Работа на новой кафедре оказалась вечерней. Учебные центры института находились в разных районах огромного города, а некоторые и в пригородах. Ездить туда приходилось на нескольких видах транспорта, включая электрички, и возвращаться домой ближе к полуночи. Все студенты работали в дневные часы, а вечерами, усталые и голодные, приходили на занятия. Некоторые из них работали в ночную смену, и после занятий сразу спешили на работу. Эти рабочие люди напоминали Наташе студентов-заочников из предыдущего института. Правда, в отличие от них, они не задавали ей вопросы типа того, с кем им общаться на английском языке, уж не с медведями ли. Они тоже не слишком хорошо усваивали английский язык, но на уроках сидели тихо и записывали за ней каждое слово. Обстановка в группах была дружелюбная и уважительная, и Наташа сразу полюбила своих новых учеников. Единственное, что портило ее существование на новом месте работы – это постоянное ощущение преследования со стороны начальницы.

Та посещала Наташины занятия по несколько раз в семестр или присылала к ней своих лучших подруг, и все вместе они всегда находили ужасающие изъяны и в уровне подготовленности к уроку почасовички, и в ее методическом подходе к преподаваемому материалу. Затем, на заседаниях секции английского языка, эти недостатки так подробно обсуждались, что Наташа каждый раз с ужасом ожидала, когда ее попросят уйти совсем. Но ее благосклонно «прощали», давая напутствие на будущее – готовиться к урокам так, чтобы никто и ничто не могли отвлечь ее от поставленной цели. Кстати, очень хорошее напутствие, и она не раз руководствовалась им в жизни, особенно в далеком будущем, когда уже немолодой женщиной она сражалась за свое место на кафедре университета уже в Израиле. Но вернемся в прошлое.

Тем временем, балансируя между преподавательской и научной работой, отдавая иногда большее предпочтение то одной, то другой, Наташа завершила свою диссертацию. Согласно принятому ритуалу, ее надо было подать нескольким оппонентам для получения предварительных отзывов. И вот тут в диссертации был обнаружен серьезный недостаток. Один из оппонентов написал: «В диссертации отсутствует марксистско-ленинская база». В те годы это была известная тактика для отсрочки защиты или полного «завала» диссертации, потому что она не требовала никаких объяснений.

Согласно требованиям к диссертациям по литературоведению, авторы были обязаны цитировать классиков марксизма-ленинизма в нескольких местах диссертации. Поскольку классики не занимались ни ирландской, ни английской литературой, а тем более драматургией, эта задача была невыполнима. Наташа и без того постаралась «напихать» цитаты, хоть как-то связанные с Ирландией, в разные места своего труда: во вступление, в заключение и даже в автореферат, и вот результат: «Диссертация страдает от отсутствия идеологического базиса». Что было делать – либо выбросить диссертацию на помойку, либо ждать лучших времен. Конечно, Наташа решила ждать лучших времен, как когда-то поступила ее мама Фирочка. Понятно, что ей хотелось бы добиться успеха поскорее, но действительность диктовала свое, она учила ее быть терпеливой. Наташа уже овладела искусством ожидания. А если ее терпение кончалось, ее любящие родители и муж приходили к ней на помощь.

Наташа очень страдала от унижений на обеих кафедрах – и на той, где лежала ее забракованная диссертация, и на второй, где она зарабатывала на жизнь. Ведь там она как была на старом месте работы, так и осталась на новом – преподавателем-почасовиком с оплатой рубль в час и без социальных прав: без права на оплачиваемый отпуск или на оплату больничного листа. И все же, в глазах своей новой начальницы, она была не простой почасовик, а хотя и временный работник, но, тем не менее, со скрытой угрозой – с готовой диссертацией. Правда, диссертация эта страдала от катастрофического недостатка – она была лишена марксистско-ленинской базы. К тому же Наташа Гутман с ее пресловутым «пятым пунктом», по всем признакам, должна была сидеть тихо, не поднимая головы. Ведь кто же допустит ее до защиты диссертации с подобными пороками? На это и уповала «женщина в цепях и со змеиной улыбкой».

Но было в Наташе еще кое-что, что сильно тревожило ее начальницу – цветущая молодость и привлекательность ее подчиненной. И в самом деле, симпатизирующие Наташе коллеги делали ей комплименты, называли ее «танагрской статуэткой», что приводило начальницу в дикую ярость. С ее точки зрения, это таило не меньшую, если не большую угрозу. По понятиям этой опытной интриганки, Наташа могла проникнуть в штат совсем иным способом… Однако, вскоре, ничего не подозревающая Наташа, совершенно успокоила свою ненавистницу на несколько лет вперед.

Наташин муж Миша успешно защитил диссертацию и остался работать в своем закрытом институте в должности младшего научного сотрудника, или, как их все называли, эмэнэса. По сравнению со стипендией аспиранта, его зарплата возросла, но все равно ее было недостаточно для достойной жизни семьи. И все же молодую здоровую пару интересовали и иные вопросы, абсолютно не связанные с внешним миром. Наташе исполнилось 29 лет, их дочка Катюша уже посещала дошкольную группу детского сада. От ее болезни не осталось и воспоминания, она росла крепкой, спортивной девочкой. Они хотели строить свою семью дальше и надеялись, что со временем их материальное положение улучшится. У них вызывала отвращение сама мысль, что подобные внешние силы вмешивались бы в их личные планы и мечтали родить еще одного ребенка. «Как-нибудь прокормим еще одного малыша», – говорили они, «а там, глядишь, и что-нибудь изменится». А уж беременная «соперница» не представляла для начальницы никакой опасности.

Однако на этот раз беременность проходила с осложнениями, и Наташа, завидуя сама себе, вспоминала свою первую, так легко и красиво протекавшую беременность. Но теперь головка развивающегося плода перекрыла верхние сосуды правой ноги Наташи. Кровоснабжение нарушилось, нога нестерпимо болела, распухла, стала сизо-красной, и никакие доступные лекарства не помогали. По словам врачей, ноге угрожала гангрена или даже ампутация, и единственный способ спасти ее было (об этом было даже страшно подумать) прервать беременность! Ситуация обострилась на пятом месяце, и хотя тогда не делали ультразвуковое обследование, и Наташа не видела снимок ребенка, она ощущала с ним удивительную связь с первого момента.

Если во время ожидания Катюши она была больше сосредоточена на новизне собственных ощущений, то теперь она полностью сосредоточилась на ребенке и была готова перенести любые испытания, чтобы увидеть его живым и здоровым. Она любила его, и мысли не допускала о том, чтобы оборвать его жизнь. Она старалась не думать об опасности, грозящей ее собственному здоровью, и надеялась, что произойдет чудо, которое спасет их обоих.

Как обычно, муж и родители пришли ей на помощь. Они нашли замечательного врача из больницы имени Отто, где когда-то родилась сама Наташа, когда врачи запретили после блокадной Фирочке рожать. Как и тогда, в послевоенном 1946 году, так и сейчас, 30 лет спустя, вся семья была уверена, что, несмотря на запреты врачей, можно сохранить жизнь и матери, и ребенка. И они оказались правы. Доктор Мясникова нашла Наташин случай тяжелым, но не безнадежным. Она внимательно осмотрела ее, ласково погладила Наташин живот и объяснила: «Вот здесь находится спинка, здесь попочка, а головка лежит поперек и перекрывает вены правой ноги. Но раз уж ты так хочешь родить, то придется твоей маме найти одно редкое лекарство. Только оно может спасти твою ногу. Беда в том, что его распределяют исключительно среди ветеранов партии, страдающих от болезней сосудов ног. Тебе его, конечно, не достать. Но твоя мама выглядит достаточно сильной, чтобы добиться чего угодно».

Фирочка, и в самом деле, и выглядела, и была человеком сильным. Но прежде всего она была человеком принципиальным. Для нее были приемлемы лишь прямые пути. Все, чего она достигла в своей жизни, она добилась собственными силами. Но в данном случае речь шла о здоровье дочери и жизни еще не родившегося внука. Сложившая ситуация требовала от нее почти немыслимые усилия. Надо было обратиться за помощью, или, как она сама формулировала, «поклониться» ее бывшим студентам, работавшим теперь в городском аптекоуправлении. Для нее было невыносимым унижением обратиться к ним с просьбой продать ей, в виде исключения, дефицитное лекарство. Надо сказать, что бывшие студенты обожали Фирочку, часто звонили ей, спрашивали, не нуждается ли она в чем-нибудь. И всегда она отвечала отрицательно. Но на этот раз, когда одна из бывших студенток позвонила ей по телефону, Фирочка смущенно сказала: «Это не для меня. Для себя я бы не попросила. Это, чтобы спасти ногу дочери и жизнь ее ребеночку». И она спасла их обоих – и Наташиного сына Сашу, Александра, который благополучно родился в августе 1976 года, и Наташину ногу.

Первые три недели после рождения сына Наташа и Миша были очень счастливы. Они находились в квартире втроем, привыкали к новому члену семьи, не могли на него наглядеться, искали сходство друг с другом и с другими родными. Потом вернулась из летнего лагеря подросшая Катюша. Надо было знакомить ее с маленьким братом и вплотную готовить ее к школе. Затем вернулись родители из пансионата «Буревестник», куда они уезжали до рождения внука, и что-то во внешности папы насторожило Наташу, но она не стала на этом концентрироваться – так хотелось ей радости и покоя. Сын был источником такого счастья! Так хорошо ходилось ей на полегчавшей после родов ноге! И никакая гангрена ей больше не угрожала. Страшная туча прошла мимо.

Весь август и начало сентября Наташа находилась в приподнятом настроении. Родители, муж и дочь любили ее, заботились о ней, помогали ей во всем. Все радовались, что и Наташа, и новорожденный здоровы. Миша взял отпуск и помогал жене ухаживать за маленьким сыном. Саша перепутал день и ночь, и никак не мог понять, когда надо спать, а когда бодрствовать. Он начинал верещать в половине четвертого утра, сначала очень тихо и жалобно, и была надежда, что он уснет снова, но через равные промежутки времени опять раздавалась слабая жалоба, потом чуть более громкая и, наконец, приходилось вставать, перепеленывать его, кормить или поить водичкой.

Дедушка Саня вызвался гулять с Сашей в утренние часы. Сам он сидел на скамейке в их садике около дома и читал газету, а внук, оказавшись на улице, на их любимом «свежем воздухе», крепко засыпал. Это было большое подспорье для Наташи, потому что это были самые перегруженные домашними делами часы в течение дня. Катюша тоже старалась помочь, как могла, и было трогательно видеть кудрявую, долговязую семилетнюю сестричку рядом с крошечным новорожденным братцем, пытающимся поймать ее взгляд. Наташа впитывала это счастье и эту отраду всей душой. И тогда произошла катастрофа – неожиданно заболел папа.

Уже в момент возвращения родителей из пансионата «Буревестник» Наташа заметила некоторые изменения во внешности папы. Но тогда она постаралась думать только о хорошем. А папа не жаловался и старался скрыть от семьи, что у него появились затруднения при глотании во время еды – он начинал поперхиваться и кашлять. Однако было достаточно подать ему стакан воды, и все проходило – питье помогало ему. Сам он всегда все сводил к шутке, говорил, что ничего особенного не произошло, переставал есть и сидел вместе со всеми за столом до окончания трапезы. И это выглядело и звучало вполне правдоподобно, потому что после инсульта, перенесенного им уже много лет назад, у него бывали внезапные приступы кашля. И всегда находилось убедительное объяснение для этих приступов – с тех пор у него остался парализован маленький язычок.

Он скрывал свою тайну в себе, потому что понимал, что от этой болезни излечиться нельзя. Он знал, что с каждым новым днем она распространяется по его телу все больше и больше и овладевает им. Поэтому он изо всех сил старался отодвинуть день, когда вся семья поймет, что с ним происходит. А они так жаждали покоя, что тоже повелись за ним и старались усыпить свою вечную бдительность. И так отрадно было предаваться рутинным повседневным делам – вот Катюша пошла в первый класс и начала делиться своими первыми школьными впечатлениями. Вот Саша вдруг впервые неосознанно улыбнулся и стал еще больше похож на дедушку Саню. И, конечно, малыш требовал всего внимания всей семьи. Но Фирочка и Миша вышли на работу, их отпуск закончился. Наступали будни. Чтобы поддерживать семейный культ свежего воздуха, Саня продолжал гулять с маленьким внуком в коляске во дворе около дома. При этом сам он сидел на скамеечке и читал газету.

Саня даже поехал вместе со всей семьей на торжественную регистрацию Саши во Дворец Малютки на ул. Петра Лаврова, где ребенку в официальной обстановке было дано имя, гражданство СССР и голубая медаль жителя, рожденного в Ленинграде. У Катюши тоже была такая медаль, только розовая. Наташа и Миша боялись, что новорожденный расплачется во Дворце, потому что помнили регистрацию Катюши семь с лишним лет назад. Тогда Катюша плакала во время всей церемонии, но неожиданно умолкла при звуках гимна Советского Союза. Они очень любили рассказывать родным и друзьям об этом эпизоде. Но Саша вел себя замечательно – молчал и только всех разглядывал. А после регистрации они прошли в специальный зал, где все выпили по бокалу шампанского, за исключением, конечно, Катюши, Саши и Наташи, и сделали большое семейное фото: Саня и Фирочка, Илюша и его жена, родители Миши, Павел, сестра Миши с мужем, Наташа и Миша и двое их детей – Катюша и Саша в белом кружевном конверте.

Но поездка на регистрацию Саши была последним героическим поступком Сани. На следующее утро Наташа нашла его на кухне, одиноко сидящим за круглым столом и пытающимся проглотить кусок хлеба. Перед ним стоял стакан с водой, но питье ему не помогало. Сердце у нее сжалось, и она рассказала маме о том, что увидела. В тот же день Фирочка с Саней пошли к врачу. Врач дал ему направление на рентген желудка с барием, и на снимке у него обнаружили опухоль нижней трети пищевода. Она и препятствовала прохождению пищи при глотании. Операцию ему делать не решились из-за общего состояния его здоровья – инсульта в прошлом, высокого давления, частых сердечных приступов. Операция могла убить его прямо на операционном столе. Ему сделали химиотерапию, но безуспешно.

Во время болезни, когда Саня уже очень страдал от болей, он начал писать письмо своей старшей сестре Фане в Москву: «Фирочка преданно ухаживает за мной и дошла до полного изнеможения… И характер у меня стал невыносимым. Очень часто я обижаю, обижаю (написано дважды) ее безо всякой причины. Она – зеница ока моего. Она все терпеливо переносит. Я все понимаю, но не могу ничего с собой поделать». Письмо не было отправлено, потому что у Сани не было сил дописать его, и он стеснялся попросить у Фирочки послать его в том виде, в каком он его оставил. Так этот листок и остался среди важных бумаг в доме. На оборотной стороне листка рукой Фирочки написано: «Дорогое письмо Санечки».

В последние месяцы жизни вес его начал резко падать. При этом каждое утро Саня вставал на весы и отмечал это падение с каким-то горьким удовлетворением – словно подтверждались все его догадки. Он знал свой диагноз, хотя ни врачи, ни родные ни разу не произнесли его вслух. Опали его круглые щеки, лицо приобрело овальную форму как в юности, выразительнее стали его большие голубые глаза.

К несчастью, Саня был в полном сознании до самого конца. Сильный мужчина, он не позволял болезни сломить его дух. За восемь дней до конца, когда он почувствовал, что физические силы покидают его и боль затуманивает сознание, он сказал Фирочке: «Жаль, что нам не разрешают носить оружие. Я пустил бы себе пулю в лоб, если бы у меня был пистолет». Он хотел встретить смерть, полностью владея собой.

Каждые несколько часов Наташа приносила ребенка в комнату родителей. Маленький Саша смеялся и ликовал, когда видел своего дедушку. И Саня на несколько мгновений забывал о своих болях и смеялся вместе с внуком. Ребенок был словно эмоциональная подпитка для больного отца. Поэтому для Наташи это был ежедневный обычай, который продолжался до тех пор, пока однажды состояние Сани резко ухудшилось. Наташа, как обычно, внесла уже полугодовалого сына в комнату родителей, но ребенок не засмеялся, как обычно. Он расплакался и не узнал исхудавшего деда. А мудрый Саня все понял и попросил Наташу больше не приносить Сашеньку и не пугать малыша. Даже тогда он не думал о себе.

В последние часы жизни, когда наркотики перестали заглушать его боли, Фирочка и Саня удалили Наташу из своей комнаты. Ведь она была кормящая мама, и родители тревожились, что приближающаяся трагедия может повредить дочери и внуку, потому что считали, что «горе матери может передаться младенцу через молоко». Понятно, что само слово «смерть» не произносилось вслух никем, его заменяли словом «это». Но больше всего Фирочка думала тогда о Сане. Поэтому в тот вечер в комнате родителей остались только «сильные»: разумеется, сама Фирочка, Илюша и Миша. Врач скорой помощи сделала Сане укол и сказала Фирочке: «Похоже, что к Восьмому Марта он сделает вам «подарок». Саня был в полном сознании, и, выходя, она попрощалась с ним: «До свидания, Исаак Семенович». «Я не уверен, что вы увидите меня снова», – ответил ей Саня.

Боли его усилились и, спустя некоторое время, к нему снова вызвали скорую помощь. На этот раз пришел молодой парень и тут же отправил Илюшу в аптеку за кислородной подушкой. Водитель машины скорой помощи отвез Илюшу в ближайшую аптеку, но было уже 10 часов вечера, и ее закрыли. Тогда они помчались в дежурную аптеку около Поклонной горы, которая работала круглосуточно. Они ехали так быстро, что камень, лежащий на мостовой, повредил переднее стекло машины и разбил его. Когда Илюша появился на пороге с окровавленным лицом и кислородной подушкой в руках, у них не было времени ухаживать за Илюшей, который еле стоял на ногах – речь шла уже на минуты, если не на секунды.

Кислород не помог, и врач сделал Сане еще один укол, но Саня, который был уже скорее там, чем здесь, еще почувствовал его. Возможно, потому что Наташа заглянула в комнату как раз в этот момент, и ее папа успел сделать рукой слабый последний жест, значение которого было: «Уйди отсюда». А, возможно, это был и его последний привет, как знать? В дверную щёлочку она видела, что врач с Мишей быстро положили папу на пол, чтобы было удобнее делать ему искусственное дыхание, но это был уже не папа, а его безвольное тело, которое безуспешно пытались вернуть к жизни. Ему было всего 67 лет.

Наташа вошла в Катюшину комнату. Несмотря на поздний час, девочка не спала, она тихо лежала в кровати, никого ни о чем не спрашивая. Вероятно, непривычные беготня и шум в квартире объясняли ей значение происходящего. Наташа села на край ее кровати и сказала: «Дедушка Саня умер». На длинных ресницах Катюши мгновенно появились крупные слезы. Она не всхлипывала, она плакала, как взрослая, молча, и Наташа дала ей выплакаться, пережить этот первый удар. Рядом с мамой и вместе с мамой. Так они помогали друг дружке справиться со смертью, пришедшей в их дом.

* * *

На следующий день на похороны брата и дяди приехали «наши москвичи» и «наши рижане», и началась суета, помогавшая им немного отвлечься от истинного значения произошедшего. На похороны Исаака Семеновича пришло много народа. И не только родные и друзья, но и почти все сотрудники из его «номера»: весь его отдел, начальники других отделов, молодые рабочие и старые пенсионеры. Хотя последние семь лет жизни Наташин папа был пенсионером и не работал, они продолжали поддерживать с ним теплые дружеские отношения. Иногда приходил посоветоваться по поводу работы новый начальник конструкторского бюро Юра, который сменил его, когда Саня ушел на пенсию. Но в большинстве случаев приходили его товарищи – поговорить с ним о том, о сем, показать ему фотографии детей, поделиться новостями.

Даже когда его болезнь прогрессировала, они продолжали приходить к нему с выражениями на лицах, словно ничего не произошло, плакали с Фирочкой на кухне, предлагали ей помощь. Однажды, когда Наташа возвращалась с работы, на лестничной площадке между третьим и четвертым этажами она встретила группу папиных сотрудников с букетами цветов и сеточками фруктов в руках. Они стояли там и не решались войти в квартиру, потому что боялись потревожить Саню, страдающего от болей. Вместе с ней они вошли в дом, посидели с Саней, немного развлекли его и быстро ушли.

А сейчас все эти люди пришли, чтобы проводить Исаака Семеновича в последний путь. Женщины и многие мужчины, не стесняясь, плакали. Наташа, чувствовала, что они любили ее отца по-настоящему, несмотря на то, что он всегда старался выглядеть более суровым, чем был на самом деле. Он боялся, чтобы нервы не подвели его и не выдали страшную, в его глазах, тайну – его редкую чувствительность и предрасположенность к слезам. Его нервная система была разрушена в лагерях, и он не оправился до самой смерти от этого наследия. Однако выяснилось, что эти добрые души давно поняли его уязвимость, каким-то чудом догадывались, откуда она происходит, считались с нею, и защищали ее папу от чужих. Они и были для него самыми настоящими своими. Хотя Наташа была убита горем, ей приятно было слышать слова, которые произносили эти люди над могилой ее отца. А она, его дочь, молчала и сдерживалась, потому что боялась разволновать маму.

На кладбище Фирочка безукоризненно владела собой. Но Наташа не верила этому самообладанию, потому что она хорошо знала свою маму, знала о глубине ее горя и боялась ее реакции дома. Она преодолела собственную боль и крепко держалась за Михаила. Сила воли Фирочки помогла ей пригласить раввина из маленькой полуразрушенной кладбищенской синагоги. Тот пришел и помог Илюше, который не знал слов, прочитать слова Поминальной молитвы по отцу. Звуки кадиша были знакомы Наташе, но их смысла она не понимала. Среди присутствующих было много русских людей, они слышали слова еврейской молитвы впервые и почтительно сняли шляпы или кепки и стояли с непокрытыми головами.

Когда молитва закончилась, и все слова памяти были произнесены, они долго еще стояли у могилы втроем: Фирочка в центре, а Илюша и Наташа поддерживали ее под руки с обеих сторон. Вдова и двое его сирот. Снова они остались без него, как когда-то. Но на этот раз навсегда.

После смерти Сани Фирочка тяжело заболела. Пока он был жив, она мобилизовала все свои силы и держалась, но после его смерти, сопротивляемость ее организма истощилась, и брат с сестрой боялись новой потери. Наташа была всегда занята: прежде всего, она ухаживала за ребенком, которому исполнилось семь месяцев в день смерти дедушки, и только одно это требовало огромной энергии. Ведь тогда не было памперсов, нельзя было купить в магазине еду для младенцев, поэтому все надо было делать собственноручно. Одновременно Наташа ухаживала за больной мамой, провожала Катюшу в школу и встречала ее из школы, проверяла ее уроки, готовила еду для всей семьи. Кроме всех этих домашних обязанностей, она дважды в неделю по вечерам преподавала на своей кафедре, потому что не имела права на декретный отпуск и боялась потерять даже те «птичьи права», которые имела.

А Фирочке не помогали никакие лекарства, и она совсем утратила волю к жизни. Очевидно, она не столько нуждалась в лекарствах, сколько в теплом человеческом отношении. И случилось так, что маленький Саша спас бабушку. Однажды, от усталости и безвыходности положения, Наташа посадила Сашу к маме на кровать – а вдруг он пробудит в ней стремление к жизни? Он был очень хорошенький, большеглазый, бровастый, с круглыми румяными щечками. Он радовался жизни просто так, без причины, хохотал во весь голос, бросался обнимать больную – как будто хотел сказать ей: «Возьми меня, бабушка, поиграй со мной». И сердце Фирочки дрогнуло. После трех месяцев постельного режима, равнодушное ко всему тело словно очнулось от долгого сна, она начала есть, и постепенно к ним стала возвращаться их прежняя мама и бабушка, любящая и заботливая.

В год смерти Сани, в 1977 году, Фирочка была совсем не старой женщиной, особенно по теперешним понятиям – ей исполнилось 66 лет. Однако тяжелый жизненный опыт состарил ее, и после болезни она выглядела старше своего календарного возраста. Кроме болезни сердца, преследующей ее после блокады, у нее было много других тяжелых заболеваний. Ей было трудно подниматься по лестнице на их высокий четвертый этаж, она считала ступеньки, дышала по какой-то особой системе и останавливалась между этажами – отдыхала. Врачи запретили ей поднимать больше трех килограммов. Она начинала свой день с приема лекарств и говорила Наташе: «Ты за меня не волнуйся – мое сердце мощный насос.

Надо только подзарядить его, и оно снова будет функционировать». После этого она вставала с постели, делала легкую зарядку и снова была готова к новому дню.

Если ей было трудно сходить в магазин или погулять с ребенком, то в доме она была очень деятельной и помогала Наташе во всем. Но у Фирочки появились страхи. Например, она стала бояться оставаться в комнате одна, в особенности ближе к вечеру. Поэтому по вечерам Наташа стала заходить к маме в комнату и беседовать с ней о жизни. Поначалу она делала это ради мамы, потому что тревожилась, как она уснет одна в комнате, где все напоминает о папе? Но скоро эти посещения превратились в привычку и стали важны для самой Наташи. Каждый вечер перед сном она начала советоваться со своей мамой о том, как ей поступить в той или иной ситуации. Благодаря Фирочке, она сумела удовлетворить ненасытные требования своей «шефини». Кстати, та же Фирочка была первой читательницей Наташиной диссертации еще до того, как злобная критикесса обнаружила в ней отсутствие марксистско-ленинской базы. Тогда мама не нашла в исследовании дочери никаких идеологических просчетов, но выявила в ней немало языковых ляпсусов (чувство языка у нее было великолепное!), которые Наташа с готовностью выправила.

Благодаря Фирочке, дети Наташи и Миши росли в атмосфере любви и счастья. Она была замечательной бабушкой и многому научила своих внуков. При этом она была и великолепной тещей. Приятно было видеть их отношения с Михаилом. Два совершенно разных человека, разного возраста, с разным прошлым и жизненным опытом, они были вынуждены жить вместе в коммунальной квартире из-за недостатка жилья. И оба они поражали Наташу своей готовностью и способностью к сосуществованию. Иногда это было непросто, временами даже между ними возникали разногласия. И тогда они вели себя как партнеры по сложному танцу, требующему искусства и терпения. Фирочка всегда первой шла на мировую, проявляя уважение и любовь к зятю. Она считала, что старший и более опытный должен первым протянуть пальмовую ветвь. Для Наташи она была всем – и мамой, и верным другом.

Но не только для своей семьи Фирочка была авторитетом. Когда она сидела на скамейке в их большом и зеленом дворе, многие подсаживались к ней, чтобы поговорить с ней о жизни, спросить ее мнение о чем-то важном. Она с готовностью разговаривала с ними и всегда могла найти общий язык и с дворничихой, которая с трудом окончила начальную школу, и с профессором, живущим в доме напротив. И очень часто то ее бывшие студенты, то ее бывшие сотрудники по работе приходили к ним в гости. Для всех у нее находилось доброе слово и хороший совет и, конечно, угощение. Но самое главное – от нее исходило тепло, за этим теплом они к ней и приходили.

* * *

Когда ее папа был еще жив, а сыну Саше исполнилось три недели, первого сентября Наташа была вынуждена выйти на работу, чтобы не потерять те мизерные преподавательские часы, которые у нее были. На взгляд самой Наташи, у начальницы не было никаких причин видеть в ней соперницу – femme fatale и прежде, а тем более теперь, когда у нее родился второй ребенок. Но антисемитизм «шефини» был таким разрушительным, что его хватало, чтобы отравить жизнь Наташи на любимой работе.

Начальница находила ужасающие недостатки не только в Наташином преподавании. Даже в ее выступлениях на семинарах и съездах, которые хвалил заведующий кафедрой, и в которых та мало понимала, женщина – «змея» умудрялась обнаружить пороки. После каждой похвалы «шефа», лицо начальницы багровело от гнева, она влетала к нему в кабинет пулей, и однажды Наташа явственно слышала, как она сказала ему с угрозой: «Только попробуй еще раз ее похвалить! Ты у меня увидишь!» И «шеф», вместо того, чтобы приструнить строптивую подчиненную, почему-то оправдывался перед нею, старался ее улестить. Почему заведующая секцией английского языка имела такую магическую власть над ним? Ведь заведующие немецкой и французской секций подчинялись ему беспрекословно. Причину этого Наташа узнала случайно, еще несколько лет спустя.

А уж когда в английской секции появлялась свободная ставка, то «шеф» и «шефиня» вели себя совсем странно: он заискивающе спрашивал у нее, не пора ли выдвинуть Наташину кандидатуру на штатную должность, а она гневно отвергала его попытки. Поэтому новые люди обходили ее по службе так же, как и на предыдущем месте работы. Так прошли еще четыре года.

Наташина диссертация тем временем пылилась и ждала своего часа, и вдруг, нежданно-негаданно пришло ее время. Старый заведующий кафедрой из института, в котором она проводила свою научную работу, ушел на пенсию. Новый заведующий, молодой и прогрессивный, сразу нашел в Наташиной диссертации все необходимое, даже идеологическую основу, и рекомендовал ее к защите. Когда Анна Сергеевна напомнила ему о мнении одного из предварительных оппонентов и о возможности неприятностей из-за «созвучия» фамилий диссертантки и ее руководительницы, бесстрашный новый «шеф» сказал: «Да бросьте вы, Анна Сергеевна! Нормальная диссертация. Все пройдет великолепно». Однако еще до защиты произошел эпизод, который сейчас, когда Наташа смотрит на него несколько десятилетий спустя, кажется ей забавным, но тогда, в 1980 году, еще в годы правления Брежнева, она перепугалась не на шутку.

Согласно существующему канону, Наташа должна была представить в организацию, в которой происходила защита, ряд документов с места работы. Среди них одним из самых важных документов была подробная характеристика диссертантки. И писать ее, конечно же, по долгу службы, выпадало на долю «женщины в цепях и со змеиной улыбкой». В характеристику следовало включить определенные пункты, в частности, преданность работе, верность идеалам партии, моральную устойчивость, политическую грамотность и так далее, и тому подобное. Так что сделала начальница? Как обычно при общении с Наташей, она кипела от гнева, и написала несколько строк, заполненных совершенно безликими словами. Она даже не удосужилась использовать для этой цели официальный бланк учреждения. Когда заведующий кафедрой института, в котором должна была состояться защита диссертации, увидел эту «характеристику», он расхохотался прямо Наташе в лицо и сказал, что эта «филькина грамота» подойдет разве что для подачи в домовой комитет, но не в Высшую Аттестационную Комиссию в Москве.

Наташа вернулась на свою кафедру и рассказала «женщине – змее» о реакции профессора слово в слово. Та, не стесняясь лаборантов и преподавателей, заорала, говоря о Наташе в третьем лице: «Эта нахалка Гутман требует от меня официальную характеристику. Так она ее получит через мой труп!» И выскочила из лаборантской. Тут возмущенная Наташа, забыв, что она на работе и что «мы же интеллигентные люди», в отчаянии сказала: «Работаешь-работаешь, стараешься-стараешься, а тебя все мордой об стол». Лаборантка сочувственно захихикала, но через полчаса уже вся кафедра знала, что Наташа произнесла такую непривычно простонародную для нее фразу. Знали бы они, что это была одна из любимых фраз Фирочки, интеллигентки в энном поколении.

Спас ситуацию «шеф». Во время бури он отсиживался в своем кабинете и, вероятно, размышлял о том, как выйти из положения. Он был известной личностью в городе, и защита диссертации одной из преподавательниц его кафедры была важна для его престижа. А эта история с характеристикой позорила и его, и его кафедру, и все учреждение. Он всегда старался задобрить Людмилу и во всем шел ей навстречу, поэтому все называли его тряпкой. Но как он мог вести себя иначе? Ведь она была любовницей самого ректора, и приходилось с этим считаться. Но эта ее последняя выходка могла повредить и самому ректору, а глупая, зажравшаяся баба этого не понимала. Все их мелкие секреты могли выйти наружу. И он сам написал для Наташи подробную характеристику со всеми необходимыми пунктами на бланке института. А у начальницы хватило ума не перечить ему и промолчать. «Малый треугольник», а за ним и «большой треугольник» поставили свои подписи, а в канцелярии их заверили большой круглой печатью.

Защита диссертации прошла блестяще. Наташа была хотя и молодым ученым, но уже с опытом – она занималась наукой десять лет, и у нее были публикации и в Российских, и в Американских научных журналах. Очевидно, члены ученого совета были знакомы с ее трудами, потому что все они голосовали единогласно и поздравляли ее. Наташа была очень счастлива и праздновала это событие вместе со своей любящей семьей. И больше всех радовалась Фирочка. Это был прежде всего ее праздник, ее победа – оба ее ребенка защитили диссертации! Илюша, как старший сын, сделал это на несколько лет раньше. Миша «остепенился» вскоре после женитьбы. Теперь Фирочка могла быть спокойна за будущее своих детей. Все друзья и родные праздновали вместе с ними, пили за диссертантку, читали доморощенные стихи в ее честь, пели и танцевали как студенты. «Как жаль, что Санечка мой дорогой не участвует в нашей радости», – сказала Фирочка. И никому из них не пришло в голову, что единогласное голосование членов Ученого Совета – еще не конец этой истории.

Согласно принятым правилам, после защиты диссертации отдел аспирантуры должен был послать ее со всеми сопроводительными документами в Москву для утверждения в Высшей Аттестационной Комиссии. Обычно процесс утверждения в этой комиссии занимал год. Поэтому Наташа полностью углубилась в работу, потому что «женщина-змея» с удвоенной силой задавливала ее многочисленными заданиями. Ожидание утверждения из ВАКа было для нее последней возможностью излить на Наташу свой гнев – и ее последней надеждой: а вдруг не утвердят?! Хотя надежды было мало, все-таки единогласное голосование. Но она-то знала, что в Москву поехал один маленький документик, который мог испортить этой Гутман весь праздник. Правда, стопроцентной уверенности не было, но какая-то доля надежды была…

Через четыре месяца Наташа получила из Москвы открытку. На ней было написано несколько неразборчивых строк. Он поехала с этой открыткой в научный отдел института. Оказалось, что в открытке Высшая Аттестационная Комиссия Москвы подтверждала получение папки с Наташиной диссертацией и сопроводительными документами. Это удивило Наташу, ведь расстояние от Ленинграда до Москвы можно было преодолеть в 1980 году ночным поездом за восемь часов, а дневным за пять-шесть. Где же находилась ее диссертация четыре месяца? Секретарша неохотно объяснила, что когда посылали диссертацию в Москву, кто-то «забыл» поставить на папке государственную Гербовую печать. В связи с этой «оплошностью» папка путешествовала между городами, как неофициальный документ, несколько месяцев и, вообще, хорошо, что не затерялась. «Не волнуйтесь, на этот раз мы сделали все, как нужно», – заверила Наташу секретарша.

Однако, еще через четыре месяца папка со всеми печатями, включая Гербовую, вернулась без утверждения. В заключении Высшей Аттестационной Комиссии было написано: «В соответствии с пунктом 61, абзац 8, невозможно утвердить диссертацию Гутман Н.И. в связи с тем, что оба оппонента работают в одном учреждении. Рекомендуем провести еще одну защиту с новыми оппонентами, работающими в разных учреждениях». Это был тяжелый удар для Наташи и для Ученого Совета, в котором происходила защита Наташиной диссертации. Для Совета это было проявлением недоверия к его компетентности и к умению подбирать оппонентов. Это было тем более неприятно и несправедливо, что члены ВАКа не заглянули в следующий абзац, 9-ый, в котором было специально оговорено, что оппоненты, работающие на разных кафедрах Государственного университета, приравниваются к работникам разных учреждений. Но спорить было поздно – срок работы Ученого Совета ограничивался пятью годами, а они истекали в июне. На создание нового Ученого Совета, его утверждение, протоколирование и тому подобное ушел бы как минимум год. Стоял уже май 1981 года, поэтому члены уже существующего Совета решили не терять время на споры с ВАКом и отстаивание своей позиции, а найти новых оппонентов и быстро организовать для Наташи повторную защиту.

Однако не надо думать, что найти новых оппонентов в те годы в такой короткий срок было просто. Научная руководительница Наташи, ставшая за десять лет совместной научной работы ее настоящим старшим другом, должна была найти достойных литературоведов, не антисемитов, специалистов в английской и европейской драматургии конца XIX-начала XX вв., которых следовало убедить подготовиться к оппонированию за несколько дней. Тем не менее, она сумела это сделать – даже в тот нелегкий период в Ленинграде нашлись порядочные ученые высочайшей квалификации, сведущие в Наташиной области. И Наташа снова разослала свой автореферат по библиотекам огромной страны с именами новых оппонентов.

Весь процесс подготовки к повторной защите занял недели три. Процедура защиты была успешной и закончилась единогласным голосованием. На этой защите члены Ученого Совета так открыто переживали за Наташу, что даже «женщина в цепях», не преминувшая явиться на это мероприятие и во второй раз, перестала тешить себя надеждой на новый провал «этой Гутман».

После защиты Наташа быстро подготовила документы для ВАКа – ей надо было действовать крайне оперативно, потому что в Москве могло начаться время летних отпусков. Сотрудники научного отдела во всем помогали Наташе, и новая папка с ее документами, заверенная на этот раз Гербовой печатью, была послана в Москву. Наташа могла быть довольна собой – все было сделано вовремя, старый Ученый Совет успел провести ее повторную защиту, новые оппоненты отнеслись к ее диссертации крайне одобрительно, московский совет еще продолжал действовать и не ушел в летний отпуск – все было хорошо. Но на душе было неспокойно: «И на этот раз они найдут в моей диссертации какой-нибудь недостаток». На следующий день после отправки документов в Москву, по всей вероятности, от перенапряжения, Наташа свалилась с тяжелым воспалением легких.

Когда о болезни Наташи узнала ее начальница, она бушевала и выходила из берегов от гнева: «Как смеет эта Гутман болеть в самое трудное время семестра, когда экзамены на носу и впереди летние каникулы?» На этот раз Наташа понимала ее гнев, потому что июнь был действительно самым трудным месяцем для всех преподавателей кафедры. Штатные сотрудники разъезжались по разным городам, где у их института были учебные филиалы – принимать экзамены у иногородних студентов, а внештатных сотрудников в это время нагружали больше обычного, они принимали долги у «хвостистых» студентов, а потом участвовали в работе экзаменационной комиссии. Конечно, они не имели права решающего голоса, но работали наряду со всеми – опрашивали студентов, только не могли ставить оценки самостоятельно. Но температура у нее была такой высокой, что она не могла подняться с постели. К тому же ее одолевали мрачные мысли: «Снова комиссия найдет что-нибудь, чтобы придраться к моей диссертации». Фирочка тоже не верила в хорошее окончание этой истории, но забыв о собственных переживаниях и о боли в сердце, она преданно ухаживала за больной дочерью днем и ночью.

Когда Наташа выздоровела, наступил июль, время отпусков, и Миша с Наташей решили поехать отдохнуть со своими детьми – 12-летней Катюшей и 5-летним Сашей, на Черное море, в город Адлер. А Фирочка, которая весь этот трудный период была для них верной подругой и «скорой помощью», вдруг отказалась ехать вместе с ними на юг: «Я не выдержу жару в Адлере», – сказала она. «На этот раз я хочу остаться дома одна и прийти в себя после этого сумасшедшего года». И в самом деле, для нее это был один из самых трудных периодов в жизни – ведь она не только помогала дочери физически: готовила еду, ухаживала за детьми, она поддерживала ее духовно и берегла мир в доме. Каждый вечер Наташа заходила к маме в комнату, и они подолгу беседовали перед сном, и не раз Наташа плакала из-за несправедливости к ней начальства, а мама успокаивала ее и говорила: «Все будет хорошо. Вот увидишь – все будет хорошо. Я тебе обещаю, все еще будет замечательно».

Она выглядела тогда такой сильной, спокойной, от нее исходила такая сила духа, что Наташа оставила ее дома без малейшего сомнения в том, что мама продержится без них в течение месяца, который они планировали провести на юге. Но когда Фирочка осталась дома одна, ее всегдашняя самодисциплина предала ее, и черные мысли о случившемся овладели ею. Она и сама уже перестала верить в способность «умного и образованного еврея» достичь всего с помощью глубоких знаний и преданной работы. Ее сватья, мама невестки, словно ощущая какую-то подпольную, враждебную работу организма Фирочки, пригласила ее к себе на дачу, чтобы она могла отдохнуть недалеко от города.

Но неслучайно говорят, что у инфаркта существует длительный подготовительный период – несмотря на хорошие условия, добрые родственные отношения и культовый в семье «свежий воздух», Фирочка вскоре вернулась в город – и хорошо сделала. Наутро у нее разразился инфаркт такой силы, что на даче с ним бы не справился ни один врач, а в городе захватили вовремя. И дети сразу вернулись домой из Адлера, чтобы ухаживать за своей мамой и бабушкой, оплотом их жизни. Хорошо, что Наташа звонила ей по телефону из Адлера каждый день, чтобы удостовериться в том, что мама справляется хорошо и сказать ей, что у них самих все в порядке. К тому же совесть ее была неспокойна, что она оставила маму дома одну, а сама с семьей впервые уехала на юг. Обычно они снимали дачу под Ленинградом и выезжали туда все вместе. Но голос Фирочки по телефону всегда звучал так уверенно, что Наташа каждый раз успокаивалась. Только однажды – по сильной одышке в телефонной трубке – она догадалась, что с мамой происходит что-то необычное.

Когда они приехали домой, силы окончательно покинули Фирочку. Так случалось в их жизни не один раз: нечеловеческое усилие, которое она делала, чтобы скрыть от семьи приближающийся сердечный приступ, требовало от нее такой огромной энергии, что с наступлением самого приступа она была уже слаба до бесконечности. К тому же она страдала от мысли, что ей не удалось предотвратить инфаркт (!). Словно можно было остановить прогрессирование уже начавшейся катастрофы в организме. Она очень старалась – принимала много лекарств, но когда дети преждевременно вернулись из отпуска, чтобы ухаживать за ней, ее моральные муки возросли. И еще неизвестно, по какой причине она страдала больше. Ведь помогая своим детям, она была готова отдать себя всю, но когда речь заходила о помощи ей самой, она была удивительно скромным и застенчивым человеком.

Уход за больной Фирочкой в тот раз оказался несложным для Наташи и Миши – оба были еще в отпуске (Наташа, как обычно, в своем, неоплачиваемом) и без труда распределили домашние обязанности. Катюша проводила время с подружками во дворе, который за эти годы стал больше похож на зеленый парк, но регулярно забегала домой и спрашивала, как чувствует себя бабуля и не надо ли помочь. Саше в начале августа исполнилось 6 лет. Он крепко усвоил совет врача, что его бабушке для выздоровления нужны «положительные эмоции», поэтому он врывался в комнату больной с победными криками, радостно набрасывался на нее, обнимал и целовал лежащую побежденную так, что родители опасались, как бы он не повредил ей что-нибудь. Но она всегда смеялась при виде любимого внука в приподнятом настроении.

Ближе к началу учебного года Фирочкино здоровье значительно улучшилось, и она постепенно снова стала деятельной и начала помогать по дому в «щадящем режиме», как она это называла. Например, многие вещи она стала делать сидя, чтобы излишне не напрягать сердце. Хождение по лестнице было все еще проблематичным, но она спускалась с помощью дочери или зятя на лестничную площадку между их четвертым и третьим этажами, там они открывали окно, и она дышала свежим воздухом и проверяла, нет ли головокружения. Так потихоньку, за месяц или два, была «освоена» вся лестница.

Наташа чувствовала, что ее начальница по-прежнему тешит себя надеждой на отрицательный ответ из Москвы – а вдруг случится еще что-нибудь непредвиденное, и диссертацию «этой Гутман» вновь отвергнут? И, тем не менее, как раз под новый год, 31 декабря 1981 года, из Высшей Аттестационной Комиссии Москвы пришло утверждение в получении Наташей ученой степени кандидата филологических наук. Радость была отравлена заплаченной за нее ценой – болезнью мамы и двойной защитой. Но они были счастливы, что «женщина-змея» больше не посмеет затравливать Наташу.

Получение Наташей ученой степени навело ректора института на мысль, что неприлично держать в почасовиках кандидата наук, а в руководителях – «не остепененных» людей. Подобное несоответствие штатному расписанию могло обнаружиться при первой же проверке. Но еще больше он страшился потенциального отъезда Наташи заграницу – уж он-то знал, что тот тайный приказ об отъезде троих евреев из вверенного ему института был до сих пор в действии, а это могло стоить ему карьеры.

Но Наташа даже не помышляла об отъезде, ведь Миша по-прежнему работал в закрытом институте. Ей самой приходилось посылать свои научные обзоры в американские журналы обходными путями, через государственный университет, чтобы фамилия Миши не «засветилась» на международной почте. Лишь однажды она забылась, когда профессор, руководивший этой деятельностью, был в командировке, и послала статью со своего домашнего адреса. Мишу немедленно вызвали в «первый отдел» и сурово отчитали. Единственным его оправданием был факт, что жена не подписывала никаких обязательств не общаться с иностранцами.

Тем не менее, уже через месяц на домашний адрес Наташи пришло письмо с предложением научных контактов из Бохумского университета. Предложение было перспективным и очень заманчивым для молодого ученого, но тогда, в начале 80-х гг., она перепугалась огласки, и ей пришлось просто промолчать и проигнорировать письмо. Наташа не ответила на него в надежде на понимание противоположной стороны. Теперь, глядя в прошлое, она понимает, насколько диким и нецивилизованным было ее молчание в ответ на то предложение.

А «женщина-змея» продолжала безнаказанно затравливать Наташу на кафедре – теперь она выдумала новую отговорку, якобы Наташу поздно рекомендовать на должность ассистента, ведь ей уже 34 года. И два профессора – заведующий кафедрой и ректор огромного института, не смели пойти против прихоти злобной бабы.

И тогда Фирочка, которая всегда принимала близко к сердцу все, что случалось с Илюшей и Наташей, решилась пойти на крайность.