные документы, пожалуйста! – продребезжал он.
– Тс-с! У меня девочки спят, – прошептала Аннушка. Черт, это она хорошо придумала!
Я тоже притворилась спящей и стала подглядывать через ресницы. Может, это из-за бус Инкен или почему-то еще, но Аннушка вдруг стала выглядеть взрослее. Ей пришлось встать, потому что сидя было не достать кошелек из кармана штанов. Стоя она оказалась выше Вилли-Бернда.
– У вас кофе купить можно? – спросила она как бы между прочим.
– Да. Сколько вам?
– Один. Девочки же у меня кофе не пьют!
Аннушка сокрушенно покачала головой.
Я уткнулась в ворот куртки, чтобы не засмеяться. Рядом со мной шумно пыхтела Рика.
– И куда едем, милая барышня? – Вилли-Бернд явно был в восторге от молодой учительницы, везущей нас в лагерь. – Маленький у вас класс, – сказал он. – И одни девочки…
– Частная школа, – ответила Аннушка. – Мальчиков везет мой коллега. – Она быстро соображала, что сказать. Я решила, что с ней надо быть начеку.
Через несколько минут контролер принес кофе, на который набросилась Бея, как только Вилли-Бернд отошел.
Если поначалу я удивлялась, зачем в курортных местах такие ранние поезда, ответ стал очевиден, когда мы добрались до Викемарка. На платформе толпилась куча народу с заспанными лицами – люди, которые работают в Берлине. Там они все и вышли. И зашли другие.
Большую часть пути мы спали. Это был самый простой способ скоротать время в поезде. Вышли мы в Дрездене – вместе с женщиной, которая странно посмотрела на Аннушку, когда кондуктор обратился к ней на «вы».
– Пешком отсюда дойти не получится, – сказала Аннушка. – Слишком далеко.
Бея заявила, что лучше соображает, когда почистит зубы. И кивнула на кафе в здании вокзала, между магазинчиком с прессой и обувным. Маленькая меловая доска у входа пыталась привлечь клиентов разнообразием шницелей. Вывеска сообщала, что здесь можно взять велосипеды напрокат.
Я задумалась, не стоит ли поехать на велосипедах. А что, неплохая получилась бы маскировка!
В принципе, можно было и здесь остаться. Или все-таки вернуться обратно? А Инкен? А дохлые кошки? Я встряхнулась, отгоняя от себя эти мысли.
Девочки тоже захотели в туалет. Антония, я, Рика, Аннушка и Бея пошли в кафешку. Внутри все обшито темными деревянными панелями, на подоконниках – бабушкины цветочки, пахнет бабушкиной едой. За стойкой блондинка с перманентной завивкой возилась с радио.
– Ну, извините, любезный, по этому каналу новости только каждые полчаса, – сказала она пожилому мужчине у стойки и повернулась к нам. – Привет, красавицы! Что вы хотели? Туалет за гардеробом. Или вам колы?
Мы замотали головами.
– Туалет – один евро, если ничего не берете. Маленькая кола – то ж самое. Подумайте.
Блондинка пожала плечами, как будто ей самой это не нравилось. Не она-де правила придумывала. За весной приходит лето, туалет стоит один евро – с этим она ничего поделать не может.
Старик у стойки был в зеленой рыбачьей жилетке, на голове – рыбачья шляпа. Рядом с ним – молодая женщина в рабочем комбинезоне. Бежевом. Со следами грязи на ляжках, где обтирают руки. На полу перед ними растянулся лохматый старый пес и, смотря на женщину, махал хвостом. На стойке между стариком и женщиной в комбинезоне лежал ключ от машины.
– Если никто их больше брать не хочет, можно их пристрелить. Шавок-то как песка в море, – сказал мужчина.
– На пляже, – поправила его женщина. Голос у нее был мягкий.
– Не, Паула, ну зачем их кормить да таскать туда-сюда? Просто пострелять всех. Или газом отравить. Подержать у выхлопной трубы, и все.
– Меня зовут Паола, – сказала женщина и засмеялась. – Всегда приятно поболтать с такими защитниками животных, как вы.
Бея, кажется, перепутала туалетную дверь с дверью салуна и пнула ее своим конверсом, как ковбойским сапогом, так, что дверь с размаху распахнулась.
– Эй, красавицы, поосторожнее! Плитки у нас не бронированные! – закричала блондинка с завивкой.
Бея рывком сняла рюкзак.
– Самого тебя бы газом потравить, урод! – прошипела она и скрылась в одной из двух туалетных кабинок.
Антония, переминавшаяся с ноги на ногу, тоже побежала в кабинку. Аннушка копалась в рюкзаке в поисках зубной щетки.
Из кабинки доносилось сердитое ворчание Беи.
– Терпеть не могу таких говнюков. Всего лишь животное… – она спустила и вышла, хлопнув дверью. – Сам ты всего лишь человек!
Она приоткрыла дверь в кафе, сделала небольшую щелочку и прислушалась: старый тип за стойкой ругал собаку. Вдруг Бея отпрыгнула от двери – внутрь вошла женщина в комбинезоне. Паула? Нет, Паола. Она с улыбкой прошла между нами. Умывшись и почистив зубы, мы проскользнули мимо Беи в зал кафе. Бея осталась стоять за гардеробом. Я подумала, она просто не хочет платить за туалет. Отсюда все эти шмыганья и подглядывания… Бея оглядывалась и как будто ждала подходящего момента. Он наступил, когда буфетчица отвернулась, а старик в рыбацкой шляпе стал опускать монеты в автомат. Бея рванула с места, понеслась к стойке, бросила туда плату за туалет и громко сказала:
– Спасибо и хорошего вам дня! – схватила ключ и тут же вышла. Мы – за ней. – Двигаем! Быстро! – крикнула она. Фрайгунда с Иветтой, которые ждали снаружи, тут же закинули вещи на спину.
Бея огляделась. Посмотрела налево, направо. Мы тоже: налево, направо. Она побежала к выходу.
– Что такое? Можешь объяснить, в чем дело? – ворчала Иветта.
Бея, не останавливаясь, подняла вверх ключ, побренчала им о брелок.
– Ты что?.. – Иветта не договорила. Она поняла, что у Беи в руке. Точно! Ключ от машины! Но где сама машина?
Бея устремилась к площадке напротив вокзала. Интуиция или удача. Когда я ее потом спросила, она ответила «талант». Она осмотрелась – не идет ли тот тип в шляпе. Его не было. Но в любую секунду он мог с криками выбежать из двери.
На открытой площадке стояло несколько машин. Бея бросилась к фургону примерно в два раза больше минивэна клининговой фирмы моих родителей. Без окон сзади. Сбоку – большая коричневая лапа и надпись «Собачий случай».
На полсекунды я было обрадовалась, но тут до меня дошло: она собирается на этом уехать! Бея хлопнула ладонью по машине – внутри послышался лай.
– И что? Ты хочешь их отпустить? – спросила Фрайгунда.
– Чтобы этот урод их снова поймал и убил? Ни за что! – Бея открыла заднюю дверь фургона.
Пластиковые боксы с решетками на дверцах. Громко дышащие собаки. Запыхавшиеся девчонки. Мы уставились друг на друга. Клетки стояли рядами на полу. Три слева, три справа. Одна из собак скулила. Вторая крутилась в своем сером ящике. Третья скребла пол клетки. Еще одна рычала. Воняло еще как!
– Ну, привет! – сказала им Бея. – Спокойно. Все в порядке.
Потом она оглядела нас одну за другой, словно хотела оценить, что будет, если она прямо сейчас предложит нам залезать в машину к этим собакам.
– Кто за то, чтобы спасти собак? – она подняла руку, еще не успев договорить.
Фрайгунда опередила меня лишь на мгновенье – мы обе проголосовали «за». Собаки мне всегда очень нравились. Я толкнула локтем Рику. Она тоже подняла руку. А потом и Антония.
Мы закинули вещи внутрь.
Иветта, не говоря ни слова, залезла в машину и села на одну из клеток – в ней лежал черный пес с очень широкой головой.
– Этот – мой, – сказала она.
– Аннушка, ты мне нужна на переднем сиденье. И, может, еще Антония. – Бея открыла дверь и села на водительское место. Я все еще колебалась. Но если Бея сказала, что умеет водить, значит, действительно умеет. Двигалась она уверенно, и это внушало доверие.
Я залезла внутрь.
Задняя дверь хлопнула. Собаки залаяли. Хлопнула передняя дверь.
В ящике подо мной пищало маленькое пятнистое нечто. Помесь пуделя с чем-то – овцой, барсуком или типа того. Пес скрипел, как будто у него в пасти дверь на несмазанных петлях, которая постоянно открывается от его дыхания. Шерсть у него была мокрая. Судя по запаху, он написал у себя в клетке, а потом улегся в лужу.
Другие собаки были поспокойнее. Один пес выглядел очень старым. Он трясся всем телом. Может, рычал. Но машина рычала громче.
Как я из дома могла попасть сюда? Из своей жизни – на эту клетку с собакой?
На меня навалилась усталость. Голова грозила отломиться от шеи. Глаза не хотели ни на что смотреть. Моего возбуждения хватило ровно до этого места. А теперь, когда момент действительно был волнующий, волнения во мне не осталось ни капли. Я начала догадываться, в чем секрет крутости. Крутых ничего не колышет просто потому, что у них в жизни уже случилось что-то такое, после чего уже ничто не волнует. Кто знает, что в прошлом у всех этих ковбоев, которые перед лицом смерти спокойно жуют жвачку. Может, они тоже просто очень устали.
Стоило на пару секунд отдаться потоку, который пытался унести меня в страну снов, голова падала назад. Какая-то болезненная усталость. Даже сильнее, чем пульсирующая боль в раненой руке. Усталаусталаустала… При каждом торможении я ударялась головой о плечо Иветты, а потом – о дверь машины. Два торможения спустя я постаралась вывернуть шею так, чтобы больше не стукаться об Иветту.
– Полегче, Маяк! – рявкнула Иветта, когда при следующем резком торможении я практически упала ей на колени.
Оставалось только надеяться, что Бея устала не так сильно. Она хоть кофе в поезде выпила! Думала ли она, что нужно взбодриться? Был ли у нее план красть машину?
Вела она отвратительно.
«Нечего стесняться переключения передач», – говаривал мой отец и смеялся. Смешно при этом было только ему, но это его ничуть не смущало. Мама закатывала глаза… Я решила больше о них не думать. Если вспоминать их слишком часто, они усядутся у меня на плече, как ангел и чертик, только оба со стороны ангела: бла-бла-бла, так не делается, подумай о последствиях, будь благоразумна, мы такой тебя не узнаем.
Я тоже такой себя не узнавала. Я была чужой сама себе. Очень интересно с собой познакомиться!
Иветта забарабанила кулаком по стенке, отделявшей нас от водительской кабины.
– Ты что, на вафельнице водить училась? – заорала она.
Из кабины постучали в ответ.
Одна из собак заскулила.
– Пожалуйста, держи себя в руках, у животных стресс, – сказала Фрайгунда.
Иветта посмотрела вниз между ног. Черный пес с огромным черепом дышал ртом, высунув язык.
– Мой улыбается! – сказала она.
От черного кобеля, на клетке с которым сидела Иветта, мне было немного не по себе. У него была невероятно большая голова. Наверное, если его выпустить из клетки, он окажется просто огромным.
– Он не улыбается.
– Откуда ты знаешь? Сама собакой была в прошлой жизни? – поинтересовалась Иветта.
– Нет, – сказала Фрайгунда, смотря в пол. – Я родилась в год Собаки и выросла с собаками. Они заменяли мне друзей, и я до сих пор предпочитаю их общество людям. Их социальное поведение восхищает меня всю жизнь.
Я стала потихоньку просыпаться. Оказывается, Фрайгунда вообще понятия не имеет, что в компании подростков говорить можно, а что – нет. То, что она говорила, говорить было нельзя. За такое получают дурацкие прозвища, а надписи в раздевалке спортзала недвусмысленно говорят, что ты жертва травли. Наверняка над ней издевались в школе.
– Круто! – сказала Иветта. – Ты такая крутая, Средневековье!
Фрайгунда никак не реагировала. Думаю, для нее пубертатного периода не было предусмотрено. Создавалось впечатление, что Фрайгунду учили вместе с другими средневековыми детьми где-нибудь на лугу. По старому учебнику математики, в котором нет чисел меньше нуля.
Я наклонилась к обоссанной помеси пуделя с чем-то. На клетке оказалась табличка с его кличкой.
– Вуван, – сказала я собаке. Очень тихо. Хотела, чтобы меня услышал только этот пес.
– У него слабый слух. – Фрайгунда приставила ладони ребром к своей голове, примерно туда, где у собак уши, и стала шевелить ладонями-ушами в разные стороны. – Обычно они поворачивают уши в сторону шума и прижимают их, если слишком громко. А этот – нет. – Она кивнула на Вувана. – Он ушами не шевелит.
Я снова наклонилась и посмотрела в клетку. На меня глядели два карих глаза. Уши не двигались. Я посмотрела на других собак. Действительно, у них уши шевелились, особенно у одной светло-рыжей. На ее клетке была табличка «Буги».
Уши у большеголового черныша, на котором сидела Иветта, были прижаты.
– Моего зовут Цак, тут написано.
– Это мы еще посмотрим, где тут чья собака, – сказала Фрайгунда.
Проехав так с час, мы остановились отдохнуть на парковке около заправки. Там еще был серебристый домик с туалетами, такого вида, что непонятно, когда он полетит обратно на Луну. Рядом по автобану непрерывным потоком неслись машины.
Бея дала Аннушке денег.
– Нам нужна карта Рудных гор, хорошие фонарики и батарейки.
В кошельке у нее было много денег. Ничего себе! Откуда они у нее? Неужели там правда тысяча евро?
Аннушка кивнула и пошла к магазину при заправке.
– Где ты вообще водить научилась? – спросила Иветта.
– У меня отец – дальнобойщик, я же говорила. – Бея улыбнулась. Если мое предположение, что крутой ковбой потому крут, что с ним что-то самое плохое уже произошло, верно, то мне бы не хотелось знать, что случилось с Беей. Или нет, все-таки хотелось.
– И он пускал тебя за руль? – продолжала Иветта.
– Давай, донеси на него, – отозвалась Бея.
Фрайгунда тем временем вытащила из своего рюкзака оранжевую бельевую веревку, отмотала кусок и растянула руками.
– Мне нужна помощь.
Она протянула веревку Рике, та кивнула и взяла у нее из рук. Фрайгунда достала нож из ножен у пояса и отрезала. Она повторила эту процедуру пять раз. Нож у нее выглядел фантастически: роговая рукоять, грязное лезвие. Что она только им резала? Свиней? Грибы? Дерево и кору?
– У нас есть время? Я могу дать собакам опорожниться? – спросила Фрайгунда.
Бея покачала головой.
– Нет, это привлечет внимание. Нам надо срочно ехать дальше.
– Но максимум через час – обязательно. Иначе будет неправильно по отношению к животным.
– Да, Фрайгунда. Ты права.
Вернулась Аннушка. Кроме прочего, она принесла арахисовые батончики и раздала каждому по одному.
– Только ешьте потом. – Скорее всего, это означало «Я за них не заплатила».
Бея попросила Аннушку показать на карте, где примерно находится туннель. Они начали водить пальцами по бумаге. По зеленым участкам, по линиям: тут грунтовая дорога, там – лесная. Я не раз видела, как мои родители рассматривают карты, но с Беей это вдруг стало интересно. Она сложила карту так, чтобы та часть, по которой мы ехали, была сверху. Все движения очень уверенные.
– Не хочешь теперь сесть вперед? – спросила она меня.
Я почувствовала, как краска залила мне лицо.
Мы летели вперед. Слева – Бея, справа – Аннушка. Лобовое стекло притягивало все, как магнитом. Мы были как будто внутри необъятного стеклянного снежного шара. Только без снега. Огромный облачный шар! Небо, дорога, лес неслись прямо на меня, прямо в глаза и в голову – впечатления буквально набрасывались на меня. А будущее врывалось внутрь.
Я всегда сидела сзади. Мама, папа и кто-то на заднем сиденье – вот такая у меня семья. В фургоне нашей клининговой фирмы было же откидное сиденье – там я всегда и сидела.
Я что, подумала: «Наша клининговая фирма»? Черт! Клининговая фирма моих родителей, конечно. Я именно это имела в виду. Она ни за что не станет моей жизнью! Она не заставит меня искать кого-нибудь, кто тоже любит наводить чистоту, и с ним вместе растить пассажира на заднем сиденье.
Я не решилась спросить Бею, почему она сказала мне сесть вперед. Может, я ей нравилась?
Я чувствовала себя счастливой! Небо было такое высокое, что вмещало все облака стопкой. Голубо-белое. Брюха туч темные. Голубо-бело-серое. Вдали – поля. Голубо-бело-серо-зеленое. По обеим сторонам дороги – густой хвойный лес. Коричнево-зеленый.
– Это уже тот лес? – спросила я.
– Это не лес, это доски, – ответила Бея. – Сосны. Они растут тут, чтобы из них что-нибудь сделать. Полки, например. И поставить на них книги про лес.
Она замолчала, давая понять, что говорить больше не о чем.
Аннушка была немного разговорчивее.
– Это промышленные лесопосадки. Нужный нам лес скоро будет.
– А как мы поступим с машиной, когда приедем? – поинтересовалась я.
– Антония тоже об этом все время спрашивала, – отозвалась Бея.
Тут у меня в голове что-то щелкнуло, и решение загадки упало в лунку: Антония нервировала постоянными вопросами, и поэтому Бея позвала сесть вперед самую тихую из нас. Меня. Я не произнесла больше ни слова и даже немного поспала.
Когда я проснулась, мы все еще ехали.
У Аннушки на коленях лежала карта.
– После этой деревни будет Шнаррбах, потом нужно свернуть направо, на Вольфсгетрой.
Пейзаж за окном изменился. Тощих сосен больше не было. Появились небольшие холмы. Вокруг – лоскутные одеяла полей: зеленые, желтые, коричневые заплаты.
Бея напряженно смотрела на дорогу. Под мышками у нее расплылись пятна пота. Кажется, от нее даже пахло. Запах пота для меня – это такая взрослая штука. Из-за стресса и всякого в этом роде. Из-за всех этих вздохов. И сопений. Моя мать как-то расплакалась, потому что к утру, когда надо было уезжать в отпуск, у нее не высохли джинсы…
Мы проехали через деревеньку, где практически все было из желтого кирпича. На выезде стоял знак, сообщавший, что это Дюррер Грунд, Тощие Земли. Сразу за ним гнил огромный дом – что-то индустриальное, теперь заброшенное. Кусок колючей проволоки. Участок леса. За ним – долина. Маленький трактор и маленький человечек с граблями. Совсем крошечная черная собака, лежащая недалеко от трактора в одной из борозд вспаханного поля…
Вот-вот зазвучит песенка с рекламой сгущенки. Или будут приглашать вступить в церковь. В сгущенную церковь… Черт, как же тут красиво!
Вдруг сзади в фургоне послышался галдеж. Собачий лай и беспорядочные крики. Визг. Скрежет. Кто-то замолотил, как сумасшедший, в стенку за нашими спинами.
Бея свернула на гравийную дорожку перед какой-то фермой.
– Сидите! Сейчас дальше поедем! – Она выпрыгнула из машины.
Сзади визжало животное.
Задняя дверь распахнулась. Стало еще громче и истеричнее.
И вдруг все затихло.
Черт, что там такое? Я представляла себе тысячу вариантов, но ни один не казался правдоподобным. Возможно, кого-то укусила собака. Но как? Они же все в клетках? Я взглянула на Аннушку: она как зачарованная смотрела в зеркало заднего вида, прикрывая себе рот руками.
– Возвращается, – сказала она себе в ладони. Я услышала быстрые шаги по гравию. Перед тем как залезть в машину, Бея помахала в сторону фермы. За забором стояла пожилая женщина. Она радостно замахала в ответ. Если бы не морщины, она могла бы сойти за крупного ребенка в пестром платье. Женщина просто стояла, держа в одной руке желтую миску. Платье оказалось передником.
– Номер она точно не запомнит, – сказала Бея, заводя мотор. – Куда теперь?
Аннушка старалась говорить как GPS-навигатор. Двигайтесь прямо до следующей развилки. Там держитесь правее. И так далее…
Я разозлилась. Что это за фигня? Что там сзади случилось?
Бея явно говорить об этом не хотела. Это было несправедливо: все остальные девочки ведь знали, что там произошло! И тут Аннушка объявила:
– Плотина Вольфсгетрой. Вы у цели.