— Дженни, мне очень жаль, но это наш долг. — Мы с Дерриком находимся в окружном морге Лос-Анджелеса. Деррик кивает безразличному служителю — тот выдвигает металлический ящик и раскрывает то, что лежит внутри.

— Слишком большое разрушение для анализа ДНК, Джен. Мы должны это сделать.

В ящике — черная рассыпающаяся часть человеческого тела, по размеру рука, хотя то, что на конце, уже нельзя назвать пальцами.

Я киваю служителю. Единственно достаточно крупная часть Ричарда Уотерса была опознана по золотым часам-телефону, вплавившимся в обгорелую руку.

Диди молчит. Руки у меня дрожат все сильнее, боль молотком бьет в виски. Вместе с Ричардом потерян мой шанс излечиться, потерян ключ к тайне «Целлюдина». Потерян… потерян.

Деррик Трент звонит мне по аудиосвязи. В трубке слышно, как работает двигатель полицейского вертолета. Очередное спешное дело.

— Мы нашли его, Джен.

— Кого?

— Фредди Барнса. Он в Южном Централе.

— И ты направляешься туда.

— Да. Но мы еще не добрались до зоны. Хочешь с нами?

Мое тело говорит «нет», но сердце говорит «да». Больше из любопытства, чем из мести. Кто подложил Ричарду бомбу? Уж не Фредди ли?

— Да, Деррик, хочу.

— Ладно. — Он кричит что-то пилоту. — Будем через десять минут, Джен. Выходи на крышу.

— Есть.

А если это не Фредди, я, может быть, помогу ему выжить, чтобы сказать об этом самому.

Вертолет садится в самом центре пожара, и пропеллер закручивает дым воронкой. Половина квартала полыхает без какого бы то ни было вмешательства властей. Так всегда бывает — и всегда будет.

— Сколько у нас времени? — кричит Деррик пилоту, когда тот открывает дверцу. Грохот пропеллера перекрывает все. Пилот, глядя на пламя, на ветер и дым, качает головой.

— Минут десять—пятнадцать. Диспетчер говорит, что тут небезопасно. В нескольких кварталах отсюда идет перестрелка, и она перемещается в нашу сторону.

— Жди нас тут, понял? — Деррик тычет в пилота пальцем.

— Если ветер переменится, нас всех изжарит. Я не гарантирую, детектив!

— Ты будешь ждать! — Деррик выскакивает наружу с пистолетом наготове, я следом.

Две полицейские птички уже сидят посреди улицы. Как только мы выходим, дом слева от нас обрушивается с громким «умпф», выдыхая жар и пламя. Настоящее пекло.

Деррик, пригибаясь под крутящимися лопастями, подбегает к команде особого назначения из пяти человек. Они одеты в черное — паршиво им, наверное, на такой-то жаре. Я жду его инструкций.

— Чем богаты? — кричит Деррик человеку по фамилии Домингес — видимо, командиру.

— Трое парней, — кричит в ответ Домингес, — стреляют низкоскоростными дротиками. Транквилизаторы и этот самый ситоген. Это снайперы. У нас с Ричардсоном обычные пули — на крайний случай.

— Где он? — спрашиваю я. Деррик показывает на ветхое здание. Огонь вот-вот перекинется и туда, на правую сторону улицы.

— Спорим, что сукин сын засел на крыше, — говорит Деррик.

Нужно несколько минут, чтобы обыскать дом, — но их у нас нет.

В здании три этажа. Неплохо было бы иметь побольше людей, но придется довольствоваться этими. Деррик вышибает ногой то, что осталось от входной двери, отступает назад на случай стрельбы, считает до трех.

Мы входим, пригнувшись по-боевому. Это усилие дается мне с трудом. Пистолет я оставляю в кобуре, зная, что не смогу держать его и двигаться одновременно. Домингес и другой спецназовец спускаются по шаткой лестнице в подвал, крича: «Полиция, выходите с поднятыми руками!»

Деррик впереди меня осматривает комнату за комнатой с пистолетом наготове. В жилом помещении никого, в крохотной ванной тоже. В кухоньке шмыгают крысы — как люди могут здесь жить?

Спецназовец вышибает заднюю дверь, осматривает веранду. Никого.

— Говорю вам, эта сволочь на крыше, — заявляет Деррик. Его рация пищит — в зоне нет электронной связи.

— В подвале чисто.

— Хорошо. Сколько времени осталось?

— Мы пробыли здесь три минуты.

— Ладно. Мы поднимаемся на второй этаж. Оставь одного у входа на случай, если мы упустим клиента и он попытается сбежать.

— Есть.

Деррик перескакивает через две ступеньки. Останавливается, поднимает руку. Наверху три спальни. В одной что-то слышно — в голове у меня стон.

Деррик пинает первую дверь. Никого.

Вторая дверь. Домингес поднимается снизу, я слышу его мысли. Здесь тоже пусто.

Третья дверь. Деррик пинает ее, вскидывает пистолет, думая:

<ну, фредди, попался>,

но не стреляет. На кровати лежит связанная женщина, голая. Черная, довольно привлекательная, на вид лет двадцати с небольшим. Живая.

<черт>

— Эй, сведи ее вниз, убери ее отсюда, — говорит Деррик человеку Домингеса, как будто тот мальчик на побегушках.

В комнате смердит. Похоже, Фредди и верно побывал здесь. Я смотрю на женщину и краем глаза замечаю язык пламени из окна. Соседнее здание… Взрыв, огонь и осколки. Стекла вылетают, и меня швыряет на Деррика.

— Трент, пора делать ноги! Сейчас весь квартал займется! — кричит по радио пилот вертолета.

— Нет, черт подери! Оставайся на месте, слышишь? Будь на месте или я надеру тебе задницу!

Язык пламени лижет фасад нашего дома. Деррик помогает мне встать.

— Ну что, не передумала еще? — Я мотаю головой. — Ладно, пошли. — Через выбитое окно он вылезает на пожарную лестницу. Проржавевший металл стонет под его тяжестью. Пожар в соседнем доме разгорается. — Сюда! — кричит он, и взгляд у него такой, что вовек не забудешь. Клуб дыма проникает в окно, на миг закрывая Деррика. Мы с Домингесом вылезаем наружу, стараясь не дышать в окутавшей нас дымовой завесе.

— Ребята, времени в обрез! — орет Деррик, взбираясь на крышу.

Битум на кровле дымится от жара. Куски дерева от недавнего взрыва горят там и сям. Дым такой, что улицы не видно. Я не вижу вообще ничего, кроме Деррика.

Он, присев, кричит что-то в рацию. Домингес, обойдя его слева, прочесывает крышу дюйм за дюймом. Другой спецназовец движется вправо.

— Тебе придется снять нас с крыши! — долетает с ветром обрывок переговоров Деррика.

— Повтори, тебя не слышно! — отвечает радио.

Слышится треск, и дом перекашивается. Пламя взвивается в воздух позади нас — там, где пожарная лестница.

Стреляют — три выстрела справа и сзади.

— Вон он! Вон он! — показывает спецназовец. Я не вижу ничего, кроме дыма.

Ага, есть. В десяти ярдах от меня. Фредди Барнс, с торчащим из ноги дротиком, ругается почем зря. У него пистолет.

Мой мозг посылает команду руке, которая реагирует недостаточно быстро. Домингес ушел слишком далеко влево, его не видно за дымом — он вне игры.

Пистолет щелкает дважды. Спецназовец падает. Две пули попадают ему в грудь, крупного калибра, судя по его гримасе. Он отделается двумя здоровенными синяками на ребрах благодаря бронежилету.

Фредди обращает свой пистолет ко мне.

— Полиция! Бросай оружие! — орет Деррик, и кусок кровли проваливается внутрь.

<я никого не убивал>,

думает Фредди и смотрит на меня так, как будто я уж непременно пойму.

— Не двигайся, засранец! — орет Деррик. Еще часть крыши рушится. Мне кажется, что моя кожа вот-вот воспламенится.

— Не стреляй! — вопит Фредди, когда Деррик наставляет на него пистолет. Где-то в здании раздается взрыв, и состояние крыши становится критическим.

— Дженни! Скажи ему, чтобы не стрелял! — кричит Фредди, застилаемый дымом.

Деррик держит пистолет двумя руками, вытирая слезящиеся глаза о рукав. Фредди показывается снова — с поднятыми руками и весь в слезах.

— Помогите мне слезть, — ноет он и хочет положить пистолет на крышу.

— Я сказал — замри, засранец! — Пистолет Деррика рявкает дважды, и сраженный Фредди падает.

Я бегу, чтобы связаться с ним — я должна вылечиться, должна, — но Деррик удерживает меня, и жизнь Фредди уходит в размягченный битум. Приближение вертолета создает вихри в дымовой завесе, ветер несет гарь мне в лицо, крыша еле держится. Появляется Домингес — он тащит раненого к вертолету.

— Сейчас все рухнет к чертям — эвакуируемся! — квакает радио. Я смотрю Деррику в глаза.

<я люблю тебя, дженни. всегда любил>,

но при чем тут любовь? Мне нужно замкнуть круг, найти убийцу, раскрыть тайну, понять, что Связывает «Целлюдин» со всем этим, — но похоже, мне это не суждено.

Вертолет снимает нас с крыши, и последнее, что я вижу, — распростертое тело Фредди Барнса, чья кровь пузырится в море черного битума.

Диди предложила приютить меня на бобовой ферме, но я отказалась. Вернувшись в контору, я прошу ее уйти домой. Черный бархатный футляр, единственный сувенир, оставшийся мне от всего этого приключения, лежит передо мной на стуле. Департамент постановил закрыть дело. Труп Фредди решил все окончательно. Но вопросы не дают мне покоя.

«Целлюдин». Ричард. Рива. Что связывает команду, посланную прикончить меня в гетто, и Фредди Барнса? Почему Эразм Трейнор был готов убить меня? Скорее всего из-за денег — но у Фредди их не было.

И почему, скажите на милость, Деррику Тренту так не терпелось закрыть это дело? Почему у него оказался с собой ситоген в ночь, когда убили жену ван Меера? На что ему ситоген?

Теперь Ричард. Официальное расследование ни к чему не привело, хотя полиция, вероятно, и бомбу пришьет бедному Фредди Барнсу. Я закрываю глаза и вижу снова:

Он машет мне, а потом гремит взрыв. Куски стекла, мебели, аппаратуры, смешавшись с его телом, падают ко мне вниз — то, что происходит в эту долю секунды, страшнее смерти Ады Квинн, которую я наблюдала издалека.

Явная невиновность Ричарда поражает еще больше, чем его гибель. Нейроинтерфейс открыл бы мне доступ ко всем его мыслям, хотела я того или нет. Возможно, его предложение имело целью объявить о своей невиновности — отчасти мне хочется, чтобы так и было. Потому я и не отказалась сразу, надеясь, что настоящая близость сведет мои инстинкты к нулю.

Но случай был упущен безвозвратно. Те долгие промежутки молчания между нами, спокойнее и утешительнее которых я не знала ничего…

<без пяти минут любовник сгорел в огне, пустота, не просто одиночеством>

Все пропало. И если «Целлюдин» и правда сотворил чудо, мне до него уже не добраться.

Загорается огонек телефона, и я отвечаю, не задумываясь. Индикатор указывает, что видеосвязи не будет. Я думаю, что это Диди.

Но увы, в моем рассказе еще осталось место для пары сюрпризов. Голос, искаженный электроникой, произносит:

— Хочешь жить вечно?

Последний вопрос. Окончательный ответ. Адрес недалеко от бобовой фермы Диди — снова не в лучшем районе подвластного закону Лос-Анджелеса.

С меня довольно. Я беру оружие, выключаю свет и выхожу.

Филип ван Меер встречает меня у входа в сборное строение из гофрированной стали. На нем комбинезон в темных пятнах. Без единого слова он приглашает меня войти.

Внутри пусто — относительно по крайней мере. Никаких суперскоростных автомобилей смерти из эпохи двигателей внутреннего сгорания. Какие-то станки, вилочные подъемники, все в этом роде. Ничего страшного, если не считать бессвязного потока, льющегося из головы Филипа ван Меера.

— Нужно спуститься вниз, мисс Шестал.

Он зажигает электрический фонарь, и в луче пляшут пылинки. Участок пола, на котором мы стоим, начинает опускаться.

— Боюсь, что больше не смогу сохранить свою тайну. Слишком много всего произошло. — Я улавливаю его мысли — он думает о Риве Барнс. — Я сказал вам, что «Целлюдин» занимается генной терапией и разрабатывает микрокапсулы для оздоровления организма и продления человеческой жизни. Это была ложь — по крайней мере в то время.

— Вы были любовником Ривы? — Вопрос предназначен для того, чтобы сбить с рельсов его мысль. Он кивает.

— Видите ли, то, что искусственно помещается в человеческий организм, не может приносить пользу долго. Организм — слишком сложная структура для столь нехитрого вмешательства.

— Почему вы говорите мне об этом теперь?

— Между нами больше не должно быть секретов. Вас использовали так же, как и меня.

Наша платформа резко останавливается, и стены шахты расходятся.

— Поэтому мы, получив соответствующую финансовую поддержку, приступили к работе над более масштабным проектом. Мы решили, что для достижения нужных результатов необходим биологический агент.

— И это — ваша тайная лаборатория?

— Нет. Не совсем, — качает головой он. Зажигается свет. — Мы называем это анатомическим театром.

Похоже на «бобовую ферму» — сотни серебристых капсул тянутся рядами, насколько видит глаз.

— Анатомический театр? Значит, все это… трупы?

— Часть нынешнего урожая. Позвольте мне объяснить. Я сказал, что мы пришли к мысли о биологическом агенте, но вы не дали мне объяснить, для чего он нужен. — Я киваю, не сводя с него глаз. Он говорит, понизив голос, почти благоговейно: — Продление жизни. Ключ к нему следует искать в биосинтезе, в возникновении жизни на планете. Что-то должно было держать протоорганизмы вместе достаточно долго, чтобы развилась сложная метаболическая машинерия жизни. Мы начали с наблюдения за простейшими формами жизни, возникшими около трех с половиной биллионов лет назад, а от них двинулись еще дальше в прошлое.

Мы идем по проходам между серебристыми капсулами. Сквозь прозрачные крышки видно, что в них во всех лежат трупы. Трупы темнокожих людей.

— Обмен веществ и сама жизнь требуют изоляции от окружающей среды. Мембраны, созданной из липидов и белков. Первые мембраны умудрились сформироваться при первых же благоприятных температурных условиях, когда планета остыла. Должно быть, они были способны сохранять жизнь еще до начала жизни, пропуская лишь те химические вещества, который первые протоклетки находили полезными для своих внутренних процессов.

Капсулы едут по конвейеру. Вот одна из них открывается, и тело подается на секционный стол, обслуживаемый исключительно роботами. Пила вгрызается в кость, и на теле делается надрез. Оно принадлежит чернокожему низкорослому мужчине лет тридцати пяти.

— Эволюция требовала преобразования этих первых мембран в нечто менее прочное. Это единственное несоответствие в поступательном биологическом процессе эволюции — ей требовались организмы с более кратким жизненным сроком, чтобы вносить генетические поправки в биллионы поколений. Информация о том, как создавались первые мембраны, используя то, что называется у нас универсальным белком, была утеряна.

Из тела выкачивают жидкости — кровь и продукты обмена поступают в пробирки и трубки для анализа. Пила визжит снова, и аккуратно отрезанная верхушка черепа удаляется.

— Как только нам удалось разгадать структуру этого белка, мы приступили к испытаниям. Результаты были поразительны. Прокариоты, простейшие из живых организмов, стали жить практически вечно, когда мы ввели в генную структуру их мембран синтезированное вещество. Тогда мы стали искать пути переноса этих генетических изменений на более высокие формы жизни.

— К чему вы, собственно, ведете?

— К вирусу. Не к тому, что вызывает болезнь, а к тому, что укрепляет здоровье. К тому, что производит легкие перемены в нашей белково-липидной клеточной анатомии. Это генетический алгоритм, прививающий навязанный нами белок различным клеткам тела так, что они становятся невосприимчивыми ко всему, что может причинить им вред, не теряя при этом способности выполнять бесконечно разнообразные жизненные функции. Гипермутирующий ретровирус, который соединяется с нашей клеточной ДНК и вызывает в ней перемены.

Вскрытие закончено. На стол подается следующее тело, чернокожий ребенок лет десяти.

— Вся проблема в том, что вирусы с нервной структурой убивают столь же Легко, как и лечат. Трудности заключались не в создании подобных агентов, а в их испытании.

Что там говорил ван Меер во время нашей первой встречи? «В последние двадцать лет нам стали встречаться вирусы без естественных предшественников».

— И это — результаты ваших опытов? — Они распространяли свои вирусы среди населения.

— Отчасти, — кивает он. — Завершающий этап, собственно говоря. Мы проводим испытания уже двадцать лет. Большинство наших первых разработок провалилось — вирусы оказались чрезвычайно болезнетворными.

Могу поспорить, что в Беверли-Хиллз ты своих козявок не насаждал.

— Однако вы продолжали испытания.

— Да. И строили такие вот центры, чтобы выяснить, отчего люди умирают.

— Сколько же их умерло?

— Первые результаты нас ужаснули, — качает головой ван Меер. — Вирусы, которые мы испытывали, обладали высокой инфекционностью. Наши опыты привели к тому, что новые болезни охватили весь мир. А вслед за ними и старые болезни атаковали подорванную иммунную систему человека. Но мы нуждались в информации. Мы верили, что в конце концов наш труд пойдет на благо человечеству.

— И Рива Барнс узнала, чем вы занимаетесь.

— Нет. Рива знала все с самого начала. Она была моей любовницей.

Очередная капсула движется к столу. Она открывается, на грудной клетке делается стандартный V-образный разрез…

И она участвовала во всем этом. Агрессия. Вирусные агенты. Долгожительство.

— Но ведь у кого-то должны были возникнуть подозрения.

— Так и было. Но те, у кого они возникали, становились жертвами одной из наших неудавшихся попыток. Боюсь, это делалось очень легко. Небольшая доза добавлялась, скажем, в вино, когда человек сидел в ресторане — главное туг было в упаковке. А иногда наши спонсоры нажимали на финансовые рычаги, или обещали поделиться конечным продуктом, или устраивали несчастные случаи.

— И люди, как правило, понимали, что лучше смотреть в другую сторону.

— Впрочем, очень немногие додумались, в чем дело. Опознавательный белковый слой организмов, пораженных вирусом, очень характерен. Если вы начинаете находить его в образцах тканей, полученных, скажем, из Дакара и Джерси-Сити, то вам понемногу становится ясно, что дважды два — четыре.

— Если Рива была в курсе, зачем тогда ее убили?

— А зачем убили мою жену? Чтобы поставить мне на вид. Чтобы держать меня в узде. Чтобы эти машины работали, пока мы не получим итоговый результат.

— Кто это сделал?

— Арнольд Уотерс, разумеется. Кипя от ярости, я достаю пистолет.

— А кто придумал ставить опыты на бедноте? Филип ван Меер останавливается.

— Мы ставили их не только на бедноте, хотя первоначальное намерение было именно таким. Это инфекционные агенты, мисс Шестал.

— Сколько людей умерло? Ван Меер молчит.

— СКОЛЬКО?

Ответ появляется у него в голове. Цифра достаточно велика, чтобы мой разум помутился. Чисто рефлекторно я дважды стреляю в него.

Я возвращаюсь в офис, и колеса начинают вращаться вовсю. Вызываю Диди обратно, выдаиваю из автомата двойную порцию капуччино — вопреки дрожи, головной боли и слабости в коленях.

В глубине души меня грызет то, что я не сообщила в полицию об убийстве ван Меера.

Женевьева Уилкерсон.

Мэри Фолкоп.

Рива Барнс. Идея поначалу формулируется медленно, подавляемая грудами прочих улик. Но чем больше я думаю об этом, тем яснее становиться решение. Все верно у меня на чертежной бумаге, где перехлестываются круги. Диди приходится проверить всего четыре простых факта, чтобы утвердить мои подозрения.

Ответ я получаю на рассвете. Я сузила поле вероятностей от бесконечного к конечному, к нескольким концентрическим кругам с кружком для одного в центре. Я нашла его.

Нашла мистера Икса.

На улицах Лос-Анджелеса настает жаркое, потное утро. Покидая офис, я беру с собой только кейс, содержимое которого поможет мне закрыть дело.

Пистолет я оставила у Диди.

Сажусь в такси, говорю адрес и велю ехать кружной дорогой, чтобы мистер Икс тоже успел добраться туда. Он будет ждать меня. Он непременно захочет приехать.

Такси высаживает меня у нужного дома. Я называю швейцару свое имя, он звонит, чтобы проверить, и впускает меня. Я знала, что он впустит. Дверцы лифта бесшумно открываются в длинный коридор, освещенный электричеством и солнечным светом, проникающим в единственное окно на дальнем торце. Я долго иду по мраморному полу, и каждый шаг, как пистолетный выстрел, и ужас нарастает, потому что за одной из этих дверей таится что-то — не только убийца, не только ответ.

В итоге вышло, что мистер Икс не серийный убийца — не серийный в обычном смысле. Жертвы связывала вместе самая банальная нить, но это стало очевидным, лишь когда «Целлюдин» оказался в центре круга.

Мэри Фолкоп. Женевьева Уилкерсон. Фолкоп — дочь мелкого промышленника, поставлявшего «Целлюдину» аминокислоты.

Уилкерсон встречалась с вице-президентом фирмы-субподрядчика, снабжавшей подрядчика микрососудистыми насосами для «Целлюдина».

Рива Барнс — любовница ван Меера.

Мистер Икс отчаянно нуждается в лекарстве. Достаточно отчаянно, чтобы убивать. Я понимаю его, потому что тоже отчаялась. Достаточно отчаялась, чтобы лгать.

Мои высокие каблуки стреляют на каждом шагу. Отчаяние в походке, страх в душе. Стоп. Дверь открыта. Я закрываю глаза и позволяю волне мыслей накатить на меня.

<дженни>

Насколько ты отчаялась, Дженни? Ты хочешь жить вечно?

<входи, дженни. входи>

Туда или обратно, Дженни? Туда или обратно? Ты уже не сможешь повернуть назад. Что бы ты сейчас ни узнала.

Еще шаг — через порог, на покрытый ковром пол.

Есть что-то невероятно фаталистическое во всяком побеге.

Я вхожу в квартиру, кладу свой кейс на софу. Он говорит из кухни:

— Как ты догадалась в конце концов, что это я? Хитрить мне не зачем.

— По двум первым жертвам. Я нашла связь между ними.

— Что еще?

— Ты не предохранялся во время секса с Ривой Барс перед тем, как убил ее. Значит, ты уже получил волшебную пульку ван Меера и мог не беспокоиться, об инфекции.

— Превосходно. Я понял так, что ван Меера больше нет с нами?

— Правильно понял.

Он выходит из кухни, улыбаясь.

— Это все?

— Не совсем. В ночь, когда была убита Жаклин ван Меер, один из твоих вертолетов доставил тебя по этому адресу. План полета сохранился в файлах. — Он идет ко мне, и я выпаливаю: — Потом никто не видел Арнольда Уотерса после взрыва.

— Уж этот Арнольд. Слишком въедливый для нормального.

— И ты знал, что мой пистолет разряжен, когда убил Трейнора.

Ему смешно — мне нет.

— Почему?

Он смотрит на меня и не отвечает. Но я должна знать.

— Почему я?

Ричард Уотерс качает головой, и его мысль отзывается во мне, как раскат грома:

<ты знаешь почему, дженни>

Последнее, что я вижу перед тем, как Ричард овладевает моим сознанием, — это его голограмма, машущая мне с верхнего этажа темного здания компании, за миг до того, как взрыв изувечит тело его отца до неузнаваемости.

Штормовая погода.

Сержант Боб Уайт смотрит мне в глаза на следующий день, и ветер старается сорвать одеяло с мертвого тела. «Ты ведь хорошая девочка, Дженни? — спрашивает он. — Ты ведь не имеешь к этому отношения, правда?», и когда я хочу посмотреть, он отворачивает мою голову, и мы плачем — черный полисмен с хорошо развитым воображением и белая девочка-подросток, которая не хочет помнить о плохом.

<скоро я ей устрою>

Мы с Кайлом на пляже после увеселительного центра, после странных голосов у меня в голове и зеркального зала. Мне не по себе — я слышу все, что он хочет сказать, еще до того, как он говорит это, слышу, что у него на уме.

Около набережной он опрокидывает меня на песок: «бей, детка, мне не больно», срывает с меня одежду, несмотря на мои протесты, зажимает мне рот, другой рукой стягивает с себя штаны вместе с плавками, черная ночь над головой, здесь нет виртуальной иллюзии ясной погоды, только вечный огонь над горящей скважиной, черное облако накрывает нас, и я не вижу его лица.

Но я чувствую его член, он хочет проникнуть в меня.

черт, как больно.

БОЛЬНО/ какой-то темный разряд вырывается из моей головы,

бьет ему в лицо.

Темный разряд, как гром, только без звука, сжатый донельзя.

Он бьет из моего сознания в его. Кайл мешком валится с меня, закатив глаза, больше никаких голосов, ублюдок, ничего… ничего…

И Боб Уайт назавтра:

«как ты убила его, девочка? спонтанная травма, никаких следов насилия, ничего…» — отчаянно шепчет он.

«не плачь, Дженни, не говори ничего, просто уйди, и все, ведь улик нет…»

и я вижу тело Кайла, нагое и босоногое, под покрывалом, океанский бриз колышет его волосы,

и я не могу этого вынести. Плохое загоняется вглубь и голоса в голове тоже.

<ты поступила плохо, дженни. ОЧЕНЬ ПЛОХО>

Так Ричард знал об этом? О Господи, нет. Он увидел все — и плохое, и голоса, и вину, несмотря на барьеры. Он узнал правду о темных разрядах, которые убивают, не оставляя следов…

— Ты знал… — Меня шатает.

— И все-таки полюбил тебя, Дженни. Не мог не полюбить. Я понял, что ты не такая, как все. Понял, что должен спасти твою жизнь — да и свою тоже. Но я не знал, примешь ты меня когда-нибудь или нет.

Он протягивает мне пузырек с таблетками — чудодейственный вирус ван Меера.

— Но это ты должна взять, принимаешь ты меня или нет.

Он прав. Должна.

А если прекрасный принц — убийца? Что тогда?

Я была одна всю свою жизнь. Он научился убивать по памяти, взятой из моего мозга.

Разве это не моя вина? Ада. Кайл. Одеяло колышется на песке. Рива Барнс, Мэри Фолкоп, Женевьева Уилкерсон, Жаклин ван Меер.

Лекарство.

…я смотрю ему в глаза и вижу любовь, достаточно чувственную и сильную, чтобы толкнуть его на убийство, его, робкого мальчика, зацикленного на красивой женщине, которую он и представить не мог своей, на красивой женщине, чьи загнанные вглубь воспоминания кое-чему его научили…

Мне плохо от этого. Но это правда. Преступления Ричарда — отражение моей судьбы.

Работая с телефонными звонками Женевьевы Уилкерсон и Мэри Фолкоп, Диди раз пятьдесят натыкалась на надпись «Доступ воспрещен», когда пыталась выявить их абонентов. Люди на том конце линии были как-то связаны с «Уотерс Индастриз».

Ричард использовал симпатичных женщин для промышленного шпионажа за своими партнерами. Риву он приберег для ван Меера, учитывая особую важность проекта и предрасположенность Ривы к телепатам, которой наделил ее брат. Тот факт, что мой пистолет был разряжен перед самым убийством Трейнора, давно уже не давал мне покоя, но мнимая смерть Ричарда успешно его подавила.

Я слышала шум вертолета над головой, когда ехала к Ричарду в ночь смерти жены ван Меера. Пилот потом исчез неизвестно куда, но не требовалось особых познаний в аэронавтике, чтобы вычислить его путь от дома ван Меера. А для других убийств у Ричарда был Эразм Трейнор, и он обеспечил себе хорошее прикрытие.

Арнольд Уотерс, отец, боящийся власти сына, хорошая ширма для ван Мееров этого мира, нужный, пока лекарство не будет получено.

Ричард держит в руке пузырек. Ключи к бессмертию, которые принимают, запивая водой. Вирус поможет мне, не дав приону уничтожить мой мозг, как уже помог Ричарду.

Помоги мне, Боже, — я нуждаюсь в этом лекарстве.

Чего ты боишься больше, Дженни? Этого безумца?

Я показываю ему содержимое моего кейса. — Возьми меня в партнеры. — Его? Или смерти?

Мой без пяти минут любовник с улыбкой поднимает палец — подожди, мол. Он делает что-то у пульта, привлекает меня к себе, снимает отпечатки пальцев и сетчатки глаза.

— Теперь у тебя есть доступ ко всему. — Он кивает на черный бархатный футляр. — Ну что, начнем?

Начнем, с дрожью в душе повторяю я про себя. Он продолжает:

— Десять лет назад я уже знал, что время истекает. Знал о болезни. Я обшарил весь мир в поисках такого, как ван Меер, — а он оказался прямо здесь.

— И ты скупил предприятия всех его партнеров. Используя в том числе Женевьеву Уилкерсон и Мэри Фолкоп для сбора данных. О деятельности этих фирм и об их слабых местах.

— Я был в отчаянии, Дженни. Какой был бы прок от всего этого, если бы я оказался несостоятельным? Если бы не смог спасти твою жизнь?

Я трясу головой. Такое подтверждение моих собственных выводов слишком фантастично, чтобы ему верить.

— Дженни. — Он берет мою руку, нежно пожимает ее. — Когда мы вместе отправились в путешествие, я понял, что поступил правильно. Понял, что ты — единственный человек, с кем я могу быть вместе. Ты тоже это почувствовала, Дженни. Я знаю. — Да, почувствовала. Все зло исходит от не знающих любви мужчин, летающих по свету на личных самолетах. Блестящих мужчин. Таких, как ван Меер.

Теперь мне осталось принять только одно решение. Я беру волшебный пузырек ван Меера, стакан воды и медленно подхожу к окну. Улицы выглядят впечатляюще под покровом смога, и струя жирного черного дыма напоминает о продолжающемся восстании в Южном Централе. Четыре нажатия на мой личный курок.

Откупориваю пузырек. Богатство и бессмертие ждут меня. Богатство «Рая», с его виртуальной солнечной погодой, высоко над мертвой зоной, где живут и умирают нормальные, жизнь и смерть, измеряемые в дюймах, в секундах, в цифрах банковских счетов, как будто деньги и власть способны исцелить пораженную злом душу.

Я высыпаю таблетки в рот и запиваю водой.

— Ты готова? — спрашивает Ричард, держа в руках черный футляр с интерфейсом. Глаза его блестят, голова работает на полную мощность. Любовь или смерть — ему, похоже, теперь уже все равно. От него нельзя избавиться, и нельзя его принять — такого, как теперь…

Интерфейс. Врата для моих демонов. Путь к моему сердцу.

Я киваю.

Целую его. Нить, соединяющая наши умы, нежность его прикосновения, которое тут же становится…

…вхождением. Бурный поток наполняет меня, согревает, его напористое сознание расталкивает содержимое моего в стороны, освобождая место. Его сущность сливается с моей, шелковистая струя изнутри, наконец-то обретенная цельность.

Его тело бессильно приникает ко мне, лишенное всего, кроме основных функций, поддерживающих жизнь. Его тяжесть придавливает меня, но я все-таки укладываю его на ковер —

как раз на то место, куда упала Рива…

— Готов, любовничек? — спрашиваю я вслух. Его ответ отдается жаром в моем лоне, еще более ласкающий оттого, что идет изнутри. Три раза курок щелкает вхолостую, палец напрягается для последнего нажатия…

Плавными, отработанными движениями я вынимаю гнусный черный прибор из футляра. Прикладываю нейропрерыватель к шее Ричарда и нажимаю на кнопку. Заряд в несколько мегавольт вторгается в его великолепный мозг, закорачивая нейроны и сплавляя все остальное в серую массу. Тело содрогается в конвульсиях, извергая поток нечистот.

Прерыватель включает заранее настроенный сигнал. Выломанная дверь падает, и наряд полиции со своими дурацкими пистолетами врывается в квартиру. Я тихо сижу около своего любовника с орудием преступления в руке.

Деррик стоит надо мной.

— Так это все-таки был он? — Вид у него грустный.

— Да. — Я нетвердо поднимаюсь на ноги.

— Как ты узнала?

Я протягиваю ему три личные карточки убитых.

— Да уж узнала.

Деррик смотрит на меня, собираясь с силами, чтобы снова выслушать отказ.

— Что ж, ладно. — Он смотрит себе под ноги, больной от любви. Я поднимаю пустой пузырек там, где его бросила, и иду с ним на кухню, к дробилке для мусора. Я думаю о Филипе ван Меере, окровавленном, накачанном транквилизаторами, когда я поместила его в одну из его капсул.

— Дженни! — Я представляю, как он выкатывает глаза, когда пила начинает визжать и орудия его преступления уничтожают всякие следы моего.

— Джен, — в отчаянии шепчет Трент. Я не желаю его слышать. Только Ричард, запертый во мне —

Почему?

и мой ответ:

<я сделала это ради тебя, ради нас обоих> А ванмееровский вирус уже действует, и я начинаю содрогаться от содеянного.

Энграммы Ричарда постепенно умрут, его мысли исчезнут из моего сознания, ярость выветрится, а его тело уже мертво. Я страшусь этих дней и часов, когда он будет со мной, карая меня из могилы.

— Дженни! — Деррик Трент протягивает мне пузырек ситогена, купленный после того, как он заглянул в файлы Николсона. Теперь в этом снадобье больше нет нужды.

— Ты уходишь. — Деррик растерянно смотрит в мои глаза, где бушует буря.

<да, деррик, мы уходим>

И Ричард замораживает всю кровь в моих жилах, когда я переступаю через его тело и выхожу в горячее дыхание города.