В начале сентября Наташа снова пошла к декану, но этот визит не привел ни к каким изменениям. И, возможно, в новых семейных обстоятельствах ей было бы и лучше оставаться на вечернем отделении. Фирочка обязана была работать на кафедре каждое утро, а иногда и по вечерам, поэтому Наташино присутствие дома по утрам было так важно для ухода за все еще больным папой. Но для этого ей надо было получить особое разрешение декана – освобождение от работы в дневные часы, столь обязательной для студентов-вечерников. Ведь закон о тунеядстве никто не отменял.

В районной поликлинике Фирочке и Наташе дали справку о том, что Саня нуждается в домашнем постоянном уходе в течение суток. В те времена больной имел право пользоваться больничным листом, сохраняя все права на заработную оплату, до четырех месяцев. После этого, в случае необходимости, специальная комиссия переводила его на инвалидность. Сане было всего 54 года, и семья надеялась, что он успеет восстановить способность говорить и писать за оставшееся время и снова выйдет на любимую работу.

Начальство Фирочки с готовностью пошло ей навстречу. После защиты диссертации, ее статус на работе стал надежным. Степень кандидата наук была тем барьером, преодолев который, даже евреи, становились если не желательными, то приемлемыми сотрудниками и на кафедрах, и в научных лабораториях. Но в случае с Фирочкой было нечто дополнительное – и коллеги, и студенты любили и уважали ее. Однако в университете у Наташи произошел весьма неприятный инцидент. Со справкой от районного врача и заявлением о разрешении не работать в утренние часы ей пришлось пойти не к уже знакомому ей декану по студенческим делам, а к декану вечернего отделения.

Она знала о черствости и непреклонности этого человека, но, очевидно, не все. При виде ее справки и заявления, он начал гневно кричать, что все это выдумки, что она просто купила справку, чтобы пренебречь обязанностями советского студента – «как делают все ваши!» При этом он бегал по кабинету, опираясь на костыль, чем вызывал у Наташи одновременно и живейшее сострадание к его военному ранению, и брезгливость к его высказываниям. Наташа терпеливо слушала его, словно воды в рот набрала, и давала ему выговориться. Все же опыт у нее уже был. Наконец, запас его злобы иссяк, и он разрешил Наташе «тунеядствовать» до конца сентября. Как будто папа мог выздороветь за один месяц…

Родные и друзья старались помогать Фирочке и Наташе ухаживать за Саней. Но никто из них не мог приходить к ним регулярно, потому что все учились или работали. А у матери и у дочери частенько возникала необходимость отсутствовать дома одновременно – то продолжительные зачеты, то затяжные лабораторные занятия в студенческих группах у Фирочки, а Наташа обязана была регулярно посещать хотя бы свои вечерние лекции и семинары. При всей своей любви к учебе она понимала, что теперь и речи быть не может о посещении утренних занятий. И тогда, как светлый ангел, без просьб и предупреждений, к ним приехала московская тетя Фаня, чтобы ухаживать за младшим братом. Это было спасение!

Тете Фане было 57 лет, и она уже два года находилась на пенсии. После смерти своего первого мужа, она долго вдовела. Однако упорные и галантные ухаживания дяди Бориса сломили ее сопротивление, и она вышла замуж во второй раз. Дядя Борис, был значительно старше ее. Он оказался очень добрым, но весьма странным человеком. Когда они поженились, он потребовал, чтобы она звала его по имени-отчеству и на «вы», как это принято у чужих людей. Так они и звали друг друга Фаина Семеновна и Борис Моисеевич и на «вы». Это было забавно, но Наташу очень тронуло, что именно дядя Борис сказал тете Фане: «Фирочке надо работать. Наташеньке надо учиться, а ты, Фаина Семеновна (он и сам не заметил, как перешел на «ты»), как старшая сестра, поезжай в Ленинград и ухаживай за Санечкой, пока он не выздоровеет. А я – большой мальчик, как-нибудь проживу один».

И в самом деле, Фирочка и Наташа начали выходить из дому со спокойной душой, потому что знали, что тетя Фаня сделает все для любимого брата. А какие груши она покупала на рынке! Какую фаршированную рыбу она готовила! Конечно, Фирочка не могла себе позволить покупку таких дорогих фруктов. Не было у нее и времени в будние дни готовить разносолы для семьи при ее вечной перегрузке на кафедре, ведь у нее не хватало даже времени на сон. Понятно, что визит тети Фани запечатлелся в памяти Наташи не только из-за гастрономических впечатлений. Дело в том, что старшая тетя участвовала в событии очень важном для Наташи – в знакомстве с ее будущим женихом. Сам рассказ был похож на сказку.

Как у многих юных девушек, у Наташи раз в месяц, во время месячных сильно болел живот. Конечно, Фирочка водила ее по врачам, но все врачи твердили в один голос, что Наташа абсолютно здорова, и что все пройдет после рождения первого ребенка. Наташа только смеялась в ответ на их слова, потому что она мечтала лишь об учебе и о прекрасном принце на белом коне. Когда-нибудь он явится за ней, но сейчас еще слишком рано – она только начала учиться.

Случилось так, что в одно прекрасное воскресенье Фирочка поехала навестить тетю Риту, а папа, тетя Фаня и Наташа остались дома. И тогда у Наташи начались привычные боли: боли сильные, до потери сознания. В самый разгар приступа к ним пришел дядя Лева – навестить больного Саню и пообщаться с сестрой и племянницей. Увидев Наташу, скорчившуюся от боли на постели, он немедленно вызвал Скорую помощь. «А вы чего ждали?» – спросил он. «По-вашему она еще недостаточно намучалась? Она не заслужила помощи?»

Довольно скоро пришел молодой врач, всего на несколько лет старше Наташи, и она застеснялась. Ей было неловко даже рассказать ему, что с ней произошло. Тетя Фаня помогла ей, доктор сделал ей укол и сел неподалеку, чтобы подождать, пока лекарство подействует. Наташа почувствовала, что и он немного стесняется ее. Он записывал что-то во врачебный журнал, а она украдкой рассматривала его. Он был высокий, худой, но сильный, с каштановыми волосами и серыми глазами. Выражение лица было несколько аскетическое, что делало его похожим на Христа, как на иконе, которую она видела в музее. Боль отступила, и она улыбнулась врачу в знак благодарности. И он улыбнулся ей. Так это началось. Впервые в жизни Наташа подумала: «За такого парня я бы вышла замуж».

Когда врач ушел, дядя Лева запер за ним входную дверь и сказал: «Приятный парень. И смотрел на тебя так, как будто влюбился с первого взгляда. Даже покраснел». Тетя Фаня добавила масла в огонь: «И такой серьезный. Сразу видно, что хороший врач». «Жалко, что я не видел его», – сказал Саня, который все это время не выходил из своей комнаты. «Не видел кого?» – спросила Фирочка, в этот момент вернувшаяся от тети Риты. Наташа не хотела слушать их объяснений, и сама пошла в родительскую комнату, чтобы все рассказать маме.

Ей было странно и удивительно, что семейный «совет старейшин» – папа, дядя Лева и тетя Фаня похвалили молодого человека, который так понравился ей самой. Но все у них было впереди. Когда они встретились в следующий раз – уже не в качестве врача и пациентки, а как парень с девушкой, выяснилось, что он больше не работает в Скорой помощи – за это время он успел поступить в аспирантуру. Получалось так, что между службой в армии и поступлением туда, он всего лишь два месяца и проработал врачом Скорой помощи, как будто только для того, чтобы познакомиться с Наташей.

Наташе было приятно, что он тоже любит науку. Он много рассказывал ей о своих лабораторных опытах над мелкими и крупными животными – белыми мышами, кошками и даже собаками. У нее было смешанное отношение к этим опытам – ей было жаль животных, она подозревала, что в ходе опытов, им причиняют боль. Для нее это означало, что Михаил мог быть с ними жесток. Но когда они бывали в гостях у его друзей или ее подруг, их домашние питомцы доверчиво шли к нему на руки, а он бывал с ними очень ласков. И она поняла, что и в своей лаборатории он относится к ним с любовью.

Постепенно они знакомились друг с другом. Скоро выяснилось, что он также увлекается и спортом – тройным прыжком, настольным теннисом, шахматами и еще много чем. Эта сторона личности Наташиного нового знакомца не так уж привлекала серьезную девушку, тем более что почти все спортивные выступления, особенно успешные, сопровождались празднованиями в компании друзей. Зато его виртуозное умение играть на скрипке было, безусловно, важно для нее, ведь она так истосковалась по безвозвратно ушедшим музыкальным вечерам своего детства, когда тетя Катюша, тетя Рита и мама пели, а дядя Модест играл на скрипке. Но как раз о своей игре на скрипке Михаил ничего ей не рассказывал.

Однажды он пригласил ее к себе домой в Парголово, и она поехала с ним в поезде, хотя родители предупреждали ее миллионы раз об опасностях, которые поджидают молодых девушек в квартирах с одинокими мужчинами. Но, во-первых, это была не обычная современная квартира. Миша привел ее в старый деревянный дом (потом выяснилось, что это был к тому же дом угрозы), они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. Холод царил в кухне и в комнате. Он затопил большую круглую печь, совсем такую же, какая стояла у них на старой квартире. Сразу стало тепло и уютно. Во-вторых, Миша был уже ее знакомый мужчина, и никакой опасности от него не было: он усадил ее в кресло, а сам встал около большого старинного серванта, достал скрипку и начал играть вторую часть концерта Мендельсона. При этом он смотрел на нее так нежно, как пела скрипка свою дивную мелодию. «Вот оно – самое главное в нем, не наука, не спорт, а душа, и то, что сейчас происходит между нами», – думала Наташа. «Как хорошо, что он молчит и только играет на скрипке».

Он закончил игру, подошел, сел рядом с ней в кресло, обнял и заглянул в глаза. Их губы встретились. Они сидели тихие, счастливые, боясь спугнуть свою любовь.

Отношения между ними развивались медленно. Они не спешили, встречались только по выходным дням, потому что будни у обоих были загружены выше головы. Он был начинающим аспирантом, лишь приступившим к исследовательской работе. Она – второкурсницей – вечерницей, погруженной в свои любимые занятия. Когда более двух лет спустя они поженились, они знали, что это навсегда, как и у их родителей.

* * *

Когда Наташа училась в университете, отношение преподавателей к ней было настолько хорошим и справедливым, что она на время утратила способность реально оценивать обстановку. Преподаватели, в самом деле, любили ее. И старшая преподавательница курса английского языка, и преподаватели кафедры классической литературы, и зарубежной литературы средневековья, и кафедры филологии – все хвалили ее и предсказывали ей славное будущее. И у Наташи появилось чувство, словно все беды, связанные с поступлением в университет, канули в вечность. Но она заблуждалась.

Еще в конце первого курса, приятельницы Наташи по дневному отделению, которое она посещала, как вольнослушательница, начали подрабатывать на временных работах. Как бы хорошо ни содержали некоторых из них обеспеченные родители, они хотели заработать немного денег на дополнительные расходы. Стипендии были низкими, и студентам из бедных семей просто необходимо было работать, чтобы выжить. В сущности, все студентки одевались весьма скромно. Да и запросы у них тогда были невелики: питание было довольно простое, одежда соответствовала ширпотребу, продаваемому в магазинах, но в большом городе соблазнов было много.

Начать хотя бы с самого факультета: там был замечательный книжный киоск, переполненный академической литературой, и Наташа постоянно покупала там книги по английской филологии для своей домашней библиотеки. Дом Книги на Невском проспекте быстро стал для нее самым привлекательным местом центра города. И, конечно, ее любимые с раннего детства концертные залы – Малый зал Филармонии им. Глинки и Большой зал Филармонии им. Шостаковича. А какие исполнители гастролировали в те годы на Ленинградских сценах! Давид Ойстрах, Мстислав Ростропович, Исаак Стерн, Артур Рубинштейн! И каждый раз даже за входными билетами приходилось стоять огромные очереди. И хотя билеты в концертные залы и театры были относительно дешевыми, они требовали приличных денег.

Однако у Наташиных однокурсниц были не только духовные, но и вполне материальные потребности. Они хотели нарядно одеваться и пользоваться дорогой импортной косметикой. Невозможно было выйти из дома и не встретить на улицах десяток других женщин точно в таком же платье и точно такого же цвета – конечно, это приводило в уныние любую молодую девушку. А так хотелось быть неповторимой, особенной. Но изысканную импортную одежду можно было купить лишь «из-под прилавка», по знакомству и по безумной цене.

Однажды, Наташина однокурсница из вечерней группы принесла на занятия итальянский купальник на продажу. Ее дядя был матросом на судне, которое плавало заграницу, там он покупал красивые вещи, а потом распродавал их втридорога в России с помощью жены и племянницы. Купальник-бикини был в черную и ярко-оранжевую полоску, он красиво подчеркивал полное, но стройное Наташино тело. Однако цена купальника была такой высокой, что вся Наташина духовность возмутилась, когда она поняла, что если хочет быть красивой, то надо, поступиться какими-то принципами и тоже поучаствовать в деятельности студенток с дневного отделения.

Для них были две возможности сезонной подработки. Первая состояла в работе гидом в обществе «Дружба». Наташиных однокурсниц принимали туда с легкостью. Они успешно работали там и даже получали небольшие подарки от гостей города: помаду, тонкие колготки с красивым рисунком и даже французские духи… Наташе оставалось только мечтать об этой роскоши, потому что ее не принимали в общество «Дружба», хотя она и была отличницей и хорошо говорила по-английски. Очевидно, ее «профиль» не позволял ей представлять Ленинград, колыбель трех революций, как было принято говорить, перед иностранцами.

Однако на втором курсе многие девушки с дневного отделения проникли и на публичные международные торги пушниной. Россия всегда славилась ценными мехами, и на этих торгах выставлялись лучшие соболя, норки, чёрно-бурые и рыжие лисы, белки. В Ленинград на торги приезжали самые богатые люди мира, среди них встречались даже настоящие миллионеры. И это была вторая возможность для студенток филологического факультета университета блеснуть своим знанием английского языка и заработать немного денег.

Работа там была даже более легкой, чем в обществе «Дружба» в роли гида – надо было лишь элегантно вынести шкурки на продажу, перекинуться с покупателем несколькими словами по-английски и красиво улыбнуться. И Наташины однокурсницы, которые умудрялись работать на продаже пушнины даже зимой, прогуливая лекции и практические занятия, получали там дорогие подарки: платья, кожаные сумки, косметику и даже электроприборы, которые невозможно было купить в обычных магазинах.

Наташа тоже попыталась примкнуть к этой авантюре. Чтобы быть принятыми в роли помощниц на публичные торги пушниной, студентки филфака должны были пройти короткое интервью, и Наташа, на первый взгляд, прошла его удачно. Ее разговорный английский был отличным, а улыбка, по отзывам молодых людей, обворожительной. И ее даже пригласили прийти на работу на следующий день и объяснили, в чем будут состоять ее обязанности. Наутро Наташа пришла пораньше, села среди таких же, как она, студенток и стала ждать, когда распорядительница пошлет ее к какому-нибудь покупателю. Но та приглашала других девушек и как будто не видела Наташу. Наташа еще не поняла значения этого пренебрежения, подошла к распорядительнице и спросила ее: «Когда подойдет моя очередь? Я пришла раньше всех». «Подожди еще чуть-чуть», – ответила та. «Наберись терпения». И снова Наташа сидела и ждала. И снова выбирали студенток второго курса и даже первого. Распорядительница выбирала их и как будто не видела Наташу.

Тогда Наташа поняла, что легких денег ей не заработать. Даже в таких местах, где было принято нанимать студентов филфака на одноразовую работу, на несколько часов, ее национальность была препятствием, а на ее владение английским языком никто и внимания не обратил. И еще она поняла, что окружающий мир не изменился, а ее университетские профессора составляют тот драгоценный островок знаний и интеллигентности, который надо охранять, и за который надо держаться изо всех сил. Они словно наш литературный кружок с Лией Евсеевной или клуб «Дерзание». Только университет, благодаря своему академизму, находится на более высоком научном уровне. Вокруг бушует враждебный мир, а он поднялся над этим миром, делает ему вызов и защищает свой островок. А мы, их студенты, должны учиться у них, как сказал Алексей Михайлович, а не гоняться за импортными тряпками.

Учеба доставляла ей настоящее удовольствие. Она поистине нашла себя в изучении гуманитарных дисциплин. Одновременно она продолжала давать частные уроки школьникам и делала это с той же серьезностью и самоотдачей, с какой и училась. Выяснилось, что у Наташи, как и у Фирочки, и у покойной тети Катюши, была способность спокойно и понятно объяснять новый материал, и ученики любили ее. Поэтому ее педагогический опыт в области наемного труда вполне удовлетворял ее морально. Однако свои материальные запросы она еще долго училась ограничивать, а рассказы своих однокурсниц о публичных торгах – слушать равнодушно, ведь ранка, оставшаяся от пережитого унижения, продолжала болеть.

Постепенно папа оправился от инсульта и вышел на свою привычную работу. Подчиненные встретили его с восторгом. На протяжении всей его болезни они навещали его, приносили фрукты, звонили по телефону, узнавали о состоянии его здоровья. Сама Наташа, как девушка законопослушная и студентка-вечерница, поступила на работу на завод «Вибратор» в отдел технического контроля. Ее переговоры с деканом по студенческим делам продолжались все с тем же неуспехом до тех пор, пока его не сменил в этой должности новый декан. В это время Наташа уже оканчивала четвертый курс, была замужем и ожидала дочку Катюшу. Новый декан, увидев Наташины документы и рекомендации, без лишних разговоров, перевел ее на дневное отделение – снова на четвертый курс. Оба они понимали, что сдать необходимое количество экзаменов на дневном и на вечернем отделениях на этой стадии уже будет невозможно. Слишком велика была разница в программах, ведь на дневном отделении учились пять лет, а на вечернем – шесть. Преодолеть подобный разрыв самостоятельно было не под силу даже трудолюбивой Наташе. Да и зачем?

Возможно, в ее новом состоянии было и лучше снова оказаться на четвертом курсе, потому что, и при потере года, весь первый семестр на долгожданном дневном отделении Наташа только и делала, что сдавала экзамены и зачеты. Она стремилась успеть закончить все испытания до рождения ребенка, чтобы во втором семестре получить повышенную стипендию, как студентка-отличница – наконец-то! Все это ей удалось проделать, и в конце января у них с Мишей родилась очаровательная девочка, которую они, не договариваясь, во встречных письмах друг другу предложили назвать Катюшей. Так что эту часть своего замысла Наташе осуществить удалось. Однако своего имени в списке студентов на получение стипендии Наташа не нашла.

Взволнованная и гневная, она ворвалась в деканат и спросила секретаршу: «Почему меня нет в списках на стипендию?» – «Я думала, что ты возьмешь академический отпуск после родов». – «Но я же здесь. Я пришла учиться». – «Хорошо-хорошо. Я восстанавливаю тебя в списках. Поздравляю с рождением дочери». А девочки в группе спросили: «И зачем тебе столько денег?» (Повышенная стипендия была 45 рублей, а обычная 35). О, она знала зачем. Миша получал 120 рублей, он был еще не защитившимся младшим научным сотрудником. У молодой семьи с новорожденной дочкой потребностей было много. Наташа действительно продолжила учебу – в деканате ей разрешили посещать практические занятия один раз в неделю, и в этот день сдавать «долги» по всем предметам. Фирочка, чтобы отпустить Наташу на занятия, брала «библиотечный день» и оставалась дома со своей крошечной внучкой. Она с обожанием смотрела на нового человечка и снова с трепетом произносила любимое имя: «Катенька, Катюшенька».

* * *

Наташа окончила университет в 1970 году и получила свободный диплом, это означало, что она должна была самостоятельно искать работу. В ее дипломе было написано «филолог-германист широкого профиля. Учитель английского языка». Образование, полученное Наташей, позволяло ей выполнять различные виды работ, связанных с английским языком и английской литературой: преподавать английский язык на кафедрах иностранных языков в институтах и школах, заниматься переводом технических и художественных текстов, а также осуществлять синхронный перевод на встречах и конференциях. Можно было, конечно, преподавать и английскую литературу в университете, но это было уже нечто из области заоблачных мечтаний.

Поэтому из всего разнообразия возможностей она выбрала преподавание английского языка на кафедрах иностранных языков в вузах, потому что перед ней был живой пример ее матери. Подобно Фирочке, Наташа мечтала работать с взрослыми людьми, а преподавание детям ее даже немного отпугивало. Однако когда Наташа начала конкретные поиски работы, то по выражению лиц заведующих отделами кадров при виде ее паспорта она поняла, что претендует на что-то неуместное и несбыточное. Тем не менее, ей всегда вежливо говорили: «В настоящее время у нас нет свободных ставок. Штат переполнен. Попробуйте зайти к нам в будущем году». Совсем как не так давно в университете говорил ей декан по студенческим делам.

В конце концов, ей пришлось немного изменить тактику и, по совету своего университетского научного руководителя и мэтра, профессора Нины Яковлевны Дьяконовой, начать упоминать ее имя в интервью с заведующими кафедрами. После этого, не сразу, но все же ее приняли на кафедру иностранных языков одного из вузов Ленинграда. Правда, приняли ее на должность лаборанта, с отдаленной перспективой работы преподавателя английского языка с почасовой оплатой один рубль в час. Наташа сочла, что для молодого специалиста это уже большое везение. Заведующий кафедрой был представительным мужчиной лет 38-40, в очках, с довольно неприветливым взглядом. То ли Наташа показалась ему слишком молодой, то ли он хотел дистанцироваться от нее, но он сразу начал называть ее «дитя мое», и это насторожило ее.

Ее удивило и то, что вместо того, чтобы расспрашивать ее об ее умениях и знаниях, он начал рассказывать ей о своих научных достижениях. В разговоре выяснилось, что был человеком образованным, талантливым литературоведом, учеником тех же преподавателей и профессоров, которые обучали Наташу в государственном университете. При имени Нины Яковлевны Дьяконовой его лицо смягчилось и выразило нечто вроде улыбки. После беседы с ним, она прошла в преподавательскую комнату, чтобы познакомиться с кафедрой. Там сидела его «свита», главным образом, пожилые дамы. Они восхваляли таланты «шефа» и печалились по поводу состояния его здоровья. Выяснилось, что он, несмотря на молодой возраст, был человеком очень больным. Наташа поспешила на свое рабочее место.

Лаборантская комната оказалась маленьким помещением, в котором работали еще две молоденькие выпускницы университета. Да, Наташа оказалась права! Она правильно спешила сюда. Здесь действительно ее ждала встреча с ее университетской подругой Мариной, которую здесь, на работе, все величали Мариной Анатольевной. Марина и раньше рассказывала ей, что после окончания университета она устроилась лаборанткой на кафедру иностранных языков в институте недалеко от дома. Но Наташа не очень представляла себе, где именно находится этот институт, а после долгих и безуспешных поисков работы, вообще утратила ориентиры. Поэтому она была приятно удивлена этой счастливой встрече. Марина была та самая, уже проверенная годами, подруга Наташи, с которой они дружили еще со времен литературного кружка Лии Евсеевны. Потом они учились в университете на параллельных отделениях, вместе ездили домой, почти одновременно они вышли замуж за двух друзей и были друг у друга на свадьбах. Обе подруги родили дочек и вдруг, после окончания университета, оказались на одной кафедре, да еще и в одной лаборантской – вот это действительно была большая удача! Вторая лаборантка Галя, или Галина Никитична, окончила французское отделение. Таким образом, Марина, Галя и Наташа должны были «обслуживать» три кафедральные секции: английскую, немецкую и французскую. С Галей они тоже быстро подружились, и вскоре из лаборантской неслись шутки и смех трех молоденьких, хорошеньких и очень трудолюбивых сотрудниц.

По непонятной до сих пор причине, все кафедры иностранных языков среди их сотрудников принято называть «змеюшниками». И в самом деле, условно коллектив кафедры можно было поделить на миролюбивых, дружелюбных преподавателей и вечно враждующих, которые постоянно воевали со всеми и против всех, вступали в союзы, интриговали против кого-либо одного или целых групп и не утомлялись ни на минуту. Бывали случаи, когда интриги затевались прямо у лаборанток на глазах, тогда им приходилось предупреждать будущую жертву о грядущей опасности, хотя это было опасно для них самих. Одновременно это было «проверкой» самих лаборантов – сообщит или не сообщит. Если не сообщит, значит «наша», ей можно доверять и внедрять в группу. Кто-то был приставлен специально следить за работой самих лаборантов: проверять точность их прихода и ухода, занимают ли они телефонную линию личными разговорами, не проводят ли они в буфете больше отведенного на это времени. Никого из молодых женщин не удивляло, если безо всякого предварительного звука шагов по коридору или щелчка щеколды беззвучно отворялась дверь их лаборантской, и на пороге появлялся кто угодно из членов кафедры – даже тот же «шеф» или кто-то из его доверенных лиц. Они всегда были к этому готовы. Проверяющий бдительно оценивал обстановку и, не найдя ничего крамольного, так же беззвучно закрывал дверь. Но расслабляться было рано, через секунду-другую, он мог появиться снова. Однажды Марина решила проверить слышимость звуков в коридоре и тихо произнесла: «Шеф!» Он вернулся мгновенно. Значит для того, что войти к ним в лаборантскую нежданно, ему приходилось красться на цыпочках! В течение учебного года это была обычная практика.

Но следили за ними и летом. Например, однажды в конце июля, когда не было студенческих занятий, Наташа работала во вторую смену до 10 часов вечера. Без одной минуты 10 в лаборантской раздался телефонный звонок – это бдительная парторг, находящаяся в отпуске, звонила ей со своей дачи, чтобы проверить, находится ли она на работе до конца смены. А ведь Наташе надо было еще «обесточить» кафедру, запереть все двери, пройти по темным коридорам с третьего этажа до вахты, сдать все ключи на вахте, и все это, конечно, уже после окончания ее рабочего вечера.

Были и просто бестактные преподаватели, которые считали, что лаборанты это люди более низкого ранга, поэтому при них можно обсуждать любые вопросы – они все равно не поймут, или с ними можно не считаться. Однажды весной преподавательница немецкой секции влетела в их лаборантскую комнату с огромным пакетом корюшки. Она была счастлива, что успела отстоять очередь до работы и все успеть, но теперь не знала, где сохранить сильно пахнущий продукт до окончания занятий.

«Не нести же корюшку в преподавательскую. Там она испортит весь воздух. Оставлю я ее у вас на подоконнике, хорошо?» – спросила она.

Их лаборантская была тесная, в ней стояло несколько столов с пишущими машинками, шкафов для кафедральных документов, гардероб для одежды всех преподавателей, раковина – там негде было повернуться. Но разве они могли возражать? Поэтому так важна была для них дружба, постоянная поддержка друг друга. Их тройственный союз продержался всю жизнь.

Конечно, были среди преподавателей и люди интеллигентные, симпатизирующие лаборантам. Возможно, даже, что их было большинство. Они понимали, что эти молодые женщины волею судьбы занимают более низкий статус, но их образование было выше многих из их коллег. Поддержать их делом они не могли, но поддержка словом тоже была очень важна. «Ничего, девочки, о вас вспомнят. Я тоже начинала лаборанткой», – утешала их Ирина Робертовна. А Володя Новиков из отдела технической службы кафедры, добрейший парень, представлял, как через несколько лет все трое защитят диссертации, и напротив стола каждой будет висеть табличка: лаборант, к.ф.н. (кандидат филологических наук). Все они смеялись, а Наташа написала фельетон о «шефе», выковывающем для своих лаборанток подковки с этими словами.

И все же, несмотря на все приятности и неприятности лаборантской работы, все три молодые сотрудницы мечтали о преподавательской работе. Ведь, в конце концов, не для работы «подай-принеси» они окончили университет. Со временем им дали по одной вечерней группе, что сразу значительно удлинило их рабочий день, потому что они не имели права преподавать в свое рабочее время, приходилось оставаться допоздна и проводить занятия со студентами-вечерниками. Наташа помнит, как однажды, после окончания занятия, студенты быстро разбежались при первых звуках звонка, а она слегка замешкалась в аудитории, собирая учебники в портфель. Потом она одна шла по коридору в кромешной темноте, а выйдя на улицу, пробиралась на ощупь по темной аллее парка при потухших фонарях – то ли лампы перегорели, то ли кто-то экономил электричество. Миша всегда встречал ее на остановке около дома, но до этой встречи она успевала натерпеться страха.

Когда начался следующий учебный год, Наташа почувствовала некоторые отличия в отношении начальства к лаборантам. Марине предложили полную почасовую нагрузку на весь учебный год, а Галя с Наташей остались в должности лаборантов с минимальной почасовой нагрузкой. Но во втором семестре и Галя получила полный статус почасовика – конечно, не штатную ставку, но все же это уже было какое-то продвижение по службе по сравнению с должностью лаборанта. Наташа радовалась за подруг, но пыталась понять, чем же она недостаточно хороша. И старалась работать как можно лучше.

А «шеф», видя готовность Наташи выполнить любое задание, использовал ее в самых разных функциях. Например, однажды на кафедру внезапно нагрянула делегация преподавателей английского языка из рижского университета, чтобы посмотреть на деле использование новых систем преподавания иностранных языков в техническом вузе. «Шеф» зашел в лаборантскую, недолго думая, оторвал Наташу от пишущей машинки и «откомандировал» ее на показательный урок, а высоких гостей направил на этот урок к Наташе. Он был уверен в том, что Наташа отлично справится с возложенной на нее миссией. И молоденькая преподавательница-лаборантка, трясясь от страха всем телом, вынуждена была вести урок перед опытными визитерами. После пережитого ужаса, она повела их в кабинет заведующего кафедрой для обсуждения увиденного. Заведующий, мгновенно забыв о роли Наташи в качестве образцового преподавателя, попросил ее подать гостям кофе и угощение – теперь им руководило желание продемонстрировать перед ними ее свежее личико. И снова она беспрекословно подчинилась его требованию.

Не раз она заменяла его в группах внешторга – группах самого высокого уровня на их кафедре, придумывала ролевые игры, участвовала в подготовке кафедральных вечеров. Только что бы она ни делала, ее имя нигде не появлялось, потому что оно не было зафиксировано в штатном расписании. Она много работала, но как будто бы и не работала вовсе. Она работала лишь на деле, но не официально, всегда скрытая от глаз начальства, «за кулисами».

Однажды Наташу вызвали в отдел кадров. Грешным делом, спускаясь на первый этаж, она успела подумать, что таким изысканным способом ее хотят оповестить о принятии в штат. Наивная дурочка! Выяснилось, что у сотрудниц этого отдела возникли затруднения с заполнением ее трудовой книжки. Перед Наташей открыли графу 1972/73 учебного года, и она с изумлением увидела, что ее «трудовые подвиги», хоть и в искаженной форме, но как-то отражены в этом важном документе: «По приказу ректора, зачислить гражданку Гутман Н.И. в должности ассистента кафедры иностранных языков» – зачеркнуто. Далее было написано: «… в должности преподавателя на временной ставке» – зачеркнуто. Далее было написано: «…лаборанта кафедры иностранных языков» – зачеркнуто. Далее следовало: «… механика (!) кафедры иностранных языков».

Сотрудница отдела кадров смотрела на нее с симпатией и любопытством: «Так кем же вы работаете, Наталья Исааковна? Что мне записать в вашу трудовую книжку?» – «Я преподаю английский язык студентам. Работаю над диссертацией соискателем на кафедре зарубежной литературы в институте имени Герцена. Печатаю документы на машинке на кафедре иностранных языков. Подаю чай начальству. Делаю все, что потребуется. Однажды травила тараканов, когда все преподаватели ушли домой». Молодая сотрудница отдела кадров не выдержала и засмеялась, а пожилая, сидевшая за соседним столом, вздохнула и сказала: «Он делает с ней все, что ему придет в голову, как с футбольным мячиком».

«Шеф», и в самом деле, вел себя с Наташей непоследовательно: в одной стороны, он был приветлив, и иногда как будто даже сочувствовал ей, но с другой – был жесток и неуступчив, если дело касалось штатных вопросов.

Одна из старших коллег, симпатизирующих Наташе, объяснила ей истинную причину постоянного отказа. Выяснилось, что «шеф» сам был евреем, хотя его имя, фамилия и, что самое удивительное, даже отчество, у него были русскими. В раннем детстве он осиротел, потому что Сталин сгноил его родителей в тюрьме, русская семья усыновила его и сменила его имя на русское. И все-таки бдительное начальство института следило за его кадровой политикой – кого он берет в штат на свою кафедру, и ему бы сильно не поздоровилось, если бы он, скрытый еврей, предпочел взять Наташу кому-нибудь другому. Тогда Наташа поняла, почему наедине с ней «шеф» так часто говорил: «Дитя мое, вы просто не понимаете, что я нахожусь, как между молотом и наковальней», имея в виду давление кафедральных дам и ректората.

Это означало, что он одобрительно относился к ее работе, он хотел бы взять ее в штат, и это было приятное открытие для Наташи. Однако руки у него были связаны из-за ее национальности, и это снова, как в детстве, наполняло ее сердце бессильным гневом, с которым надо было справляться в одиночестве. Она не могла делиться со своими подругами этим позором, хотя позор этот был не ее, но она считала, что сам факт антисемитизма настолько гадок и так марает и его носителя, и его жертву, что говорить об этом у нее просто не было сил. Она не понимала тогда, что нацизм это вина нациста, а не его жертвы. И, конечно, она не знала о причинах государственного антисемитизма, нарастающего в стране, как раз в годы ее собственного созревания и расцвета.

Так, она не знала, что когда она окончила университет в 1970 году, государственный антисемитизм был в самом разгаре. Конечно, он не был открытым. Никто не посмел бы произнести в обществе само слово «еврей». Это было неприличное слово, почти табу. Можно было заменить его эвфемизмами типа «у него пятый пункт не в порядке», или «он – француз», или спросить деликатно: «а как у него с профилем?», имея в виду не форму носа, а национальность. Евреи и сами как будто стеснялись произносить это слово. Даже в личных разговорах с людьми своей национальности они старались его не произносить, а меняли на слова «наши люди» или просто «наши». Понятно, что слово «еврей» не произносилось в отделах кадров.

Наташа не сразу поняла, а если честно, то и вообще тогда не поняла, что найти работу, соответствующую ее образованию, в 1970 году, будет даже труднее, чем поступить в университет за шесть лет до этого. С точки зрения будущего, начало 70-х годов было черным для молодых евреев России. Наташин муж Михаил был старше ее всего на пять лет, но эта относительно небольшая возрастная разница сыграла решающую роль в их судьбе. Он успел то, чего Наташа и ее ровесники успеть уже не могли. Как же это случилось?

В свое время родители Михаила отправили сына в школу раньше положенного возраста, в шесть лет, чтобы мальчик успел окончить школу и поступить в институт до призыва в армию, до 18 лет. Хотя его отец был по характеру воином, а по профессии военным врачом, он не горел желанием отправить сына в армию до получения образования. В те годы учеба в школе продолжалась десять лет, поэтому Михаил поступил в медицинский институт всего лишь 16-летним юнцом, а окончил его в 22. Наташа же, в отличие от Михаила, поступила в школу, как все дети, в семь лет, а училась уже по новой системе – одиннадцать лет, а значит «отставала» от него по всем показателям.

Как врач-специалист с дипломом, Михаил отслужил в Армии укороченный срок, всего два года, и успел поступить в аспирантуру в самом начале правления Брежнева, когда тот еще не внедрил свою политику во все области жизни. Тогда даже евреи еще могли найти себе хорошую работу. Но Наташа-то в момент знакомства с Михаилом была еще второкурсницей… Ей бы поторопиться, поучиться один курс за два, а то и за три – если бы знать!

Но кто же мог представить себе, что пока Наташа будет с наслаждением постигать университетскую науку, а к концу курса обучения еще и родит дочку Катюшу, в далеком и неведомом им тогда Израиле произойдет Шестидневная Война? И война эта повлияет на судьбу евреев Советского Союза – да так, как будто они сами ее развязали и в ней победили?! К тому моменту, когда в 1970 году Наташа окончила университет, двери всех учреждений Ленинграда уже были строго заперты, и новый циркуляр был разослан по отделам кадров: «старых (евреев) не гнать, новых не брать». Конечно, об этом циркуляре простые люди не знали.

Однако, как выяснилось потом, не только Шестидневная война так сильно повлияла на возросший антисемитизм в государственных учреждениях. Как раз в это время объединенные усилия американских и международных демократических организаций помочь тем, кто хотел покинуть Россию и осуществить свое право жить там, где они хотят, дали свои плоды. Постепенно немногочисленные семьи начали уезжать из России навсегда. Однако большинство уезжавших были евреями, поэтому евреев перестали принимать на работу. Причина была понятна: по всем учебным и научно-исследовательским институтам, а также заводам был разослан приказ Брежнева: если трое подчиненных евреев из данного учреждения уедут в Израиль или Америку на постоянное место жительства, то их начальство будет уволено. Очевидно, считали, что оно не справилось с их идейным воспитанием. Система эта работала великолепно. В каждом еврее, ищущем работу, видели потенциального предателя родины. Началась новая травля. Вот почему так трудно было Наташе и ее ровесникам-евреям найти хорошую работу в тот период.

Однако, она, конечно, не знала всей этой подоплеки. Да и откуда ей было это знать? Ведь подобная информация не появлялась ни в прессе, ни на радио. До нее, как в не таком уж далеком детстве, большая политика доходила лишь слабыми волнами, лишь в той степени, в какой она касалась ее непосредственно. Она была молодой женой, юной мамой и молодым специалистом с отличным дипломом. Она мечтала о хорошей работе, об интересной диссертации. Энергии у нее было хоть отбавляй. Трудности ее не пугали. Она верила, что преодолеет все.

Слухи о растущей эмиграции достигли и семьи Фирочки. Как говорится, имеющий уши да услышит. А не захочет услышать, так ему прокричат. Однажды Фирочка вернулась с работы очень грустная. Сын ее коллеги и старой подруги эмигрировал в Америку. «Дора Марковна плакала сегодня весь день, и я никак не могла ее успокоить». Сын с семьей уехал, а родители и их дочь – мать-одиночка, остались. В другой раз Фирочка рассказала о собрании, которое проходило на их кафедре. На этом собрании подвергли суровой критике профессора только за то, что его сын уехал «туда». Она проработала с ним бок о бок не одно десятилетие, они дружили семьями, и Саня прекрасно знал эту пару и от души сочувствовал их беде. Решение коллектива оказалось еще более строгим, чем в случае с Дорой Марковной: было предложено не только исключить профессора из партии, но и уволить его с работы.

В компании Наташи и Михаила тоже эмигрировали несколько пар, возможно, не таких уж близких, но хороших знакомых. Нельзя было назвать это массовой эмиграцией, но после этих случаев уже нельзя было и делать вид, что они не замечают, что эмиграция усиливается. И вот тебе и на, она достигла круга общения Сани и Фирочки – их старой компании довоенных друзей.

Пока дети друзей подрастали, они продолжали встречаться время от времени все вместе. Однако со временем им пришлось начать делиться по возрастам: «молодые» встречались отдельно, а «старички» отдельно. Только на свадьбах молодых, или на юбилеях пожилых, они снова встречались всей компанией. И была еще одна дата, когда вся компания, независимо ни от чего, встречалась регулярно – это день рождения Регины. А Регина родилась как раз в Новогоднюю ночь 31 декабря 1939 года. Поэтому каждый Новый год все семьи собирались на Красной улице в маленькой комнате «нашей» тети Розы, чтобы поздравить маленькую Региночку. (В семье Сани были принято называть вдову брата «наша Роза», чтобы отличать ее от Розы Дойч).

Со временем подрастающая Регина стала центральной фигурой для молодежи. На их вечеринках всегда царила атмосфера легкого флирта и подкалываний. Но этот флирт не закончился ничем серьезным. Додик женился на очень красивой девушке «со стороны» – Белле, и скоро у них родился сын Игорь, первый внук в компании. После Додика дело пошло быстро. Старшие дети обзаводились семьями один за другим, и в течение одного года вся компания гуляла на нескольких свадьбах.

Через несколько лет наступила очередь младших детей, родившихся после войны. Первой вышла замуж Люда из семейства Дойч. За ней последовали и остальные, и к началу 70-х годов в семьях младших детей уже родились первенцы. А старшие успели к этому времени родить и по второму ребенку. Вся эта молодая и шумная компания находилась в замечательной поре своей жизни, все были не старше 24-30 лет, все образованные, влюбленные, счастливые родители, и у всех были большие планы на будущее.

Однажды под Новый Год, в один из дней рождений Регины, когда все, и старшее, и младшее поколения, сидели около уставленного яствами и напитками стола, Додик встал со своего места с бокалом в руке и попросил тишины. Все подумали, что он хочет произнести тост. Но Додик сказал нечто другое: «Дорогие друзья, пришло время проститься с вами. Мы с Беллочкой решили уехать в Штаты. Скоро мы едем в Москву на интервью в Американское посольство». Он сказал это, сел на свое место и выпил вино из бокала.

Наташа не знала даже, как на это прореагировать. Но она видела, что никто и не интересовался ее реакцией. Новость Додика прозвучала для всех, как гром среди ясного неба, ведь отъезды были так далеки от них, они происходили лишь с чужими людьми и потому были почти нереальны. И вдруг они подошли к ним вплотную и встали на повестку дня для таких своих, таких близких с детства людей, как Додик.

Процесс выезда из Советского Союза за рубеж даже для обычного туриста был крайне сложным. Заграничную поездку мог позволить себе только очень обеспеченный человек. Но даже при наличии денег он должен был сначала доказать свою преданность социалистической родине и побывать в одной из стран народной демократии, а лишь потом посетить капиталистическую страну. Что уж говорить о выезде евреев за рубеж на постоянное жительство? Для них были придуманы новые, поистине драконовские методы.

Когда правительство увидело, что эмиграция усиливается, оно решила заставить отъезжающих платить не только за отказ от гражданства, но также и за полученное образование. По законам Советского государства, все образование, и школьное, и университетское, и последующее – в аспирантуре, всегда давалось бесплатно. Однако, «отъезжантов» решили заставить расплатиться со страной за полученное образование. Составили смету и определили сумму за университетское или институтское образование – одну, а за получение ученых степеней – другую. Суммы получились гигантские.

Евреи покидали страну без гражданства, без денег – настоящими беженцами. И вот теперь Додику и Белле предстояло пройти через процесс эмиграции. Додик сидел на своем месте и молчал, а вся компания пришла в движение. «Молодые» воодушевленно высказывали свое мнение. Все были готовы последовать примеру Додика. Он был старшим из первенцев в компании, примером для них всех. Они всегда старались делать все по его образцу. Но на этот раз выяснилось, что не только молодежь, но и «старички», которым было лет по 50-55, тоже готовы эмигрировать в далекую Америку. Главное – быть всем вместе. Главное – не оставаться в Советском Союзе.

Однако отрезвление наступило быстро. И все стали спрашивать Додика, как он собирается все это осуществить. Додик объяснил, что его друг недавно иммигрировал в Детройт и уже устроился на работу на заводе Форда. Этот друг обещал помочь ему на новом месте. И Додик обещал помочь всем в этой компании, кто последует его примеру и будет нуждаться в его поддержке. Наташа окинула взглядом всех присутствующих, которые с удобством сидели вдоль длинного стола в просторной, недавно приобретенной квартире Регины. И снова вгляделась в лица, знакомые с детства. Когда они так отдалились? И вдруг поняла, что только ее семья не подключилась к этим потрясающим планам. Но она не хотела портить общую радость.

Фирочка, как человек сдержанный и дисциплинированный (или, как она о себе говорила: «умеющий держать себя в рамочках»), молчала. Понятно, что и Илюша, «дипломат» в их семье, и его стеснительная жена не открыли рта. Наташин муж тоже не вступил в дискуссию. Да и что он мог сказать? С годами его работа получила гриф секретности, поэтому он не мог и мечтать не только об эмиграции, но и об общении с иностранцами на улице или в ресторане. По-настоящему Наташу удивило лишь то, что ее папа до сих пор не высказал своего мнения. Как ему удается владеть своими эмоциями? И тут же, словно в ответ на ее удивление, раздался возмущенный Санин голос: «Эмигрировать в Америку? Если бы я был молодым, я бы поехал в Израиль. Но с моим здоровьем я никуда двинуться не могу. Да и мой «номер» меня никуда не отпустит».

Ошеломленная Наташа, сидела молча и постепенно приходила в себя. Она размышляла: «Почему вдруг Израиль? Ведь в газетах и по телевизору всегда говорят жуткие вещи об этом агрессивном государстве и об израильской военщине. Но ведь и папа не слепой. Возможно, он знает больше меня, если так говорит. Если я понимаю правильно, израильтяне это те же евреи, хотя никто их так открыто не называет. Надо бы мне узнать об этом побольше, а то я как страус, прячущий голову в песок – все меня клеймят за мое еврейство, а я ничего не знаю о еврейской стране. «И еще подумала: «Надо же, какой хитрец наш папа – дома нам ни словечка не сказал. Как бы то ни было, никакая эмиграция нам не светит – Миша теперь тоже работает в «номере», только научно-исследовательском». Но она присоединилась к всеобщим пожеланиям Додику и Белле счастливого пути и удачного устройства на новом месте.

В телефонном разговоре с московской тетей Люсей Наташа передала ей новость о Додике и удивилась ее неожиданной реакции: «Додик только первая ласточка», – сказала тетя Люся. «Если он устроится ТАМ хорошо (она старалась не использовать географических названий на случай прослушивания междугородных разговоров), то вся компания последует за ним». И она оказалась права, эта мудрая тетя Люся. Так все и произошло. Процесс эмиграции молодых пар был небыстрым, многие «старички» действительно состарились и не успели последовать за ними, но некоторым удалось пересечь океан, продлить свою жизнь и порадоваться за детей и внуков. Сейчас эта разросшаяся компания – состарившиеся «молодые», их зрелые дети и подросшие внуки, искренне любят Израиль, но жить предпочитают в большой и безопасной стране. А израильтяне в одиночестве борются за свое существование.

* * *

Неудивительно, что начальство опасалось, что Наташа и Михаил тоже могут эмигрировать. Беда заключалась в том, что чем больше людей уезжало, тем тяжелее становилось положение остающихся евреев. Разрыв отношений СССР с Израилем на фоне растущих отъездов влиял на положение Наташи сильнее всего. «Все равно вы уедете в Израиль», – сказал ей начальник отдела кадров. «Зачем же мне рисковать и брать вас на работу?»

Наташа действительно стала интересоваться Израилем в чисто познавательных целях и выяснила, что выезд в это государство для абсолютного большинства евреев был лишь предлогом в те годы. Они получали израильскую визу, покидали СССР, долетали до Рима или Вены, а там меняли свой маршрут и далее следовали в США в качестве беженцев. Советский Союз, по всей видимости, не зная об этом, пылал ненавистью к Израилю и к остающимся в стране евреям. Возможно, окончательный маршрут эмигрантов и не влиял на эти отношения, важен был лишь предлог для усиления государственного антисемитизма.

«Все вы одинаковы», – сказал Наташе начальник отдела кадров. – «Вы даже хуже других – вы хитрее их. Они хотя бы говорят правду, что собираются уехать, а вы мне открыто врете». Однако Наташа не кривила душой, когда говорила начальнику, что не собирается никуда уезжать. Она любила свой город, свою молодую семью, родителей, друзей, тихие редкие часы за письменным столом, свою научную работу над творчеством ирландского драматурга Джона Миллингтона Синга, работу со студентами, которые, к радости Наташи, полюбили ее, несмотря на ее статус почасовика – им это было безразлично. Они с Михаилом обожали ходить на концерты в Филармонию, и, несмотря на ограниченность средств, Наташа научилась ежемесячно откладывать немного денег на посещения театров и концертов и покупку книг.

Для этого ей приходилось расширить круг частных учеников и соглашаться ездить даже в отдаленные районы города, но она была молода и энергична, и ее не смущала мысль потратить несколько часов ради того, чтобы купить для дочки Катюши самые лучшие яблоки Джонатан или апельсины. Ведь ее почасовых денег и зарплаты младшего научного сотрудника Михаила катастрофически не хватало. Но ни сама Наташа, ни Михаил уезжать действительно не собирались – чем труднее были обстоятельства, тем сильнее они сопротивлялись им. Трудности для них были лишь новым вызовом судьбы, с которым надо было сразиться. Каждый новый бой становился следующим шагом к зрелости.

Конечно, Наташу увлекало преподавание английского языка, но одного преподавания ей было недостаточно. Ведь она вытерпела все муки поступления в ленинградский университет не только ради знания английского языка – более всего на свете она любила литературу и именно ее мечтала сделать своей профессией. Но она давно уже поняла, что ей никогда не удастся осуществить мечту своей жизни – преподавать английскую литературу в ленинградском университете, по примеру ее любимого педагога, профессора Нины Яковлевны Дьяконовой (светлая ей память!), или на кафедре зарубежной литературы в институте имени Герцена.

Поэтому литература могла присутствовать в ее жизни только в виде научного труда. Однако путь в очную аспирантуру был для нее заказан по понятным причинам, а заочная аспирантура предназначалась только для иногородних молодых ученых. Оставался лишь путь соискателя – тернистый и тенистый путь человека, скрытого от глаз начальства примерно так же, как и путь преподавателя – почасовика. Соискатель самостоятельно работал над своим научным трудом, хотя официально и имел научного руководителя, который записывал себе во вторую половину дня лишь 12 часов нагрузки на одного соискателя, т. е. фактически ничего.

Поэтому одновременно с работой преподавателя-почасовика Наташа занималась научной работой в роли соискателя. Тема ее диссертации была «Творчество ирландского драматурга Джона Миллингтона Синга и «новая» европейская драма». Надо сказать, что Наташа начала свою работу над диссертацией в первый же год после окончания университета. За плечами у нее, кроме двух школьных олимпиадных работ, было несколько университетских курсовых работ, несколько работ в студенческом научном обществе и большая дипломная работа о творчестве Томаса Харди. Работа над диссертацией, как жанром, значительно отличалась от всего, над чем Наташа работала раньше, и она остро нуждалась в первоначальных инструкциях научного руководителя. Но где была она и где была ее научная руководительница, профессор, известный литературовед, автор многочисленных монографий, Анна Сергеевна Ромм?

Наташа часами сидела в темном коридоре педагогического института имени Герцена, а чаще – стояла, потому что там не было стульев. К тому же она боялась присесть, чтобы не пропустить момент выхода Анны Сергеевны, которую знала чисто визуально. Часа через четыре с кафедры выходила безмерно усталая научная руководительница, проходила мимо нее, не останавливаясь, и уходила домой. А Наташа не решалась ее остановить. Так заканчивалась «научная консультация».

Подобная ситуация продолжалась год или два, и все это время Наташа блуждала в потемках. Иногда в этих потемках словно вспыхивал яркий фонарь. Тогда она вдруг ясно понимала, в каком направлении движется ее исследование, а потом снова в отчаянии теряла нить. Лишь однажды, во время сдачи кандидатского экзамена по литературе, на котором Анна Сергеевна оказалась членом экзаменационной комиссии, Наташин ответ всерьез заинтересовал ее. С этого момента научная руководительница начала узнавать свою подопечную в коридоре, отвечать на ее приветствия, и, в конце концов, они нашли общий язык, и между ними началось истинное научное сотрудничество, о котором так мечтала Наташа.

В 1973 учебном году на кафедре иностранных языков, на которой добросовестно трудилась Наташа, неожиданно создалась благоприятная ситуация, которая в корне могла изменить ее почасовое состояние. Дело в том, что «шеф» был истинным поклонником новых методов в преподавании. Метод болгарского психолога Георгия Лозанова – метод полного уважения к человеческой личности, снятия психологического барьера в процессе общения, был перенесен на преподавание иностранных языков. Заведующий кафедрой мгновенно наладил творческую связь с московским центром суггестопедии – так назывался новый метод, и направил туда на курс повышения квалификации первую группу своих преподавателей английского, немецкого и французского языков. В эту первую группу преподавателей попала и близкая Наташина подруга, Галя.

Через полгода первые хозрасчетные группы слушателей суггестопедических групп начали работать на кафедре. Они пользовались неслыханным успехом и приносили невиданную прибыль. Это были первые хозрасчетные группы в ленинградских вузах. Все преподаватели, участвующие в Московском эксперименте, были зачислены в штат, и среди них Маринина и Наташина подруга, теперь уже бывшая лаборантка, Галочка. Казалось бы, начало осуществляться доброе предсказание Ирины Робертовны: «Ничего, девочки, о вас вспомнят!»

И в самом деле – вскоре вторая группа преподавателей была отправлена на курс повышения квалификации, на факультет психологии. Однако эту группу направили уже не в Москву, а в Ленинградский государственный университет, по специальной договоренности с ним. В эту группу попала и Наташа. Она превосходно справилась со всеми испытаниями и по психологии общения, и по психо– и социолингвистике, написала обстоятельную курсовую работу. В конце курса, в помещении Дома Ученых на Неве, она провела свою первую суггестопедическую группу, результаты обучения которой были оценены блестяще – казалось, что все идет к зачислению Наташи в штат.

Однако, словно в греческой трагедии, человек не властен над силами, которые плетут свою нить независимо от его дел. В далеком Израиле произошла еще одна война – война Судного Дня. Ни подробностей этой войны, ни ее влияния на кадровую политику институтского начальства Наташа, конечно, не знала. Напротив, она была так воодушевлена своей работой в роскошном зале Дома Ученых, что не замечала ни явных, ни тайных изменений по отношению к евреям. Ее слушатели буквально носили ее на руках и писали великолепные отзывы о ее работе. Поэтому, когда верный человек из высоких эшелонов власти института передал Наташиному мужу, что в ближайшие лет 15 надежды на получение ставки у нее нет, она пришла в полное отчаяние. Да и ей самой один из наиболее порядочных приближенных «шефа» сообщил, что на очередном заседании ученого совета ее кандидатуру «прокатили».

И осталась Наташа на своей кафедре в должности преподавателя-почасовика – никто, ничто и звать никак. Однако, владея новой квалификацией, она стала давать своему институту крупную по тем временам прибыль и создавать ему хорошую репутацию, не получая ничего взамен, кроме рубля в час. А среди слушателей ускоренных курсов попадались люди влиятельные – начальники производств, заведующие кафедрами, крупные руководители, которым необходимо было общаться с иностранцами-коллегами на их языке, хотя бы время от времени. Они готовы были платить любые деньги за то, чтобы попасть на ускоренные курсы иностранных языков, которые существовали лишь в одном институте в Ленинграде, и потому были особенно дефицитны.

Фирочка видела, как страдает дочь от своего униженного положения, и она решила хоть как-то поддержать ее. В конце каждого курса ускоренного обучения было принято организовывать выпускной концерт или даже разыгрывать целый спектакль по сценарию, который писали сами слушатели на изучаемом языке. Такой концерт давался вместо экзамена для проверки овладения слушателями их новых умений на деле. Ученики писали сценарий с помощью Наташи, проводили репетиции, а заведующий кафедрой приглашал на концерт гостей, важных для его репутации. Понятно, что все шефские «прислужницы» сидели тут же и преданно гудели, одобряя каждое его слово.

И вдруг на выпускном концерте одной из своих групп Наташа увидела собственную мать. Фирочке было к этому моменту года 62-63. Она пришла в Наташин институт аккуратно причесанная, одетая просто, но с большим вкусом. Уже лет с 50 она не обвивала косами голову, а скручивала свои темные густые волосы в большой пучок сзади и накидывала на него черную капроновую сеточку, как было модно в те годы. Несмотря на возраст, она выделялась среди собравшихся гостей и преподавателей. И все – и начальник Наташи, и его подчиненные, почувствовали это. Но они не были с ней знакомы и побаивались ее реакции, потому что не хотели перед ней осрамиться. Во время всего концерта Фирочка сидела пряменькая, спокойная, и сдержанно улыбалась. А они смотрели на нее с тревогой. Если бы они знали, что эта женщина – мама Наташи! И если бы они знали самое главное – что она не знает английского языка! Ведь в этом и была причина ее сдержанных улыбок – а вдруг она улыбнется невпопад! Как только представление закончилось, Фирочка встала и своей твердой прямой походкой вышла из зала, никому ничего не сказав и ни с кем не поделившись своим мнением.

В сущности, в этом и состоял ее план: величественная пожилая дама инкогнито посещает выпускной вечер ускоренной группы, сидит среди гостей с ободряющей улыбкой и исчезает, не обронив ни слова, сохранив до конца элемент загадочности. А «шеф» перепугался, в самом деле, и потому не знал, что сказать Наташе – как оценить ее работу. Поэтому он решил выждать время и похвалить концерт, который и в самом деле был очень удачным, и, по отзывам самих слушателей, и, по отзывам приглашенных гостей.

А возможность наказать Наташу представилась ему очень скоро. Выяснилось, что в группах Наташи и в других группах английского языка обучалось довольно много евреев, относительно общего числа слушателей. В другое время, возможно, на это никто не обратил бы внимания – главное, чтобы платили. Но не после войны Судного Дня 1973 года. После той войны гнев некоторых коллег обратился на саму Наташу (!), они даже перестали с ней здороваться. А в кулуарах кафедры она слышала, как одна из дам, руководившая ее стажировкой в университете, вполне квалифицированная дама, кандидат филологических наук, говорила другой громким шёпотом: «Они (евреи) такие агрессивные, даже страшно мимо проходить». Чтобы приструнить Наташу, ее пригласили на открытое партийное собрание, на котором обсуждался вопрос об исключении из Партии одного из бывших слушателей ее группы. Как будто за 24 дня ускоренного курса она обучила его не разговорному английскому языку, а сионизму.

Это было грязное и отталкивающее мероприятие, но Наташа должна была присутствовать на нем до конца, а члены партии были обязаны еще и высказывать свое отношение к предателю родины. «Предатель» переносил все испытания, стоя, и Наташа чувствовала его унижение, как будто переживала его сама. Все выступающие начинали свои выступления одинаково: «Лев Юделевич – предатель нашей советской родины. Из личной корысти он готов продать достижения нашей родины сионистскому агрессору, воюющему с нашими братьями-арабами. Нет места предателю!» Послышались крики: «Позор!» «Предатель!» «Исключить его из Партии!» «Грязный сионист!»

Слова «сионизм» и «сионист» были ругательствами. «Обвиняемый» побледнел, ему не хватало воздуха. Наташа не могла больше терпеть все это и выскользнула из зала. И снова не сумела повторить слова своего отца в новое время и про другого вождя: «Брежнев – диктатор». А ведь была уже не подростком – вполне взрослая молодая женщина 27 лет. Слабая, слабая Наташа…

Так прошли еще два года: Наташа продолжала успешно работать над своей диссертацией на кафедре зарубежной литературы в институте имени Герцена. За это время профессор Анна Сергеевна Ромм стала для нее настоящим старшим другом и наставником. Ее научные консультации превратились в долгие содержательные беседы. Теперь Наташа чувствовала себя приблизительно так же комфортно, как когда-то в школе, когда она писала свое олимпиадное сочинение под руководством Лии Евсеевны. Она работала самостоятельно, сама делала выводы, но ее исследование бережно направлялось умным и тактичным руководителем. Хотя объем ее нынешней работы был, конечно, несоизмерим со школьным сочинением. Но и она уже не была школьницей…

Одновременно она изо всех сил держалась за место почасовика на кафедре иностранных языков в другом институте. За эти годы произошли большие изменения в статусе Наташиных подруг на кафедре. Марина недолго довольствовалась положением почасовика с полной годовой нагрузкой, хотя и продержалась в нем несколько лет. Если конкретизировать это «завидное» положение, то оно составляло 790 часов в год, то есть 790 рублей в год. Если поделить эту сумму на количество учебных месяцев в году и вычесть налоги, то получалась сумма дохода меньше заработка уборщицы или дворника. Но – это положение не сулило штатной ставки, а отсутствие всяких социальных прав – больничного листа по уходу за детьми, больничного листа по собственной болезни, права на оплачиваемый отпуск и других – было унизительным. Марина от души сочувствовала Наташе, но иногда говорила ей в шутку: «У меня такое ощущение, как будто и у меня что-то не в порядке с «пятым пунктом».

Подобных им почасовиков на кафедре было несколько, и они составляли некую общность, раздираемую изнутри ревностью к судьбе друг друга: кого из них первым возьмут в штат? Однажды один из них, Геннадий Михайлович, вечный почасовик, скомпрометировавший себя пьянством и потому в расчет не берущийся, увидел Марину с бутербродом в руке.

Дело в том, что перерывы между окончанием одного занятия и началом другого были короткими, и частенько надо было перебегать из одного здания в другое, чтобы успеть к следующей «паре». К тому же у двери аудитории частенько стоял начальник учебного отдела Табаков с огромными часами и проверял пунктуальность молодых преподавателей. Поэтому в перерыве бедная Мариночка только и успела отстоять в буфетной очереди за бутербродом с любительской сосиской и заплатить за нее. Буфетчица разрезала сосиску вдоль пополам – на целую сосиску денег у Марины не было, и уложила ее на хлеб, и Мариночка примчалась на кафедру со своей добычей, чтобы успеть съесть ее до начала занятий. Вечно голодный и не совсем трезвый Геннадий Михайлович при виде Марины спросил: «Марина Анатольевна, это у вас «штатная» сосиска?»

Нет, это была «почасовая» сосиска. До «штатной» сосиски Мариночка так и не дотерпела. Видя бесперспективность своих ожиданий, подсиживание и склоки на кафедре, однажды она проявила стальной характер и сказала: «Да гори оно все ясным пламенем!» – и перешла в другой институт. Опыт работы на разных кафедрах иностранных языков ленинградских вузов убедил ее в том, что «повсюду жизнь одна и та же», и, в конце концов, она ушла из вузов. Впоследствии ее профессиональная жизнь сложилась очень удачно, и она сделала большой вклад в преподавание. Она начала обучать этнических немцев немецкому языку, и это приносило обеим сторонам огромное удовлетворение.

Удалось ей сделать и большой вклад в литературоведческую науку. Здесь хотелось бы упомянуть имя еще одного человека – профессора Антонину Васильевну Русакову – светлая ей память! Эта удивительная женщина стала научным руководителем Марининой диссертации. Однако, как выяснилось потом, она сыграла огромную роль и в жизни самой Наташи. Оказалось, что много лет назад именно к Антонине Васильевне, как специалисту по немецкой литературе, попало олимпиадное сочинение школьницы Наташи Каплан. Это сочинение произвело на нее такое глубокое впечатление, что она и настояла, чтобы неизвестная ей Наташа стала победителем победителей городской олимпиады. Не удивительно, что пройдя научную школу Антонины Васильевны, Марина стала серьезным литературоведом. Довелось ей преподавать и немецкую литературу, и опубликовать глубокие и умные книги по литературоведению. А их близкая душевная и духовная дружба с Наташей осталась на всю жизнь. Ей не помешали ни годы, ни отъезд Наташи в Израиль, спустя несколько десятилетий.

Гале повезло на этой кафедре намного больше. Сначала она попала в первую группу преподавателей французского языка, которых отправили в Москву обучаться суггестопедическому методу преподавания иностранных языков. После этого она прошла по конкурсу и получила ставку штатного преподавателя, и бывшие лаборантки от души праздновали это событие. Затем ее послали на стажировку в Алжир, так что профессиональная судьба Гали, казалось бы, была очень успешной. Однако, немногочисленные «француженки» на кафедре травили ее, и ей потребовалось много мужества, чтобы вытерпеть все унижения и остаться победителем. Уже в солидном возрасте она много лет заведовала кафедрой иностранных языков все в том же вузе, в котором три подруги: «француженка», «немка» и «англичанка» когда-то начинали свой путь в должности лаборантов. Дружба Гали с Наташей тоже оказалась намного крепче всех жизненных обстоятельств, и на всех этапах своего пути Наташа чувствовала Галину искреннюю любовь и поддержку. Марина, Галя и Наташа и сейчас дружат втроем и трогательно называют друг друга «девочками».

Что же касается судьбы Наташи, то она, и в самом деле, прошла через серьезные испытания на той кафедре. И речь здесь идет не о травле тараканов, или подношении кофе начальнику, а о злобной и незаслуженной критике, которой подвергали ее и шефские прислужницы, и сам «шеф», чтобы хоть как-то оправдаться, почему именно ее они не рекомендуют на штатную должность. Тем не менее, она многому научилась, и через пять лет подобной «многостаночной» работы могла с легкостью и дать показательный урок, и написать научную статью, и выступить на конференции, и многое другое. Однако она все еще сидела на почасовой оплате и вынуждена была разъезжать по городу, давая частные уроки.

До сих пор Наташа с Мишей, теперь уже со смехом, вспоминают свой летний «отдых» в Зеленогорске. После первых двух попыток отдать их маленькую дочку Катюшу в ясли, девочка болела ангиной. Ангина дала осложнение на почки, и врачи поставили суровый для двухлетнего ребенка диагноз – пиелонефрит. До четырех лет ее нельзя было отдавать в детский сад, ни тем более отправлять с детским садом загород летом, потому что ее «посадили» на бессолевую диету. Поэтому было необходимо вывезти ее на свежий воздух, на Финский залив и по возможности закалить за лето. Денег, несмотря на все усилия молодых родителей, катастрофически не хватало. После долгих поисков, им удалось снять у хозяйки дешевый сарайчик, но стенки там были тонкими, и ночами бывало прохладно. Тогда Наташа сложила вдвое старое ватное одеяло, продела сверху резинку и сделала горловину. То же самое она проделала с простыней и выстелила ею внутреннюю сторону одеяла. Получился отличный импровизированный спальный мешок.

В первые дни перед сном Наташа с Мишей вдвоем размещали в мешке свою 4-х летнюю дочь, помогали ей улечься и расправить ножки. Дня через два сообразительная Катюша, надев фланелевую пижамку, научилась забираться в мешок самостоятельно и даже затягивать горловину. Родители смотрели на свое гениальное сокровище и умирали от хохота. Надо сказать, что в то лето девочка ни разу не простудилась, а их цель – закалить ее, была достигнута. Весь световой день они проводили у залива. Там они купались, загорали, ели, читали, там же, на надувном матрасе, укладывали дочку спать днем. Там, на заливе, их неоднократно находили приехавшие навестить детей и внучку родители Наташи и Миши. Только на ночь семейство возвращалось в свой сарайчик. Но были ли это человеческие условия? О такой ли жизни мечтали Наташа с Мишей?

И однажды терпение Наташи кончилось, и она решилась на отважный и безнадежный поступок – ей пришло в голову обойти весь «большой треугольник» своего института и познакомить его с собой. «Малый треугольник» – самого «шефа», профсоюзного организатора кафедры (профорга) и парторга она уже до смерти замучила. В конце каждого семестра она беседовала с ними официально – на кафедре, и лично – в кафетерии, иногда и в коридоре, все равно терять было нечего, а сдвинуть дело с мертвой точки надежда все-таки не пропадала. И все же было понятно, что все эти разговоры – не более чем чесание языком: «наковальня» никогда не порекомендует ее «молоту».

Поэтому Наташа решила порекомендовать себя ему сама. В один день она обошла приемные парторга, профорга и ректора огромного института. Надо сказать, что она тщательно подготовилась к этому дерзкому мероприятию. За несколько лет до этого, когда утверждали тему ее диссертации на кафедре зарубежной литературы Педагогического института, от нее потребовали характеристику с места работы. «Малый треугольник» кафедры иностранных языков, не ведая греха, выдал ей отличную характеристику со всеми подписями и печатью и забыл об этом факте. Но Наташа не забыла. Зная, что хорошая характеристика в ее положении вещь дефицитная, она сделала бледную, но читаемую копию той характеристики, а это было в те годы нелегко, и сохранила ее.

Характеристика, и в самом деле, была великолепна, в ней отмечалось, что Наташа замечательный преподаватель, пользующийся любовью и уважением студентов и коллег, что она активно занимается научно-исследовательской работой, а «шеф», который сам был литературоведом, специально отметил ее литературоведческую одаренность. Эту-то характеристику Наташа и подала во всех перечисленных инстанциях со словами, что новых характеристик ей не давали по неясным причинам, а в штат брали других людей, которые пришли на кафедру после нее.

Реакцией высокого начальства было полное молчание. Было ясно лишь, что происходит нечто неслыханное. Начальник брал старенькую, бледненькую характеристику в руки, словно гадюку, и не открывал рта. Говорила Наташа. Она рассказывала ему свою печальную историю: она поступила на кафедру иностранных языков вверенного ему института молодым специалистом, выпускницей ленинградского государственного университета, преданно трудится на кафедре уже пять лет. А вот и характеристика «малого треугольника» кафедры, который ценит ее труд, но почему-то не берет в штат.

В конце ее монолога начальник обещал разобраться в ее деле. Получив подобное обещание, Наташа выходила из его кабинета и шла в следующую инстанцию. Настроение у нее было хорошее. Ей было очень страшно от того, чем она занимается, но дышалось ей легче. Так бывало не раз в ее жизни: она боялась, тревожилась, размышляла и все же совершала поступок. В конце концов, то, что она делала сейчас, не было опасно для жизни, как тогда, со стихами в защиту Бродского, когда она бродила по городу и не знала, на что решиться. Ведь тот эпизод был для нее мерилом жизненных опасностей.

На следующий день уже никто не поздоровался с ней на кафедре, не только антисемиты. Сам «шеф» сидел в своем кабинете, не высовывая носа, и боялся реакции с двух сторон: и ректорской, и кафедральной. Его свита сидела в преподавательской и проклинала Наташу, на чем свет стоит, в третьем лице: «Она вонзила Виталию нож в спину!», «Какое нахальство!», «Это очень тяжелый удар для кафедры, надо срочно уволить ее», «А еще прикидывалась тихоней». Неожиданно кто-то сказал: «А ты поосторожнее, может быть, у нее есть «лапа» наверху. Вдруг Гутман очень опасна?» И только Надежда Филипповна засмеялась в ответ на это: «Да бросьте вы болтать! Какая от нее опасность? Просто смелая девка! Я уже дожила до седых волос, и то ни разу не посмела приблизиться к приемной ректора. А она разговаривала с самим ректором! Какая молодец! Только бы, наконец, приняли ее на работу!»

Не приняли. «Малый треугольник» молчал и не реагировал на поступок Наташи ни положительно, ни отрицательно. Честно говоря, его положение было деликатным, потому что бывали случаи, когда районные отделы партии помогали некоторым евреям-специалистам в устройстве на работу. Поэтому начальство Наташи боялось избавиться от нее немедленно и, таким образом, совершить фатальную ошибку против человека, у которого, возможно, есть не просто «лапа» – в таком случае это называлось бы уже «мохнатая лапа», и поплатиться за это своим, насиженным местом.

Кроме того, они рассуждали так, что, возможно, Наташа, как женщина молодая и красивая, приглянулась кому-нибудь из стареющих представителей высших эшелонов власти, и он решил помочь своей протеже. В таких случаях и «малый треугольник», и «большой треугольник» относились снисходительно к прихоти одного из «наших» и пропускали в штат даже таких неугодных кандидатов, как Наташа Гутман. Но у Наташи не было никакого прикрытия в высоких инстанциях. Она брезговала подобными средствами достижения цели. С идеализмом молодого человека она продолжала верить, что только образование и эрудиция могут ей помочь. Очевидно, ни собственный опыт поступления в университет, ни опыт ее подруг, ни жизненный опыт ее родителей ничему не научили ее. Да и пять лет работы в должности лаборанта и почасовика не сильно поколебали ее идеализм…

Через несколько месяцев, видя, что никаких шагов «сверху» не последовало – ни со стороны институтского начальства, ни со стороны районного начальства, Наташу уволили из института без дальнейших объяснений. У заведующего кафедрой даже не хватило мужества сказать ей об этом. В сущности, это и не было официальным увольнением – ее договор о почасовой работе закончился, как обычно, в конце июня, а в сентябре новых часов для нее «не нашлось».

Так Наташа осталась без работы и без особых надежд. Снова началось «обивание порогов» кафедр разных институтов. При этом надо было торопиться – учебный год уже начался. Только случайное везение могло помочь ей – беременность какой-нибудь преподавательницы, неожиданно обнаружившаяся после летнего отпуска, и ее уход в декретный отпуск, или чей-то неожиданный уход в аспирантуру или на курс повышения квалификации. С трудом она нашла аналогичную прежней почасовую работу на кафедре иностранных языков в другом институте. И снова новый коллектив, новые правила, новая очередь на получение штатной работы. Теперь все это пугало ее – в ней уже не было прежнего оптимизма, потому что она предвидела, что ее путь и здесь не будет усеян розами и лилиями. А антисемитизм будет тем же, а может быть и еще покрепче.

Второй начальник оказался высоким мужчиной с представительной внешностью генерала в отставке. При первой встрече он отнесся к Наташе доброжелательно, правда, уже не называл ее «дитя мое», и не относился к ней как к ребенку, из которого можно вылепить подчиненную «чего изволите». Она уже была специалистом, и он почувствовал это сразу. Выразив свое одобрение профессиональным уровнем Наташи, заведующий кафедрой передал ее на «испытание» заведующей английской секцией. Наташа вышла из кабинета начальника и хотела войти в преподавательскую, к заведующей. Но та как раз принимала экзамен у студента-заочника, она остановила Наташу жестом в коридоре, но Наташа успела увидеть, с каким явным наслаждением, брызгая слюной, она заваливала его. Студент, проваливший экзамен, выскочил в коридор, как ошпаренный, и выпалил: «Вам что, к этой женщине в цепях со змеиной улыбкой? Не ходите к ней – сожрет!» Под «цепями» он подразумевал цепочку для очков.

Очевидно, он принял Наташу за студентку, потому что в этом институте учились студенты разных возрастных групп. Но сама она за пять лет работы внутренне не сильно повзрослела и оробела перед новой «змеей». И все же Наташа вошла в преподавательскую комнату, вдохновленная первым удачным этапом интервью с заведующим кафедрой, потому что работа была ей очень нужна. Начальница при виде новой почасовички заметно напряглась. В сущности, для внешней характеристики начальницы Наташе остается лишь добавить, что это была высокая дама лет за пятьдесят с крупными чертами лица и со следами несомненной былой красоты, которую она ярко выделяла всеми возможными косметическими средствами. Как выяснилось потом, в лучших подругах у нее ходили парторг и профорг, и вся троица с первого дня ополчилась на почасовичку Наташу.

Еще Наташа заметила, что и новый «шеф» почему-то боится своего «малого треугольника». Может быть, он тоже скрытый еврей? Но, по рассказам коллег, у их заведующего кафедрой все было благополучно с «пятым пунктом». Разгадать истинную причину его страха Наташе удалось лишь много лет спустя.