Деррик навещает меня в больнице. Он не говорит прямо, что дело Ривы закрыто, но смерть Трейнора помогла департаменту ликвидировать немало хвостов.

— Но Трейнор не был телепатом, — говорю я. Моя левая рука в гипсе от кисти до локтя.

— Мы полагаем, что недостающее звено — это Фредди Барнс. Он убил ту девушку, которую ты… э-э… видела.

— А как же двое других? Женевьева Уилкерсон? Мэри Фолкоп?

— Скорее всего они не связаны друг с другом. Ты сама говорила, что между жертвами нет ничего общего.

— Кроме мистера Икса. И тех посганий, которые он оставлял мне.

Деррик пожимает плечами. Когда полиция производит это движение, это значит, что она удовлетворена, не в пример мне.

— «Уотерс Индастриз» уже оплатила будущий арест Фредди Барнса.

— Будущий?

— Брось, Джен, ты же знаешь, как это делается. Деньги переходят с одного депозита на другой. Такая псевдолегальная фигня. — Почему ему так неймется закрыть это дело?

— Да уж. — Арнольд Уотерс прислал мне красивую открытку с надписью «Поправляйтесь». Недостает только шести миллионов, чтобы этот жест тронул мое сердце.

Тем более когда я выполнила свою часть сделки.

— Ну так как, подумала ты над моим предложением? — Деррик смотрит в окно на седую дымку.

— Насчет того, чтобы пожить у тебя немного? — У меня не поворачивается язык сказать «до конца».

— У меня четыре недели отпуска, — оправдывается он. Он говорил с Николсоном. Большое Ничто приближается.

— И ты хочешь потратить их на уход за мной? Он протестующе вскидывает руки.

— Все по-честному. Отдельные комнаты и прочее.

— Я подумаю.

Должна сознаться, что, вопреки моим предубеждениям против мужчин и нормальных, Деррик парень неплохой. Он будет ходить вокруг меня на цыпочках. Видит Бог, он долго этого добивался — а мне в моем положении выбирать не приходится.

Есть только одна проблема. Любопытство, питаемое тем прощальным поцелуем.

Не могу взять в толк, почему Ричард мне не звонит.

День выписки. Три недели мерзостной больничной еды, вредных сестричек и приставучих докторов меня лично излечили бы даже от смерти. Выпустите меня отсюда!

Деррик приходит с букетом цветов, чтобы отвезти меня домой. Диди приходит со списком того, что я должна выполнять для разработки запястья, и со срочными посланиями от заброшенных мною клиентов. Ах, Дидс. Что бы я делала без твоей уверенности, что мне еще долго жить?

— Возможно, вы были бы беднее, но счастливее, босс.

Вместе с Дерриком и Диди я спускаюсь вниз. Диди распорядилась, чтобы мой счет переслали в «Уотерс Индастриз» (это, конечно, не шесть миллионов, но четыреста страниц машинописного текста тоже не кот начхал). Я отказываюсь от кресла на колесах — в основном потому, чтобы Деррик и Диди не подрались из-за того, кто его повезет.

— Мисс Шестал?

Я оглядываюсь. Незнакомый мужчина в костюме.

— Будьте так любезны, пройдите со мной.

Вся кровь у меня холодеет. Может, он из прокуратуры и мне хотят задать еще пару вопросов? Может, Ричард раскололся?

Он ведет меня через комнату ожидания к выходу, Диди и Деррик следуют за нами. Комната набита битком — не людьми, но цветами. Буквально набита. Пахнет, как в ботаническом саду. Красота — и я сразу чую, что дело нечисто.

— Я не совсем пони…

— Знак внимания от мистера Уотерса. В эту дверь, будьте любезны. — Ну да, конечно. Это запах нечистых денег.

Дверь ведет в иной мир — на улицу, залитую дымным солнцем. Два моих конвоира следуют за мной по пятам.

Ричард Уотерс стоит у распахнутой дверцы лимузина с единственной кроваво-красной розой в руке. Он нежно берет меня за руку, целует в щеку — его сознание точно гранитный утес благодаря тридцати кубикам ситогена.

— Уговор остается в силе, — тихо говорит он. — Я был в Египте.

— А мне нужны мои деньги, — улыбаюсь я. Его, как видно, не удивит и то, что в уговор не входило. В лимузине так прохладно, что не помешал бы свитер. Диди и детектив Трент остаются позади с открытыми ртами.

Речь не о сексе, Дженни. Речь о власти. О том, что составляет обратную сторону этого вонючего мира. О том, что только деньги могут дать. Позволь мне показать тебе все это.

Последующие три недели проходят в каком-то вихре. Я приобретаю близкое знакомство со Способами Передвижения Богатых и Знаменитых. Я узнаю самолеты фирмы, на которых мы летаем, по деталям обстановки и по акценту экипажа. Моя любимая стюардесса — Вера, она служит на большом «Гольфстриме», выполняющем трансатлантические рейсы.

Ричард неизменно добр и заботлив. Его прикосновения, хотя и говорят о многом, не выходят за дружеские рамки — впрочем, та рука на моем плече на берегу Ипанемы… Под деловыми костюмами у него твердые мускулы, и он классно смотрится в узких плавочках. Странно все устроено. Захоти он меня — я пустилась бы наутек.

Я удрала бы далеко. Но он вызывает у меня такое чувство… может быть, он в чем-то одинок? Или почти во всем? Я могу понять это ощущение изоляции — реальный мир, взять хотя бы Рио, выглядит угнетающе за кольцом личной охраны. Золотые часы на руке у Ричарда могли бы обеспечить месячным пропитанием пятьдесят жителей этого города — бедность здесь так и бьется о фаланги охранников. Но Ричард, похоже, не просто одинок — он один в этом мире.

В Москве холодно и чисто. Мы сделали здесь короткую остановку, чтобы Ричард мог поболтать с президентом республики. Он говорит что-то о возобновлении союза Украины с Россией и о снижении цен на продовольствие — и все присутствующие, включая меня, смеются. В Париже я уже побывала, но Ричард исправно осматривает со мной все достопримечательности.

Ах да. Деньги. Ту карточку переправили в мой офис из аэропорта в день нашего отъезда. При первой же посадке Диди сообщила мне, что там значится только сумма с кредитньш кодом впереди, со смеющейся рожицей в каждом из нулей. Ричард стал мне как-то понятнее теперь, когда к моему одиночеству и страху прибавился достаток. В каком-то смысле Ричард прав: секс в мире мало что значит. Мир страдает от недостатка любви, он страдает под властью никого не любящих мужчин и женщин, летающих вокруг света на личных самолетах.

Жаль, что деньги не могут купить мне побольше времени. Ричард приспособился не обращать внимания на провалы в моем внимании, на то, что я порой спотыкаюсь, проходя паспортный контроль. Что ж, хотя бы судорог пока нет. Если верить Николсону, это последний рубеж обороны моего мозга перед началом конца. У овец злокачественная чесотка вызывает дегенерацию мозговых тканей. Долго ли мне еще жить? Долго. Скоро ли я начну умирать? Скоро.

Ричард не перестает быть бизнесменом, который занимается международными делами своей фирмы, и мы скачем с банкета на банкет. Он мастер вести переговоры и воспринимает тончайшие нюансы настроения своих собеседников столь же легко, как я могла бы воспринимать их мысли. Я прошла ускоренный курс по предмету «Уотерс Индастриз». Ночами я лежу в своей роскошной постели и думаю о Ричарде в его апартаментах в том же коридоре или на другом этаже. Вся эта роскошь делает нас еще более одинокими.

В такие ночи страхи, которые я испытываю на предмет своей болезни, усиливаются, как жара в летний день — она легче воздуха, но давит куда сильнее. Мысли об одинокой смерти, о тщете всего этого, обо всем, чего я была лишена, переполняют меня, словно я воздушный шарик, готовый лопнуть. Есть что-то невероятно фаталистическое в попытках убежать от себя самих или от других. Есть что-то невероятно ущербное в мечтах о побеге на реактивном самолете или об уходе в наркотик, в собственную неполноценность. В наивности своей мы не ведаем, что от себя не убежишь. В гордыне своей мы отрицаем, что всякая радость недолговечна.

<и никакое самоусовершенствование не поможет продлить кайф>

Когда я дотрагиваюсь до его чертова плеча под чертовым превосходно сшитым костюмом на каком-нибудь гала-приеме по случаю суперсделки, я надеюсь передать Ричарду, как мне его жаль. Взамен я ожидаю такой же жалости от него; я верю, что он так же способенжалеть, как я способначитать чужие мысли.

Все хорошее когда-нибудь кончается. Мы совершаем круг над Лос-Анджелесским аэропортом, ожидая посадки — большой «Гольфстрим» слишком тяжел для частной дорожки, которую Ричард использует для самолетов поменьше. Объявлено загрязнение пятой степени, вызванное колебаниями температуры и обширным неконтролируемым пожаром в Южном Централе.

Делая круг, мы видим черные столбы дыма над очагами возгорания и войска национальной гвардии, выстроенные по периметру мертвой зоны. В новостях говорят, что им приказано стрелять на поражение по всем, кто попытается вырваться оттуда, и я с чувством вины думаю о Заке Миллхаузе и Эдди Рейнольдсе, попавших в этот огненный ад. Нельзя представить себе более угнетающий конец для столь великолепного побега — и снова и снова, каждый раз, когда самолет ложится на крыло, я вижу под собой все ту же истерзанную пылающую землю.

Ричард садится рядом со мной у прохода, обнимает меня за плечи, и я не протестую. Он делает Вере знак подать шампанское, словно сцену внизу и конец нашего путешествия стоит отпраздновать. Вера приносит два бокала и плоский черный бархатный футляр.

— О чем думаешь? — спрашивает Ричард с улыбкой, затаившейся в уголках губ.

— Париж мне нравится больше. — Я киваю в сторону окна.

Он обнимает меня чуть крепче, и мне это приятно, даже если это, возможно, наш последний побег.

— А мне нравишься ты, — говорит он тихо, глядя мне в глаза.

— Ты хочешь сделать мне какое-то предложение?

— Я думаю, тебе следует знать, что тебя ждет.

— Я это неплохо себе представляю.

— Ты уверена? — Он отстраняется, открывает бархатный футляр. Нейронный интерфейс…

От одного его вида я опрокидываюсь в пропасть страха и воспоминаний. Отворачиваюсь к окну. Южный Централ как-то даже предпочтительнее того, что просит у меня Ричард Уотерс.

— Все имеет свою цену, Дженни. — Его губы касаются моей щеки, и я отшатываюсь. — Даже близость.

Подходит Вера.

— Мы только что получили разрешение. Через пятнадцать минут мы должны сесть.

После «Рая» приходит ад. После моей недолгой деятельности в секс-индустрии нормальных, после того, как мистер Икс вскрыл мое сознание…

…черный плоский прибор с парой шкал и простыми переключателями, наушники…

…Эдуардо и Матильда, старая кляча и ее мальчишечка, желавшие использовать мое тело как передатчик для своей похоти… я плачу тебе, сука, раздвинь ноги…предельная профанация таланта, полный отказ от себя. Ад — это мужчины, играющие со мной в русскую рулетку. «Рай» — постоянный кошмар Матильд и Эдуардо, молодых жеребчиков, у которых ни за какие деньги не встанет на старое морщинистое тело, мужчин, которые хотят знать, что чувствует женщина, когда ласкает себя, унижение, рабство. С «лошадкой» вы можете пережить что угодно за пределами тела, если способны ей заплатить. Я делала это в молодости, и это состарило меня, я делала это, чтобы забыть стыд от того, во что я превратилась. Я делала это до тех пор, пока больше не смогла выдержать, до той ночи в «Раю», когда стала настоящим телепатом, которому нет нужды обслуживать дешевые чужие удовольствия. Не ирония ли это, что я в конце концов все-таки спустила курок в четвертый раз, сама того не ведая.

Прибор Ричарда возвращает мне прошлое во всей его гнусности — это все равно, что трогать старый шрам и вспоминать то, что нанесло тебе увечье. Да, Ричард, даже близость имеет цену, предельную цену, которую я по глупости заплатила давным-давно — по мне, это еще хуже секса, еще мерзостнее, это лежит в самой глубине «дара», которым наделил меня мистер Икс…

Мягкий толчок самолета, посаженного Фернандо, спасает меня от бездны в собственном мозгу. И от того плохого, что там таится…

На время.

Полет был долгим. Вера вручает нам респираторы, необходимые в отравленном лос-анджелесском воздухе. Ричард держится на расстоянии.

Даже близость имеет свою цену. Это больше, чем поцелуй. Больше, чем ключ ко всему этому. Для этого нужно, чтобы прошлое и будущее сошлись, как пласты земной коры, произведя сейсмический толчок. Как он может просить меня об этом?

Позже, на заднем сиденье лимузина, Ричард прикасается ко мне — прибор, разумеется, тактично убран в чемодан. Тепло этого прикосновения, нежные мысли, порой пробивающиеся сквозь мой химический заслон, мысли, медленно убивающие меня.

— Заедем на минутку ко мне в офис, а потом отвезем тебя куда захочешь, хорошо? — Я киваю, глядя в окно, и Ричард улыбается. Я не сказала, куда хочу ехать, а он слишком джентльмен, чтобы спрашивать.

Лимузин въезжает на стоянку. Уже поздно, и там почти пусто, почти все окна в большой черной глыбе из стали и стекла темны. Ричард быстро проходит в здание. Я выхожу из машины, чтобы подумать, предоставляя молчаливому, вышколенному шоферу думать о своем.

По чистому совпадению я смотрю в сторону здания, когда в его верхнем юго-западном углу вспыхивает свет. Ричард смотрит вниз и машет мне рукой. Я тоже машу, слабо, изобразив на лице улыбку, которую он все равно не увидит с такой высоты.

Когда он отходит от окна, гремит взрыв, и Ричард Уотерс исчезает в смертоносном столбе стекла и металла. Пылающие угли опускаются к моим ногам. Выбиты три ряда матовых стекол. Я падаю на колени под напором невыносимого рева и жара.

Шофер, выскочив из машины, по своему ручному радио отчаянно призывает на помощь, как будто какая ни на есть «скорая» способна сотворить чудо для Ричарда Уотерса.

От него явно ничего не осталось.

<горит твой любовник, плавится, шипит его жирок на огне…>

Что, если за одиночество ты принимала пустоту?

<твой любовник теперь — горелое мясо, расправленные кости, черный уголь…>

да, и телепатия просто заполняет эту дыру…

<вот жалость-то, джен>

ты только слушаешь, боясь действия, боясь опыта, боясь плохого…