После отпуска, проведенного на побережье Балтийского моря, семья вернулась в Ленинград. Все занялись своими привычными делами – дети учебой в школе, а родители – работой. В Наташиной школе все обратили внимание на то, что девочка похудела и похорошела. Даже учитель физкультуры громко сказал перед всем классом: «Посмотрите на Наташу: как хорошо она делает трудные упражнения. Вы всегда смеетесь над ней. А какую силу воли надо иметь, чтобы под смех товарищей продолжать тренироваться. И вот – результат на лицо». В Наташе все замерло от волнения. Вообще-то, она привыкла к похвалам в школе: она была отличницей по математике, по русскому языку, по литературе и по другим предметам. Но по физкультуре у нее всегда была «твердая» тройка, иногда переходящая в двойку, которую она получала под оглушительный хохот класса, когда падала с «козла» или с гимнастической стенки. Поэтому похвалы Бориса Васильевича она никак не ожидала. Тем приятнее была для нее его неожиданная поддержка.

Но никто не обратил внимания на внутренние изменения, которые произошли с ней в то лето, и, конечно, никто не догадался о тайнах, кипящих в ее душе и стремящихся вырваться наружу. Переезд на новую квартиру зимой 1958/59 годов помог ей переключить внимание с проблем трагического прошлого семьи на повседневные. Несмотря на заметные изменения к лучшему во внешности девочки, она продолжала считать себя обладательницей двух кричащих недостатков: она была толстой, и она была еврейкой. И неизвестно, какой из этих недостатков был хуже. Поэтому, несмотря на многочисленные издевательства и привычные шуточки своих бывших одноклассников, она рассталась с ними с грустью, и со страхом ожидала знакомства с новой школой, в неведомом Выборгском районе, где-то на окраине города.

Очевидно, и Фирочка опасалась встречи дочери с новым коллективом. Она долго и придирчиво выбирала школу для дочери. Выяснилось, что в близких по микрорайону школах либо изучался французский язык, либо они не устраивали Наташиных родителей по каким-то другим, неизвестным Наташе, причинам. Наконец, довольно далеко от дома, нашлась хорошая, по мнению родителей, школа, однако, добираться до нее было проблематично – сначала надо было переходить опасные перекрестки на Светлановской площади, потом ехать на трамвае до Скобелевского проспекта, а дальше идти пешком. Однако родители решили, что 12-летняя Наташа вполне в состоянии ездить в школу самостоятельно. Ведь в Ждановском районе она уже давно сама ходила и в свою 56-ю школу на Пудожской улице, и в Дом Пионеров в кружок пения, а летом самостоятельно ездила на трамвае в летний лагерь на Кировских островах. Она предпочитала городской лагерь любым пригородным лагерям, потому что с Кировских островов можно было на трамвае возвращаться домой по вечерам. А в пригородных лагерях, даже самых хороших, надо было оставаться ночевать в огромных спальнях и подвергаться издевательствам девочек перед сном, туда могли ворваться и мальчишки, закутанные в простыни, как привидения, и напугать до смерти.

Но самое главное – школа действительно оказалась хорошей. И директриса, и классная руководительница, учительница биологии, увидев Наташин табель с пятерками, сразу заулыбались и сказали, что с удовольствием примут эту девочку в свою школу, хотя шестые классы и переполнены. Трепещущую новенькую провели в класс, но не послышалось ни смешков, ни улюлюканья – не произошло абсолютно ничего. Учительница представила Наташу классу и показала ей место за партой, где она будет сидеть. Кто-то посмотрел на Наташу с интересом, кто-то не обратил на нее никакого внимания. Очевидно, ни размеры ее тела, ни наличие очков не произвели на новых одноклассников никакого впечатления. Она была как все! Не веря сама себе, она довольно быстро завела новых подруг, продолжая перезваниваться со старыми, а иногда и навещая их или приглашая их к себе в гости.

Возможно, впервые в жизни Наташи все было хорошо. После тринадцати лет послевоенного стояния их семьи в городской очереди на новое жилье, их полуподвальная «конура» была признана антисанитарным жилищем, опасным для проживания детей, и от Фирочкиного института они получили две светлые комнаты в коммунальной квартире на 2-м Муринском проспекте Выборгской стороны. Новый «Сталинский» дом стоял в зеленом районе недалеко от трех парков – Челюскинцев, Лесотехнического парка и Сосновки. Зимой там можно было кататься на лыжах, а летом загорать на солнце и просто гулять. Окружающие улицы и проспекты были широкие и просторные. Обе комнаты, в которых они поселились, были обращены на солнечную сторону. А в одной из них было три окна! Поэтому Наташа думала только о светлой стороне жизни. Тем более что в тот год, когда мама рассказала ей о страшной семейной трагедии, ей так хотелось переключиться на что-то радостное. Ее не опечалило даже то, что при переезде ей не досталась своя личная комната. Да и кто мог тогда мечтать о своей комнате?

Согласно жилищному законодательству, семья из четырех человек с двумя большими детьми (18 и 12 лет) разного пола получила две комнаты в коммунальной квартире и была очень счастлива. Поэтому Наташа поселилась в комнате родителей, и ее кровать и письменный стол стояли там же. После прихода из школы и до самого возвращения родителей с работы комната была в распоряжении Наташи. Она очень ценила то, что у нее было. А главное, оба – и папа, и мама были дома. И не было на горизонте опасности новых арестов. Оба они работали и потихоньку продвигались по службе: папа на заводе из рабочих был переведен на должность инженера, а мама в институте стала старшим преподавателем. По вечерам семья встречалась за новым круглым столом, ужинала под симпатичным новым абажуром абрикосового цвета, сидела на новых плетеных стульях, все обменивались впечатлениями, шутили. Все было так обыденно, рутинно – именно так, как того жаждала душа девочки. В доме был долгожданный, надежный покой. Родные люди были дома!

Илюша уже был студентом. Он, как и мама, изучал химию. Ему тоже пришлось приспособиться к действительности, хотя в течение всех лет учебы в старших классах школы он мечтал о карьере дипломата. Он с увлечением читал книги по дипломатии, и из него мог бы выйти отличный специалист в этой области. Уже в юном возрасте он был человеком сдержанным, тактичным. Он всегда держался с достоинством, никогда не унижал собеседника, словно искусство дипломатии было присуще ему от рождения. В тайне некоторые Наташины подруги вздыхали по Илюше, но он этого не замечал – не от высокомерия, а от застенчивости. Он носил очки в золотой оправе, и окружающие так и называли его «дипломат», а иногда даже «профессор».

Однажды Наташе удалось купить для него толстую книгу «История мировой дипломатии». Она всегда экономила деньги, выдаваемые ей на школьные завтраки, и тратила их на книги. Тем более что искушение было велико – по дороге из школы, а она частенько возвращалась домой пешком, не доходя до Переезда, был книжный магазин, любимый ею и ее подругами. Там всегда бывали замечательные книги, правда, в единственном экземпляре. Илюша обрадовался подарку, с интересом читал эту книгу, но даже не решился подать документы в институт Международных Отношений.

Илюша, конечно же, мог бы тогда подать документы в этот институт, но он мог бы подавать их туда до скончания времен и понимал это. Он хорошо знал, что в этот институт принимают партийных русских с опытом партийной работы. Он же был евреем и сыном бывшего заключенного, поэтому никаких шансов на поступление у него не было. Но химия была хорошим компромиссом, он любил ее, и ему было нетрудно поступить в институт, потому что он окончил школу отлично и получил золотую медаль. Теперь он отлично учился и был почти доволен своей судьбой.

Наташе же надо было еще немного подрасти, чтобы понять, почему брату пришлось пойти на компромисс и выбрать другую профессию. Дело в том, что в то, еще золотое время своего детства, находясь под защитой родителей и школьных учителей, Наташа думала, что открытый антисемитизм проявляют лишь плохо воспитанные люди – такие, как многие из их бывших соседей или одноклассников. Она искренне верила, что хорошо воспитанные, интеллигентные люди, такие, как ее нынешние одноклассники, даже если и испытывают антипатию к евреям, то тщательно скрывают ее, потому что считают ее дурным тоном. Тогда она не подозревала, что антисемитизм бывает еще и государственным и диктуется свыше. Для понимания этого ей самой надо было окончить школу и попасть под суровый гнет государственной машины.

Пока же она жила под теплыми крылышками любящих родителей, которые, даже сердясь на нее за что-нибудь, продолжали называть ее Наташенькой. Поэтому ее знакомство с истинной жизнью ограничивалось лишь встречами с пьяным соседом Феликсом на кухне. Правда, один раз, возвращаясь из школы, она обнаружила его мертвецки пьяное тело, лежащим поперек маленького тамбура у входа в квартиру, и долго боялась через него переступить. Иногда ей приходилось наблюдать и пьяные драки в своем большом дворе. Однако этим ее знакомство с «истинной жизнью» ограничивалось. Телевизора у них все еще не было, литературу она читала главным образом классическую, а происходящие вокруг события вызывали у нее безудержный оптимизм.

* * *

Родители Наташи никогда не вели с ней бесед в пользу или против советского режима. Поэтому она росла, как все дети ее возраста, не думая о политике. Годы ее раннего отрочества совпали с периодом возделывания целинных земель в Сибири. Молодые комсомольцы-добровольцы ехали туда в поездах дальнего следования и пели песни первопроходцев, которые так нравились Наташе:

Наташа приходила в восторг от подобной романтики. Она мечтала тоже когда-нибудь поехать в Сибирь и там возделывать целинные земли. Понятно, что особенно ее привлекали слова «ты ко мне приедешь/ молодой хозяйкой прямо в новый дом». Не говоря уже о перспективе управлять трактором… А за год до этого, в 1957 году, произошло событие, к которому Наташа с ее тогдашней восторженностью была не менее чувствительна – Советский Союз запустил в космос первый спутник земли – «Мы опередили-таки Соединенные Штаты!» На все достижения страны в работе и науке Наташа реагировала тогда с детским восторгом. И она тоже старалась из всех сил сделать свой вклад в строительство нового общества – она отлично училась, активно занималась общественной работой, в это время она даже начала писать ура-патриотические стихи. Когда Наташа закончила шестой класс в новой школе, она заработала себе репутацию такой активной пионерки, что ей дали путевку в лагерь пионерского актива Ленинграда, который располагался в военном городке в Красном Селе рядом с озерами. Тот факт, что она так преданно служила «пионерскому делу», говорит о том, что она, в самом деле, любила общественную работу, потому что лицемерие ей еще не было свойственно. Она делала это, благодаря внутреннему побуждению. Можно с уверенностью сказать, что в том дурацком возрасте Наташа до мозга костей была советской девочкой. Конечно, с небольшим внутренним надломом. Но она и сама не умела тогда описать словами, в чем заключался этот внутренний надлом.

* * *

Переезд семьи Фирочки на новую квартиру значительно повлиял на жизнь ее младшей сестры Катюши. Понятно, что связь между событиями была случайной, но в сознании Наташи они соединились причинно-следственной связью. После возвращения Сани из заключения, тетя Катюша вернулась в свою комнатку в коммунальной квартире на Лахтинской улице, параллельной Гатчинской, и могла заняться своими личными делами без помех. Здоровье ее укрепилось, и она снова начала преподавать в школе на полную ставку. На повестке дня проявился и новый/старый вопрос, который с выздоровлением младшей сестры снова стал актуальным для Фирочки и Риточки: они мечтали выдать замуж свою любимую Катюшу.

Вопрос был не таким уж и однозначным. Уже давно Левушка и старшие сестры уговаривали Катюшу подумать о замужестве и не оставаться «старой девой». «Ты, конечно, выглядишь, как девочка. Но тебе уже 30 с плюсом», – говорила ей Фирочка и переходила на идиш. В сущности, у тети Катюши были ухажеры, возможно, немногочисленные, но они были всегда. Наташа помнила нескольких мужчин, которые недолюбливали ее, потому что тетя Катюша всегда брала ее с собой на свидание. Она присутствовала там в роли маленькой дуэньи, но не по своей воле, а по воле своей тетушки, которая таким образом «тестировала» очередного ухажера. Они гуляли по тому же Большому проспекту, по Марсову полю, по Летнему саду, и претендент без конца ворчал, что ребенок мешает ему развернуться. В таких случаях повторного «дейта» не бывало. Катюша была очень требовательна и к себе самой, и к предстоящему мужу. В своем дневничке она цитировала слова Чернышевского из его романа «Что делать?»: «Умри, но не давай поцелуя без любви».

Очевидно, этот принцип был укоренен в ней так глубоко, что она не могла влюбиться с легкостью. Однако она сознавала, что время идет, и найти суженого непременно нужно. Доказательством этого служит другая цитата из ее дневничка: «В возрасте тридцати трех лет надо самой создавать любовь, надо торопиться – только бы успеть!» Вероятно, ей было трудно совместить два этих принципа: не давать поцелуя без любви и самой создавать любовь из-за ускользающего времени.

Наташе запомнился один из ухажеров тети Катюши: высокий блондин в широкополой шляпе по имени Леонид. Он сердито смотрел на Наташу и всячески пытался избавиться от нее, но тетя Катюша была безжалостна и крепко держала племянницу за руку, явно давая ему понять, чье присутствие для нее важнее на том свидании. Однако когда тетя Катюша встретила настоящую любовь, она перестала приглашать Наташу на свидания, и девочка последней узнала о приближающейся свадьбе.

Однажды в субботу Фирочка с Наташей гуляли по Большому проспекту, и мама предложила заглянуть в гости к тете Катюше. Они вошли во внутренний дворик на Лахтинской улице, подошли к березе, росшей как раз в центре двора, и оттуда посмотрели на окно тети Катюшиной комнаты. В окне горел свет, и они без сомнений поднялись к ней на второй этаж. К удивлению Наташи, тетя Катюша была не одна. В ее комнате находился мужчина, который тогда показался Наташе довольно забавным. «Претендент» был невысоким человечком, ростом не больше тети Катюши, худой, с довольно большой лысиной, и старше ее лет на десять-пятнадцать.

Потом Наташа поняла, что от застенчивости он лишь казался слегка колючим, чем сначала оттолкнул ее, но на самом деле он был человеком добрым и чувствительным. Его имя было Модест – в переводе «скромный». В соответствии со своим именем, он был болезненно стеснительным человеком и прожил в холостяках до солидного возраста. Он жил с семьей своей старшей сестры, которая вырастила его вместо матери, после того, как в 1918 году во время Гражданской войны большевики расстреляли их родителей, братьев и сестер у них на глазах. Конечно, обо всех этих деталях Наташа узнала позже.

По профессии Модест был скрипачом и играл в областной филармонии. Поскольку он был евреем, ему было запрещено играть в ленинградской городской филармонии. Большую часть времени он находился в гастрольных поездках по стране в составе своего филармонического оркестра. Хорошо, что страна была бескрайней, и оркестру всегда было куда податься. Лишь одно место было для них заказано – сам Ленинград, поскольку почти все они, как в анекдоте про Рабиновича, были евреями. Подобный образ жизни тоже мешал ему осесть и завести семью.

Выяснилось, что он ухаживал за тетей Катюшей уже несколько лет («А мне она ничего не рассказывала!» – думала Наташа), однако, она не была уверена ни в своих чувствах к нему, ни в том, что состояние ее здоровья позволит ей полноценное замужество. Все же она страдала от тяжелой болезни – от высокого давления, которое в недалеком прошлом приковало ее к постели на несколько лет. Но ее организм приспособился к болезни – она принимала лекарства, ездила в санатории, и в течение продолжительного времени наступило улучшение ее самочувствия. А она мечтала о ребенке – о девочке, и хотела назвать ее в честь матери Ольгой. Она неоднократно говорила: «Я хочу Олечку».

После того визита мамы и Наташи к тете Катюше для знакомства с Модестом, мама, папа, тетя Рита, дядя Лева, тетя Тамара и, конечно, сама Катюша, провели совет «старейшин», на котором было единогласно решено, что младшая сестра выйдет замуж за Модеста.

Свадьба была скромной, на нее пригласили только ближайших родных с обеих сторон. Дядя Лева, который был старше Катюши на двадцать лет, играл роль отца невесты. А тетя Геня, старшая сестра Модеста, играла роль матери жениха. Любовь Модеста к тете Катюше была очевидна, он смотрел на нее как на божество. Это немного смягчило отношение Наташи к новому дяде. После свадьбы дядя Модест переселился в маленькую комнату тети Катюши на Лахтинской улице. Он сразу стал относиться к Катюшиным родным как хороший родственник: любил принимать их у себя и любил ходить к ним в гости.

Их нынешние семейные встречи напоминали старшим – Леве, Риточке и даже Фирочке их семейные вечера из далекого-далекого прошлого – из их детства, в родительской усадьбе до революции. Как и их папа, дядя Модест играл на скрипке, Фирочка аккомпанировала ему на пианино, которое купили молодожены, Катюша и Риточка пели на два голоса – тетя Катюша высоким и чистым сопрано, а тетя Рита более низким и очень приятным вторым голосом. Дядя Лева пел соло. На одной из таких встреч родные Катюши преподнесли Модесту в подарок свое семейное достояние – скрипку их отца Элияху, единственную вещественную память, которая осталась у них из родительского дома.

Такие скрипки редко встречались в частных владениях. Скрипка отца прошла вместе с семьей все испытания, которые выпали на ее долю. Даже в голодные блокадные годы никому не пришло в голову продать эту скрипку. Она хранилась в семье, как реликвия, как святая память об отце, и никто не рассматривал ее как предмет материальной ценности. С 1932 года, после смерти дедушки, на ней не играл никто. Но сейчас в их семью вошел настоящий скрипач, и скрипка должна была снова запеть, как в прошлые годы.

Модест, и в самом деле, был скрипач волей божьей. У него самого была редкостная скрипка, которую вручил ему в подарок в день победы в Великой Отечественной войне сам маршал Рокоссовский. Маршал был любителем искусств и любил музыку. А Модест, несмотря на его личную скромность, был человеком бесстрашным, и во время войны объездил множество фронтов со своей скрипкой, выступая перед солдатами. Он не боялся случайной пули и выступал в особенно опасных местах, поднимая дух бойцов перед боем. В конце войны он получил медаль за Отвагу и редкую скрипку из Государственного фонда.

Илюша и Наташа слушали игру и пение своих родных и наслаждались каждым моментом. Оба они не имели представления о подобных семейных музыкальных вечерах прошлого, когда душа семьи изливается в прекрасных поэтических словах и музыкальных звуках, ведь они не знали своих бабушек и дедушек. Но благодаря игре Модеста на скрипке, они восполнили хотя бы частично этот духовный и душевный пробел в своей жизни, хотя участники были другими. Родители частенько говорили детям: «Как бы обожали вас дедушки и бабушки, если бы были живы! Как жаль, что вы не знаете тепла стариковской любви!» Эти вечера были полны взаимопонимания, семейной близости, они навсегда остались в памяти у обоих детей. Хорошо, что эти благословенные моменты Наташа познала и смогла оценить по достоинству еще до периода безумия своего переходного возраста, который настиг ее так неожиданно.

Когда тетя Катюша с дядей Модестом поженились, Наташа утратила свою повседневную связь с тетей. Она знала, что тетя Катюша по-прежнему любит ее, но теперь она сама не искала ее любви. Стыдно сказать, но переходный возраст, в особенности с одиннадцати до тринадцати лет, был для нее возрастом почти полного дикарства. Наташе вдруг стало наплевать на взрослых. Она превратилась в грубую, колючую, настоящую маленькую ведьму. Родные делали значительные усилия по окультуриванию этого «одичавшего зверька» и пытались вернуть дочь в приемлемые рамки поведения.

Вскоре после того, как тетя Катюша и дядя Модест купили пианино, было решено обучать игре Наташу. Старый концертный рояль был настолько стар, что не было надежды настроить его, поэтому при переезде на новую квартиру его просто не взяли с собой. Очень милая учительница, Мария Донатовна, начала обучать Наташу музыкальным азам. Она обнаружила у Наташи хороший музыкальный слух, однако, лень девочки превосходила ее способности. Особенно Наташа «выкаблучивалась» в присутствии Модеста. Она противоречила учительнице на каждом слове, не хотела ни правильно сидеть, ни правильно ставить руку. А Мария Донатовна была действительно хорошей учительницей и выпустила много талантливых учеников, поэтому ей не хотелось тратить время на способную лентяйку и упрямицу, и она передала Наташу своей начинающей ученице. Высокая молодая рыжеволосая учительница отличалась долготерпением и всепрощением. Тут уж Наташа могла разгуляться – она доводила эту несчастную до слез. Тетя Катюша только причитала, стоя рядом: «Что происходит с ребенком?» Модест, сидя в той же крошечной комнате с газетой для вида, еле сдерживался, но не решался накричать на всеобщую любимицу.

Честно говоря, Наташе не хотелось ездить на эти уроки: ведь раньше можно было пешком добраться до дома тети Катюши за пять-семь минут. Теперь ей надо было стоять на трамвайной остановке, ждать подходящего трамвая, а потом долго ехать на нем. После этого она пересаживалась на другой трамвай, откровенно скучала на уроке музыки, и, снова с пересадками, ехала домой. Все мероприятие отнимало не менее четырех, а то и более часов. И все это после школы, ради исполнения скучнейшего произведения «Ходила младешенька по борочку…» Поэтому через некоторое время Наташу «освободили» от игры на пианино тети Катюши и дяди Модеста – к огромной радости Модеста.

В те моменты, когда он возвращался с гастролей домой к своей молодой жене, ему очень мешала ее грубая племянница, неохотно разучивающая гаммы у него на глазах. Да он и ничего не понимал в этих девочках переходного возраста. Его тонкая организация требовала покоя. А грубиянку определили на обучение музыке в школу – отныне она стала ездить два раза в неделю в свою школу на час раньше и спокойно обучаться музыке, не играя ни на чьих нервах. Лишь тетя Катюша, которая работала с подростками, хорошо понимала, что происходит с Наташей. Она знала, что надо немного подождать, и все вернется к норме – Наташа станет не просто дружелюбным и ласковым ребенком, каким была всегда, а почти девушкой.

Но пока Наташа была просто ужасной. Однажды, в конце мая, вся семья ехала к тете Катюше на день рождения. Родители с Илюшей сразу направились к тете Катюше и дяде Модесту на Лахтинскую улицу, а Наташе разрешили сначала ненадолго зайти к ее старой подружке из их бывшего дома, а потом прийти к тете Катюше. Мама несколько раз попросила ее не задерживаться. Наташа безмятежно сидела у подруги и не обращала внимания на время. Шел дождь, постепенно стемнело, несмотря на приближающуюся белую ночь, и ей совсем не хотелось спускаться с седьмого этажа и шлепать по лужам на соседнюю улицу. Комната у хозяев была маленькая, их младший сын был инвалидом от рождения, и скорее всего, бесцеремонное поведение Наташи мешало им. Ведь не случайно мама Наташиной подруги Гали несколько раз спрашивала ее, не беспокоятся ли о ней папа с мамой. «Да нет», – отвечала Наташа, – «они ведь знают, где я».

Раздался звонок в дверь – это пришла тетя Катюша забрать Наташу. Она запыхалась, потому что лифт в тот день не работал, значит, ей пришлось подниматься наверх пешком. По дороге тетя Катюша плакала и упрекала Наташу в том, что та совсем забыла свою тетю. Она говорила ей, что она скучает без нее, что в своем возрасте Наташа могла бы уже понять, что в такую тяжелую погоду у тети поднимается давление и болит голова. Она даже сказала ей, что девочка стала совсем чужой, как будто она не из их семьи. Что могла Наташа на это сказать? Она молчала, потому что понимала, что тетя права. И ей захотелось броситься к ней, заплакать, обнять ее, попросить прощения. Но зверь, который поселился в ней с недавних пор, сказал: «К черту нежности!»

Наташа упрямо молчала и удержалась от душевного порыва. Она не сказала тете Катюше, что любит ее, возможно, больше всех на свете, что она страшная эгоистка и не думает ни о ком, кроме себя. Они вошли в комнату тети Катюши. Модест посмотрел на Наташу с отвращением – и был прав. Родители и Илюша уже были готовы возвращаться домой, и ждали, пока Наташа попьет чаю. Наташа пила чай с очень вкусным тортом, но даже не попыталась сделать приятное выражение лица и при прощании не выдавила из себя слов извинения. Был конец мая 1959 года, в тот день тете Катюше исполнилось 37 лет.

Наступило лето, а вместе с ним и большие каникулы после окончания первого учебного года в новой школе. Наташа перешла в седьмой класс. Она проявила себя так отлично и в учебе, и в общественной работе, что ее рекомендовали в пионерский лагерь городского актива в Красном Селе. Она очень гордилась собой, и ей было приятно находиться среди лучших, тем более что в отряд, в который ее зачислили, должны были войти и такие популярные в школе ребята, как восьмиклассники Игорь Зеленский, Наташа Заплаткина, Нина Демченко и другие. Они были на год старше ее, и для нее была большая честь отдыхать вместе с ними. Могли ли ее волновать проблемы взрослых?

Накануне отъезда в лагерь папа с мамой помогали Наташе укладывать вещи в рюкзак. Раздался звонок у входной двери. Наташа открыла дверь и увидела на пороге тетю Катюшу. Она выглядела очень усталой, похудевшей и бледной. Сердце у Наташи сжалось. Она заговорила с ней ласковым голосом их детских игр: «Петушок, что случилось?» Тетя Катюша не улыбнулась Наташе и не «прокукарекала» как всегда. Она поцеловала ее и спросила: «Мама дома?» Они уединились с Фирочкой в спальне, а Наташа пошла в столовую к папе и Илюше. Папа начал читать газету и старался вести себя так, как будто ничего не случилось. Но Наташа видела, что он встревожен.

Она несколько раз выходила из столовой, как будто в туалет, чтобы пройти мимо спальни, но они говорили такими тихими голосами, что нельзя было разобрать ни слова. Только один раз послышался сдавленный крик тети Катюши: «Но я мечтаю об этом ребенке! Тебе тоже запрещали рожать, но ведь ты не послушалась врачей. Я так мечтаю об Олечке!» Наташа услышала Катенькин плач и поняла все. Тетя Катюша ожидает ребенка, поэтому она такая бледненькая и выглядит такой усталой. А врачи запрещают ей рожать из-за ее гипертонии. Послышался успокаивающий голос Фирочки: «Не плачь, дорогая моя. Возможно, все еще будет хорошо. Надо сделать дополнительные анализы. Все будет замечательно, обещаю тебе, и ты будешь мамой».

Потом все сидели за столом, и пили чай. Тетя Катюша улыбалась им и выглядела более спокойной. На прощание она поцеловала Наташу и обняла ее крепко-крепко: «Я желаю тебе приятного и интересного отдыха, детка. Навещу тебя в лагере, если буду жива и здорова». Наташа не обратила внимания на последнее предложение. Так было принято говорить в их семье. Было нечто вроде словесного клише сказать: «Если буду жива и здорова». Этому не придавалось особого значения.

Лето в лагере прошло отлично. Там, как и в школе, Наташа проявляла себя как активная общественница, и их молодая вожатая не могла нарадоваться на нее. Она хвалила Наташу на каждом шагу, и любая похвала подталкивала честолюбивую девочку к новым инициативам.

Лагерь пионерского актива находился на территории военного городка, поэтому условия жизни подростков были максимально приближены к военным. Воспитанники жили в больших палатках – по четыре девочки или мальчика в каждой палатке, правда, в отличие от солдат, они спали в кроватях. Если ночью было холодно, то им выдавались спальные мешки. Подъем был ранний, как в армии, потом продолжительная зарядка с пробежкой и, в конце, бодрящее купание в холодном озере. У каждого отряда была своя строевая песня. Они шагали стройными шеренгами в ритме песни, чеканили шаг и чувствовали себя сильными, легкими и очень юными. Это была игра, но проходя строем мимо генерала, они торжественно отдавали ему честь, а он в ответ улыбался и тоже отдавал им честь.

Благодаря спортивному образу жизни, Наташа очень окрепла и еще немного похудела. Нервы ее успокоились. И внешние, и внутренние изменения пошли ей на пользу. В то лето она значительно выросла, расцвела и стала привлекать внимание мальчиков. Она всегда была веселой и остроумной, но у нее была склонность к частой смене настроений – то она бывала грустной и безутешной, то вдруг хохотала, шутила и веселилась. Но в то лето она в основном была веселой, и ничто не могло омрачить ее хорошее настроение. Заинтересованные взгляды старших мальчиков, первые комплименты, танцы по вечерам, страх встретиться взглядами, волнение. И все лишь в воображении, без прикосновений. Как сказала их молодая вожатая в начале лета: «Не переступать границы романтики…»

В родительский день папа с мамой приехали в Красное Село навестить свою дочь. Приехали – и не узнали ее. По полю навстречу им бежала подросшая и похудевшая девочка и смеялась, как прежняя Наташа. Движение явно доставляло ей удовольствие. Она обняла и расцеловала родителей. Наташа вдруг почувствовала, как соскучилась по дому. «Ты так быстро растешь, что нам придется купить большой кусок ткани и обмотать тебя, как Индиру Ганди», – засмеялся папа. Они привезли ей много фруктов, и она с жадностью поглощала их, хотя в лагере кормили хорошо. «А почему тетя Катюша ко мне не приехала?», – спросила Наташа, отвлекаясь от еды. – «Она не может, она плохо себя чувствует. У нее опять высокое давление. Но она обещает встретить тебя из лагеря в конце августа. Она шлет тебе горячий привет и поцелуй».

Наташа спокойно приняла это известие. Она привыкла к болезни тети Катюши. Вместе со своим отрядом она приняла участие в показательном концерте для родителей и вечером, прощаясь с папой и мамой, передала привет тете Катюше и пожелала ей поскорее выздороветь. Говорят, что сердце вещун, но Наташино сердце тогда ничего ей не подсказало. А спросить у мамы, как протекает тети Катюшина беременность, она постеснялась, ведь тогда бы выяснилось, что она подслушала их разговор в спальне…

В конце августа дети вернулись в Ленинград на автобусе, который выделил им генерал военного городка. Наташа вышла из автобуса со своим рюкзаком и искала тетю Катюшу среди встречающих. Она соскучилась по ней и хотела поделиться с ней впечатлениями, которые переполняли ее. К тому же она, наконец-то, созрела, чтобы попросить прощения у своего любимого «петушка», которого она так несправедливо и так долго обижала. Ей так хотелось снова стать с ней такой же близкой, как раньше, в детстве. Она чувствовала, что лагерь помог ей повзрослеть, вернуться к себе прежней. Как она могла так долго не видеть свою Катеньку, не разговаривать с ней, даже не написать ей письма? Нетерпение сжигало ее изнутри. «Где же она, «петушок» мой дорогой?»

Все ребята из Наташиного отряда уже давно разъехались по домам вместе с родителями. Только она со своим рюкзаком стояла на остановке, и безумный страх овладевал ею. Через несколько минут она увидела Зину. Зина приближалась к ней своей неловкой походкой. Лицо у нее было мрачным. Наташа бросилась к ней, обняла ее и поцеловала:

– «Зиночка, что случилось? Где тетя Катюша?» – десять раз спросила Наташа, прежде чем Зина ответила ей.

– «Катюша больна. Она в больнице. Папа, мама и Модест были у нее всю ночь, а к утру и Илюша поехал туда».

Потом Наташа догадалась, что Зина воспроизводила заученный текст, который велела ей сказать Фирочка, чтобы подготовить Наташу к страшному известию. С этим и была связана задержка ответа.

– «А что с ней?»

– «Высокое давление».

Они поехали домой тихие и грустные. Тревога не покидала Наташу. «Зина, может быть, поедем сразу в больницу?» – «Нет, родители велели отвезти тебя домой. Поешь, отдохнешь с дороги, а потом они приедут и все расскажут сами». Дом выглядел по-другому. Комнаты казались меньше, тишина в квартире пугала Наташу. Тем летом ей исполнилось тринадцать лет, и себе самой она представлялась чуть ли не девушкой, но она вдруг почувствовала, что она еще совсем не взрослая, и что ей очень страшно, и она не готова к тому ужасному, что может произойти. Они сидели с Зиной в столовой и ждали прихода родителей и Илюши из больницы.

Они вернулись ближе к вечеру. Наташа поняла все по их лицам. После ссылки папа был тяжелым гипертоником, его нервная система была непоправимо подорвана. Однако в трудные моменты он всегда забывал о себе, о своем здоровье, и вел себя как истинный мужчина. Фирочка знала, что на него можно опереться. В тот страшный день их жизни папа вел маму. А она, бедная, тяжело облокачиваясь на его руку, еле передвигалась и беззвучно рыдала. Когда они вошли в дом, она упала на стул и больше не сдерживалась. Впервые в жизни мама утратила контроль над собой. Она рыдала в голос и отчаянно причитала: «Как мы положим в землю твое белое личико? Как мы опустим туда твои девичьи грудки?» И тогда Наташа бросилась к маме, упала перед ней на колени, прижалась к ней, и они заплакали и запричитали вместе: «Я не успела!» – плакала Наташа, – «Я не успела попросить у нее прощения!»

Ночью они сидели, разговаривали и плакали. Наташе рассказали, что за последние недели состояние тети Катюши ухудшилось, давление у нее опасно подскочило, и врачи требовали срочно прервать беременность. Но она не соглашалась на это ни за что. Как в свое время ее старшая сестра, она не отказывалась от мысли родить ребенка. Она так мечтала о нем. Конечно, она называла Наташу «майн кинд», что на идише означало «мое дитя», но Наташа была ее племянницей, не ее родной дочкой. Ей не хватило здоровья выносить своего ребенка до конца беременности. Ей не удалось доносить его даже до середины срока. Она сделала все от нее зависящее, чтобы сохранить ребенка, но сильнейший приступ гипертонии прошлой ночью, как раз накануне возвращения Наташи из лагеря, привел к тому, что тетю Катюшу срочно отвезли в Первый Медицинский институт.

Хорошо, что Модест, в связи с состоянием здоровья жены, отказался на это время от всех гастролей и был дома. Он вызвал неотложную помощь, но и в больнице ей не стало лучше, несмотря на уколы и капельницы, и тогда, с его согласия, ей сделали аборт, потому что сама она была без сознания и не могла больше сопротивляться. Из нее извлекли ту, которой уже не суждено было стать Олечкой. Но было слишком поздно. К утру тетя Катюша умерла.

Модест был полностью потерян. Он и в обычной жизни был человеком чувствительным, как струны его скрипки. Но сейчас, после смерти любимой жены, он рыдал как ребенок, и его старшая сестра Геня опекала его. Фирочка страдала от того, что не успела сказать своей младшей сестре, которая пережила с ней вместе и блокаду, и потерю матери, и эвакуацию, и арест мужа, какую важную роль она играла в ее жизни, как она любила ее всегда. Ведь вся короткая Катюшина жизнь от беспомощного, не умеющего плакать младенца, до маленькой мужественной женщины, всегда готовой поддержать свою старшую сестру, прошла на глазах у Фирочки и оборвалась так нелепо, в борьбе за новую жизнь, которую она не имела сил создать.

С тех пор Наташа запомнила мамины слова: «Надо говорить человеку, пока он жив, как его любят и ценят. Каждый имеет право знать, что он единственный в своем роде, что другого такого нет. Слишком поздно говорить об этом в надгробном слове».

Похороны тети Катюши были назначены на следующий день на утро. Наташа была так убита горем, что не видела ничего вокруг себя. Тем не менее, какие-то вещи неосознанно вошли в поле ее зрения: разваливающиеся ворота еврейского кладбища, серая, почти черная синагога…

Когда они пришли к месту, которое должно было стать последним прибежищем ее любимой тети, Наташа не могла больше сдерживаться. Как можно положить в землю тело такого дорогого человека? С ее смехом, с ее улыбкой, с ее кукареканьем… Она услышала рыдания мамы, и она должна была, она обязана была обуздать себя ради нее, потому что между ними возникла новая эмоциональная связь в ту первую ночь после смерти тети Катюши.