Я люблю все времена года. Но особенно Новый год. Это так весело!
Кухарка злится, потому что ей приходится печь пряники и фруктовый торт или фаршировать дичь, так что бедный мальчик не может взять даже горсти изюму и куска корицы без того, чтобы она не зашипела на него, как фейерверк. Она не позволяет мне играть в шарики мускатными орехами или облизать ложку, которой она месит тесто, или тереть мел на ее железной терке и вообще пошалить немного на кухне.
Все это время я должен оставаться на дворе, а там так хорошо пахнет; такая обида для мальчика! Бесс и Сью хотят на Новый год принимать гостей. Они говорят, что ужасно неудобно принимать гостей каждый день, готовить кофе, холодного цыпленка и пирожное и постоянно надевать новые платья.
С Новым Годом!
Я думаю, мне следует попросить некоторых знакомых передать другим, чтобы они не приходили, раз мои сестры говорят, что это их так беспокоит. Уже больше недели у меня в голове одна мысль. Вот какая. Я был в верхнем этаже и внизу. Вчера я попробовал влезть на крышу и заглянуть в трубу, но было так скользко, что я чуть не скатился и не разбился, так что я должен был это бросить. Я исследовал камин в маминой комнате. Никак не пойму, как этот старик трубочист может пролезть через такую тесную дыру. Если бы он там застрял — это было бы ужасное несчастье.
Сердечные пожелания всего самого лучшего к Рождеству и Новому Году
Я спросил папу, не позовет ли он печников, чтобы сделать трубу пошире, но он покачал головой. Я посмотрел в нашу трубу и подумал, что если вынуть несколько кирпичей, то трубочисту было бы удобнее работать.
Было около девяти часов. Лиль и Монтэгю, мистер Дженнингс и все остальные были в зале. Мы ели орехи, яблоки и пирожные, и мама сказала, что мне бы лучше идти спать. Вот я и стал подниматься по лестнице, но так медленно, как черепаха, потому что мне хотелось спать ничуть не больше, чем мистеру Дженнингсу. Пять минут спустя после того, как я дошел до последней ступеньки, послышался вдруг такой треск, точно рухнул весь мир, и что-то ударило меня по голове. Страшно больно — говорят, я около шести часов лежал без сознания.
Реклама! Реклама! Красный кирпич компании Ф.О. Пирса и Ко.
Оказалось, что камин в маминой комнате рассыпался на тысячу кусков и меня ударило кирпичом по голове сбоку — каким-то чудом меня не убило, потому что разрушение было полное. Все оконные стекла разбились, зеркала разбились вдребезги, потолок обвалился, а ковер промок насквозь, потому что водопровод лопнул. Нигде нельзя было развести огонь, кроме кухни. Мама от испуга заболела. Папа говорит, что это чудо, что не взорвало весь дом.
Когда я пришел в себя, они все удивлялись, как это случилось. Я сказал, что, может быть, у трубочиста было несколько ракет в мешке и их взорвало. Доктор Мур заметил:
— Да, вероятно так оно и было.
Тогда папа сказал:
— Жоржи, зачем ты насыпал в камин пороху?
Я вскричал:
— Папа! Я не хотел этого сделать, право же не хотел! Я насыпал туда только одну чайную чашку, ровно столько, сколько нужно, чтобы выбросить три-четыре кирпича, чтобы проход был свободнее. Разве это было дурно, папа?
— Нет, Жоржи, — сказал он насмешливо, — нет, нисколько. Починка обойдется мне не дороже трехсот долларов, и тебе, вероятно, все равно, что мама больна и что ты не получишь новогодних подарков.
Я очень печален с тех пор, как он сказал это. Я ввожу мое семейство в ужасные расходы. Неприятно в такую холодную погоду заставлять людей работать в доме. А самое скверное то, что я не получу подарков, которых жду уже несколько недель.
* * *
Из замечаний некоторых людей я вижу, что им было бы приятнее, если бы я сам взлетел на воздух вместо всего прочего. Сестры очень заботятся о том, чтобы дом был исправлен еще до Нового года. Я думаю, им незачем беспокоиться, потому, что я еще до взрыва сказал молодым людям на почте, чтобы они лучше не приходили к нам — слишком много хлопот. Если смогу, я охотно избавлю моих сестер от беспокойства.
Шишка на моей голове понемногу проходит. Доктор Мур говорит, что завтра я уже смогу выйти. Теперь прекрасная погода, чтобы ездить на санках, снегу на фут глубины, все мальчики и девочки развлекаются и колокольчики звенят.
* * *
Дорогой дневник, прощай, я должен ехать. Мой чемодан уложен, Бетти и мама плакали так, что глаза у них покраснели. Я должен ехать в школу, быть может, за сто миль отсюда! В письме сказано:
«Здоровый приют в деревне для мальчиков. Умеренные условия, хорошая пища, добросовестное преподавание».
Я жалею тех, к кому еду, потому что я такое чудовище, что мои сестры взбешены. Отец говорит, что я вредный человек, такой вредный, какого еще не бывало, но Бетти говорит, что это просто стыд и срам посылать одинокого мальчика в пансион.
Вот из-за чего весь сыр-бор загорелся.
Наступил Новый год. Но гости не приходили, девочки были уже вне себя от ожиданья. Много молодых людей проходило мимо, некоторые подходили к нашим воротам, но не входили, потому что к ручке звонка я привесил корзину для визитных карточек, чтобы избавить сестер от хлопот.
Вечером Бесс схватила меня за плечо и сказала:
— Жоржи Гаккетт, ты опять что-нибудь напроказил? Посмотри мне прямо в глаза и скажи. Что ты сделал?
Я посмотрел ей прямо в глаза.
— Я ничего не сделал, только избавил вас от беспокойства принимать гостей.
— Что ты наделал? — повторила она и стала меня трясти — все сильнее и сильнее.
— Я только написал несколько слов и отнес в редакцию газеты, как это делают другие люди, когда хотят объявить о чем нибудь.
Бесс схватила вчерашнюю газету, быстро пробежала ее глазами и дошла, наконец, до отдела объявлений, где было напечатано:
«Всем, кого это касается. Девицы Гаккет в день Нового года не будут дома, потому что здоровье их очень слабо, у них постоянно болит бок, когда они надевают новые платья; устраивать тонкие завтраки очень неудобно, все очень дорого, расходы не окупаются, потому что молодые люди вообще очень мелко плавают. Сюзи Гаккетт, Бесс Гаккетт.»
Сюзи смотрела Бесс через плечо: обе были красны, как огонь, потом побледнели, как мел, и сели разом, как по команде. Было так тихо, как ночью.
На улице радостно звенели колокольчики, и молодые люди весело проходили мимо нашего дома.
— Жоржи, с этой минуты я отрекаюсь от тебя! — проговорила, наконец, Сюзи. — Это уж слишком, это уж слишком! Я никогда не осмелюсь поднять голову! Это — последняя капля!
Насколько я мог судить, нигде ничего не капало. Почему они не понимают, что я просто хотел избавить моих сестер от скучных визитов? Девочки очень неблагодарны, они не заслуживают, чтобы их маленький братец их любил и свои собственные двадцать восемь центов истратил на объявление в газете. Я думал, что если молодые люди не придут, то я получу кучу пирожных, конфет и все, что они съели бы, если бы пришли, достанется мне. Вместо того меня прогнали и велели оставаться наверху.
Новый год был самым длинным днем в моей жизни; если бы не вошла в мою комнату кошка, я бы, кажется, с ума сошел. Кошки не твердят мальчикам постоянно, что они нестерпимы, и я подозреваю, что мисс Бесс будет очень удивлена, когда раскроет шляпную картонку, чтобы надеть свою новую шляпу, а оттуда вдруг выскочит кошка — я вчера посадил ее туда. Итак, еще раз прости. Я постараюсь хорошо вести себя в школе. Я обещал маме не делать ей сраму, если смогу. Я сунул в карман свою белку — никто не знает, что я беру ее с собой. Хотел бы я знать, будут ли мальчики смеяться, если я посажу ее на стол в первый же раз, как приду завтракать.
* * *
Ах, каким одиноким я себя чувствую! Старик пассажир рядом со мной спит крепко. Интересно бы знать, вскочит ли он, если я уколю его иголкой, и упадут ли у него очки?