КОГДА-ТО ДАВНО

Ночь затаилась в квартире, словно темный зверь. Слышно только тиканье часов. Только скрипнули половицы, когда он выскользнул из комнаты — и снова все замерло в ночной тиши. Джекоб любил ночь. Он ощущал ее мрак всей кожей — как некое обещание. И как плащ, сотканный из опасности и страха.

За окном в ярком свете городских фонарей тускнели звезды, а здесь, в просторной квартире, казалось, не продохнуть — настолько напоен весь воздух маминым горем. Мама не проснулась, когда он прокрался в ее комнату и тихонько выдвинул ящик ночного столика. Ключ лежал рядом с таблетками, которые помогают ей заснуть. Гладкий металл тревожно холодил руку, когда он снова очутился в темноте коридора.

В комнате братишки все еще горел свет — Вилл боялся темноты. Прежде чем отпереть дверь отцовского кабинета, Джекоб убедился, что Вилл крепко спит. С тех пор как исчез отец, мать так ни разу и не зашла в его кабинет, зато Джекобу не впервой вот так, украдкой, сюда пробираться в поисках ответов на вопросы, на которые мама отвечать не желала.

Здесь все по-прежнему выглядело так, будто Джон Бесшабашный покинул комнату уже не больше года, а всего лишь час назад. На спинке рабочего кресла у письменного стола сиротливо висела вязаная кофта, в которой хозяин любил ходить дома, а использованный пакетик чая давно засох на тарелке возле календаря с прошлогодними месяцами и числами.

Вернись! Джекоб писал это слово на запотевших окнах, на запыленной столешнице и стеклах шкафа, на полках которого по-прежнему разложены старинные пистолеты отцовской коллекции. Но комната оставалась нежилой и безмолвной, а ему уже двенадцать, и он живет без отца. Иногда в приступе тихой ярости Джекоб пинал ногами ящики, в которых уже столько ночей безуспешно рылся, скидывал с полок книги и журналы, швырял на пол модели самолетов, парящие над письменным столом, и задним числом стыдился гордости, переполнявшей его, когда отец позволил ему покрасить одну из них красным лаком.

Вернись! Хотелось прокричать это слово на всю улицу, что семью этажами ниже проложила яркую просеку света между громадами домов, во все тысячи окон, что прорубили свои светящиеся квадраты в замшевой черноте ночи.

Листок бумаги, выпавший вдруг из книжки про авиамоторы, Джекоб поднял с пола лишь потому, что ему показалось, будто он исписан отцовским почерком. Однако он сразу понял, что ошибся. Какие-то диковинные значки, формулы, рисунок, нет, скорее даже чертеж с изображением павлина, солнца и двух лун. Чепуховина какая-то. За исключением одного-единственного предложения, которое обнаружилось на обороте.

ЗЕРКАЛО ОТКРОЕТСЯ ЛИШЬ ТОМУ, КТО СЕБЯ НЕ ВИДИТ.

Джекоб обернулся и встретился взглядом со своим отражением.

Зеркало. Он как сейчас помнит день, когда отец его повесил. Загадочным, мерцающим оком воцарилось оно между книжными стеллажами. Стеклянная бездна, в которой и сейчас зыбко, странно и неузнаваемо отражалось все, что Джон Бесшабашный оставил у себя в кабинете: его письменный стол, его старинные пистолеты, его книги — и его старший сын.

Зеркальное стекло было до того неровным, что он с трудом узнавал в нем себя, и мерцало темнее, чем стекла обычных зеркал, зато мелкие розы, вившиеся по кромке серебряной рамы, выглядели совсем живыми, и казалось, вот-вот начнут вянуть.

Джекоб закрыл глаза.

Попробовал повернуться к зеркалу спиной.

Потом провел рукой по тыльной стороне рамы — нет ли там замка или защелки.

Ничего.

Снова и снова он упирался глазами только в свое отражение.

И лишь некоторое время спустя его вдруг осенило.

ЗЕРКАЛО ОТКРОЕТСЯ ЛИШЬ ТОМУ, КТО СЕБЯ НЕ ВИДИТ.

Его детских ладоней едва хватило, чтобы прикрыть смутное, зыбкое отражение собственного лица, но зеркало, словно только того и ждало, вдруг само прильнуло к его пальцам, и в ту же секунду все видимое пространство в зеркальных глубинах изменилось — там была уже не отцовская комната.

Он обернулся.

Сквозь два узких оконца на серые стены падал лунный свет, под босыми ногами он ощутил простые доски, усеянные скорлупками желудей и обглоданными птичьими косточками. Само помещение было едва ли больше отцовской комнаты, но над головой сквозь густую пелену паутины Джекоб разглядел мощные балки и стропила крыши.

Где ж это он? Лунный свет изрисовал пятнами его руки и лицо, когда он подошел к окну. На корявом карнизе налипли окровавленные птичьи перья, а глубоко внизу виднелись обугленные стены и черные холмы, среди которых тускло мерцали два-три оброненных во тьму огонька. Он на крепостной башне. Куда подевались скопища домов и залитые светом улицы? Все, что было привычно и знакомо, как сквозь землю провалилось. А на звездном небе красовались сразу две луны, одна из которых, та, что поменьше, отливала ржавчиной, словно вырытая из земли древняя монета.

Джекоб глянул в зеркало и увидел в нем страх, написанный на собственной физиономии. Однако чувство страха всегда ему нравилось. Оно манило в темные закоулки, за запретные двери, а главное — подальше от самого себя. Даже тоску по отцу оно способно заглушить.

Дверей в серых стенах не обнаружилось, только тяжелый люк в полу. Открыв его, Джекоб узрел спускающийся во тьму остов сгоревшей лестницы, и на секунду ему померещилась внизу карабкающаяся по камням фигурка крохотного человечка. Но тут неясный шорох за спиной заставил его обернуться.

На него посыпались клочья паутины, и в тот же миг какая-то тварь с хрипатым рыком кинулась ему на загривок. Должно быть, зверек, пронеслось в голове. Однако острые зубы, готовые вцепиться ему в глотку, искаженная яростью мордочка — мертвенно-бледная кожа и глубокие борозды морщин — выдавали скорее обличье злобного старикашки. Он, правда, был гораздо меньше Джекоба и сухой, как кузнечик. Одежда его, казалось, соткана из паутины, а седые патлы свисают до пояса. Джекоб схватил его за жесткую шею, однако желтые зубы успели вцепиться ему в руку. Вскрикнув от боли, Джекоб сбросил упыря с себя, но тот, хищно слизывая с губ кровь, уже изготовился к новому прыжку. Джекоб отпихнул его ногой и, пошатываясь, двинулся к зеркалу. Старичок-кровосос мгновенно вскочил, но Джекоб здоровой рукой уже прикрыл свое перепуганное лицо в зеркале. В тот же миг и злобный упырь, и серые стены куда-то сгинули, а он снова увидел в глубине комнаты отцовский письменный стол.

— Джеки?

Сквозь буханье собственного сердца он едва расслышал голос младшего брата. Хватая ртом воздух, он отпрянул от зеркала.

— Джеки, это ты там?

Пряча окровавленную руку в рукаве, Джекоб открыл дверь.

Глаза Вилла округлились от страха. Наверно, опять страшный сон приснился. Младший братец. Вилл следовал за ним повсюду, как собачонка, и Джекоб защищал его, где и как мог, — и на школьном дворе, и в парке. Иногда даже прощая ему, что мать больше любит именно его, младшенького.

— Мама говорит, нам сюда нельзя.

— С каких это пор я слушаю, что говорит мама? Но если проболтаешься, я больше никогда не возьму тебя в парк.

Вилл жадно заглядывал мимо него в комнату, но покорно опустил голову, как только Джекоб прикрыл за собой дверь. Там, где он, Джекоб, безрассуден, Вилл осторожен, где он рвет и мечет, Вилл спокоен, где он любопытен, Вилл робок. Схватив Джекоба за руку, братик заметил кровь у него на пальцах и вопросительно поднял глаза, но Джекоб, ни слова не говоря, повел Вилла спать.

То, что открылось сегодня в зеркале, принадлежит только ему. Ему одному.

 

ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Солнце уже клонилось к стенам разрушенной крепости, но Вилл, измученный болями, что в последние дни все свирепей терзали его тело, все еще спал.

Это твоя ошибка, Джекоб, а ведь ты столько лет был осторожен!

Столько лет, в течение которых он открыл для себя целый мир и имел смелость называть его своим. Все прахом! Столько лет, за которые этот чуждый мир стал ему родным домом. В пятнадцать Джекоб уходил в Зазеркалье уже на недели. В шестнадцать он пропадал там, теряя счет месяцам, и все равно ему удавалось сохранить свою тайну. Покуда однажды проклятая спешка его не подвела. Прекрати, Джекоб! Что случилось, того уж не вернешь.

Он выпрямился, прикрыл Вилла своим плащом. Раны на шее брата заживали хорошо, но на левом предплечье уже проступил камень. Бледно-зеленые прожилки протянулись до самого запястья и мерцали сквозь мягкую кожу, как полированный мрамор.

Всего одна ошибка!

Джекоб прислонился к закопченной колонне и поднял глаза к верхушке башни, где стояло зеркало. Он никогда в него не входил, предварительно не удостоверившись, что Вилл и мама уже спят, никогда. Но после маминой смерти там, по ту сторону, в его жизни стало еще на одну пустую комнату больше, и он ждал и не мог дождаться лишь одного — мига, когда снова можно будет приложить ладонь к темному стеклу и уйти. Как можно дальше. Ты нетерпелив, Джекоб. Так и скажи. Это один из главных твоих недостатков.

Он как сейчас помнит искаженное испугом и неровностями стекла лицо Вилла, всплывающее у него за спиной в темных зеркальных глубинах. «Джеки, ты куда?» Ночной рейс в Бостон, горящий тур в Европу, — за эти годы он поднаторел в отговорках. Он стал таким же изобретательным лжецом, каким был отец. Но на сей раз ладонь его уже легла на прохладную гладь зеркала — и Вилл конечно же последовал за ним.

Братик. Младшенький.

— Он уже и пахнет, как они.

Неведомо как появившись из черной тени разрушенных стен, Лиса уже стояла перед ним. Ее рыжий мех так и сиял, будто его только что покрасила сама осень, но на задней лапе все еще был виден шрам от капкана. Пять лет назад Джекоб ее из этого капкана вызволил, и с тех пор она не отходит от него ни на шаг. Охраняет его сон, предупреждает об опасностях, не доступных его человечьим органам чувств, и помогает советами, которых, как он успел убедиться, стоит слушаться.

Ошибка.

Джекоб прошел сквозь арку замковых ворот, на покореженных петлях которых все еще болтались обугленные обломки досок. На потрескавшихся ступенях лестницы собирал желуди лесовичок. Едва на него упала тень Джекоба, он пугливо метнулся в сторону. Обыкновенный лесовичок — рыжий, остроносенький, в рубашке и штанах, пошитых из краденых людских обносков, — здесь, на развалинах, таких полно.

— Отправь его обратно! Иначе чего ради мы сюда шли?

В голосе Лисы явственно слышалось нетерпение.

Но Джекоб только головой покачал:

— Зря шли. Там, на той стороне, ему уже ничто не поможет.

Джекоб не раз рассказывал Лисе о мире, откуда пришел, но она никогда по-настоящему его не слушала. Ей достаточно было знать одно: это место, куда он, Джекоб, слишком часто удаляется, возвращаясь оттуда с воспоминаниями, которые следуют за ним, словно тень.

«А то ты не знаешь, что с ним тут случится». Лиса не произнесла этих слов вслух, но Джекоб угадал ее мысли. Здесь, в этом мире, люди убивают даже собственных детей, завидев камень, прорастающий сквозь кожу.

Он глянул вниз, на уже едва различимые в сумерках красные черепичные крыши у подножия замковой горы. В Шванштайне засветились первые огоньки. Отсюда, издали, город напоминал сказочную средневековую картинку с жестяной банки из-под пряников, но за последние годы тут многое изменилось: протянулись за холмами рельсы железной дороги, повалил из фабричных труб темно-серый дым, хорошо различимый сейчас в вечернем небе. Мир в зазеркалье торопился взрослеть. Но камень во плоти, разраставшийся под кожей братца, принесен в этот мир вовсе не машинными ткацкими станками и прочими техническими новшествами, а страшной колдовской силой, издревле поселившейся в здешних дремучих лесах и холмистых долах.

Золотой ворон опустился на потрескавшиеся плиты. Однако Джекоб прогнал его прежде, чем тот успел прокаркать над Виллом свои жуткие проклятия.

Брат застонал во сне. Человеческая кожа сопротивляется камню, и Джекоб чувствовал эту боль как свою. Ведь если ради чего он и возвращался еще в тот, другой мир, то только из любви к младшему брату, хотя, надо признать, из года в год он делал это все реже. Мать только плакала и грозилась сдать его в приют, так никогда даже и не заподозрив, где именно он пропадает, зато Вилл всякий раз крепко обхватывал своими ручонками его за шею и спрашивал: что ты мне привез? Башмаки лесовичка, шапку дупляка, пуговицу из стекла эльфов, клок чешуйчатой кожи настоящего водяного… Вилл радостно прятал подарки старшего брата под кровать, а истории, которые тот ему рассказывал, мало-помалу привык считать сказками, которые Джекоб специально для него сочиняет.

Теперь-то братец знает: никакие это не сказки.

Джекоб снова накинул соскользнувший плащ на изувеченное плечо братишки. На небе уже показались обе луны.

— Следи за ним, Лиса! — Он встал. — Я скоро вернусь.

— Куда ты, Джекоб? — Лисица заступила ему дорогу. — Ему уже никто не поможет.

— Это мы еще посмотрим. — Он мягко ее отстранил. — Только на башню его не пускай.

Она долго смотрела, как он спускается вниз по лестнице. На этих замшелых каменных ступенях других человеческих следов не было — только его собственные. Сюда давно уже ни одна душа подняться не отваживается. Разрушенный замок слывет проклятым местом, и за все эти годы Джекоб выслушал про него не одну дюжину страшных историй. Однако ни в одной из них не упоминалось ни про зеркало в башне, ни про того, кто это зеркало там оставил. Точно так же, как ему до сих пор ничего не удалось разузнать про отца — был ли он тут и куда подевался.

Мелкий дупляк юркнул ему за ворот. По счастью, Джекоб успел поймать его прежде, чем тот сорвал у него с шеи медальон. В любой другой день Джекоб немедля пустился бы в погоню за воришкой. Дупляки, обитающие в дуплах деревьев, порой хранят там богатые сокровища. Но он и так слишком много времени потерял.

Ошибка, Джекоб!

Ничего, он еще все исправит. Но всю дорогу, пока он спускался с горы, его неотступно преследовали слова Лисы.

Ему уже никто не поможет.

Если это правда, значит, у него очень скоро не будет брата. Ни в этом мире, ни в том.

Ошибка.

 

ГОИЛ

Поле, по которому Хентцау скакал со своими солдатами, все еще пахло кровью. Дожди затопили окопы рыжей водой, а за брустверами по обе стороны передовой во множестве валялись бесхозные винтовки и простреленные каски. Трупы людей и лошадей Кмен приказал сжечь, пока те не начали разлагаться, а вот павшие гоилы по-прежнему лежали там, где их настигла смерть. Еще несколько дней — и их невозможно будет отличить от валунов, проглядывающих тут и там из земли. Ну а головы самых отважных бойцов, по воинскому обычаю гоилов, свезут в крепость королевского замка.

Еще одна битва. Нет, Хентцау совсем не в радость победоносное кровопролитие, но надо надеяться, что эта битва хоть на какое-то время станет последней. Императрица наконец-то согласилась на переговоры, и даже Кмен не возражал против мира. Порыв ветра принес смрадное облако пепельного праха с вершины холма, где сжигали трупы, и Хентцау прикрыл лицо рукой. Шесть лет на голой земле, шесть лет без спасительной каменной защиты от прямых солнечных лучей. У него давно болят глаза, вобравшие в себя столько дневного света, и с каждым днем все холоднее воздух, буравящий его кожу, делая ее хрупкой, как ракушечник. Кожа Хентцау была из бурой яшмы. Отнюдь не самый благородный цвет в племени гоилов. Он, Хентцау, вообще первый из яшмовых гоилов, кто сумел подняться по ступенькам военной карьеры до одного из высших воинских званий, впрочем, и короля до Кмена у гоилов тоже не было, а самому Хентцау его кожа нравится. Яшма куда лучше пригодна для маскировки, чем, допустим, оникс или лунный камень.

Ставка Кмена располагалась неподалеку от поля битвы, в охотничьем замке одного из генералов вражеской императорской армии, — сам генерал погиб, как и большинство его офицеров. Часовые перед искореженными воротами при виде Хентцау вытянулись по струнке и отдали честь. Кровавый пес короля, его яшмовая тень, — вот как его называют. Хентцау служил Кмену еще с той поры, когда они вместе воевали против других гоильских военачальников. Два года понадобилось, чтобы всех их победить и поубивать, зато в итоге у гоилов появился первый настоящий король.

От ворот до самого замка дорогу окаймляли беломраморные статуи, и Хентцау, проезжая мимо них, не в первый раз тешил ум забавной мыслью, что люди, увековечивая в камне своих богов и героев, питают ужас и отвращение перед такими, как он. Хотя даже они, мягкокожие, вынуждены признать: единственное, что неподвластно тлену, — это камень.

Окна замка были уже замурованы, как во всех зданиях, которые занимали гоилы, но лишь на лестнице, что вела в подвалы, Хентцау наконец-то окутала блаженная черная тьма, какая царит только под землей. Лишь несколько газовых ламп освещали мощные своды, под которыми, вместо съестных припасов, вин и охотничьих трофеев, укрылся теперь генеральный штаб короля гоилов.

Кмен. На их языке это имя означает просто «камень». Его отец командовал одним из самых нижних гоильских городов, но у гоилов отцы немного значат. Детей воспитывают матери, а с девяти лет гоил считается взрослым и уже сам себе хозяин. Большинство спускается все ниже в подземный мир открывать неизведанные пещеры и недра, добираясь до таких глубин, где раскаленный зной непереносим даже для каменной кожи. Но Кмена всегда притягивал только верхний мир, наземный. Он долго жил в одном из пещерных городов, которые гоилы построили и заселили над землей, когда им перестало хватать места в ее недрах, и пережил там два нападения мягкокожих. С тех пор он начал изучать оружие людей, их способы ведения войны, пробирался лазутчиком в их города и гарнизоны, а уже в девятнадцать завоевал первый человеческий город.

Когда стражники знаком позволили ему подойти, Кмен стоял перед разложенной на полу огромной картой, разглядывая занятые территории и позиции неприятеля. Фигурки, изображавшие различные рода войск, он приказал специально изготовить после первой же выигранной битвы. Всадники обозначали кавалерию, имелись тут и пехотинцы, и канониры, и стрелки. Фигурки гоилов были из темно-красного карнеола, императорские войска поблескивали серебром, Лотрингию отлили в золоте, вражеским армиям на востоке досталась медь, а соединения Альбиона мерцали кремовой белизной слоновой кости. Кмен напряженно вперился в карту, словно отыскивая способ разбить все неприятельские войска одним ударом. Он был без мундира, а значит, как обычно, в черном, на фоне которого его кожа, казалось, мерцает оттенками темного пламени. Никогда прежде не было у гоилов правителей с таким цветом кожи. Признаком знатного происхождения считался оникс.

Возлюбленная Кмена, как всегда, была в зеленом, пышные складки изумрудного бархата окутывали ее, как лепестки цветка. Самая дивная красавица из породы людей поблекла бы рядом с ней, как невзрачная галька на фоне отшлифованного лунного камня, тем не менее Хентцау снова и снова строго-настрого запрещал своим солдатам на нее смотреть. Все эти истории про фей, которые одним взглядом способны превратить мужчину то в трын-траву, то в рыбу, беспомощно трепещущую на песке, их ведь неспроста рассказывают. Красота феи — что паучий яд. Она, как и все ее сестрицы, вышла из воды, и при одном ее виде Хентцау охватывал безотчетный страх, как при виде моря, чьи волны неустанно подтачивают все камни мира.

Когда он вошел, она удостоила его лишь мимолетным взглядом. Темная фея. Даже родные сестры — и те ее изгнали. Поговаривали, будто она умеет читать мысли, но Хентцау лично в это не верил. Будь это вправду так, она бы давно уже его убила.

Повернувшись к фее спиной, он почтительно склонил голову перед королем:

— Вы меня вызывали?

Кмен держал серебряную фигурку, задумчиво взвешивая ее на ладони.

— Тебе придется кое-кого для меня найти. Это человек, в котором начал прорастать камень.

Хентцау покосился на фею.

— И где мне его искать? — буркнул он. — Их теперь таких тысячи.

Человекогоил. Прежде Хентцау убивал людей просто, вот этими каменными когтистыми руками, но фея изобрела особое колдовство: камень, прорастающий во плоти. Как и все феи, рожать детей она не могла, а коли так, она придумала дарить Кмену сыновей другим способом: теперь всякая рана, нанесенная гоилом человеку, превращала человека в гоила. И мало кто сражался против своих бывших собратьев с большим ожесточением, чем такие вот гибриды. Но Хентцау все равно их побаивался, как и феи, чьим колдовством они порождены.

По губам Кмена скользнула улыбка. Нет, фея не умеет читать мысли Хентцау, зато король — еще как.

— На этот счет не беспокойся. Того, кто мне нужен, отличить нетрудно. — Кмен поставил серебряную фигурку обратно на карту. — У него на коже прорастает нефрит.

Даже стражники переглянулись, но Хентцау лишь недоверчиво скривил губы. Плавильщики лавы, что варят кровь земли, птица без глаз, которая все видит, — и конечно же нефритовый гоил, делающий непобедимым короля, которому служит… Россказни для маленьких детей, лишь бы расцветить картинками бездонную подземную тьму.

— И какой же разведчик вам все это рассказал? — Хентцау невольно погладил себя по зудящей коже. Уже скоро ему будет так холодно, что кожа начнет трескаться, как стекло. — Прикажите его расстрелять. Нефритовый гоил — это небылица. С каких это пор вы стали верить в сказки?

Всякому другому гоилу такие слова могли стоить жизни, вон и стражники испуганно потупились, но Кмен только передернул плечами.

— Найди его! — приказал он снова. — Он ей приснился.

Опять она. Фея огладила бархатные складки платья. По шесть пальцев на каждой руке. На каждое колдовство по пальчику. Но пальчики-то вон до сих пор трясутся. Видать, сон не больно хороший был. Хентцау почувствовал, как всё в нем закипает от гнева. От того гнева, который, подобно огненному жару в недрах земли, носят в себе все гоилы. Если понадобится, он жизнь отдаст за своего короля, но разыскивать наяву всякую чушь, пригрезившуюся его возлюбленной — это совсем другое дело.

— Чтобы стать непобедимым, вам никакой нефритовый гоил не нужен.

Кмен смерил его долгим взглядом, как чужака.

Король. Хентцау очередной раз поймал себя на мысли, что боится называть его по имени.

— Найдешь его, — повторил Кмен. — Она говорит, это важно, а она пока что еще ни разу не ошибалась.

Фея подошла к королю и встала рядом. Хентцау очень живо представил себе, с какой радостью сдавил бы сейчас ручищами эту бледную шею. Но даже эта мысль не принесла утешения. Фея ведь бессмертна, и когда-нибудь именно она будет свидетельницей его смерти. И смерти короля. И детей короля. И его внуков и правнуков. Все они только игрушки в ее руках, ее смертные каменные игрушки. Но король любит ее, любит куда сильнее, чем обеих своих гоильских жен, которые подарили ему трех дочерей и сына.

«Потому что она его околдовала», — шепнул внутренний голос. Но он только склонил голову и приложил к груди кулак.

— Как прикажете.

— Я видела его в Черном Лесу. — У нее даже голос какой-то водяной, журчащий.

— Это же добрых шестьдесят квадратных миль!

Фея только улыбнулась, и Хентцау почувствовал, как у него сердце заходится от ненависти и страха.

Ни слова не говоря, она вынула из волос жемчужные заколки, на которых, как у людских женщин, держалась ее высокая прическа, и провела по волосам рукой. Полчища черной моли, с бледными, похожими на черепа, пятнышками на крыльях, вылетели у нее между пальцев. Стражники, едва это черное облако устремилось на них, кинулись распахивать двери, да и солдаты Хентцау, ждавшие в темной прихожей, испуганно прижались к стенам. Все они знали: эта моль прокусывает даже каменную кожу.

Фея, однако, как ни в чем не бывало водворила заколки на место.

— Когда они его найдут, — произнесла она, не удостоив Хентцау даже взглядом, — они к тебе прилетят. А ты немедля доставишь его мне.

Его солдаты, благо дверь оставалась открытой, таращились на фею во все глаза, но мгновенно опустили головы, стоило Хентцау обернуться.

Фея.

Да будь она проклята, она и та злосчастная ночь, когда, откуда ни возьмись, она появилась между их шатрами. Третья битва, третья победа. А она прямиком двинулась к королевскому шатру, вся будто сотканная из стонов раненых и лунного света, бесстрастно лившегося на убитых воинов. Хентцау заступил ей дорогу, но она просто прошла сквозь него, как вода сквозь пористый камень, будто он тоже уже мертвец, прошла — и украла у короля сердце, чтобы вложить его в свою тщедушную, бессердечную грудь.

Однако даже он, Хентцау, вынужден признать: самое отменное оружие не сеет в рядах противника и десятой доли того ужаса, в какой повергает его колдовское заклятье, превращающее мягкую людскую плоть в камень. Впрочем, он уверен: в этой войне они победили бы и без колдовства, и по совести, такая победа была бы ему куда больше по вкусу.

— Я отыщу нефритового гоила и без вашей моли, — бросил он. — Если это и вправду не только сон.

Она ответила ему лишь улыбкой. Но улыбка эта змеей ползла за ним до самого крыльца, где его встретил нестерпимый дневной свет, от которого темнело в глазах и кожа начинала трескаться, как иссыхающая глина.

Да будь она проклята.

 

НА ДРУГОЙ СТОРОНЕ

Голос Вилла звучал так странно. Клара вообще с трудом его узнала. Сначала столько недель ни слуху ни духу, а потом этот чужой голос по телефону, — и даже не объяснит толком, зачем звонит.

Казалось, народу на улицах даже больше, чем обычно, и она никогда не доберется до старинного доходного дома, в котором Вилл и его старший брат родились и выросли. С серого фасада глядели угрюмые, изъеденные копотью каменные лица. Клара невольно подняла на них глаза, когда швейцар распахнул перед ней дверь подъезда. Она даже переодеться не успела — так и выскочила в зеленом больничном халате, только пальто набросила. Вообще ни о чем подумать не успела. Помчалась сломя голову.

Вилл.

У него был такой потерянный голос. Как будто он тонет. Или прощается навсегда.

Она задвинула за собой решетку старого лифта. Тот же самый форменный больничный халат был на ней и в тот день, когда они с Виллом впервые встретились — у дверей палаты, где лежала его мать. Клара часто подрабатывала по выходным в больнице, и не только потому, что ей нужны деньги. В университете за всеми учебниками и лекциями как-то забываешь, что кровь и боль — очень даже реальные вещи.

Седьмой этаж.

Медная табличка на двери настолько потускнела, что Клара непроизвольно протерла ее рукавом.

Бесшабашный. Вилл частенько потешался, до какой степени не подходит ему собственная фамилия.

За незапертой дверью ее встретила горка невскрытых писем на коврике, но в прихожей горел свет.

— Вилл?

Она приоткрыла дверь в его комнату.

Никого.

И на кухне тоже.

Судя по виду квартиры, здесь много недель вообще никого не было. Но Вилл сказал, что звонит из дома. Тогда где же он?

Клара прошла мимо пустой комнаты, где жила мать Вилла, потом мимо комнаты его брата, которого еще ни разу видела. «Джекоб уехал». Этот Джекоб всегда был в отъезде. Иногда она сомневалась, — может, Вилл этого брата просто выдумал?

Вдруг она остановилась.

Дверь в отцовский кабинет открыта. А ведь Вилл никогда туда не заходил. Все, что связано с отцом, для него как будто не существовало.

Помешкав в нерешительности, Клара все же вошла. Книжные стеллажи, застекленный шкаф, письменный стол. Над столом — модели самолетов; на крыльях, словно грязный снег, толстенный слой пыли. Пыль в комнате вообще повсюду, а еще холод жуткий, вон, даже пар идет изо рта.

Зеркало.

Клара подошла, провела рукой по серебряным розам на раме. Она в жизни ничего прекрасней не видела. Само стекло в раме было темное-претемное, словно в нем растворилась вся мгла ночи. От холода стекло запотело, но посередке, где отразилось ее лицо, она явственно различила отпечаток ладони.

 

ШВАНШТАЙН

Мутный фонарный свет выплескивался на улицы Шванштайна, словно сбежавшее молоко. Газовое освещение, грохот деревянных колес по булыжным мостовым, на женщинах юбки до земли, подолы набухли от дождя. Влажный осенний воздух пропах угольным дымом, от которого чернеет белье, развешанное над улицей между островерхими домами. Прямо напротив почтовой станции водрузился железнодорожный вокзал, имелось в городе уже и свое телеграфное бюро, а также фотограф, запечатлевавший несминаемые цилиндры и пышные рюши на серебряных пластинках — дагеротипах. Тут и там можно было заметить и велосипеды, прислоненные к стенам домов под плакатами, призывающими остерегаться золотых воронов и водяных. Нигде больше зазеркальный мир не силился подражать жизни на той, другой стороне, с таким неистовым усердием, как здесь, в Шванштайне. В городском музее было множество экспонатов весьма подозрительного, явно потустороннего происхождения, а компас и фотоаппарат Джекоб до сих пор почти наверняка опознавал как отцовские вещи, только никто так и не смог ему сказать, куда подевался оставивший их незнакомец.

Городские колокола возвещали наступление вечера, когда Джекоб вышел на улицу, ведущую к рыночной площади. Перед лавкой булочника карлица продавала жареные каштаны. Их сладковатый запах смешивался с ядреным ароматом конских яблок, обильно усыпавших мостовую кучками и поврозь. Изобретение автомотора пока что не просочилось сквозь зеркало, а конный памятник на рыночной площади увековечивал образ государя, который еще устраивал среди окрестных холмов охоты на настоящих великанов. Это был предок нынешней императрицы, Терезы Аустрийской, чей род столь успешно истреблял не только великанов, но и драконов, что и те и другие в пределах империи считались окончательно вымершими.

Мальчишка, продававший возле памятника газеты, звонко оглашая вечер заголовками последних новостей, наверняка никогда не видел и уже не увидит ни отпечатка великанской ступни на мокрой глине, ни черной подпалины от огнедышащей драконьей пасти на городской стене.

Решающая битва… Тяжелые потери… Геройская гибель генерала… Секретные переговоры с гоилами…

В зазеркальном мире шла война, и побеждали в ней, увы, отнюдь не люди. Всего четыре дня назад они с Виллом наткнулись на один из дозорных отрядов неприятеля, и встреча эта до сих пор стоит у Джекоба перед глазами: как из-под земли вынырнули они из леса, трое солдат и офицер, — каменные, мокрые от дождя лица, отливающие золотом глаза и жуткие руки-крюки, одним махом располосовавшие брату всю шею. Гоилы.

«Заботься о брате, Джекоб».

Он взял газету и сунул мальчишке три медных гроша в грязную ладонь. Лесовичок, пристроившийся у мальчишки на плече, пренебрежительно покосился на монетки. Многие лесовички прибивались к людям, позволяя одевать себя и кормить, что, впрочем, никак не сказывалось на их неизменно скверном характере.

— Гоилы далеко? — спросил Джекоб.

— Не дальше пяти миль отсюда. Когда ветер с той стороны, — мальчишка махнул на юго-восток, — даже выстрелы было слышно. А со вчерашнего дня все тихо, — закончил он почти с обидой в голосе. В его годы даже война — всего лишь приключение.

Императорские солдаты, выходившие из трактира, что возле церкви, наверняка были на сей счет другого мнения. «У ЛЮДОЕДА». Джекоб сам был свидетелем события, которое подарило трактиру это название, а хозяину стоившее правой руки.

Сейчас, когда Джекоб вошел в полутемную пивную, Альберт Ханута с мрачной миной стоял за стойкой. Это был до того толстый и крепкий коротышка, что поговаривали, будто в его в жилах течет кровь троллей, — слух в Зазеркалье отнюдь не лестный. Но до того как людоед оттяпал ему руку, Ханута слыл лучшим охотником за сокровищами во всей Аустрии, и Джекоб много лет пробыл у него в обучении. И Ханута действительно показал ему здешние пути-дорожки к богатству и славе, за что Джекоб отблагодарил учителя, успев спасти от людоеда если не его руку, то хотя бы голову.

Стены корчмы украшали трофеи славного прошлого Хануты: голова бурого волка, печная дверца из пряничной избушки, волшебная дубинка в мешке, сама соскакивающая со стены проучить разбуянившегося гостя, чешуйчатая шкура водяного и на самом видном месте, прямо над стойкой, подвешенная на цепях ручища людоеда, положившего конец карьере Хануты-кладоискателя. Мертвенной голубизной эта конечность напоминала лапу гигантского варана.

— Гляди-ка! Джекоб Бесшабашный! — Сумрачная физиономия Хануты и впрямь расплылась в ухмылке. — А я думал, ты в Лотрингии, волшебные песочные часы разыскиваешь.

Как охотник за сокровищами Ханута, разумеется, был ходячей легендой, однако и Джекоб со временем снискал на этом поприще не меньшую славу. Трое посетителей за одним из столов с любопытством подняли голову.

— Спровадь-ка их поскорей, — шепнул Джекоб через стойку. — Разговор есть.

И поднялся наверх к себе в каморку — единственное убежище и в том, и в этом мире, которое он называл своим домом.

Скатерть-самобранка, хрустальный башмачок, золотой мяч принцессы — Джекоб уже много всего отыскал в этом мире и за хорошие деньги сбыл знатным покупателям и богатым купцам. Но в сундуке, что неприметно стоял за дверью его невзрачной каморки, он хранил сокровища, которые приберег для себя. Это были верные подручные в его ремесле, не раз вызволявшие своего хозяина из беды, вот только он не думал не гадал, что когда-нибудь придется прибегать к их помощи ради спасения родного брата.

Носовой платок, который он первым делом извлек из сундука, с виду был обычным льняным лоскутом. Но стоило потереть платок между пальцами, и он безотказно выдавал владельцу один, а то и два золотых талера. Много лет назад Джекоб получил его от ведьмы в обмен на поцелуй, который потом еще много месяцев жег ему губы. Другие вещицы, которые он укладывал сейчас в рюкзак, на первый взгляд тоже казались вполне обыкновенными: серебряная табакерка для нюхательного табака, медный ключ, оловянная миска, пузырек зеленого стекла. Но каждая из них по меньшей мере однажды уже спасала ему жизнь.

Когда Джекоб снова спустился вниз, в трактире было пусто. Хозяин, устроившийся за одним из столов, придвинул ему бокал вина.

— Ну? Какая у тебя на сей раз беда?

Ханута с вожделением глянул на вино — перед ним-то самим стоял стакан воды. В прежние времена он так напивался, что Джекоб прятал от него бутылки, невзирая на то что Ханута нещадно его за это бил. Он и в трезвом виде частенько его поколачивал, пока однажды Джекоб не наставил на него его же собственный пистолет. Он и в пещеру к людоеду спьяну поперся. Будь он тогда трезвый, может, без руки бы не остался. Зато после того случая с выпивкой завязал. Здесь, в Зазеркалье, старый охотник за сокровищами стал Джекобу вроде отца, пусть и никудышного, хотя Джекоб всегда относился к нему с легкой опаской, но если кто на свете и знал, как спасти Вилла, то только он, Альберт Ханута.

— Как бы ты поступил, если бы у твоего друга стало прорастать каменное мясо?

Ханута поперхнулся водой и уставился на Джекоба, словно желая удостовериться, уж не о себе ли тот говорит.

— Нету у меня друзей, — буркнул он. — И у тебя тоже. Друзьям, им верить надо, а мы по этой части не больно мастаки. Кто это?

Джекоб только покачал головой.

— Ах да, как же это я позабыл, Джекоб Бесшабашный любит скрытничать. — В уязвленном голосе Хануты слышалась горечь. Несмотря ни на что, он считал Джекоба сыном — своего-то сына у него не было. — И давно ли твоего друга цапнули?

— Четыре дня назад.

Гоилы напали на них неподалеку от деревни, где Джекоб и вправду искал волшебные песочные часы. Он просчитался, не предполагал, что их передовые отряды столь глубоко просочились в тылы императорской армии, а потом у Вилла начались такие боли, что возвращаться пришлось трое суток. Да и куда, зачем было возвращаться? Некуда и незачем. Но сказать об этом Виллу у Джекоба просто не хватало духа.

Ханута запустил пятерню в седую щетину.

— Четверо суток? Тогда и думать забудь. Он считай что наполовину уже ихний. Помнишь времена, когда императрица их коллекционировала, всех цветов и оттенков? А крестьянина помнишь, который пытался всучить нам гоильского мертвеца, сажей его перемазал и уверял, что это огромный оникс?

Да, Джекоб помнит. Каменнолицые. Тогда их еще так называли, и детишек ими пугали, страшные сказки на ночь про них рассказывали. Как раз когда они с Ханутой стали вместе на поиски выходить, гоилы начали селиться в пещерах над землей, и чуть ли не каждая деревня устраивала на них облавы. Но с тех пор у них свой король появился, сумевший недавних охотников превратить в добычу.

У задней двери раздался шорох. Ханута мгновенно выхватил нож и метким броском пригвоздил к стене подскочившую от испуга крысу.

— Мир катится в тартарары, — пробурчал он, отодвигая стул. — Крысы вырастают величиной с собак. От всех этих фабрик на улице не продохнуть, как в вонючей норе у тролля, а гоилы стоят всего в нескольких милях от города.

Он подобрал дохлую крысу и бросил ее на стол.

— Против каменного мяса средства нет. — Рукавом он отер кровь с ножа. — Но если бы зацепило меня, я бы поскакал к хижине ведьмы и поискал бы в саду куст с черными ягодами. Правда, ведьма должна быть не абы какая, а деткоедка.

— Постой, разве все деткоедки не перебрались в Лотрингию с тех пор, как не только императрица, но и остальные ведьмы на них ополчились?

— Но дома-то еще стоят. И кусты все еще растут, аккурат там, где они детские косточки закапывали. Эти ягоды помогают от заклятия. Сильнее снадобья я не знаю.

Ведьмины ягоды. Взгляд Джекоба остановился на печной дверце, что висела на стене.

— А ведьма из Черного Леса — она ведь деткоедка была, верно?

— Еще какая. Из самых прожорливых. Я у нее в дому как-то гребень искал, ну, который, если им причесаться, человека в ворону превращает.

— Помню-помню. Ты тогда меня вперед послал.

— Правда? — Ханута смущенно потер свой мясистый нос. Он тогда уверил Джекоба, что ведьмы нет дома.

— А потом раны мне водкой поливал.

Следы от ведьминых пальчиков до сих пор у него на шее. Эти ожоги несколько месяцев не заживали.

Джекоб забросил рюкзак на плечи.

— Мне понадобится вьючная лошадь, провиант, две винтовки и патроны.

Ханута с безмятежным видом разглядывал свои трофеи. Казалось, он его не расслышал.

— Добрые старые времена, — пробормотал он. — Сама императрица трижды удостоила меня аудиенции. А ты сколько раз сподобился?

Джекоб потер платок у себя в кармане, пока не нащупал между пальцами два золотых талера.

— Два раза, — сказал он, бросая талеры на стол. На самом деле у него на счету было уже шесть высочайших аудиенций, но он знал, что эта маленькая ложь доставит Хануте огромное удовольствие.

— Припрячь свое золотишко, — пробурчал он. — С тебя я денег не возьму. — Потом протянул Джекобу нож: — Бери вот. Этот клинок режет все на свете. Сдается мне, тебе он сейчас нужнее будет.

 

ВЛЮБЛЕННЫЙ БОЛВАН

Вилла не было. Вводя вьючную лошадь в проломанные замковые ворота, Джекоб сразу это почувствовал. Все вокруг дышало таким безлюдьем, словно братец никогда и не приходил сюда сквозь зеркало, словно все снова хорошо и этот мир принадлежит только ему, ему одному. Лишь на секунду он испытал что-то вроде облегчения. Отправь его обратно, Джекоб. Почему бы и не забыть, что у тебя был брат?

— Он обещал вернуться. — Лиса сидела под колоннами. Ночь перекрасила ее шубу в черный цвет. — Я пыталась его удержать, но он такой же упрямый, как ты.

Еще одна ошибка. Надо было взять Вилла с собой в Шванштайн, а не оставлять тут в развалинах. Вилл хотел домой. Только домой. Но камень-то здесь не оставишь, камень он с собой потащит.

Джекоб отвел лошадь за развалины, туда, где паслись две другие, а сам направился к башне. Его тень отбрасывала на каменные плиты одно-единственное слово: Домой. Для тебя, Джекоб, это что нож острый, а для Вилла все еще надежда.

Закопченные стены заросли плющом настолько, что вечнозеленые побеги укрыли вход в башню подобием портьеры. Башня была единственной частью замка, которую почти не повредил огонь. Внутри роились летучие мыши и отсвечивала в темноте веревочная лестница, которую Джекоб подвесил много лет назад. Эльфы посеребрили ее своей пыльцой, как бы давая понять: они-то помнят, откуда он сюда явился.

Берясь за веревку, он поймал на себе встревоженный взгляд Лисы.

— Как только я вернусь с Виллом, мы выходим, — бросил он.

— Выходим? Куда?

Но Джекоб уже карабкался вверх по раскачивающимся перекладинам.

Обе луны заливали верхнюю комнату башни ярким светом. Перед зеркалом стоял его брат. И он был не один.

Едва заслышав шорох за спиной, из его объятий выскользнула девушка. Она оказалась даже более хорошенькой, чем на фотографиях, которые Вилл ему показывал. Влюбленный болван.

— Она-то что здесь делает? — Джекоб чуть не задохнулся от возмущения. — Ты совсем спятил?

Он стряхнул с ладоней пыльцу эльфов. Иначе и не заметишь, как заснешь, — пыльца усыпляет лучше всякого снотворного.

— Клара, — Вилл взял девушку за руку, — это мой брат. Джекоб.

С каким благоговением он произнес ее имя! Бедняга Вилл всегда принимал любовь слишком всерьез.

— Тебе все еще мало? Ты все еще не понял, куда попал? — накинулся на него Джекоб. — Отправь ее обратно. Немедленно!

Она была напугана, но держалась из последних сил. Напугана самим этим местом, которого не может быть, невиданной красной луной в черном небе за окном — а еще тобой, Джекоб. Похоже, она не верила, что он и вправду существует на свете. Старший брат Вилла. Столь же нереальный, как и все, что ее сейчас окружает.

Теперь уже она держала Вилла за руку.

— Что это такое? — с трудом выдавила она. — Что с ним? Я таких высыпаний никогда не видела!

Ну понятно. Студентка-медичка… Нет, ты только погляди на нее, Джекоб! Да эта дурочка влюблена ничуть не меньше твоего братца. До того влюблена, что даже в иной мир за своим ненаглядным пожаловала.

Где-то наверху послышался шорох, и из тьмы между балками на них воззрилось бледное, изможденное лицо. Джекоб так до сих пор и не извел острозуба, покусавшего его во время первой вылазки в Зазеркалье. Впрочем, отвратительная физиономия мгновенно скрылась в паутине, едва Джекоб выхватил пистолет. В первое время он пользовался допотопным револьвером из отцовской коллекции, но в конце концов заказал оружейнику в Нью-Йорке пистолет старинного образца с ультрасовременной начинкой.

Клара оторопело уставилась на поблескивающий ствол.

— Отправь ее обратно, Вилл. — Джекоб засунул оружие за пояс. — Последний раз говорю.

И хотя Вилл на днях имел возможность убедиться, что бывают на свете вещи пострашнее немилости старшего брата, он, поколебавшись, все же повернулся к Кларе и ласково отвел белокурый локон с ее лба.

— Джекоб прав, — едва слышно шепнул он девушке. — Я скоро вернусь. Все пройдет, вот увидишь. Брат обязательно что-нибудь придумает.

Джекоб никогда не мог понять, откуда эта безграничная вера в глазах братишки. И ничто, даже долгие годы разлуки, не могло эту веру поколебать.

Джекоб повернулся и молча направился к люку.

— Уходи обратно, Клара, прошу тебя, — услышал он слова брата.

Однако лишь когда он уже спрыгнул на пол, брат наконец показался в просвете люка. Вилл спускался медленно, через силу — ему смерть как не хотелось обратно вниз. Но вот наконец он уже стоит рядом с ним, разглядывая волшебную пыльцу у себя на ладонях. Сладкий сон, упоительные сновидения. Если подумать, очень даже неплохой подарок. Но он стряхнул пыльцу с пальцев, как научил его Джекоб, и потрогал себя за шею. Да, первые бледно-зеленоватые прожилки проступили уже и там.

— Тебе-то самому никто не нужен, верно, Джеки? — В голосе брата звучала едва ли не зависть. — Ты всегда такой был.

Джекоб раздвинул заросли плюща в проеме двери.

— Если она тебе так дорога, — сказал он, — надо оставлять ее там, где для нее безопаснее.

Лиса поджидала их возле лошадей. И ей совсем не понравилось, что Джекоб ведет с собой Вилла. Ему уже никто не поможет. Ее взгляд все еще твердил эти слова.

Это мы еще посмотрим, Лиса.

Лошади были встревожены. Вилл каждую погладил по ноздрям, по шее. Его нежный братец. Раньше каждую бродячую собаку в дом тащил, в парке над каждой отравленной крысой слезами обливался. Вот только в мерзости, врастающей сейчас ему в плоть, чего-чего, а нежности точно не будет.

— Куда мы теперь? — спросил Вилл, оглядываясь на башню.

Джекоб протянул ему одну из винтовок, притороченных к седлу вьючной лошади.

— В Черный Лес.

Лиса подняла голову.

Да знаю я, Лиса. Место не из приятных.

Его кобыла ткнулась мордой ему в спину. В свое время Джекоб выложил за нее Хануте все, что заработал за целый год, но она каждый талер честно и с лихвой отработала. Он собрался было подтянуть подпругу, как вдруг услышал предостерегающее рычание Лисы.

Шаги. Теперь медленнее. Замерли.

Джекоб обернулся.

— Что бы здесь ни было… — Под закопченными колоннами стояла Клара. — Но я нужна Виллу. И хочу знать, что случилось.

Лиса смотрела на нее во все глаза, как на диковинного зверя. В здешнем мире женщины носят длинные платья, а волосы либо убирают в высокие прически, либо на деревенский лад заплетают в косы. А на этой вообще штаны и волосы короткие, как у мальчишки.

Отдаленный волчий вой огласил ночную тьму. Вилл увлек Клару в сторонку и стал что-то горячо ей доказывать, но та только вцепилась ему в руку, ощупывая зеленоватые затвердения под кожей.

Не ты один теперь заботишься о Вилле, Джекоб. Клара бросила взгляд в его сторону, и на миг этот взгляд живо напомнил ему лицо матери. Почему он так никогда и не рассказал ей о зеркале? А вдруг зазеркальный мир стер хотя бы толику скорби с ее лица? Поздно, Джекоб. Слишком поздно.

Лиса все еще не сводила с девушки глаз. А ведь Джекоб иногда вообще забывал, что на самом деле никакая она не лиса.

Еще один волк подал голос вдали. Большинство из них безобидны, но иногда попадаются бурые, а эти очень уж любят человечину.

Вилл тревожно вслушался в ночные звуки. Потом снова принялся уговаривать Клару.

Лиса подняла нос.

— Нам пора, — шепнула она Джекобу.

— Пусть сперва ее спровадит.

Лиса вперилась в него взглядом. Янтарные глазищи.

— Возьми ее с собой.

— Нет!

Она будет их задерживать, а Лиса не хуже его знает: времени брату отмерено в обрез. Хоть он, Джекоб, самому Виллу этого еще не объяснил. Лиса снова оглянулась на девушку.

— Возьми ее! — повторила она снова. — Она еще пригодится твоему брату. И тебе тоже. Или ты перестал доверять моему чутью?

С этими словами она растворилась в ночи, не желая больше терять время на споры.

 

ДОМ ВЕДЬМЫ

Непролазные чащобы корней, стволов, веток, колючек, листьев. Деревья-исполины и молодые деревца одинаково жадно тянутся к свету, скудно просачивающемуся сквозь шатер густой листвы. Рои светляков над озерцами стоячей воды. Опушки, над которыми ядовитые грибы-летуны выписывают свои коварные вензеля. Последний раз Джекоб был в Черном Лесу четыре месяца назад, разыскивал человека-лебедя, прятавшего птичье оперение под рубашкой из крапивы. Но на третий день прекратил поиски: в этих сумрачных дебрях, в мглистой затхлой полутьме дышать было совсем нечем.

До Черного Леса они добрались лишь к полудню, потому что у Вилла опять начались боли. Камень расползался теперь у него и по шее, но Клара делала вид, будто ничего не замечает. Воистину любовь слепа. А девушка словно силилась доказать истинность этой поговорки. Она не оставляла Вилла ни на миг и нежно обнимала его за плечи, когда камень принимался расти и Вилл корчился в седле от боли. Но когда Клара думала, что за ней никто не наблюдает, Джекоб успевал подметить промельки страха и на ее лице. На ее расспросы о камне он отвечал тем же враньем, что и брату: дескать, это только кожные наросты и в здешнем мире вылечить их легче легкого. Убедить ее было нетрудно. Они оба слишком охотно ему верили.

Против ожиданий, Клара очень неплохо держалась в седле. По дороге он купил ей на рынке платье, но она, безуспешно попытавшись в широкой юбке сесть на лошадь, решительно попросила его поменять «эту хламиду» на мужскую одежду. Девчонка в мужском платье и Вилл с каменным пятном на шее — Джекоб и вправду вздохнул с облегчением, когда деревни и дороги остались позади и они въехали под сень деревьев, хоть и знал, какие опасности их тут подстерегают: кровоеды, трибуны, ловушечники, вороняки, — в Черном Лесу полным-полно весьма негостеприимных обитателей. Чтобы нечисти в лесу поубавилось, императрица за некоторых назначила вознаграждение: пятнадцать серебряных талеров за трибуна (и два талера надбавки, ежели он ядом летучих грибов плюется), тридцать за вороняку (от этих, правда, только глаза беречь надо). Сам-то Джекоб подобным образом никогда на жизнь не зарабатывал, но дураков, а то и просто голодающих, которые пробовали это сделать и сгинули в Черном Лесу навсегда, хватало с избытком.

Многие деревья уже стояли полуголые, но лес все еще был укрыт столь плотным одеялом листвы, что дневной свет превращался здесь в пятнистые осенние сумерки. Уже вскоре им пришлось спешиться: лошади все чаще застревали в колючих зарослях подлеска. Джекоб строго-настрого запретил Виллу и Кларе прикасаться к деревьям. Однако при виде мерцающих жемчужин — приманки, оставленной кровоедом на коре дуба, — Клара конечно же забыла обо всех предостережениях. Джекоб едва успел содрать у нее с руки мелкую, гнусную тварь, прежде чем та юркнула девушке в рукав.

— Это вот, — процедил он, сунув кровоеда Кларе чуть ли не под нос, — одна из причин, почему нельзя прикасаться к деревьям. От первого укуса тебе станет нехорошо, второй тебя обездвижит, но ты останешься в сознании и сможешь наблюдать, как вся их семейка примется лакать твою кровушку. Смерть не из приятных.

Теперь ты понимаешь, что надо было отправить ее назад? Прижимая к груди перепуганную Клару, Вилл ясно прочел упрек в глазах брата. Но после того случая Клара научилась быть осторожной. И когда им преградила путь мокрая от росы паутина ловушечника, именно Клара успела Вилла удержать и оттащить, и именно она прогнала золотого ворона прежде, чем тот прокаркает над ними свои проклятия.

И все равно. Ей здесь не место. И брату не место, а уж ей и подавно. Она же всем сразу бросается в глаза.

Лиса строго на него оглянулась.

Прекрати, одернул его ее взгляд. Пусть остается, и повторяю тебе снова: она ему еще пригодится.

Лиса. Его пушистая тень. Светляки, зыбкими роями мерцающие меж деревьев, своим мертвенным светом и тихим жужжанием давно бы сбили с пути даже Джекоба, но Лиса только отряхивалась от них, как от назойливой мошкары, и уверенно вела их дальше.

Часа три спустя среди ясеней и дубов им попалось первое ведьмино дерево, и, как раз когда Джекоб показывал Кларе и Виллу его колючие ветки, особенно хваткие до человеческих глаз, Лиса вдруг остановилась как вкопанная.

Сквозь жужжание светляков звук был еле слышен. И напоминал чиканье ножниц. Чик-чик. Совсем не грозный звук, даже, можно сказать, веселый. Вилл и Клара его вообще не заметили. Но шуба Лисы разом ощетинилась, а рука Джекоба сама легла на рукоять сабли. Он знал: лишь один обитатель Черного Леса способен издавать такие звуки, и именно с ним ему меньше всего хотелось бы повстречаться.

— Пойдем скорее, — шепнул он Лисе. — Далеко еще?

Чик-чик. Звук приближался.

— Может, и не проскочим, — шепнула в ответ Лиса.

Чиканье замерло, но во внезапно наступившей тишине было что-то жуткое. Умолкли птицы. Даже светляки куда-то подевались. Лиса тревожно вглядывалась в лесную чащу, а потом припустила вперед с такой прытью, что лошади, застревая в густом подлеске, поспевали за ней с трудом.

Лес становился все темней, и Джекоб достал из переметной сумы карманный фонарик, предмет из другого мира. Им все чаще приходилось обходить ведьмины деревья. Дубы и ясени сменились зарослями терна. Вековые ели мохнатыми черно-зелеными лапами скрадывали последние остатки света, и даже лошади испуганно отпрянули, когда между стволами, как из-под земли, перед ними вдруг вырос дом.

Когда Джекоб в прошлый раз приходил сюда вместе с Ханутой, красная черепица просвечивала сквозь частокол деревьев еще издали, новенькая, будто только что облитая вишневым соком. Теперь вся она заросла мхом, но на стенах и островерхой крыше все еще оставалось несколько прилепленных пирожных. С водосточного желоба и карнизов, посверкивая сахарной глазурью, свисали леденцовые шишки, а сам дом, как и полагается ловушке для детей, источал густой аромат корицы и меда. Другие ведьмы не раз пытались изгнать деткоедку из своих рядов, пока наконец два года назад не объявили ей настоящую войну. С тех пор, по слухам, свирепая ведьма, чьи злодеяния снискали Черному Лесу столь дурную славу, доживала свой век в болоте в обличье бородавчатой жабы.

На окружавшем дом кованом заборе кое-где все еще лепились пестрые пуговицы-карамельки. Лошадь Джекоба мелко затряслась, когда он вводил ее в ворота. Ограда пряничного дома охотно впускала любого гостя, зато никого не выпускала обратно. Ханута в прошлый раз все время следил, чтобы ворота оставались открытыми, но сейчас куда больше ведьминого колдовства Джекоба беспокоил тот, кто по пятам шел вслед за ними. И действительно, едва створки ворот за Клариной спиной сомкнулись, из леса снова послышалось чиканье, на сей раз почти разгневанное. Но оно по крайней мере не приближалось, и в мимолетном взгляде Лисы Джекоб прочел облегчение. Она не ошиблась в расчетах: похоже, их преследователь дружбы с ведьмой не водил.

— А если он решит нас дожидаться? — шепотом спросила Лиса.

Вот именно, Джекоб, что тогда? Ему все равно. Если только куст, про который говорил ему Ханута, все еще растет за домом.

Вилл отвел лошадей к колодцу и уже спускал вниз ржавое ведро, чтобы их напоить. Пряничный дом он разглядывал так, будто это ядовитое растение. Зато Клара, словно не веря собственным глазам, провела по сахарной глазури рукой.

Какую версию этой сказки читали Кларе в детстве?

Тогда она Гензеля в руки свои корявые — хвать и в закуток снесла и дверцу решетчатую снаружи щелк — и закрыла: пусть кричит там сколько душе угодно — все равно никто не услышит.

— Следи, чтобы она ничего здесь не ела, — приказал Джекоб Лисе. И пошел искать ягоды.

За домом крапива вымахала в человеческий рост, словно вознамерилась охранять ведьмин сад получше всякого часового. Джекоб обжег все руки, но стойко пробивал себе путь через жалящие заросли, покуда между болиголовом и красавкой не нашел то, что искал: невзрачный кустик с перистыми листьями. Он набрал уже целую горсть черных ягод, когда услышал за спиной шаги.

Среди заросших бурьяном грядок стояла Клара.

— Аконит. Майник. Болиголов. — Она смотрела на него ничего не понимающим взглядом. — Это же все ядовитые растения.

Похоже, эта медичка в своих университетах и кое-что полезное вызубрила. Вилл уже раз десять ему рассказывал, как они встретились с ней в больнице. В палате, где лежала мама. Когда тебя не было, Джекоб.

Он выпрямился. Из леса опять донеслось чиканье.

— Иногда ядами можно и лечить, — сказал он. — Этого, я думаю, тебе объяснять не надо. Хотя про эти вот ягоды наверняка ни в каких учебниках не написано.

Он ссыпал черные ягоды ей в ладони:

— Пусть Вилл съест ровно дюжину. До рассвета должны подействовать. Уговори его лечь спать в доме. Он уже несколько дней считай что глаз не сомкнул.

Гоилы вообще почти не спят. Еще одно из многих их преимуществ перед людьми.

Клара смотрела на ягоды. На губах у нее застыла тысяча вопросов, но она ни одного не задала. Интересно, что Вилл ей о нем рассказывал? Да, у меня есть брат. Но он уже давно для меня почти чужой человек?

Она обернулась, замерла. Теперь и она услышала чиканье.

— Это что? — спросила она.

— Здесь его называют Портнягой. Сюда, за забор, ему не войти, но пока он вокруг бродит, нам тоже отсюда не выбраться. Попробую его отогнать. — Джекоб достал из кармана ключ, тот самый, который забрал из сундука в трактире Хануты. — Ограда вас отсюда не выпустит, но этот вот ключик отпирает любую дверь. Когда выйду, переброшу его вам обратно через ворота, на тот случай, если не вернусь. Лиса отведет вас в замок. Только до рассвета ворота не отворяй.

Вилл все еще стоял у колодца. Увидев Клару, пошел ей навстречу, пошатываясь от усталости.

— Не клади его в комнате, где печка, — шепнул Джекоб девушке. — Там нехорошие сны снятся. И следи, чтобы он не вздумал за мной увязаться.

Вилл проглотил ягоды не раздумывая. Чудодейственное снадобье. Он и ребенком готов был с ходу верить в любые чудеса, не то что Джекоб. Было видно, что он едва держится на ногах. Без единого слова он позволил Кларе отвести себя в пряничный дом. Где-то далеко за лесом заходило солнце, и уже проступила над верхушками деревьев кровавым отпечатком пальца красная луна. Когда солнце снова выйдет ей на смену, камень в теле брата исчезнет без следа, как кошмарный сон. Если, конечно, ягоды подействуют.

Если.

Джекоб подошел к забору, пристально вглядываясь в лесную чашу.

Чик-чик.

Их преследователь все еще тут.

Лиса не спускала с него тревожного взгляда, когда он подошел к лошади и достал из переметной сумы нож Хануты. Того, кто там, в лесу, их дожидается, никакая пуля не берет. По слухам, у Портняги, наоборот, от каждой новой пули только сил прибавляется.

Длинные закатные тени заполонили весь лес, и где-то вдали, между стволами, Джекобу мерещилась еще одна, грозная тень, чуть темнее остальных. По крайней мере он не заставит тебя ждать до утра, Джекоб. Он сунул нож за пояс и достал из рюкзака карманный фонарик. Однако, едва он двинулся к воротам, Лиса бросилась за ним:

— Сейчас нельзя. Уже темнеет.

— Ну и что?

— Может, он к утру уйдет.

— С чего вдруг?

Кованые ворота послушно распахнулись, едва Джекоб вставил ключ в заржавелый замок.

Сколько детских ручонок тщетно трясли эти решетчатые створки.

— Останешься здесь, Лиса, — приказал он. Но она только молча выскользнула вслед за ним, и Джекоб закрыл за собой ворота.

 

КЛАРА

Первая комната оказалась каморкой с печкой, и, едва Вилл туда заглянул, Клара решительно потянула его дальше. В тесных сенях пахло пирожными и сладким миндалем, а в следующей комнате на спинке потертого кресла висела шаль с вышитыми черными птицами. Кровать стояла в последней комнате. Для двоих она, пожалуй, маловата, и одеяла сплошь изъедены молью, но не успел Джекоб во дворе распахнуть ворота, а Вилл уже спал как убитый.

Камень расползся у него по шее пятнами, как тени в лесу. Клара осторожно провела пальцами по матовой зелени. Такая прохладная и гладкая на ощупь. Очень красивая, но и жуткая, все вместе.

А что, если ягоды не помогут? Его брат знает ответ на этот вопрос, но, похоже, ответ страшный, хоть Джекоб и скрывает это.

Джекоб. Вилл, конечно, рассказывал про него Кларе, но показал только фотокарточку, на которой они оба еще совсем дети. Правда, взгляд у Джекоба уже тогда был совсем другой. Никакой мягкости и нежности, не то что у Вилла. А уж кротости и подавно.

Клара выскользнула из рук спящего Вилла и заботливо укрыла его ведьминым одеялом. На плече у Вилла сидела моль, черная как мрак ночи. Когда Клара наклонилась его поцеловать, моль упорхнула. Вилл спал очень крепко, и Клара, оставив его в каморке, вышла во двор.

Облепленный пирожными дом, красная луна в небе, сонмы светляков над колодцем, — все это до такой степени нереально, что казалось, она бродит в собственных снах, как сомнамбула. Все привычное и знакомое куда-то сгинуло. Все, о чем помнила, исчезло без следа. Оставался только Вилл, он единственный был знакомым и близким, но и у него сквозь кожу прорастает что-то чужое и страшное.

Лисицы во дворе не было. Ну конечно. Ушла с Джекобом. Ключ, как и обещано, нашелся прямо под воротами. Клара подняла его, ощупывая пальцами гладкий металл. От светляков в воздухе стоял неумолчный гул, как на пасеке. Сонно каркнул с дерева ворон. Но сквозь жужжание Клара расслышала и кое-что другое: пронзительное чик-чик, из-за которого лицо Джекоба омрачалось тревогой, из-за которого он сейчас снова ушел в лес. Кто же это подкарауливает там, за забором, такой ужасный, что от него даже в доме ведьмы прятаться не страшно.

Чик-чик. Вот опять. Как лязг металлических зубов. Клара отпрянула от забора. Длинные тени протянули к дому свои ручищи, и она снова ощутила тот же страх, что и в детстве, когда ее оставляли дома одну и на лестнице раздавались чьи-то шаги.

Надо было рассказать Виллу, что у его брата на уме. Если Джекоб не вернется, Вилл ей никогда этого не простит. Он вернется.

Должен вернуться.

Без него им отсюда в жизни не выбраться.

 

ПОРТНЯГА

Идет он за ними или нет? Джекоб замедлил шаг, чтобы охотник, чьей добычей они сейчас прикидывались, ненароком не отстал. И все равно, кроме собственных шагов, треска трухлявых веток да шороха листвы под ногами, он ничего не услышал. Да куда же он подевался? Джекоб уже начал побаиваться, не поборол ли, чего доброго, их преследователь страх перед ведьминым заклятием и не крадется ли именно сейчас, обойдя их с тыла, к заколдованным воротам, как вдруг где-то по левую руку снова послышалось знакомое чиканье. Выходит, люди не врут: прежде чем приступить к своему кровавому ремеслу, Портняга любит поиграть со своими жертвами как кошка с мышкой.

Никто толком не мог сказать, кто он такой и как выглядит. Жутким историям про Портнягу, наверно, столько же веков, сколько самому Черному Лесу. Одно только всякий знал в точности: Портнягой его прозвали, потому что одежки он себе шьет из человечьей кожи.

Чик-чик, звяк-звяк. Между деревьями открылась опушка, стая ворон снялась с черной кроны дуба, и взгляд Лисы предупредил его: «Берегись!» Чиканье раздалось вдруг совсем рядом, настолько громко, что заглушило даже вороний грай, и в ту же секунду луч фонарика выхватил из темноты застывшую под дубом фигуру.

Упершийся в него длинный палец света Портняге не понравился. Злобно рыча, он отмахивался от света как от назойливой мухи. Но Джекоб фонарь не отводил, высветил бородатое, заросшее коростой лицо, потом жуткую одежку, пошитую на первый взгляд всего-навсего из грубо выделанных звериных шкур, и огромные ручищи, которыми Портняга и лязгал в предвкушении кровавой потехи. Пальцы на левой руке заканчивались широкими клинками, каждый длиною с кинжал. Пальцы правой, не менее убийственной, увенчивались гигантскими швейными иглами. На каждой руке по пальцу недоставало: судя по всему, некоторые из жертв дорого продали свою жизнь. Однако самого Портнягу эти увечья, похоже, ничуть не затрудняли. Смертельно позвякивающие клинки и иглы так и сверкали в воздухе, словно загодя снимая мерку и расчерчивая в темноте раскрой того наряда, который он, Портняга, пошьет себе из кожи Джекоба.

Лиса ощерилась, попятилась, с рычанием прижалась к его ноге. Джекоб отпихнул ее назад, левой рукой выхватил саблю, а правой — нож Хануты.

Его противник был неповоротлив, как медведь, зато ручищи его кололи и рубили воздух, мелькая над зарослями чертополоха с устрашающей быстротой. Пустые, как у мертвеца, глаза не выражали ничего, но на бородатой роже застыла живодерская ухмылка матерого убийцы; он плотоядно облизывался, скаля желтые зубы, словно не прочь попробовать шкуру Джекоба и на вкус тоже.

Сперва он попытался достать его клинками. Но Джекоб парировал атаку саблей, одновременно успев полоснуть противника ножом по игольчатой руке. Ему случалось сражаться и против полудюжины пьяных солдат, и против стражи заколдованного замка, и с шайкой разбойников, и со стаей натасканных на человека волков, но так тяжело ему еще в жизни не приходилось. Портняга наседал на него неумолимо, рубил и колол без устали, вращая руками, как соломорезка.

Правда, роста противник был отнюдь не богатырского, да и в ловкости Джекоб явно его превосходил. Тем не менее уже вскоре он почувствовал первые порезы у себя на руках и плечах. Ну давай, давай, Джекоб. Погляди на его одежки! Или тебе охота кончить таким же ошметком? Он отсек Портняге один из игольчатых пальцев, успел перевести дух, пока тот истошно взвыл, и лишь в последнюю секунду защитился саблей, прежде чем четверня клинков располосует ему лицо. Однако с другой стороны его, как кошка лапой, уже царапнули по щеке две иглы, а третья, едва он прикрылся рукой, впилась ему в локоть. Джекоб нырял за стволы, подставляя под клинки и иглы вместо своей шкуры кору деревьев, но Портняга всякий раз выдергивал свои жуткие когти и шел вперед как ни в чем не бывало. Он просто не ведал усталости, в то время как у Джекоба стали тяжелеть руки. Когда одно из лезвий вонзилось в кору в дюйме от его плеча, он отрубил противнику еще один палец. Портняга взвыл волком, но только еще свирепей замахал своими граблями-ручищами, причем ни капли крови из его раны не пролилось.

Этак ты кончишь отрезом на штаны, Джекоб! У него сбилось дыхание. Сердце ухало в груди. Он споткнулся о корень, и, прежде чем успел выпрямиться, Портняга иглой проткнул ему плечо. От боли у Джекоба потемнело в глазах и он рухнул на колени, но тут на Портнягу бросилась Лиса и зубами вцепилась ему в ногу. Она не однажды помогала Джекобу спасти свою шкуру, но никогда еще не делала это в столь дословном смысле. Пытаясь стряхнуть с себя зверя, Портняга напрочь забыл о Джекобе, и когда замахнулся, чтобы вонзить в пушистый мех Лисы свои клинки, Джекоб одним ударом ножа отсек ему руку по самый локоть.

Истошный, дикий вопль огласил тьму ночного леса. Портняга, не веря себе, смотрел то на обрубленную культю, то на собственную руку, беспомощно шевелящую во мху всеми своими лезвиями. Потом, задыхаясь от ярости, повернулся к Джекобу и ринулся в атаку. Три стальных иглы, как три смерти, метнулись в его сторону, Джекоб прямо нутром почувствовал, как холодные спицы вонзаются ему в кишки, но, прежде чем это успело случиться, он всадил нож Портняге в грудь по самую рукоятку.

Тот хрюкнул, пошатнулся, дернул на себе загвазданную рубаху…

Джекоб, хватая ртом воздух, прислонился к ближайшему стволу, глядя, как Портняга извивается во мху в неистовых корчах. Наконец раздался последний хрип и все стихло. Однако, хотя закатившиеся бельма Портняги мертво таращились с его чумазой образины в пустоту неба, Джекоб продолжал сжимать рукоять ножа. Он не знал в точности, берет ли вообще Портнягу смерть.

Лиса вся дрожала, словно загнанная сворой собак. Джекоб рухнул подле нее на колени, не спуская глаз с неподвижного тела. Он не помнил, сколько времени так прошло. Казалось, у него горит и саднеет вся кожа, будто его изваляли в битом стекле. Плечо ломило от боли, а перед глазами, не в силах остановить свой смертельный перепляс, все еще сверкали иглы и клинки.

— Джекоб! — Голос Лисы, казалось, донесся откуда-то из несусветной дали. — Вставай! Около дома нам будет спокойнее.

Он с трудом поднялся на ноги.

Портняга все еще лежал без движения.

Обратный путь показался невероятно длинным, но когда наконец между деревьями мелькнул ведьмин дом, Джекоб сразу увидел Клару, застывшую у ворот в безмолвном ожидании.

— О господи, — только и сказала она, завидя кровь у него на рубашке.

Она принесла воды из колодца и тщательно обмыла все порезы и раны. Но едва ее пальцы коснулись плеча, Джекоб дернулся от боли.

— Рана очень глубокая, — посетовала она Лисе, когда та озабоченно присела с ней рядом. — И хотелось бы мне, чтобы она кровоточила сильнее.

— У меня там в переметной суме бинты и йод. — Джекоб был рад, что вид ран нисколько ее не пугает. — Как там Вилл? Спит?

— Да. — И камень все еще на нем. Ей не понадобилось произносить этого вслух.

Джекоб видел: ей очень хочется знать, что там, в лесу, произошло, но у него не было сил вспоминать.

Она принесла йод, обработала рану, но все равно осталась недовольна.

— Покажи-ка, Лиса, в чем ты валяешься, когда поранишься? — попросила она.

Лисица отвела ее в огород, показала травы. Набрав пучок, Клара растерла траву в ладонях, покуда от нее не пошел горько-пряный дух, и приложила к ране.

— Да ты, как я погляжу, ведьмой уродилась, — пошутил Джекоб. — А Вилл-то мне плел, что вы в больнице встретились.

Она улыбнулась. И сразу показалась почти девочкой.

— В нашем мире ведьмы как раз в больницах и подрабатывают. Или ты забыл?

Но тут, набрасывая ему рубашку на перебинтованное плечо, Клара заметила шрамы у него на спине.

— А это еще откуда? — опешила она. — Это же какие были ранения!

Лиса со значением — мол, что я говорила? — на него глянула, но Джекоб, застегивая рубашку, только плечами передернул.

— Дело прошлое.

Клара посмотрела на него внимательно.

— Спасибо тебе, — проговорила она. — Что бы ты там, в лесу, ни совершил, спасибо. Я так рада, что ты вернулся.

 

ШКУРА И КОЖА

Джекоб слишком много всего знал про пряничные дома, чтобы спокойно спать под сахарной крышей. Он вытащил из переметной сумы оловянную миску, уселся с ней у колодца и принялся тереть миску рукавом, пока та не выдала ему хлеба и сыра. Конечно, это не трапеза из пяти блюд, какой потчует скатерть-самобранка, раздобытая им для императрицы, зато миска легкая, куда хочешь клади, хоть в котомку, хоть в рюкзак.

Красная луна подсветила ночную тьму поволокой ржавчины, до первых утренних сумерек оставались еще часы, но Джекоб не решался пойти взглянуть, сошел камень с кожи брата или нет. Лиса присела с ним рядом и принялась вылизывать свою шубку. Портняга успел пнуть ее ногой да и порезать слегка, но это пустяки. Людская кожа куда чувствительней, чем шкура зверя. Или кожа гоилов.

— Тебе тоже надо бы поспать, — заметила она.

— Я не засну.

Боль в плече не утихала, и казалось, в окружающей тьме злые чары ведьмы спорят с колдовством Темной Феи.

— Если ягоды помогут, что будешь делать? Отправишь обоих назад?

За нарочито безразличным тоном он ясно расслышал еще один вопрос, невысказанный. Он может сколько угодно уверять Лису, что ему этот мир больше по душе. И все равно она не перестанет бояться, что однажды он взойдет на башню — и не вернется.

— Ну конечно, — ответил он. — И они будут жить долго и счастливо до самой смерти.

— А мы? — Лиса прильнула к нему, заметив, как он зябко поежился от ночной прохлады. — Скоро зима. Можно отправиться на юг, в Гренаду или в Ломбардию, поискать волшебные часы там.

Волшебные часы. Они останавливают время. Пару недель назад он ни о чем другом и думать не мог. Говорящее зеркальце. Хрустальный башмачок. Самопрялка, прядущая золотую нить из воздуха… В этом мире всегда найдется что разыскивать. И можно почти забыть, что самое заветное, самое желанное, единственное, что ему по-настоящему нужно, он всю жизнь ищет понапрасну.

Джекоб взял из миски ломоть хлеба и протянул Лисе.

— Ты когда в последний раз превращалась? — спросил он, заметив, с какой жадностью она схватила угощение.

Она попыталась вырваться, но он ее удержал:

— Лиса!

Она сопротивлялась, даже тяпнула его за руку, но в конце концов ее тень, хорошо различимая в лунном свете, вдруг вытянулась, и в тот же миг Джекоба отпихнули неожиданно сильные девичьи руки.

Лиса. Ее волосы, такие же рыжие, как ее мех, в котором она чувствует себя куда лучше, чем в человечьей коже, ниспадали до пояса столь густой и пышной волной, что казалось, на ней все еще ее лисья шуба. И платье, льнувшее к ее белой веснушчатой коже, было соткано из мягкого рыжего атласа и даже лоснилось, словно лисий мех.

Гляди-ка, за последнее время она стала почти взрослой, почти так же незаметно, как превращается в лисицу лисенок. Но Джекоб все еще видел в ней ту десятилетнюю девчушку, комочек горя и слез, которую обнаружил у подножия башни, когда вернулся из своего родного мира позже, чем обещал. Почти год Лиса следовала за ним неотступной тенью, прежде чем решилась показаться ему в человеческом облике, и он не уставал напоминать ей: она может этот облик навсегда утратить, если вовсе не будет из лисьей шкуры вылезать. Хотя и знал: если придется выбирать, она, конечно, выберет шкуру. В семь лет она спасла раненую лисицу от дубинок обоих своих старших братьев, а наутро нашла у себя на кровати рыжее платье удивительной красоты. Оно-то и подарило ей то обличье, которое она давно считала своим истинным «Я», и больше всего на свете боялась, как бы кто у нее это платье, а вместе с ним и лисью жизнь, однажды не украл.

Прислонясь к колодцу, Джекоб закрыл глаза. Все будет хорошо, Джекоб. Только вот ночь никак не кончается. Легкая девичья головка прильнула к его плечу, и, едва почувствовав прикосновение этого существа, не желающего жить в человечьей коже, за которую из последних сил борется сейчас его брат, он наконец уснул. Но спал беспокойно, и даже сны видел какие-то каменные. Ханута, газетный мальчишка с рынка, его мать, отец — все они застыли, как кладбищенские статуи, вокруг убитого Портняги.

— Джекоб! Просыпайся!

Лиса уже снова была в шкуре. Сквозь тяжелые лапы елей сочилась белесая утренняя дымка. Плечо ломило так, что он с трудом заставил себя подняться. Все будет хорошо, Джекоб. Ханута знает этот мир, как никто другой. Помнишь, как он спас тебя от ведьминого заклятия? Ведь ты был уже наполовину мертвец. А укус острозуба? А его снадобье против яда водяного…

Он двинулся к пряничному дому, и сердце его с каждым шагом колотилось все сильней.

В сенях от приторного запаха сладостей у него перехватило дыхание. Из-за этого духа, наверно, они так крепко и заснули. Рука Клары покоилась у Вилла на груди, а лицо брата было исполнено такого отдохновенного блаженства, словно он почивает в царских чертогах, а не в кровати ведьмы-деткоедки. Но на его левой щеке зеленоватым родимым пятном проступил камень, а ногти левой руки почернели и уже почти походили на когти, те самые, что совсем недавно вонзили каменную заразу ему под кожу.

Как же громко может стучать сердце. Этак и задохнуться недолго.

Все будет хорошо.

Джекоб как пригвожденный все еще стоял на пороге, когда брат пошевельнулся. По глазам Джекоба он сразу все понял. Схватился за шею, провел пальцами вверх до самой щеки.

Думай, Джекоб! Но разве можно думать при виде такого страха на родимом лице.

Они не стали будить Клару, и Вилл, пошатываясь, как лунатик, не способный очнуться от своего кошмара, побрел вслед за ним во двор. Лиса испуганно от него отпрянула, и взгляд, который она бросила Джекобу, был красноречивей всяких слов.

Кончено.

И Вилл всем своим видом вполне подтверждал ее приговор. Конченый человек. Он снова провел рукой по изуродованному лицу, и Джекоб впервые прочел у него в глазах не безграничное доверие — братец вообще верил всем и каждому, — а все те упреки, которыми Джекоб осыпал себя сейчас и без его помощи. Если б ты лучше за ним присматривал, Джекоб. Если бы вы не поскакали так далеко на восток… Если бы да кабы… Казалось, все, от чего он мечтал избавиться, все, что хотел оставить по ту сторону зеркала, сейчас снова на него навалилось.

Вилл подошел к окну, в глубине которого угадывалась печка, и уставился на свое отражение в подслеповатом черном стекле.

Джекоб между тем не сводил глаз с черных кружев закопченной паутины под сахарной крышей. Они напомнили ему совсем другие сети, такие же темные, расставленные на поимку ночи… Какой же он болван! Далась ему эта ведьма! Ведь заклятие-то чье? Феи. Феи!

В глазах Лисы мелькнуло беспокойство.

— Нет! — тявкнула она.

Иногда она угадывает его мысли прежде, чем он сам успеет их осознать.

— Она наверняка ему поможет! В конце концов она же ее сестра.

— Нельзя тебе к ней возвращаться! Ни за что!

Вилл обернулся:

— Возвращаться к кому?

Джекоб не ответил. Только нащупал медальон у себя под рубашкой. Пальцы его все еще помнят, как укладывали в этот медальон лепесток цветка. Точно так же, как его сердце помнит ту, от которой лепесток его защитил.

— Иди разбуди Клару, — сказал он Виллу. — Мы сейчас же выходим. Все будет хорошо.

Путь предстоял не близкий, дня четыре, если не дольше, а времени в обрез, иначе камень их опередит.

Лиса все еще не спускала с него глаз.

Нет, Джекоб, нет! — молил ее взгляд.

Конечно, она помнит все не хуже его, а то и лучше.

Страх. Гнев. Потерянное время. «Это же какие были ранения!»

Но если жизнь брата ему дорога, остается только один путь.

 

ХЕНТЦАУ

У человекогоила, которого люди Хентцау взяли на заброшенной почтовой станции, на коже прорастал малахит. Мшистая темная зелень заволокла уже пол-лица. Хентцау приказал его отпустить, как и всех прочих, кого они изловили, напутствовав беднягу советом поискать пристанища в ближайшем гоильском лагере, покуда его не укокошили свои же соплеменники. Глаза несчастного пока не отсвечивали золотом, в них еще брезжило смутное воспоминание о временах, когда кожа его была не из камня. Он улепетывал со всех ног, будто на свете и вправду есть место, куда ему можно вернуться, и Хентцау всего передернуло при мысли, что фея, чего доброго, способна и в его яшмовую кожу вживить человеческую плоть.

Малахит, кровавик, яшма, даже королевский камень карнеол — каких только мастей он и его солдаты за это время не перевидели, но, разумеется, той, что им велено было найти, нигде не было.

Нефрит.

Старухи на счастье носят этот камень на шее и тайком поклоняются вырезанным из нефрита крохотным божкам. Матери вшивают его в одежду сыновьям — оберег из нефрита не только хранит своего обладателя, но и делает его бесстрашным. Однако гоил с кожей из нефрита — такого отродясь на свете не было.

Интересно, долго еще Темная Фея заставит их его искать? Долго еще будет делать из него посмешище на глазах у солдат, у короля, у себя самой? А что, если она этот свой сон только для того и выдумала, чтобы удалить его от короля? А он, дурак, и удалился, послушный и верный как пес.

Хентцау глядел на безлюдную дорогу, терявшуюся в сумрачной тени деревьев. Его солдаты нервничали. Гоилы, как и люди, стараются обходить Черный Лес стороной. И фее прекрасно это известно. Для нее все это игра. Именно так. Игра, и ничего больше, и ему до смерти не хочется исполнять в этой игре роль верной псины.

Моль села ему на грудь, как раз когда он собирался скомандовать «По коням!». Уселась точнехонько там, где под серым мундиром бьется его сердце, и в ту же секунду Хентцау увидел человекогоила, узрел будто наяву, столь же ясно, как видела его во сне фея.

Нефрит просвечивал сквозь его человечью кожу, как обещание.

Быть такого не может.

Но тогда из Недр вышел Король, и в страшную годину явился гоил из нефрита, рожденный из серебра и стекла, и сделал Короля непобедимым.

Бабушкины сказки. Он сам ребенком обожал их слушать, потому что они сообщали миру смысл и веру в хороший конец. Миру, который прогнил весь, сверху донизу, ибо в нем правили боги с мягкой плотью. Но, с тех пор как Хентцау испытал эту плоть своим клинком, он воочию уверился: никакие они не боги. А еще он уверился, что никакого смысла в мире нет, а хорошего конца не бывает и подавно.

И тут вдруг это. Хентцау видел его как наяву, казалось, руку протяни — и он погладит матово-зеленый камень, уже проросший у гоила на щеке.

Нефритовый гоил. Рожденный заклятием феи.

Неужто в этом и был ее замысел? Неужто она засевала мир каменным мясом, заранее зная, что пожнет его?

Тебе-то какое дело, Хентцау? Найди его!

Моль снова раскрыла крылышки, и он ясно увидел поля, на которых сражался всего пару месяцев назад. Поля, окаймляющие Черный Лес с востока. Он не там ищет!

Хентцау крякнул, мысленно чертыхнулся и прихлопнул моль одним ударом.

Когда он отдал приказ двигаться обратно на восток, солдаты глянули на него с изумлением. Но и обрадовались, что он не ведет их дальше в глубь леса. Хентцау смахнул с мундира расплющенные крылышки и вскочил в седло. Никто из них моль не видел, и в случае чего любой подтвердит: он отыскал нефритового гоила сам, без всякой потусторонней помощи. Так же, как он, Хентцау, всем и каждому повторяет: войну выиграл Кмен, а вовсе не заклятие его бессмертной возлюбленной.

Нефрит.

Ее сон оказался явью.

Если это она сама не превратила сон в явь…

 

ЕМУ ПОДОБНЫЕ

Было уже за полдень, когда они наконец выбрались из Черного Леса. Сизые тучи клубились над лугами и полями — лоскутным одеялом из желтых, зеленых, коричневых заплат, простертым до самого горизонта. Кусты бузины никли от тяжести черных кистей, а над головками полевых цветов, что росли по обочинам, порхали эльфы, лениво шевеля тяжелыми от дождя крылышками. Но хутора, попадавшиеся им по дороге, были безлюдны, а в несжатой пшенице тут и там ржавели брошенные пушки.

Джекоб благодарил судьбу за это запустение. Внешний вид Вилла уже не позволял усомниться, что именно с ним происходит. С тех пор как они вышли из леса, дождь шел непрестанно, и зеленый камень поблескивал у него на лице, как пятнистая глазурь, вышедшая из-под рук нерадивого горшечника.

Дождь лил все сильнее, вскоре даже Лису уже не спасала ее шкура, и плечо у Джекоба разболелось так, словно Портняга снова и снова вонзал в него свои иглы, но стоило глянуть на лицо брата — и он отбрасывал всякую мысль о привале. Время уходит.

Вероятно, именно боль и притупила его бдительность. Он толком не разглядел, почти не заметил это заброшенное подворье на краю дороги, а Лиса учуяла опасность, когда было уже поздно. Восемь оборванцев, и все при оружии, они выскочили откуда-то из полуразрушенной пристройки и наставили на них винтовки, прежде чем Джекоб успел схватиться за пистолет. Двое в мундирах императорской армии, еще на одном серый гоильский китель. Дезертиры. Да нет, уже мародеры. Отребье войны. У двоих на ремне трофеи, которыми теперь и солдаты императорской армии не прочь были щегольнуть: отрубленные пальцы врагов, всех каменнокожих мастей, какие попались.

В первый миг Джекоб и впрямь понадеялся, что они ничего не заметят, ведь Вилл укрылся от дождя капюшоном, лица не видно вовсе.

Однако один из бандитов, отощавший и злой, как хорь, стаскивая Вилла с лошади, приметил его левую руку и тотчас сдернул капюшон с головы брата.

Клара кинулась было на помощь, но тот, что в гоильском кителе, грубо ее оттащил, и тут вдруг лицо Вилла изменилось до неузнаваемости. Джекоб в жизни не видел в глазах брата столько неприкрытой ярости и жажды кого-то изувечить. Вилл рванулся, пытаясь освободиться, хорь ударил его в лицо, а когда Джекоб потянулся за пистолетом, вожак без затей упер ему в грудь ствол винтовки.

Это был кряжистый детина, уже без двух пальцев на левой руке, в ободранной куртке, увешанной, однако, самоцветами, — на воротниках гоильских офицеров такие камни служат знаками различия. На полях сражений подобных трофеев теперь полно, тем более что противник не хоронит своих убитых.

— Почему ты его не пристрелил? — спросил детина, обшаривая Джекобу карманы. — Или ты еще не слыхал? С тех пор как переговоры начались, за таких больше вознаграждения не полагается.

Он вытащил носовой платок Джекоба, но, по счастью, пренебрежительно сунул его обратно, прежде чем тот обронит золотой талер в его загребущую лапу. Краем глаза Джекоб заметил, как Лиса прошмыгнула во дворе в сарай, и почувствовал на себе взгляд Клары, моливший о помощи. Да что она в самом деле? Неужто и вправду верит, что он один способен сладить с восемью громилами?

Трехпалый вытряс на ладонь содержимое его кошелька и разочарованно скривился, ничего, кроме пары жалких медяков, не обнаружив. Но остальные продолжали глазеть на Вилла. Сейчас они его прикончат. Просто так, потехи ради. И повесят пальцы брата себе на ремни. Сделай же что-нибудь, Джекоб! Да что же, что? Скажи что-нибудь! Тяни время! Жди чуда!

— Хочу отвести его кое к кому, кто вернет ему кожу.

Дождь хлестал ему в лицо. Подошедший хорь приставил винтовку ему под ребра. Говори, Джекоб, не молчи!

— Отпустите нас, и через неделю я вернусь с мешком золота.

— Ну конечно. — Трехпалый кивнул остальным. — Отведите их за сарай, а этого пристрелите. Мне одежка его приглянулась.

Джекоб отпихнул тех двоих, что его держали, но третий приставил ему к горлу нож. Одет как простой крестьянин. Некоторые все-таки не всю жизнь были разбойниками.

— Что ты плетешь? — зашипел он в ухо Джекобу. — Какая кожа? Такому уже ничем не поможешь. Я сынка родного пристрелил, когда у него на лбу вот этак камень выполз!

Джекоб едва дышал, до того сильно впивалось острие клинка ему в шею.

— Это заклятие Темной Феи, — прохрипел он. — Отведу его к ее сестре. Она снимет порчу.

Как же они все на него уставились. Фея. Одно только слово. Три буквы, но в них все колдовство и весь ужас, какой есть на свете.

Давление клинка чуть ослабло, но лицо мужчины все еще искажала гримаса ярости, бессилия, боли… Джекоб подавил искушение спросить, сколько лет было его сыну.

— К феям по своей воле не попадешь. — Мальчишке, боязливо пробормотавшему эти слова, было от силы лет пятнадцать. — Они сами забирают.

— Ничего, я дорожку знаю. Бывал уже у них.

— Вот как? Тогда почему же ты не мертвяк? — Нож слегка порезал ему кожу. — И не сумасшедший, кто сам в первом же пруду топиться бежит?

Джекоб чувствовал на себе взгляд Вилла. Что он сейчас думает? Что это все сказки, как прежде, когда они были детьми и Вилл не мог заснуть?

— Она ему поможет, — повторил Джекоб хрипло, стараясь уклониться от ножа. Но прежде вы нас убьете. Хотя сына ты этим не вернешь.

Хорь приставил винтовку Виллу прямо к изуродованной щеке.

— К феям? Да он просто дурачит тебя, Станис, ты что, еще не понял? Пристрелим их поскорей, и дело с концом.

Он пихнул Вилла в сторону сарая, еще двое схватили Клару. Давай, Джекоб. Терять уже нечего. Но трехпалый вдруг дернулся, обернулся, тревожно вглядываясь куда-то поверх забора. Сквозь шелест дождя оттуда донеслось конское фырканье.

Всадники.

Они скакали по несжатой пшенице, на таких же серых, как их мундиры, лошадях, и по лицу Вилла он сразу догадался, кто они такие, еще прежде, чем хорь в панике гаркнул остальным:

— Гоилы!

Крестьянин направил винтовку на Вилла, как будто именно он — а кто же еще? — накликал на них эту нечисть, но Джекоб пристрелил его, прежде чем тот успел спустить курок. Трое из гоилов на полном скаку уже обнажили сабли. Они все еще предпочитают сражаться клинком, хотя битвы выигрывают все-таки с помощью винтовок. Клара с ужасом смотрела на их каменные лица, потом глянула на Джекоба. Да-да, именно это с ним и будет. Ты его все еще любишь?

Бандиты, позабыв о своих пленниках, ринулись в укрытие, за опрокинутую подводу. Джекоб подтолкнул Вилла и Клару к лошадям.

— Лиса! — позвал он, подбегая к своей кобыле. Где же она?

Двое гоилов уже рухнули с лошадей, остальные залегли за сараем. Трехпалый оказался неплохим стрелком.

Клара была уже в седле, но Вилл стоял как вкопанный, не сводя с гоилов глаз.

— По коням, Вилл! — заорал Джекоб, одним махом вскакивая на лошадь.

Но брат не двигался с места.

Джекоб поскакал было к нему, но на ходу успел заметить Лису, выскользнувшую из сарая. Она хромала, и в тот же миг Джекоб увидел, как хорь в нее целится. Джекоб успел уложить и его, но, когда натянул удила и наклонился, чтобы подхватить Лису, удар винтовочного приклада, пришедшийся в раненое плечо, едва не выбил его из седла. Мальчишка. Ухватив разряженную винтовку за ствол, он уже размахнулся снова, надеясь вторым ударом прикончить не только Джекоба, но и свой собственный страх. От боли у Джекоба потемнело в глазах, он, правда, успел вскинуть пистолет, но гоилы его опередили. Они уже палили из-за сарая вовсю, и одна из пуль угодила пареньку в спину.

Джекоб поднял Лису на руки. Тем временем и Вилл уже вскочил в седло, но все еще как зачарованный не сводил с гоилов глаз.

— Вилл! — гаркнул Джекоб во все горло. — Скачи же, черт тебя подери!

Брат даже не оглянулся. Казалось, он позабыл и его, и Клару.

— Вилл! — звонко выкрикнула Клара, в полном ужасе от разыгравшегося побоища.

Но лишь когда Джекоб дернул его лошадь за повод, Вилл очнулся.

— Да скачи же ты! — заорал Джекоб снова. — Скачи и не оглядывайся!

Только тогда его брат наконец-то пришпорил лошадь.

 

О ПОЛЬЗЕ ДОЧЕРЕЙ

Побежденная. Тереза Аустрийская стояла у окна и смотрела вниз на дворцовую стражу. Часовые прохаживались у ворот как ни в чем не бывало. Весь город жил своей жизнью как ни в чем не бывало. А между тем — она проиграла войну. Впервые. И каждую ночь ей снится, как она барахтается в кровавой жиже, а та застывает багряно-красной коркой, каменной кожей ее врага.

Ее министры и генералы вот уже полчаса объясняют ей, почему именно она проиграла войну. Стоят перед ней в зале приемов, сияя орденами, которые она им вручила, и на нее же пытаются свалить вину за поражение. «У гоилов винтовки лучше. У них поезда быстрей». Хотя на самом деле войну выиграл гоильский король с карнеоловой кожей, потому что разбирается в стратегии лучше их всех, вместе взятых. А еще потому, что у него в полюбовницах фея, которая впервые за последние триста лет предоставила колдовские чары королю в услужение.

Перед воротами остановилась карета, из нее вышли трое гоилов. Скажите, как дипломатично. Даже не в мундирах. С каким наслаждением она бы приказала сейчас страже схватить истуканов и прикончить прямо во дворе, как поступал с ними еще ее дед. Да не те времена. Теперь уже гоилы кого хочешь приканчивают. Потому и сядут сейчас вместе со своими советниками за ее стол, будут прихлебывать чай из ее серебряных чашек и обсуждать условия ее капитуляции. Часовые распахнули ворота, и едва гоилы вступили на дворцовую площадь, императрица отвернулась от окна.

Они все еще что-то талдычат, все эти бесполезные, орденоносные генералы, а с обитых золотым шелком стен на них взирают ее предки. Вон там, у двери, портрет отца. Сухопарый, прямой, как аист, в вечной войне с родным братом, королем Лотрингии, с сыном которого, Дроздобородом, потом много лет воевала она сама. Рядом дед висит, который тоже, как гоильский король, с феей любовь крутил и в конце концов от сердечной тоски утопился — прямо за дворцом, в пруду с водяными лилиями. Этот вообще приказал запечатлеть себя на единороге, коего изображала его любимая лошадь, с рогом нарвала на лбу. Посмешище, а не портрет, то ли дело следующий, он Терезе куда больше нравится. Это был портрет ее прадеда вместе с его старшим братом, тем самым, кого лишили наследства, потому что он слишком алхимией увлекался. Живописец так мастерски передал его незрячий взгляд, что отец возмущался, зато она еще девочкой не раз вставала перед портретом на стул, чтобы получше разглядеть мелкие шрамы вокруг слепых глаз. А ослеп он, по преданию, после одного из опытов, когда хотел превратить собственное сердце в золото, но все равно на портрете он, единственный из всех ее предков, улыбается, благодаря чему она долго еще верила, что опыт удался и у него в груди и вправду билось золотое сердце.

Мужчины. Сплошь. Кто сумасшедший, кто нет. Одни только мужчины.

Столетия подряд на аустрийском троне восседали одни мужики, а кончилось это лишь потому, что ее отец, наплодив четырех дочерей, так и не сподобился зачать сына.

И у нее вот тоже сына нет. Да и дочь только одна. Однако у нее и в мыслях не было превращать свою дочь в товар, как поступил папаша с ее младшими сестрами. Одну Дроздобороду — в Лотрингию, в этот жуткий замок, другую — ее помешанному на охоте кузену с Альбиона, а младшую — и вовсе какому-то восточному царьку, тот вообще двух прежних жен уже похоронить успел.

Нет. Она хотела возвести дочь на трон. Увидеть ее портрет на этих стенах, в золотой раме, среди всех этих мужиков. Амалия Аустрийская, дочь Терезы, которая мечтала когда-то, что народ назовет ее Великой. Но сейчас у нее просто нет другого выхода. Иначе в кровавой жиже утонут они обе. Она сама. Ее дочь. Ее народ. Ее трон. И этот город, и вся страна, включая всех этих сановных болванов, которые все еще силятся объяснить ей, почему не сумели выиграть для нее эту войну. Отец — тот велел бы их всех казнить на месте, и дело с концом, но толку что? Другие будут не лучше. Их кровь не вернет ей ни павших солдат, ни потерянных провинций, где уже хозяйничают гоилы, ни ее чести, утопленной в трясине четырех безнадежно проигранных сражений.

— Кончено.

Одно лишь слово, но в тот же миг мертвая тишина воцарилась в зале, где смертные приговоры еще ее прадед подписывал. Власть. Пьянит не хуже доброго вина.

Как сразу втянулись в шеи все эти спесивые головы. Ты только погляди, Тереза. Разве не упоительно было бы все их поотшибать?

Императрица чуть тронула диадему из эльфового стекла, которую носила еще ее прабабка, и мановением руки подозвала одного из карликов. Это были единственные в стране карлики, еще носившие бороды. Слуги, стражи, поверенные. Уже много поколений на службе у их рода и все в том же, что и двести лет назад, наряде. Сюртуки черного бархата, кружевные жабо и смешные широченные штаны. Жутко старомодно, да и безвкусно, но спорить о традициях с карликами столь же бесполезно, как со священником о религии.

— Пиши, — приказала она.

Карлик вскарабкался на бледно-золотое парчовое кресло. Писать ему приходилось, стоя на коленях. Оберон. Ее любимец, самый умный из всех. Ручонка, в которой он держал вечное перо, казалась крохотной, как у мальчика, но она-то знает: этими ручками он разбивает железные цепи не хуже, чем ее повара яйца.

— Мы, ее величество Тереза, императрица Аустрийская… — Предки смотрели на нее с осуждением, да только что им ведомо о королях, порожденных земными недрами, и феях, превращающих человеческую кожу в камень, лишь бы уподобить всех людей своему возлюбленному? — …желая положить конец войне и заключить мир между нашими великими народами, предлагаем королю гоилов руку нашей дочери Амалии для высочайшего супружеского союза.

И разом лопнула тишина. Ее слова будто раскололи стеклянный дом, в котором все они сидели в заточении. Но удар-то нанес король гоилов. А она всего-навсего отдаст теперь за него свою дочь.

Императрица резко повернулась к ним спиной, и взволнованный гомон разом стих. Направляясь к высоким дверям, она слышала только шорох своего платья. Казалось, высоченные эти двери прорублены не для людей, а для великанов, окончательно истребленных шестьдесят лет назад стараниями ее прадеда.

Власть. Как доброе вино, когда она есть. И как яд, когда ее теряешь. Этот разъедающий яд она, Тереза, уже чувствует.

Проиграла.

 

СОННОЕ ЦАРСТВО

— Да он просто не просыпается. — Голос звучал тревожно. И знакомо. Лиса.

— Не беспокойся, он всего лишь спит. — И этот голос он тоже знает. Клара.

Просыпайся, Джекоб. Чьи-то легкие пальцы прикоснулись к его горячему плечу. Он открыл глаза и сразу увидел над собой серебряный месяц, укутавшийся в облако, словно решив спрятаться от своего красного близнеца. Сквозь облако месяц заглядывал в темный двор замка. В стеклах высоких стрельчатых окон мерцали звезды, и ни в одном из них не было света. Не горели фонари над дверями и заросшими надвратными арками. Не шмыгали в пристройках слуги, а брусчатку двора укрыл мягкий ковер прелой листвы, которую, казалось, уже сто лет не выметали.

— Наконец-то. Я думала, ты уже никогда не проснешься.

Лиса ткнулась мокрым носом ему в плечо, и Джекоб застонал.

— Тише ты, Лиса!

Клара помогла ему сесть. Она успела сделать ему перевязку, но плечо болело сильнее прежнего. Мародеры… Бандиты… Вместе с болью вернулась и память, вот только одного он припомнить не мог — когда и как он потерял сознание.

— Не нравится мне твоя рана. — Клара выпрямилась. — Парочка таблеток из нашего мира сейчас бы нам очень не помешала…

— Ничего, само пройдет. — Он почувствовал, как Лиса преданно трется головой об его руку. — Где это мы?

— Другого пристанища я не нашла. Какой-то замок заброшенный. Людей, по крайней мере живых, я тут еще не видела.

Лиса разворошила лапами палую листву. Из-под листьев показался башмак.

Джекоб огляделся. Тут и там пухлое одеяло листвы бугрилось подозрительными горками, видимо скрывая под собой и другие распростертые тела.

Куда же это их занесло?

Пытаясь подняться, он оперся было о стену, но, чертыхнувшись, тут же отдернул руку. Каменная кладка заросла шиповником сплошь. Колючие побеги укутали весь замок пушистой игольчатой шубой.

— Розочки, — пробормотал он, срывая цветок шиповника с туго сплетшихся ветвей. — Я столько лет этот замок искал! Чертоги Спящей красавицы… Императрица выложила бы мне за это целое состояние.

Клара, не веря себе, обвела глазами безлюдный замковый двор. Замок Спящей красавицы. Подумать только…

— По слухам, каждый, кто тут переночует, найдет свою настоящую любовь. Только, похоже, — Джекоб оглядел темные окна, — королевич так сюда и не добрался.

Или так и висит до сих пор на колючках вместе с запутавшимися в живой изгороди пташками.

И тут же прямо среди розовых цветков на глаза ему попалась иссохшая человеческая рука. Незаметно, пока Клара не увидела, Джекоб прикрыл ее ветвями.

Где-то под оградой прошуршала мышь, Лиса кинулась было за ней, но, заскулив, беспомощно остановилась.

— Что с тобой? — спросила Клара.

Лиса лизнула себя в бок.

— Да беспалый меня пнул.

— Дай-ка посмотреть. — Клара склонилась над ней, осторожно прощупывая шелковистый мех.

— Сбрось-ка свою шубу, Лиса, — посоветовал Джекоб. — Она людей привыкла лечить, не лисиц.

После минутного колебания Лиса все же послушалась, и Клара в изумлении воззрилась на девушку в диковинном платье, будто сотканном из лучей красной луны.

«Да что же это за мир такой? — безмолвно вопрошало ее лицо, когда она оглянулась на Джекоба. — Если мех превращается в кожу, а кожа в камень, чему тогда вообще верить?» Испуг. Оторопь. И зачарованность. Все это вместе было написано в ее взгляде. Подходя к Лисе, она непроизвольно обхватила себя за плечи, словно боясь и на себе вместо кожи ощутить звериный мех.

— Где Вилл? — спросил Джекоб.

Клара указала на башню возле ворот.

— Он уже больше часа там, наверху. — Помолчав, Клара добавила: — И ни слова не проронил с тех пор, как этих увидел.

Ей не понадобилось объяснять, кого она имеет в виду.

Нигде заросли шиповника не разгулялись с такой необузданной силой, как на круглых стенах башни. Необычные, темно-красные цветки казались в ночи почти черными и, как будто не желая замечать наступление осени, наполняли холодный воздух тяжелым, сладким дурманом.

Поднимаясь по узенькой винтовой лестнице, Джекоб смутно догадывался, что он там, наверху, обнаружит. Гибкие колючие ветви цапали его за одежду, да и сапоги то и дело приходилось выдергивать из колючих силков, но в конце концов он очутился в той самой светелке, где почти два века назад фея на день рождения вручила принцессе свой подарок.

Прялка все еще стояла возле узенькой бедной кровати, сколоченной для кого угодно, только не для королевской дочки. Тело девушки, все еще почивавшей тут непробудным сном, было усыпано цветочными лепестками. Заклятие феи не позволило ему состариться, однако кожа пожелтела, словно пергамент, как и белое платье, в которое нарядилась принцесса в тот злополучный день почти два века назад. Жемчуга, которыми было расшито платье, все еще мерцали перламутровой белизной, но кружевные оборки побурели, как и усыпавшие царский шелк лепестки.

Вилл замер возле единственного окна, словно королевич, все-таки пробравшийся в замок. Он обернулся, и Джекоб сразу увидел, что камень переполз ему уже на лоб, а глаза брата отсвечивают золотом. Из всего, что можно у них украсть, мародеры похитили самое драгоценное. Время.

— И никаких тебе «И жили долго и счастливо до самой смерти…» — бросил Вилл, указывая глазами на принцессу. — Это ведь тоже заклятие феи. — Он прислонился к голой каменной стене. — Ну как тебе, лучше?

— Да, — не моргнув глазом, соврал Джекоб. — А ты как?

Вилл ответил не сразу. Но когда наконец ответил, голос его звучал холодно и ровно, словно заговорил не он сам, а его новая кожа.

— У меня лицо как полированный камень. Ночи становятся светлее, а тебя я услышал задолго до того, как ты стал подниматься по лестнице. И я чувствую это уже не только кожей. — Он на секунду умолк. — Я чувствую это у себя внутри.

Он подошел к кровати и уставился на иссохшее тело.

— Я все на свете позабыл. Тебя. Клару. Самого себя. Хотел только одного: к ним.

Джекоб тщетно искал слова, но так и не нашел.

— Это и есть то, что меня ждет? Скажи мне правду? — Вилл смотрел на него в упор. — Я не только буду выглядеть, как они. Я стану, как они, верно?

У Джекоба на языке вертелись одни лживые отговорки, все эти «да брось, Вилл», «все будет хорошо», но он так и не смог ничего из себя выдавить. Взгляд брата не позволил.

— Хочешь знать, какие они? — Вилл снял лепесток с пакляных волос принцессы. — Гневные. Их гнев распирает тебя изнутри, как пламя. Но одновременно они и камень. Они чуют камень под собой, в земле, и слышат его дыхание.

Он взглянул на черные ногти у себя на руке.

— Они — сама тьма, — добавил он тихо. — И огненный жар. А красная луна — это их солнце.

Джекоб содрогнулся, услышав камень в голосе брата.

Скажи что-нибудь, Джекоб. Что-нибудь. Как же тихо в этой темной светелке.

— Ты не станешь, как они, — вымолвил он наконец. — Я не допущу.

— Как? — Опять этот взгляд, умудренный не по годам. — Это правда то, что ты сказал бандитам? Что ты меня к другой фее ведешь?

— Да.

— И она такая же опасная, как та, что сотворила вот это? — Вилл погладил пергаментное лицо принцессы. — Глянь в окошко. Там мертвецы в колючках висят. Думаешь, я хочу, чтобы ты из-за меня кончил так же? — Но взгляд Вилла говорил совсем другое. «Помоги мне, Джекоб, — молил этот взгляд. — Помоги!»

Джекоб отвел брата от ложа покойницы.

— Фея, к которой я тебя веду, совсем другая, — сказал он. «Ты уверен, Джекоб?» — прошипел кто-то внутри, но он и слушать не стал. Всю надежду, всю, сколько есть, он постарался вложить сейчас в свой голос. И всю уверенность, которую так жаждал расслышать брат. — Она нам поможет, Вилл! Я тебе обещаю.

Смотри-ка, все еще действует. Надежда так же легко высветлила лицо брата, как недавно его исказил гнев. Братья. Старший и младший. Ничего не изменилось. Пока ничего.

 

МЯГКАЯ ПЛОТЬ

Трехпалый детина с рожей мясника заговорил первым. Отчего это люди просто обожают последнюю мразь производить в вожаки? Его трусость Хентцау разглядел сразу столь же ясно, как водянистую голубизну его глаз. Но кое-что интересное, о чем моль не успела поведать, он все-таки им рассказал.

Нефритовый гоил был не один. С ним была девчонка, а еще, что важней, при нем был вроде как брат, который вбил себе в голову, что сможет камень вытравить. Если трехпалый не врет, этот брат намеревался отвести нефритового гоила к Красной Фее. Кстати, неглупая мысль. Эта фея ненавидит свою темную сестру ничуть не меньше, чем все остальные. Однако Хентцау уверен: снять заклятие ей не по плечу. Темная Фея гораздо сильней всех своих сестер, вместе взятых.

Остров, на котором они живут, никто из гоилов в глаза не видал, а уж тем паче не ступал на него. Темная Фея хранит тайны своих сестер, хоть те ее и изгнали, а кроме того, каждый знает: к феям попадает лишь тот, кого они хотят видеть.

— И как он намерен ее найти?

— Он не сказал, — заикаясь от страха, выдавил трехпалый.

Хентцау только кивнул своим солдатам. Сам он терпеть не может бить по мягкому мясу. Убивать людей он умеет, но старается не прикасаться. Зато у Нессер с этим никаких затруднений.

Она двинула трехпалого прямо в рожу, и Хентцау тут же взглядом ее одернул. Люди убили ее сестру, поэтому Нессер иногда слишком усердствует. В первую секунду он прочел в ее глазах строптивую непокорность, но она тут же потупилась. Все они за это время перемазались ненавистью, как слизью.

— Он не сказал, — лепетал трехпалый. — Клянусь.

Белый от страха, он и впрямь был похож на слизняка. Хентцау с отвращением отвернулся. Он не сомневался: эти сказали все, что знают, и только из-за них нефритовый гоил от них ушел.

— Расстрелять, — презрительно бросил он, выходя на улицу.

Выстрелы грянули в тишине как-то особенно громко. Как нечто чужое и неуместное. Винтовки, паровые машины, поезда — Хентцау до сих пор чувствовал во всем этом что-то противное природе. Стареет, в этом все дело. Зрение совсем никуда, слишком много он видел солнечного света, а от грохота битв слух ослаб настолько, что Нессер приходится повышать голос, когда она с ним разговаривает. Король, правда, делает вид, будто ничего не замечает. Он-то помнит: Хентцау состарился не где-нибудь, а у него на службе. Зато Темная Фея — уж она-то позаботится, чтобы остальные все его немочи заметили, особенно когда узнает, как из-за какой-то шайки оборванцев он нефритового гоила упустил.

Хентцау все еще видит его как сейчас: лицом наполовину гоил, наполовину человек, кожа вся в прожилках благороднейшего из камней, самого святого камня на свете. Да нет, это не он. Не может такого быть. Подделка вроде деревянных божков, которых мошенники сусальной позолотой обклеивают и глупым старушонкам всучивают, выдавая за чистое золото. «Спешите видеть, нефритовый гоил явился, чтобы сделать короля непобедимым. Только слишком глубоко не режьте, а то наткнетесь на человечье мясо». Ну да, так оно и есть. Очередная уловка феи, лишь бы внушить, что без нее им никак не обойтись.

Хентцау вглядывался в подступающую ночь, и даже тьма казалась ему стеной нефрита.

А что, если ты ошибаешься, Хентцау? Что, если он — настоящий? Что, если судьба твоего короля и вправду от него зависит? А ты его упустил…

Когда следопыт наконец вернулся, даже Хентцау своими подслеповатыми глазами сразу увидел: он потерял след. Прежде за такое он бы его на месте убил, но время научило его обуздывать гнев, дремлющий во всех гоилах, — пусть и вполовину не так мастерски, как овладел этим искусством король. Единственная ниточка, оставшаяся у них теперь в руках, — это россказни про фею. А это значит: в который раз смирив гордость, унизиться перед Темной Феей, слать гонца, спрашивать дорогу. Одна мысль об этом была нестерпимей, чем весь холод подступающей ночи.

— Ты отыщешь мне след! — заорал он на следопыта. — Как только рассветет. Три лошади, одна лиса. Что тут сложного!

Он уже перебирал в уме, кого бы послать к фее, когда к нему подошла Нессер. Ей было всего тринадцать. В этом возрасте гоилы уже давно считаются взрослыми, но большинство начинают военную службу лишь с четырнадцати. Она не особенно преуспела ни в искусстве сабельного боя, ни в стрельбе, но с лихвой восполняла обе эти слабости невероятной отвагой. Впрочем, в таком возрасте не ведать страха и считать себя бессмертным, даже если у тебя в жилах не течет кровь фей, — дело обычное. Он по себе помнит.

— Командир?

Он любит это почтение в ее юном голосе. Лучшее средство от неуверенности в себе, которую посеяла в нем Темная Фея.

— Что тебе?

— Я знаю дорогу к феям. Правда, не на самый остров… Только в долину, откуда на остров попадают.

— В самом деле? — Хентцау и вида не подал, насколько у него отлегло от сердца. Он питает слабость к девчонке, но именно поэтому особенно с ней строг. Как и у него, ее кожа из яшмы, но, как и у всех женщин, с вкраплениями аметиста.

— Я состояла в эскорте, который по воле короля сопровождает Темную Фею во всех ее путешествиях. И в той поездке, когда она последний раз навещала сестру, тоже была. Она, правда, у въезда в долину велела нам остаться, но…

Это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Не придется клянчить о помощи, и никто не узнает, что он нефритового гоила упустил. Хентцау сжал руку в кулак. Однако лицо его сохраняло прежнюю невозмутимость.

— В самом деле? — повторил он нарочито бесстрастным тоном. — Ладно. Скажи следопыту, что теперь нас поведешь ты. Но горе тебе, если заблудишься.

— Точно не заблужусь, командир! — И она умчалась выполнять приказ, унося в сиянии золотых зрачков радость, уверенность и надежду.

Сам же Хентцау не сводил глаз с раскисшего проселка, по которому ушел от них нефритовый гоил. Один из головорезов уверял, будто брат его ранен и им обязательно потребуется ночлег. Сам-то Хентцау может не спать неделями. Значит, успеет их встретить.

 

НИКОГДА

Было еще темно, когда Джекоб приказал им трогаться в путь. Даже Лиса не смогла уговорить его отдохнуть еще хоть немного, и в глубине души Клара призналась себе, что рада поскорее убраться от всех этих спящих мертвецов.

Какая ясная ночь. Замшевая чернота неба, усеянная блестками звезд. Холмы и деревья силуэтами из черной бумаги, а рядом с ней Вилл, только по видимости близко. Такой родной и такой чужой.

Она взглянула на Вилла, глаза их встретились, и он ей улыбнулся. Но это лишь тень той улыбки, которую она помнит. А ведь раньше как просто было выманить у него улыбку. Он так легко дарил любовь. И как легко было отвечать ему взаимностью. Ничего легче на свете не было. Она не хочет его потерять. Но чуждый мир вокруг нее нашептывал одно: Он мой. А они проникают в этот мир все глубже, до самого сердца, как будто освободить Вилла можно только так.

Отпусти его!

Как же хочется выкрикнуть эти слова прямо в лицо этому жуткому, темному миру, что прячется за зеркалом.

Отпусти его!

Но нет, это она сама уже чувствует на себе его темные щупальца. «Что тебе здесь надо? — нашептывает ей черная, чужая, непроглядная ночь. — Какую прикажешь подарить тебе шкурку? Меховую шубу? Или каменный панцирь?»

— Нет! — ответила она шепотом. — Я найду твое сердце, и ты вернешь мне Вилла.

Но в глубине души она чувствовала совсем другое: будто и вправду на ней уже растет новая кожа. Такая мягкая. Слишком мягкая. И что до ее сердца вот-вот доберутся темные щупальца ночи.

Как же ей страшно.

 

ПРОВОДНИК К ФЕЯМ

В россказнях о феях по крайней мере одно было правдой: к ним никто не в силах проникнуть, если они сами того не захотят. И три года назад, когда Джекоб впервые к ним пробирался, это было не иначе — но и тогда, невзирая ни на что, дорожка к ним все-таки имелась.

Надо только подкупить подходящего карлика.

Из карликов многие кичились тем, что они якобы с феями торгуют и в знак этого даже с гордостью украшали свои гербы лилиями. Большинство, однако, только потчевали Джекоба древними бабушкиными сказками, чтобы в конце концов признаться, что последний их предок, видевший фею воочию, умер больше века назад. Пока наконец один из карликов при дворе императрицы не назвал ему имя Эвенауга Валианта.

Императрица тогда пообещала несусветное вознаграждение чистым золотом тому смельчаку, кто принесет ей лилию с озера фей. Про эти лилии шла молва, будто их аромат самую страшную девушку превращает в красавицу, а супруг императрицы, принц-консорт, имел неосторожность весьма разочарованно отозваться о внешности своей единственной дочери. Вскоре после этого он при странных обстоятельствах погиб на охоте — злые языки утверждали, что не без помощи жены, — однако вкус своего супруга императрица всегда ценила гораздо выше, нежели его самого, и потому не поскупилась назначить вознаграждение за волшебные лилии, что и побудило Джекоба, который в то время работал уже один, без Хануты, отправиться к Эвенаугу Валианту.

Разыскать карлика оказалось делом нетрудным, и тот за внушительную горку золотых талеров действительно вывел Джекоба к долине, где обитали феи. Только вот про стражников, охраняющих фей, Валиант ему ничего не сказал, и эта прогулка едва не стоила Джекобу жизни. Карлик же благополучно продал императрице волшебную лилию, которая и впрямь превратила ее дочь Амалию в писаную красавицу, за что Валиант и сподобился титула «поставщик императорского двора».

Джекоб не однажды и весьма красочно воображал себе, как именно он поквитается с подлым карликом, однако после возвращения с острова фей ему было не до того. Пришлось выполнять другое высочайшее поручение, в награду за что ему досталась лошадь из императорской конюшни, и постепенно образ Эвенауга Валианта как-то потускнел в памяти вместе с воспоминаниями о целом годе жизни, когда он был счастлив настолько, что едва себя не забыл. И что? Чему тебя это научило, Джекоб Бесшабашный? — спрашивал он себя, когда первые карликовые дома замелькали между живыми оградами и делянками. Что месть — не самый приятный предмет для размышлений. И тем не менее при мысли о новом свидании с карликом сердце его начинало биться сильнее.

Теперь даже низко надвинутый капюшон уже не мог скрыть камень на лице Вилла, и Джекоб решил оставить его и Клару на попечение Лисы, а самому отправиться в Терпевас, что на языке местных жителей обозначало всего лишь «город карликов». В роще у дороги Лиса отыскала пещеру, которая, должно быть, летом давала приют пастухам, и Вилл чуть ли не с радостью вошел под ее своды вслед за Джекобом, словно давно уже не чаял, как бы поскорее укрыться от дневного света. Последние островки человечьей кожи оставались у него только на правой щеке, и Джекобу с каждым днем становилось все труднее взглянуть брату в глаза. В глазах-то и было самое ужасное. Они тем временем почти сплошь налились золотом, и Джекобу все тяжелее удавалось побороть страшную мысль, что гонку со временем он уже проиграл. Иногда Вилл встречал его взгляд так, словно он вообще себя не помнит, и Джекобу казалось, что их общее прошлое, все, что роднило их с братом, в этих золотых глазах угасает навсегда.

Клара не пошла за ними в пещеру. Когда Джекоб вместе с Лисой возвратились к лошадям, она стояла среди деревьев такая отрешенная и одинокая в своем мужском платье, что Джекоб поначалу вообще принял ее за незнакомого мальчишку-сироту, какие во множестве скитались по дорогам этого мира в поисках работы. Волосы ее сливались цветом с охрой осенней травы, что полегла под деревьями, и в ней все меньше можно было узнать существо из другого мира, в котором оба они выросли. Воспоминания о свете и шуме знакомых улиц, о большущих домах, о девочке, которой она там была, — все это почти неразличимо померкло вдали. Недавнее настоящее слишком внезапно обернулось прошлым, а будущее представало неведомым, грозным и чужим.

— Времени у него немного.

Это был не вопрос. Она умеет смотреть правде в глаза, даже страшной правде. И ему это нравится.

— Тебе нужен врач, — сказала она, заметив, как Джекоб, вскочив в седло, скривился от боли. Цветы, травы и коренья, которые показала ей Лиса, не слишком ему помогли: рана в плече по-прежнему нарывала, и у него начинался жар.

— Она права, — поддержала Клару Лиса. — Сходи к одному из карликовых докторов. Говорят, они даже лучше, чем придворные врачи императрицы.

— Ну да, когда карликов пользуют. А с людьми все их лечение к двум вещам сводится: дорваться до твоих денег и спровадить тебя в могилу. Карлики вообще не слишком высокого мнения о нас, людях, — добавил он, поймав недоуменный взгляд Клары. — Даже те, что при дворе служат. Облапошить человека — это у карликов самый почетный подвиг, дело чести, доблести и геройства.

— И тем не менее одному из них ты доверяешь?

Лиса издала презрительное рычание.

— Ты лучше спроси, откуда у него на спине шрамы? — Она так и вилась вокруг Клары, словно желая заполучить ее в союзницы. — Карлику, к которому он направляется, доверять можно еще меньше, чем другим.

— Так это давно было.

— И что с того? С какой бы стати он за это время переменился? — В голосе Лисы явственно слышалось не только ворчливое недовольство, но и страх.

Клара посмотрела на Джекоба с тревогой:

— Тогда возьми хотя бы Лису с собой.

В знак благодарности Лиса еще ласковей потерлась о ее ноги. Она вообще тянулась к Кларе, ради нее даже все чаще принимала человеческий облик.

Джекоб повернул лошадь.

— Нет. Лиса останется здесь, — бросил он, и Лиса беспрекословно опустила голову. Она слишком хорошо знала: ни Виллу, ни Кларе в этом мире без нее не обойтись.

Когда на повороте дороги Джекоб оглянулся, Лиса все еще сидела подле Клары и смотрела ему вслед. А родной брат даже не спросил, куда он направляется. Он прятался от дневного света.

 

ГОЛОС КАМНЯ

Вилл слушал камень. Он слышал его так же явственно, как собственное дыхание. Звуки доносились сквозь стены пещеры, сквозь шершавый базальт под ногами, со скалистого свода над головой. На эти вибрации, как на самый родной и близкий голос, трепетно отзывалось все тело. У него больше нет имени, только новая кожа, защищающая его прохладным и прочным панцирем, новая сила в мышцах и боль в глазах, когда он смотрит на солнце.

Проведя ладонью по скалистой стене, он по бороздам и складкам почувствовал возраст камня. Камень нашептывал ему, сколько всего таится под его невзрачной, серой поверхностью: волнистый агат, кремово-белый полевой шпат, золотистый цитрин, черный оникс. Шершавые неровности сами собой складывались в картины: подземные города, окаменевшие воды, мягкий свет, мерцающий в малахитовых окнах…

— Вилл?

Он обернулся, и скала умолкла.

У женщины, застывшей на пороге пещеры, солнце играло в волосах, и казалось, вся она соткана из солнечного света.

Клара. Вместе с ее лицом ворвалась память о совсем ином мире, где камень — это только скучные стены, тоскливые улицы.

— Ты не голодный? Лиса поймала кролика и уже научила меня разводить костер.

Она подошла, нежно взяла его лицо в ладони, — такие мягкие, такие бесцветные по сравнению с его кожей зеленого камня. Его всего передернуло от ее прикосновения, но он постарался это скрыть. Он ее любит? Или?

Если бы не эта мягкая, бледная кожа…

— Ты что-нибудь слышишь? — спросил он.

Она глянула на него с изумлением.

— Ну и ладно, — вымолвил он и поцеловал ее, чтобы поскорее забыть о желании вместо ее кожи ощутить под руками аметист. Ее губы пробудили в нем воспоминания: о доме, высоченном, словно башня, о ночи, залитой искусственным светом, и о его собственных, еще не золотых глазах…

— Я люблю тебя, Вилл. — Она прошептала эти слова будто заклинание, способное разрушить камень. Но шепот скалы перекрывал все остальные звуки, и Виллу хотелось как можно скорее позабыть имя, которым она его назвала.

«И я тебя люблю», — чуть было не ответил он по привычке. Но он толком не помнил, что, в сущности, значат эти слова, и можно ли вообще чувствовать такое каменным сердцем.

— Все будет хорошо, — прошептала она, гладя его по лицу, словно надеясь под его новой кожей ощутить прежнюю, такую родную. — Джекоб скоро вернется.

Джекоб. Еще одно имя. С ним связано столько боли… Вилл вспомнил, как без конца выкрикивал это имя в безответную пустоту. Пустые комнаты. Пустые дни.

Джекоб. Клара. Вилл.

Забыть. Все забыть.

Он оттолкнул от себя мягкие руки.

— Нет, — отрезал он. — Не трогай меня.

Как она на него посмотрела… Боль. Любовь. Укор. Он уже видел все это на чьем-то лице. Да, мама… Еще больше боли, больше печали. И любви. Только ему все это уже не нужно. Ему нужен камень — твердый, прохладный.

Совсем иной, чем вся эта податливость, ранимость, вся эта мякоть, полная слез…

Он отвернулся.

— Уходи, — бросил он. — Уйди же ты, наконец!

И снова стал слушать скалу. Смотреть ее каменные картины. Превращая в камень все, что еще оставалось в нем мякотью.

 

ВАЛИАНТ

Терпевас считался у карликов самым большим городом и был основан, если верить архивам, больше двенадцати столетий назад. Однако рекламные вывески, на все лады расхваливавшие со средневековых стен местное пиво, оптическое стекло и новые модели газовых ламп, не оставляли никаких сомнений: никто не стремится шагать в ногу со временем усердней, чем карлики. Вздорные, ворчливые, вечно твердящие о старине, на самом же деле предприимчивые и изобретательные донельзя, они разбросали свои торговые точки в любом уголке зазеркального мира, хотя ростом большинству своих клиентов были по пояс. Кроме того, за ними водилась слава непревзойденных лазутчиков и шпионов.

Движение на въезде в Терпевас было почти столь же оживленное, как по другую сторону зеркала. Только здесь стоял не рокот моторов, а грохот подвод, карет да цокот копыт по серой булыжной мостовой. Покупатели съезжались со всех концов света. Война только оживила карликам коммерцию. Они уже давно торговали что с людьми, что с гоилами, и каменный король многих из здешних купцов сделал своими главными поставщиками. Вот и Эвенауг Валиант, которого Джекоб очень рассчитывал отыскать сейчас в Терпевасе, в полном соответствии со своим жизненным кредо — «Вовремя переметнись на сторону сильнейшего» — давно уже торговал с гоилами.

Остается надеяться, что жизнь не переметнула его куда-нибудь подальше, — думал Джекоб, направляя лошадь мимо карет и пролеток прямо к южным воротам. В конце концов, отнюдь не исключено, что за это время кто-нибудь из обманутых клиентов Валианта попросту пришиб.

Чтобы взглянуть в глаза часовому у ворот, пятерым карликами пришлось бы встать друг другу на плечи. На эту службу они вербовали только самых здоровенных детин из тех, кто мог доподлинно доказать свое происхождение от настоящих великанов. Их так и называли — великанцы, и на них был большой спрос что в охрану, что в наемники, хотя, по слухам, особой сметкой они как раз не отличались. Однако карлики, видимо, настолько хорошо им платили, что великанцы безропотно соглашались напяливать на себя допотопное обмундирование карликовой армии. Даже императорская кавалерия давно отказалась от шлемов с лебедиными перьями, но только не карлики — те любили рядить современность в одежки древних традиций.

Джекоб прогарцевал мимо великанцев вслед за двумя гоилами. У одного кожа была из лунного камня, у другого из оникса. Одеждой они мало отличались от обычных людей, вроде купцов, чью пролетку великанцы только что пропустили в ворота, но под полами их длинных сюртуков угадывались рукоятки пистолетов. Широкие воротники расшиты мелким нефритом и лунным камнем, а стекла темных очков, укрывавших глаза от солнца, вырезаны из тончайшего оникса, — ни одной человеческой руке столь филигранная шлифовка была бы не под силу. Оба, казалось, не замечают отвращения и ужаса в глазах людей, попадавшихся им навстречу. На их надменных каменных лицах было недвусмысленно написано: этот мир принадлежит нам. Их король просто сорвал его с ветки, как созревший плод, и те, кто еще несколько лет назад травил гоилов как диких зверей, теперь хоронят своих солдат в братских могилах и молят о мире.

Тот, что из оникса, снял очки и огляделся. Его напоенный золотом взгляд был настолько похож на взгляд Вилла, что Джекоб невольно попридержал лошадь и еще долго смотрел гоилу вслед, пока тот не скрылся между домами. Лишь сварливая ругань карлицы, чьим крохотным детишкам он преградил дорогу, заставила его очнуться.

Карликовый город, игрушечный мир.

Джекоб оставил кобылу в одной из платных конюшен под городской стеной. Главные улицы Терпеваса были шириной с человеческий переулок средней руки, но по сторонам улицы городу уже не удавалось скрыть, что населяющие его жители ростом не выше шестилетнего чада, а некоторые переулки оказались до того узкими, что Джекоб даже пешим с трудом в них протискивался. Города в Зазеркалье росли как грибы после дождя, и Терпевас не был исключением. Дым бессчетных угольных печей закоптил окна и стены, а шибавшая в нос вонь исходила отнюдь не от прелой листвы, хоть канализация у карликов была и получше, чем во дворце императрицы. Джекоб давно подметил: здешний мир с каждым годом все больше и больше силится походить на своего зазеркального собрата.

Вскоре он окончательно и безнадежно заблудился, а названия улиц прочесть не мог, потому что толком не знал карликового алфавита. Наконец, в третий раз стукнувшись головой об вывеску одного и того же цирюльника, он остановил мальчишку-посыльного и спросил, где лавка Эвенауга Валианта, торговца импортным и экспортным антиквариатом. Ростом мальчишка был ему едва по колено, и его угрюмый, снизу вверх, взгляд мгновенно потеплел при виде двух медных талеров, которые Джекоб бросил в его крохотную ладошку. Он припустил с такой скоростью, что в узких, заполненных карликовым народцем улочках Джекоб едва за ним поспевал, но в конце концов мальчишка остановился перед дверью, которую Джекоб сразу узнал: именно в нее он однажды, три года назад, уже протискивался.

Фамилия Валиант была выведена золотыми буквами на матовом стекле, и, как и в прошлый раз, Джекобу, входя, пришлось втянуть голову в плечи. Зато в приемной даже нормальный человек мог распрямиться в полный рост. На стенах висели фото самых почетных клиентов. Теперь и в зазеркальном мире фотография пришла на смену живописи, и ничто не характеризовало деловую сметку Эвенауга Валианта лучше, нежели размещенные рядышком фотографии императрицы и важного гоильского офицера. Обе рамки были из лунного серебра, а под потолком висела люстра с бахромой из стеклянных волос джина, наверняка обошедшаяся хозяину в целое состояние. Все свидетельствовало о преуспеянии и достатке. И целых два секретаря вместо свирепой карлицы, которая встретила Джекоба в прошлый раз.

Тот, что поменьше, и голову поднять не соизволил, когда Джекоб остановился перед его игрушечным письменным столом. Второй разглядывал его с тем неподражаемым высокомерием, какое всегда припасено у карликов для людей, даже если они ведут с ними дела.

— Полагаю, господин Валиант все еще торгует с феями?

— Безусловно. Но коконы моли мы сейчас не поставляем. — Голос у него, как и у многих карликов, оказался на удивление басовитый. — Попробуйте зайти месяца через три.

С этими словами он снова углубился в бумаги. Однако при звуке мягкого щелчка, с которым Джекоб взвел курок пистолета, голова его испуганно вскинулась.

— Да я не за коконами, — сказал Джекоб, одарив его одной из самых лучезарных своих улыбок. — Позвольте попросить вас обоих в этот вот шкаф?

Карлики славятся своей недюжинной физической силой, но эти двое явно были из слабаков, к тому же, очевидно, не настолько щедрое получали они у Валианта жалованье, чтобы подставлять себя под пули какого-то громилы с улицы. Они без сопротивления позволили запереть себя в шкафу, солидные дверцы которого внушали уверенность: никто не вызовет карликовую полицию, пока Джекоб будет беседовать с их работодателем.

Герб, красующийся над дверью в кабинет, наряду с волшебной лилией запечатлел еще и фамильное животное Валиантов — барсука, восседающего на горке золотых талеров.

Дверь была розового дерева, славящегося не только своей дороговизной, но и звуконепроницаемостью, благодаря чему Валиант никаких странных шумов из собственной приемной не услышал. Он сидел за нормальным, человеческим письменным столом, правда, с отпиленными ножками, и, блаженно закрыв глаза, попыхивал толстенной сигарой, которая даже у великанца в зубах не показалась бы малюткой. За то время, что Джекоб с ним не виделся, Валиант, по новой карликовой моде, сбрил бороду. Брови, кустистые, как и у всех его сородичей, были тщательно причесаны, а дорогой, по мерке сшитый костюм был из бархата, — у карликов этот материал ценится превыше всего. Джекоб с превеликим удовольствием выхватил бы его сейчас из кресла волчьей кожи и вышвырнул в окно, но, вспомнив каменное лицо брата, заставил себя сдержаться.

— Я же сказал, Банстер, не беспокоить! — Карлик вздохнул, не раскрывая глаз. — Или это опять клиент, который хочет вернуть нам чучело водяного?

А он растолстел. И постарел. Вон рыжие кудри поседели, рановато для карлика. Большинство из них до ста лет доживают запросто, а Валианту только шестьдесят — если не врал, конечно.

— Да нет, я не из-за водяного, — мягко сказал Джекоб, направляя на Валианта пистолет. — Но три года назад я оплатил услугу, которую мне не оказали.

Валиант едва не проглотил собственную сигару и уставился на Джекоба именно с тем ужасом, с каким и должно смотреть на человека, которого ты бросил на растерзание стаду разъяренных единорогов.

— Джекоб Бесшабашный! — только и выдавил он.

— Смотри-ка, ты даже имя мое припомнил.

Карлик выронил сигару и уже сунул было руку под стол, но с визгом ее отдернул, как только Джекоб одним точным взмахом сабли распорол ему скроенный по мерке рукав.

— Думай, что делаешь! — посоветовал Джекоб. — Тебе, чтобы отвести меня к феям, руки не понадобятся. Уши и нос, кстати, тоже. Руки за голову! Ну, живо!

Валиант подчинился — и тут же осклабился в подозрительно добродушной ухмылке.

— Джекоб! — залебезил он. — Да что с тобой! Конечно, я знал, что ты жив. Кто же не слыхал историю про счастливчика Джекоба Бесшабашного, простого смертного, который целый год в плену у Красной Феи прожил. Спроси любого во всей стране, хоть карлика, хоть человека, хоть гоила — при одной только мысли о таком счастье все умирают от зависти. И согласись: кому ты этим счастьем обязан? Эвенаугу Валианту! Предупреди я тебя тогда насчет единорогов — и она превратила бы тебя в трын-траву или в рыбу, как всякого непрошеного гостя. Но даже Красная Фея не может устоять, видя, как такой смельчак и красавчик истекает кровью!

Отчаянная дерзость подобной аргументации даже Джекоба привела в изумление.

— Ну же, давай выкладывай! — как старому приятелю, без тени раскаяния в голосе, гаркнул Валиант из-за широченного письменного стола. — Как она, какая? И как тебе все-таки удалось от нее смыться?

Вместо ответа Джекоб схватил его за скроенный по мерке ворот и вытащил из-за письменного стола.

— Вот мое предложение: за то, что я тебя не пристрелю, ты еще раз отведешь меня к феям. Но на сей раз ты мне скажешь, как миновать единорогов.

— Что? — Валиант попытался вырваться, но дуло пистолета мгновенно его утихомирило. — Это же не меньше двух дней верхом! — заверещал он. — Я не могу так сразу все бросить!

Вместо ответа Джекоб отнюдь не ласково пихнул его к двери.

В приемной оба секретаря о чем-то возбужденно перешептывались в шкафу. Валиант только злобно оглянулся в их сторону, сдернув с крюка возле двери свою шляпу.

— Мои расценки за эти последние три года чрезвычайно возросли, — предупредил он.

— Я сохраню тебе жизнь, — бросил Джекоб в ответ. — Это гораздо больше, чем ты заслуживаешь.

Валиант одарил его снисходительной улыбкой и, смотрясь в матовое стекло двери, принялся поправлять на себе шляпу. Как и многие карлики, он питал страсть к черным цилиндрам, в которых выглядел на полголовы выше ростом.

— Похоже, тебе сильно приспичило вернуться к твоей бывшей подружке, — промурлыкал он. — Отчаявшийся клиент платит не скупясь.

— Можешь не сомневаться, — отчеканил Джекоб, приставляя пистолет к его цилиндру. — Этот клиент в таком отчаянии, что пристрелит тебя в любую секунду.

 

НЕВМОГОТУ

Лиса чуяла застывший в золоте страх, каменное отвращение, заледеневшую любовь. Все это дохнуло на нее из проема пещеры, и у нее шерсть встала дыбом, когда тут же рядом она обнаружила в траве Кларины следы. Клара не бежала, она шла словно пьяная, и следы вели прямиком к деревьям, что росли за пещерой. Лиса своими ушами слышала, как Джекоб ее насчет этих деревьев предупреждал, но сейчас, похоже, Клара устремилась под их грозную сень совершенно сознательно.

Тот же запах, что и она, Лиса, слышит, когда сбрасывает с себя шкуру. Девушка. Женщина. Сплошная ранимость. Сила и слабость в одном существе. Беззащитное сердце. Запах, источающий все, чего она, Лиса, так боится и от чего ее защищает звериный мех. Поспешные Кларины шаги отпечатали этот страх на черной земле, и Лиса, идя по ее следу, как будто выслеживала теперь саму себя.

Ей не надо было принюхиваться, чтобы понять, почему Клара убежала так быстро. Боль. Она и сама уже пробовала убегать от боли.

Кусты орешника и дикие яблони выглядели вполне безобидно, но между ними в лесных зарослях проглядывали стволы, кору которых сплошь, словно кожуру каштана, покрывали колючки. Птичьи деревья. Солнечный свет меркнул в их сумрачной, коричневой тени, и Клара угодила одному из них прямо в цепкие древесные когти. Она кричала, звала Джекоба, но тот был далеко. Дерево опутало ее по рукам и ногам, а вокруг уже кружили его верные пернатые слуги, остроклювые птицы в белоснежном оперении и с красными выпуклыми ягодинами глаз.

Лиса ринулась на них, ощерив зубы, не слыша их дикого грая, и в прыжке успела одну схватить, прежде чем та упорхнет под защиту спасительной кроны. Она ощутила бешеное биение сердца у себя между зубами, но впиваться не стала, только стиснула покрепче, еще крепче, вот так, — покуда дерево с гневным треском не выпустило Клару из своих цепких объятий.

Корни и ветви соскользнули с ее тела, словно змеи, и когда Клара, покачиваясь, встала на ноги, змеи уже с шуршанием скрылись под бурым ковром палой осенней листвы. Остальные птицы яростно галдели на нее сверху, призрачно белые среди пожухлых листьев, но Лиса крепко держала в пасти свою добычу и выпустила ее лишь тогда, когда Клара, пошатываясь, добрела до нее и встала рядом. Лицо у нее было белее снега, такое же белое, как перья, что застряли в ее одежде, и Лису окатило волной смертного страха, исходившего от ее тела, и еще боли, как от свежей раны.

К пещере возвращались молча, не сказав друг другу ни слова. Однажды Клара остановилась, словно не в силах идти дальше, но, постояв немного, снова двинулась вперед. Дойдя до пещеры, глянула в ее темный зев, должно быть, в надежде увидеть там Вилла, но потом уселась на траву возле лошадей к пещере спиной. Если не считать царапин на шее и щиколотках, она осталась цела и невредима, но по ее лицу Лиса хорошо видела, что ей очень стыдно — и за свое беззащитное сердце, и за свое бегство.

Нет, Лиса совсем не хочет, чтобы она ушла. Сменив облик, она села с девушкой рядом, а та только уткнулась лицом в ее шелковистое платье, такое же мягкое, как лисий мех.

— Он больше меня не любит, Лиса.

— Он никого больше не любит, — прошептала Лиса в ответ. — Потому что он забывает, кто он такой.

Она-то знает, как это происходит. Другая кожа, совсем другое «Я». Но мех, которым она обрастала, — он все-таки тоже мягкий и теплый. А камень — он такой холодный и твердый.

Клара оглянулась на пещеру.

— Не ходи! — шепнула Лиса, вынимая перо у нее из волос. — Джекоб ему поможет. Вот увидишь.

Если только вернется.

 

СТОРОЖ БРАТУ СВОЕМУ

Когда Джекоб спешился возле пещеры, ему навстречу вышла одна Лиса. Вилла и Клары видно не было.

— Ты погляди! Эта очумелая лисица все еще бегает за тобой как собачонка? — съязвил Валиант, когда Джекоб снимал его с лошади. Он связал негодяя серебряной цепью — любой другой металл карлики рвут, словно нитку.

Укуси Лиса Валианта в ответ на такие слова, лично он, Джекоб, нисколько бы не удивился, но она вообще не обратила на карлика никакого внимания. Джекоб сразу заметил, что с ней что-то неладное: шерсть дыбом, на спине белые перья.

— Ты должен поговорить с братом, — бросила она, пока Джекоб привязывал карлика к ближайшему стволу.

— О чем? — Джекоб с беспокойством глянул на пещеру, в которой укрылся Вилл, но Лиса показала глазами в сторону лошадей. Там, в тени раскидистого бука, спала Клара. Рубашка на ней была разорвана, на шее следы крови.

— Они поссорились, — сказала Лиса. — Он уже сам не ведает, что творит!

Камень тебя обгоняет, Джекоб.

Джекоб нашел брата в самом дальнем углу пещеры. Тот сидел, прислонившись спиной к скалистой стене.

Поменялись ролями, Джекоб. В прежние времена это он, провинившись, прятался в самом темном углу — у себя в комнате, в кладовке, в отцовском кабинете. «Джекоб? Где-ты? Что ты опять натворил?» Всегда Джекоб. Только не Вилл. Вилл никогда.

Глаза брата сверкнули в темноте, как золотые монеты.

— Что ты там Кларе наговорил?

Вилл глянул на свои пальцы и сжал руку в кулак.

— Я уже не помню.

— Да неужели?

Вилл никогда не умел врать как следует.

— Ведь это ты захотел, чтобы мы ее взяли. Или этого ты тоже не помнишь? — Прекрати, Джекоб. Но у него болит плечо, и он устал вечно нянчиться со своим младшим братом. — Сам справляйся! — заорал он на Вилла. — Привык рассчитывать, что я все за тебя делать буду!

Вилл медленно выпрямился. В его движениях чувствовалась теперь сила, да и времена, когда он был Джекобу едва по плечо, тоже давно миновали.

— Рассчитывать? На тебя? — переспросил он. — Да я от этого уже лет в пять отвык. Матери — той, к сожалению, больше времени понадобилось. И мне еще много лет по ночам пришлось слушать, как она плачет.

Братья.

Казалось, они снова в родительской квартире. В просторном коридоре среди пустующих комнат, с темным пятном на выцветших обоях, где когда-то висела фотография отца.

— С каких это пор имеет смысл рассчитывать на того, кого никогда нет? — В надтреснутом голосе Вилла будто позвякивали осколки битого стекла, и осколки были острые. — У тебя вообще с ним много общего. И не только внешне.

Он смотрел на Джекоба пристально, мысленно сравнивая его лицо с лицом отца.

— Не беспокойся, я справлюсь, — добавил он сухо. — В конце концов, это ведь моя кожа, не твоя. И я все еще здесь, верно? Делай, что собирался. Скачи от самого себя. Глотая собственный страх.

Тут до них донесся голос Валианта. Он уговаривал Лису вызволить его из серебряной цепи.

Вилл кивнул головой в его сторону.

— Это и есть проводник, о котором ты говорил?

— Да. — Джекоб заставил себя поднять глаза на этого незнакомца с лицом родного брата.

Вилл направился к выходу из пещеры и, щурясь от дневного света, прикрыл ладонью глаза.

— А о том, что Кларе сказал, я сожалею, — вымолвил он. — Я с ней поговорю.

И вышел на свет. А Джекоб стоял в темноте, словно боясь пораниться об осколки. Как будто Вилл разбил зеркало.

 

ГРЕЗЫ

Давно настала ночь, но Темной Фее не спалось. Ночь слишком прекрасна, чтобы транжирить ее на сон. Но человекогоила она все равно видела. Она теперь грезила о нем во сне и наяву. Ее заклятие уже превратило почти всю его кожу в нефрит. Нефрит. Зеленый, как сама жизнь. Застывшее в камне течение жизни. Камень сердца, так его называют, — и рожден чарами той, у кого сердца нет. Он будет еще прекрасней в тысячу раз, когда нефрит покроет всю его кожу без остатка, и он сделается тем, кем сейчас только обещает стать. Будущим в оболочке прошлого. Соединив в себе все, что таится в морщинистых складках времен. Все, о чем ведают только ее сны, а они говорят ей куда больше, чем любому гоилу или человеку, вероятно, потому, что время вообще ничего не значит, если ты бессмертен.

Ей-то хотелось остаться в замке с замурованными окнами и там дождаться вестей от Хентцау. Но Кмен рвался обратно в горы, в родную каменную твердь, в свою подземную крепость. Его тянет вглубь точно так же, как ее — в ночное небо или к белым лилиям на водной глади, — хоть она и силится внушить себе, что полноту жизни дарует только любовь.

В окне вагона она видела собственное отражение: белесый призрак в темном стекле, за которым быстро, слишком быстро мелькает проносящийся мимо мир. Кмен знает: она боится поездов. И ради нее велел украсить стены вагона мозаиками: рубиновые цветы, малахитовые листья, небо из лазурита, нефритовые холмы и мерцающая гладь озера из лунного камня. Если это не любовь, то что тогда?

Эти каменные картины были прекрасны, и всякий раз, когда ей становилось невмочь смотреть, как мелькают за окном поля и леса, будто навсегда распадаясь в пестрой свистопляске времен, она водила пальчиками по лепесткам каменных соцветий. Но грохот поезда болью отзывался в ушах, а заточение в этом скользком холодном металлическом пенале наполняло дрожью все ее хрупкое, эфемерное тело.

Да. Он ее любит. Но все равно женится на этой кукольной мордашке, человеческой принцессе с огромными глупыми глазищами, которая даже своей хваленой красотой только лилиям фей обязана. Амалия. И имя-то такое же бесцветное, как лицо. С каким удовольствием она бы ее убила. Ядовитый гребень или платье, которое вгрызется ей в тело, пока она будет вертеться перед своими золотыми зеркалами. Как она будет орать, сдирая его с себя вместе с клочьями кожи, столь ранимой и мягкой по сравнению с каменным панцирем жениха…

Фея прильнула лбом к холодному стеклу. Она не понимает, откуда в ней эта ревность. В конце концов, Кмен не впервые берет себе другую женщину. Любовь на всю жизнь — такого у гоилов не бывает. Да и вообще ни у кого не бывает… А уж у фей и подавно…

Темная Фея прекрасно знает все россказни про себя и своих сестер. Кто полюбит фею, тот впадает в безумие, и сердца нет у фей, как нет и отца с матерью. По крайней мере, насчет сердца все правда. Она прижала руку к груди. Сердца — нет. Тогда откуда же любовь, которая так ее мучит?

За окном проплывали мимо звезды, как цветы в черной ночной реке. Гоилы боятся воды, хотя именно водой созданы их пещеры, и именно ее неустанная капель наполняет их подземные города ласковым влажным говорком. Они боятся воды настолько, что море положило рубеж завоеваниям Кмена, вынудив его мечтать о полетах. Но крылья она ему подарить не может, как и детей. Ведь она сама порождена водой, которой он так страшится, и все их слова, столь для них важные, — «сестра», «брат», «дочь», «сын» — не значат для нее ровным счетом ничего.

Детей, впрочем, ему и кукольная мордашка подарить не сможет — если только он не захочет зачать кусок живого мяса вообще без кожи, слепого уродца, каких иной раз рождают человеческие женщины от его солдат. «Да сколько раз тебе можно повторять? Она мне вообще не нужна, но мне нужен сейчас этот мирный договор». Он и сам верит каждому своему слову, но она-то знает его куда лучше. Да, ему нужен мирный договор, но еще больше он вожделеет к человеческой плоти, вот почему ему не терпится жениться на особи людского роду-племени. Жадное любопытство Кмена ко всему человеческому мало-помалу начинает ее страшить — как страшит оно и весь народ гоилов.

Откуда же тогда берется любовь? Из чего она сделана? Из камня, как он? Из воды, как она?

Поначалу, когда она надумала его отыскать, это вообще была просто игра. Желание заполучить в руки игрушку, которая привиделась во сне. Гоил, сокрушающий мир, презрев все порядки и правила, как презирает их она сама. Вот только феи давно уже никаких игр с миром не затевают. Последняя, которая на это решилась, живет теперь в коже из ивовой коры на берегу озера своих сестер и вместо слез роняет в воду желтые листья. И все равно — она отправила своих верных служанок, сонмы черной моли, на поиски Кмена. Шатер, под сводами которого она его впервые повстречала, насквозь пропах кровью и совсем уж неведомой ей смертью, но она все еще считала происходящее просто игрой. Посулила ему целый мир. Посулила, что его плоть завоюет плоть его врагов. И слишком поздно заметила, что он и в ней самой посеял нечто неведомое. Любовь. Страшнейший из всех ядов.

— Тебе надо чаще носить людские платья.

В глазах золото. На губах огонь. И никакой усталости, хотя он уже много суток почти не спит.

Шурша пышным платьем, она к нему обернулась. Человеческие женщины наряжаются наподобие цветка: многослойные лепестки вокруг смертной, тленной сердцевины. Она приказала пошить себе платье точь-в-точь как на одной из картин, что висят в замке убитого генерала. Кмен не раз замирал перед этим полотном в полной отрешенности, словно погружаясь в мир своих самых заветных чаяний. Материи, которая ушла на этот наряд, с лихвой хватило бы и на десять платьев, но ей нравилось слышать шуршание шелка и кожей ощущать его гладкую прохладу.

— От Хентцау никаких вестей?

Как будто она не знает ответа. Но почему моли, ее верные служанки, все еще не нашли того, кого она разыскивает? Она же так ясно его видела. Казалось, руку протяни — и дотронешься до его нефритовой кожи.

— Если он есть, Хентцау его разыщет.

Кмен встал у нее за спиной. В ее снах он, значит, сомневается, зато в своей яшмовой тени — нисколько.

Хентцау. Еще один, кого она с удовольствием бы убила. Только его смерть Кмен ей ни за что не простит, как и смерть своей будущей невесты. Хотя ему ведь и родных братьев приходилось убивать, у гоилов такое не редкость, но Хентцау ему ближе родного брата. Быть может, даже ближе, чем она сама.

В вагонном окне их бледные отражения слились. У нее все еще учащается дыхание, когда он стоит рядом. Откуда берется любовь?

— Забудь нефритового гоила, забудь свои грезы, — прошептал он, распуская ей волосы. — Я подарю тебе новые. Только скажи, какие.

Она никогда ему не рассказывала, что впервые увидела его в своих снах. Ему бы такое не понравилось. И у людей, и у гоилов слишком короткая жизнь, чтобы понять: наше вчера рождается из нашего завтра, — и наоборот.

 

В ЗАПАДНЕ

Три года — срок немалый. Но едва они въехали в распадок, которым он однажды уже спускался в долину фей, Джекобу почудилось, будто его одним махом перенесли обратно в прошлое. Казалось, здесь ничто не изменилось: все так же плещется по дну ущелья ручей, те же сосны цепляются корнями за крутые склоны, та же тишина, повисшая в расселинах скал… И только плечо явственно напоминало, сколько всего за это время приключилось. Его просто раздирала боль, будто Портняга все еще кроил себе одежку из его кожи.

Валиант, сидевший перед ним на лошади, то и дело оборачивался, явно наслаждаясь его скверным самочувствием.

— У-у, да ты и вправду неважно выглядишь, Бесшабашный, — в который раз отметил он с нескрываемым злорадством. — Гляди-ка, бедная девочка вон опять на тебя смотрит. Небось боится, как бы ты не брякнулся с коняги прежде, чем ее ненаглядный вернет себе человеческую кожу. Но ты не волнуйся. Когда ты помрешь, а твой братец станет гоилом, уж я ее утешу. У меня слабость к человеческим красоткам.

Так продолжалось всю дорогу, но Джекоб слишком одурел от жара и боли, чтобы приструнить карликового наглеца. Даже горькие слова Вилла там, в пещере, тонули теперь в сплошной пелене боли, и он мечтал о целительном воздухе озера фей уже не только для брата, но в не меньшей мере и для себя.

Здесь недалеко, Джекоб. Только ущелье проехать — и ты в долине.

Клара ехала за ним следом, рядом с нею бежала Лиса. Вилл то и дело догонял Клару и ехал с ней конь о конь, словно стараясь внушить девушке, что между ними все по-старому и о размолвке в пещере надо забыть. По лицу Клары нетрудно было догадаться: любовь борется в ее душе со страхом. Тем не менее она ехала вперед. Как и он сам. Как и Вилл. А ведь карлик и в этот раз вполне может их обмануть.

Солнце клонилось к закату, тени между скалами становились все длинней. Бурные воды ручья, берегом которого они скакали, под белой пеной сверкали такой чернотой, словно несут вниз, в долину, нескончаемую тьму ночи. Они не доехали и до середины ущелья, как Вилл, что-то почувствовав, вдруг резко взнуздал лошадь.

— В чем дело? — забеспокоился Валиант.

— Здесь гоилы, — ответил Вилл. В голосе его не было ни малейшего сомнения. — Они совсем близко.

— Гоилы? — Валиант смотрел на Джекоба с неподражаемой наглостью. — Тем лучше. Я прекрасно с ними лажу.

Вместо ответа Джекоб просто зажал ему рот рукой.

— Сделайте вид, будто поите лошадей. — Он отпустил поводья и прислушался, но рокот ручья перекрывал все остальные звуки.

— Я тоже их чую, — прошептала Лиса. — Они впереди.

— Но почему они от нас прячутся? — Вилл весь трясся, как зверь, почуявший свою стаю.

Валиант вдруг уставился на него, словно видит впервые, а потом аж подскочил, чуть не свалившись с лошади.

— Ах ты прохвост поганый! — зашипел он на Джекоба. — Какого цвета его каменная кожа? Зеленого, верно?

— Ну и что?

— «Ну и что?» Одурачить меня решил?! Это нефрит! Да за него гоилы два фунта красного сердолика в награду назначили! «Мой брат!» Так я тебе и поверил! — Карлик по-свойски ему подмигнул. — Ты его отыскал, точно так же, как хрустальный башмачок и скатерть-самобранку. Только какого черта ты тащишь его к феям?

Нефрит.

Джекоб как громом пораженный смотрел на светло-зеленую кожу брата. Разумеется, он тоже слышал все эти сказки. Король гоилов и его непобедимый страж. В свое время еще Ханута мечтал такого разыскать и за большие деньги сбыть императрице. Только кто же всерьез поверит, что его брат — это и есть тот самый нефритовый гоил.

Вдали, в горловине ущелья, уже виднелась в туманной пелене долина. Так близко…

— Давай отвезем его в ближайшую крепость, а вознаграждение поделим! — возбужденно шипел Валиант. — Если они сами тут его сцапают, нам ничего не перепадет!

Джекоб его вообще не слушал. Он увидел, как содрогнулся от ужаса Вилл.

— Ты другой путь в долину знаешь? — спросил он у карлика.

— Да уж конечно, — надменно ответил тот. — Но если ты думаешь, что у твоего так называемого братца еще есть время на объезды… Не говоря уж о тебе самом.

Вилл то и дело озирался судорожно, как загнанный зверь.

Клара подъехала к Джекобу, попридержала лошадь.

— Уведи его отсюда! — прошептала она. — Пожалуйста!

Ну а потом-то что?

Впереди, совсем неподалеку, виделось несколько сосен. Под ними, в тени ветвей, было почти темно, во всяком случае, разглядеть что-либо даже с небольшого расстояния было невозможно.

Он склонился к Виллу, крепко схватил его за локоть.

— Скачи за мной вон к тем соснам! — выдохнул он чуть слышно. — Спешишься, когда я спешусь.

Самое время поиграть в прятки. И в маскарад.

Немного поколебавшись, Вилл все-таки тронул лошадь и поскакал за ним.

Тень под соснами была чернее сажи. В такой тьме, если повезет, даже зоркий глаз гоила их не заметит.

— Помнишь, как мы в детстве друг друга мутузили? — спросил Джекоб, доскакав до сосен и слезая с лошади.

— Ты всегда мне поддавался.

— Посмотрим, каково оно сейчас выйдет.

К нему уже подбегала Лиса.

— Что ты надумал?

— Что бы ни случилось, — шепнул он ей в ответ, — ты останешься с Виллом. Обещай мне. Если не послушаешься, нам всем крышка.

Вилл соскочил с лошади, и Джекоб направился прямо к нему.

— Защищайся, Вилл, — едва слышно проговорил он, — и постарайся драться не понарошку. Закончим вон там, под деревьями.

С этими словами он без предупреждения двинул брату в челюсть.

В золоте полыхнуло пламя.

Вилл ударил в ответ — с такой силой, что у Джекоба подломились колени. Каменный кулак и гнев, какого он на лице брата еще не видывал.

Может, это и вправду не лучшая твоя идея, Джекоб?

 

ОХОТНИКИ

Хентцау вошел в распадок еще на рассвете. Единороги, мирно пасшиеся в туманной долине, не оставляли места для сомнений: Нессер вывела их куда нужно. Но время шло, солнце клонилось к закату, и он начал побаиваться, уж не пристрелил ли, часом, нефритового гоила его родной брат, когда Нессер указала ему на вход в ущелье.

С ними была и девушка, и лиса — все, как трехпалый рассказывал, — а еще связанный карлик. Совсем не глупая мысль. Даже Нессер не знает, как пройти единорогов, но Хентцау вспомнил: и правда, ведь ходили слухи, будто некоторым карликам этот секрет известен.

Как бы там ни было, он лично отнюдь не мечтает о лаврах смельчака, первым из гоилов побывавшего на заколдованном острове фей. Нет уж, лучше он дюжину раз Черным Лесом пройдет или среди Слепых Змей переночует, которые под землей живут. Только не это. Он сцапает нефритового гоила здесь, прежде чем тот к единорогам проскочит.

— Командир, они дерутся! — В голосе Нессер слышалось изумление.

Чему ж тут удивляться? Гнев врастает в гоила вместе с каменной кожей и золотом в глазах. А против кого этот гнев вскипает первым делом? Ясное дело — против родного брата.

— Ну же, давай, убей его! — мысленно подзадоривал нефритового гоила Хентцау, следя за ним в подзорную трубу. — Тебе небось столько раз этого хотелось, но тот-то всегда был старше, сильней. Вот увидишь: гнев гоила творит чудеса.

Этот старший, правда, дерется неплохо, но против гоила ему не устоять.

Ну вот. Уже упал на колени. Девчонка подбежала, пытается нефритового оттащить, но он вырвался и, едва брат снова поднялся на ноги, с такой силой ударил его в грудь, что тот отлетел под деревья. Теперь оба исчезли в черной тени, и Хентцау уже готов был отдать приказ всех немедленно брать, как вдруг нефритовый гоил, уже один, вышел из-под густых ветвей.

Ему уже нестерпим солнечный свет, он прячет лицо под глубоким капюшоном. Слегка пошатываясь после драки, подошел к лошади. Ничего, скоро на себе почувствует: на гоиле все заживает куда быстрей, чем на человеке.

— По коням! — шепотом приказал Хентцау девушке. — Будем брать сказку живьем!

 

ПРИМАНКА

Скалы. Кусты. Где же они прячутся? Откуда тебе знать, Джекоб. Ты не гоил. Лучше бы ты у братца поинтересовался.

Он еще глубже натянул на себя капюшон и попридержал лошадь, чтобы шла помедленнее. Откуда гоилы узнали, что они именно этим ущельем пойдут? Потом, Джекоб.

Теперь он уже не знает толком, что у него сильнее болит, плечо или разбитое в кровь лицо. Человеческое тело — все-таки непозволительно мягкая штука, особенно когда в него врезается каменный кулак. В какое-то мгновение ему и вправду показалось, что Вилл его убьет, и он до сих пор не уверен, чего больше было в этих тяжеленных ударах — гоильской ярости или братской обиды.

Он направил лошадь Вилла вброд через ручей. Горячечную кожу обдало ледяными брызгами. Цокот копыт разносился по всему ущелью, и Джекоб уже начал сомневаться, не собственную ли каменную плоть учуял его братец, когда краем глаза слева от себя уловил между скал едва заметное движение.

Вот оно! Он пустил лошадь во весь опор. Это был гнедой мерин, не такой резвый, как его кобыла, зато выносливый, да и ездок Джекоб не из худших.

Конечно же они попытались зайти наперерез, но их лошади, как он и рассчитывал, спасовали на каменистой осыпи, и гнедой промчался мимо них пулей и размашистым галопом вылетел в застеленную туманом долину. Воспоминания навалились со всех сторон, как из засады. Счастье, любовь, страх, смерть.

Единороги дружно подняли головы. Ну разумеется, они не белые. Почему в его мире людская фантазия так обожает все раскрашивать в белый цвет? Они разной масти — гнедые и серые, вороные в яблоках и буланые, как осеннее солнце, тонувшее над ними в туманной дымке. Они смотрели на него, но пока вроде нападать не собирались.

Джекоб оглянулся на своих преследователей.

Их было пятеро. Офицера он узнал сразу же. Тот самый, который командовал гоилами там, у сарая. Коричневый яшмовый лоб избороздили трещины, один глаз помутнел и вместо золота отливает блеклой молочной белизной. Значит, за ними и вправду погоня.

Джекоб плотнее прильнул к лошадиной гриве. Гнедой, хоть и утопал копытами в высокой росистой траве, по счастью, хода почти не сбавил.

Скачи, Джекоб, уводи их подальше — пока твой братец, чего доброго, к ним не присоединился.

Гоилы были все ближе, но не стреляли. Разумеется. Если они и вправду считают брата нефритовым гоилом, он им нужен живым.

Один из единорогов заржал. Ни шагу дальше!

Взгляд через плечо. Гоилы разделились. Пытаются взять его в кольцо. Плечо болит так, что все плывет перед глазами, — на какое-то мгновение Джекобу вдруг показалось, что он провалился в прошлое и снова лежит в траве со вспоротой спиной.

Скорей. Он должен успеть первым. Но гнедой начал похрипывать, а гоилы давно уже не ездят на полуслепых клячах, которых выводили когда-то у себя под землей. Один уже почти поравнялся с ним. Это был офицер. Джекоб отвернулся, стараясь спрятать лицо, но капюшон предательски соскользнул с головы как раз в тот миг, когда он хотел натянуть его поглубже.

Секундное изумление сменилось на яшмовом лице дикой яростью, той самой, какую Джекоб совсем недавно видел на лице брата.

Игра окончена.

Где же Вилл? Он бросил разгоряченный взгляд назад.

Офицер смотрел в ту же сторону.

Брат Вилл в обнимку с карликом галопом скакал прямо на единорогов. Он был на лошади Клары, предоставив той кобылу Джекоба. Рядом с Кларой, будто колышимая ветром, клином расходилась трава. Лиса. Не отстает от лошадей на своих четырех лапах.

Джекоб выхватил пистолет, но левая рука уже почти не слушалась, а с правой он стреляет куда хуже. Тем не менее он успел вышибить двух гоилов из седла, когда они бросились за Виллом вдогонку. Мутноглазый с перекошенным от гнева яшмовым лицом уже целился в него. Похоже, он был настолько разъярен, что вообще забыл, на которого из братьев надо охотиться, но его лошадь, по счастью, засбоила в высокой траве, и пуля прошла мимо.

Скорее, Джекоб. Он едва держался в седле, но Вилл уже почти доскакал до единорогов, и Джекобу оставалось только молиться, чтобы проклятый карлик на сей раз сказал правду. Да скачи же! — в отчаянии чуть не выкрикнул он, заметив, как Вилл вдруг с галопа перешел на рысь. Но поздно — Вилл уже взнуздал лошадь, и Джекоб знал: он сделал это вовсе не потому, что тревожится за судьбу родного брата. Все еще в седле, Вилл обернулся и как завороженный смотрел на гоилов — точно так же, как тогда, на заброшенном хуторе.

Мутноглазый тем временем тоже вспомнил, за кем надо гнаться. Джекоб выстрелил ему вслед, но мимо — пуля лишь слегка зацепила противника. Проклятая левая, будь ты неладна.

А Вилл уже повернул лошадь.

— Вилл! — заорал Джекоб что было мочи.

Один из гоилов был уже совсем близко. Смотри-ка, да это женщина. Аметист и темная яшма. Когда Клара, пытаясь прикрыть Вилла, направила свою лошадь ей наперерез, воительница выхватила саблю, но на сей раз Джекоб не промахнулся. Когда гоилка рухнула с лошади, мутноглазый вскрикнул с надсадным хрипом, но только подстегнул лошадь, не спуская с Вилла глаз. Остались метры! Карлик смотрел на гоила с ужасом. Но тут Клара дернула лошадь Вилла за повод, и та, уже привыкнув к руке девушки, мгновенно послушалась.

Единороги следили за погоней и стрельбой с той же безучастностью, с какой люди наблюдают весенний переполох в воробьиной стайке. Когда Клара поскакала прямо на них, у Джекоба перехватило дыхание, однако на сей раз карлик не обманул: Клару и Вилла единороги пропустили.

И только когда приблизились гоилы, они ринулись в атаку.

Пронзительное ржание, стук копыт, шум борьбы и падающих каменных тел разнеслись над долиной. Грянули выстрелы. Забудь о гоилах, Джекоб! Догоняй брата!

Сердце, казалось, выскакивало у него из груди, когда он подъезжал к их разъяренному стаду. Он снова будто наяву почувствовал, как мощные рога вспарывают ему спину и своя, родная теплая кровь ручьями струится по телу. Не в этот раз, Джекоб. Делай, как карлик сказал: «Да это очень просто. Закройте глаза и не раскрывайте, иначе они продырявят вас, как мясо на вертеле».

Мощный рог скользнул по его ляжке. Влажные ноздри дохнули куда-то в ухо, обдав запахом лошадей и оленей вперемежку. Не открывай глаза, Джекоб! Этому скопищу косматых, крутобоких туш просто конца не будет! Левой руки у него уже считай что нету, правой он изо всех сил обнимал за шею лошадь. Как вдруг сопение и фырканье разом стихло, сменившись ласковым шелестом листвы под легким ветерком, плеском воды и сухим шуршанием камыша.

Он раскрыл глаза — и все вокруг стало как прежде.

Все куда-то исчезло. Гоилы, единороги, застланная туманом долина. Вместо этого — только вечернее небо в зеркале вод. На воде — белые лилии, ради которых он три года назад сюда пробрался. Ивы вдоль берега шелестят сочной, будто весенней листвой, а вдали над водной рябью — остров, откуда никто не возвращался. Кроме тебя, Джекоб.

Мягкий воздух ласкал кожу, и боль в плече затихала сама собой — в такт мелкой волне, нежно колышущей прибрежные камыши.

Он почти свалился с изнуренного гнедого. Лиса и Клара уже бежали к нему, и только Вилл стоял на берегу, не сводя с острова глаз. Кажется, он не ранен, но когда он обернулся, во взгляде его сверкнул огонь, а на нефритовой зелени лица Джекоб приметил лишь последние крапинки человеческой кожи.

— Ну вот и прибыли. Доволен? — Под ивами стоял Валиант, обирая с рукавов ворсинки единорога.

— Кто снял с тебя цепь? — Джекоб попытался схватить наглеца, но тот с нечеловеческой ловкостью увернулся.

— Женские сердца, по счастью, куда сострадательней, чем булыжник, что бухает у тебя в груди, — пробурчал он, а Клара смущенно потупила глаза. — А в чем дело? Что ты так разволновался? Мы квиты! Правда, единороги растоптали мою шляпу. — И карлик с возмущенным видом провел рукой по непокрытым седым кудряшкам. — По крайней мере этот ущерб ты обязан мне возместить!

— Квиты? А на спину мою взглянуть не желаешь? — Джекоб пощупал свое плечо. Никакой раны, никакой боли, как будто он вообще с Портнягой не сражался. — Ладно, уматывай, — бросил он карлику. — Пока я тебя не пристрелил.

— Ах вот как? — Валиант метнул язвительный взгляд в сторону острова, уже почти утонувшего в полумраке. — Нисколько не сомневаюсь: твое имя, милейший, украсит могильную плиту гораздо раньше моего, — изрек он, после чего обратился к Кларе: — А вам лучше бы последовать за мной. Уж поверьте, это все добром не кончится. Вы когда-нибудь слыхали про Белоснежку, которая припеваючи жила с нашими братьями-гномами, пока, себе на горе, не связалась с дальним предком императрицы? И была так с ним несчастлива, что в конце концов сбежала. И с кем? С карликом!

— В самом деле? — Похоже, Клара даже не слушала толком, что он ей плетет. Она стояла у кромки воды, не сводя глаз с рассыпанных по озеру лилий, и, казалось, забыла все на свете, даже Вилла, стоявшего всего в нескольких шагах от нее. Между ивами кивали головками колокольчики, темно-синие, как само вечернее небо, и когда она сорвала один, раздался нежный, пленительный звон. И сразу все страхи и печали сошли с Клариного лица, будто их и не было. Валиант издал притворный стон возмущения.

— Фу-ты ну-ты, тоже мне фокусы фей! — фыркнул он. — Думаю, мне лучше откланяться.

— Постой! — окликнул его Джекоб. — Тут всегда лодка была у берега. Где она?

Но он и оглянуться не успел, а карлика уже и след простыл. Вилл, не отрываясь, созерцал свое отражение в воде. Джекоб бросил в это темное зеркало камень, но отражение распалось лишь на миг и тут же всплыло снова, подернутое рябью волн и оттого еще более жуткое.

— Еще бы чуть-чуть, и я бы убил тебя там, в ущелье. — Голос Вилла настолько огрубел, что уже почти не отличался от гортанного говора гоилов. — Посмотри на меня! На какое бы чудо ты тут ни надеялся, для меня все равно уже поздно. Признай это наконец.

Клара смотрела на них молча. Колдовство фей словно цветочной пыльцой окутало ее всю мягким матовым ореолом. Но Вилл, похоже, даже этого не замечал. Где же Вилл, Джекоб? Где ты его оставил? В шелесте листвы Джекобу почудился голос мамы.

Вилл отшатнулся, словно испугавшись снова его ударить.

— Отпусти меня к ним.

За деревьями садилось солнце. Его последние лучи играли в волнах озера расплавленным золотом, а водяные лилии уже раскрывали свои бутоны, готовясь нежной белизной лепестков встретить темноту ночи.

Джекоб отвел Вилла от воды.

— Жди меня здесь, на берегу, — приказал он. — Стой тут и не двигайся с места. Обещаю тебе: я скоро вернусь.

Лиса прижалась к его ногам. Шерсть дыбом, угрюмый взгляд неотрывно смотрит на остров.

— Чего ты ждешь, Лиса? — окликнул Джекоб. — Ищи лодку.

 

КРАСНАЯ ФЕЯ

Лодку Лиса нашла. И на сей раз даже не попросила Джекоба взять ее с собой. Но когда он садился, она вдруг впилась зубами ему в руку — больно, до крови.

— Это тебе на память, чтоб меня не забыл, — рыкнула она, но в глазах ее он опять увидел все тот же страх потерять его навсегда.

Три года назад, когда она нашла его тут, в лесу, полумертвого, феи ее прогнали, и она чуть не утонула, попробовав добраться до острова вплавь. Но все равно ждала целый год, покуда он там, на острове, позабыл все на свете, и ее тоже. И вот теперь она опять осталась на берегу, почти черная в сумерках подступающей ночи. Клара тоже стояла под ивами, и даже Вилл на сей раз смотрел ему вслед.

Для меня уже поздно. Волны, плескавшие о борт лодчонки, казалось, повторяют за Виллом эти слова. Но кому еще по силам снять заклятие Темной Феи, как не ее сестре? Джекоб тронул медальон у себя на груди. Цветочный лепесток, в нем хранившийся, был сорван в тот самый день, когда он ее покинул. Лепесток делал его для феи невидимым, как бы лишал его тела, которое она так полюбила. Обычный лепесток. Она сама подсказала Джекобу, как от нее спрятаться. Тем, кого любят, феи выдают все свои тайны. Во сне. Надо только уметь спрашивать.

По счастью, лепесток скрывал его и от остальных фей тоже. Пряча лодку в прибрежных камышах, он уже успел заметить четырех. Они стояли по пояс в воде, распустив по волнам свои длинные волосы, словно сети, сотканные темнотой ночи. Но Миранды среди них не было. Одна пристально посмотрела в его сторону, и Джекоб возблагодарил судьбу за то, что пышный цветочный ковер делает его поступь почти столь же бесшумной, как у Лисы. Ведь он своими глазами видел, как они превращают мужчин в трын-траву или в рыб. Цветы под ногами были той же темно-небесной синевы, что и колокольчики, которые срывала Клара, и даже медальон не спасал от воспоминаний, которые пробуждал в нем их вкрадчивый аромат. Осторожнее, Джекоб! Он пощупал кровавый след от зубов Лисы у себя на тыльной стороне ладони.

Уже вскоре ему попались на глаза первые сети, сплетенные для фей молью и натянутые между деревьями, — тончайшие, узорчатые, словно крылышки стрекозы, они образовывали нечто вроде шатров, под которыми даже при свете дня царила темень, будто сама ночь застревала в их мельчайших ячейках. Феи спят под ними, только когда солнце появляется на небе, но лучшего места, чтобы дождаться Миранды, Джекоб придумать не мог.

Красная Фея. Именно так ее обычно и называют. Впервые он услышал о ней от пьяного наемника, чьего друга она заманила к себе на остров, а тот, когда вернулся, утопился от тоски. Таких историй рассказывали про фей уйму, хотя мало кому привелось видеть их наяву. Некоторые вообще считали их остров царством мертвых, но феям неведомы ни человеческая смерть, ни отмеренный срок человеческой жизни. Миранда потому только называла Темную Фею сестрой, что все они в один и тот же день вышли из вод озера. Откуда ж ей понять, что он чувствует, видя, как родной брат превращается в гоила?

Призрачный шатер, под которым на целый год сомкнулись начала и концы его жизни, цеплялся теперь своими паутинными стенками за его платье, пока он искал полог. Едва глаза Джекоба привыкли к царящей внутри темноте, как он испуганно отпрянул при виде мирно спящей на мшаном ложе фигурки. Она ничуть не изменилась. Ну конечно. Они ведь не стареют. Кожа белее лилий в озере, волосы чернее ночи, которую она так любит. Ночью и глаза у нее были черные, зато днем становились то голубыми, как небо, то зелеными, как гладь озера, когда в ней отражаются плакучие ивы. Как она прекрасна! Слишком прекрасна для человеческих глаз. Не тронутая ни временем, ни тленом, который несет в себе время. Однако рано или поздно человеку хочется ощутить под рукой такую же смертную плоть, какую он ощущает в собственной телесности.

Джекоб выпростал медальон из-под рубашки и стянул цепочку с шеи. Едва он положил медальон к ней на ложе, Миранда пошевельнулась, и он отступил на шаг назад, когда она прошептала во сне его имя. Похоже, сон был не очень хороший: уже вскоре Миранда вздрогнула и открыла глаза.

Как прекрасна. Джекоб нащупал лисий укус у себя на руке.

— С каких это пор ты спишь по ночам?

В первый миг она, кажется, решила, что все еще видит сон и только там, во сне, проснулась. Но потом заметила подле себя медальон. Открыла крышку, вынула лепесток.

— Так вот, значит, как ты от меня спрятался. — Джекоб никак не мог понять, что написано у нее на лице. Радость. Гнев. Любовь. Ненависть. Должно быть, всего понемногу. — Кто же это тебе подсказал?

— Ты сама.

Стайка молей порхнула ему прямо в лицо, когда он сделал шаг в ее сторону.

— Ты должна мне помочь, Миранда.

Она встала, отряхивая с себя стебельки мха.

— Я стала спать ночами, потому что ночи слишком напоминали мне о тебе. Но это поначалу так было. А сейчас всего лишь скверная привычка.

В темноте крылышки ее молей отсвечивали красным.

— Я вижу, ты пришел не один, — сказала она, растирая лепесток водяной лилии между пальцами. — И ты привел с собой гоила.

— Это мой брат. — На сей раз, когда он сделал шаг в ее сторону, моли его пропустили. — Это заклятие феи, Миранда.

— Ты не к той фее пришел.

— Но ты должна знать, как снять эту порчу.

Казалось, вся она соткана из теней, которые вокруг нее теснятся, а еще из лунного света и ночной росы. Он был счастлив с ней до беспамятства. Но на свете еще столько всего, всякого…

— Моя сестра — она теперь не с нами. — Миранда повернулась к нему спиной. — Она променяла нас на гоила.

— Так помоги мне!

Джекоб протянул к ней руку, но она ее отвела.

— С какой стати?

— Я не мог не уйти. Не навеки же мне тут оставаться.

— Вот и сестра моя то же самое говорила. Но феи не уходят. Мы неразлучны с местом, которое нас породило. Тебе это было известно не хуже, чем ей.

Как прекрасна. Воспоминания уже плетут в темноте свою сеть, в которую вот-вот попадутся они оба.

— Помоги мне, Миранда! Прошу тебя!

Она вскинула руку и приложила палец к его губам.

— Поцелуй меня.

Казалось, он целует саму ночь или ветер. Моли впивались ему в кожу, и горечь утраты отзывалась во рту сладким привкусом пепла. Он выпустил ее из объятий, и на секунду ему почудилось, что он видит в ее взгляде свой смертный час.

Откуда-то издалека донесся лисий лай. Лиса не раз ему говорила: она чует, когда он в опасности.

Миранда снова повернулась к нему спиной.

— Есть только одно средство против этого заклятия.

— Какое?

— Тебе придется убить мою сестру.

Сердце замерло, пусть на один только такт, и он ощутил, как страх холодным потом растекается по коже. Темная Фея. «Она превращает своих врагов в вино, которое пьет, или в железо, из которого ее полюбовник строит мосты». Даже Ханута и тот осип от страха, когда ему все это рассказывал.

— Ее нельзя убить, — возразил он. — Точно так же, как и тебя.

— Есть вещи, которые для феи пострашнее смерти.

И как-то сразу, правда лишь на миг, вся ее красота обернулась красотой ядовитого цветка.

— Сколько твоему брату осталось?

— Дня два. Может, три.

Из темноты доносились голоса. Остальные ее сестры. Джекоб так никогда и не выяснил, сколько их всего.

Миранда все еще смотрела на ложе, словно припоминая времена, когда они спали здесь вместе.

— Моя сестра сейчас у своего возлюбленного, в главной крепости гоилов.

Туда верхом дней шесть езды. Все пропало.

Отчаяние. Облегчение. Он не знал, что он почувствовал раньше и что сильней.

Миранда вытянула руку. Краснокрылая моль тут же села ей на ладонь.

— Ты еще можешь успеть. Если я выиграю для тебя время.

Вдалеке опять залаяла Лиса.

— Была когда-то принцесса, которую одна из нас прокляла, предсказав, что та умрет в свой пятнадцатый день рождения. Нам удалось отсрочить заклятие. Погрузив ее в глубокий сон.

Перед мысленным взором Джекоба предстал безмолвный замок, укутанный колючками, и безжизненное тело в светелке на башне.

— Она все равно умерла, — сказал он. — Ее так никто и не разбудил.

Миранда передернула плечами.

— Я усыплю твоего брата, а уж разбудить его твоя забота. Но не раньше, чем ты разрушишь колдовские чары моей сестры.

Моль у нее на ладони чистила крылышки.

— Эта девушка, которая с вами, она с твоим братом, да?

Миранда провела босой ступней по полу, и из лунного света само собой соткалось лицо Клары.

— Да, — ответил Джекоб, сам не понимая, что он при этом почувствовал.

— Она его любит?

— Да. По-моему, да.

— Это хорошо. Иначе он может и не проснуться. — Миранда повела рукой, и Кларин портрет исчез. — Ты когда-нибудь с моей сестрой встречался?

Джекоб покачал головой. Какие-то размытые фотографии видел, рисованный портрет в газете — демоническая возлюбленная, фея-ведьма, способная переродить человеческую плоть в камень.

— Она самая красивая из нас. — Миранда отрешенно погладила его по щеке, словно пытаясь оживить в себе любовь, которую так остро чувствовала когда-то. — Не смотри на нее слишком долго, — сказала она тихо. — И что бы она тебе ни посулила, делай только то, что я тебе скажу, иначе твоему брату конец.

И опять лисий лай прорезал темноту ночи.

«Все хорошо, Лиса, — мысленно сказал ей Джекоб. — Все будет хорошо». Если бы еще понять как.

Он взял Миранду за руку. Шесть пальцев, каждый белее лилий на озере. Она позволила ему поцеловать себя еще раз.

— А что, если в награду за свою помощь я потребую, чтобы ты вернулся? — шепнула она. — Вернешься?

— А ты потребуешь? — спросил он. Хотя и страшился ответа.

Она улыбнулась.

— Нет, — проронила она. — Вот уничтожишь сестру, и считай, что мы квиты.

 

ТАК ДАЛЕКО

Вилл так ни разу и не оторвал взгляд от острова. Кларе больно видеть страх на его лице — страх перед собой, перед тем, что разузнает на острове Джекоб, а прежде всего — страх, что брат вообще не вернется и он так и останется один в своей каменной коже. О Кларе он вообще забыл. Но она все равно подошла. Когда любишь — никакой камень от тебя любимого не спрячет, а ему сейчас так одиноко.

— Джекоб скоро вернется, Вилл. Вот увидишь.

Он даже головы не повернул.

— У Джекоба никогда нельзя знать, когда он вернется, — проронил он. — Поверь, я знаю, о чем говорю.

Они были с ней оба: чужак из пещеры, чья холодность все еще ядом разъедает ей сердце, и тот, другой, что стоял в больничном коридоре у палаты своей матери и всякий раз улыбался Кларе, когда она проходила мимо. Вилл. Тот, кого ей сейчас так не хватает.

— Он вернется, — убежденно повторила она. — Я знаю. И найдет выход. Он любит тебя. Хоть и не очень умеет это показывать.

Но Вилл только головой покачал.

— Ты его не знаешь, — бросил он, поворачиваясь к озеру спиной, словно не желая больше видеть в воде свое отражение. — Джекоб всю жизнь не может понять, что бывают вещи, которые кончаются плохо. Что всему на свете, людям и вещам, когда-то приходит конец, и совсем не обязательно хороший. И не из всякого положения находится выход.

Теперь он снова от нее отвернулся — наверно, вспомнил о своем нефритовом лице. Но Клара-то ничего этого не видит. Для нее это все то же его лицо. Его губы, которые она так часто целовала. И даже глаза все еще те же, пусть и золотые. Но, едва она протянула к нему руку, его передернуло — как и тогда, в пещере, и ночь снова пролегла между ними черной рекой.

Вилл достал из-под плаща пистолет, который дал ему Джекоб.

— На вот, возьми, — сказал он. — Возможно, он тебе понадобится, если Джекоб не вернется, а я наутро даже имя твое не вспомню. И если я стану каменным истуканом и тебе придется меня убить, просто скажи себе: «Он сделал с Виллом то же самое».

Она испуганно отпрянула, но он удержал ее и почти насильно вложил пистолет ей в ладонь. Потом провел рукой по волосам, стараясь не касаться кожи.

— Мне так жаль, — прошептал он.

И, уже не глядя на нее, шагнул в сторону и скрылся между ивами. А Клара осталась стоять, оторопело глядя на тяжелый пистолет у себя в руке. Потом подошла к воде и бросила пистолет в черный омут.

 

ВСЕГО ЛИШЬ РОЗА

Джекоб остался на всю ночь. Невзирая на привкус пепла. Он распускал в темноте ее черные волосы, искал утешения в ее белоснежной коже, позволив пальцам все вспомнить, а себе самому — все забыть. Лунный свет просачивался сквозь темную паутину струйками жидкого серебра. Где-то неподалеку слышался смех и шепотки других фей, и Джекоб спрашивал себя, станет ли Миранда его защищать, если ее сестрички его обнаружат. Но ему было все равно. Пусть будет только эта ночь — и ничего и никого больше. Ни завтра. Ни вчера. Ни братьев, ни отцов. Только смоль волос и белоснежно-лилейная нагота, а еще красные крылья, испещрявшие ночь неведомыми, непонятными письменами.

Но когда уже и черная паутина не могла укрыть их от дневного света, лисий укус снова напомнил о себе болью, и все разом вернулось: страх, камень, золото у Вилла в глазах — и надежда, что он все-таки нашел способ положить всему этому конец.

Миранда не спросила, вернется ли он. Только заставила перед уходом еще раз повторить все, что поведала ему про свою темную сестру. Слово в слово.

Брат. Сестра.

Лилии уже смыкали лепестки, прячась от утреннего света. По дороге к лодке Джекоб ни одной феи не встретил. Но буруны пены на темной глади озера предвещали: скоро из этих вод родится еще одна.

Подгребая к берегу, он тщетно искал глазами Вилла. Его нигде не было, зато Клара мирно спала под ивами. Когда он вытаскивал лодку на берег, она вздрогнула и проснулась. После неземной красоты фей она казалась скромным полевым цветком в букете лилий. Но, похоже, она не замечала ни своей перепачканной одежды, ни листьев у себя в волосах. Только облегчение и радость, что он вернулся, а еще страх за брата, — вот и все, что было написано на ее лице. «Она еще пригодится твоему брату. И тебе тоже». Лиса опять оказалась права. К сожалению, он не всегда ее слушается.

Лиса выскользнула из-под кустов ивы, и ее вздыбленная шерсть яснее всяких слов говорила: она знает, почему он вернулся только сейчас.

— Долгая же выдалась ночка, — сварливо заметила она. — Я уже рыб стала разглядывать, все искала похожую на тебя.

— Я ведь вернулся, верно? — отрезал он. — И она ему поможет.

Лиса только глянула на него.

— С какой такой радости?

— Откуда мне знать? Захотелось. Потому что сестрицу свою не любит. Мне все равно. Лишь бы помогла.

Недоверчиво прищурив глаза, Лиса пристально глядела на остров. Зато во взоре Клары он прочел невероятное облегчение: казалось, всю усталость с ее лица как рукой сняло.

— Когда? — только и спросила она.

— Скоро.

Лисе, той одного взгляда достаточно, чтобы понять: это далеко не вся правда. Но она промолчала. Она же носом чует: вся правда ей совсем не понравится. Ну а Клара — та слишком обрадованна, чтобы что-то заметить.

— Лиса решила, что ты вообще нас забыл. — Вилл вышел из ивняка, и в первый миг Джекоб даже испугался — не загостился ли он на острове. Нефрит на лице брата потемнел и до неразличимости сливался теперь с зеленью листвы, словно зазеркальный мир решил окончательно его заграбастать. Этот мир посеял в Вилле свои семена, как оса-наездник откладывает яйца в теле других гусениц, и теперь таращился на Джекоба золотыми глазищами, впиваясь в брата своими мощными жвалами. И все же прошлой ночью этот мир позволил Джекобу сражаться с собой тем же оружием, каким пользовался против него сам, — колдовством феи.

— Нам надо найти розу, — сказал он.

— Розу? Одну штуку? Только и всего?

Нефритовое лицо оставалось непроницаемым. Такое близкое и такое чужое.

— Да. Она растет неподалеку отсюда. — И тогда ты заснешь, братишка, а я пойду искать Темную Фею.

— Прекрати делать вид, будто ничего не случилось. — Как Вилл на него глянул! Словно только что ничего не помнил — и вдруг вспомнил все, о чем им обоим хотелось забыть.

— Почему же? Все проходит. Пройдет и это.

Лиса не спускала с него цепких глаз.

«А тебе страшно, Джекоб Бесшабашный», — говорил ее взгляд.

«Ну и что, Лиса? — хотелось возразить ей в ответ. — В конце концов, к страху-то нам не привыкать».

 

ПРЯМО В СЕРДЦЕ

На сей раз они поскакали берегом озера на север. Казалось, даже время остановилось, опьяненное ароматом цветов и мишурой света в волнистой озерной ряби, и Клара впервые, пожалуй, готова была простить зазеркальному миру всю его тьму и все свои страхи. Все будет хорошо. Все-все.

Но уже вскоре Джекоб резко свернул от берега. Лошади стали утопать в зарослях ежевики и папоротника, а листва на деревьях снова пожелтела. Студеный ветер засвистел в ветвях, и, просветами между стволами, уже показалась долина, где пасутся единороги. Правда, в туманной дымке, что стелилась над высокой травой, самих животных почти не было видно. Зато здесь, под деревьями, лежали их умершие сородичи.

Скелеты были повсюду — обросшие мохом и травой, с паутиной в пустых глазницах. Должно быть, единороги приходили сюда умирать, потому что в укромной лесной полутьме умирать легче. Или в смертный час хотели быть ближе к тем, кого охраняют. Гирлянды белых вьюнков обвивали побеленные солнцем и ветром кости, словно прощальный привет, посланный феями своим рогатым стражам.

Кладбище единорогов.

Джекоб соскочил с лошади и направился к одному из скелетов. Меж ребер, прямо из груди, росла алая роза.

Взмахом руки он подозвал брата.

Вилл, иди-ка сюда.

Стелясь между деревьями, Лиса пристально что-то высматривала в долине. Потом, встревоженно принюхиваясь, вскинула нос.

— Пахнет гоилами.

— Что ж тут такого? Когда Вилл чуть ли не на хвосте у тебя стоит. — Джекоб повернулся к долине спиной. — Сорви-ка эту розу, Вилл.

Вилл протянул, но тут же отдернул руку. Он смотрел на свои каменные пальцы. Потом оглянулся на Клару, словно надеясь в ее лице увидеть себя, каким был когда-то.

Пожалуйста, Вилл. Она не произнесла вслух, попросила мысленно. И еще раз, и еще. Пожалуйста! И посреди всех этих зловещих цветков в юдоли смерти он на один бесценный миг взглянул на нее как прежде. Все будет хорошо.

Вилл сорвал розу — Клара услышала сухой треск надломленного стебля. При этом он уколол себе палец и теперь изумленно смотрел на каплю светлой янтарной крови, проступающей на каменной коже. Потом выронил розу, схватился за лоб.

— Что это? — пробормотал он, глядя на брата. — Что ты со мной сделал?

Клара протянула к нему руки, но Вилл отпрянул, споткнулся о скелет, наступил — белые кости, словно трухлявые сучки, затрещали под сапогами.

— Вилл, послушай! — Джекоб подхватил его под руку. — Тебе придется заснуть. Понимаешь, мне нужно время! А когда проснешься, все будет позади. Я тебе обещаю.

Но Вилл оттолкнул его с такой силой, что Джекоб вылетел из-под деревьев на опушку и лишь с трудом устоял на ногах. Вдалеке единороги подняли головы.

— Джекоб! — Лиса все еще тревожно нюхала ветер. — Вернись под деревья!

Джекоб обернулся. Картина эта запечатлелась в Клариной памяти навсегда. Этот поворот его головы. А потом выстрел.

Как удар бича. Как треск дерева.

Пуля ударила Джекоба в грудь.

Он упал в желтую траву. Лиса вскрикнула. Вилл кинулся к нему, и Клара даже не успела его удержать. Всю ярость с его лица как рукой сняло. Он упал подле брата на колени, звал, кричал, но Джекоб не шевелился, и Клара увидела, что слева, под сердцем, на его рубашке расползается красное пятно.

Гоил вынырнул из тумана, как из кошмарного сна: ствол винтовки еще дымился. Он прихрамывал, да и в левое плечо, кажется, тоже был ранен. Рядом с ним шел один из его солдат — та самая девушка, которую Джекоб подстрелил, когда она замахнулась на Клару саблей. Мундир на ней, как от воды, весь потемнел от бесцветной крови.

Лиса бросилась на них, оскалив зубы, но гоил попросту отшвырнул ее сапогом в сторону, и Лиса тут же превратилась в девочку, словно волна боли сорвала с нее лисью шубку. Всхлипывая, она опустилась в траву, и Клара обхватила ее руками. Вилл, вне себя от гнева, вскинулся, подхватил винтовку, оброненную братом, но пошатнулся как пьяный, а гоил мгновенно приставил дуло винтовки ему к виску.

— Спокойно, — сказал он, а девушка тем временем навела пистолет на Клару. — С братом твоим у меня свои счеты, но с твоей головы ни один волос не упадет.

Лиса вырвалась из рук Клары и выхватила из-за пояса у Джекоба пистолет, но гоилка выбила оружие у нее из рук. А Вилл стоял как оглушенный, не сводя глаз с тела брата.

— Глянь-ка на него, Нессер, — сказал гоил, грубо поворачивая Вилла к ней лицом. — И впрямь нефрит, самый настоящий.

Вилл попытался ударить его головой, но он все еще был как пьяный, и гоил только рассмеялся.

— Сразу видно, наша кровь, — сказал он, — хоть ты пока этому и не веришь. Руки ему свяжи, — приказал он своей подчиненной. Потом подошел к Джекобу и стал его разглядывать, как охотник разглядывает трофей.

— Лицо вроде бы знакомое, — пробормотал он. — Как его звали?

Вилл не ответил.

— Впрочем, какая разница, — буркнул он, отворачиваясь. — Все вы, мягкокожие, на одно лицо. Лошадей их отлови, — приказал он девушке и подтолкнул Вилла к лошади Джекоба.

— Куда вы его? — спросила Клара и сама не узнала собственного голоса.

Гоил даже головы не повернул.

— Забудь про него, — бросил он через плечо. — Как он про тебя забудет.

 

КРАСНОКРЫЛЫЙ САВАН

Рана от пули казалась совсем пустяковой в сравнении с тем, как искромсали Джекоба единороги. Но тогда он еще дышал, и пульс, пусть совсем слабый, еще прощупывался. А сейчас перед Лисой было просто бездыханное тело.

Как больно. Хотелось вцепиться в себя зубами, лишь бы ощутить какую-то иную боль. А лисий мех все никак не возвращался, и без него она чувствовала себя голой, беззащитной и беспомощной, как новорожденный младенец.

Чуть поодаль, обхватив руками колени, сидела в траве Клара. Она не пролила ни слезинки. Просто сидела как неживая, словно у нее вырезали сердце.

Тем не менее именно она первой заметила карлика. Валиант с самым невинным видом топал в их сторону, будто всего лишь собирал грибы в соседней роще. Хотя от кого бы еще гоилы могли узнать, что кладбище единорогов — единственный выход из царства фей.

Отерев слезы с глаз, Лиса нашарила в мокрой траве пистолет Джекоба.

— Стоп! Стоп! Это еще что? — завопил карлик при виде наставленного на себя ствола и нырнул за ближайший куст. — Откуда мне было знать, что они его укокошат? Я-то думал, им нужен только его братец!

Клара вскочила.

— Пристрели его, Лиса, — процедила она. — Иначе я сама его прикончу.

— Погодите! — заверещал Валиант. — Едва я вошел в ущелье, они меня сцапали. Что мне оставалось делать? Тоже под пулю лезть?

— А сюда-то зачем пожаловал? — ощерилась Лиса. — Убитых обшарить, чужим добром поживиться на дорожку?

— Да нет же! — с благородным негодованием вскричал карлик. — Я вам пришел помочь! Две девушки, совсем одни, бедненькие…

— Настолько бедненькие, что наверняка за помощь заплатят, верно?

Ответное молчание было столь недвусмысленно, что Лиса снова вскинула пистолет. Если бы только не слезы. Они застилали все вокруг — туманную долину, куст, за которым спрятался Валиант, и даже лицо Джекоба, такое тихое лицо.

— Лиса!

Клара схватила ее за руку. Красная моль сидела на простреленной груди Джекоба, другая уже садилась ему на лоб.

Лиса выронила пистолет.

— Убирайтесь! — выкрикнула она сквозь слезы. — И передайте вашей госпоже, что он никогда, никогда к ней больше не вернется. — Она склонилась над Джекобом. — Разве не говорила я тебе? — прошептала она. — Не ходи к феям! На сей раз это тебя убьет!

Еще одна моль опустилась на Джекоба. Их слеталось все больше, они кружили в тени деревьев, а потом замирали на недвижном теле, как расцветшие на свежей крови цветки. Сначала Лиса пыталась их отгонять, но их было слишком много, и в конце концов она смирилась и только смотрела, как мелкие красные мотыльки облепляют Джекоба с головы до ног, словно и после смерти Красная Фея вознамерилась сохранить его в своей власти.

Клара опустилась подле нее на колени, обняла.

— Надо его похоронить.

Лиса уткнулась лицом Джекобу в грудь.

Похоронить.

— Я все сделаю. — Карлик и вправду осмелился приблизиться. Он поднял оброненную Виллом винтовку и без малейших усилий голыми руками сплющил ствол, словно это не металл, а трубочка сырого теста. — Какое разгильдяйство! — ворчал он, продолжая превращать ствол винтовки в лопату. — Два фунта красных сердоликов — и никому не достанутся!

Карлик копал могилу с такой сноровкой, словно на своем веку вырыл их множество. Лиса, обняв Клару, не сводила глаз с тихого лица Джекоба. Красные мотыльки все еще покрывали его тело, словно саван, когда наконец карлик отбросил лопату и отряхнул ладони от земли.

— Ну вот, пора и класть, — проговорил он, — только сперва посмотрим, что у него в карманах. Столько хорошеньких золотых талеров, не пропадать же им в земле.

В тот же миг к Лисе вернулась ее лисья шкура.

— Только тронь, — зашипела она, норовя вцепиться в его загребущие пальцы.

Карлик пытался отбиться лопатой, но Лиса уже разодрала на нем сюртук и подбиралась к горлу, когда Клара оттащила ее за шкирку.

— Оставь его, Лиса, — проговорила она, прижимая к себе дрожащее тело зверя. — Он прав. Деньги нам понадобятся. И оружие, и компас. Словом, все, что у него было.

— Зачем?

— Чтобы Вилла найти.

О чем она?

Карлик за их спинами издал изумленный смешок.

— Вилла? Да нет больше никакого Вилла.

Но Клара уже склонилась над Джекобом, запуская руку в карман его плаща.

— Мы отдадим тебе все, что при нем было, если поможешь нам найти его брата. Считай, что это воля Джекоба.

Она извлекла из кармана платок, и два золотых талера выпали прямо Джекобу на грудь. Мотыльки вспорхнули, словно осенняя листва под порывом ветра.

— Даже странно, до чего они непохожи, — бормотала Клара, приглаживая темные волосы у Джекоба на лбу. — А у тебя, Лиса, братья-сестры есть?

— Братья. Трое.

Последний мотылек упорхнул с груди Джекоба. Лиса потерлась головой о его безжизненную руку. И тут же испуганно отпрянула. По недвижному телу пробежала дрожь. Губы раскрылись, жадно ловя воздух, пальцы судорожно хватали сухую траву.

Джекоб!

От радости Лиса так на него накинулась, что он даже застонал. Не будет никакой могилы! Не будет сырой земли на этом лице! От радости она покусывала ему подбородок, щеки. Да будь ее воля, она бы от любви всего его съела!

— Лиса! Ты что? — Отстранив ее от себя, Джекоб сел.

Клара отпрянула от него в ужасе, как от призрака, а карлик выронил из рук лопату. Но Джекоб ничего вокруг не замечал, он долго с изумлением разглядывал свою окровавленную рубашку.

— Чья это кровь?

— Твоя! — Лиса прильнула к его груди. Хотела проверить, бьется ли сердце. — Тебя застрелили!

Джекоб смотрел на нее и явно не верил. Потом расстегнул набрякшую от крови рубашку, но на месте раны остался только бледнорозовый след в форме мотылька.

— Ты был мертвый, Джекоб. — Клара говорила с трудом, буквально выдавливая каждый слог. — Мертвый.

Джекоб потрогал розовый след у себя на груди. Лиса видела: он все еще не вполне пришел в себя. Но вот он оглянулся, явно кого-то ища.

— А Вилл где?

И с трудом поднялся на ноги, обнаружив у себя за спиной карлика.

Валиант одарил его улыбкой до ушей.

— Должно быть, фея и вправду в тебя втрескалась. Я, конечно, слыхал, что они своих возлюбленных иногда воскрешают, но чтобы беглого… — Он только потряс головой.

— Где мой брат? — Джекоб с угрожающим видом шагнул к карлику, но тот, спасаясь бегством, сиганул через пустую могилу.

— Полегче, полегче! — воскликнул он, выставляя перед собой лопату. — Если ты мне шею свернешь, я уж точно не смогу тебе ответить.

Клара тем временем засовывала Джекобу в карман два золотых и платок.

— Извини, — пробормотала она. — Я подумала, нам без него Вилла не найти. — И она уткнулась лицом ему в плечо. — Я ведь решила, что уже потеряла вас обоих.

— Не тревожься. — Джекоб гладил ее по волосам, не спуская, однако, глаз с Валианта. — Мы найдем Вилла. Я тебе обещаю. Даже без карлика.

— Вот как? — Металлический черенок лопаты, сооруженной из ствола, Валиант переломил, словно трухлявый сучок. — Они в королевскую крепость его повели. Последним из людей туда, помнится, лазутчик императорской армии пробрался. Так они его янтарной смолой залили. Сможешь сам полюбоваться — его прямо у главных ворот выставили. Жуткое зрелище.

Джекоб поднял с земли свой пистолет и засунул за пояс.

— Но уж ты-то, конечно, знаешь дорожку?

Рот Валианта скривился в такой самодовольной ухмылке, что Лиса невольно оскалила зубы.

— Конечно.

Джекоб разглядывал карлика, как ядовитую змею.

— Сколько?

Валиант разогнул остаток лопаты.

— Ты в прошлом году императрице золотое дерево продал. Но поговаривают, у тебя росток остался…

По счастью, карлик не заметил красноречивого взгляда, который бросила Джекобу Лиса. Дерево посадили за замком, между сгоревших пристроек, и с тех пор единственным золотым урожаем, которое оно приносило, была только зловонная цветочная пыльца. Тем не менее Джекоб успешно сумел изобразить на лице крайнее возмущение.

— Да это же безбожная цена!

— Соразмерная. — Шустрые глазенки Валианта радостно заблестели, словно он уже чувствовал, как золотые монеты сыплются ему на плечи. — Только чур: если ты живым из крепости не выйдешь, Лиса все равно обязана мне его показать. Пусть при всех даст честное слово.

— Честное слово? — зарычала Лиса. — Это тебе ли про честное слово говорить? Да как у тебя язык не отсохнет?!

Карлик ответил ей только презрительной ухмылкой. А Джекоб протянул Валианту руку.

— Дай ему слово, Лиса, — бросил он. — Что бы там ни случилось, я уверен, уж это дерево он заработает.

 

ТЕМНОЕ СТЕКЛО

Без лошадей, пешим ходом, им понадобились часы, чтоб выйти наконец на дорогу, что вела из долины в горы. Джекобу пришлось нести Валианта на плечах, иначе они плелись бы еще дольше. В конце концов крестьянин на подводе смилостивился и подвез их до ближайшего селения, где Джекоб купил двух лошадей и осла для карлика. Лошаденки им попались не слишком резвые, зато привычные к крутым горным тропам, и лишь когда из-за темноты они стали все чаще сбиваться с дороги, Джекоб решил остановиться.

Он нашел местечко за выступом скалы, который давал защиту от холодного ветра, и уже вскоре Валиант оглушительно захрапел, словно улегся не на голых камнях, а на пышных перинах, которыми так славились постоялые дворы карликов. Лиса ушмыгнула на охоту, а Кларе Джекоб посоветовал постелить себе возле лошадей, так ей будет теплее. Сам же, набрав под скалами сухого хвороста, разжег костер и тщетно пытался теперь возродить в душе хоть крохи того покоя, которым наслаждался на острове. Снова и снова он ловил себя на том, что трогает засохшую кровь у себя на рубашке, но единственное, что он мог припомнить, был укоризненный взгляд Вилла, когда тот укололся розой, — а потом Лису, которая, обезумев от счастья, тыкалась мордой ему в лицо. Между этими двумя воспоминаниями — черный провал, только смутное ощущение тьмы и боли.

А теперь вот брата нет.

«А когда проснешься, все будет позади. Я тебе обещаю».

И как же ты это сделаешь, Джекоб? Даже если карлик снова его не надул и он действительно застанет Темную Фею в крепости. Как к ней подойти, настолько близко, чтобы прикоснуться, а тем паче произнести то, что нашептала ему ее сестра, — и не погибнуть от одного ее взгляда? Не думай об этом, Джекоб. Просто действуй. Он сгорал от нетерпения, как будто смерть и возвращение из небытия только усугубили его вечное внутреннее беспокойство. Хотелось растормошить карлика и немедленно скакать дальше. Дальше, Джекоб. Все дальше и дальше. Без оглядки — уже много лет подряд. Порыв ветра придавил пламя, и Джекоб застегнул плащ, скрыв под ним свою окровавленную рубашку.

— Джекоб?

Позади, набросив попону на плечи, стояла Клара. Только сейчас он заметил, что волосы у нее стали длиннее.

— Как ты? — В голосе ее еще явственно слышались отзвуки бесконечного изумления, что он действительно жив.

— Хорошо, — отозвался он. — Хочешь пощупать мой пульс, чтобы самой убедиться?

Ей пришлось улыбнуться, но тревога в глазах осталась. Она присела рядом с ним на холодную землю. Где-то наверху истошно запричитала сова. Здесь, в зазеркальном мире, сов считают душами умерших ведьм. Клара поежилась и протянула руки к огню — согреться.

— Ты все еще веришь, что сумеешь помочь Виллу?

Вид у нее был ужасно усталый.

— Да, — ответил он. — Но про остальное лучше не расспрашивай. Не хочу тебя пугать.

Она посмотрела на него. Глаза такие же голубые, как и у брата. Прежде чем они налились золотом.

— Ты поэтому Виллу не сказал, для чего ему нужно розу сорвать? — Ветер бросил ей в волосы пригоршню мелких искр. — По-моему, твой брат знает о страхе побольше, чем ты.

Слова. Все только слова. Но именно они превратили вдруг ночь в темное стекло, в котором Джекоб ясно увидел свое отражение.

— Я знаю, почему ты здесь. — Клара говорила таким отрешенным голосом, словно речь вовсе не о нем, а о ней самой. — Просто ты этого мира вполовину так не боишься, как того, другого. И в самом деле, чего тебе здесь бояться? Тебе здесь нечего и некого терять, кроме разве что Лисы, да и та заботится о тебе куда больше, чем ты о ней. Но пришел Вилл, и все изменилось.

Она снова встала, легким движением отряхнула землю с колен.

— Что бы ты ни задумал, Джекоб, пожалуйста, береги себя. Даже позволив ради Вилла себя убить, ты ведь ничего не исправишь. Но если есть хоть какой-то другой способ снова сделать его тем, кем он был, прошу тебя, дай мне тоже помочь! Даже если ты думаешь, что меня это испугает. Не ты один на свете не хочешь его потерять. Иначе чего ради я здесь?

Она ушла прежде, чем он успел ей ответить. Иначе Джекоб с удовольствием послал бы ее еще куда подальше. И вместе с тем он был рад, что она здесь. И показала ему в темном стекле ночи его истинное лицо. Без искажений и прикрас. Таким, каким она его увидела и нарисовала.

 

РЕКА

Прошло три дня пути, прежде чем они достигли гор, которые гоилы называют своей родиной. Три промозглых дня и три студеные ночи. Под непрерывным дождем, в мокрой одежде. У одной из лошадей отвалилась подкова, а кузнец, к которому пришлось завернуть, рассказал Кларе о Синей Бороде, — дескать, в соседней деревне он четырех девушек не старше Клары у родителей купил и у себя в замке замучил. Клара внимала ему без всякого выражения, но сквозь эту маску усталости Джекоб сумел разглядеть, что ее собственная история начинает казаться Кларе ничуть не менее жуткой.

— К чему она здесь? — понизив голос, спросил его Валиант как-то утром, когда Клара с превеликим трудом взобралась на лошадь. — И как только вы, люди, с вашими женщинами обращаетесь! Женщине место дома. Красивые наряды, слуги, пирожные, мягкая постель — вот и все, что ей нужно.

— И карлик в мужья, и золотой замок на двери, ключ от которого у тебя в кармане, верно? — продолжил Джекоб.

— Почему бы и нет? — не смутился Валиант и послал Кларе свою ослепительную улыбку.

Ночами было так холодно, что ночевали они на постоялых дворах. Клара делила постель с Лисой, а Джекоб засыпал под оглушительный храп карлика, но спал беспокойно — и отнюдь не только по этой причине. Во сне его душили полчища красной моли, а когда он в ужасе, мокрый от пота, просыпался, во рту ощущался привкус крови.

К вечеру третьего дня они еще издали разглядели сторожевые башни, которые гоилы понастроили на своих кордонах. Вытянутые ввысь, с гладкими, в прожилках, стенами и окнами из оникса, они напоминали сталагмиты. Впрочем, карлик знал обход через горы, укромными тропами.

В прежние времена гоилы слыли всего лишь одной из многих жутких напастей в этих местах, их поминали наряду с людоедами и бурыми волками. Самой страшной их провинностью, как ни странно, оказалось слишком явное сходство с людьми. В них видели близнецов-уродцев. Каменных собратьев, таинственных жителей темных недр. Нигде на гоилов не устраивали облав столь же беспощадных, как именно здесь, в горах, откуда они родом, и гоилы начали платить людям той же монетой. Нигде их господство над людьми не было столь же безжалостным, как здесь, на их исконной родине.

Валиант избегал больших дорог, по которым передвигались войска гоилов, тем не менее их то и дело проверяли гоильские патрули. Карлик выдавал Джекоба и Клару за богатых клиентов, которые намереваются построить неподалеку от королевской крепости стекольную фабрику. Джекобу пришлось купить Кларе юбку с золотым шитьем, какие носят состоятельные дамы в здешних местах, а собственную одежду променять на купеческое платье. Он и сам себя едва узнавал в роскошном пальто с меховым воротником и бархатных серых штанах, а для Клары езда верхом в широченной юбке стала сущим наказанием, зато патрульные и постовые, выслушав россказни Валианта про важных клиентов, всякий раз пропускали их небрежным взмахом руки.

В один из вечеров, когда в воздухе уже запахло снегом, они вышли к реке, на другом берегу которой располагалась королевская крепость. Паром ходил из Бленхайма, городка, занятого гоилами много лет назад. Окна чуть ли не в половине домов были уже замурованы. Завоеватели, желая укрыться от дневного света, и многие улицы перекрыли крышей, а за городской стеной, ближе к пристани, часовые охраняли въезд в тоннель, ведший, судя по всему, в новую подземную часть города.

Лиса тут же скрылась между домами добывать одну из местных тощих кур, что деловито прохаживались по булыжной мостовой, склевывая скудное пропитание, а Джекоб не сводил глаз с пристани и причаленного к ней парома. Вечернее небо тускло отражалось в мутной воде, а на другом берегу в скалистой стене раззявленной квадратной пастью зияли ворота.

— Это и есть вход в крепость? — спросил он карлика.

Валиант покачал головой.

— Нет. Это ворота одного из городов, которые они под землей вокруг понастроили, потому что в крепости всем не поместиться. Сама крепость гораздо дальше и глубже, на такой глубине, что там и дышать-то нечем.

Джекоб привязал лошадей и вместе с Кларой спустился к пристани. Паромщик уже запирал цепь на замок. Собой он был редкостно страшен, почти как тролли с севера, да и паром его явно знавал лучшие времена. Низкие обшарпанные борта были сплошь обиты железом, а когда Джекоб спросил, не переправит ли он их на тот берег еще до ночи, паромщик только скривился в презрительной усмешке.

— В темное время эта река гостей не любит. А завтра с утра переправу на три дня закроют: король гоилов покидает свою берлогу, свадьбу справлять уезжает. — Паромщик говорил так громко, словно хотел, чтобы каждое его слово и на том берегу было слышно.

— Свадьбу?

Джекоб вопросительно глянул на Валианта, но тот только плечами пожал.

— Вы что, с луны свалились? — с издевкой осклабился паромщик. — Императрица отдает за него свою дочку и за это покупает мир. Завтра они, как тараканы, изо всех щелей повылазят, и ихний король со всей своей шатией в Виенну отправится, чтобы красивейшую из всех принцесс на свете к себе под землю утащить.

Уже завтра. Темная Фея наверняка последует за королем. И ты опять потеряешь время, Джекоб. Он сунул руку в карман.

— Ты сегодня гоильского офицера переправлял?

— Чего? — Паромщик приложил ладонь к уху.

— Гоильского офицера, яшмовой масти, один глаз мутный, почти слепой. При нем пленник был.

Паромщик пугливо оглянулся на часового, что прохаживался за стеной, но тот был далеко и на них не смотрел.

— Так ты что, один из тех, которые все еще на них охотятся? — Паромщик, хотя и понизил голос, все еще трубил на всю округу, так что теперь уже Джекоб с опаской глянул на часового. — А на пленнике его ты бы хорошенько мог заработать. Такой масти я у них отродясь не видывал.

За такие слова Джекоб с превеликим удовольствием врезал бы ему по его жуткой роже, но вместо этого вытащил из кармана золотой талер.

— А второй на том берегу получишь, если перевезешь нас еще сегодня.

Паромщик алчно уставился на золотой, но тут Валиант схватил Джекоба за рукав и потянул в сторонку.

— Лучше подождем до утра. Видишь, темнеет, а река здесь кишмя кишит лорелеями.

Лорелеи. Джекоб глянул в ленивые черные воды. Когда-то его дедушка напевал песенку с таким же названием. От ее слов его, тогда еще ребенка, пробирал ужас, однако истории, которые рассказывают про лорелей в этом мире, на самом деле гораздо страшней. Но все равно. Выбора у него нету.

— Да не боись! — Паромщик протянул ему свою мозолистую лапу. — Мы их не разбудим.

Однако, когда Джекоб бросил золотой ему в ладонь, он, порывшись в пухлых карманах, достал оттуда восковые затычки и протянул ему и Валианту. Судя по виду, эти пробки побывали уже во многих ушах.

— От греха подальше. Никогда не знаешь…

Клара вопросительно посмотрела на Джекоба.

— Вам они без надобности, — успокоил ее паромщик. — Лорелеи, они только до мужиков охочи.

Лиса объявилась, только когда они уже заводили на паром лошадей. Прежде чем прыгнуть на борт, она еще успела стряхнуть с себя парочку куриных перьев. Лошади вели себя беспокойно, но паромщик, все еще сжимая в кулаке золотой, как ни в чем не бывало что-то напевал себе под нос, расчаливая канат.

Паром устремился к середине реки. За их спинами тонули в сумерках последние дома и пристань Бленхайма, и единственным звуком в окружающей тишине оставался только плеск волн о борта их утлой посудины. Противоположный берег медленно приближался, и паромщик уже доверительно подмигивал Джекобу, но лошади становились все беспокойнее, а уши у Лисы стояли торчком.

Странный звук стелился и плыл над водою. Сперва он казался пением птицы, но потом все больше и явственней — чарующим женским голосом. Джекоб обнял Клару за плечи и привлек к себе. Голос звучал откуда-то со скалы, что вздымалась из воды слева от них, — огромная глыба, темно-серая, как окаменевший сумрак. Неясная фигура отделилась от камней и бесшумно скользнула в воду. За ней последовала еще одна. И еще. Они плыли отовсюду.

Валиант чертыхнулся.

— Что я тебе говорил! — накинулся он на Джекоба. — Скорее! — гаркнул он паромщику. — Давай пошевеливайся!

Но тот, похоже, не слышал ни карлика, ни голосов, которые все громче наполняли весь воздух вокруг своим чарующим пением. Лишь когда Джекоб тронул его за плечо, он вздрогнул и испуганно оглянулся.

— Глухой! Этот старый хрен глух как тетерев, — завопил Валиант, поспешно запихивая восковые затычки себе в уши.

Паромщик в ответ только плечами пожал и сильнее налег на весло, а Джекоб, затыкая уши восковыми пробками, спросил себя, частенько ли ему приходилось причаливать вовсе без пассажиров.

Лошади то и дело шарахались. Он едва их удерживал. Свет дня давно померк, а противоположный берег приближался так медленно, что казалось, вода относит их обратно. Клара подошла к нему вплотную, а Лиса, хоть и ощетинившись от страха, встала прямо перед ним, но голоса звучали теперь так громко, что Джекоб, несмотря на восковые затычки, все равно их слышал. Голоса манили к воде. Клара оттащила его от поручней, но пение пронизывало его насквозь, наполняя все существо сладчайшим ядом. Над водой показались головы, длинные волосы золотыми сетями колыхались в волнах, и когда Клара, не в силах больше выдержать этот до боли пронзительный зов, лишь на миг отпустила его запястье, чтобы прикрыть руками уши, Джекоб почувствовал, как его пальцы сами собой выдергивают из ушей восковые пробки и швыряют их за борт.

Поющие голоса медоточивыми лезвиями вонзились ему прямо в мозг. Пошатываясь, он двинулся к поручням, а когда Клара снова попыталась его удержать, он оттолкнул ее с такой силой, что она отлетела прямо на паромщика.

Где же они? Он склонился над водой. Сперва он видел только свое отражение, но вот оно дрогнуло и разом слилось с другим лицом. Похоже на женское, только без носа, с пустыми серебряными глазами и длинными, кривыми зубами, жадно оскаленными из-под бледно-зеленых губ. Из воды показалась рука, и когтистые пальцы ухватили Джекоба за запястье. Вторая рука уже вцепилась ему в волосы. Вода вокруг закипела, перехлестывая через борт. Их было не счесть. Новые и новые руки тянулись к нему, скользкие полурыбьи тела выпрыгивали из воды, хищные головы щелкали щучьими зубами. Лорелеи. Куда страшнее, чем в песенке. Впрочем, жизнь — она всегда страшнее.

Лиса впилась зубами в чешуйчатые руки, что держали Джекоба в объятиях, но из воды уже тянулись другие, норовя перетащить его через поручни. Джекоб, как ни сопротивлялся, уже почти потерял равновесие, но тут у него за спиной грохнул выстрел, и одна из русалок с простреленной головой камнем погрузилась в черные воды.

Клара стояла за ним с пистолетом в руке, который он, Джекоб, ей дал. В ее широко раскрытых глазах застыл ужас, но она выстрелила снова, на сей раз в лорелею, которая пыталась утащить под воду карлика. Еще двух прикончил ножом паромщик, после чего и сам Джекоб уложил выстрелом ту, что пыталась закогтить Лису. Мертвые тела медленно относило от борта, и вслед за ними, как по команде, исчезли и остальные лорелеи. Им теперь было чем поживиться, и они жадно принялись за долгожданную добычу.

При виде этого зрелища Клара выронила пистолет и закрыла лицо руками. Джекоб и Валиант пытались успокоить лошадей, а паромщик изо всех сил выгребал к берегу. Лорелеи яростно кричали им вслед, но теперь их голоса скорее напоминали грай драчливых чаек.

Их крики все еще носились над рекой, когда Джекоб выводил лошадей на берег. А паромщик уже шел к нему с протянутой рукой. Завидя это, Валиант с такой силой пихнул наглеца в грудь, что тот едва не свалился в воду.

— Значит, насчет второго талера ты все прекрасно расслышал! — накинулся он на старика. — А первый вместо этого вернуть не хочешь? Или ты всегда берешь плату с тех, кого поставляешь лорелеям на ужин?

— Что вы хотите, я же вас перевез, — только и ответил паромщик. — Это все проклятая фея их развела. Что же мне из-за этого, дело свое прикрывать? А уговор — он дороже денег.

— Ладно, — бросил Джекоб, извлекая из кармана еще один талер. — Скажи лучше, чего еще нам тут опасаться?

Валиант с тоской проводил талер глазами. Зато паромщик схватил его с жадностью и быстро упрятал в карман.

— Про драконов вам карлик не говорил? Они огненные, как пламя, которое изрыгают. А как покружат над горами, склоны потом еще неделями горят.

— Ну да, бабушкины сказки. — Валиант обменялся с Джекобом многозначительным взглядом. — Может, вы своим деткам и про великанов рассказываете, которые будто бы на этом берегу еще живут? Глупые суеверия. Сказать тебе, где на самом деле живут драконы?

Карлик понизил голос, и паромщик невольно наклонился к нему поближе.

— Одного я своими глазами видел, — проорал Валиант старику прямо в ухо. — В гнезде из костей, всего в двух милях отсюда, вверх по реке. И вовсе он не огненный, а зеленый, а из гнусной пасти нога торчала, в башмаке, такая же мосластая, как у тебя! Клянусь чертом и всеми его золотыми волосками, не хотел бы я жить в Бленхайме. Как представлю себе, что эта тварь в один прекрасный день вниз по реке слетать надумает!

Глаза паромщика округлились от ужаса, почти сравнявшись размером с золотыми талерами.

— Всего в двух милях?

Он с опаской глянул вверх по течению.

— Может, в двух, а может, и поменьше, — проронил Валиант, небрежно кинув ему в ладонь грязные восковые затычки. — Счастливо возвращаться.

— Неплохая байка, — шепнул Джекоб карлику, когда тот усаживался на своего осла. — А что ты скажешь, если услышишь от меня, что я и вправду видел дракона?

— Скажу, что ты враль, — так же тихо ответил карлик. — Лучше расскажи, откуда у тебя золотые талеры берутся. Как такое может быть, что ты из кармана их без конца тащишь, а они там не звенят?

Где-то вдали все еще кричали лорелеи, и Джекоб, помогая Кларе сесть на лошадь, заметил царапины от их когтей у нее на руках. Но в глазах ее не было ни тени упрека — она нисколько не винила его за эту жуткую переправу. С тех пор как гоилы похитили Вилла, прошло уже четверо суток.

— Что ты чуешь, Лиса? — спросил он, вскакивая на лошадь.

— Гоилов, — ответила та. — Только гоилов. Тут даже в воздухе одни гоилы и ничего больше.

 

СКВОЗЬ СОН

Вилл хотел спать. Только спать, и поскорее забыть кровь, эту жуткую кровь на груди у брата. Он не чувствовал времени, как не чувствовал ни собственной кожи, ни своего сердца. Его брат лежит мертвый. Это единственный образ, который еще проникал в его дремлющее сознание. И голоса. Один хриплый, грубый. Второй — как вода. Студеная, темная вода.

— Открой глаза, — приказал этот голос.

Но Вилл не мог. Он был во власти сна.

Хотя в этом сне он видел только кровь, снова и снова.

Чья-то рука погладила его по лицу. Не каменная, мягкая и прохладная.

— Проснись, Вилл.

Нет, он не хочет, он проснется только там, в другом мире, где кровь на груди у Джекоба будет всего лишь сном, таким же жутким сном, как его нефритовая кожа и каменный истукан, что в нем поселился.

— Он был у вашей Красной Сестры.

Голос убийцы. О, как хочется Виллу своими новехонькими когтями сейчас же вспороть эту коричневую яшмовую кожу и увидеть врага столь же непререкаемо недвижным, каким он видел распростертое на траве тело брата. Но сон цепко держал его в своих объятиях, сковывая по рукам и ногам крепче всяких кандалов.

— Когда? — Гнев. Вилл слышал его в каждом звуке этого звенящего голоса. — Почему ты его не удержал?

— Но как? Вы же мне не сказали, как обойти единорогов! — Ненависть. Как лед и пламя. — И потом, вы могущественней вашей сестры. Снимите с него ее заклятие, вот и все.

— Это заклятие шипом! Его никто снять не в силах! Я видела, с ним была девчонка. Где она?

— У меня не было приказа брать и ее тоже.

Девчонка? Как хоть она выглядела? Он не помнит. Потоки крови смыли в памяти ее лицо.

— Доставь ее сюда! Жизнь твоего короля от этого зависит!

Вилл снова ощутил ее пальцы у себя на лице. Такие мягкие, такие прохладные.

— Нефритовый щит. — Казалось, ее голос обволакивает его с головы до пят. — Из плоти его врагов.

 

ЖАВОРОНКОВАЯ ВОДА

Какое-то время Валиант скакал впереди весьма уверенно. Но когда склоны гор вокруг стали вздыматься все круче, а дорога, которой они ехали от самой реки, окончательно потерялась в оползнях щебня и непролазном колючем кустарнике, он, озадаченно озираясь, взнуздал ослика.

— Что такое? — спросил Джекоб, поравнявшись с ним. — Только не говори, что ты уже заблудился?

— Когда я был здесь в последний раз, стоял ясный божий день, — с раздражением отозвался карлик. — Как прикажешь найти потайной вход, ежели вокруг темно, как у людоеда в брюхе! Он где-то тут, совсем рядом!

Джекоб спрыгнул с лошади и протянул ему карманный фонарь.

— Держи! — сказал он. — Ищи и найди! По возможности этой же ночью.

Карлик в изумлении потыкал лучом фонаря в окружающую темень.

— Что это? Еще один фокус феи?

— Вроде того, — уклончиво пояснил Джекоб.

— Я поклясться готов, это где-то тут, внизу. — Валиант осветил фонариком склон, упадавший слева от них в густые заросли, и потопал вниз. Лиса проводила его недоверчивым взглядом.

— Иди за ним, — сказал Джекоб. — А то сбежит еще.

Лису, похоже, не слишком обрадовало это поручение, но, чуть помешкав, она потрусила вслед за карликом.

Клара спешилась и привязала лошадь к ближайшему дереву. Золотое шитье на ее юбке в лунном свете сияло даже ярче, чем днем. Джекоб сорвал парочку дубовых листьев и протянул ей:

— В руках разомни, а потом протри эти завитушки.

Золотая вышивка разом поблекла под ее пальцами, словно Клара вовсе стерла ее с голубой ткани.

— Пряжа эльфов, — буркнул Джекоб. — Красиво, конечно. Но с этой вышивкой любой гоил разглядит тебя за милю.

Клара смущенно провела рукой по своим предательски золотистым волосам, словно и их можно перекрасить, как одежду.

— Ты один хочешь в крепость идти?

— Да.

— Если бы там, на реке, ты был один, тебя бы уже не было в живых. Возьми меня с собой. Пожалуйста!

Но Джекоб только головой покачал.

— Я приведу тебе Вилла. Не сомневайся. Совсем скоро ты ему гораздо больше понадобишься, чем я.

— Почему? — Холод был такой, что с ее губ сорвалось облачко пара.

— Именно тебе придется его разбудить.

— Разбудить? — Клара смотрела на него, явно не понимая. — Эта роза…

Она вскинула глаза в ночное небо. «И тогда принц склонился над ней и разбудил ее поцелуем».

Высоко над ними стояли два месяца, тощенькие, словно вконец оголодавшие в ночи.

— Почему ты решил, что я сумею его разбудить? Вилл меня больше не любит.

Джекоб снял пальто.

— Зато ты его любишь. Этого, думаю, будет достаточно.

Он натянул на себя свой старый замызганный плащ. Из людей в цитадели гоилов можно повстречать только рабов, а уж они-то меховых воротников точно не носят.

Клара все еще молча стояла рядом.

— А если нет? — вдруг спросила она. — Если не будет достаточно?

Он не стал затруднять себя ответом. Они оба хорошо помнят замок Спящей красавицы и застрявших в колючках мертвецов.

— Сколько времени Вилл решался, прежде чем тебя куда-то пригласил?

Воспоминание мгновенно стерло все страхи с ее лица.

— Две недели. Я думала, он никогда не осмелится. А ведь мы каждый день виделись, когда он мать приходил навещать.

— Две недели? Для Вилла это очень мало. — За спинами у них послышался шорох, Джекоб схватился за пистолет, но это оказался всего лишь барсук, деловито пробиравшийся своей дорогой через кустарник. — И куда же он тебя повел?

— В больничный буфет. Не слишком-то романтично. — Она улыбнулась. — Рассказывал о попавшей под машину собаке, которую подобрал. А на следующее свидание привел ее с собой.

Глядя на ее лицо, Джекоб поймал себя на мысли, что завидует Виллу.

— Пойдем воду поищем, — сказал он и пошел отвязывать лошадей.

Возле заболоченной котловины, которую они вскоре обнаружили, стояла брошенная тачка. Колеса увязли в прибрежном иле, а в замшелом кузове свила гнездо цапля. Лошади жадно окунули морды в воду, осел Валианта влез в лужу по колено, но когда Клара тоже захотела напиться, Джекоб мягко ее удержал.

— Водяные, — коротко пояснил он. — Тачка, наверно, от какой-нибудь из деревенских девушек осталась. Водяные таких просто обожают в невесты брать. А уж в этих краях они по такой добыче наверняка соскучились.

Клара испуганно отпрянула, и Джекобу почудилось, что он услышал чей-то разочарованный вздох. С виду, конечно, эти водяные довольно страшные, но они своих жертв хотя бы не кушают, как лорелеи. Нет, они затаскивают похищенных девушек в пещеры, где можно дышать, кормят их, приносят подарки — перламутровые раковины, речной жемчуг, драгоценности с утопленников… Какое-то время Джекоб зарабатывал на жизнь розыском таких девушек по просьбам их отчаявшихся родителей. Трех девиц он вернул из пещер на свет божий, это были несчастные, полупомешанные существа, так никогда до конца и не вернувшиеся из своих водяных темниц, где они провели много месяцев среди жемчужин и рыбьих костей под осклизлыми поцелуями своих тинистых возлюбленных. Один раз родители даже отказались платить — не узнали родную дочку.

Джекоб оставил лошадей у водопоя, а сам пошел искать ручей, питавший водой котловину. И довольно быстро нашел источник, тоненькой струйкой сочившийся из трещины в скале. Джекоб развел ладонями плавающие в воде палые листья, и Клара набрала в пригоршни прозрачной ледяной воды. У нее был свежий, чуть землистый привкус, а птиц Джекоб заметил, лишь когда оба они уже напились. Два жаворонка, тесно прижавшись друг к дружке, так и остались лежать между камнями. Он чертыхнулся, сплюнул, оттащил Клару от воды.

— В чем дело? — испуганно спросила она.

Ее кожа пахла осенью и ветром. Нет, Джекоб.

Но было уже поздно. Она не отпрянула, когда он притянул ее к себе. Он запустил руку ей в волосы, прильнул губами к ее губам и услышал стук ее сердца, такой же гулкий, как стук его собственного. Крохотные сердечки жаворонков иногда разрываются от любовной страсти, отсюда и название: жаворонковая вода. Совершенно безобидная с виду, холодная, прозрачная, вкусная, но глотни ее — и ты пропал. Отпусти ее, Джекоб. Но он продолжал ее целовать, а она в ответ шептала имя, и это было не имя брата, а его, Джекоба, имя.

— Джекоб!

Женщина или Лиса. В первый миг ему показалось, что она и то, и другое. Но когда она его укусила, это, несомненно, был лисий укус, и до того болезненный, что он невольно выпустил Клару из объятий, хотя все его существо этому противилось. Клара отшатнулась, провела по губам тыльной стороной руки, словно силясь стереть с них его поцелуи.

— Ты погляди-ка! — Валиант направил на Джекоба луч фонарика, распялив рот в скабрезной улыбке. — Значит ли это, что о твоем братце мы можем теперь забыть?

Лиса смотрела на него так, будто он пнул ее ногой. Человек и зверь, женщина и лиса. Похоже, она все еще и то, и другое вместе, но когда она подбежала к родничку и стала обнюхивать мертвых птиц, она снова была уже всецело лисица.

— С каких это пор ты настолько одурел, что пьешь жаворонковую воду?

— Черт его знает. Темно было, Лиса. — Сердце все еще выпрыгивало из груди.

— Жаворонковая вода? — Клара дрожащими руками поправляла волосы. На него не смотрела.

— М-да. Ужасно. — Валиант улыбнулся ей с притворным сочувствием. — Испив этой водицы, добрый молодец на любую страшную девицу бросается. На нас, карликов, она, правда, не действует. И все-таки жаль, — добавил он, одарив Джекоба нахальным взглядом, — что не я оказался на его месте.

— Сколько это действует? — Голос Клары был едва слышен.

— Одни говорят, что после первого же приступа все проходит. Есть, однако, мнение, что это может продолжаться месяцами. А ведьмы, — Валиант с многозначительной улыбкой покосился на Джекоба, — вообще уверяют, будто эта вода просто тайное чувство делает явным.

— Ты, как я погляжу, по части жаворонковой воды большой знаток, — осадил его Джекоб. — Может, ты ее по бутылкам разливаешь да приторговываешь?

Не смотри на нее. Не смотри на нее, Джекоб.

Карлик только плечами пожал.

— Ее, к сожалению, хранить нельзя. И действие слишком непредсказуемое. Такая досада, хоть плачь. Представляешь, какие барыши можно было бы на этом деле зашибать?

Джекоб почувствовал на себе взгляд Клары, но едва он на нее посмотрел, девушка отвернулась. А ведь только что эти вот пальцы ощущали ее кожу. Прекрати, Джекоб.

Он попытался было погладить Лису, но та ускользнула.

— Ну что, нашли вход? — спросил он.

— Да. — Она повернулась к нему спиной. — Оттуда смертью несет.

— Ерунда. — Валиант презрительно отмахнулся. — Это природный тоннель, он выходит прямиком на одну из подземных дорог гоилов. Большинство из таких лазеек они вообще-то теперь охраняют, но эта довольно безопасная.

— Довольно? — Джекоб явственно ощутил шрамы у себя на спине. — А тебе про этот вход откуда известно?

Валиант даже глаза закатил — настолько возмущал его подобный допрос.

— Король гоилов наложил запрет на торговлю самоцветами, но, по счастью, некоторые из его подданных сохранили здоровый интерес к коммерции, как и я.

— Говорю тебе, оттуда несет смертью, — повторила Лиса, и голос ее звучал чуть более хрипло, чем обычно.

— Вы, конечно, можете попробовать войти и с главного входа! — с неприкрытой издевкой предложил Валиант. — Как знать, может, Джекоб Бесшабашный единственный из людей, кого с почетом пропустят в королевскую крепость и даже янтарной смолой не зальют.

Клара прятала руки за спиной, словно так ей легче забыть, кого эти руки только что обнимали.

Не смотри на нее, Джекоб.

Он дозарядил пистолеты, достал кое-какие вещи из переметной сумы: подзорную трубу, табакерку, пузырек зеленого стекла и нож Хануты. Потом рассовал по карманам патроны.

Лиса сидела невдалеке под кустом. Едва он подошел к ней, она вся съежилась — в точности, как тогда, когда он нашел ее в капкане.

— Останешься здесь, будешь за ней присматривать, — распорядился он. — Если завтра к вечеру не вернусь, отведешь ее обратно в замок, к башне. — «Она. Ее». Он даже имя ее произнести не отваживается.

— Не хочу я с ней оставаться.

— Пожалуйста, Лиса!

— Ты не вернешься. В этот раз нет.

Она оскалила зубы, но не укусила. В ее укусах всегда чувствовалась любовь.

— Бесшабашный! — Карлик в нетерпении подтолкнул его прикладом в спину. — По-моему, ты куда-то спешил.

Винтовку Вилла этот умелец превратил в какое-то совершенно невообразимое оружие. Поговаривали, что в руках у карликов металл способен даже корни пускать.

Джекоб выпрямился.

Клара все еще стояла у ручья. Когда он подошел к ней, она отвернулась, но Джекоб властно увлек ее за собой. Подальше от карлика, подальше от Лисы и лисьего гнева.

— Посмотри на меня. — Она попыталась вырваться, но он держал ее крепко, несмотря на то, что сердце опять забилось сильнее. — Это ничего не значит, Клара. Ровным счетом ничего.

Ее глаза потемнели от стыда.

— Ты любишь Вилла, слышишь? Если ты его забудешь, мы не сможем ему помочь. И никто не сможет.

Она кивнула, но в глазах ее Джекоб видел отблеск того безумия, которое до сих пор чувствовал и в себе. Сколько это действует?

— Ты хотела знать, что я собираюсь делать? — Он взял ее руки в свои. — Я намерен найти Темную Фею и заставить ее снять с Вилла заклятие. — Заметив ужас в ее глазах, он предостерегающе приложил палец ей к губам. — Только Лисе ничего не говори, — прошептал он. — Иначе она за мной увяжется. И я клянусь тебе: я найду фею. А ты разбудишь Вилла. И все будет хорошо.

Как он хочет ее удержать! Ничего на свете он не хотел больше. Но он ее отпустил.

Уходя в ночь вслед за Валиантом, Джекоб не оглянулся. И Лиса не последовала за ним.

 

В ЗЕМНЫХ НЕДРАХ

Лиса оказалась права. Пещера, в которую Валиант привел Джекоба, и впрямь провоняла смертью, и чтобы это почувствовать, вовсе не надо было обладать звериным нюхом. С первого же взгляда Джекоб понял, чье это логово. Пол сплошь усеян костями. Так, среди собственных объедков, живут только людоеды, однако здешний обитатель в последнее время, судя по всему, испытывал серьезный недостаток в пропитании: многие из костей были от гоилов, мясо которых вообще-то людоеды не слишком жалуют. Среди костей валялись и личные вещи жертв: карманные часы, оторванный рукав платья, детский башмачок, такой маленький, что невольно сжималось сердце, записная книжка с заляпанными кровью страницами. В какой-то миг Джекоб хотел даже вернуться, предупредить Клару, однако Валиант потащил его дальше.

— Не беспокойся, — прошипел карлик. — В этих местах гоилы всех людоедов давным-давно истребили. Зато этот вот тоннель они, по счастью, не нашли.

Расселина в скалистой стене, в которой он тут же исчез, для карлика была в самый раз, а вот Джекобу пришлось протискиваться. Так называемый тоннель на поверку оказался попросту лазом, по которому на первых порах пришлось продвигаться вприсядку, а потом штольня стала так круто заваливаться вниз, что Джекоб с трудом удерживался на ногах. В этой норе почти нечем было дышать, и Джекоб испытал огромное облегчение, когда они наконец-то выбрались на одну из подземных дорог, связывающих крепости гоилов друг с другом. Шириной с нормальную человеческую улицу, дорога была выложена фосфоресцирующей брусчаткой, которая откликалась на свет фонарика мягким зеленоватым свечением. Джекобу послышался откуда-то издали шум машин и что-то вроде жужжания ос.

— Что это? — спросил он у карлика, понизив голос.

— Насекомые, которые очищают у гоилов канализацию. В их городах пахнет куда лучше, чем в наших. — Валиант извлек из кармана толстенный грифельный карандаш. — Нагнись-ка. Пора произвести тебя в рабы. Вот, «П», «Пруссан» значит, — пропыхтел он, выводя у Джекоба на лбу оглашенную им букву. — Это имя твоего хозяина, ежели кто спросит. Пруссан — это торговец, с которым я здесь веду дела. Правда, его рабы одеты поопрятней и уж точно не носят портупею. Отдай-ка ее лучше мне.

— Нет уж, благодарю, — буркнул Джекоб, хорошенько застегивая на себе плащ, чтобы прикрыть оружие. — Если меня остановят, хотелось бы полагаться не только на твою подмогу.

Следующая улица, на которой они оказались, была просторна, как бульвары в императорской столице, только окаймляли ее не ряды деревьев, а скалистые стены, и когда Валиант навел на них свет фонарика, на Джекоба из темноты глянули лица. Он-то всегда считал пустыми россказнями, что гоилы, дескать, чтут своих героев, выкладывая из их мертвых голов стены. Однако, как это частенько бывает, сказка оказалась былью. Сотни, нет, тысячи мертвецов смотрели на них со стены. Голова к голове, жуткая каменная кладка. Лица, как и у всех гоилов, смертью нисколько не искажены, только вместо угасших глаз вставлены золотистые топазы.

Однако на аллее мертвых Валиант пробыл недолго. Уже вскоре он нырнул в один из узких, как горная дорога, тоннелей, что круто падал вниз, уводя все глубже и глубже под землю. Все чаще и чаще Джекоб видел в конце боковых тоннелей свет и слышал отдаленный шум моторов, ощущая даже легкую вибрацию. Несколько раз они слышали стук копыт и грохот колес встречной подводы, но, по счастью, по сторонам улицы то и дело попадались темные расщелины, где легко было укрыться за частоколом сталагмитов или каменными сосульками сталактитов.

Водяную капель было слышно отовсюду, непрестанно и неотвязно, а вокруг них из темноты то и дело выплывали нерукотворные чудеса, сотканные из камня тысячелетними стараниями самой природы: пенисто-белые каменные каскады, струящиеся со стен и как будто по мановению волшебника замороженные, леса песчаниковых игл, свисавшие верхушками вниз со сводов, диковинные кристаллические цветки, распускавшиеся под лучом фонаря всеми своими сверкающими лепестками. В каких-то пещерах следов пребывания гоилов было почти не видно, — если не считать то прямехонькой тропки, пробитой сквозь каменные дебри, то неожиданно открывающегося где-то в глубине квадратного входа в тоннель, аккуратно вырубленного в теле скалы. Зато в других обнаруживались приметы архитектурных древностей: рубленые каменные фасады, роскошные мозаики, но все это уже в руинах, заросшее лесом известняковых колонн и сосулек.

Джекобу уже чудилось, что они бродят по диковинному подземному царству много дней, когда, наконец, перед ними раскрылась пещера, на дне которой поблескивала гладь озера. По скалистым стенам карабкались ввысь растения, неведомо как выживающие без солнечного света, а над водой был переброшен нескончаемый длины мост, который при ближайшем рассмотрении оказался гигантской каменной аркой, усиленной снизу железными опорами. Каждый шаг по мосту отзывался предательским гулом, разносившимся далеко вокруг, и вспугивал полчища летучих мышей, дремавших под едва различимыми сводами. Они не дошли и до середины моста, когда Валиант вдруг остановился, да так резко, что шагавший сзади Джекоб невольно на него наткнулся.

Поперек дороги лежало мертвое тело. Это был не гоил. Человек. На лбу тавро с королевским гербом, на груди и глотке — рваные кусаные раны.

— Это военнопленный, у гоилов они все рабы. — Валиант тревожно всматривался куда-то вверх, и Джекоб достал пистолет.

— Кто же это его так?

Карлик рыскал лучом фонарика между сталактитами, что нависли у них над головами.

— Стражи, — едва слышно вымолвил он. — Гоилы их разводят, как цепных псов, охранять наружные тоннели и дороги. Эти твари кидаются на всякого, кто пахнет не как гоил. Но в этом месте их никогда раньше не было!

Луч фонаря выхватил из тьмы череду подозрительно крупных расщелин между сталактитами, и в тот же миг Валиант сдавленно чертыхнулся.

Странный звук, вроде чириканья, только гораздо громче и пронзительней, прорезал зловещую тишину.

— Бежим! — Карлик перескочил через труп, увлекая за собой Джекоба.

Воздух заполнился биением перепончатых крыльев. Хищные, как стервятники, стражники выныривали из тьмы между сталактитами и пикировали вниз — бледные, человекоподобные твари, только с крыльями, на концах которых поблескивали острые когти. Глаза белесые, как у слепых, но, видимо, вместо глаз им безотказно служили уши. Двух Джекоб прикончил на лету, третьего Валиант пристрелил, когда тот вцепился когтистыми крыльями Джекобу в спину, но над ними из своих дыр вынырнули уже трое следующих. Один попытался вырвать у Джекоба пистолет, но Джекоб ткнул его головой прямо в мерзкую бледную морду и ударом сабли отсек крыло. Страж заверещал столь пронзительно, что Джекоб испугался, как бы на этот вопль не слетелись десятки новых сотоварищей, однако, по счастью, судя по всему, не каждая из дыр под сводами пещеры была обитаемой.

Особой хитростью стражи не отличались, однако в самом конце моста один из них вдруг налетел на Валианта, сбил его с ног и уже примеривался зубами к его кадыку, но тут Джекоб воткнул саблю ему прямо между крыльев. Вблизи морда стражника напоминала лицо человеческого зародыша. Да и в теле было что-то детское, и Джекобу едва не стало дурно, как будто прежде он никого не убивал.

Они укрылись в первом же туннеле, отделавшись укусами на руках и плечах, но раны оказались не слишком глубокими, а Валиант был чересчур взбудоражен, чтобы обратить внимание на йод, которым Джекоб обрабатывал ему укусы.

— Надеюсь, золотое дерево будет плодоносить много лет, — пропыхтел он, пока Джекоб перевязывал ему руку. — Иначе считай, что ты уже мой должник.

Позади над мостом все еще кружили два стражника. Но преследовать беглецов они не стали, и слава богу: схватка отняла у Джекоба столько сил, что он долго еще не мог отдышаться, а темные подземные улицы, казалось, не кончатся никогда. Пошатываясь от усталости, он начал подумывать, уж не подстроил ли мерзкий карлик напоследок какую-нибудь каверзу, когда тоннель, вильнув очередным поворотом, вдруг оборвался и вытолкнул их на освещенное пространство.

— Ну вот и оно! — шепнул ему Валиант. — Гнездилище гадов или Логово льва, это уж в зависимости от того, на чьей ты стороне.

Пещера, в которую их вывел тоннель, оказалась столь необъятных размеров, что невозможно было разглядеть, где она кончается. Бесчисленные фонари источали скудный свет, вполне, впрочем, достаточный для зоркого зрения гоилов, и питались, судя по всему, электричеством, а не газом, освещая город, который словно бы вырос из камня сам, без всякой посторонней помощи. Дома, башни, дворцы вздымались со дна пещеры и лепились по ее стенам будто соты гигантского осиного гнезда, а нескончаемые арки железных мостов пролетали над этим скопищем зданий с такой ажурной легкостью, словно парить в воздухе — самое естественное для них занятие. Их опоры тянулись ввысь, словно деревья между домами, а некоторые из мостов, наподобие их средневековых собратьев в другом мире, были по обочинам застроены домами, являя собой как бы подвесные улицы под песчаниковым небосводом. В целом все это напоминало гигантскую железную паутину, но взор Джекоба скользил выше, до самого свода пещеры, из-под которого свисали три исполинских сталактита. Самый большой расходился на множество хрустальных башен, верхушки которых, как острия копий, хищно смотрели вниз, а стены сверху донизу мерцали ровным сиянием, словно сюда, на невероятную глубину, каким-то непостижимым образом доходил лунный свет наземного мира.

— Это и есть дворец? — шепотом спросил он карлика. — Неудивительно, что они не в восторге от нашей архитектуры. И когда же они все это понастроили?

— Откуда мне знать, — сдавленным голосом отозвался карлик. — Гоильскую историю в наших карликовых школах не проходят. Дворцу вроде бы не меньше семи веков, но нынешний король считает его слишком старомодным и хочет перестраивать на современный лад. А два сталактита по бокам — это воинские казармы и тюрьма. — Карлик лукаво ухмыльнулся. — Хочешь, разузнаю для тебя, в котором из них томится твой братец? Твои золотые талеры наверняка и гоилам языки развяжут. Но эта услуга за дополнительную плату.

Когда Джекоб вместо ответа сунул ему в ладонь три золотых, Валиант не выдержал. Он изловчился, подпрыгнул и запустил свои толстые, загребущие пальцы Джекобу в карман.

— Ничего! — пробормотал он разочарованно. — Совсем ничего? Это что, волшебный плащ? Да нет, в пальто было то же самое! Или они вырастают у тебя между пальцами?

— Именно, — ответил Джекоб, выдергивая руку наглеца у себя из кармана, пока тот не добрался до платка.

— Я все равно когда-нибудь тебя раскушу, — пробурчал карлик, бережно опуская золотые в свой бархатный карман. — А теперь: голову ниже. Глаз не поднимать. Ты раб.

Некоторые из улиц, рассекавших это море домов, были для человека еще менее проходимы, чем узенькие проулки Терпеваса, потому что взбирались круто вверх по стенам пещеры. Иногда уклон был такой крутизны, что ноги Джекоба предательски скользили и он вынужден был хвататься за что попало — за дверной карниз, за оконную раму. Валиант, напротив, передвигался здесь почти с той же легкостью, что и гоилы. У людей, что попадались им навстречу в этом сумрачном лабиринте зданий, от недостатка солнечного света кожа была почти серая, и у многих на лбу зияла выжженная буква, тавро хозяина. Они обращали на Джекоба не больше внимания, чем встречные гоилы. Очевидно, присутствие рядом с ним карлика всем все объясняло, и Валиант, пользуясь случаем, не без злорадства все больше и больше нагружал его покупками, возвращаясь из очередной лавки, куда он заглядывал расспросить насчет Вилла.

— Есть! — шепнул он наконец, заставив Джекоба прождать себя чуть ли не полчаса возле мастерской ювелира. — Две новости: плохая и хорошая. Хорошая вот какая: я узнал то, что мы хотели узнать. Адъютант короля доставил некоего пленного прямо в крепость, потому что якобы сама Темная Фея велела его разыскать. Это, конечно, наш яшмовый друг. Правда, слухи о том, что у этого пленника кожа из нефрита, в народ пока не просочились.

— Так, а плохая новость?

— Его разместили в дворцовых чертогах самой феи, но он спит мертвецким сном, и никто не может его разбудить. Я полагаю, ты знаешь, в чем тут дело?

— Да. — Джекоб, задрав голову, смотрел на дворцовый сталактит.

— Даже не думай! — прошипел карлик. — С тем же успехом твой братец мог раствориться в воздухе. Покои феи находятся в самой нижней башне. Тебе придется сверху вниз через весь дворец пробиваться. Даже ты при всем своем сумасшествии на такое безумство, надеюсь, не решишься.

Джекоб не сводил глаз с дворцовых окон, что темными квадратами зияли в светящихся хрустальных стенах.

— Ты мог бы получить аудиенцию у офицера, с которым ведешь дела?

— А толку что? — Валиант насмешливо потряс головой. — Во дворце у всех рабов тавро короля на лбу выжжено. Но даже если допустить, что твоя братская любовь зайдет столь далеко — никому из рабов не дозволено приближаться к нижним этажам.

— А как насчет мостов?

— А что насчет мостов?

С внешним миром дворец соединяли два моста. Один был железнодорожный, он нырял в тоннель в верхней части здания. Зато второй был как раз одним из уличных мостов, с домами по обочинам, и дворцовый сталактит буквально врастал в него примерно на середине высоты. В этом месте никаких домов на мосту не было, все пространство перед черными ониксовыми воротами было расчищено в небольшую площадь и охранялось строем часовых.

— Не нравится мне выражение твоего лица! — пробурчал Валиант.

Джекоб его не слушал. Он изучал железные опоры, на которых держался уличный мост.

На первый взгляд, по крайней мере издали, похоже было, что опоры эти возвели в более поздние времена, чтобы усилить древнюю каменную конструкцию. В стены висячего дворца они вцеплялись словно когтями.

Укрывшись в ближайшей нише, Джекоб достал подзорную трубу.

— На окнах решеток нет, — прошептал он.

— А на что там решетки? — отозвался Валиант. — Когда кроме птиц да летучих мышей туда никто не доберется. Но, может, ты себя уже и в те и в эти зачислил.

Навстречу им пробежала ватага детишек. Джекоб никогда прежде гоильских детей не видел, и в лице одного из них ему на какой-то безумный миг померещилось лицо брата. Детвора скрылась за поворотом, а Валиант все еще не спускал глаз с моста.

— Стоп! — почти выкрикнул он шепотом. — Теперь я знаю, что ты задумал! Это самоубийство!

Джекоб только сунул подзорную трубу в карман.

— Если хочешь получить золотое дерево, веди меня к мосту.

Он найдет Вилла. Хоть и целовался с его девушкой.

 

HE TO ИМЯ

— Лиса?

Ну вот. Опять эта девица ее кличет. Лиса живо представила себе, как водяной за белокурые патлы тащит ее в пруд. Или как ее грызут волки. Карлик продает ее на невольничьем рынке. Странно, Красная Фея никогда у нее таких чувств не вызывала. И ведьма, у которой Джекоб несколько лет назад почти каждую ночь пропадал. И фрейлина императрицы, чьими одуряюще сладковатыми цветочными духами потом много недель напролет воняла его одежда.

— Лиса! Ты где?

Сиди тихо!

Лиса притаилась под кустом, даже не зная толком, что на ней сейчас — кожа или шкура. Мех ей больше не в радость. Хотелось ощутить на себе кожу, почувствовать губы, которые он мог бы поцеловать, как целовал Клару. Она видела, как он ее обнимал. Видела снова и снова.

Джекоб.

Да что же это такое? Что так мучит ее и раздирает нутро хуже голода и жажды? Не любовь. Любовь — она теплая, мягкая, как постель из палой листвы. А это, наоборот, что-то темное, как тень под ядовитым кустарником, — и неутолимое. Никакими силами.

У этого чувства, должно быть, какое-то совсем другое имя. Не называют ведь одним и тем же словом жизнь и смерть, солнце и луну.

Джекоб. Даже у его имени теперь совсем другой вкус. Тут Лиса почувствовала, как холодный ветер студит ее человеческую кожу.

— Лиса? — Клара опустилась перед ней на колени, прямо на мокрый мох.

Волосы у нее — чистое золото. У нее-то самой всегда были рыжие, огненно-рыжие, как мех лисицы. И она не припомнит, чтобы когда-то они были другого цвета.

Она встала, оттолкнув Клару плечом. Приятно было почувствовать, что она одного с Кларой роста.

— Лиса! — Клара схватила ее за руку, когда Лиса попыталась пройти мимо. Платье и вполовину так не греет, как мех. Но она все равно мех себе не возвращала.

— Я даже имени твоего не знаю. Я имею в виду — настоящего.

Настоящего? Да что в нем настоящего? Его даже Джекоб и тот не знает. Селеста, вымой руки. И причешись.

— Ну и как? Все еще действует? — Под пристальным взглядом Лисы Клара отвела свои голубые очи. Джекоб — тот может лгать, глядя тебе прямо в глаза. Он в этом деле мастак. Но Лису даже он не в силах провести.

Клара все еще не смотрела на нее, но Лиса носом чуяла, что она чувствует: страх, стыд, все вместе.

— Сама-то ты жаворонковую воду когда-нибудь пила?

— Нет, — ответила Лиса презрительно. — Среди лисиц таких дур нету. — «Хотя это, конечно, неправда».

Клара смотрела на родник. Мертвые жаворонки все еще прижимались друг к дружке между камней. Клара. Ее имя отзывается звоном стекла, прохладой воды, и оно очень Лисе нравилось — пока Джекоб ее не поцеловал.

Все еще больно.

Возврати себе мех, Лиса. Но она не может. Хочет чувствовать свою кожу, свои руки, губы, которыми можно целоваться. Лиса повернулась к Кларе спиной из страха, что все это написано сейчас на ее человеческом лице. Она ведь даже не знает толком, как это лицо выглядит. Она хоть хорошенькая? Или страшила? Мать была хорошенькая, но отец все равно ее бил. Или как раз из-за этого?

— Почему тебе больше нравится быть лисой? — Ночь окрасила глаза Клары в черный цвет. — Так легче понять жизнь?

— Лисы не пытаются понять жизнь.

Клара обнимала себя за плечи, словно все еще чувствовала на них руки Джекоба. И Лиса видела: ей тоже хочется променять кожу на шкуру.

 

ОКНА ТЕМНОЙ ФЕИ

Мясники, портные, булочники, ювелиры. Мост, на головокружительной высоте протянувшийся к висячему дворцу, был торговой улицей. В окнах витрин посверкивали драгоценные камни подземного мира, но были тут и отбивные из мяса подземных варанов, и даже выращенная без солнца чернокочанная капуста. Предлагались также фрукты и хлеб из надземных провинций, равно как и сушеные жуки всех видов, почитавшиеся у гоилов особым деликатесом. Но единственное, что сейчас интересовало Джекоба, был дворец в самом конце торговых рядов.

Он свисал из-под сводов пещеры как исполинская люстра. Когда Джекоб, протиснувшись между двумя лавками, перегнулся через перила и глянул вниз, туда, где сталактит заканчивался огромной хрустальной короной, сверкающие зубцы которой были устремлены в зияющую пустоту, у него и вправду закружилась голова.

— Где окна Темной Феи?

— Вон те, из малахита. — Валиант нервно озирался.

На мосту было полно солдат не только из дворцовой охраны, но и просто в уличной толпе, что слонялась вдоль магазинов. На женщинах были платья, отделанные камнем в тон цвета их кожи. Собственно, это были тончайшие шлифованные пластинки, придававшие наряду вид змеиной чешуи, и Джекоб поймал себя на том, что пытается вообразить, как выглядела бы в подобном платье Клара. Сколько это действует?

Окна феи немигающими зелеными глазами смотрели со светлого песчаника. Железные опоры моста впивались в стену метрах в двадцати над ними, но дворцовая стена была отполирована, как зеркало, не обнаруживая, в отличие от обычных сталактитов, ни малейших неровностей, по которым можно карабкаться.

Пока Валиант у него за спиной что-то бурчал об ограниченности человеческого ума, Джекоб достал из кармана свою табакерку. В ней хранилась одна из самых удивительных и практичных волшебных вещей, какие он разыскал на своем веку: это была шпулька с одним-единственным золотым волосом. Карлик потерял дар речи, когда Джекоб начал крутить его между пальцами. Сам собою, из тончайших, словно мушиная ножка, волосков у него в руках сплетался канат. Не прошло и минуты, а он был толщиной уже с палец и прочнее любого троса в любом из миров на свете. Однако не только и не столько прочность делала его поистине неоценимым приспособлением. Другим, еще более чудесным его свойством была способность достигать любой длины и цепляться точно за то место, куда направлен взгляд бросающего его человека.

— Рапунцелева коса. Недурно, — пробормотал Валиант, наблюдая, как Джекоб, свернув канат в кольца, приглядывается к зеленым окнам. — Только супротив часовых он тебе никак не пособит! Ты же будешь весь на виду, все равно что букашка, которая у них по лицу ползет!

Вместо ответа Джекоб извлек из кармана пузырек зеленого стекла. Когда-то он похитил его у лесовичка. В пузырьке была слизь, которая на несколько часов делала тебя невидимкой. Этой слизью с успехом пользовались диковинные хищные улитки, которые с ее помощью добывали себе любое, самое лакомое пропитание; лесовички и дупляки придумали специально этих улиток разводить, чтобы тоже выходить на охоту невидимками. Достаточно было помазать слизью у себя под носом — процедура не слишком аппетитная, хоть слизь была и без запаха, — и средство действовало безотказно. Правда, имелись у него и неприятные последствия в виде многочасовой дурноты, а от слишком частого употребления на некоторое время даже отнимались конечности.

— Слизь-невидимка и рапунцелева коса. — В голосе карлика наряду с завистью слышались и нотки восхищения. — Ничего не скажешь, снарядился ты хоть куда. И все равно. Прежде чем ты туда полезешь, я хотел бы узнать, где растет золотое дерево.

Но Джекоб уже натирал себе слизью верхнюю губу.

— Ну уж нет, — сказал он. — Вдруг ты опять что-нибудь утаил и меня внизу поджидают очередные твои друзья-приятели? Канат все равно двоих не выдержит, так что оставайся здесь, но если часовые поднимут тревогу, постарайся любой ценой их отвлечь, иначе не видать тебе золотого дерева как своих ушей.

И прежде чем карлик успел что-то возразить, Джекоб перемахнул через перила. Слизь уже сделала его невидимым, и он, перехватываясь руками по железной балке, своих рук уже не видел. Добравшись до одной из опор, он примерился и бросил канат. Тот как-то странно, угрем, извернулся в воздухе и послушно зацепился за карниз одного из малахитовых окон.

А что, если ты и вправду найдешь там Вилла, Джекоб? Даже если ты снимешь заклятие Темной Феи — он же спит! Как ты его, спящего, из крепости вынесешь? Ответа он не знал. Знал только одно: надо попытаться. А еще: что он до сих пор помнит вкус Клариных губ на своих губах.

Карабкаться по рапунцелевой косе было одно удовольствие. Канат сам льнул к его рукам, а о бездонной пропасти под собой Джекоб старался не думать. Все будет хорошо. Сталактит приближался, на глазах увеличиваясь в размерах, мощный и жилистый, как каменный мускул. Он уже начинал чувствовать легкую дурноту от слизи. Еще только несколько метров, Джекоб. Вниз не смотри. Забудь про эту бездну.

Покрепче хватаясь за туго натянутый канат, он пополз дальше, покуда его незримые руки наконец-то не коснулись гладкой стены. Ноги благополучно нащупали опору на карнизе, и он замер, чтобы хоть немного отдышаться, всем телом прильнув к холодному гладкому камню. Справа и слева от него, точно две замерзшие проруби, мерцали зеленые окна.

Что теперь, Джекоб? Будешь вышибать? Чтобы вся стража сбежалась?

Он вынул из-за пояса нож Хануты и приставил острием к стеклу. Оправленные лунным камнем отверстия он заметил лишь тогда, когда из одного из них молнией выскочила змея. Лунный камень — такой же бледный, как чешуйки на брюхе гадины или как кожа ее госпожи. Джекоб и опомниться не успел, а змея уже обвила его шею. Он попытался ткнуть в нее ножом, но змеиный обруч сжимал его столь беспощадно, что пальцы сами собой выронили нож и теперь только лихорадочно теребили эту чешуйчатую удавку. Карниз ушел из-под ног, и он беспомощно повис над пропастью, как пойманная птица. Еще две змеи выползли из отверстия рядом с ним и обвили ему ноги и грудь. Он тщетно хватал ртом воздух, но продохнуть все равно не мог, — последнее, что он увидел, был золотой канат, отвязывающийся от карниза и исчезающий в черной тьме.

 

НАЙДЕШЬ — ПОТЕРЯЕШЬ

Песчаниковые стены, зарешеченная дверь. Сапог крокодиловой кожи, только что ткнувший его под ребра. Серые мундиры и красноватый туман перед глазами. Но хотя бы змей нет и дышать можно. Гнида карлик опять его продал. Это была единственная выплывшая из тумана мысль. Где, когда, как успел? В одной из лавок, возле которых ты ждал его, как баран?

Он хотел было сесть, но руки оказались связаны, а шея болела так, что даже глотать и то было трудно.

— Это кто же тебя воскресил? Ее сестра?

Яшмовый гоил выплыл откуда-то из красной пелены.

— А я не верил фее, что ты еще жив. Выстрел-то был что надо. — Говорил он хоть и на диалекте империи, но с сильным акцентом. — Она сама велела распустить слухи, что братец твой у нее, вот ты и влип, как муха. Не повезло тебе: против змей даже слизь-невидимка не помогает. Хотя провернул ты все гораздо ловчее, чем двое ониксовых гоилов, которые вот так же в покои короля надумали пробраться. Этих вообще пришлось внизу, в городе, с крыш соскребать.

Джекоб уперся спиной в стену и с грехом пополам сел. Камера, куда его бросили, ничем не отличалась от камер в человеческих тюрьмах: такие же решетки, такие же предсмертные каракули на стенах.

— Где мой брат? — Голос у него настолько осип, что он сам с трудом разобрал собственные слова, и его сильно мутило от слизи.

Гоил не ответил. Вместо ответа он задал вопрос:

— Ты девчонку где оставил?

Вряд ли он имеет в виду Лису. Но от Клары-то что им нужно? Ее, выходит, Валиант не выдал, значит, и впрямь питает к ней слабость.

Прикинься дурачком, Джекоб.

— Какую еще девчонку?

Следствием вопроса был пинок под ложечку, после которого Джекоб еще долго не мог продохнуть, почти как в объятиях змей. Солдатом, нанесшим удар, оказалась женщина. Лицо ее чем-то было Джекобу знакомо. Ну конечно, это же ее он подстрелил там, возле единорогов. Похоже, она не прочь пнуть его еще разок. Однако яшмовый ее удержал.

— Брось, Нессер, — сказал он. — Этак мы долго с ним проваландаемся.

Про их скорпионов Джекоб уже наслышан.

Первому Нессер почти с нежностью позволила погулять по своей каменной ладони, прежде чем посадить его Джекобу на грудь. Скорпион был бледный, почти бесцветный, не больше его мизинца длиной, однако клешни отливали серебристым металлическим блеском.

— Для нас-то они почти безвредны, — меланхолично заметил яшмовый гоил, наблюдая, как скорпион заползает Джекобу под рубашку. — Но ваша кожа куда нежней. Еще раз спрашиваю: где девчонка?

Скорпион впился клешнями ему в грудь, словно намереваясь сожрать его заживо. Но Джекоб закусил губу и терпел, пока скорпион не вонзил в него жало. Яд жидким огнем начал растекаться под кожей, и Джекоб застонал от страха и боли.

— Где девчонка?

Гоилка выпустила ему на грудь еще трех скорпионов.

— Где девчонка?

Снова и снова один и тот же вопрос. Джекоб уже охрип от крика и больше всего на свете мечтал сейчас иметь нефритовую кожу Вилла. Что им нужно от Клары? Неужто она, как и его братец, тоже затесалась в их сказки? Еще он успел спросить себя, способен ли яд выжечь в нем хотя бы жаворонковую воду, и тут, наконец, потерял сознание.

Очнувшись, он так и не смог вспомнить, выдал ли гоилам то, что те хотели выпытать. Он оказался уже в другой камере, из окон которой был виден висячий дворец. Все тело пылало от боли, словно его ошпарили кипятком, и он не обнаружил при себе ни портупеи, ни всего остального, что имелось в карманах, за исключением платка, который они, по счастью, великодушно ему оставили. По счастью, Джекоб? Какое тебе счастье от золотых талеров? Солдаты гоилов славились своей неподкупностью.

Кое-как он встал на колени. Оказалось, что от соседней камеры его отделяет только решетка, и едва он глянул сквозь прутья, он даже про боль позабыл.

Вилл.

Упершись плечом в стену, он с трудом поднялся на ноги. Брат лежал неподвижно, как мертвец, — но он дышал! На лбу и щеках все еще виднелись остатки человеческой кожи. Красная Фея сдержала слово: она остановила время.

В тюремном коридоре послышались приближающиеся шаги. Джекоб отпрянул. В камеру к Виллу вошел яшмовый гоил в сопровождении двух охранников. Хентцау. Наконец-то Джекоб вспомнил его имя. Но когда он увидел, кого охранники втащили в камеру вслед за ним, он готов был биться головой о железные прутья решетки.

Значит, все-таки выдал!

На лбу у Клары был кровоподтек, глаза от страха широко распахнуты. «Где Лиса?» — хотел он спросить, но его она вообще не заметила. Смотрела только на его брата.

Хентцау подтолкнул ее к Виллу. Она сделала шаг в его сторону и остановилась как вкопанная — быть может, вспомнила, с кем еще вчера целовалась.

— Клара.

Он столько всего увидел в ее лице, когда она обернулась: испуг, нежность, тревогу за него, отчаяние — и стыд.

Она шагнула к решетке, провела рукой по следам змеиной удавки на его шее.

— Что они с тобой сделали? — только и шепнула она.

— Да ничего. Где Лиса?

— Ее тоже взяли.

И схватила его за руку, когда гоилы в коридоре вдруг вытянулись по струнке. Даже Хентцау по-строевому расправил плечи, хоть и с явной неохотой, и Джекоб тотчас же понял, кто эта женщина, появившаяся на пороге камеры.

Волосы у Темной Феи оказались светлее, чем у ее сестры, — они слегка отливали медью, — но Джекобу и в голову не пришло удивиться, почему ее прозвали именно так. Она несла с собой темноту, как тень на коже, и сердце его тотчас забилось сильнее, причем отнюдь не от страха.

Тебе не нужно ее искать, Джекоб. Она сама к тебе пожаловала!

Клара отпрянула от него, едва фея вошла в камеру Вилла, но Джекоб так и остался стоять, вцепившись пальцами в решетку. Ну, подойди! Подойди же! — заклинал он мысленно. Одно только прикосновение и три слога, нашептанные ему ее сестрой. Но решетка отделяла от него фею столь же непререкаемо, как если бы это были стены ее опочивальни. Фея смотрела на Клару с неприязнью, какую все ее сестры питают к человеческим женщинам. Кожа ее мерцала, словно жемчуг, и перед такой красотой меркла даже красота ее сестры, но Джекоб видел перед собой только Клару, Клару и никого больше. Конечно, страх не очень ей к лицу, но ее кожа все еще пахнет мокрыми жаворонковыми перышками, — в поисках противоядия Джекоб с отчаянием оглянулся на брата, но спасения не было даже в его лице.

— Ты его любишь? — Темная Фея погладила спящего Вилла по лицу. — Ну, говори же.

В тот же миг тени у Клары в ногах ожили, и черные пальцы ухватили ее за щиколотки. Клара охнула, покачнулась, в ужасе отступила назад.

Гнев феи. Джекобу случалось на себе его испытать, но такого мрака ему еще не приходилось видеть.

— Ответь ей, Клара, — сказал он.

— Да, — пробормотала она. — Да, я его люблю.

Черные пальцы отпустили Кларину тень, и фея даже улыбнулась.

— Вот и хорошо. Тогда ты наверняка хочешь, чтобы он проснулся. Разбуди его. Тебе достаточно всего лишь его поцеловать.

Клара умоляюще оглянулась на Джекоба.

«Нет! — хотел крикнуть он. — Не делай этого!» Но язык отнялся, губы онемели, словно фея лишила его дара речи, и он лишь беспомощно наблюдал, как она, взяв Клару за руку, мягко подвела ее к Виллу.

— Посмотри на него! — сказала она и погладила Клару по ее золотым волосам. — Если ты его не разбудишь, он так и останется тут лежать ни жив ни мертв, покуда даже душа его в этом иссохшем теле не превратится в прах.

Клара попыталась было отвернуться, но фея держала ее крепко.

— И это называется любовь? — шепнула она. — Предать любимого только потому, что у него теперь не такая мягкая кожа, как у тебя самой? Разбуди его.

Клара с усилием подняла руку и провела ею по каменному лицу Вилла.

Фея отпустила ее и с улыбкой отступила назад.

— Вложи в поцелуй всю свою любовь! — подсказала она. — Сама увидишь, любовь умирает совсем не так быстро, как кажется.

И Клара, закрыв глаза, словно стараясь забыть каменное лицо Вилла, склонилась над ним и поцеловала в губы.

 

ПРОБУЖДЕНИЕ

В первый миг Джекоб — против всех доводов заведомого знания — надеялся, что существо, очнувшееся от сна, все еще его брат. Однако лицо Клары тотчас выдало ему горькую правду. Она отпрянула от Вилла, и взгляд, брошенный ею на Джекоба, был исполнен такого отчаяния, что тот про свои боли и думать забыл.

У него больше не было брата.

Последние следы человеческой кожи исчезли с его лица. Перед ними был всего лишь камень, способный дышать. Собственный брат, родная кровинка — и упрятан в нефрит, как безжизненное насекомое в капле искристого янтаря.

Гоил.

Вилл поднялся с каменного ложа. Ни Джекоба, ни Клары он просто не заметил. Взгляд его искал лишь одно лицо — лицо феи, и Джекоб почувствовал, как боль утраты пронзает ему сердце. Ранимое, беззащитное, оно билось в тисках отчаяния, как тогда, в далеком детстве, в опустелом отцовском кабинете. И, как и тогда, его горе было безутешно. Никакого утешения. Только боль.

— Вилл! — Клара прошептала имя его брата, словно он уже покойник. Она шагнула к нему, но фея преградила ей дорогу.

— Сохрани его в своих воспоминаниях, — только и сказала она. — А для него ты отныне всего лишь сон.

Когда охранники открыли перед Виллом дверь камеры, Клара рванулась было за ним, но они попросту ее отпихнули, да так сильно, что девушка упала. Вилл обернулся, однако фея увлекла его за собой.

— Пойдем скорей, — торопила она. — Давно пора проснуться. Ты слишком долго спал.

Клара смотрела им вслед, пока они не исчезли в темных недрах тюремного коридора. Потом обернулась к Джекобу. В ее глазах застыли упрек, отчаяние, вина, и от всего этого они стали даже темнее, чем у феи. Что я сделала? — спрашивал ее взгляд. — Как ты допустил? Разве ты не обещал его уберечь? Впрочем, быть может, он просто читал в ее глазах собственные мысли.

— А этого что, пристрелить? — спросил один из охранников, тыча в Джекоба винтовкой.

Хентцау вынул из-за пояса пистолет, который они у Джекоба забрали. Извлек из рукоятки магазин и принялся рассматривать, как зернышки диковинного фрукта.

— Любопытная игрушка. Откуда он у тебя?

Да стреляй же наконец.

Джекоб повернулся к нему спиной. Заткнуть рану в сердце свинцом, а что, звучит соблазнительно.

Камера, гоил, висячий дворец. Все вокруг перестало казаться реальным. Феи, заколдованные чащобы, Лиса, которая на самом деле девушка, — все это не более чем лихорадочный бред двенадцатилетнего подростка. Он снова, как наяву, увидел себя в дверях отцовского кабинета, а перед собой Вилла, жадно заглядывающего мимо него в комнату, где столько всего интересного: запыленные авиамодели, старинные пистолеты… И зеркало.

— Повернись. — В голосе Хентцау слышалось раздражение. Гнев гоилов. Вспыхивает мгновенно и разгорается под каменной кожей, как пожар. — Я знаю, кто ты такой, — вымолвил он. — У тебя те же глаза. Те же губы. Правда, скрывать свой страх он и вполовину так хорошо не умел.

Джекоб обернулся. Какой же ты идиот, Джекоб Бесшабашный!

«У гоилов инженеры лучше». Он так часто слышал здесь, в зазеркальном мире, эту фразу — то с неприкрытой завистью в Шванштайне, то со вздохом сожаления в офицерских казармах, — и ни разу ни о чем таком даже не подумал!

Отца нашел. Брата потерял.

— Где он? — только и спросил он. — Где мой отец?

Хентцау вскинул брови.

— Я-то надеялся, ты сам мне об этом скажешь. Мы взяли его пять лет назад в Бленхайме. Он собирался там мост строить, уж больно горожан лорелеи допекли. Они уже тогда в реке кишмя кишели и жрали людей почем зря, хоть теперь все и болтают, будто бы это фея их развела. Джон Бесшабашный, так он себя называл… И фотографию сыновей всегда с собой носил. Король поручил ему сделать для нас фотокамеру, и она появилась у нас гораздо раньше, чем у императрицы, — ее умельцы долго еще докапывались, что там к чему. Он многому нас научил. Но кто бы мог подумать, что со временем один из его сыночков кожей из нефрита обрастет!

Хентцау любовно провел ладонью по старинному стволу.

— Он был куда сговорчивей тебя, когда его о чем-то спрашивали, и многое из того, чему мы от него научились, очень даже помогло нам в этой войне. Но потом попросту сбежал. Я много месяцев его разыскивал, но нигде ни следа. Зато вот теперь сыночков его нашел.

Он повернулся к охранникам.

— Оставить в живых, пока я не вернусь со свадьбы, — распорядился он. — Мне еще много о чем нужно его порасспросить.

— А девчонку? — У охранника, указавшего на Клару, кожа была из лунного камня.

— Оставить в живых, — повторил Хентцау. — И девчонку-лису тоже. Они обе сделают его куда сговорчивей, чем все наши скорпионы.

Чеканные шаги Хентцау затихли в тюремном коридоре, а из зарешеченного окна в камеру доносился шум подземного города. Но Джекоб ничего этого не слышал. Мысленно он снова был в отцовском кабинете и ощупывал детскими пальцами зеркало в серебряной раме.

 

МОГУЩЕСТВО КАРЛИКОВ

В темноте Джекоб слышал дыхание Клары — и ее плач. Их все еще разделяла решетка, но пуще всех железных прутьев их разделяли мысли о Вилле. В сознании Джекоба их объятия у ручья странно слились с поцелуем, которым Клара разбудила брата. И снова и снова перед глазами вставала одна и та же картина: Вилл раскрывает глаза и окончательно тонет в нефрите.

Он готов был умереть от отчаяния. Фея была так близко, в каких-то двух шагах. Следила ли за ним Миранда в своих снах? Видела ли, как жалко, как позорно он оплошал? От досады он бился наручниками о прутья решетки, хотя однажды его за это уже измолотили охранники.

Клара отерла слезы. Почему, едва он на нее глянет, у него так заходится сердце? Глупости, Джекоб. Это всего лишь жаворонковая вода, и ничего больше.

Он снова уселся на холодный каменный пол. За оконной решеткой огромным и недоступным хрустальным соблазном мерцал висячий дворец. Интересно, Вилл сейчас там? А куда они Лису посадили? Хоть бы ей удалось улизнуть.

Клара вскинула голову. Странный шорох донесся до ее слуха, отчетливые шаркающие звуки, как будто кто-то карабкался снаружи по стене, — и в ту же секунду к решетке ее окна прильнула бородатая физиономия.

Борода Валианта разрослась за эти дни почти столь же пышно, как в былые времена, когда служила предметом его особой гордости. Его пальцы-коротышки без малейшего труда уже разгибали железные прутья.

— Ваше счастье, что гоилы карликов редко сажают! — приговаривал он шепотом, протискиваясь сквозь погнутую решетку. — Императрица — та давно все тюремные решетки только с примесью серебра приказала отливать.

С гибкостью ласки он соскользнул с высокого подоконника и галантно поклонился Кларе.

— Ну что ты на меня уставился? — обратился он к Джекобу. — Ты так потешно барахтался, когда змеи тебя скрутили! Зрелище было — ни за какие деньги не купишь!

— Не сомневаюсь: гоилы тебе за это зрелище очень неплохо заплатили. — Джекоб вскочил на ноги, выглянул в коридор, но охранников видно не было. — Скажи лучше, где именно ты меня продал? Когда я торчал около ювелирной мастерской? Или у того портняжки, что придворных обшивает?

Валиант — он тем временем с той же легкостью, что и прутья решетки, разгибал наручники у Клары на запястьях — только укоризненно покачал головой.

— Нет, вы его только послушайте, — шепнул он Кларе. — Этот человек вообще никому не верит. Говорил же ему: это совершенно идиотская затея — ползать по стенам королевского дворца, словно таракан. Но разве такой кого-нибудь станет слушать? Да ни в жизнь.

Карлик играючи раздвинул прутья решетки между камерами и стоял теперь перед Джекобом.

— И то, что они барышень нашли, ты, полагаю, тоже на меня свалить хочешь? Еще скажи, что это я додумался их в такой глуши одних оставить. Но если кто их гоилам и выдал, то уж точно не Эвенауг Валиант. — С доверительной улыбкой он склонился к Джекобу. — Они скорпионов на тебя напустили, верно? По совести сказать, вот на это зрелище я бы с удовольствием взглянул.

Откуда-то из соседних камер послышались голоса, и Клара испуганно отпрянула к окну, но в коридоре по-прежнему было пусто.

— Видел я твоего братца, — шепнул Валиант, разгибая на Джекобе наручники. — Если ты все еще склонен так его называть. Каждой клеточкой кожи он с головы до пят теперь гоил, и бегает за феей как верный пес. Она взяла его с собой на свадьбу своего возлюбленного. И половина охраны с ними уехала. Только поэтому я и рискнул сюда пробраться.

Клара стояла молча, не сводя глаз с каменной скамьи, на которой еще недавно лежал Вилл.

— Только не бойтесь, — шепнул Валиант любезно помогая Кларе забраться на подоконник. — Там, за окном, к вашим услугам канат, который помогает карабкаться почти без усилий, а змей в этом здании, по счастью, нет.

— Что с Лисой? — спросил Джекоб.

Валиант указал на потолок.

— Она прямо над нами.

Стены тюремного здания, в отличие от дворцовых, были изборождены неровностями и трещинами, как поверхность всякого сталактита, и карабкаться по ним было гораздо легче, однако Клара, спускаясь из окна, дрожала от страха. Руки ее судорожно вцепились в решетку, а ноги беспомощно нащупывали опору. Зато Валиант прилип к стене, как паук, словно всю жизнь только по стенам и перемещался.

— Главное не бояться, — шепнул он Кларе, беря ее за руку. — И ни в коем случае вниз не смотреть.

Канат он забрасывал с железного мостика, скорее даже с подвесной пешеходной дорожки, которая проходила метрами десятью ниже прямо под ними. Рапунцелева коса, привязанная к одной из консолей, натянулась надежно и туго.

— Он прав, — шепнул Джекоб, вкладывая канат Кларе в руки. — Смотри только вверх. Когда спустишься, сиди под мостом и жди нас с Лисой.

Золотой канат натянулся еще туже, как нить паутины над гигантской бездной, и Джекоб не спускал с Клары глаз, пока та не добралась до моста. Передвигалась она мучительно медленно, но в конце концов ухватилась за металлический раскос, подтянулась и устроилась на нем, как на жердочке.

Карлики и гоилы славятся своим искусством скалолазания, зато Джекобу даже на крутых горных склонах становилось не по себе, не говоря уж об отвесной стене здания, на головокружительной высоте подвешенного над вражеским городом. По счастью, Валиант не ошибся: Лиса действительно оказалась в камере прямо над ними, всего лишь этажом выше.

Она была в человеческом облике, и, едва Джекоб склонился над ней, обхватила его за шею и расплакалась, как девчушка, почти не заметив Валианта, который тем временем освобождал ее из оков. От ее гнева и обиды не осталось и следа.

— Они сказали, что живьем сдерут с меня шкуру, если я посмею превратиться, — всхлипывала она.

— Все хорошо! — шептал Джекоб, поглаживая ее по огненно-рыжим волосам. — Все будет хорошо.

Да неужели, Джекоб? Это как же?

Разумеется, Лиса все прочитала у него на лице.

— Ты не нашел Вилла, — прошептала она.

— Нашел. Но его больше нет.

Где-то в коридоре хлопнула дверь. Валиант вскинул винтовку, но охранники, выводившие заключенного, потащили того в другую сторону.

Лиса карабкалась по стене не хуже карлика, и Клара заметно повеселела, когда уже вскоре девушка устроилась на опоре рядом с ней. Джекоб и Валиант спустились следом. Джекоб потер рапунцелеву косу между пальцами, пока она снова не превратилась в тонюсенький золотой волосок, а Валиант, велев им ждать, взобрался на мост. Прошла целая вечность, прежде чем он взмахом руки позвал их к себе. По большому мосту под ними маршировала рота гоилов, а высоко над их головами тяжело пыхтел товарняк, изрыгая под своды пещеры клубы черного копотного дыма. Только сейчас Джекоб разглядел там, наверху, два отверстия, сквозь которые даже смутно просачивался дневной свет: очевидно, это были вентиляционные шахты для удаления выхлопных газов. Не иначе, это тоже отец их научил, — успел подумать он, шагая вслед за Валиантом по железному настилу моста. Однако он тут же отогнал эту мысль. Не хочет он об отце думать. Он даже о Вилле думать не хочет. Он хочет только обратно на остров, поскорее забыться и все позабыть — и нефрит, и жаворонковую воду, и летящие железные мосты, казавшиеся такими знакомыми и почти родными, словно это сам Джон Бесшабашный оставил в подземном мире гоилов свою ажурную подпись.

— А что насчет лошадей? — спросил он карлика, когда они, сойдя с моста, укрылись наконец в одной из галерей, что тянулись вдоль стен пещеры.

— И думать забудь, — буркнул Валиант. — У них конюшни прямо возле главного входа. Там охраны полно.

— Значит, нам через горы пешком плестись?

— У тебя есть другие предложения? — прошипел в ответ карлик.

Нет, у него других предложений нет. Только вот как они на сей раз мимо стражников пойдут, если у них при себе лишь винтовка Валианта, да еще нож, который карлик выдал Джекобу, не преминув истребовать за него золотой талер.

Лиса подле него снова превратилась в лисицу, а Клара, прислонясь к одной из колонн, отрешенно смотрела вниз, в бездну, словно забыв, где она и что с ней. Быть может, она была сейчас по ту сторону зеркала, снова сидела вместе с Виллом в жалком больничном буфете? Туда, в другой мир, предстоял еще долгий, трудный путь, и каждая миля будет напоминать ей, что на сей раз Вилла с ними нет.

Запертые двери, окна за каменными ставнями. Повсюду золотые глаза. Чтобы не слишком выделяться, Валиант уходил с Кларой вперед, пока Джекоб с Лисой прятались между домами. Потом он возвращался за ними, и тогда уже Клара затаивалась где-нибудь в темном уголке. Спускаться по крутым улицам вниз оказалось еще труднее, чем идти вверх. Валиант подрисовал букву «П» на лбу у Джекоба и с таким гордым видом взял Клару под руку, будто та и вправду его жена. Как и на пути сюда, им часто встречались солдаты, и Джекоб, проходя мимо них, весь сжимался в ожидании резкого окрика или просто когтистой каменной пятерни у себя на плече. Прошло еще несколько нескончаемых часов, пока они наконец не достигли проема в скалистой стене, через который впервые вступили под своды главной пещеры. Однако в тоннеле, когда самое трудное, казалось, было уже позади, удача от них отвернулась.

Быть может, это просто усталость притупила их бдительность. Они уже, не таясь, шли все вместе, и Джекоб вел под руку Клару, хотя от него и не укрылись красноречивые взгляды, которые бросала в их сторону Лиса. Первые встреченные ими гоилы возвращались с охоты. Их было шестеро, и с ними была свора прирученных волков, видимо, уже привычных к жизни под землей. Двое рабов вели лошадей, навьюченных добычей: три исполинских ящерицы, наспинными шипами которых гоилы-кавалеристы украшают свои шлемы, и шесть крупных летучих мышей-вампиров, чей мозг считается у гоилов деликатесом. Эта группа едва удостоила их беглым взглядом. Однако гоильский патруль, неведомо как вынырнувший вдруг из бокового тоннеля, оказался гораздо любопытнее. Конников было трое. Один выделялся алебастровым цветом кожи — таких гоилы часто засылали к людям в качестве лазутчиков.

Едва Валиант назвал имя торговца, которому якобы принадлежит Джекоб, все трое переглянулись. После чего алебастровый, выхватив пистолет, сообщил Валианту, что его деловой партнер арестован за нелегальную торговлю ценными минералами, однако карлик оказался проворней и с первого выстрела вышиб алебастрового из седла. Второго уложил Джекоб, метнув нож ему прямо в грудь. Нож этот Валиант приобрел в гоильской лавке на дворцовом мосту, и его закаленное лезвие без труда пронзило цитриновую кожу. Джекоб даже содрогнулся — столь неистовым оказалось его желание убивать всех гоилов без разбора. Третий гоил, хотя Лиса и метнулась прямо под ноги его лошади, сумел удержаться в седле и на ходком аллюре ускакал прочь прежде, чем Джекоб успел выхватить пистолет из-за пояса его убитого товарища.

Валиант изрыгнул забористое проклятие, какого даже Джекоб в жизни не слыхивал, и не успел цокот копыт затихнуть вдали, как из окружающей темноты, ширясь и нарастая, возник звук, который даже Валианта лишил дара речи. Казалось, тысячи механических сверчков застрекотали со всех сторон, и в тот же миг скалистые стены вокруг будто ожили. Из всех щелей и отверстий уже ползли жуки, сороконожки, пауки, тараканы. Полчища моли, комаров, москитов, мух ринулись в атаку, норовя забиться в глаза, в волосы, в складки одежды. Гоилы объявили тревогу, и по их команде, казалось, содрогнулась сама земля, вытряхнув из своих скалистых складок все свое ползучее, кусачее, стрекочущее, порхающее насекомое воинство.

Они шли вперед наугад, отмахиваясь, отбиваясь, топча ногами все, что летело и ползло им навстречу. Никто из них уже не понимал, куда они идут и где спасительный путь наверх. Вокруг все неистовей стрекотали стены, а свет фонарика выхватывал только кишащее в темноте месиво насекомых. Джекобу уже чудился вдалеке стук копыт, гортанные клики гоилов. Они были в ловушке, в западне, в разветвленном подземном лабиринте, и этот новый приступ страха заставил его позабыть горькое отчаяние, овладевшее им в тюремной камере, и пробудил в нем волю к жизни. Он хочет жить! Жить, и больше ничего! Вырваться на волю, вдохнуть воздуха и жить!

Где-то впереди тявкнула Лиса, и Джекоб увидел, как она метнулась куда-то вбок. Дуновение ветерка прохладой обдало ему лоб и щеки, и он увлек за собой Клару. В луче фонаря вниз сбегала широкая лестница, а там их взору предстали — да, они — драконы, те самые, о которых говорил паромщик. Правда, драконы были из дерева и металла — старшие братья, близнецы авиамоделей, что пылились над столом у Джона Бесшабашного — такие же легкие, красивые, крылатые, только гораздо больше.

 

КРЫЛЬЯ

Тревога, объявленная гоилами, была слышна и в ангарной пещере, но здесь, по крайней мере, хотя бы со стен ничего не ползло и не падало, благо они были выровнены и отлакированы. В конце длинного широкого тоннеля смутно угадывались проблески дневного света. Возле самолетов возились двое безоружных гоилов, это были механики, не солдаты, и они дружно вскинули руки вверх, едва Валиант направил на них винтовку.

Впрочем, на их лицах наряду со смертельным испугом явственно читался и пресловутый гоильский гнев. Джекоб связал их обрывками кабеля, которые Клара подобрала возле самолетов, но один вдруг вырвался и уже замахнулся на него своей когтистой лапой, однако Валиант передернул затвор винтовки, и буян мигом присмирел. При виде когтей у Джекоба потемнело в глазах: он вспомнил разорванную шею брата, и хотя убийство никогда не доставляло ему удовольствия, на сей раз горечь отчаяния, боль и злость взметнулись такой волной, что он сам испугался лютой ярости собственных рук, которые буквально дрожали от жажды прикончить гоила.

— Нет! — шепнула Клара, отбирая у него нож, и на секунду этот ее порыв связал их даже сильнее, чем жаворонковая вода: она поняла, какие темные бездны в нем разверзлись.

Валиант, впрочем, уже забыл про гоилов. Он вообще, казалось, ничего не видит и не слышит — ни стрекота тревоги со скалистых стен, ни отдаленных голосов, что все громче перекликались в гулких подземельях, — он не сводил глаз с самолетов.

— Красота-то какая! — приговаривал он, восхищенно поглаживая сверкающий красным лаком фюзеляж. — Разве сравнить с каким-то вонючим драконом! Только как они летают? И какой гоилам от них прок?

— Они изрыгают огонь, — пояснил Джекоб. — Как все драконы.

Это были бипланы, самая популярная конструкция в Европе начала двадцатого столетия. Невероятный скачок в будущее, намного опережающий все, что производится на фабриках в Шванштайне, над чем мудруют инженеры императрицы. Две машины были одноместные, наподобие легких истребителей времен Первой мировой войны, зато третья оказалась точной копией двухместного «юнкерса» Ю-4, бомбардировщика и разведчика. Модель именно этого самолета Джекоб когда-то мастерил вместе с отцом.

Лиса с нескрываемой тревогой следила за тем, как он забирается в тесную кабину.

— Слезай оттуда! — крикнула она. — Попробуем лучше через тоннель выбраться. Он выводит на воздух, я чую.

Но Джекоб уже изучал щиток приборов и крутил ручки. Считалось, что летать на «юнкерсе» довольно легко, он хорошо слушается в воздухе. Зато на земле он тяжел и неповоротлив. Ты вычитал это в книжке, Джекоб, и помнишь по играм с авиамоделями. Ты же не полагаешь всерьез, что одного этого достаточно. Он лишь несколько раз летал вместе с отцом, еще в те времена, когда Джон Бесшабашный пытался убежать от скуки жизни не через зеркало, а всего лишь на спортивном самолете. Но это было так давно, что казалось такой же небылицей, как сказки, которые отец читал ему в детстве.

Стрекот тревоги под сводами пещеры звучал все пронзительней, словно на свежескошенном лугу переполошились мириады цикад и кузнечиков.

Джекоб подкачивал подсос. Где же тут зажигание?

Валиант растерянно смотрел на него снизу.

— Постой. Ты что, умеешь летать на этой штуковине?

— Конечно! — Джекоб и сам себя почти убедил, настолько уверенно слетел ответ с его губ.

— Откуда, черт тебя подери?

Лиса снизу тревожно тявкнула.

Они уже близко.

Клара в два счета поставила карлика на крыло. Голоса в тоннеле звучали все громче.

— Лиса! — Джекоб наконец-то нашел ключ зажигания.

Лиса попятилась, однако Клара без долгих слов сграбастала ее в охапку и забралась вместе с ней в кабину.

Мотор затарахтел. Пропеллер нехотя провернулся, потом закрутился все быстрей, и Джекоб, еще раз пробегая пальцами по тумблерам и ручкам, мысленно видел перед собой руки отца, почти автоматически воспроизводя его движения. То было в ином мире. В иной жизни. «Ты только посмотри, Джекоб! Алюминиевый корпус на стальном каркасе. Только киль деревянный». Ни о чем Джон Бесшабашный не говорил с такой страстью, как о старых самолетах. А еще об оружии.

Лиса перескочила к нему вперед и, вся дрожа, забилась ему под ноги.

Машины. Грохот металла. Придуманные движения. Механические фокусы тех, у кого ни шкуры, ни крыльев.

Пропеллер крутился все быстрее, самолет дернулся и тронулся с места. Джекоб направил его в тоннель.

Да, на земле он не особенно поворотлив. Надо надеяться, в воздухе будет получше.

Машина уже бодро катилась по тоннелю, когда вслед им ухнули выстрелы. Рев мотора рвался из скалистой трубы тоннеля. Струйка масла брызнула Джекобу в лицо, и он едва не зацепил крылом за стену. Быстрее, Джекоб! Он увеличил скорость, хотя удерживать машину на середине тоннеля стало еще труднее, и с облегчением вздохнул, когда тяжелый самолет вынырнул из-под скалистых сводов на плотно укатанную щебенку взлетной полосы, над которой нехотя проглядывало из облаков бледное осеннее солнышко. Рев мотора разорвал окрестную тишину, где-то совсем рядом стая ворон взметнулась с деревьев, но, по счастью, ни одна из них не угодила в пропеллер.

Поднимай его, Джекоб! У Лисы есть меховая шкура, у твоего брата теперь каменный панцирь, а у тебя зато металлические крылья.

Машинные чудеса.

Джон Бесшабашный принес с собой в Зазеркалье металлических драконов. И снова, как и в тот раз, когда Джекоб подобрал с пола листок бумаги из отцовской книги, трудно было отделаться от мысли, что этот подарок Джон Бесшабашный оставил для своих сыновей намеренно, — и опять воспользоваться его приглашением рискнул только старший.

Самолет забирался все выше и выше, Джекоб видел под собой ленты дорог, ниточки рельс, — подбегая к подножию горы, они ныряли в массивные арки и исчезали в каменных недрах. Еще несколько лет назад главным входом в крепость гоилов служила природная расселина. Теперь же это были огромные ворота, украшенные изображением двух нефритовых ящериц, а над ними в отвесном склоне скалы гигантской мозаикой был вправлен королевский герб, лишь год назад провозглашенный таковым официально: изображение черного мотылька на темно-красном карнеоловом поле.

Тень самолета стремительным промельком проткнула мотыльковые крылья, когда Джекоб пролетал мимо скалы.

Он похитил у короля его дракона, однако даже это не помогло ему вернуть брата.

 

ДВА ПУТИ

Обратно. Через реку, где их чуть не сожрали лорелеи, через горы, где Джекоб погиб, через разграбленный край, где в заброшенном замке все еще почиет Спящая красавица и где Вилл как завороженный впервые смотрел на гоилов как на собратьев… Дальний путь, на который у них ушло больше недели, «юнкерс» одолел за несколько часов. Но Джекобу и этот, обратный путь показался нескончаемым, потому что с каждой отлетающей назад милей все горше и необратимей воцарялась в сознании мысль, что у него больше нет брата.

«Джекоб, где Вилл?» В детстве он столько раз терял братишку. То в магазине, то на прогулке в парке, потому что ему стыдно было водить Вилла за ручку. А Вилл исчезал мгновенно, едва только он выпускал из ладони его крохотные пальчики. Увязывался за белочкой, за бродячей собакой, за вороной… Однажды Джекоб несколько часов его проискал, пока не нашел, всего зареванного, у входа в магазин.

Но на сей раз нет места, где можно поискать брата, и нет пути, чтобы вернуться и взять назад свою секундную оплошность, оказавшуюся роковой.

Он летел вдоль железной дороги, что пролегла на юг, — глядишь, та сама выведет их к Шванштайну. В открытой кабине было зверски холодно, хоть он шел на небольшой высоте, а ветер снова и снова с таким коварством кидал самолет в воздухе, то подхватывая его под алюминиевые крылья, то роняя в пустоту, что Джекоб, позабыв обо всех терзаниях, целиком сосредоточился на борьбе с непослушной машиной. Всякий раз, когда самолет нырял в воздушную яму, Лиса у него в ногах только жалобно подвывала, а Валиант разражался проклятиями, хотя вообще-то соседство с Кларой на узком заднем сиденье явно доставляло ему огромное удовольствие. Лишь Клара не издавала ни звука, будто надеясь развеять по ветру все, что стряслось с ними за последние дни.

Полет.

Казалось, оба мира под ними слились до неразличимости. Будто нет и не было никакого зеркала. Если от драконов до самолетов всего один шаг, какой шаг будет следующим?

Негоже предаваться подобным раздумьям за штурвалом биплана, тем паче когда сидишь за ним впервые. Клубы пара из проходящего внизу паровоза закрыли ему видимость, и Джекоб от неожиданности невольно бросил самолет резко вверх. Машина задрала нос — и тут же, клюнув, ринулась к земле, словно вспомнила на лету, что она родом вовсе не из этого мира. Лиса, скуля и повизгивая, жалась к его ногам, громовые проклятия Валианта заглушали даже истошный вой захлебывающегося мотора. А как же иначе? Неужто ты и вправду думал, будто хоть на что-то отцовское можно положиться?

Он чувствовал, как пальцы Клары впиваются ему в плечо. Напоследок, Джекоб, что тебе вспомнится? Нефритовое лицо Вилла или мертвые жаворонки?

Он так этого и не узнал.

Мощный порыв ветра подхватил стонущую машину, и Джекоб сумел оседлать воздушный поток прежде, чем они зацепили крылом верхушку дерева. Кренясь, как подстреленная птица, «юнкерс» все-таки спланировал, и Джекобу удалось, в последнюю секунду выровняв шасси, направить самолет на мшистый пологий пригорок. Машина несколько раз подскочила, киль от удара треснул, одно крыло обломилось о дерево, но в конце концов они с грехом пополам остановились. Мотор, всхлипнув напоследок, заглох — а они все еще были живы.

Валиант со стонами сполз с лопасти крыла и поспешил под ближайшее дерево, где его вырвало. Бедняга при посадке расквасил себе нос, а Клара поцарапала веткой плечо, но в остальном они были невредимы. Лиса, снова ощутив под ногами надежную почву, от счастья настолько очумела, что ринулась за первым же кроликом, имевшим неосторожность высунуться из травы.

Оказалось, они и вправду недалеко от Шванштайна, и Лиса с явным облегчением бросила на Джекоба благодарный взгляд, завидев вдалеке на холме развалины и башню знакомого замка. Но Джекоб смотрел совсем в другую сторону, на рельсы, что двумя железными нитками тянулись прямехонько на юг, и не только в Шванштайн, а дальше, гораздо дальше — до самой Виенны, столицы империи. Перед его мысленным взором воздвиглись пять мостов, дворец, башни собора…

— Бесшабашный! Ты слышишь меня или нет! — Валиант рукавом отирал кровь с лица. — Далеко нам еще?

— Что? — Джекоб все еще смотрел на рельсы.

— До дома твоего далеко? Где мое золотое дерево?

Джекоб не ответил. Он теперь смотрел на восток, откуда, пуская клубы между холмами, появился поезд, тот самый, из-за которого все они чуть не лишились жизни. Черный металл, белый пар.

— Лиса, — он опустился возле нее на колени, — я хочу, чтобы ты отвела Клару к башне. Сам я приду позже, через пару дней.

Она не спросила, куда он направляется. Только посмотрела мудрым всезнающим взглядом. Ты всегда был такой. Она знает его лучше, чем он сам. А может, просто устала за него бояться. Да и обида снова ожила. Она не простила тебе, Джекоб, ни жаворонковую воду, ни то, что ты в крепость без нее спустился. Вот и сейчас ты опять ее оставляешь.

Смирись наконец! — говорили ее глаза.

Да как, Лиса?

Он выпрямился.

Поезд вырастал на глазах, пожирая поля, луга, перелески, и Лиса смотрела на железное чудовище так, будто в нем едет сама смерть.

Десять часов до Виенны. А что потом, Джекоб? Он ведь даже не знает точно, где свадьба. Но сейчас он не хочет об этом думать. Все его мысли поглотил нефрит, окутанный мраком Темной Феи.

Он побежал с пригорка вниз. Валиант растерянно что-то кричал ему вслед, но он даже не обернулся. Воздух наполнился дымом и грохотом проходящего поезда. Джекоб припустил что есть духу, схватился за железный поручень, взлетел, повис, нащупал ногой подножку.

Десять часов. Самое время выспаться и обо всем на свете забыть. Кроме тех слов, что Красная Фея нашептала ему про свою темную сестру.

 

СОБАКА И ВОЛК

Конки, кареты, подводы, всадники. Солдаты, фабричные, нищие и просто горожане. Служанки в накрахмаленных передничках и карлики, которых люди, их дюжие слуги, несут сквозь всю эту толчею на плечах. Никогда прежде не видывал Джекоб на улицах Виенны столько народу. Шум и гам на привокзальной площади вполне сопоставимы с тем миром, где он вырос. Чтобы добраться до гостиницы, в которой он, бывая в Виенне, всегда останавливался, ему понадобился почти час. Номера здесь, в отличие от убогих каморок в трактире Хануты, старомодной пышностью убранства могли соперничать с чертогами Синей Бороды, но Джекобу даже нравилось переночевать иной раз под балдахином. Кроме того, одна из здешних служанок за скромную плату всегда имела для него наготове небольшой запас чистого платья, в каком не только на улицы имперской столицы выйти не зазорно, но и на аудиенцию во дворец можно пожаловать. Девушка и бровью не повела, забирая у него перепачканный кровью и грязью дорожный костюм. Зная Джекоба, она уже ничему не удивлялась.

Когда Джекоб отправился во дворец, колокола в городе били полдень. На стенах домов тут и там, среди торопливых надписей от руки с проклятиями в адрес гоилов, висели официальные плакаты с фотографией брачующейся королевской четы и славословиями по поводу предстоящей церемонии. Вечный мир… Историческое событие… Две великие державы… Наши народы… Неискоренимая страсть к пышным словесам — что по ту, что по эту сторону зеркала. Примерно год назад Джекоб и сам позировал придворному фотографу. Этот человек знал свое дело, но с принцессой, похоже, ему пришлось изрядно помучиться. Красота, чудесным образом обретенная Амалией Аустрийской при помощи волшебных лилий из озера фей, была холоднее фарфора, и лицо ее что в реальной жизни, что на плакате оставалось одинаково пустым. Жених ее, напротив, даже на фотографии источал энергию и твердость — пламенеющий камень.

На дворцовой площади собралась такая толпа, что Джекоб с превеликим трудом протиснулся к ажурным решетчатым воротам. Императорские гвардейцы грозно преградили ему путь штыками, но, по счастью, в их рядах, под одним из шлемов с плюмажем из пышных перьев, он приметил знакомое лицо: Юстус Кронсберг, младший сын богатого поместного дворянина. На землях его папаши водились несметные полчища эльфов, чьи пряжа и бисер украшали великое множество придворных нарядов.

По приказу императрицы в ее гвардию отбирались солдаты не меньше двух метров роста, и Кронсберг-младший отнюдь не был исключением. Он превосходил Джекоба на полголовы не считая шлема, однако даже ниточка усов не могла скрыть выражения неприкрытой ребячливости на его детском лице.

Несколько лет назад Джекоб спас одного из братьев Юстуса от ведьмы, которую тот сильно прогневил, отвергнув ее дочку. В благодарность Кронсберг-старший каждый год посылал ему столько эльфового стекла, что у Джекоба теперь никогда не было нужды в дорогих пуговицах. Жаль только, слухи о том, что это стекло будто бы защищает от дупляков и острозубов, на поверку не подтвердились.

— Джекоб Бесшабашный! — У Кронсберга-младшего был мягкий приятный говор, который отличает всех жителей деревень вокруг столицы. — Да мне только вчера рассказывали, будто гоилы тебя убили!

— В самом деле?

Джекоб невольно погладил себя по груди, проходя мимо Кронсберга в ворота. Розовый отпечаток моли все еще красовался у него под сердцем.

— И где же разместили жениха? В северном крыле?

Остальные часовые поглядывали на него недоверчиво.

— Где же еще? — Юстус Кронсберг понизил голос. — Опять высочайший заказ выполнял? Я слыхал, императрица тридцать талеров награды за чудо-мешочек назначила, с тех пор как Дроздобород таким же похваляется.

Чудо-мешочек. У Хануты имеется один. Джекоб сам видел, как он этот мешочек у острозуба выкрал. Но даже у Хануты не хватит совести отдать подобную вещь в руки императрицы. Достаточно просто назвать имя своего врага — и чудо-мешочек уничтожит того бесследно. Поговаривали, будто Дроздобород таким манером уже больше чем от сотни недругов избавился.

Джекоб глянул вверх, на балкон, с которого завтра императрица представит своим подданным чету новобрачных.

— Да нет, я не с мешочком, — ответил он. — Просто невесте подарок привез. Только извини, спешу. Брату и отцу поклон от меня.

Кронсберг был явно разочарован, так ничего толком от него и не разузнав. Однако ворота в первый дворцовый двор тем не менее ему открыл. Как-никак, его брат обязан Джекобу тем, что не доживает свой век жабой на дне колодца или, как это в последнее время вошло у ведьм в моду, ковриком для ног или подносом для чайной посуды.

Последний раз Джекоб был во дворце месяца три назад. В кунсткамерах императрицы он проверял на подлинность волшебный орех. Дворцовые площади и дворы теперь, после всего виденного им в крепости гоилов, показались скромными, почти невзрачными, а окружающие здания, несмотря на всю их позолоту и даже балконы из горного хрусталя, — аляповатыми и безвкусными. Однако внутреннее убранство все еще поражало своим великолепием.

Особенно не поскупились аустрийские императоры на отделку северного крыла. В конце концов, его только для того и возводили, чтобы поражать императорских гостей богатствами и могуществом державы. Колонны нижнего зала были увиты гирляндами золотых цветов и фруктов. Беломраморный пол — в искусстве мозаики соперничать с гоилами все равно было бесполезно — оттенял своей строгостью красочность стен, в росписи которых запечатлелись все прославленные достопримечательности Аустрии: ее высочайшие горы, древнейшие города, красивейшие замки. Кстати, и замок, в развалинах которого все еще хранилось волшебное зеркало, тоже представал здесь во всей своей первозданной красе, а Шванштайн сказочной идиллией простирался у его подножия. На разрисованных холмах и долах не было еще ни трактов, ни железных дорог, зато в изобилии присутствовала диковинная живность, на которую предки императрицы обожали охотиться: великаны и ведьмы, водяные и лорелеи, единороги и людоеды.

Вдоль лестницы, что вела на верхние этажи, висели отнюдь не столь миролюбивые картины. Их заказал отец императрицы, возжелав увековечить все битвы империи — морские и сухопутные, зимние и летние, сражения с лотрингским братом, с кузеном с Альбиона, с мятежными карликами, с дикими правителями Востока. Любой гость, откуда бы он ни приехал, неминуемо обнаружил бы здесь картину, запечатлевшую войска его родины в сражениях с армиями империи. Разумеется, только в проигранных сражениях. И лишь гоилы, поднимаясь по дворцовым лестницам, могли не искать на стенах батальные полотна с изображениями своих гибнущих или спасающихся бегством предков, ибо с тех пор как они вступили в войну с человечеством, во всех без исключения битвах они одерживали только победы.

Двое часовых, встреченных Джекобом на лестнице, и не подумали его задержать, хоть он и был вооружен, а торопливо пробежавший слуга, обгоняя его, подобострастно поклонился. Здесь, в северном крыле, каждый знал Джекоба Бесшабашного, ведь Тереза Аустрийская часто приказывала его позвать, когда надо было поразить важных гостей всеми чудесами в ее кунсткамерах и рассказать были и небылицы про выставленные там сокровища.

Гоилов разместили в покоях третьего, самого роскошного, этажа. Джекоб, едва заглянув в анфилады, в первом же зале увидел часовых. Те смотрели на него выжидательно, однако он сделал вид, будто вовсе их не замечает, и повернул налево, где сразу за лестницей, доказательством некоторого, хотя и умеренного интереса императрицы к остальному миру, начинался зал подарков, привезенных ею и членами императорской семьи из путешествий.

Как и рассчитывал Джекоб, в зале никого не оказалось. Гоилов явно нисколько не интересовали ни меховой колпак тролля, привезенный прадедом императрицы из Иетландии, ни сапожки кельтского эльфа с Альбиона, ни тем паче содержание книг, расставленных здесь же на полках, ибо в книгах этих уж о гоилах-то наверняка не говорилось ничего лестного.

Северное крыло находилось в большом отдалении от покоев императрицы, и это дарило ее гостям обманчивую уверенность, будто за ними никто не наблюдает. Однако за стенами залов здесь тянулся нескончаемый лабиринт потаенных переходов, из которых можно было подсматривать за каждой комнатой, а в некоторые при необходимости и войти. Благодаря этим хитростям Джекоб когда-то смог нанести здесь несколько ночных визитов дочери чужеземного посла. Проникнуть в потайные переходы можно было через искусно замаскированные дверцы, одна из которых имелась и в этом зале. Неотличимая от облицовки стен, она пряталась под привезенной из Лотрингии роскошной портьерой, унизанной редкостными жемчужинами, какие находят только в желудках у дупляков.

Нырнув в темный проем, Джекоб первым делом споткнулся о дохлую крысу. Сколько ни травили их по приказу императрицы, крысы потайные переходы просто обожали. Через каждые три метра в стене был проделан глазок величиной не больше ногтя, искусно замаскированный с другой стороны то лепниной, то зеркалом. В первом зале, куда Джекоб заглянул, горничная вытирала пыль. Во втором и третьем — гоилы оборудовали временные канцелярии, и Джекоб невольно затаил дыхание, увидев за одним из столов Хентцау. Однако он пришел сюда не из-за него.

В тесноте и духоте темных переходов сердце билось сильней. Сквозь тонкие стены он слышал пение служанки, звяканье посуды, но в ту же секунду до Джекоба донеслось едва слышное покашливание, и он поспешно выключил фонарь. Ну конечно. Тереза Аустрийская шпионила за всеми своими гостями. С какой стати она станет делать исключение для своего злейшего врага, даже если тот женится на ее дочке?

Впереди затеплился огонек газовой лампы. Ее блики выхватили из темноты невзрачного человечка, мертвенно-бледного, словно вся жизнь его прошла в этих потаенных застенках. Джекоб, не дыша, вжался в стену, когда императорский шпион крадучись проскользнул мимо и исчез, притворив за собой потаенную дверцу. Если он ушел сменяться, времени остается немного.

Шпион вел наблюдение как раз за тем залом, который Джекоб и искал. Голос Темной Феи он узнал прежде, чем увидел ее саму в крохотный глазок. Лишь несколько свечей скупо освещали помещение. Портьеры были задернуты, но солнечные лучи просачивались сквозь бледно-золотистую парчу, а сама фея стояла возле одного из окон, словно желая заслонить своего возлюбленного даже от такого процеженного света. Но и в затемненном зале ее кожа мерцала, источая лунное сияние. Не смотри на нее, Джекоб.

Король гоилов стоял у двери. Лицо его и в полутьме пылало огнем, и Джекобу почудилось, что даже сквозь стену он ощутил его нетерпение.

— Ты требуешь, чтобы я поверил в сказки. — Каждое слово заполняло собой пространство. В его голосе слышалась сила и умение держать собеседницу в узде. — Когда в эти сказки верят глупцы, требующие, чтобы мы вернулись обратно под землю, не скрою, меня это всего лишь забавляет. Но не жди подобной же наивности от меня. Нельзя одним лишь цветом кожи обеспечить то, за что сражались больше сотни тысяч солдат. Неправда, что я непобедим, и он тоже непобедимым меня не сделает. Даже эта свадьба подарит нам мир лишь ненадолго.

Фея попыталась что-то возразить, но он себя перебить не позволил.

— На севере у нас мятеж за мятежом, царьки на востоке не трогают нас лишь потому, что еще не додрались друг с другом. На западе мне приходится подкупать Дроздоборода, который на мои же деньги вооружается за моей спиной, не говоря о его кузене на острове… Ониксовым гоилам я не угодил цветом кожи. Мои оружейные заводы не успевают штамповать патроны для моих солдат. Лазареты переполнены, а две моих важнейших железных дороги взорвали партизаны. Сколько помню, во всех наших сказках, которые матушка мне рассказывала, обо всем этом ни слова. Предоставь простонародью верить в нефритового гоила и прочую каменную дребедень. Нынешний мир делается из железа.

Взявшись за дверную ручку, он разглядывал узорчатые золотые инкрустации на полотнище двери.

— Красивые вещи делают, — пробормотал он. — Одного не пойму: почему они все так помешаны на золоте? Серебро гораздо красивей.

— Обещай мне, что он будет рядом. — Фея вытянула руку, и в ту же секунду все золото в полутемной зале стало отливать серебром. — Даже когда ты ответишь ей согласием. Прошу тебя!

— Да он же человекогоил! И моим офицерам это прекрасно известно, несмотря на весь его нефрит. Это самый неопытный из всех моих телохранителей.

— И тем не менее он всех их побил! Обещай мне!

Он ее любит. Джекоб видел это по лицу. Так любит, что даже страшно.

— Мне пора. — Он повернулся, но когда попытался открыть дверь, та не открылась. — Оставь это! — прикрикнул он на фею.

Та опустила руку, и дверь распахнулась.

— Обещай мне! — повторила она снова. — Прошу тебя!

Но ее возлюбленный вышел, так ничего и не ответив, и она осталась одна.

Вперед, Джекоб!

Он лихорадочно пытался нащупать потайную дверцу, но под пальцами было только гладкое дерево, а фея уже направилась к двери. Ну давай же, Джекоб! Пока она одна! За дверью — там уже часовые! Можно, конечно, проломить стену. Ну и что? На шум сбегутся гоилы, не меньше дюжины. А фее, наверно, и никакие гоилы не нужны, чтобы его прикончить. Джекоб все еще стоял в тесном переходе, не зная, что предпринять, когда в зал по мановению феи вошел один из охранников.

Нефритовая кожа.

Он впервые увидел брата в сером мундире гоилов. Вилл выглядел в нем так, будто другой одежды отродясь не носил. Ничто не выдавало в нем бывшего человека. Разве что губы чуть-чуть пухлее, волос тоньше, чем у гоилов, зато походка, движения, осанка изменились разительно. И он не сводил с феи глаз, будто на ней, и только на ней свет клином сошелся.

— Я слышала, ты разоружил лучшего королевского телохранителя? — Она погладила его по щеке. Кожа, которую она превратила в нефрит.

— Он и вполовину не так хорош, как похваляется.

Его брат никогда не говорил таким тоном. Он не любил драк, вообще не любил меряться силами. Даже с братом.

Темная Фея улыбнулась, заметив, как Вилл почти с нежностью положил руку на рукоять сабли. Каменные пальцы.

Ты мне за это заплатишь, — сквозь боль и бессильную ярость пронеслось в голове. — Твоя сестрица уже и цену назначила.

Про шпиона он, конечно, запамятовал. А тот так и застыл, выпучив от ужаса глаза, когда свет его лампы выхватил из темноты фигуру незнакомца. Недолго думая Джекоб оглушил его ударом фонаря в висок и даже попридержал оседающее тело, однако бедняга, падая, задел костлявым плечом стену да и лампу выронил, а подхватить ее Джекоб уже не успел.

— Что там такое? — донесся до него голос феи.

Джекоб задул лампу и затаил дыхание.

Шаги.

Он схватился за пистолет, но тут же опомнился, сообразив, кто именно подходит к стене с той стороны.

Деревянную обшивку Вилл прошиб одним ударом, словно она из папье-маше, и Джекоб не стал дожидаться, пока братец продерется сквозь пролом. Он кинулся назад, к потайной дверце, услышав на бегу, как фея зовет охрану.

Не беги, Джекоб! Но ни от кого прежде Джекоб не бежал в таком страхе, как от этого своего преследователя. Вилл наверняка видит в темноте не хуже Лисы. И он вооружен.

Скорее на свет, Джекоб! В темноте он сильнее. Высадив плечом потайную дверь, сорвав портьеру с жемчугами, он вывалился в зал.

Ослепленный внезапным светом, Вилл прикрыл глаза рукой, и Джекоб, пользуясь случаем, выбил у него саблю.

— Не вздумай поднимать, Вилл!

Он наставил на Вилла пистолет. Брат тем не менее нагнулся. Джекоб попытался выбить саблю ударом ноги, однако на сей раз брат оказался ловчее. Он же убьет тебя, Джекоб! Стреляй! Нет, он не может. Все то же лицо, пусть из нефрита.

— Вилл, это же я!

Вместо ответа Вилл ударил его головой в лицо. Кровь хлынула у Джекоба из носа, и он лишь с грехом пополам успел увернуться от клинка, метившего ему прямо в грудь. Следующим ударом Вилл полоснул его чуть ниже локтя. Он дрался как настоящий гоил: поборов страх гневом, неумолимо, с холодной головой, расчетливо и точно. «Я слышала, ты разоружил лучшего королевского телохранителя». — «Он и вполовину не так хорош, как похваляется». Еще удар. Защищайся, Джекоб.

Клинок о клинок, смертоносный металл вместо игрушечных шпаг, которыми они сражались в детстве. Как же давно. Искрится над головами солнце в цветочных плафонах люстры, мелькает под ногами прихотливый узор ковра, на котором ведьмы якобы исполняют танец весны. Вилл уже задыхался. Впрочем, они оба пыхтели так, что императорских гвардейцев заметили, лишь когда те наставили на них винтовки. Вилл при виде белых мундиров отпрянул назад, а Джекоб по старой привычке попытался даже его заслонить. Но на сей раз брату его помощь не понадобилась. Гоилы тоже были тут как тут. Они выскочили из потайной дверцы. Серые мундиры тут, белые там, а они посередине. Вилл опустил саблю, лишь когда один из гоилов резким голосом отдал ему приказ.

Братья.

— Этот человек пытался проникнуть в королевские покои!

Их командир, ониксовый гоил, изъяснялся на человеческом языке почти без акцента. Вилл, встав с ним рядом, не спускал глаз с Джекоба. Казалось бы, все то же лицо, но сходства с братом в нем не больше чем между собакой и волком. Джекоб отвернулся. Нет сил на это смотреть.

— Джекоб Бесшабашный. — Он протянул гвардейцам свою саблю. — Я должен говорить с ее величеством.

Гвардеец, принявший у него оружие, что-то шепнул своему офицеру. Может, в одном из дворцовых коридоров и вправду висит его портрет, написанный по приказу императрицы после того, как он принес ей хрустальный башмачок.

Когда гвардейцы уводили Джекоба, Вилл все еще смотрел ему вслед. Забудь, что у тебя был брат, Джекоб. Он про тебя тоже забыл.

 

ИМПЕРАТРИЦА

С тех пор как Джекоб в последний раз удостаивался аудиенции императрицы, много воды утекло. Даже когда он или Ханута доставляли во дворец какую-нибудь диковину, которую разыскивали много лет, принимал их, как правило, один из карликов — расплачивался и поручал новое задание. До личной аудиенции императрица снисходила лишь в том случае, если поручение оказывалось — как это вышло в случае с хрустальным башмачком или скатертью-самобранкой — особенно опасным и было связано с жуткой историей, кровопролитиями и смертельным риском. Короче говоря, Тереза Аустрийская и сама могла бы стать азартной охотницей за сокровищами, не уродись она императорской дочкой.

Когда гвардейцы ввели Джекоба, она сидела за своим бюро. Тяжелый шелк платья унизан стразами из эльфового стекла и своим золотистым цветом перекликался с розами в вазе. О красоте императрицы слагали легенды, однако война и поражение оставили свой след на ее лице. Складочки на лбу прочертились глубже, тени под глазами легли темнее, а взгляд стал еще чуть холоднее, чем прежде.

Возле окон, откуда открывался впечатляющий вид на городские крыши и башни, а потом и на горы, уже занятые гоилами, стояли трое министров и генерал. Адъютанта, небрежно прислонившегося к бюсту предпоследнего императора, Джекоб узнал, лишь когда тот обернулся. Доннерсмарк. Он сопровождал Джекоба в трех экспедициях, снаряженных по приказу императрицы. Две из них оказались весьма успешными и принесли Джекобу много денег, а Доннерсмарку орден. Они были друзьями, но по глазам Доннерсмарка об этом сейчас невозможно было догадаться. С тех пор как они виделись в последний раз, его белый мундир украсился еще несколькими орденами, а когда он направился к генералу, стало заметно, что он слегка подволакивает левую ногу. Да, по сравнению с войной охота за сокровищами — невинная забава.

— Самовольное проникновение во дворец. Нападение на моих гостей. Один из моих агентов избит до беспамятства. — Императрица отложила авторучку и подозвала к себе пажа-карлика, что стоял неподалеку от бюро. Тот не спускал с Джекоба бдительных глаз, услужливо отодвигая стул. Карлики аустрийских императоров предотвратили больше дюжины покушений на царственных особ, два последних — на ее отца, и Терезу Аустрийскую неизменно окружали по меньшей мере шестеро из них. По слухам, им случалось справляться даже с великанцами.

Сейчас, когда императрица вышла из-за стола, старший из карликов поправил шлейф ее платья. Она все еще стройна, как молоденькая девушка.

— Что все это значит, Джекоб? Разве не поручила я тебе найти для меня волшебные часы? Вместо этого ты устраиваешь у меня во дворце дуэли с телохранителем моего будущего зятя.

Джекоб склонил голову. Императрица не любит, когда ей смотрят в глаза.

— Он напал, я защищался. — Рука у него все еще в крови. Расписочка от братца.

— Выдайте его, ваше величество, — услужливо подсказал один из министров. — Или, еще лучше, прикажите расстрелять. В знак вашей воли к миру.

— Вздор! — раздраженно фыркнула императрица. — Я что, мало потеряла в этой войне? Он один из лучших моих охотников за сокровищами! Он лучше Хануты!

Она подошла к Джекобу настолько близко, что тот даже слышал аромат ее духов.

— Тебя кто-то подкупил? Кто-то, кому не по нраву заключенный мною мир? Так вот, передай: мне он тоже не по нраву.

— Ваше величество! — Министры пугливо озирались, словно за дверью подслушивают гоилы.

— Да тише вы! — прикрикнула императрица. — Я за все расплатилась сполна своей дочерью.

Джекоб посмотрел на Доннерсмарка, но тот избегал его взгляда.

— Никто меня не подкупал, — ответил он. — И это никак не связано с заключенным миром. Я здесь из-за феи.

Лицо императрицы мгновенно превратилось в маску, почти столь же непроницаемую и пустую, как лицо ее дочери.

— Из-за феи?

Она старалась казаться безразличной, но голос ее все-таки выдал. Ненависть и отвращение. Джекоб хорошо расслышал и то, и другое. А еще злость. Злость из-за того, что она так этой феи боится.

— Что тебе от нее нужно?

— Предоставьте мне возможность пять минут пробыть с ней наедине. Вы не пожалеете. Или вашей дочери нравится, что ее жених даже сюда привез свою возлюбленную?

Осторожнее, Джекоб! Но он был слишком ожесточен отчаянием, чтобы помнить об осторожности. Она украла у него брата. И он хочет его вернуть.

Императрица переглянулась с генералом.

— Он такой же дерзкий наглец, как и его учитель, — бросила она. — Ханута с моим отцом всегда в подобном тоне разговаривал.

— Всего пять минут! — повторил Джекоб. — Ведь ее проклятие лишило вас победы! И многих тысяч подданных!

Она смотрела на него задумчиво.

— Ваше величество! — вякнул было генерал, но под грозным взглядом императрицы тут же осекся. А она, постояв немного, повернулась и направилась обратно к своему бюро.

— Ты опоздал, — бросила она через плечо. — Я уже подписала договор. Гоилам скажете, что он эльфовой пыльцы надышался, — бросила она гвардейцам, которые уже ухватили Джекоба под руки. — Выведите его за ворота и прикажите больше не впускать… Кстати, Джекоб, — крикнула она, когда карлики уже распахнули перед ним двери. — Я все еще жду волшебные часы. И чудо-мешочек хочу!

 

ДРУЖБА БЫЛЫХ ВРЕМЕН

Джекоб не помнил, как дошел до гостиницы. В стеклах каждой витрины ему виделось искаженное ненавистью лицо брата, в каждой встречной женщине мерещилась Темная Фея.

Нет, это еще не конец. Он ее из-под земли достанет. На свадьбе. На вокзале, когда она со своим новобрачным возлюбленным будет садиться в черный, как базальт, поезд. В висячем дворце, несмотря на всех ее змей. Он уже не понимал толком, что пробуждает в нем такую ярость: надежда вопреки всему все-таки вернуть Вилла, жажда отмщения или просто уязвленная гордость.

В приемном зале гостиницы среди кофров и снующих пажей толпились новоприбывшие гости. Несомненно, все они приехали на свадьбу. Джекоб и нескольких гоилов приметил. Эти привлекали к себе даже больше внимания, чем сестры императрицы.

Свадьба, как успел выяснить Джекоб, состоится завтра утром. В соборе, где и сама Тереза Аустрийская когда-то венчалась, а до нее — ее отец.

Горничная уже заштопала и постирала его платье, и Джекоб, отпирая номер, держал в охапке пухлый сверток. И тут же его выронил, завидев у окна силуэт мужчины, но Доннерсмарк успел повернуться прежде, чем он выхватил пистолет. Мундир его сиял ослепительной белизной, — казалось, он для того только и пошит, чтобы позабыть грязь и кровь — главные цвета солдатской жизни.

— Есть ли на свете покои, которые не откроются перед адъютантом ее величества? — съязвил Джекоб, поднимая сверток и прикрывая за собой дверь.

— О да, каморка Синей Бороды. Там твои таланты пригодны куда больше, нежели мой мундир.

Доннерсмарк заковылял ему навстречу.

— Что у тебя за дела к Темной Фее?

Они не виделись почти год, однако совместный побег из замка Синей Бороды или поиски чертова волоска связывают прочнее, чем узы обычной дружбы. А Джекоб пережил вместе с Доннерсмарком не только это, но и многое другое.

Чертов волосок они так и не нашли, но именно Доннерсмарк отгонял от него бурого волка, что стерег хрустальный башмачок, а Джекоб, в свою очередь, спас друга от дубинки из мешка, которая иначе избила бы его до смерти.

— Что у тебя с ногой?

Доннерсмарк подошел к нему совсем близко.

— А ты как думаешь? У нас тут война.

За окном грохот колес, ржание лошадей, ругань кучеров. Не так уж много отличий от другого мира. Но над букетом роз, что стоит в вазе на ночном столике, кружатся два эльфа, каждый величиной с хорошего шмеля. Здесь в дорогих гостиницах эльфов разводят специально — их пыльца навевает постояльцам сладкие сны.

— Я к тебе с вопросом. Полагаю, ты догадываешься, от чьего имени он будет задан. — Доннерсмарк прогнал с белого мундира муху. — Если ты получишь эти пять минут, увидит ли король гоилов когда-нибудь свою возлюбленную снова?

Джекобу понадобилось несколько секунд, чтобы убедить себя, что он не ослышался.

— Нет, — ответил он наконец. — Никогда.

Доннерсмарк так и впился в него глазами, словно силясь по лицу прочесть, что у него на уме. Потом указал на его шею.

— Ты больше не носишь медальон. Ты помирился с ее красной сестрой?

— Да. И она подсказала мне, в чем уязвима темная.

Доннерсмарк поправил саблю у себя на поясе. Фехтовальщик он был отменный, однако теперь, с такой ногой, это, скорей всего, уже в прошлом. Он доковылял до кровати и сел.

— Ты заключаешь мир с одной из сестер, чтобы объявить войну другой. Это что, всегда так? Мир не во имя чего-то, а против кого-то? Всякий раз засевая семена новой войны? Остается только спросить — зачем? Я-то знаю, тебе эта война безразлична. Тогда чего ради ты рискуешь головой, ввязываясь в схватку с самой Темной Феей?

— Нефритовый гоил, охранник их короля, — мой брат.

Казалось, только теперь, когда он вымолвил эти слова, они окончательно стали правдой.

Доннерсмарк потер свою увечную ногу.

— Я даже не знал, что у тебя есть брат. Впрочем, если подумать, я много чего о тебе не знаю. — Он посмотрел в окно. — Если бы не фея, мы бы выиграли эту войну.

Нет, не выиграли бы, — мысленно возразил Джекоб. — Потому что их король умеет воевать лучше вас всех, вместе взятых. Потому что мой отец научил их производить более совершенное оружие. Потому что они привлекли на свою сторону карликов. Потому что вы столетиями разжигали их гоильский гнев.

Друг все это прекрасно знает и без него. Но свалить вину на фею гораздо удобнее. Доннерсмарк встал и снова подошел к окну.

— Каждый вечер, после захода солнца, она выходит в Императорские сады. По приказу короля там предварительно все прочесывают, но их охрана не слишком усердствует. Все и так уверены, что уж с ней-то ничего не случится.

Он повернулся к Джекобу.

— А что, если брату твоему уже ничем не поможешь? Что, если он так и останется одним из них?

Да, Джекоб, что тогда?

— Одному из них твоя императрица отдает дочь в жены.

На это Доннерсмарк ничего не ответил. За дверью, в коридоре, послышались голоса. Доннерсмарк выждал, пока они стихнут.

— Как только стемнеет, я пришлю тебе двоих людей. Они проводят тебя в сады.

Хромая, он прошел к двери. Но на пороге снова остановился.

— Не помню, я тебе показывал? — Он погладил орден у себя на кителе: лучи звезды, расходящиеся вокруг печати императрицы. — Мне его пожаловали после того, как мы с тобой хрустальный башмачок нашли. После того, как ТЫ его нашел. — Он посмотрел Джекобу прямо в глаза. — Ты видишь, я в мундире. Полагаю, ты понимаешь, что это значит. Я знаю, ты такими словами бросаться не любишь, но я считаю себя твоим другом. И что бы ты там о Темной Фее ни разузнал… Все равно это равносильно самоубийству. Знаю, знаю, ты сумел сбежать от ее сестры и остался в живых. Но эта фея — она совсем другая. Поверь, ничего опаснее ты в жизни не встречал. Отправляйся лучше искать волшебные часы или дерево жизни… Конь-огонь, человек-лебедь — вон еще сколько всего. Поручи мне передать во дворце, что ты передумал. Подпиши мир. Смирись, как всем нам пришлось смириться.

В глазах его ясно читалось предостережение. И даже больше того — просьба.

Но Джекоб только головой покачал.

— Когда стемнеет, я буду здесь.

— Да уж ты-то будешь, — в сердцах бросил Доннерсмарк.

И неловко протиснулся в дверь.

 

ТЕМНАЯ СЕСТРА

Уже час, как стемнело, но в коридоре было тихо, и Джекоб всерьез начал опасаться, уж не решил ли Доннерсмарк на правах друга распорядиться его судьбой без его участия, когда наконец раздался стук в дверь. Но это были вовсе не императорские солдаты. Перед ним стояла женщина.

Джекоб едва ее узнал. На Лисе поверх рыжего платья было черное пальто, пышные волосы взметнулись в высокой прическе.

— Клара захотела увидеть его в последний раз. — Ее голос принес в комнату не свет вечерних улиц, а тьму леса, укромное тепло лисьей шубы. — Она уговорила карлика пойти с ней завтра на свадьбу. — Лиса смущенно огладила на себе пальто. — Ужасно смешной вид, правда?

Джекоб затащил ее в комнату и запер дверь.

— Почему ты ее не отговорила?

— Я? С какой стати?

Он дернулся, когда она коснулась его пораненной руки.

— Что случилось?

— Ничего.

— Клара сказала, ты хочешь найти Темную Фею. Джекоб! — Она обхватила ладонями его лицо. Такие узенькие ладони, все еще как у девочки.

— Нет, я уже пробовал. — Лиса чувствует, когда он врет, но на сей раз надо обмануть ее во что бы то ни стало. — Я видел Вилла. Ты была права. Все кончено.

Темно-карие глаза заглядывали ему прямо в сердце, но Джекоб из последних сил пытался там, в сердце, прикрыть правду шторкой любви. Он знал: многое он сможет себе простить, но эту потерянную любовь — никогда.

В дверь снова постучали.

— Джекоб Бесшабашный? — На пороге стояли двое солдат, совсем молоденькие, пожалуй, не старше Вилла.

Джекоб вытащил Лису за собой в коридор.

— Решили вот с Доннерсмарком сегодня напиться. Если хочешь пойти вместе с Кларой на свадьбу — ради Бога. Но лично я завтра еду в Шванштайн, первым же поездом.

Ну поверь же мне, Лиса! Умоляю!

Она поглядывала то на него, то на солдат. А фея наверняка уже в Императорских садах.

Нет, не поверила. Он по лицу видит. Да и с чего бы вдруг? Никто не знает его лучше, чем она. Даже он сам. Такая беззащитная в этих человеческих одежках, а ведь все равно потащится за ним. Что бы он ей ни сказал.

Идя вслед за солдатами к лифту, она не произнесла ни слова. Все еще гневается на него из-за жаворонковой воды. Он чувствует. А сейчас будет гневаться еще больше, ну и пусть, лишь бы жива осталась.

— Вид у тебя в этом пальто нисколько не смешной, — твердо сказал он, когда они дожидались лифта. — Наоборот, ты очень красива. Но лучше бы ты не приезжала.

— Этой женщине запрещено следовать за мной, — бросил он солдатам. — Один из вас останется с ней.

Лиса попыталась было превратиться, но Джекоб схватил ее за локоть. Кожа к коже, только так, тогда мех не вернется. Она отчаянно вырывалась, но Джекоб, не отпуская ее, сунул одному из солдат ключ от своей комнаты. Это был здоровенный детина, хоть и с лицом мальчишки, надо надеяться, он с ней справится.

— Следи, чтобы до завтрашнего утра она не выходила из номера, — приказал он. — И поосторожней с ней. Она оборотень.

Не сказать, чтобы последние слова привели солдата в восторг, однако он послушно кивнул и схватил Лису за руку. Больно видеть ее отчаяние, но куда больней будет потерять ее навсегда.

— Она убьет тебя! — Слезы любви, обиды и бессильной ярости стояли в ее глазах.

— Возможно, — отозвался Джекоб. — Но кому будет легче, если она убьет и тебя тоже?

Солдат потащил ее обратно в номер. Она сопротивлялась как дикий зверь, и у дверей едва не вырвалась.

— Джекоб! Не ходи!

Ее крик все еще стоял у него в ушах, когда он выходил из лифта в гостиничный холл. На секунду ему и впрямь захотелось вернуться — но только чтобы стереть ярость, страх и боль с ее измученного лица.

Второй солдат, явно обрадованный тем, что охрану Лисы поручили не ему, по дороге успел поведать Джекобу, что родом он из деревни, с юга страны, и все еще находит много увлекательного в солдатской жизни. Было совершенно очевидно: он и понятия не имеет, кого именно Джекоб надеется повстречать в Императорских садах.

Огромные ворота с тыльной стороны дворца открывали раз в году, для народа. Его провожатый провозился с замком целую вечность, и Джекоб лишний раз с сожалением вспомнил про свой волшебный ключик и про многие другие чудо-вещицы, утраченные в крепости гоилов. Пропустив Джекоба в ворота, солдат снова набросил цепь, но не ушел, а, спиной к решетке, остался караулить. Видно, Доннерсмарку не терпится узнать, выйдет Джекоб обратно или нет.

Где-то вдали — цокотом копыт, стуком ободьев по брусчатке, бранью пьяниц, выкриками уличных торговцев и зазывал, перекличкой ночных сторожей — шумела вечерняя городская жизнь. Но здесь, под сенью мощных стен, мирно журчали фонтаны, в кронах деревьев заливались трелями механические соловьи, подаренные императрице на последний день рождения ее царственным кузеном Дроздобородом. В самом дворце кое-где в окнах еще горел свет, но на балконах и лестницах в канун столь торжественного дня стояла почти зловещая тишина. Джекоб старался не думать, где сейчас Вилл.

Ночь выдалась холодная, и на белесых от инея газонах его сапоги оставляли черные следы, зато трава, в отличие от гравийных дорожек, что протянулись вдоль клумб и живых изгородей, хорошо поглощала звук его шагов.

По счастью, ему не надо было ни искать, ни выслеживать Темную Фею. Он знал, куда она направится. В глубине Императорских садов прятался пруд, тихие воды которого, как на озере фей, почти сплошь укрыты белыми лилиями, а по берегам точно так же клонятся над темной водой плакучие ивы.

Она стояла на берегу, и свет звезд переливался в ее волосах. Обе луны мягким сиянием ласкали ее кожу, и Джекоб вдруг ощутил, как вся его ненависть улетучивается при виде такой красоты. Но воспоминание о каменном лице Вилла мгновенно заставило его опомниться.

Заслышав его шаги, она вздрогнула, обернулась, и тогда он распахнул свой черный плащ, чтобы стала видна белая рубашка, — все, как учила ее сестра: «Белое как снег. Алое как кровь. Черное как эбеновое дерево». Одного цвета пока недостает.

Одним ловким движением Темная Фея распустила волосы и бросила на него полчища черной моли. Однако Джекоб уже успел ножом полоснуть себя по руке и отер кровь о белоснежную рубашку. Мотыльки шарахнулись назад, словно им опалило крылья.

— Белый, алый, черный, — вымолвил он, отирая клинок об рукав. — Цвета Белоснежки. Так мой брат всегда их называл. Он сказки очень любил. Кто бы мог подумать, что в них столько силы?

— Про три цвета тебе откуда известно? — Фея отступила на шаг.

— Сестра твоя рассказала.

— Она выдает тебе наши тайны… Уж не в благодарность ли за то, что ты ее бросил?

Не смотри на нее, Джекоб! Она слишком прекрасна.

Фея сбросила туфельки и отошла еще ближе к воде. Джекоб чувствовал на себе ее силу столь же явственно, как холод этой ночи.

— Очевидно, твою вину простить еще трудней, — сказал он.

— Да, они все еще негодуют из-за того, что я ушла. — Фея тихо рассмеялась, и черные мотыльки запорхнули ей обратно в волосы. — Все равно не пойму, чего она хотела добиться, рассказав тебе про три цвета. Как будто я не в силах погубить тебя без всякой моли.

Она отступила еще на шаг, покуда воды пруда не сомкнулись вокруг ее босых лодыжек, и в тот же миг воздух ночи наполнился странным гулом, словно тоже превратился в черную воду.

Джекоб почувствовал: ему становится нечем дышать.

— Верни мне брата!

— С какой стати? Я всего лишь сделала его тем, кем ему суждено стать. — Она откинула назад свои длинные пышные волосы. — Знаешь, что я думаю? Моя сестра все еще слишком влюблена, чтобы самой тебя убить. Вот и послала тебя ко мне.

Он чувствовал: еще чуть-чуть, и ее красота заставит его забыть все на свете — ненависть, приведшую его сюда, любовь к брату, самого себя. Не смотри на нее, Джекоб. Он что есть силы сжал пораненную руку, чтобы ошпарить себя болью. Боль от клинка брата твоего. Он сжимал рану до тех пор, пока кровь не полилась струйкой, и все вспомнилось снова: лицо Вилла, искаженное яростью. Его пропащий брат.

Фея двинулась к нему.

Да-да. Подойди поближе.

— Ты и вправду такой наглец, что считаешь возможным предъявлять мне требования? — Она подошла к нему почти вплотную. — Думаешь, если одна фея перед тобой не устояла, то и любая не устоит?

— Нет. Это не так, — ответил Джекоб.

Глаза ее испуганно распахнулись, когда он схватил ее за лилейно-белую руку. Ночь оплела паутиной его уста, но он успел вымолвить ее имя, прежде чем она лишила его дара речи.

Она оттолкнула его, вскинула руки, пытаясь отринуть от себя смертоносные руны. Но ее пальцы уже превратились в ветки, а ноги пустили корни. В волосах зашуршала листва, кожа сделалась корой, а ее вскрик прозвучал то ли стоном, то ли порывом ветра в кроне раскидистой ивы.

— Красивое имя, — сказал Джекоб, раздвигая плакучие ветви и подходя к самому стволу. — Даже жалко, что произносить его можно только в вашем царстве. Любовнику своему ты его никогда не называла?

Ива заскрипела, и ствол ее склонился к воде, словно оплакивая свое отражение.

— Ты наградила моего брата кожей из камня. Я дарю тебе кожу из коры. По-моему, вполне честная сделка, разве нет? — Джекоб запахнул плащ, прикрыв окровавленную рубашку. — Пойду найду Вилла. И если его кожа все еще из нефрита, я вернусь и разожгу костер прямо у тебя на корнях.

Джекоб не мог бы точно определить, откуда донесся до него ее голос. Может, он вообще звучал только у него в голове, но до того отчетливо, будто каждое слово она шептала ему на ухо.

— Отпусти меня, и я верну твоему брату человеческую кожу.

— Твоя сестра предупреждала: именно это ты и пообещаешь. И не велела тебе верить.

— Приведи его ко мне, и я докажу.

— Твоя сестра еще кое-что посоветовала сделать. — Джекоб запустил руку в ее густую крону и сорвал целую пригоршню серебристых листьев.

Когда он завернул листья в платок, ива тяжко вздохнула.

— Вообще-то я должен отнести эти листья твоей сестре, — сказал Джекоб. — Но думаю, лучше выменять у тебя за них кожу брата.

Пруд мерцал перед ним зеркальным серебром, а рука, которой он дерзнул схватить фею, теперь онемела, как на морозе.

— Я приведу его тебе, — сказал он. — Этой же ночью.

Но по кроне ивы пробежала дрожь.

— Нет! — зашелестели листья. — Только не до свадьбы! Он нужен Кмену. Завтра нефритовый гоил должен быть рядом с ним.

— Но почему?

— Обещай, или я не стану ничего делать.

Пруд давно уже скрылся где-то за стрижеными кустами, а Джекоб все еще слышал ее голос.

— Обещай!

Снова и снова.

 

КУНСТКАМЕРЫ ИМПЕРАТРИЦЫ

Приведи его ко мне. Легко сказать. Но как? Джекоб битый час простоял за конюшнями, что протянулись между дворцом и парком, не спуская глаз с окон северного крыла. Там все еще горел свет — тусклое мерцание свечей, которое так приятно глазам гоилов, — и однажды ему показалось, что он увидел короля: стоя у окна, тот смотрел в темные кущи сада. Ждал свою возлюбленную. Накануне собственной свадьбы.

Приведи его ко мне. Но как?

Ответ Джекобу подсказала детская игрушка. Перепачканный грязью мячик, завалявшийся между ведрами, из которых конюхи поят лошадей. Ну конечно, Джекоб! Золотой мяч!

Три года назад он продал императрице эту чудо-игрушку. Одно из любимых ее сокровищ, волшебный мяч хранился теперь в ее кунсткамерах. Только вот во дворец Джекоба уже ни один часовой не пропустит, а слизь-невидимку у него отобрали гоилы.

Еще час он убил, чтобы найти улитку, которая дает такую слизь. Императорские садовники нещадно их давили, но в конце концов Джекоб отыскал сразу двух под замшелым выступом каменного колодца. По счастью, раковины их были уже различимы, однако слизь подействовала, как только он помазал ею у себя под носом. Слизи, правда, оказалось немного, но часа на два должно хватить.

Перед крыльцом черного входа для слуг и поставщиков, прислонясь к стенке, дежурил лишь один часовой, и Джекоб проскользнул мимо, так и не потревожив его полудрему.

В дворцовых кухнях и прачечных работа кипела даже ночью, одна из служанок, еле живая от усталости девка, испуганно остановилась, когда Джекоб ненароком коснулся ее невидимым плечом. Но уже вскоре он добрался до лестниц, что надменно возносились из мира прислуги в мир господ. Он чувствовал, как понемногу немеет кожа, ведь он пользовался слизью всего несколько дней назад, но, по счастью, руки-ноги пока не отнимались.

Кунсткамеры располагались в южном крыле, самой новой части дворца. Шесть залов, в которых они теперь размещались, были отделаны лазуритом, ибо этот камень, по слухам, ослаблял волшебное действие выставленных экспонатов. Императорское семейство искони имело пристрастие к чудодейственным предметам и прилагало немалые усилия, чтобы завладеть как можно большим их количеством. Но лишь отец нынешней императрицы положил конец анархии, издав указ, согласно которому обо всех магических предметах, животных и людских существах следовало уведомлять власти, ставя оные чудеса на учет. В самом деле, как прикажете править миром, в котором вчерашний нищий, отыскав золотое дерево, наутро объявляет себя бароном, а говорящие звери в лесных чащобах нашептывают простолюдинам всякую крамолу. Снотворные розы и провидящие зеркала в нехороших руках тоже могут натворить немало бед.

Возле позолоченных дверей часовых не было. Двери эти еще дед императрицы заказал златокузнецу, который обучался своему ремеслу у ведьмы. В деревья, раскинувшие золотые кроны по всему дверному полотнищу, были врезаны ветви настоящей ведьминой березы, которые пронзали всякого, кто попытался бы открыть двери, не зная их секрета.

Стоило коснуться дверной ручки, эти ветви выскакивали из своих гнезд, как копья, причем метили, как и в Черном Лесу, первым делом в глаза.

Но Джекобу-то секрет дверей был известен. Он подошел к ним вплотную, но не дотрагиваясь до ручек. Среди золотых листьев кузнец спрятал неприметного золотого воробушка. Стоило Джекобу на него дохнуть, и золотые перышки окрасились пестроцветьем живой птицы, после чего двери, словно распахнутые порывом ветра, услужливо раскрылись сами собой.

Кунсткамеры Аустрийской империи.

Первый зал по большей части занимали волшебные существа, добытые членами императорской семьи на охоте. Проходя мимо застекленных витрин, где, хранимые от пыли и моли, стояли всевозможные чучела, Джекоб, казалось, ощущал на себе их неотрывные остекленелые взгляды. Единорог. Летучие зайцы. Бурый волк. Человек-лебедь. Золотой ворон. Говорящие кони. Разумеется, была здесь и лисица. Отнюдь не такая изящная, как Лиса, и все равно Джекоб не посмел встретиться с ней взглядом.

Во второй кунсткамере были представлены атрибуты ведьмовства. Здесь не делалось никаких различий между ведьмами-знахарками и ведьмами-людоедками. Ножи для разделки человечины красовались рядом с иглами, укол которых заживляет раны, и совиными перьями, что возвращают слепцам зрение. Имелись тут и два помела, на которых ведьмы летают быстрее и выше птиц, и сладости со стен пряничных домов, хозяйки которых так любят полакомиться нежным детским мяском.

В витринах третьей кунсткамеры поблескивала чешуя нимф, русалок и водяных. Положенная под язык, такая чешуйка помогала глубже нырять и дольше находиться под водой. Но были здесь и чешуи драконов всех размеров и форм. Если верить слухам, чуть ли не во всех уголках зазеркального мира еще оставались живые особи, но сам Джекоб лишь однажды краем глаза видел промелькнувшую в небе тень, подозрительно смахивавшую на драконью. Одну из стен зала целиком занимала витрина, где, вытянувшись во всю длину, лежала мумия красного дракона. Размеры ее впечатляли, однако поговаривали, что это всего лишь муляж, искусно изготовленный по приказу прадеда императрицы из шкур обычных животных.

Джекобу некогда было любоваться ни дохлым драконом, ни ведьмиными метлами. Мяч, который он разыскивал, обнаружился в одной из витрин четвертого зала. Величиною не больше куриного яйца, он красовался на подушечке черного бархата. Джекоб нашел его в пещере водяного, когда освобождал похищенную дочку булочника. Приложенное к экспонату описание весьма походило на сказку о Золотом мяче, хорошо известную по ту сторону зеркала:

Первоначально любимая игрушка младшей дочери Леопольда Добродушного, с помощью которой она нашла своего жениха (впоследствии короля Венцислава Второго) и избавила его от колдовского заклятия в образе лягушки.

Но это была еще не вся правда. На самом деле мяч был западней. Всякий, кто его ловил, немедленно оказывался внутри и мог выбраться из заточения только после того, как кто-то снаружи тщательно протрет его золотую оболочку.

Джекоб взломал витрину ножом, испытав на миг большое искушение прихватить еще несколько вещиц, дабы пополнить свой сундук в каморке у Хануты, однако оставил эту мысль, понимая: пропажи одного только мяча уже вполне достаточно, чтобы не на шутку разгневать ее величество. К тому же, едва он сунул мяч в карман плаща, в первом зале неожиданно вспыхнули газовые лампы. Заметив, что сам он уже становится видимым, Джекоб юркнул за витрину, где сиротливо кособочился изрядно стоптанный сапог-скороход саламандровой кожи, который Ханута в свое время продал еще отцу императрицы (найти к нему пару он так и не смог). Звук шагов гулко разносился по залам, потом Джекоб услышал, как кто-то возится с замком витрины. Но увидеть ночного гостя он из своего укрытия не мог, а выйти не решался, опасаясь выдать свое присутствие. Кем бы ни был ночной посетитель, оставался он в кунсткамерах недолго. Свет погас, тяжелые двери захлопнулись, и Джекоб снова остался в кромешной тьме один.

Его уже вовсю мутило от слизи, но он заставил себя еще раз пройти вдоль витрин, чтобы выяснить, ради каких таких чудес явился в залы таинственный незнакомец. Исчезла ведьмина целительная игла, два когтя дракона, якобы защищающие от ран, и лоскут кожи водяного, которой приписывалось такое же чудодейственное свойство. Так и не взяв в толк, что все это значит, он довольствовался предположением, что это, наверно, императрица решила в качестве свадебного подарка преподнести жениху несколько магических оберегов, дабы его не сменил вскорости какой-нибудь новый, куда менее миролюбивый гоильский король.

Когда золотые двери снова захлопнулись за ним, он чувствовал себя уже настолько худо, что его чуть не вырвало прямо на лестнице, но он только крепче сжал в кулаке золотой мяч. У него уже начинались судороги — первые предвестья паралича, вызываемого слизью, — а дворцовым коридорам все не было конца. Джекоб решил возвращаться через сады, откуда пришел. Они, правда, были обнесены высокой каменной оградой, однако рапунцелева коса не подвела его и на сей раз. Хоть одну толковую вещь сумел сберечь.

Солдат Доннерсмарка все еще стоял у ворот, но Джекоба он даже не заметил, что и неудивительно, ведь его тело было еще полупрозрачным, как у привидения, и ночной сторож, совершавший свой неспешный обход по городским улицам, чуть не столкнувшись с Джекобом лицом к лицу, от ужаса выронил фонарь.

По счастью, пока он доплелся до гостиницы, тело его приобрело уже вполне зримые очертания. Зато каждый шаг давался с трудом, пальцы рук почти не слушались. С грехом пополам он влез в лифт и только перед дверью своей комнаты вспомнил о Лисе.

В дверь он колошматил с такой силой, что двое разбуженных гостей высунулись из своих комнат, прежде чем солдат наконец-то ему отпер. Джекоб ввалился в номер и, шатаясь как пьяный сразу направился в ванную, где его вырвало. Лисы нигде не было.

— Где она? — спросил Джекоб, выходя из ванной. И прислонился к стене — ноги уже совсем не держали.

— Я в шкафу ее запер. — Солдат обиженно показал ему окровавленную руку, наспех перевязанную носовым платком. — Она меня укусила!

Джекоб выставил его в коридор.

— Передашь Доннерсмарку: я исполнил, что обещал.

Он обессиленно привалился к двери. Один из эльфов, что все еще кружили в номере, оставил серебристый шлейф пыльцы у него на плече. Сладких снов, Джекоб!

Лиса была в шкуре и ощерила зубы, едва он распахнул дверцы шкафа. Если она ему и рада, то замечательно умеет это скрывать.

— Это что, от феи? — только и спросила она при виде его перепачканной кровью рубашки и с невозмутимым лицом продолжала наблюдать, как он тщетно пытается раздеться. Пальцы у него были уже как деревяшки.

— Я чую слизь-невидимку.

Как ни в чем не бывало она старательно вылизывалась, устраняя следы грубых солдатских прикосновений со своей пышной шкурки.

Джекоб, пока еще был в силах, сел на кровать. Колени тоже почти не гнулись.

— Помоги мне, Лиса! Мне завтра на свадьбу идти, а я и пошевельнуться не могу.

Она так долго глядела на него молча, что он испугался, уж не разучилась ли она разговаривать.

— Хорошенький укус тебе бы очень не повредил, — вымолвила она наконец. — И, не скрою, он доставит мне огромное удовольствие. Но прежде ты мне расскажешь, что ты опять задумал.

 

СВАДЕБНЫЕ ПЛАНЫ

Небо над крышами города подернулось первым рассветным багрянцем, а Тереза Аустрийская все еще бодрствовала. Час проходил за часом, а она все ждала, но когда один из карликов провел наконец Доннерсмарка в зал аудиенций, все чаяния императрицы были упрятаны под непроницаемой напудренной маской.

— Он исполнил, что обещал. Король уже велел искать ее повсюду, но если Джекоб сказал правду, ее не найдут.

Доннерсмарк, похоже, был не слишком-то рад известию, которое сам же принес, зато сердце императрицы забилось сильнее: именно на такое известие она и уповала.

— Хорошо. — Она провела рукой по туго затянутым волосам. Поседели уже, но ей их красят. У нее золотые волосы, как и у дочки. Теперь она сохранит дочь. И трон. И свою честь. — Отдай заготовленные приказы.

Доннерсмарк склонил голову, как всегда, когда был не согласен с ее решением.

— В чем дело?

— Вы можете убить их короля, но его армии стоят в двадцати милях от столицы.

— Без Кмена и феи они обречены.

— Кто-нибудь из ониксовых гоилов его заменит.

— И заключит мир! Ониксовые гоилы мечтают о господстве только под землей. — Она сама слышала, сколько нетерпения в ее голосе. Не хотелось думать, хотелось действовать. Пока возможность не упущена.

— Но их подземные города переполнены. А народ потребует отмщения. Они боготворят своего короля.

Какой же он упрямый! И устал от войны. Но он самый умный из всех. И самый неподкупный.

— Больше я повторять не буду. Отдай заготовленные приказы.

Она махнула одному из карликов.

— Вели подавать завтрак. Я проголодалась.

Карлик умчался, но Доннерсмарк все еще не двигался с места.

— Как быть с его братом?

— А как еще с ним быть? Он телохранитель короля. Полагаю, он умрет вместе с ним. Ты принес то, что я просила для дочери?

Доннерсмарк положил вещицы на стол, за которым она сиживала еще девочкой, наблюдая, как отец подписывает и скрепляет печатью указы и смертные приговоры. Теперь перстень с печатью носит она сама.

Целительная игла, коготь дракона, кожа водяного. Подойдя к столу, она погладила матово-зеленые чешуйки, когда-то покрывавшие руку водяного.

— Прикажи вшить кожу и коготь в подвенечное платье дочери, — бросила она фрейлине, что в ожидании застыла у дверей. — А иглу отдашь врачу, которому велено быть наготове в ризнице.

Доннерсмарк протянул ей еще один коготь.

— Это для вас.

Он отдал честь и уже повернулся, чтобы уйти.

— Что с Джекобом? Ты приказал его арестовать?

Доннерсмарк так и запнулся на ходу, словно ему под ноги труп бросили. Но когда он обернулся, лицо его было столь же непроницаемым, как и ее собственное.

— Солдат, дожидавшийся у ворот, сказал, что он не выходил. Во дворце мы его тоже не нашли.

— И что? Гостиницу проверяли?

Он посмотрел ей прямо в глаза, но взгляд не выражал ровным счетом ничего.

— Да. Его там нет.

Она погладила драконий коготь у себя в руке.

— Отыщи его. Сам знаешь, от него всего можно ждать. Потом, после свадьбы, можешь отпустить.

— Для его брата будет слишком поздно.

Карлик возвратился с завтраком.

— Для него все уже поздно. Он уже гоил.

За окнами светало, ночь уходила, унося с собой Темную Фею. Пора забрать назад все, что та у нее похитила. Кому нужен мир, когда возможна победа?

 

ОДИН ИЗ НИХ

Вилл старался не слушать. Он — тень короля, а раз так — он глух и нем. Но Хентцау говорит так громко, что не слышать его невозможно.

— Без феи я вас защитить не смогу. Я вызвал подкрепление, но оно прибудет не раньше ночи, и императрице это известно!

Король застегнул китель. Никакого брачного фрака! Только темно-серый мундир. Его вторая кожа. В этом мундире он их всех победил. Значит, в нем же возьмет в жены одну из их женщин. Первый гоил, который женится на женщине людской породы.

— Ваше величество! На нее это совсем не похоже: исчезнуть вот так, не сказав ни слова! — В голосе Хентцау звучало нечто, чего Вилл никогда прежде не слышал. Страх.

— Напротив. На нее это очень похоже. — Король жестом велел Виллу подать ему саблю. — Она ненавидит наш обычай иметь по нескольку жен, хотя и знает, что тоже вольна выбирать себе сколько угодно мужчин.

Он пристегнул саблю к портупее, отделанной серебром, и подошел к зеркалу, что висело у окна. Это мерцающее стекло о чем-то Виллу напоминает. Только о чем?

— Вероятно, она с самого начала все так и задумала. Потому и нефритового гоила для меня нашла. И если верить ей, — продолжил король, покосившись на Вилла, — мне для безопасности вполне достаточно, чтобы он был рядом.

«Не отходи от него ни на шаг!» Фея так часто повторяла ему эти слова, что теперь Вилл и во сне их слышит. «Даже если он будет гнать тебя — не подчиняйся!»

Она так прекрасна! Но Хентцау ее ненавидит. Хотя и обучал Вилла по ее приказу — иногда настолько сурово, что казалось, и вправду хочет убить. По счастью, раны на новой коже заживают быстрее, а страх только придавал ему ловкости. Лишь вчера ему впервые удалось выбить у Хентцау саблю. «Что я тебе говорила? — прошептала фея ему на ухо. — Ты рожден ангелом-хранителем. Быть может, когда-нибудь я подарю тебе крылья». «Но кем я был прежде?» — спрашивал Вилл. «С каких это пор бабочку интересует ее прошлое гусеницы? — спросила фея в ответ. — Она забывает об этом. И любит себя настоящую».

О да, он себя любит. Любит свой твердый панцирь, силу и неутомимость мышц, обеспечивающих ему превосходство над мягкокожими, — хоть он и знает, что порожден их плотью. Он все еще не может простить себе, что упустил лазутчика, который, как последняя крыса, прятался за стенами королевских покоев. Вилл никогда не забудет его лицо: эти серые, даже без искры золота глаза, тонюсенькие, как паутина, темные волосы, мягкая кожа, столь отвратительно голая и беззащитная… Его всего передернуло, и он провел ладонью по своей гладкой нефритовой броне…

— Вся правда в том, что ты этого мира не хочешь. — Король говорил с раздражением, и Хентцау понурил голову, как матерый волк перед вожаком стаи. — Будь твоя воля, ты бы всех их поубивал. Всех вместе и каждого по отдельности. Мужчин, женщин, детей.

— Верно, — хрипло ответил Хентцау. — Потому что, пока хоть один из них живет на свете, они будут жаждать проделать то же самое с нами. Отложите свадьбу хотя бы на сутки. Пока не прибудет подкрепление.

Король натянул перчатки на свои черные когти. Перчатки из кожи ящериц, обитающих столь глубоко под землей, что даже у гоилов во время охоты начинает плавиться их каменный панцирь. Фея Виллу про этих ящериц рассказывала. И еще много о чем, чего он пока не видел: о дороге мертвых, окаменевших водопадах, подземных озерах и цветочных полях из аметиста — рассказывала так красочно, что он представлял себе все будто воочию и теперь ждет не дождется, чтобы наконец-то узреть все эти чудеса наяву, своими глазами.

Король взял в руки шлем, украшенный шипами ящерицы.

— Ты прекрасно знаешь, что они скажут. Гоил испугался, потому что не может спрятаться под юбками своей возлюбленной феи. И еще: мы же всегда знали, что войну он выиграл только благодаря ей.

Хентцау молчал.

— Вот видишь? Сам знаешь, что я прав. — Король отвернулся, и Вилл по-военному склонил голову, когда он подошел к нему. — Я был с ней рядом, когда ты ей снился, — сказал он. — Я видел твое лицо в ее глазах. Как можно грезить о том, чего не знаешь, и видеть во сне того, кого никогда не лицезрел? Или она просто намечтала тебя в своих снах? И посеяла все эти каменные семена в телах человеческих, лишь бы вырастить одного тебя?

Пальцы Вилла сжали набалдашник сабли.

— Мне кажется, где-то внутри нас есть ответы на эти вопросы, ваше величество, — вымолвил он. — Но для них еще нет правильных слов. Я вас не подведу. Это все, что я знаю. Клянусь.

Король обернулся к Хентцау.

— Ты погляди. Моя нефритовая тень, оказывается, не всегда безмолвна. Или наряду с боевыми искусствами ты наконец-то и разговаривать его научил? — Он улыбнулся Виллу. — Что она тебе говорила? Что даже на брачной церемонии ты должен стоять со мной рядом?

Мурашками по коже Вилл ощущал на себе белесый взгляд Хентцау.

— Так она говорила? — переспросил король.

Вилл кивнул.

— Тогда быть по сему. — Король снова повернулся к Хентцау. — Вели запрягать. Король гоилов берет в жены женщину из породы людей.

 

КРАСАВИЦА И ЧУДОВИЩЕ

Свадьба. Дочь в уплату за мир, белое подвенечное платье, чтобы упрятать под ним все пропитанные кровью поля сражений. В высоких витражах собора утренний свет играл голубыми, зелеными, красными, золотистыми стеклышками, а Джекоб, стоя возле одной из увитых цветочными гирляндами колонн, наблюдал, как заполняются публикой ряды скамеек. На нем был мундир императорской армии. Солдат, с которого он его снял, лежал теперь связанным в одном из узеньких переулков за собором, а вокруг, между колоннами, мундиров было столько, что незнакомое лицо вряд ли кто-то заметит. Белые пятна в многокрасочном море все прибывающих и прибывающих гостей. Зато гоилы казались камнями собора, случайно принявшими форму статуй. Прохладный воздух был им, правда, не слишком приятен, зато сумрачный полусвет, царивший под сводами, невзирая на огоньки тысяч плачущих воском свечей, позволял чувствовать себя почти как дома. Вон Виллу, который сегодня впервые выступает в своей новой роли, даже не пришлось прятать глаза за стеклами ониксовых очков. Нефритовый гоил. Твой брат, Джекоб.

Джекоб нащупал у себя в кармане золотой мяч. Только после свадьбы. Тяжело будет столько ждать. Он уже почти три ночи не спит, да и рука болит жутко от укуса, которым Лиса приводила его в чувство после слизи-невидимки. Ждать…

Он увидел Лису и Клару, продвигающихся по центральному проходу. Валиант с таким гордыми видом усаживался рядом с Кларой на скамью, словно она его законная супруга. Он снова побрился, а одет был ничуть не хуже императорских министров, что толпились у первых рядов. Лиса, следуя за карликом, озиралась по сторонам, явно выискивая в толпе его, и посветлела лицом, когда обнаружила его под колонной. Но в ту же секунду радость в ее глазах снова уступила место тревоге. Разумеется, она считает его план дурацким. Он сам считает его дурацким. Но другой возможности у него не будет. Если Вилл последует за королем и его невестой в подземную крепость, Темная Фея уже никогда не сможет доказать, по силам ли ей снять собственное заклятие.

С улицы донесся шум. Толпа, уже который час дожидавшаяся перед собором, загудела, как растревоженный улей.

Наконец-то. Едут!

Гоилы, карлики, люди — все обернулись к дверям, не сводя глаз с увитого цветами портала.

Жених. Он снял темные очки и на мгновение замер в дверях. Когда рядом с ним появился Вилл, по рядам пробежал изумленный ропот. Карнеол и нефрит. Сочетание оказалось настолько красивым, что Джекоб с трудом заставил себя вспомнить: у брата не всегда было каменное лицо. Всего, вместе с Виллом, за королем следовали шестеро телохранителей. И Хентцау.

С хоров грянул орган, и гоилы двинулись к алтарю. Разумеется, при всей своей каменной коже они не могли не чувствовать ненависти, что волнами накатывается на них отовсюду, однако жених сохранял полнейшую невозмутимость, словно он не в стане врагов, а у себя дома, в своем висячем дворце.

Вилл прошествовал мимо Клары, не заметив ее, и Лиса, чтобы как-то утешить девушку, сочувственно взяла ее за руку.

Жених дошел до ступеней алтаря, когда появилась императрица. Ее платье цвета слоновой кости сделало бы честь и самой невесте. Четверо карликов, поддерживавших шлейф, не удостоили жениха ни единым взглядом, зато сама императрица одарила его лучезарной улыбкой, прежде чем взойти по мраморной лестнице и занять место за узорчатой, в розах, решеткой, ограждавшей императорскую ложу слева от алтаря. Она всегда была превосходной актрисой.

Теперь очередь за невестой.

Когда-то давным-давно жила-была королева и проиграла она войну. Но у нее была дочка…

Даже орган не смог перекрыть восторженные крики, приветствовавшие появление Амалии. Что бы там народ ни думал о женихе, для толпы, запрудившей обочины улиц, свадьба императорской дочери во все века была поводом помечтать о лучших временах и отвести душу в порыве ликования.

Принцесса несла свое кукольно-прекрасное личико, подаренное ей волшебными лилиями, словно маску, и тем не менее даже сквозь эти безупречно неподвижные черты Джекоб, как ему показалось, сумел разглядеть нечто вроде проблеска счастья. Она не сводила глаз с каменного жениха, словно это не ее мать, а она сама сделала столь удачный выбор.

Кмен ждал ее у алтаря с улыбкой. Вилл все еще стоял рядом с ним. Только после свадьбы… «Да иди же ты скорее», — мысленно подгонял Джекоб принцессу. И покончим с этим. Однако верховный генерал императрицы, ведший невесту к алтарю, судя по всему, никуда не торопился.

Джекоб глянул на императрицу. Наряду с карликами возле ее ложи стояли четверо гвардейцев и ее адъютант. Доннерсмарк. Он как раз что-то шепнул императрице, не сводя глаз с хоров. Но Джекоб все еще не сообразил. Слеп и глух.

Принцесса не сделала и дюжины шагов, когда грянул выстрел. Стрелок прятался именно там, на галереях. Первый выстрел метил в короля, но Вилл успел оттолкнуть его в сторону. Второй лишь чудом не задел самого Вилла, третий сразил Хентцау. А Темная Фея, скованная ивовой корой, покачивает ветвями в Императорских садах. Отличная работа, Джекоб. Тебя провели, как последнего идиота.

Судя по всему, свой убийственный замысел императрица с одинаковым успехом утаила и от родной дочери, и от министров, которые в панике кинулись под скамейки. Невеста же просто стояла как вкопанная и смотрела на мать. Генерал, ведший ее к алтарю, хотел было увлечь принцессу за собой, но их обоих уже подхватила орущая толпа свадебных гостей, ринувшихся по проходу. Только куда? Ворота собора были надежно заперты на засов. Не иначе, императрица, готовя покушение на короля гоилов, решила заодно избавиться и от сотни-другой нелюбезных ее сердцу подданных.

Лисы и Клары нигде не было видно, как и карлика, зато Вилл все еще заслонял собой короля. Телохранители образовали вокруг них кольцо серых мундиров. Остальные гоилы тоже пробивались к ним, однако падали под выстрелами императорских солдат, как зайцы на стерне во время осеннего гона.

А ты, Джекоб, своими руками помог им избавиться от феи! Он протискивался к алтарным ступеням, и, когда был почти у цели, на него ринулся один из карликов императрицы. Джекоб успел двинуть его локтем прямо в бородатую физиономию.

Вопли, выстрелы, кровь на шелках и беломраморных плитах. Белые мундиры повсюду. Тем не менее гоилы держались стойко. Вилл и король каким-то чудом все еще были невредимы. Даже Хентцау снова стоял на ногах. Но на каждого гоила приходилось по десятку императорских солдат.

Джекоб сжимал в кулаке золотой мяч, но в такой толчее его невозможно точно бросить. Вилла стеной окружили белые мундиры, а Джекоб даже руку поднять не мог, такая вокруг творилась давка. Этак они все пропадут. Вилл. Клара. Лиса. Еще один гоил рухнул как подкошенный. Следующим упал Хентцау. И вот уже только Вилл заслоняет короля. Чья-то сабля полоснула его по плечу, но гоилы славятся своей невосприимчивостью к боли. Он нужен Кмену. Фея все знала. Нефритовый гоил. Щит для ее возлюбленного.

Вилл отбивался уже двумя саблями, его мундир набряк от гоильской и человеческой крови. Король дрался вместе с ним, спина к спине, но кольцо белых мундиров смыкалось все плотней.

Сделай же что-нибудь, Джекоб! Хоть что-нибудь!

Где-то между скамьями мелькнул мех Лисы, а вот и Валиант склонился в проходе над чьей-то согбенной фигуркой. Это Клара. Джекоб так и не успел понять, жива ли она. Рядом с ними один гоил отбивался от четверых гвардейцев. А императрица сидела за узором из роз и невозмутимо дожидалась погибели своего врага.

Джекоб прорывался вверх по ступеням. Доннерсмарк все еще был рядом с императрицей. Он его увидел. Я тебя предупреждал, — говорил его взгляд.

Вилл отбивался сразу от троих императорских солдат. Кровь струилась по его лицу. Бледная кровь гоилов. Сделай же что-нибудь, Джекоб!

Только он достал носовой платок, как на него налетел очередной белый мундир, и ивовые листья просыпались на грудь одному из убитых, что во множестве полегли вокруг алтаря. Люди, гоилы, все вперемешку. На чьей ты стороне, Джекоб? Сейчас не до того. Надо выручать брата. И Лису. И Клару. Кое-как он собрал листья с груди у мертвеца и выкрикнул имя феи прямо в гвалт и лязг сечи.

Ивовая кора еще сыпалась с ее плеч, когда она внезапно, из ничего, возникла у подножия алтаря, а в ее длинных волосах еще серебрились ивовые листья. Она вскинула руки, и лозы из стекла взметнулись вокруг Вилла и ее возлюбленного. Пули и сабли отскакивали от них как игрушечные. Джекоб видел, как Вилл пошатнулся, а король его подхватил. Сама же Темная Фея вдруг начала расти, словно раздуваемое ветром пламя, а из ее волос тысячами смертоносных молний вылетали черные мотыльки, устремляясь на людей и гоилов и жаля всех без разбора.

Императрица попыталась спастись бегством. Однако окружавшие ее карлики и гвардейцы один за одним падали под атаками летучего воинства, которое в конце концов добралось и до ее кожи. Человеческая кожа. На Лисе-то ее шуба, но где Клара?

Джекоб вскочил и, перепрыгивая через убитых и раненых, чьи крики и стоны оглашали своды соборного нефа, сбежал с алтарных ступеней. Над распростертой на полу Кларой стояла Лиса, отчаянно лязгая зубами в тщетных попытках отогнать моль. Рядом с Кларой лежал Валиант.

Фея все еще полыхала черным пламенем. Джекоб крепче сжал в кулаке листья и прошел мимо. Она резко обернулась, словно снова ощутив хватку его пальцев у себя на руке.

— Убери моль! — крикнул он, падая на колени возле Клары и Валианта.

Карлик еще подавал признаки жизни, но Клара была белее смерти. Белый, алый, черный. Джекоб согнал мотыльков, что впились ей в кожу, и, срывая с себя белый китель, выронил листья. Крови на кителе вполне достаточно, но где взять черный? Он накрыл Клару кителем, а моль уже норовила облепить его самого. Из последних сил он сорвал черный шарф с шеи убитого и набросил Кларе на плечо. Перед глазами только промельки черных крыльев, и укусы, впивающиеся в тело острее осколков. От их яда наступает столбняк, окоченение с привкусом смерти. Джекоб, обессилев, упал рядом с карликом и тут же почувствовал чьи-то упругие лапы у себя на груди.

— Лиса! — Губы почти не шевелились.

Она отгоняла моль от его лица, но силы были явно неравны.

— Белый, алый, черный, — пробормотал он, но Лиса, конечно, не поняла, о чем он. Листья… Он попытался нашарить их на полу, но пальцы уже налились свинцом.

— Довольно!

Одно лишь слово, зато из единственных уст, которых Темная Фея, даже обезумев от ярости, не могла ослушаться. Громовой голос короля разом разогнал полчища моли. И смертельный яд, уже проникший в кровь Джекоба, вдруг словно растворился почти без следа, оставив после себя лишь чугунную тяжесть во всем теле, а фея вдруг снова предстала женщиной, и весь смертный ужас ее облика утонул в ее красоте, как кинжал в ножнах.

Валиант со стоном перевалился на бок, но Клара все еще лежала недвижно. Лишь когда Джекоб склонился над ней, она раскрыла глаза. Он отвернул лицо, чтобы она не заметила, насколько он рад. Но ее взор и так искал только его брата.

Вилл уже снова был на ногах. Он стоял под защитой стеклянных лоз, которые, едва король к ним прикоснулся, превратились в водяные струи и растеклись по беломраморным плитам, тщетно торопясь смыть потеки крови с алтарных ступеней.

Черные мотыльки садились теперь только на убитых и раненых. Многие гоилы уже поднимались с пола, а фея наконец-то обняла своего возлюбленного.

Вилл, подхватив императрицу под мышки, потащил ее, словно мешок, одним махом сбив с ног карлика, который, пошатываясь, попытался преградить ему дорогу. Еще трое гоилов уже поднимали из-под скамеек всех, кто остался в живых, и гнали к проходу. Джекоб озирался в поисках ивовых листьев, но кто-то из гоилов цапнул его за ворот и вместе с Кларой подтолкнул к ступеням алтаря. Лиса шмыгнула за ними. Ее мех все еще служил ей надежной защитой. Валиант тоже уже был на ногах, а с последних рядов скамеек, откуда ни возьмись, вдруг боязливо поднялась тоненькая фигурка. Белый шелк, забрызганный кровью, и кукольное личико, все еще безучастное, как маска, невзирая на испытанный смертный страх.

Неверным шагом принцесса кое-как выбралась в проход. Фата была разодрана. Подобрав платье, чтобы перешагнуть через генерала, который привез ее на венчание, принцесса, словно сомнамбула, двинулась к алтарю, волоча за собой тяжелый, набухший от крови шлейф.

Жених смотрел на нее тяжелым взглядом, как бы прикидывая, что лучше: убить ее самому или предоставить это удовольствие фее. Гнев гоилов. В глазах короля он пылал холодным пламенем.

— Приведи мне их священника, — приказал он Виллу. — Какой-нибудь наверняка еще жив.

Императрица смотрела на него, не веря себе. Она едва стояла на ногах, но ее из последних сил, сам пошатываясь, поддерживал карлик.

— В чем дело? — спросил Кмен, подходя к ней с саблей в руках. — Вы всего-навсего попытались меня убить. Это что-то меняет в нашем соглашении?

Он оглянулся на принцессу, что все еще стояла внизу, у подножия алтаря.

— Нет, — заикаясь, выдавила та вместо матери. — Ничего не меняет. Но цена все та же: мир.

Ее мать попыталась было что-то возразить, но одного взгляда короля было достаточно, чтобы она затихла. Король обвел глазами окровавленные мундиры своих солдат и десятки убитых, которых мотыльки феи уже не смогли вернуть к жизни.

— Мир? — повторил он. — Я забыл, что это значит. Но можешь считать, что на свадьбу я подарил тебе жизнь. Тебе и твоей матери.

Священник, которого Вилл вытащил из ризницы, уже плелся к ним, спотыкаясь о трупы, а лицо Темной Феи было белее подвенечного платья невесты, когда та робкими шагами поднялась к алтарю.

И Кмен, король гоилов, сказал свое «да» Амалии Аустрийской.

 

ПРИВЕДИ ЕГО КО МНЕ

Когда невеста выходила из собора, ее платье было усыпано цветами. Пятна гоильской крови фея превратила в белые розы, пятна человеческой — в алые. На мундире жениха те же пятна обернулись рубинами и лунным камнем, так что толпа ревела от восторга. Может, кто и удивился, почему это за молодыми вышло так мало гостей. Может, кто и заметил неприкрытый ужас на чьих-то лицах. Но, видимо, шум уличной толпы перекрыл хлопки выстрелов в соборе, а мертвые молчали, так что король гоилов вместе со своей молодой женой людской породы торжественно сел в золотую карету, в которой уезжала со свадьбы еще прабабка невесты.

Длинная вереница карет дожидалась у собора, и фея грозным изваянием застыла на верху соборной лестницы, наблюдая, как уцелевшие гоилы выстроились в две цепочки, образовав живой коридор, из которого не было спасительной лазейки. Ни один из императорских солдат, сдерживавших толпу, так и не догадался, что у них на глазах вывозят заложников и заложниц, в числе которых — сама императрица.

Она пошатнулась, когда Доннерсмарк помогал ей садиться в карету. Как ни удивительно, он выжил в этой кровавой бойне, как и двое из ее карликов. Эти, впрочем, едва тащились, а их лица распухли от укусов моли. Джекоб слишком хорошо знал, каково им приходится. Он и сам все еще был как в тумане. Клара чувствовала себя не лучше, а у Валианта, когда они спускались по лестнице собора, заплетались ноги. Лису, чтобы гоилы не вздумали ее прогнать, Джекоб нес на руках. Все они были заложниками, живым щитом для возлюбленного феи, чьи войска стояли в одном пешем переходе от столицы империи.

Что ты натворил, Джекоб?

Но Вилл-то жив. Пусть с нефритовой кожей, но жив, и Джекоб жалел лишь об одном: что потерял ивовые листья. Когда он вместе с Кларой и Лисой садился в карету, фея пристально смотрела им вслед. Ее гневный взгляд все еще жег ему спину, но что делать: да, он бросил на кон все свои надежды, обрек себя на лютую ненависть императрицы и всего зазеркального человечества — лишь бы спасти брата.

Прежде чем тронуться, на козлы к каждому кучеру забрался гоил. На первом же мосту на выезде из города всех кучеров попросту сбросили в воду. Гвардейцы, сопровождавшие чету новобрачных, попытались было этому воспрепятствовать, но фея выпустила своих мотыльков, и гоилы, подхлестнув лошадей, направили кареты в одну из неприметных улиц на той стороне реки.

Дюжина карет, четыре десятка солдат. Одна фея, охраняющая своего возлюбленного. Принцесса, повенчанная среди трупов. И король, поверивший своей врагине и обманутый ею.

Но всю дорогу, пока карета тряслась по булыжным мостовым, Джекоб повторял себе только одно: Твой брат жив, Джекоб. Все остальное не в счет. Сидевший рядом с ним Валиант на чем свет стоит костерил себя за дурацкую идею отправиться на королевскую свадьбу, а Клара не спускала глаз с кареты, в которой Вилл сопровождал короля.

Низкие облака сумрачно влеклись по небу предвестьями беды, когда кареты въехали в ворота, за которыми взору открывался просторный двор в окружении уродливых строений. В Виенне каждый знал старую оружейную фабрику — и старался обходить ее стороной. С тех пор как несколько лет назад река вышла из берегов и запрудила цеха и постройки мутной водой и вонючей илистой жижей, фабрика стояла заброшенной. Во время последней эпидемии холеры сюда свозили умирающих, однако гоилов, невосприимчивых к большинству человеческих болезней, это не должно было тревожить.

— Что они задумали? — спросила Клара, когда кареты остановились среди угрюмых кирпичных стен.

— Не знаю, — честно ответил Джекоб.

Валиант уже влез на облучок и оглядывал безлюдный двор.

— Есть у меня кое-какая идея, — пробурчал он.

Вилл первым вышел из золотой кареты.

Следом за ним спустился король с невестой, а гоилы тем временем уже вытаскивали из карет заложников. Один из них попросту отпихнул императрицу, когда та попыталась подойти к дочери, да так сильно, что Доннерсмарк вынужден был ее поддержать. Фея между тем вышла на середину двора и пристально разглядывала пустые фабричные здания. Нет, она не позволит заманить своего возлюбленного еще в какую-нибудь засаду. Пять мотыльков выпорхнули из ее платья и улетели в гулкую черноту цехов и подвалов. Бесшумные разведчики. Крылатая смерть.

Гоилы смотрели на своего короля. Сорок солдат, чудом избежавших гибели, в глубоком вражеском тылу. Что теперь? — было написано на их лицах. Они лишь с трудом скрывали свой страх под маской бессильного гнева. Кмен подозвал к себе троих алебастровой масти. Цвет лазутчиков.

— Проверьте, все ли чисто в тоннеле. — Голос короля звучал спокойно и твердо. Если ему и страшно, он умеет скрывать это лучше своих солдат.

— Готов спорить на свое золотое дерево: я знаю, куда они направятся, — просипел Валиант, когда алебастровая троица скрылась между зданиями. — Много лет назад один из самых тупых наших министров надумал строить два тоннеля до Виенны. Один должен был снабжать эту фабрику. Поговаривают, что гоилы давно уже соединили этот тоннель со своим западным форпостом и запускают по нему сюда своих шпионов.

Тоннель. Опять под землю, Джекоб. Если только сперва всех заложников попросту не расстреляют.

Гоилы начали сгонять их в кучу, и Джекоб нагнулся подобрать Лису, чтобы ее в панике ненароком не задавили, но в этот миг коричневая яшмовая рука грубо схватила его за рукав и выдернула из толпы. Яшма и аметист. Джекоб хорошо помнит: именно эта рука сажала скорпионов ему на грудь. Нессер. Лиса рванулась было к нему, но, едва гоилка направила на нее пистолет, Клара поспешно взяла рыжую на руки.

— Твой Хентцау скорее мертв, чем жив, — ехидно прошипел Джекоб, пока Нессер тащила его за собой. — Тебе не стыдно, что ты уцелела?

Она повела его через весь двор, мимо короля, который, стоя рядом с Виллом подле кареты, что-то обсуждал с двумя офицерами, тоже уцелевшими в бойне. Времени у них остается в обрез. В соборе уже наверняка обнаружили горы трупов.

Внизу лестницы, что сбегала к реке, у самой воды стояла фея. Каменный рукав причала выдавался далеко в воду, по которой сплошной коркой грязи лениво сплавлялся мусор и городские нечистоты. Но фея не отрывала глаз от воды, словно видела там лилии, среди которых появилась на свет. Она убьет тебя, Джекоб.

— Оставь меня с ним наедине, Нессер, — приказала она.

Гоилка поколебалась, но в конце концов, подарив Джекобу полный ненависти взгляд, неохотно поднялась вверх по лестнице.

Фея погладила себя по лилейно-белой руке. Джекоб разглядел крошки ивовой коры.

— Ты многое поставил на кон… И проиграл.

— Проиграл не я, мой брат.

Он так устал. Ну, давай, убивай, что ли, — пронеслось в голове.

Фея глянула туда, где Вилл стоял рядом с королем. Сейчас, как никогда прежде, было очевидно: эти двое составляют одно целое.

— Он живой оплот всех моих надежд, — сказала фея. — Ты только взгляни на него. Камень во плоти. На что не пойдешь ради любви…

Она отвернулась.

— Я возвращаю его тебе, — проговорила она. — С одним условием. Спрячь его далеко-далеко, как можно дальше, чтобы я не смогла найти. Если найду — убью.

Не иначе, ему все это снится. Ну конечно. Обычный горячечный бред. Должно быть, он до сих пор лежит в соборе, а ее мотыльки все еще запускают яд ему под кожу.

— Почему? — Одно лишь слово, но он и его-то вымолвил с трудом.

Зачем ты спрашиваешь, Джекоб? Зачем тебе знать, сон это или явь? Даже если сон — так ведь хороший. Она возвращает тебе брата.

Она все равно ему не ответила.

— Приведешь его в здание возле ворот, — бросила она и снова повернулась к воде. — Только поторопись. И остерегайся Кмена. Он не любит терять свою тень.

Яшма, оникс, лунный камень. Джекоб проклинал свою человеческую кожу, когда, опустив глаза, переходил нескончаемую площадь двора. Ведь ни один из этих гоилов не знает, кому именно обязан своим спасением. По счастью, каждый из них был занят своим делом — кто заложников охранял, кто за ранеными присматривал, — так что он благополучно добрался до карет, и его ни разу не окликнули и не остановили.

Король все еще совещался с офицерами, алебастровые гоилы пока не вернулись. Принцесса подошла к супругу и долго его о чем-то уговаривала, пока тот не внял увещеваниям и раздраженно не повел ее куда-то. Вилл проводил короля глазами, но за ним не последовал.

Пора, Джекоб!

Рука Вилла сама схватилась за саблю, едва Джекоб показался из-за карет.

В салочки поиграем, Вилл?

Оттолкнув двух гоилов, брат кинулся к нему. Раны, похоже, ему уже почти не мешали. Не слишком быстро, Джекоб. Дай ему приблизиться, как ты в детстве делал. Обратно за кареты. Теперь вдоль барака, в котором заперты заложники. Следующее здание — как раз у ворот. Джекоб распахнул дверь. Темные стены, заколоченные окна. Пятна света на грязном полу, будто молоко разлили. В следующей комнате пустые койки для холерных больных. Джекоб притаился за дверью. Все как тогда.

Вилл дернулся от неожиданности, когда дверь за его спиной захлопнулась, и на миг лицо его приобрело то же изумленное выражение, что и в детстве, когда Джекоб вот так же его «подлавливал» где-нибудь за деревом в парке. Однако ничто в его взгляде не говорило о том, что Вилл его узнал. Это был чужак, хоть и с лицом брата. Но золотой мяч тем не менее поймал. У рук своя память. Вилл, лови! Золотой мяч проглотил его, как лягушка комара, а во дворе каменный король уже строго озирался, разыскивая глазами свою тень.

Джекоб поднял мяч и сел на одну из коек. С золотого шарика на него глянула его собственное, до неузнаваемости искаженное лицо, — почти как в отцовском зеркале. Он не смог бы сказать, что именно заставило его подумать о Кларе, — быть может, больничный запах, неистребимо въевшийся в эти стены, совсем не такой и все-таки такой же, как в другом мире, — но на миг, лишь на кратчайший миг он поймал себя на мысли, что золотой мяч можно ведь просто-напросто где-нибудь забыть. Или спрятать на дно сундука в трактире у Хануты.

Что с тобой, Джекоб? Неужто жаворонковая вода все еще действует? Или ты боишься, что твой братец, даже если фея сдержит слово, навсегда останется чужаком с ненавистью в глазах? Ненавистью к тебе.

Она появилась в дверях внезапно, словно в ответ на его мысли.

— Смотри-ка, — сказала она, разглядывая золотой мяч в руках у Джекоба. — Давным-давно, когда тебя и твоего брата еще на свете не было, знавала я одну девушку, которая с этим мячом игралась. Она этим мячиком не только жениха словила, но и свою старшую сестру, которую потом десять лет не выпускала.

Фея подошла к Джекобу и требовательно протянула руку.

Не сразу, но он все-таки отдал ей мяч.

— До чего же жалко, — вымолвила она, поднося мяч к губам. — С нефритовой кожей твой брат гораздо красивей. — С этими словами она подышала на блестящую поверхность мяча, пока золото не затуманилось.

— Ну что? — спросила она, перехватив его настороженный взгляд. — Ты поверил не той фее. Есть кое-что, о чем моя сестрица тебе не сказала. — И она подошла так близко, что он почувствовал у себя на лице ее дыхание. — Всякий человек, дерзнувший произнести мое имя, от этого умрет. Смерть будет долгой, как и подобает мести того, кто сам бессмертен. Тебе остается, быть может, от силы год, но уже очень скоро ты свою смерть почувствуешь. Показать ее тебе?

Она положила руку ему на грудь, и Джекоб ощутил пронзительную боль где-то над сердцем. На рубашке проступила кровь, а когда он ее распахнул, то увидел, что моль у него на груди ожила. Пытаясь ее согнать, Джекоб схватил моль за разбухшее брюшко, но лапки так глубоко впились в его тело, что ему показалось, он сейчас вырвет из груди собственное сердце.

— Говорят, люди зачастую чувствуют любовь почти как смерть, — сказала фея. — Это правда?

Она раздавила моль у него на груди, и там снова остался только розоватый отпечаток. Но сердце все еще колотилось как бешеное.

— Выпустишь брата, когда налет на золоте исчезнет, — молвила Темная Фея, вкладывая ему мяч обратно в руку. — Тебя и тех, кто с тобой, у ворот ждет карета. Но не забудь, что я тебе сказала. Спрячь его от меня далеко-далеко, как можно дальше.

 

ДОЛГО И СЧАСТЛИВО ДО САМОЙ СМЕРТИ

Высокая башня, опаленные стены. Свежие волчьи следы. Казалось, они уехали только вчера. Но, когда Джекоб остановил лошадей под деревьями, позади от колес кареты по первому снегу тянулись две черные колеи.

Лиса стрелой вылетела из кареты и уже слизывала холодную белизну со своих лап, но Джекоб слез с козел неспешно и вытащил из кармана волшебный мяч. На золотой поверхности налета почти не было, в ней отражалось облачное утреннее небо. В дороге Джекоб так часто на мяч посматривал, что Лиса, наверно, давно уже смекнула, в чем дело. Но Кларе он так ничего и не сказал.

Гоилы у ворот фабрики пропустили их без единого слова. Двое суток добирались они до замка, и только на последней почтовой станции конюхи рассказали им, что гоилы на свадьбе своего короля учинили бойню, а императрицу умыкнули. Больше никто ничего не знал.

Лиса каталась в снегу, словно смывая со своей шкуры все испытания последних недель, а вот Клара стояла как потерянная и смотрела на башню. Изо рта у нее шел легкий парок, и она заметно дрожала в нарядном платье, которое Валиант купил ей для выхода на королевскую свадьбу. Бледно-голубой шелк был порядком изгваздан, а местами и порван, но ее лицо все еще напоминало Джекобу о мокрых перышках, хотя ничего, кроме тоски по Виллу, он сейчас в этом лице не видел.

— Развалины? — Вылезший из кареты Валиант растерянно озирался. — Что все это значит? — накинулся он на Джекоба. — Дерево мое где?

Выскочивший откуда-то лесовичок подобрал в снегу парочку старых желудей и тут же скрылся.

— Покажи ему дерево, Лиса.

Валиант припустил за Лисой с такой прытью, что чуть не грохнулся в снег. Клара на них даже не оглянулась.

Джекоб подошел к ней. С тех пор как он впервые увидел ее вот здесь, под колоннами, минула, казалось, целая вечность.

— Ты правда хочешь, чтобы я вернулась туда? Одна, без Вилла? — Она взглянула на него, как умеет только она. — Скажи, не бойся. Я больше никогда его не увижу? Так оно и есть. Я знаю, ты сделал все, что мог.

Джекоб взял ее за руку и вложил золотой мяч ей в ладонь. От налета не осталось и следа, и шар сиял, словно маленькое солнышко. Ты поверил не той фее.

— Ты должна его протереть, — сказал он. — Только как следует, пока себя не увидишь, как в зеркале.

С этими словами он оставил ее одну. Все равно Вилл первым делом захочет увидеть Кларино лицо. И они жили долго и счастливо до самой смерти. Если, конечно, Темная Фея не обманет его так же, как ее сестра.

Джекоб раздвинул заросли плюща, что прикрывали вход в башню, и поднял глаза на закопченные стены. Казалось, он видит самого себя, впервые спускающегося с этой верхотуры на канате, что сыскался в отцовском кабинете. А где же еще?

Кожа над сердцем все еще горела, отпечаток моли жег его, как тавро. Ты заплатил свою цену, Джекоб — вот только что ты за нее получишь?

До него донесся тихий вскрик Клары.

И другой голос, произнесший ее имя.

Давно уже голос Вилла не звучал так тепло и мягко.

Джекоб слышал их шепот. Смех.

Он прислонился спиной к камням, черным от копоти, влажным от стужи, что прячется в зазорах между камней.

Камень.

Наваждение кончилось. Эта фея свое обещание сдержала. Джекоб знал это прежде, чем раздвинул плющевые заросли. Прежде, чем увидел Вилла рядом с Кларой. Камень исчез без следа, и глаза у брата были голубые. Голубые, как прежде. Голубые, и только.

Ну, теперь иди, Джекоб.

Вилл отпустил Кларины руки и смотрел на него неверящими глазами, словно узрел привидение, возникшее из воздуха среди этих заснеженных стен. Но в лице его не было гнева. Не было и тени ненависти. Нефритовый чужак исчез без следа. Хотя он все еще был в своем сером мундире. Он шел к Джекобу, неотрывно глядя ему на грудь, словно все еще видит там кровь после смертельного выстрела гоилов, и обнял его крепко-крепко, так, как в последний раз обнимал еще ребенком.

— Я же думал, ты убит…

Вилл.

Он отступил на шаг, чтобы разглядеть Джекоба получше и окончательно убедиться, что брат действительно цел и невредим.

— Как ты сумел? — Он задрал рукав серого кителя и провел ладонью по мягкой белой коже. — Ничего нет!

Он обернулся к Кларе.

— Я же говорил тебе! Джекоб сумеет. Не знаю, как, но сумеет. Просто оно всегда так было!

Все, что он сумел, Джекоб видел и так — в Клариных глазах.

— Я знаю, — сказала она. И улыбнулась.

Вилл провел рукой по плечу, где серый мундир был вспорот ударом сабли. Помнит ли он, что эти белесые разводы — следы его крови? Нет. Да и откуда? Они же не бурые, а блеклые, почти незаметные. Гоильская кровь.

Он вернул себе брата. У него снова есть брат.

— Расскажите мне все. — Он схватил Клару за руку.

— Это длинная история, — сказал Джекоб. И уж ее-то он Виллу никогда не расскажет.

Жил-был на свете мальчик, и ушел он однажды из дому страху учиться…

На какой-то миг Джекобу померещились золотые искорки у Вилла в глазах, но, наверно, это были всего лишь отблески утреннего солнца.

«Спрячь его далеко-далеко, как можно дальше».

— Вы только взгляните! Я богаче самой императрицы! Да что там! Богаче Дроздоборода! — Позолоченные волосы. Позолоченные плечи. Даже Джекоб не сразу узнал Валианта. Он был весь в золоте, только в настоящем, чистом, а не в той вонючей пыльце, который дерево обсыпало Джекоба прежде.

Карлик промчался мимо Вилла, даже не взглянув в его сторону.

— Ладно, признаю! — не унимался он. — Я был уверен, что ты меня надуешь. Но за столь щедрую плату я хоть сейчас свожу тебя в крепость еще раз! Слушай, как ты думаешь? Дереву не повредит, если его выкопать?

Даже у Лисы в шубе застряло несколько золотых хлопьев. Но она застыла как громом пораженная, глядя на Вилла. Ну, что скажешь, Лиса? Он все еще пахнет, как они?

Вилл выковырял из снега крупицу золота, которую карлик в ажиотаже смахнул с волос.

Валиант его все еще не замечал. Он, впрочем, ничего и никого вокруг не замечал.

— Нет-нет, надо выкапывать, — пыхтел он. — Кто вас знает? Ежели я его тут оставлю, вы, может, все золото с него пообтрясете. Ну уж нет!

И чуть не споткнулся о Лису, кинувшись обратно к своему дереву. А Вилл все еще стоял, смахивая снег с золотой крупицы у себя на ладони.

Спрячь его, Джекоб, далеко-далеко. Как можно дальше. Вот и Клара обменялась с ним тревожным взглядом.

— Пойдем, Вилл, — сказала она. — Нам пора домой. — Она взяла его за руку, но Вилл задумчиво погладил себя по плечу, словно опять ощутил нефрит у себя под кожей.

Спрячь его, Джекоб!

— Клара права, Вилл, — сказал он, подхватывая брата под руку. — Пошли. — И Вилл послушно пошел за ним, хотя и оглядываясь, будто что-то потерял и не может припомнить что.

Лиса шла с ними до самой башни, но у входа остановилась.

— Я сейчас вернусь, — сказал ей Джекоб после того, как Клара и Вилл с ней попрощались. — Последи там, чтобы карлик все золото собрал, пока вороны не налетели.

На волшебное золото золотые вороны слетались тучами, и от их грая можно было сойти с ума без всяких шуток. Лиса кивнула, но все еще смотрела с сомнением, только не на Вилла, а на Клару. Она тоже про жаворонковую воду не забыла. Да и забудет ли? Забудет, когда они уйдут, Джекоб.

Он первым вскарабкался по веревочной лестнице. В верхней комнате среди желудевых скорлупок валялся мертвый лесовичок. Не иначе, это острозуб его прикончил. Джекоб наскоро отодвинул тельце к стене, прикрыв его сухими листьями, и только потом помог подняться Кларе.

Зеркало вобрало в себя их всех, но Вилл первым подошел к нему, разглядывая свое отражение и явно себя не узнавая. Клара встала с ним рядом и взяла за руку, а вот Джекоб, наоборот, отошел чуть в сторону, пока темное стекло не перестало его видеть. Вилл повернулся, в его глазах читался вопрос.

— Ты не идешь?

Значит, забыто не все. Джекоб видел это по лицу Вилла. Но его брат снова был с ним. Быть может, как никогда прежде.

— Нет, — ответил он. — Как же я Лису одну оставлю?

Вилл смотрел на него. Что он видит? Темные фабричные стены? Саблю у себя в руке?..

— Ты хоть знаешь, когда вернешься?

Джекоб улыбнулся.

Пора, Вилл, уходи!

«Далеко-далеко, как можно дальше, чтобы смогла его найти…»

Но Вилл, оставив Клару, снова подошел к нему.

— Спасибо, брат, — шепнул он, обнимая его.

Потом повернулся — и снова остановился.

— Ты хоть раз его встретил? — спросил он.

Джекоб вновь ощутил, как золотой глаз Хентцау выискивает в его лице сходство с отцовским.

— Нет, — ответил он. — Никогда.

Вилл кивнул, и Клара взяла его за руку, но это не он, а Джекоб смотрел на нее неотрывно, когда его братец приложил ладонь к зеркалу.

И они исчезли, и Джекоб остался один и видел уже только самого себя в неровном, темном стекле. Самого себя — и воспоминание кое о ком еще.

Лиса ждала там же, где он ее оставил.

— Какова была цена? — сухо осведомилась она, следуя за ним к карете.

— Цена за что?

Джекоб распряг лошадей. Придется отдать их Хануте взамен за вьючную лошадь, которой он лишился. Остается надеяться, что у гоилов его кобыла попала в хорошие руки.

— Какова была цена за твоего брата? — Лиса сменила облик.

На ней снова было ее рыжее платье. Ей оно куда больше к лицу, чем все наряды, что она носила в городе.

— Не думай об этом. Цена уже уплачена.

— И чем же?

Просто она слишком хорошо его знает.

— Говорю же тебе. Уплачена. Как там карлик?

Лиса глянула в сторону пристроек:

— Собирает свое золото. Там и за три дня не управиться. А я-то так радовалась, что дерево его вонючей пыльцой обсыплет. — Она глянула на небо. Снова пошел снег. — Ну что, не податься ли нам на юг?

— Может быть.

Джекоб сунул руку под рубашку и нащупал отпечаток моли у себя на груди. Быть может, тебе остается всего лишь год.

Ну и что? За год мало ли что можно отыскать. В этом мире на всякую напасть найдется свое снадобье.