Дорогой юный читатель!

Перед тобой книга «Пионерский характер» — рассказы, заметки и очерки о замечательных делах и поступках пионеров, юных граждан нашей великой Родины.

Пионерский характер! Наверняка и ты знаешь и можешь рассказать немало значительного — о себе и своих товарищах, о ребятах, чьи поступки тебе запомнились, чей характер вызвал твоё уважение. Поэтому мы надеемся, что наши юные читатели продолжат эту книгу. Книгу о пионерских делах, о пионерском подвиге, о всём интересном, что есть в пионерской жизни. Книгу о тех, кто живёт рядом с тобой, о делах твоего пионерского отряда, дружины.

Дорогой товарищ! Сумей разглядеть подлинную отвагу, решимость, благородство в самых, казалось бы, обыкновенных поступках обыкновенных ребят, попытайся рассказать о них — это и будет означать, что мы продолжим вместе нашу книгу «Пионерский характер».

Письма, предложения, отзывы просим присылать по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Небольшой вологодский городок Никольск утопал в снегу. Стояли лютые морозы в том далёком и грозном сорок втором, который оставил не одну зарубку в наших сердцах. С замиранием слушали мы, мальчишки военных лет, утренние сообщения Совинформбюро о битве на Волге и бежали в школу. Зима в том году выдалась морозная, вьюжная. Часто случалось, что в школу не успевали подвезти дров, и мы сидели за партами в пальто, валенках и рукавицах. Вот и в тот памятный для меня день чернила замёрзли в чернильницах и учительница сказала:

— Сегодня я буду читать вам книгу…

Это была удивительная повесть. Про отважных ребят. Про их смелые поступки. И нам, слушавшим ровный, мелодичный голос учительницы, захотелось вместе с Тимуром и его командой действовать немедленно, сделать что-то важное и доброе для людей. Вы уже догадались, конечно, что это была повесть Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». И получилось так, что на следующий день мы пошли по городу собирать цветной металл: медь очень нужна была для фронта. А потом, уже весной, всем отрядом собирали берёзовые почки: их ждали в военных госпиталях. Не раз мы задавали тогда друг другу вопрос: а есть ли на самом деле, в жизни, такие ребята, как в книге Гайдара?

Вопрос этот, наверно, задавали друг другу и вы. Есть ли такие же смелые, решительные, добрые, чуткие ребята, как Тимур? И конечно, слышали в ответ: да, есть, и их не мало.

На правом фланге пионерской организации навечно стоят в строю пионеры — Герои Советского Союза, ребята, награждённые в годы войны боевыми орденами и медалями. Рядом с ними — пионеры мирных лет. На их груди рядом с красным галстуком сияют высокие награды. За труд. За отвагу на пожаре. За охрану государственной границы нашей Родины. За спасение утопающих. Многие ребята награждены медалями ВДНХ.

Про таких ребят говорят: «Это настоящие пионеры». Эти ребята в первую очередь думают не о себе, а о том, как принести пользу народу. Они не думают, что за это будут отмечены наградой. Просто иначе они поступить не могут, потому что свято хранят верность красному галстуку, Торжественному обещанию и Законам юных пионеров. Таких ребят отличает высокое чувство долга перед Родиной!

Но чтобы выковать настоящий пионерский характер, нужно быть хорошим человеком: иметь чуткое сердце, быть добрым и справедливым, хорошо знать, во имя чего ты живёшь, каким жизненным законам следуешь.

Нужно расти настоящим пионером-ленинцем. «Быть пионером-ленинцем — это значит во всём и всегда воспитывать в себе замечательные ленинские черты трудолюбия, честность, благородство, настойчивость в учёбе, умение применять знания в жизни, любовь к своей Родине, беззаветную преданность великой ленинской партии». Так сказал Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев, обращаясь к пионерам. Следуй этому отеческому наказу всегда и везде.

Перед тобой книга о сегодняшних пионерах, которые живут рядом с тобой. Как нет в небе двух похожих звёзд, как нет в роще двух одинаковых берёз, так и нет ребят, похожих друг на друга. А в этой книге всё же все герои-пионеры чем-то похожи друг на друга. Чем? Не цветом волос и глаз, не ростом и улыбкой. Они похожи друг на друга верностью честному пионерскому слову, своей пионерской клятве. Ребята, описанные в книге, совершают разные поступки: помогают пограничникам, спасают от пожара лес, в трудную минуту приходят на помощь малышам…

И когда ты будешь читать рассказы, очерки, заметки, ты поймёшь, что и ты можешь стать таким же, как герои этой книги, что и о тебе могут сказать: «У него настоящий пионерский характер!»

С. Фурин,

главный редактор

журнала «Пионер».

 

Владислав Крапивин

Первый шаг

Холод незаметно дышит на автобусные окна. Сначала на стекле появляются ломкие прозрачные нити, похожие на веточки. Потом на них вырастают узкие листики. Прозрачные «ветки» покрываются ими, как пухом. И вот уже на окне искрящаяся лесная чаща.

Смотреть на это интересно, если недолго. А если долго — надоедает. Володя дышит на стекло и протирает его обшлагом.

Вчера была пасмурная оттепель, а сегодня с утра стукнул морозец, и всё покрыто теперь льдистой плёнкой. Сверкают ели и берёзы в тяжёлой одежде из снежных пластов, горят солнечные блики на белом покрывале полян. Слепящие зайчики прыгают вслед за автобусом.

Автобус идёт неторопливо, басовито подвывает мотором на еле заметных подъёмах, словно жалуется на перегрузку. Народу и правда много. Володю притиснула к окну незнакомая тётя с корзиной. В корзине кто-то возится и похрюкивает. А учительницу Зою Алексеевну и ребят не видно за чужими головами. Но Володя не скучает. Он лишь слегка досадует на водителя, когда автобус начинает буксовать в льдистой колее. Подъёмы надо брать с разгона! Когда Володя станет шофёром, он не будет ползать на машине, как черепаха. На то и машина, чтобы скорость была.

Правда, шофёром он станет не скоро, хотя и сейчас может управлять мотоциклом и даже немножко трактором: Толя-тракторист давал попробовать. Надо Володе прожить ещё столько же, сколько прожил, чтобы разрешили сесть за руль, — девять лет.

А впрочем, может быть, повезёт? До сих пор он многое успевал раньше срока. В школу поступил, когда до семи лет не хватало почти полгода. Ничего, взяли. И в пионеры приняли, едва стукнуло девять. Ну, в школу — это не удивительно. Отчего не взять человека, если он очень хочет, а свободных мест в первом классе хоть отбавляй? А в пионеры — это, наверно, из за медали. Вернее, из-за того случая…

Володя раздвигает шарф и осторожно поглаживает шелковистый узел галстука. Два часа назад в большой школе, в городе Острове, галстук повязала Володе незнакомая большая девчонка. Там на дружинном сборе принимали в пионеры ребят из Коломницы и других деревень.

Эта семиклассница со строгим и довольно симпатичным лицом ещё до линейки поглядывала на Володю и о чём-то шепталась с вожатой. Наверно, удивлялась, откуда у маленького коренастого третьеклассника с торчащими на темени вихрами большая настоящая медаль.

Когда пришло время повязывать галстук, девочка то ли случайно, то ли нарочно мизинцем коснулась медали.

Медаль слегка оттягивала рубашку. Она была тяжёлая. Наверное, как те медали, которыми награждали солдат во время войны. И слово на ней было выбито такое же: «За отвагу…»

«За отвагу на пожаре».

…Это было в конце весны, когда просохли дороги, припекало солнце и проклюнулась из почек острая зелень. Володя шёл из школы и думал про то, что скоро лето. Лето, сами понимаете, лучшее время в году. Выскочил из дома, сбежал под крутой берег — бултых! И купайся, пока зубы не застучали. Или на ту сторону вразмашку. Река не маленькая, недаром называется Великая, но Володя переплывает её туда и обратно не хуже других. На том берегу — заросли орешника. Можно набрать полный полиэтиленовый пакет орехов. Плыть обратно с такой добычей труднее, но Володя справляется и с этим.

А есть и много других интересных дел. Например, пасти лошадей. Володин отец конюх и давно научил его ездить на лошади. Конечно, машина — это интереснее, но лошадей Володя тоже любит. И многих знает. Особенно гнедого жеребца Гордого, на котором ездит отец, и вороного Героя — это конь папиного друга дяди Павли. Володя не раз уже на этих конях ездил…

Дел летом, конечно, много, но и времени больше. Книжки про войну можно почитать, и от телевизора ни старшая сестра, ни мама не прогонят, не скажут, как обычно: «А уроки выучил?»

Будто он не учит! За последний месяц у него ни одной тройки. Да и попробуй не выучи! Это в большой школе можно, где в каждом классе тридцать или сорок человек: то ли вызовут, то ли нет. А в Коломницкой начальной школе второй класс — всего два человека: Володя да Генька. На каждом уроке Зоя Алексеевна по десять раз успеет спросить. Генька вчера недоучил таблицу умножения — и пожалуйста: сидит в школе после уроков, учит.

Володя вздохнул. Собирались они с Генькой после уроков идти за удилищами, а теперь что? Он нащупал в кармане маленький ножик-складешок, поиграл им, потоптался у поворота тропинки, что вела к береговым кустам… Нет, нехорошо без Геньки, раз вместе хотели. Да и есть хочется. Самое время для обеда. Вон у дальнего конца конюшни, у коновязи, стоят запряженные в телеги папкин Гордый, Герой и ещё четыре коня. Конюхи приехали с поля на перерыв.

Упругий ветер из-за реки прилетел, подтолкнул Володю в спину: шагай домой. У ближней стены конюшни весело завизжали и притворно заохали две девчонки: ветер унёс от них какие-то бумажки.

Володя усмехнулся. Девчонки ещё маленькие, Лилька и Тамара. В школу не ходят, с куклами играют пока. Наверно, тоже обед готовят. С баночками возятся. Вон, даже печку устроили…

— Эй, вы что делаете!

Их как ветром унесло. А язык огня — бледный, почти невидимый на солнце, метнулся над травой, лёг по ветру, коснулся стены конюшни…

Если бы хоть чуточку быть поближе: подскочить, ударить печку ногой, отбросить в сторону! Поздно. Стены с осени обложены для тепла сухим бракованным льном. Кое-где он в снопах, кое-где растрёпан. Прошлогодний лён — как порох…

Только что, секунду назад, всё было хорошо. Весенний день, близкое лето, мысли о каникулах. А теперь стремительно взметнулась беда — стеной огня, бесцветного, почти бездымного, но такого жгучего, что Володя отскочил на два шага и громко крикнул.

А кругом было солнечно и пусто, кричи — не кричи. И тихо. Только лён шелестел в огне, и пламя нарастало со свистящим шумом. Ветер, который полминуты назад добродушно играл с Володей, гнал теперь огонь вдоль крыши и стен длинной конюшни. Дверь была уже за пламенем. А если бы чудом пробиться сквозь огонь, чем собьёшь тяжёлый замок?

У коновязи, ломая оглобли, вздыбились лошади. Ещё немного, и огонь подойдёт к тому концу.

Володя бросил сумку и, на ходу открывая ножик, побежал к лошадям.

Гнедая кобыла Ритка пятилась, дико мотала мордой и натягивала сыромятные вожжи, примотанные к жерди. Мягким, почти жестяным лезвием Володя ударил по ремню…

Это только в кино так бывает: ж-жик саблей по постромкам — и готово! А здесь на ремне даже и зарубки не осталось. Володя повис на вожжах и начал кромсать, давить, царапать сыромятную кожу. И чуть не плакал от беспомощности и досады: вот дурак, ведь вчера ещё собирался наточить ножик!

Дикая морда Ритки была у самого плеча, вожжи дёргались. Потом вдруг лопнули, и Володю отбросило. Ритка, гремя телегой, поскакала от конюшни.

Володя забрался на жерди коновязи. Герой, такой знакомый, добрый, сейчас храпел и рвал упряжь.

— Герой, Геройчик, постой… Ну подожди, я сейчас…

Он опять резал тонким лезвием неподатливую кожу, а рядом с ним металась, рвалась то назад, то вперёд оскаленная морда одичавшего от ужаса коня. И нож срывался. А ветер был уже горячим, и громкий шорох пылающего льна нарастал и нарастал… Герой ускакал вслед за Риткой, и Володя ухватился за вожжи Вольницы.

Он резал и разматывал ремни, стараясь ни о чём не думать. Ни о ветре, ни о близком огне, ни о том, куда ускакали кони. Только торопил себя: скорее, скорее!

Но об одном он не мог не думать. О двух жеребятах, которые метались в запертой конюшне и которым никто-никто не мог помочь. И может быть, эти мысли, а может быть, боль в измочаленных рукояткой ножа пальцах или злая досада, что может не успеть, выжали у Володи слёзы.

Он успел.

Он даже не помнил, какую лошадь освободил последней. Просто отшатнулся, чтобы не зашибло оглоблей, отскочил от коновязи. Огонь был уже близко. Володя отбежал на несколько шагов, чтобы уйти из потока горячего ветра. Оглянулся. Лошади не убежали. Они ходили неподалёку, словно не решались бросить Володю одного.

От деревни бежал к конюшне Володин знакомый, Алёша, он работал на электрической подстанции.

— Вовка! Сейчас провода замкнёт! Давай скорее!

Алёша вскочил на телегу Гордого, схватил вожжи. Володя бросился к Герою. Гремя колёсами, они понеслись к подстанции — нужно было отключить напряжение. Но помочь Алёше Володя уже не успел, подбегали взрослые…

Володя вернулся к конюшне. Чёрная, с провалившейся крышей, она дымилась, но огня уже не было. Пожарные хлестали по обугленным стенам упругими водяными бичами.

Кто-то из мужчин отчаянным голосом повторял:

— Я же говорил: не курить у конюшни! Я же говорил!

— Да никто не курил. Это девчонки баловались, — устало сказал Володя. И вытер лицо пыльным обшлагом. На обшлаге были хлопья сажи, и на лице остались тёмные полоски. Тогда все посмотрели на Володю, вдруг замолчали и стали медленно собираться вокруг.

С криком прибежала тётя Маруся, соседка. Ей кто-то сказал, что какой-то мальчишка крутился у лошадей во время пожара и, кажется, сгинул в огне. Господи, неужели её Генька?!

— Генька в школе, — сказал Володя и вышел из расступившегося круга. Подошёл к уцелевшей коновязи, вцепился в жердь.

Сзади оказался отец, торопливо взял за плечи:

— Сынок, ты что?

— Жеребята…

Он всё реже вспоминал про пожар. Уже и лето почти прошло. И вдруг говорят: медаль.

Вручали в Острове, на пионерском митинге. Он сам ещё и не пионер был, а ребят в красных галстуках собралось столько, что и на сто деревень хватило бы. Даже немного смешно вышло: какая-то бабушка думала, что космонавта встречают.

А Володька стоял и толком сказать ничего не мог, когда прикололи медаль и дали красную книжечку. Не потому что боялся, а просто — чего тут говорить? И только два вихра на темени торчали задорно и упрямо.

С этими вихрами просто беда. Когда собирался в Остров, мама пыталась их пригладить и причесать. А папка посмотрел, махнул рукой и сказал:

— А, чеши — не чеши, толку не будет. Раз уж такой уродился…

И заулыбался.

Непонятно: какой «такой»? Обыкновенный.

Автобус, качаясь, выполз из обступивших дорогу деревьев на заснеженный луг. На лугу — стога в блестящих снежных шапках. Похожи на головы витязей-великанов в русских шлемах. Как в сказке «Руслан и Людмила». За кромкой берёз на том краю луга — старая колокольня от церкви, разбитой во время войны. И жёлтые пушистые облака — уже весенние.

Всё знакомо. Своя земля.

Псковская древняя земля, север России. Многое видели эти места. Витязи Александра Невского шли здесь в поход на тевтонских захватчиков. Бродил по этим рощам Александр Сергеевич Пушкин, написавший про Руслана и Людмилу. Жила здесь вожатая Клава Назарова, Герой Советского Союза.

Живёт здесь сейчас и мальчик Володя, которому повезло в жизни: он многое успел сделать рано. Стал школьником, вступил в пионеры. Совершил первый в жизни смелый поступок. И пусть, Володя, этот первый смелый шаг не будет у тебя единственным.

Берем с коммунистов пример!

К Всесоюзному пионерскому сбору «Берём с коммунистов пример!» мы готовились давно — с самого начала нашего Марша. А теперь решили написать сочинения о коммунистах. Я сразу решила: напишу о Владиславе Николаевиче Тонкове. Ему было столько лет, сколько нам сейчас, когда началась война. Все уходили на фронт, он тоже просился воевать, но ему наотрез отказали: «В тылу сейчас тоже фронт!» И он пошёл на завод делать снаряды.

Уходил из дому чуть свет, возвращался, когда было совсем темно. Часто работал по ночам вместе со всеми. Дети, женщины, старики — все работали за десятерых! Так и проработали они всю войну. Вот какие это люди, вот какой наш Владислав Николаевич! Почему наш? Потому что сейчас он учитель в нашей школе, преподаёт физику и рисование.

Ира Пояндаева,

г. Пермь, школа № 115.

«Берём с коммунистов пример!» — это не слова, а дела… Хорошо знать, что дорога, по которой ты идёшь, ведёт в будущее. Хочется поторопить это будущее!»

Строки из сочинения кемеровской школьницы Светланы Кармановой прозвучали на встрече в ЦК ВЛКСМ, где собрались победители Всесоюзного смотра сочинений «Берём с коммунистов пример!», посвящённого XXV съезду нашей партии.

Эти слова привела в своём выступлении открывшая встречу председатель Центрального Совета Всесоюзной пионерской организации имени В. И. Ленина Алевтина Васильевна Федулова.

Девять с половиной миллионов школьников, учащихся ПТУ писали это сочинение.

Во время каникул ребят, работы которых отметило жюри, пригласили в Москву. Всюду, где их принимали — в редакциях газет и журналов, на радио, телевидении, в Союзе писателей, — звучали имена замечательных людей, которым ребята посвятили свои сочинения. И многие ребята говорили, что они стараются отличной учебой, трудом быть достойными старших — строителей коммунистического общества.

 

Александр Жилин

Девочка с Олимпа

Эту гору Лена видела во сне уже много раз. И всегда гора казалась одинаково высокой и недоступной. Только после Олимпийских игр Лена поняла, что это был Олимп. Та самая знаменитая гора в Греции, что дала имя крупнейшим спортивным состязаниям.

…На макушке горы расположился Зевс, в широченной тунике, с пучком молний в руке. Рядом — его божественная супруга Гера. Ниже — Афродита, стройная, с лучистыми, как два солнца, глазами. Аполлон, Артемида и Гефест — все внимательно смотрели вниз. Там в вихре музыки на сверкающем зеркале льда скользила тоненькая девочка. Последний прыжок, последний взмах руки… Девочка присела в глубоком реверансе, перевела дыхание и посмотрела наверх.

Зевс задумчиво порылся в складках белоснежной туники и наконец вытащил дощечку с цифрами 5,7. Девочка не спускала глаз с волшебных цифр. Вдруг бородатое лицо бога поплыло в улыбке, Зевс еле заметно подмигнул и сказал:

«Выше нос, Ленка! Падать не больно, больно подниматься. Приходи ещё».

«Спасибо, приду…»

«Легко сказать: приду», — подумала Лена и проснулась. По улице ещё бродила ночь, но крыши домов уже посветлели от приближавшегося утра.

Глаза постепенно привыкали к темноте. Перед Леной вырисовывалась такая знакомая и уютная комната. Каждая вещь здесь была её маленькой победой. Тускло поблёскивала гирлянда медалей. Справа, на серванте, чинным рядком расселись игрушки — её спортивные награды. Если прищурить один глаз, то морковный нос Снеговика станет большим и закроет целый этаж в соседнем доме. Этот сувенир ей подарили в маленьком австрийском городке Инсбруке, который выбрала своей столицей Белая Олимпиада 1976 года. «Почему именно здесь?» — думала Лена. Но когда сама оказалась среди его снежных альпийских вершин, поняла, что трудно найти более подходящее место.

Радугой переливаются павлиньи перья на подоконнике — многоцветный букет, который никогда не завянет, не позволит забыть маленький черноморский посёлок Лоо. Когда Лена долго смотрит на него, комната голубеет и заполняется ласковыми тёплыми волнами. Плывут в расплавленных струях воздуха белоснежные корпуса пионерлагеря. Павлины, надменно поглядывая вокруг, хвастливо несут свой драгоценный наряд.

Косой луч уличного фонаря пересек комнату и уткнулся прямо в подстилку Джонни. Пёсик чихнул и, не просыпаясь, перевернулся на спину, смешно раскинув лапы. Даже он, с его сообразительностью чистопородной болонки, никак не мог понять, почему Лена так часто называет его «своей наградой» и в каком родстве он состоит с газетой «Нувель де Моску». А Лена хорошо помнила огромный каток в Лужниках и ни с чем не сравнимое чувство, когда для неё вынесли на лёд первый приз соревнований — тяжёлый хрустальный кубок с прозрачным коньком. «Хрустальный конёк» радовал глаз, но когда за показательное выступление ей протянули крохотного пушистого Джонни, она была действительно счастлива. Непонятно только, как организаторы соревнований догадались, что она давно заглядывается на всех дворовых собак.

Отчаянно захотелось мороженого. Вот бы здорово познакомить Чингачгука с Морисом Мустангером и накормить мороженым за «девятнадцать с розочкой». Сколько бы они тогда подвигов совершили! Хотя нет. Ничего не получится. Мороженое сладкое, от него толстеют. «А толстые, увальни вообще высоких результатов не показывают» — так говорил сам Станислав Алексеевич.

Интересно, который час? Наверное, скоро шесть. Будильник уже приготовился и сейчас зазвонит. И не как-нибудь просто, а настойчивым электронным звоном. Хоть всё утро будет звенеть, а разбудит! Откроется дверь, тихонько войдёт мама…

— Леночка, просыпайся!

— А я не сплю.

— Лена, умываться! — раздаётся мамин голос из кухни.

— Уже качусь.

У всех королей есть дворцы. Есть свой дворец и у ЦСКА — Дворец спорта. Тёмен Дворец утренней, мглистой порой. Сладко позёвывает вахтёрша у входа в раздевалку. Стрелка часов сонно переползла цифру семь и, задумавшись, остановилась.

Распахиваются двери. Топают фигуристы, ростом чуть выше стола. Будущие вратари и защитники волокут в огромных рюкзаках хоккейные доспехи. Маленькие, ушастые, смешные, семенят они за мамами и папами.

На Большом льду пусто и холодно. В углу непривычно столпились хоккейные ворота, все в чёрных отметинах шайб. Отдыхают изрубленные клюшками штанги, зияют дыры прорванных сеток. Молчаливыми рядами застыли трибуны, одинокие и грустные в этот утренний час. Лёд, разрисованный иероглифами прыжков, кажется, ещё хранит боль вчерашних падений и ошибок. Медленно, медленно, как неочнувшийся жук, ползёт заливочная машина. Она соскребёт морщины, мокрой губкой залижет раны и трещины. И заблестит, заискрится под её бесконечным винтом заново рождённый лёд.

А вот и его хозяева — маленький, трудолюбивый народ. И это те самые крохи, что пятнадцать минут назад зашли в раздевалку? Конечно. Те же оттопыренные уши в веснушках, те же носы-пуговицы и бантики губ.

Лёд — это замёрзшая вода. А вода бывает разной: пресной — из реки, солёной — из моря, «живой» — из чудодейственного родника далёкой сказки. Возможно, сказочный родник бил сразу под Дворцом. Так, пожалуй, объясняется то удивительное, что произошло с ребятами. Казалось, вместе с шубами они оставили в раздевалке всю свою неуклюжесть. «Мы не просто мальчишки и девчонки, — светится на каждом лице, — мы — спортсмены!»

В школе фигурного катания ЦСКА много народа. Совсем маленькие тренируются на Большом льду. Перворазрядники, мастера, которым лет по десять — двенадцать, в это время работают на Малом. Для ювелирной шлифовки отдельных элементов, из которых сложится их программа, не нужно много места. Потом они выйдут на Большой лёд, и там тренер свяжет отработанные кусочки в захватывающее кружево будущих выступлений. На Малом льду нет трибун. Он действительно маленький: узкая дорожка для прохода, лёд и высокие стеклянные стены — вот и всё. Музыка доносится сюда приглушённо и тихо. Она какая-то ватная и тянется как резинка. Три стройные фигурки кружатся на льду.

Под высоким светлым потолком порхают воробьи. Они уже давно проснулись и теперь весело перечирикиваются через весь зал:

«Здоров, Чирик, как жизнь?»

«Какая тут жизнь, Чирик, — сплошные переживания! Очень страшно смотреть, как они падают…»

«А ты ко мне порхай, в «Тяжёлую атлетику». Климат как в Африке, и народ солидный. Я тебе местечко на соседней балке подыщу».

«Подумаешь, санаторий! Не гнездо у тебя, Чирик, а кузня — весь день железками брякают, и ничего для души. Да и не могу я отсюда лететь — Ленка затоскует. С кем бутерброды делить будет?»

«Это какая, Чирик, Ленка? Не Водорезова ли?»

«Она самая. Вон, в сиреневом платье, с двумя косичками».

В центре катка, заложив сильные руки за спину, — тренер, а вокруг него вращаются три маленькие планеты. Кружатся по углам шесть косичек, шесть ног пишут ледяные уроки. Но даже не тренер сейчас самый главный. Есть более строгий судья — тонкий, длинноногий, безжалостный деревянный циркуль. Да, да, самый обыкновенный циркуль. Время от времени девчонки выводят его на лёд, и он закручивает непогрешимо точные фигуры. А потом, привалившись к стене, придирчиво следит за выполнением своих заданий. Он учит «школе». Как всякая школа, она немного скучновата и суха. Она требует труда, внимания и времени. Два часа девчонки сражаются с его идеальными кругами, два часа скользят по его нацарапанным восьмёркам, стремясь не оставить собственного следа, повторить его точную линию.

«Школу» не показывают по телевидению. И не случайно. Только тренерам да специалистам интересно наблюдать, как вычерчивает спортсмен отдельные фигуры на льду. Без музыки, в тишине, под придирчивыми взглядами судей. Соревнования в одиночном катании состоят из трёх частей: «школа», короткая программа и произвольная. «Школа» — это голая техника. Ей нельзя научиться вдруг. С неё начинает фигурист постигать своё мастерство. «Школа» не допускает случайностей. Только годы ежедневных тренировок могут распахнуть неподатливые двери «школы», заставить судей выставить высший балл.

Медленно, плавно Лена скользит по восьмёрке. Поворот — и она уже на другой петле. Наклонив голову, Лена внимательно следит за ногами, а они всё чертят и чертят витиеватую роспись узоров. «Если бы голландцы не изобрели коньки, — думает Лена, — их бы придумал наш тренер. Да… но и тренера тогда бы не было! Не было бы катка. Я бы не вставала в шесть утра. Не шлёпалась бы на лёд. Могла каждый день есть мороженое… Вот ужас-то! Нет, это невозможно, без коньков я бы жить не согласилась».

Болезненная и слабая в детстве, Лена постоянно беспокоила родителей своими вечными простудами. Папа — баскетболист, мама — гимнастка, а Ленка всё хворает да хворает. Позор на всю семью! Тут в силах помочь только Его Величество Спорт. Но чем заняться такой крохе? Ведь всего-навсего четыре года. Долго думал семейный совет и постановил — фигурное катание.

И вот однажды солнечным зимним утром бабушка Яня привела Лену на Петровку, 26. Там, во дворе, на маленьком открытом катке принимали всех желающих. С того памятного утра и началась её спортивная биография. День за днём, постепенно, от простого к сложному, поднималась она к мастерству. А потом оглянулась и увидела — у неё всё немножко лучше, чем у других: легче, естественнее… Конечно, сначала поняла это не Лена, а её первый тренер — Галина Борисовна Титова. Она-то и привела её в ЦСКА. Лене шёл тогда десятый год.

«За что ты любишь фигурное катание?» — часто спрашивают её. А разве можно его не любить? Разве можно не любить этот волшебный лёд, на котором царит она и её музыка? Эти, казалось бы, непобедимые и всё-таки побеждённые ею фигуры? Это ни с чем не сравнимое ощущение полёта на льду? И не всегда права учительница геометрии, когда говорит, что кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая. Путь от Москвы до Олимпа вьётся бесчисленными километрами восьмёрок и кругов.

…— Хорошо, Лена. Хватит.

У тренера такие глаза, словно он видит на метр подо льдом. След конька для него — страница дневника, на которой крупным старательным почерком выведены все её, Ленины, ошибки и успехи. Он может прочесть и пятёрку по алгебре, и невыученное стихотворение, и никем не замеченную потасовку с мальчишками. Тренер редко говорит приятные слова, но когда говорит, даже Ленины коньки знаменитой фирмы «Джон Вильсон» розовеют от удовольствия. Чаще голос тренера звучит резко и требовательно, а пушистый коричневый мех его шубы, того и гляди, встанет дыбом от возмущения. Но Лена не обижается. Можно обидеться на маму, на папу — на тренера Лена обижаться не умеет. Заработанные ею куклы и медведи никогда не были просто игрушками. Каждая кукла — это их труд: Станислава Алексеевича Жука и Лены Водорезовой.

— Устала?

— Нет, — дрогнули в ответ косички.

Откатали своё время малыши на Большом льду. А у Лены впереди два часа тренировок. Вместе с подружками она переберётся на Большой лёд, придут ещё ребята постарше, польётся музыка. Вдоль бортика будет бегать тренер, кричать, размахивать рукавами шубы, стараясь объяснить непонятное, помочь в том, что не получается.

Двенадцать человек одновременно пишут свои иероглифы на льду. Для каждого по очереди кружится магнитофонная лента. Идёт отработка произвольной программы, произвольной не потому, что можно танцевать, как хочется. Здесь, как в фокусе линзы, собрано всё лучшее, на что способен спортсмен. Годы тренировок стиснуты в пять коротких минут, которые могут принести счастье победы; в пять долгих минут, которые, может быть, запомнятся на всю жизнь.

Лёд белый, а коньки ещё белее. Мелькает сиреневое платье. Из-под остро отточенной стали брызжут кусочки льда.

— Стоп! — Тренер ударом выключает магнитофон. — Лена! Сутулых положений нигде нет! У тебя пять сутулых вращений! Вообще нет вращения! Нет ни одного! Смотреть тошно!..

Лена опускает голову и следит, как её коньки рисуют грустную рожицу на льду. Когда-нибудь она тоже станет тренером. Она сердито сдвинет брови, наморщит лоб и скажет какой-нибудь веснушчатой девчонке про пять сутулых положений.

— Ну-ка, соберись и ещё разок с самого начала. Серёжа! Сергей! Пожалей хоть меня! Резче надо группироваться, резче!

Лена откатывается в угол поля и замирает…

В шестом классе у всех уже есть свои большие воспоминания. У одного — путешествие на пароходе, у другого — новогодняя ёлка. У Лены — XII Олимпийские игры в Инсбруке…

…Альпийское эхо повторяло причудливые горские мелодии, обрывки джазовой музыки, множило охрипшие голоса спортивных комментаторов. Глухо, по-пчелиному, гудел ледяной стадион. Люди всех пяти континентов собрались под пятью разноцветными кольцами, под олимпийским факелом этой спортивной столицы мира. Вместо привычных московских трибун Лену окружают незнакомые лица, разноязычный говор толпы, резкий шум трещоток. Она стоит в проходе, у самого бортика. Вокруг деловито снуют рабочие, униформисты таращат глаза на её косички и жетон участника Олимпиады. Но она не замечает любопытных взглядов. «Себя показать, других посмотреть», — крутятся в голове слова тренера. Других посмотреть… Лена зачарованно смотрит на стремительное скольжение американки Дороти Хемел, на чемпионку мира, гибкую и пластичную голландку Делеу. Поворот — и резкий толчок завинчивает её лёгкое тело в прохладный воздух зала. Сможет ли она, Лена, прыгнуть так же?

Высокие оценки «звёзд» рождали сомнение и неуверенность. Ей казалось, что у них всё недосягаемо красиво и эффектно. Так она никогда не сможет. Своя, миллион раз повторенная программа давно уже превратилась во что-то обычное, будничное, вроде бы не способное вызвать восторг у зрителей. Лена привыкла к ней, как к собственным конькам. А ведь сейчас под Олимпийским флагом наступит тишина и жребий выведет на лёд её, двенадцатилетнюю школьницу из Москвы. Она чуть заметно отставит ногу, сожмётся тонкой пружинкой и…

Нет, сначала она посмотрит в ложу президента Австрии, а то весь класс замучает: расскажи да расскажи, какой он. Ну и на живого, не из книжки, лорда грех не взглянуть. Лорд-то самый что ни на есть настоящий, да к тому же председатель Олимпийского комитета!

Потом было стремительное начало, срыв в конце каскада прыжков, обжигающий, как раскалённая сковородка, лёд и погоня за пропущенными тактами музыки. На мгновение ей показалось, что она слышит причитания бабушки и сердитый голос тренера. Только взрыв непривычных по силе аплодисментов вернул её в олимпийский Инсбрук. Зал бушевал от восторга. Вытирала глаза сверкающая бриллиантами чужая бабушка. Размахивали красными флажками ребята из советской сборной. Слепили «блицы» корреспондентов. На лёд сыпались цветы.

И тогда стало плохо. Обида и стыд сдавили горло. Слёзы мешали найти проход. Руки тренера протянулись откуда-то из темноты, повели, посадили на знаменитую скамейку. Сейчас он ей задаст!.. Судьи удивлённо пожмут плечами и на весь зал скажут: «Зачем такую привезли? Она же ничего не умеет!» Нахальная телекамера почти в лицо упёрлась объективом. Весь мир хочет увидеть её позор.

— Молодец, Ленка! Умница! — Тёплая ладонь тренера унимала дрожь вдруг озябших плеч…

«Двенадцатое место для двенадцати лет — это просто здорово», — говорили его глаза. А самая юная участница Олимпийских игр, улыбаясь, глотала слёзы…

…Она тогда и не подозревала, что очень скоро в Москве её ждёт ещё большее волнение. Пионерка Лена Водорезова будет стоять на помосте Дворца Съездов перед всей страной, и ей зааплодируют пять тысяч делегатов XXV съезда КПСС.

И это станет самой высокой оценкой её труда.

От ЦСКА до 704-й школы одна остановка на трамвае. Челноками снуют по коридорам весёлые стайки ребят. Поскрипывает вся в чернильных пятнах дверь с надписью 6«Б». Классная доска — как лёд. На ней тоже ошибаются и падают, рисуют рожицы и исправляют ошибки. В углу мальчишки горячо доказывают преимущество больших перемен. «15 минут урок и 45 перемена. Вот дисциплина-то была бы!» Но звонок не даёт им договорить.

— Идёт! Идёт! Тихо! — предупреждают друг друга парты.

На стене хмурит брови Тургенев. Пожелтевшая морфологическая схема наклонилась к Горькому, и кажется, сейчас сообщит ему что-то важное о причастиях. Учительница раскрывает журнал.

— Сочинительные союзы. Вспоминаем и думаем.

Но на крайних партах у окна думали и вспоминали не только о союзах. На крышке Лениной парты накорябано вечное, как мир, «Вася — дурак». Солнце пригревает даже через стекло. Скоро лето.

— Лен, а в Гётеборге моржи водятся? — толкает в бок соседка.

— Водорезова, пример на сочинительную связь! — требует голос учительницы.

— Моржей не видела, а мороженое там водится очень вкусное, — громко, на весь класс, отвечает Лена.

— Ты что, Лен, пример на союзы спрашивают!! — лезут на лоб глаза соседки.

— Ой, простите… «Шумел сурово Брянский лес, и вихри в чащах вышивали».

После уроков у Лены два часа самоподготовки.

И опять лёд. Вновь скользит сиреневое платье. Снова магнитофон перекручивает знакомую музыку.

Вечером мышиного цвета куртка совсем сливается с асфальтом. Дома всё как всегда. Папы ещё нет. Мама включила телевизор и готовит ужин на кухне. Джонни вертит хвостом с такой скоростью, что становится похож на белый вертолётик — кажется, вот-вот взлетит. Хвост у Джонни — барометр настроения: раз виляет — значит, рад. Кукла Яня, названная в честь бабушки, от усталости совсем закрыла голубые глаза.

Показывает спортивные новости программа «Время». Лена ужинает. Мама по привычке пытается завести электронный будильник, который заводить совсем не нужно. Лена улыбается и уже в который раз перечитывает дарственную надпись на его золочёной крышке: «Дорогой Лене Водорезовой за отличные успехи в фигурном катании от Маршала Советского Союза».

В двадцать два часа начнётся фильм, но Лена его не увидит — у неё режим. Любопытная штука, между прочим. Он заставляет всё делать в своё время: вставать в шесть, ложиться в десять и даже кино смотреть только по воскресеньям. Тренер говорит, что режим — это всесильный и всемогущий волшебник. Тех, кто выполняет его строгие правила, он щедро награждает. «А может он научить меня делать прыжок… в 100 оборотов?! — думает Лена. — Или сделать самой-самой хорошей фигуристкой? А лучше пусть сделает так, чтобы для меня заиграл наш гимн и я бы стояла на верхней ступеньке Олимпийского пьедестала ближе всех к красному флагу с серпом и молотом в уголке».

В этот вечер последним с Большого льда уходил тренер. Давно спали, нахохлившись, воробьи под потолком. Порыв ветра заглянул в лицо, распахнул шубу, но, увидав его усталое лицо, тут же умчался. «Я занимаюсь с Водорезовой уже три года, — думал тренер, — 4800 часов, 4 тысячи… Она — самая работоспособная из всех моих учеников… не боится сломаться, не раскисает. Она всегда катается с аппетитом. Наверное, это и есть счастье, когда человек так рано находит свою скрипку».

Как я прыгала с парашютом

Стрелка высотомера показывает 1000 метров.

Колотится сердце. Прижалась к Назакят, моей подружке, а сама думаю: «Нашла же ты, Лялька, себе приключение… Ходила, упрашивала, чтобы зачислили в школьный парашютный кружок. А теперь ты, кажется, струсила…» Назакят попросила, чтобы мне разрешили прыгать предпоследней: не так страшно, когда следом за тобой полетит подружка.

…Передо мной открылось небо и внизу — огромный коричневый кусок земли. Назакят улыбается во всё лицо и кричит: «Не бойся!» А я, кажется, уже и не боюсь… На всякий случай зажмурилась.

Лечу! Хочется петь от радости… Надо мной плывёт в воздухе Назакят Залиева. «Из неё точно выйдет настоящая парашютистка, — думаю я. — А почему из меня не выйдет? Это мы ещё посмотрим».

Из рассказа Лейлы Гусейновой,

замполита юнармейского отряда школы № 29 г. Кировабада.

 

Юрий Коваль

Венька

Я выстрелил.

Слабым и глухим показался мой выстрел. Звук его увяз в пихтах, утонул во мху.

«Никто не услышит», — подумал я.

Третий день кружил я по тайге и никак не мог выйти к речке Карабуле. Солнце не помогало. Оно появлялось то справа, то слева, маялось над головой и, потускнев, падало в облака.

Пожалуй, никогда ещё в жизни я так не уставал. Две ночи, проведённые у костра, я почти не спал, всё думал и думал, как же выйти к Карабуле, вспоминал свой путь и не мог вспомнить.

На третий день, наверно, я всё-таки пал духом. С отчаяния выстрелил в воздух. Выстрелил второй раз. Никто не ответил. Я опустился на колени в мокрую болотную траву, перезарядил ружьё. Два тонконогих подберёзовика стояли в траве передо мной и жёлтая сыроежка. Зачем-то я сорвал их, сунул в карман рюкзака и снова пошёл вперёд.

Мутный комариный столб стоял надо мною. Я качал от усталости головой, и этот столб качался вместе с нею.

Вдруг я почувствовал запах дыма. Он чуть донёсся и пропал. Но мне показалось: пахнет костром, печёной картошкой и даже ухой.

«Это только кажется, — думал я. — Никого не может здесь быть».

И всё-таки пошёл быстрее.

Под ногами вздыхали, оседая, моховые кочки. От их движения качались мелкие сосенки.

Снова почувствовался запах дыма. Явно пахло печёной картошкой.

«Печёная картошка, — думал я. — Так пахнет только печёная картошка. Кто-то развёл костёр. Геологи или охотники».

И мне вдруг стало весело.

— Эй! Эй! — крикнул я. — Много ли картошки напекли?

Никто не ответил.

— Оставьте мне маленько! Эй!

Никто не ответил.

«Спят, наверно, — подумал я. — Или отошли от костра. За грибами». Я пробежал немного вперёд и увидел наконец дым. Из пихт выползли его клубы, густые и упругие, как парус. Слышно было, как трещат сучья, брошенные в костёр.

Я не был уже новичком в тайге и всё-таки думал, что иду к костру. Я слышал треск, и верно, это трещали сучья, только они не были сложены в костёр. Они горели на земле, на кустах, на живых деревьях. Огонь бежал по земле, подпаливая бурелом, по стволам деревьев подбирался к верхушкам.

«Тайга горит!»

Мутной стеной дым обрушился мне на голову, а за ним, внизу, у самой земли, я увидел открытую печь, огненную пещеру. Там свивались в клубок красные, синие, фиолетовые змеи. Трепетали, с треском облизывали друг друга раскалёнными языками.

У ног вспыхнула вдруг пересохшая трава.

Бенгальским огнём зашипел лишайник.

Я бросился затаптывать огонь, он уже был и справа и слева, и сзади полыхнул куст можжевельника. Дым закрыл подножия деревьев: они парили в воздухе. Резкий жар ударил в глаза. Я ослеп на секунду, поперхнулся дымом и побежал назад.

Я бежал от пожара, а дым держал за плечи, хватал за волосы, за локти, и ноги вязли в дыму, как в болоте.

Я выбежал из дыма, ещё чувствуя на плечах его тяжесть, упал в траву и увидел, как она зелена и спокойна. Перед глазами во мху стоял свежий сырой маслёнок.

Муравьи уходили от пожара, тащили на себе светлые кругляши — личинки.

Приседая, оглядываясь, останавливаясь, пробежал заяц.

Какое-то рычание донеслось издали. Может быть, зверь, застигнутый огнём. Я оглянулся.

Пожар шёл низом. Горел бурелом, гнилушки, пни. Иван-чай и дудник коробились в жару и вспыхивали, разбрасывая искры. Это был медленный пожар. Ветер не подстёгивал его. Ветра не было.

Я пошёл в сторону от пожара и всё время слышал рычание за спиной. Неужели медведь? Я оглядывался, останавливался, а рычание всё приближалось, и наконец между верхушками деревьев я увидел самолёт. Это он рычал, низко облетая пожар.

Четырёхкрылый АН-2 пролетел прямо надо мной, а я побежал следом за ним, засвистел, замахал руками. Натыкаясь на кусты, оступаясь, я бежал и глядел на удаляющийся самолёт. Я понимал, что он улетит сейчас и не вернётся, и всё-таки бежал следом.

Вдруг от самолёта отделилась какая-то точка. Она полетела к земле, развернулась в воздухе, превратившись в длинную ярко-оранжевую змею.

Самолёт ушёл за деревья, а лента-змея трепетала, опускаясь на землю.

Я выбежал на поляну, подхватил ленту, лежащую в траве. Почему-то я думал, что на ней что-нибудь написано, но я не видел никаких букв или знаков — просто лента из хрустящей бумаги.

«Заметили, всё-таки заметили, — думал я, в волнении бегая по поляне и размахивая лентой. — А лента — это сигнал».

— Эй! Эгей! — кричал я. — Давайте сюда! Я здесь!

Самолёт сделал круг над тайгой и теперь снова возвращался ко мне. Мне ясно были видны все четыре его крыла, круглые окна, из которых смотрели, казалось, какие-то люди. В борту самолёта открылась вдруг овальная дверь, и из неё прямо в небо вылетела маленькая кукла. Странно растопырив руки, вниз головой кукла летела к земле.

«Человек! — понял я. — Живой человек. Его выкинули с самолёта!»

Сердце моё сильно стукнуло, я зажмурился, но тут же открыл глаза. Падающий человек вдруг перевернулся в воздухе и замер. Над головой его вздулся светлый купол.

Один за другим из самолёта выпрыгнули ещё двое, и теперь три белых полупрозрачных купола повисли над тайгой.

Первый парашютист быстро приближался к земле.

Размахивая лентой, я побежал к тому месту, где он должен был приземлиться. Он падал прямо на две большие разлапистые ёлки, и я видел, как он дёргал парашютные стропы, стараясь отвернуть немного в сторону. Это ему не удалось, он ухнул в колодец между ёлками, а купол парашюта зацепился за их вершины.

Обеими руками парашютист ухватился за крепкую еловую ветку, подобрался к стволу и обнял его.

Парашютист не видел меня, а я стоял совсем близко, прямо под деревом. Мне слышно было, как он дышит, но я не знал, что сказать.

— Ты чего? — крикнул наконец я. — Зацепился, что ли?

Парашютист перегнулся через ветку, глянул вниз, на меня.

— Зацепился, что ли, спрашиваю? — повторил я.

— Разве сам не видишь? Залезай на соседнюю ёлку, распутывай.

«Вот это дело! — подумал я. — Ну что ж, полезу».

Мне стало совсем весело, хотелось смеяться и разговаривать с парашютистом, но он молчал, сосредоточенно выпутывая парашютные стропы. Я снял ружьё, рюкзак и полез на ёлку.

«Неужели, — думал я, — они прыгнули меня спасти? Наверно, поняли, что человек заблудился».

— Ты откуда будешь? — спросил вдруг парашютист.

— С Карабулы. В избушке я там живу, на Карабуле. Да вот заблудился.

— Ага, — сказал парашютист и снова занялся стропами.

Наконец парашют отцепился от веток и мягко улёгся в траву. Мы спрыгнули на землю.

Парашютист был в удивительном костюме: прошнурованные по шву брюки и рукава, на груди и животе защитные щитки, а лицо очень молодое и симпатичное. В шлеме.

— Слушай, — сказал я, — а зачем вы бросили эту штуку — ленту?

— Это — вымпел. Мы смотрим на него сверху и знаем, куда прыгать.

— Понятно, — сказал я и засмеялся. Мне приятно было разговаривать с парашютистом.

— Ладно, — сказал он. — Давай знакомиться. Меня звать Венька.

Он протянул мне руку, я подал ему свою, и вдруг — трах! — он дёрнул меня за руку, дал подножку, и я оказался на земле.

— Батя! Батя! — закричал он. — Скорей сюда! Я его поймал!!!

Из тайги вышли ещё два парашютиста. На них тоже были защитные костюмы, в руках — топоры. Они подошли вплотную и молча разглядывали меня.

— Вот он, — сказал Венька, указывая на меня. — Поджигатель. Я поймал его.

«Ну, влип, — думал я. — Это — таёжные пожарники. Десант. Они думают, что я поджёг тайгу».

— С чего ты взял, что он поджёг? — спросил десантник постарше, с бородой.

— А чего он около пожара трётся? Точно, батя, это он поджигатель.

— Погоди, Венька, что значит трётся? — сказал бородач, как видно Венькин отец. — Надо сначала разобраться.

— Я блуждаю два дня, — сказал я. — Вижу — люди с неба падают. Обрадовался, а он мне — подножку.

И я стал рассказывать, как заблудился, попал в пожар, увидал этого Веньку и побежал ему помогать.

— Помогал он тебе? — спросил отец.

— Помогал.

— А если б он поджёг, с чего бы стал помогать? Он бы дёру дал.

— Неизвестно, — сказал Венька. — Может, в нём совесть проснулась.

— Мне интересно, — сказал я, — когда в тебе, Венька, совесть проснётся?

Десантники засмеялись.

— Ладно, — сказал бородач, — ты не сердись на Веньку. Он парень горячий — пионер.

— Что? Что такое? — изумлённо переспросил я. — Пионер? Сколько ж тебе лет?

— Сколько надо, — мрачно ответил Венька, как видно всё ещё подозревая во мне поджигателя.

…Пока мы разговаривали, я совсем забыл про пожар. Здесь, на поляне, он почти не чувствовался. Только пахло горелой листвой, а я-то думал — печёной картошкой.

Самолёт сделал новый заход, выбросил ещё двух парашютистов, какие-то ящики и тюки, которые тоже опускались вниз на парашютах.

— Ладно, — сказал Венька и вдруг улыбнулся мне. — Вроде он и правда не поджигатель.

— Поможешь нам? — спросил Венькин отец.

— Конечно, — ответил я. — А что надо делать?

— Пожар тушить. Если согласен — поступай к Веньке под начало. Давайте, ребята, готовьте всё поскорей, а я побегу пожар посмотрю.

— Пошли и мы, — сказал Венька и тронул меня за рукав. — Надо все ящики на поляну перетащить. Скорей.

Следом за Венькой я побежал к кустам, над которыми виднелся смятый теперь купол парашюта. В зарослях иван-чая лежал тяжёлый ящик. Я взвалил его на спину, а Венька принялся распутывать, собирать парашют.

— Веньк, — сказал я, — а что в ящике?

— Взрывчатка. Тащи её на поляну.

«Ого, — подумал я, — не подорваться бы, чего доброго!»

Скоро мы перетащили все ящики и тюки на поляну. Вернулся и Венькин отец.

— Очаг небольшой, — сказал он. — Хорошо, что ветра нет. За ночь управимся.

Десантники разобрали тюки с инструментом и мне дали топор.

— Мы начнём просеку рубить, — сказал Сергей Иванович, Венькин отец, — а вы с Венькой идите сзади и подчищайте. Рубите кусты, бурелом оттаскивайте в сторону.

Он махнул топором — сосенка повалилась на землю, за ней — другая. Сергей Иванович крушил подлесок. Деревья будто взвизгивали под его топором, и мне только видно было, как топор вылетает у него из-за плеча, а после блестит у ног.

— Шебурши в траве! — кричал мне Венька. — Выуживай коряжины!

Только потом, уже на другое утро, Сергей Иванович рассказал мне, что Веньке четырнадцать лет. Когда Веньке было два года, мать его тяжело заболела и умерла, и они жили теперь вдвоём, отец и сын. У таёжных пожарников-десантников жизнь кочевая. Их забрасывают на самолётах то в одно, то в другое место, и Венька кочевал вместе с отцом. Он давно уж просился прыгнуть с парашютом, но только в этом году отец разрешил ему. Всё это я узнал потом, на другое утро, а сейчас разговаривать было некогда. И всё-таки я в какой-то момент спросил Веньку, сколько раз он прыгал с парашютом.

— Четыре, — ответил он.

Просека между тем довольно быстро расширялась. Десантники стремительно работали своими топорами с на редкость длинными рукоятками. Я понял, что просека нужна для того, чтоб пожар не пошёл дальше. Бурелом и коряжины я оттаскивал в ту сторону, в которой был пожар. Там висело мутное марево и всё время слышался лёгкий треск.

Я хотел поднять гибкую ветку, чернеющую в траве, но тут же отдёрнул руку.

— Змеи! — крикнул мне Венька. — От огня бегут!

Змея утекла в мох.

Впереди ударил взрыв. Это десантники подрывали деревья, которые долго рубить топором.

— Давай, — подгонял меня Венька. — Круши.

Наступили сумерки. Дым, закрывший небо, ещё приблизил ночь.

К ночи просека была готова, петлей окружила пожар.

— Теперь пустим встречного, — сказал Сергей Иванович, — подожжём ему пятки.

— Батя, можно мне? — спросил Венька.

— Начинай, — согласился отец.

Венька поджёг берёсту и сунул её в кучу сухих веток. Сучья мигом занялись. Огонь побежал по бурелому навстречу пожару.

— Поджигай по всей просеке! — крикнул Сергей Иванович. — Только следите, чтоб огонь не перекинулся на эту сторону.

Всю ночь мы бегали по просеке и следили, чтоб огонь не перебрался через неё. Я то встречался с Венькой, то терял его в темноте и в дыму, то видел вдруг его маленькую чёрную фигурку в отблесках пожара.

С рассветом в небе появился вертолёт. Он сделал несколько заходов и сел на поляну.

Почти не разговаривая, усталые, перепачканные сажей, десантники стали собирать инструменты, укладывать парашюты. Только Венька сидел в стороне, прислонившись спиной к ёлке, той самой, с которой я помогал ему снимать парашют.

— Устал? — спросил я, подойдя.

— Устал, — согласился он, опустил голову. — Не сердись, что я тебя за поджигателя признал.

— Да ты что? — ответил я. — Чего мне сердиться?

— Смотри, как жалко-то, — сказал он и указал на землю.

Я увидел трёх маленьких соболят, лежащих в траве у Венькиных ног. Они не могли уйти от пожара и задохнулись в дыму.

— Думал, оживут на воздухе, — сказал Венька. — Не оживают. Совсем маленькие ещё.

— Вы чего тут? — сказал Сергей Иванович, подходя к нам; увидел соболят и присел на корточки.

— Не оживают? — спросил он Веньку. — Да, маленькие совсем… Жалко. Ну не горюй, ты уже многих спас.

— Да где уж многих, — сказал Венька и махнул рукой.

— Ну, сколько соболят ты спас уже на сегодняшний день?

— Восемь, — ответил Венька.

— А бельчат?

— Двадцать четыре.

— Это не так уж и мало, — сказал Сергей Иванович, обращаясь ко мне. — Верно?

— Это уже очень много, — ответил я.

— Да ладно вам, — сказал Венька. — Что вы меня успокаиваете? Сам знаю, сколько много, сколько мало. Идите грузитесь на вертолёт, я догоню.

— В тайгу приходят разные люди, — говорил мне Сергей Иванович, когда мы шли к вертолёту. — Разведут костёр, отогреются, уйдут, а не затушат огонь как следует — вот и пожар. Звери гибнут и птицы. Видишь, какие дела. Ну ладно, залезай, подбросим тебя на Карабулу.

Десантники все уже погрузились в вертолёт, а Веньки всё не было. Меня удивило, что никто не позвал его, все терпеливо ждали.

Наконец появился Венька. Мне хотелось ещё поговорить с ним, но он сел рядом с отцом, прижался к отцовскому плечу, закрыл глаза и, по-моему, мгновенно уснул.

Заревел мотор вертолёта, и мы медленно поднялись над поляной.

Низко, над самыми вершинами, мы облетели пожар. Клубы дыма всё ещё поднимались между стволов.

Я вдруг увидел лося, уходящего от пожара. Он казался сверху коричневой бутылочкой.

Вот и речка Карабула, петляющая по тайге. Ясно видно её дно — мели, перекаты, бочаги. Я всё старался разглядеть, не видно ли в бочагах хариусов. Но разве их увидишь с такой высоты?

В мае 1976 года в Москве проходил Всесоюзный слёт пионерских вожатых. На одной из встреч с участниками слёта корреспонденты попросили вожатых ответить на вопрос: какие черты пионерского характера вы больше всего цените?

Вася Марый, вожатый.

На Всесоюзном слёте вожатых ему было доверено внести знамя Всесоюзной пионерской организации имени В. И. Ленина.

— Мы в Артеке каждый год видим тысячи самых различных ребят. И убедились, главное — доброта! Как лакмусовая бумажка, она раскрывает все остальные черты характера в человеке.

Леван Тедиашвили,

заслуженный мастер спорта, четырёхкратный чемпион мира и чемпион Олимпийских игр по вольной борьбе, член ЦК ЛКСМ Грузии.

— По-моему, одно из главных качеств — это неудовлетворённость собой, злость на себя.

В двенадцать лет я был очень хилым мальчишкой. Соседняя девочка Тинико могла донести два ведра воды, а я не мог. И вот однажды я страшно на себя разозлился. Что такое, думаю, я, мальчишка, слабее девчонки! Записался в секцию вольной борьбы. Эта дорога от колодца до дому многому меня научила. Я очень бываю рад, когда у мальчишек, с которыми я занимаюсь в Тбилиси, появляется такая злость.

Виталий Шевченко,

командир самолёта АН-2, г. Тюмень.

— В клубе юных лётчиков, которым я руковожу, занимаются одни мальчишки. Я считаю, что самой главной чертой в мальчишеском характере должна быть ЧЕСТНОСТЬ. Я не о детском понимании говорю: нельзя, мол, говорить неправду. Я о честности в деле, в дружбе, в отношении к девчонкам, наконец. О благородстве.

 

Ольга Романченко

Еретик

Бабушка Пракса была Валькиной соседкой по квартире. Вернее, она давно уже стала одной из привычных принадлежностей квартиры, но всё равно Валька побаивался её. Очень уж сурово и подозрительно смотрела бабушка Пракса из-под своего надвинутого на лоб платка.

В комнату к себе бабушка вообще никого не пускала, но один раз, когда Валька собирал для школы старые газеты и журналы, она вдруг сказала:

— Ты бы, милок, и ко мне зашёл. Я тут давно кой-что повыкинуть собираюсь. Вот и поможешь, кстати.

Так впервые в жизни — а прожил он в этой квартире ровно одиннадцать лет — Валька вошёл в комнату бабушки Праксы.

Удивительная это была комната! Валька жил в большом светлом доме. Его мама всегда чисто мыла окна и широко раздвигала занавески, чтобы открыть дорогу солнцу. А у бабушки Праксы в комнате с утра стоял вечер.

И это не только потому, что бабушке, наверно, трудно протирать стёкла. Стёкол Валька вовсе не увидел: они были затянуты марлей, наглухо загорожены цветочными горшками, стоявшими один на одном, а цветы в горшках отчего-то показались Вальке печальными-печальными.

Мебели у бабушки Праксы было так много, что её хватило бы на целую квартиру. Может, верно говорили во дворе ребята, что раньше, давным-давно, бабушка Пракса была хозяйкой большого дома. Но теперь из-за этой мебели комната её казалась поделённой на закоулочки. А на стенах и особенно в одном углу висело много почерневших старинных портретов, Валька догадался, что это — иконы, изображения бога и разных святых. Он такие видел в деревне.

Но что изумило Вальку, так это пузырьки! Мутные, запылённые, они теснились во множестве на обоих подоконниках. Наверно, по этим пузырькам можно было узнать про все бабушкины болезни за многие годы.

— Бабушка, — сказал Валька, — их все, что ли, повыкидывать?

Бабушка Пракса вздохнула, погремела пузырьками, для чего-то поглядела один из них на просвет и сказала:

— Ладно, я уж лучше сама как-нибудь… Вон там пакеты лежат на полке. Возьми… немножко.

Валька посмотрел на груду измятых бумажных пакетов, тоже, видно, скопившихся за долгое время, и спросил неуверенно:

— А сколько можно взять?

— Ну сколько тебе совесть позволит? С десяток, пожалуй, возьми.

Совесть позволила бы Вальке забрать все. Ведь это какая гора бумаги! Но он только вздохнул и честно отобрал десять самых больших и самых рваных пакетов. Потом Валька невольно обшарил взглядом комнату и заметил на кресле большую растрёпанную книгу. Он вытянул шею, чтобы разглядеть получше обложку, но бабушка Пракса вдруг рассердилась:

— Чего во все стороны вылупаешься? А книгу эту после почитать приходи. Она в самый раз для таких писана, для малолеток.

Бабушка бережно взяла книгу с кресла, протёрла фартуком и положила на стол.

Спустя месяц, в каникулы, Валька вспомнил об этом приглашении и снова постучался в комнату бабушки Праксы.

Нельзя сказать, что ему совсем нечего было читать, но свои книги он давно уже помнил наизусть, а со школьным библиотекарем — Ниной Васильевной — у него были сложные отношения. Нина Васильевна, замечая, с какой быстротой Валька возвращает книги, всякий раз устраивала ему настоящий экзамен и каждую новую книгу вручала со словами:

— Главное, читай вдумчиво, неторопливо, не будь верхоглядом.

Помня этот совет, Валька теперь нарочно держал два-три лишних дня прочитанную уже книгу. В один из таких мучительных дней он и постучался к бабушке Праксе.

— Красавчик мой! — умилилась бабушка Пракса. — За книжечкой пришёл, не забыл, душа голубиная. Садись, читай, узнавай истину.

Валька понял, что читать эту книгу можно лишь не выходя из комнаты, и послушно устроился в круглом, покрытом старой клетчатой шалью кресле, которое со стоном и покряхтыванием сразу осело под ним.

Книга была совсем старинной. Её порыжевшие странички обтрепались и давно рассыпались. На оторванной блестящей обложке босой человек, подняв руку, деловито шагал куда-то по облакам, похожим на клочья взбитого белка.

— В моё время святые книги от детей не прятали, — бормотала бабушка Пракса. — В моё время по им в гимназии учили…

Вальке недосуг было выяснять, что такое «своё» и «чужое» время и отчего живой человек может думать, будто он живёт не в своём времени. Валька торопливо и жадно разглядывал картинки, перелистывал потрёпанные страницы.

Книга читалась как любопытная и не совсем понятная сказка. Прошёл, может, час, а может, и больше, и что-то стало тревожить Вальку в этой сказке. Бабушка Пракса, осторожно звякая ложками, мыла в миске посуду.

— Бабушка, — растерянно сказал Валька, — а этот, как его… которого братья в рабство продали…

— Пресвятой Иосиф, — с умилением подсказала бабушка и осторожно утёрла губы уголочком платка, точно сладкого попробовала.

— Ну да, Иосиф, — повторил Валька. — Он же просто ябеда был. И вредина.

— Погоди, ты что это мелешь? — всполошилась бабушка. — Ты откуда такое взял?

— Да отсюда же, — сказал Валька. — Из книжки этой. Братья, значит, работали, скот пасли, отцу помогали. А он у отца любимчик был. За ябедничество. Они рваные ходили, а ему отец за ябедничество красивое платье купил. Он и давай хвалиться! Так кто хошь разозлится.

— Не рассуждай! — строго перебила бабушка. — Не умствуй! Тут всё на веру надо принимать.

— Так что же, — спросил Валька чуть не плача, — выходит, значит, он хороший был?

— Хороший, — твёрдо ответила бабушка Пракса и перекрестилась. — Святой жизни человек.

— Да какой же он, бабушка, хороший, — плачущим голосом стал доказывать Валька. — Братья потом голодные были, пришли в тот город, где он помощником царя стал. Они поскорей еды купили и обратно пошли, дома-то ведь тоже все с голоду умирают. А он им разные вещи подложил, будто они воры. Сам подложил и сам за ними слуг вдогонку послал. Хорошо, да? Хорошо?

— Не умствуй! — ещё строже повторила бабушка. — На веру, говорю, принимай.

Но Валька никак не мог принять на веру, что ябедничать — это хорошо, что можно обижать человека, которому и без того трудно.

У него уже давно, ещё с детского сада, сложились определённые взгляды на вещи, и эти взгляды он решительно отстаивал.

— А отец его, Иаков этот, он смолоду не лучше был. Старший брат — Исав — пришёл с работы, устал, голодный, а он чечевичную похлёбку ест. Брат попросил, устал же, а он говорит: «Дам, если мне уступишь, чтобы я во всём старшим был, во всём над тобой командовал». Родного брата накормить пожалел…

— Ах ты… Ну, гляди, в старые времена, — пригрозила бабушка Пракса, — тебя живого бы на костре сожгли.

— А за что? — испугался Валька. — Чего я делаю?

— За речи твои, еретик окаянный, за поганый твой язык, прости, господи, моё прегрешение.

— Я б не дался, — сказал Валька.

— Руки-ноги верёвками скрутят — дашься, никуда не денешься.

— Права не имеют! — уверенно заявил Валька, и на душе у него стало вдруг очень хорошо от того, что никто не имеет права скрутить ему руки и ноги, запретить думать и говорить. Но тут же он почувствовал, что, будь перед ним сейчас пылающий костёр и палачи в чёрных рясах, которые жгли когда-то за смелые слова и мысли хороших людей, он всё равно бы не струсил, а доказывал свою правду. И если бы понадобилось, вступил в самый настоящий бой, как те ребята-герои, чьи портреты висят у них в школе. Он вовсе не подшучивал над бабушкой Праксой, но искренне удивлялся, почему она не понимает таких простых вещей.

— Вот у нас в классе один Игоряшка учится, — сказал он. — Его все ребята Игоряшка-ябеда зовут. А он, выходит, Игоряшка-святой, да?

Но бабушка, отняв книгу, уже выталкивала Вальку за дверь.

— Ступай, ступай, больно все грамотны стали. Ступай, еретик окаянный! Господи, и меня, старуху, в грех ввёл, браниться заставил.

Сбегая по лестнице со второго этажа, Валька вспомнил, как их сосед по двору, Павел Иванович, рассердившись однажды на бабушку Праксу, сказал ей, что, сколько бы она ни молилась, ей всё равно до конца жизни не замолить своих грехов. И Вальке стало совестно, что из-за него у бабушки прибавился ещё один грех…

В этот вечер Валька долго не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок и всё думал о людях, которых считают святыми, только если не размышляют над их делами. Но отчего даже не позволяют размышлять? И кто же обязан принимать на веру, что плохое — это хорошее? Разве мало на свете по-настоящему хороших людей, хороших дел, больших настоящих подвигов?

Он ворочался в постели и задавал самому себе вопросы, за которые его когда-то очень даже легко могли бы сжечь на костре, как сжигали тех, кого называли еретиками за смелые слова и мысли.

Случай на мосту

Минуту назад они спокойно шагали по мосту: Наташа, Толя и Вова. И вдруг… Толя помнит: сначала машина совсем-совсем близко, потом чей-то страшный крик:

— Дети! Упали дети!

Толя открыл глаза: «Почему кругом вода? И холодно-холодно. Где Наташа, Вова?»

Толя барахтался в полынье, хватаясь за лёд. Лёд хрустел и обламывался… хрустел и обламывался… Пальто стало тяжёлым и тянуло вниз. Но Толя собрал последние силы и подтянулся. Ух! Выполз. Хотелось лежать и не двигаться. Но где Наташа? Её голова виднелась из полыньи. Большие испуганные глаза смотрели на Толю.

Толя поднялся, шагнул решительно на лёд, протянул Наташе руку:

— Хватайся.

Осторожно и не торопясь вытянул Наташу. И тут они увидели Вову. Он не кричал. И от этого стало особенно страшно. Толя подтянулся ближе к нему, схватил Вову за рукав пальто. Наташа тянула Толю. Так все и оказались на берегу. Тут подоспели к ребятам лыжники и отправили их в больницу.

Вскоре трое друзей вышли из больницы здоровыми. А Толю Савина за спасение товарищей редакция «Пионерской правды» наградила грамотой.

г. Москва,

школа № 77.

 

Юрий Чернов

Мы из Снегирии!

Ребята, живущие в посёлке Рыбный, неподалёку от древнего города Димитрова, могут порассказать много такого, о чём их сверстники порой и не слыхивали.

Ну, к примеру, каждый ли знает, что воду иногда необходимо удобрять, как и землю?

Каждый ли поверит, будто не в сказке, а на самом деле бывает живая и мёртвая вода? И что мёртвую воду можно превратить в живую?

А вот ребята из посёлка Рыбный твёрдо знают: можно. И тогда мёртвая вода начинает дышать, жадно вбирает в себя воздух…

Домов в Рыбном немного, но все они каменные, высокие, как в городе. Из многих окон можно видеть длинную цепочку прудов. Пруды вытянулись вдоль речки Якоти.

И получилось так, что небольшой, но богатый прудами посёлок стал известен всей стране, потому что возглавил всё прудовое хозяйство.

Папы и мамы ребят из посёлка Рыбный изучают повадки рыб, оживляют пруды. К ним приезжают за советами гости из самых отдалённых уголков. Потому и ребята в посёлке — народ сведущий: запросто отличат карпа от толстолобика или белого амура, не раз видели завезённых издалека пятнистых японских карпов или быструю хищную форель.

Занятые своими важными делами, взрослые вроде бы тоже были в курсе ребячьих дел да и помощь юных рыбоводов принимали охотно.

Однако о том, что посёлок Рыбный с некоторых пор превратился в столицу страны Снегирии, кое-кто и по сей день не знает. Да и откуда им знать, если пионерской республики Снегирии не найти ни на одной карте мира? А может, ещё дело и в том, что возникла она совсем недавно, морозной минувшей зимой.

Никто вроде бы и не заметил тогда, что в четвёртом «А» поселковой школы начали происходить необыкновенные события. Собственно, в самой школе ничего особенного не происходило. Уроки сменялись шумными переменками, за окнами белел спящий лес. Но берёзы и сосны, которые подступали к окнам класса, будто пытались заглянуть и понять, отчего так необычно серьёзны ребячьи лица.

А ребята, поглядывая на окна, вспоминали недавний сбор и вслушивались в звуки леса, который лишь с виду казался спящим. Иногда с ветки на ветку перепрыгивала белка — лишь пышный хвост мелькнёт и исчезнет среди густой хвои. Если же в классе становилось совсем тихо, вдруг слышался деловитый стук дятла. Ту-тук, ту-тук… — глухо доносилось из лесу.

Привычным был вид заснеженного леса, привычным — многоголосый шум школы. И всё-таки в жизни четвёртого класса что-то резко переменилось…

Тот сбор даже начался необычно: пионервожатая Наташа вечером повела свой отряд к лесу.

Было морозно, снег поскрипывал под валенками. Выкатилась луна — круглая и гладкая, вовсе не жёлтая, как обычно, а белая. Будто её затянуло корочкой льда. Лунный свет сказочно освещал недвижные сосны, высокие сугробы, раскидистый дуплистый дуб, который ребята прозвали «дерево-кресло», потому что изогнутые ветви в самом деле напоминали удобное седло.

Всем отрядом добрались до большой поляны, разожгли костёр. В освещённом кругу было светло, костёр дышал жарко, постреливал сухими ветками, а за спинами темнел лес.

Наташа щёлкнула кнопками, расстегнула висевший на боку планшет и вынула карту Подмосковья.

— Мы находимся здесь, — сказала она и ткнула пальцем в какую-то точку. — На много километров от нас во все стороны раскинулись леса. В этих лесах живут тысячи птиц. Да что я вам рассказываю: нам ли с вами не знать, как чудесны голоса леса!

Ребята слушали, ожидая чего-то необычного. Куда клонит вожатая?

А Наташа убрала карту, подошла поближе к угасающему костру и начала читать прогноз погоды на декабрь. Прогноз не сулил ничего хорошего: снежные заносы, мороз по ночам до тридцати пяти градусов.

— Ого-го, — вздохнул Слава Фокин и потуже натянул ушанку.

— Вы понимаете, что это означает? — спросила Наташа.

— Ещё бы не понять! — отозвался Юра Фокин — они со Славой были похожи друг на друга, как две капли воды. Ну ясно: близнецы. Даже друзья их иногда путали и могли различить только на улице: у Славы ушанка была без тесёмок…

— Ещё бы не понять! — повторил Юра, а сам помрачнел. — Теперь не погуляешь. Мамка вечером ни за что из дому не выпустит. Скажет, нос отморозите.

— И это верно, — сказала Наташа. — Но как вы думаете, для чего я вас привела сюда? В гости? Нашим пернатым друзьям, всем птицам леса, грозит большая опасность. Как им добывать пищу, если всё заметёт глубоким снегом? Если ударят лютые морозы? А ведь птицы оберегают от вредителей наши леса, сады и огороды. И мы должны прийти им на помощь!

Прийти на помощь! Сколько раз у себя дома ребята слышали эти слова. Вся жизнь рыбоводов и ихтиологов, ведающих прудовым хозяйством страны, посвящена тому, чтобы в нужную минуту приходить на помощь обитающим в прудах рыбам.

Для того и понадобилось где-то удобрять застойную воду, где-то насыщать, оживлять её кислородом, чтобы повсюду живыми были пруды. Чтобы отливали они подвижным серебром рыбьей чешуи.

Ребята посёлка Рыбный выросли среди этих повседневных забот о живой природе. Они гордились, что в их маленький посёлок гости приезжают за помощью и советами. И вот оказалось, что они-то сами далеко не обо всём и не о всех позаботились. Любили прекрасные свои леса, любили пение птиц, но не задумывались никогда, что и лесу, и птицам нужна забота.

Белобрысый Санька Ивойлов подбросил в костёр ветки. Они затрещали, опять зашипел тающий снег, языки пламени взметнулись вверх. И чем ярче разгорался костёр, тем гуще казалась темнота вокруг. Притих высокий, заснеженный лес, словно и он, и все его обитатели прислушивались: с чем же пожаловали к ним в гости вожатая и весь её отряд?

А Наташа предложила все окрестные рощи и перелески назвать пионерской республикой Снегирией — в честь снегиря, одной из самых красивых птиц, какую можно увидеть в подмосковных лесах. С зимой то и дело появляются здесь новые стайки красногрудых снегирей: эти птицы не улетают зимой в дальние тёплые края, но, когда наступают холода, они откочёвывают туда, где потеплее. Вот и случается, что залётные гости откуда-нибудь с севера ищут приюта возле посёлка Рыбный, и становится их с каждым днём всё больше. В это время всем птицам особенно необходима помощь человека.

И ещё предложила Наташа: здесь, в густом ельнике, построить снежную крепость — штаб республики, а на высокой голой сосне, которая уже второй год стояла без зелёной хвои, водрузить флаг Снегирии, как на мачте.

Теперь ребятам предстояло разведать, какие птицы водятся в окрестных лесах, где их больше, где меньше, — чтобы получше расставить кормушки.

— Мы объявляем себя тимуровцами леса, — сказала Наташа. — Согласны?

— Согласны! Согласны! — ответили ребята.

Споры разгорелись, когда начали придумывать, как назвать звенья. Сначала, всё шло гладко: первое звено назвали «Соловей». Ну кто будет возражать против соловья? Во всех песнях о нём поётся, да и сами ребята не однажды по вечерам заслушивались его трелями. Второе звено выбрало себе имя «Синица». Все хорошо знали эту бойкую, весёлую птичку, да ещё Наташа напомнила, сколько вредных насекомых истребляет синица.

Словом, спор начался из-за названия третьего звена. Саша Рязанов предложил назвать его «Ворона». Все, конечно, зашумели, а Лена Мушкаева даже обиделась:

— Тоже придумал! Это нам называться «Вороной»? Они у меня под окнами так каркают, что даже заниматься мешают…

— Эх, ты! — в свою очередь обиделся Саша. — Знаешь, какая это умнейшая птица?

— Верно, — поддержала Наташа, вожатая. — Птицы — это наши друзья, ребята, и от несправедливого отношения их тоже следует защищать. Вот, к примеру, кукушка… Всем известно, что она яйца свои в чужие гнёзда подкладывает. А ведь у неё в эту пору самая охота идёт. Эта птица — гроза для вредителей леса…

— Давайте назовём звено «Кукушка». У неё и голос приятный, — сказала Марина Копылова. — Один раз шла я в школу, а она подсчитывает: ку-ку, ку-ку… И так пять раз. И не обманула. Поставили мне пятёрку по пению.

— Я не согласен, — возразил Саша Рязанов, всё ещё обиженный, что его предложение не приняли. — Не может кукушка верно подсчитывать. Ты и без неё бы пятёрку получила, хотя голос у тебя…

Саша махнул рукой и замолчал.

— Не переходи на личности, Санька! — В тоне Леночки Конновой звучали и требовательность и мягкость.

Не будь этой мягкости, Санька, пожалуй, взорвался бы, вспылил — ишь поучает! Но глаза у Леночки такие добрые, лицо такое открытое. И большой, сильный, смуглолицый Санька сник перед маленькой одноклассницей.

А Леночка сказала в заключение:

— Мы ведь не против кукушки и не против вороны, только… давайте назовём звено «Жаворонок». Помните, ещё стихи про него учили.

Тут уж не возразишь. У каждого из ребят свежи были в памяти знаменитые стихи Жуковского, посвящённые маленькому вестнику весны:

За «Жаворонка» проголосовали единогласно…

В посёлок возвращались поздно. Луна светила так, будто её раскалили на огне.

Шли след в след. Наташа объяснила: никто не должен знать, что здесь, у «дерева-кресла», сворачивал в лес целый отряд. Ведь в крепости будет склад с кормом для птиц. И уже когда станет ясно, что тимуровцы леса не отступят от своей цели, пусть и остальные ребята признают себя жителями пионерской республики Снегирии…

Вот с этого самого необычного сбора и начались едва заметные для посторонних перемены в жизни четвёртого «А». Ведь у ребят была своя большая и прекрасная тайна.

Даже юркие и непоседливые братья Фокины в перерывах между уроками не носились вихрем по коридору: вместе с Сашей Рязановым они подсчитывали, сколько потребуется санок со снегом, чтобы возвести крепость.

— Потом стены водой окатим, будут прямо железные, — сказал Саша. — А как лестница?

— Мировая!

— Выдержит?

— Хоть кого!

Лестницу сколачивали братья Фокины. Планку за планкой приколачивали на мёртвую сосну, до самой вершины, чтобы водрузить там флаг Снегирии.

Флаг сшили девочки. На кумачовое полотнище наклеили большого снегиря, вырезанного из «Юного натуралиста». А чтобы бумажный снегирь не боялся ни дождя, ни снега, обшили его прозрачным целлофаном.

— Навечно! — заверила Люба Хаустова, известная в классе мастерица на все руки.

В углу класса на каждой переменке переговаривались девчонки из звена «Соловей». Валя Жумаева раздобыла для синиц кусок сала.

— Главное, чтоб не солёное, — предупредила Марина Чертихина.

— Нисколечко! — заверила Валя. — Я попробовала.

— А я им уже манную кашу выносила, — сообщила Настя Филатова. — Они как налетят! И воробьи, и синицы. Всем понравилось…

Да, ребята, привыкшие возиться с обитателями прудов, научились с малых лет любить и понимать всё живое. Замутит иной бездельник родничок или ополоснёт в нём ведро из-под бензина нерадивый водитель — худо будет форели. Не придёшь на помощь пернатым в непривычно суровую снежную зиму — не дотянут они до весны. И первые дозорные страны Снегирии рьяно взялись за дело. Кто на лыжах, кто пеший, с трудом вытаскивая из снега валенки, отправились в разведку.

Зимой пруды подо льдом, под снегом. Долину Якоти продувают холодные ветры. Ни людей, ни птиц не тянет в эти места в студёную пору. Снегирия раскинулась по другую сторону посёлка, углубилась в раздольные леса.

В почтовый ящик к вожатой посыпались письменные донесения:

«Лес неподалёку от родничка. От тропинки сто шагов в сторону сосны. Сосна раздвоенная. Рядом — трухлявый пень.

В кустах много синиц. Можно ставить кормушку.

Жаворонок».

«Дачный лес. Водятся синицы, воробьи, сороки, дятлы. И ещё птичка, которую мы не узнали. Зарисовали её. Она тоненькая, длинненькая. Поёт: пик-пик-пик… Сидела на ели.

Конькова Лена. Боровкова Марина».

«Родниковый лес. 14 ч. 50 мин. Голова красная, сам — серый. Дятел. Долбил шишку. Потом выкинул.

Соловей».

«Овраг по дороге к Чёрному омуту. Рябина. На ветках — мёрзлые ягоды. Дважды прилетал снегирь. Напевал: рюм-рюм, рюм-рюм… Что это означает — не знаем. Подпустил довольно близко и улетел.

Алла Никулина, Миша Воропаев, Виталик Габлин».

По донесениям дозорных выбирали места для кормушек. Просо, коноплю, семечки, хлебные крошки, кусочки сала приносили в крепость, стены которой ещё только воздвигались. Фанерный ящик из-под посылки приспособили под склад.

А в один из воскресных дней над голой сосной заполыхал флаг республики Снегирии. Но до этого тимуровцы леса принимали торжественную клятву. Клятву сочиняли сами, в стихах. Её наклеили на белый картон. По краям нарисовали птиц: красавца снегиря, работягу дятла, парящего в небе жаворонка, проворную синицу, едва различимого среди зелени соловья, вездесущего воробушка.

После подъёма флага, а значит, после того, как посёлок Рыбный стал не просто посёлком, а столицей пионерской республики, вожатая Наташа нашла в своём почтовом ящике записку:

«Хотим быть с вами…»

Тайна четвёртого класса «А» перестала быть тайной для школы, но юные тимуровцы леса теперь и сами хотели, чтобы у птиц было побольше друзей.

…Жаль, наши крылатые друзья не знают, что люди празднуют День птиц.

В этот день газеты печатают статьи и стихи о пернатых, в школах проводятся беседы о неутомимых санитарах лесов и полей, которые истребляют летающих, ползучих и иных вредителей. Пионеры на уроках труда и дома стругают, сколачивают птичьи домики — скворечники.

Если бы птицы знали… Наверно, вся эта неисчислимая армия поднялась бы в небо и в небе стало бы тесно, как на улицах большого города. Они пели бы, щёлкали, чирикали, и от птичьего трезвона дрожал бы прозрачный воздух.

Хорошо, что День птиц празднуют весной. Зима ещё прячет в глубине оврагов и в зарослях ельника клочья рыхлого, посеревшего снега, но весна уже бежит по земле весёлыми ручьями, гонит сок под корою деревьев, сдувает облака с синего тёплого неба.

В такой день пионерская республика вышла на главную улицу посёлка. Над улицей, похожей на аллею, взвилась широкая бумажная лента со словами: «Мы из Снегирии».

Впереди развевался флаг, всю зиму трепетавший над лесом. Он немного полинял, этот испытанный флаг, знакомый с метелями, дождями, ветром.

А ребята, что с гордостью несли его, может быть, впервые в своей жизни поняли, какое это счастье — чувствовать себя нужными и этой земле, и щедрому лесу, и высокому небу.

Лес спасён

Черницкая школа-интернат со всех сторон окружена лесом. Ребята очень любят свой сосновый бор и часто после уроков идут туда: по грибы, по ягоды или просто так — поиграть.

И в этот день Миша Яцко, Серёжа Кравцов, Игорь Орехов решили сходить в лес.

Весело и беспечно бежали мальчики по знакомым тропинкам. И вдруг увидели огонь. Нет, это не костёр. Горел косяк леса. Ребята бросились туда и ветками и еловыми лапами начали забивать языки пламени. Вскоре на помощь им пришли члены школьного «Зелёного патруля», подъехали работники местного лесничества. Опасность миновала.

Пионеры и комсомольцы Черницкой школы-интерната спасли сотни гектаров зелёного богатства.

Ф. Курбацкий,

Витебская область,

Лиозненский район.

 

Станислав Романовский

Есть такая «пионерка»!

Море грохотало три дня и три ночи. Чёрно-зелёная вода вздымала гальку, мелкие камни, легко переворачивала с боку на бок крупные каменные глыбы, и в прибрежной степи, засаженной яблонями, виноградом и пшеницей, пахло морской свежестью.

Валы с громом разбивались о берег, вставали на дыбы скоротечной прозрачной стеной, и в этой стене от основания и до пенной вершины, как рыбы, играли камни и галька… А когда валы опадали, то далеко от них, дальше, чем сумела бы забросить рука ребёнка, летели камушки и могли поранить человека.

Вытирая с лица солёные брызги, грек Ян говорил:

— Море просит жертву.

Некогда Ян работал на сейнере, а сейчас наблюдал за порядком на пляже.

Но вот море успокоилось, утихло, налилось синевой. Изредка на берег наплывали волны и со звуком, похожим на всхлипывание, замирали. В такое время к морю приехали ребята из станицы Красноармейской, разбили палатку в стороне от пляжа, полюбовались неярким пшеничным солнцем, уходящим в солёную мглу, искупались в густой воде, в которой, как золотые медузы, качались звёзды, поужинали и легли спать.

Было прохладно. Володя Побожий лежал у сырой брезентовой стенки, обращённой к воде, всем собой слышал, как рядом дышит огромное существо — море, и думал о своей работе.

Эта крестьянская привычка была у его родителей, у всех, кто работает в колхозе, — думать о своём деле даже тогда, когда, казалось бы, и думать-то о нём не надо: всё думано-передумано. Это происходит потому, что люди живут на земле, а она, земля-матушка, трудится без передышки, в поте лица своего, в росе и туманах гонит в рост хлеба и травы, наливает сладостью виноград и яблоки. Её нельзя ни на час выключить, как станок, эту землю, она хлопочет, набирает силы и тогда, когда отдыхает, и как забыть про неё? Да никак. Тем более, что он, Володя Побожий, вместе со своими товарищами из четвёртой школы выращивает на этой земле новый, ими созданный сорт пшеницы «пионерка».

Нет, «пионерку» школьники не выдумали, не сочинили. Они её вырастили сами на опытном участке, на делянках метр шириной и пятнадцать метров длиной каждая, и в пересчёте на большие площади их пшеница, о которой Володя рапортовал Двадцать пятому съезду партии, даёт девяносто три — девяносто пять центнеров с гектара! Откуда он взялся — этот великанский урожай? Кто породил «пионерку»?

…Старый человек, академик Павел Пантелеймонович Лукьяненко, известный всему миру создатель могучих урожайных пшениц, вышел в поле, чтобы узнать, как там дела, покачнулся, попытался устоять, держась за пшеничные стебли, которые он вырастил… Но стебли не удержали его, не смогли. Они только склонились над ним, уже мёртвым, чтобы заслонить от солнца, от дождя или хотя бы погладить его.

Но было поздно: сердце учёного остановилось. Оно устало. Человек умер не в постели, не в окружении врачей и лекарств, а в поле, как воин, потому что хлебное поле всегда, и в самые мирные времена, было, есть и будет полем битвы за урожай, без которого не прожить человеку.

Именно из пшеницы Павла Пантелеймоновича Лукьяненко, из «безостой-два» пионеры опытнического звена школы номер четыре — Володя Побожий, Саша Метельников, Люда Карабатова, Таня Зазыба, Тоня Пляшкун, Галя Жаравина, Лёша Полежаев и другие — вывели свой сорт «пионерка». Год да по году они высевали на делянках самые лучшие семена «безостой-два», ухаживали за посевами, отбирали сильные, окатные, крепкие зёрна для нового посева. Они начинали свою опытническую работу тогда, когда Павел Пантелеймонович был ещё жив и, зная об их поисках, подарил школьникам ручную сеялку с шутливым названием «сеньор»…

И «пионерка» — это как продолжение жизни учёного, как торжество жизни вечной, неумирающей, негасимой, когда невозможно и дня прожить без дела; а выпадут вот такие поездки к синему морю — не успев надышаться вдосталь его далями, ты начинаешь думать: как там они без тебя, твои хлебные делянки? Наверное, по-другому нельзя: выведение новых сортов — дело серьёзное и долгое. На каждый сорт уходят годы, а может быть, и вся жизнь. Миллионы людей скажут тебе спасибо за добрый обильный хлеб.

Володя Побожий начинал отбирать семена «безостой-два» пионером, а сейчас он — комсомолец. «Пионерка» есть, есть и урожай девяносто три — девяносто пять центнеров с гектара, но… на делянках. Зёрна «пионерки» изучаются в Кубанском сельскохозяйственном институте. Как они поведут себя, эти зёрна, не на делянках, а в полевых условиях? Какую пользу они принесут людям? Какой вкус у хлеба, выпеченного из этого сорта пшеницы? Так получилось, что новая пшеница есть, а какой хлеб из неё выйдет, ребята не знают. Вопросов много, очень много вопросов.

…Тело Володи горело после морского купания. Кожу щипала соль, и сон приходил не сразу, и было слышно, как недалеко от палатки ворочается, ворчит и тоже не может заснуть море. Подросток думал о том, как, помимо ухода за пшеницей, он работал в колхозном саду, убирал яблоки: жёлтый с красными мраморными прожилками «шафран»; «цыганочку» — сплошь красное, как кумач, яблоко; «доктор Фиш» — звучит почти как «доктор Фауст» — жёлто-зелёный, с красным загаром, сладкий плод… Сколько их ещё — самых разных яблок на его богатой земле? Тогда он заработал 85 рублей, отдал их маме, и на заработанное ему купили серый костюм и туфли. Всё хорошо, жалко только, что он как-то сразу вырос из костюма: ещё вчера в нём можно было ходить свободно, а сегодня трещит в плечах, и руки торчат из рукавов. Как бежит время, а? Как непостижимо быстро оно бежит!

Не успеешь опомниться — позади средняя школа. Кем он будет, Володя Побожий? Сейчас под ворчание моря, засыпая, он думал о том, что по-прежнему стоит на перепутье: ему хочется поступить в Тимирязевскую академию на отделение селекции и семеноводства, где, благо, учится воспитанница их опытнического звена Полина Григорьева. И в то же время хорошо было бы окончить Военно-политическую академию имени Ленина. Нельзя же сразу поступить в обе академии — придётся выбрать из двух одну. Какую? Почему такие противоречивые желания? Кто сказал, что противоречивые? В одном случае — выращивать хлеб. В другом — защищать его. И без профессии хлебороба и без профессии воина стране обойтись нельзя. Так как же всё-таки быть?

За свою недолгую жизнь Володя много перебрал хлебных зёрен, на ощупь научился отличать ядрёное от слабого, ценить цвет, вес и строение зерна и знал, что по структуре своей зерно похоже на космический корабль. Вытянутая обтекаемая форма, плотная оболочка, внутри которой колоссальный запас горючего — запас питательных веществ. От него щитком отделена кабина космонавтов — зародыш. И путь этого зерна достославен и велик: сгорая, зерно порождает сотни новых зёрен, а те дают здоровье и жизнь человеку. И в этом несомненном родстве зерна пшеницы на ребячьей ладони с космическим кораблём в предзвёздных чертогах есть связь древней профессии сеятеля, к которой принадлежит Володя, с той манящей новью, о которой он много слышал и читал… Он заснул крепким сном, так и не ответив сам себе на вопрос, кем же он будет завтра, после того, как окончит среднюю школу.

Спал он долго и проснулся от негромкого крика Саши Метальникова:

— Дельфины!..

Володя выбрался из палатки, зажмурился от влажного, мглистого, золотого солнца. Солнце положило круглый подбородок на море, а море, тихое, усталое, залитое светом, пыталось и не могло пробудиться.

И тут Володя увидел дельфинов. Он сначала не понял, что это дельфины. Он думал, что люди, заплыв подальше от берега, в то ясное, насыщенное озоном и солью утро спешат захватить побольше прохлады перед жарким днём и плещутся, и радуются тишине, своей силе и ловкости и прозрачности голубовато-зелёной воды.

Но люди так не могут. Они же — люди. Земля — их исконная стихия.

Из ровной поверхности моря высоко и плавно вымётывались лёгкие, чёрно-золотистые или коричневые от солнца таинственные и весёлые существа и, объятые светом, погружались в воду, чтобы в скором времени опять показаться на свет. Они принимали эту жизнь, это смирное море, это утро как счастливый дар и не замечали людей на берегу. Хотя, может быть, и замечали, только делали вид, что они, дельфины, одни во всём Чёрном море. Кто же их знает?.. Ребята не шевелились. Они боялись спугнуть дельфинов, которых видели впервые в жизни.

А грек Ян Попандополо сказал:

— Видеть дельфинов — это хорошо. Это очень даже хорошо. Это — к счастью. И к хорошей погоде тоже…

Главное богатство Оренбуржья — хлеб. Наша область за высокие урожаи зерна дважды награждена орденом Ленина. Есть в этом большом труде доля труда и юных тимирязевцев.

У нас большая дружба с учёными научно-исследовательского института сельского хозяйства нашей области. По их заданию мы занимаемся селекцией зерновых и овощных культур.

Моё звено работает над селекцией многолетней ржи. Посеешь такую рожь один раз — и собирай урожай четыре года подряд. От дикого предка рожь унаследовала щуплое зерно и ломкий колос. Но нам удалось преодолеть эти недостатки, скрестив «безенчукскую желтозёрную» с дикой многолетней рожью.

По отзывам специалистов, многолетняя рожь — хорошая кормовая культура. Нынешней весной мы пробуем сеять многолетнюю рожь в смеси с донником, чтобы корм содержал много белков и витаминов.

У тимирязевцев нашей школы есть ещё одна мечта — вернуть помидорам засухоустойчивость их диких предков и в то же время повысить их урожайность. На Оренбуржье ведь рек мало, влаги не хватает.

Лена Зубова,

Оренбургская область,

Чебеньковская школа.

 

Ирина Стрелкова

Тревога в горах

Опасность налетела неожиданно. Летом, в жаркий безоблачный день. И не где-то в открытой степи или в лесной чаще, а в новеньком пионерском лагере с белыми корпусами и расчищенными дорожками.

Несколько таких лагерей были построены в живописном горном ущелье. Из лагерей в ясную погоду видны ослепительные снеговые вершины гор. С каменных скал словно свесилось вниз белое полотенце — это водопад, льющийся из прекрасного синего озера. Он превращается в речку. Быстрая вода скачет по камням, с пузырьками, будто газированная. Чистая и вкусная вода, а купаться в речке нельзя — вода как лёд. Сядь на огромный валун и любуйся. И постарайся углядеть, как против сумасшедшего бега воды поднимается гибкая рыба — форель.

Ребята из всех лагерей очень любили посидеть у весёлой речки. И не думал никто, какой ужас может она сотворить.

Было это в Казахстане, в ущелье реки Иссык.

Военная хитрость

Поутру, как всегда, солнце сначала окрасило в розовый цвет снеговые вершины, а в лагеря, расположенные в ущелье, заглянуло уже к завтраку. День обещался безоблачный и жаркий.

После завтрака вдруг подъезжают к лагерной арке военные грузовики, крытые брезентом защитного цвета.

— Вы не ошиблись? — кричат из-под грибка дежурные. — Тут пионерский лагерь!

— Нет, не ошиблись, — отвечают солдаты и начинают открывать борта грузовиков, приставлять привезённые с собою лесенки. — Мы приехали за вами, ребята. В гости вас приглашаем. У нас в части сегодня праздник, спортивные соревнования.

— Пра-а-аздник? — У дежурных сразу испортилось настроение. — Всегда не везёт нашему отряду. В прошлое дежурство нам досталось рыбу чистить. А теперь все поедут в гости, а мы останемся. Дежурный отряд ни за что из лагеря не отпустят.

До того дежурные расстроились, что солдатам их жалко стало:

— Не горюйте, ребята! Мы попробуем уговорить начальника лагеря, чтобы он отпустил и дежурный отряд.

— Не выйдет! — вздохнули дежурные. — Начальник у нас строгий.

Но с начальником в то утро случилось что-то необыкновенное. Он отпустил на праздник весь дежурный отряд.

Что-то случилось и с врачом. Строгая женщина, ужасная придира, разок чихнёшь — загонит в изолятор. А тут выпустила из лагерного изолятора всех пленников, одного даже со сломанной рукой в гипсе — всем разрешила ехать в гости к солдатам.

Пионерский лагерь в полном составе, с вожатыми и воспитателями, расселся по военным машинам и укатил вниз по извилистой горной дороге.

В солдатском палаточном городке ребят пересчитали, накормили в столовой и сказали, что после обеда детям полагается спать, повели в палатки.

— Зачем же вы нас к себе привезли? — не могут понять ребята.

Солдаты переглянулись и раскрыли свой секрет. Даже не секрет, а самую настоящую военную хитрость.

— Мы выполняли приказ — быстро и без паники вывезти всех ребят в безопасное место. Горному ущелью, где находятся ваши лагеря, угрожает сель.

— Сель? — переспросили ребята. — А что такое сель?

Весело переспросили, беззаботно. А ведь пионерского лагеря, откуда их так хитро выманили, уже больше не было. Ничего не осталось от нарядных домиков, ярких клумб, жёлтых дорожек. Всё уничтожил беспощадный сель.

Сель — это грязекаменный поток. Жарким летом ледники в горах тают очень сильно. Под ледниками накапливаются целые озёра воды. Прорвётся вода и кинется вниз высоким валом, превращаясь по пути из воды в грязь. Огромной скорости и огромной разрушительной силы достигает сель. Он швыряет, как мячики, гигантские валуны, всё сносит на своём пути. Раз — и слизнул грязным языком кусок шоссе. Дом подхватил и понёс в грязных лапах, опрокинул, раздавил. Грохот стоит адский. А ведь всего минуту назад тихо было в горах.

С селем всегда так — срывается неожиданно. Поэтому из одного лагеря солдаты не успели вывезти ребят. Этот лагерь — «Дорожник» стоял выше других, на самом безопасном месте, у подножия горы Малышки.

Малышка — гора не очень-то высокая, с круглой макушкой. По её склонам растёт дикий урюк. Новичку кажется, что пара пустяков добраться до вершины Малышки. Но поход на гору разрешают только старшим отрядам. Долезешь до макушки — высунешь язык от усталости. Крутовата Малышка, и заросли уж больно колючие. Впрочем, некоторые храбрецы колючек не боятся, потихоньку удирают из лагеря на Малышку за урюком.

Прошлым летом Алика Качехина чуть не исключили из лагеря за урюк. Алик любит покрасоваться: вот какой я смелый, никого не боюсь! Но этим летом первый отряд почему-то выбрал Качехина своим председателем. Старший вожатый Лев Григорьевич был этим очень недоволен. Жизнь всего лагеря зависит от того, какой тон задаёт первый отряд, самые старшие ребята.

Но пока первый отряд себя ничем особенным не проявлял. Провели футбольный матч с командой соседнего лагеря, выиграли «всухую» и ходили очень гордые. На линейке им объявили благодарность за хорошую спортивную работу и сделали замечание за неряшливую заправку кроватей. Когда хвалили и когда ругали, председатель первого отряда стоял с каменным лицом — проявлял характер.

Если бы Малышка умела говорить, она могла бы ему сказать:

«Ты ещё сам не знаешь, какой у тебя характер. Ты его ещё не проверял по-настоящему».

Адский грохот прокатился по ущелью, и тут же затрубил тревогу горнист.

— Что случилось? — любопытствуют ребята.

— Сель сорвался.

В домике начальника пионерского лагеря зазвонил телефон:

— Шоссе размыто, вывезти ваш лагерь не сможем. Рассчитывайте пока только на свои силы. Как там у вас с продуктами?

Ответить начальник лагеря не успел. Телефон звякнул жалобно и смолк. Где-то ниже по ущелью сель повредил линию. Начальник встал, щёлкнул выключателем. Лампочка под потолком не зажглась. Значит, повреждена и линия электропередачи.

— Продуктов у нас хватит, — сказал начальник лагеря старшему вожатому. — Не век же тут сидеть, вывезут к вечеру. Только бы ребята не подкачали. Ведь побегут непременно на сель поглядеть, а мало ли что может случиться. Давайте-ка соберём все отряды в спальных корпусах.

Старший вожатый с сомнением покачал головой:

— Трудненько будет удержать ребят в спальнях.

А лагерь уже стал похож на муравейник, в который ткнули палкой. Все суетятся, все болтают про сель, хотя никто не успел разглядеть первый вал. Только слыхали — прогремело что-то по ущелью. А что — неизвестно. Эх, на реку бы сбегать! Поглядеть бы своими глазами! Но вожатые и воспитатели не пускают, командуют построиться и ведут в спальни.

В это время первый отряд всё-таки выпросил разрешение забраться на склон Малышки, намного выше домиков лагеря.

Отсюда хорошо был виден весь пионерский городок. Он построен по ущелью в три ступеньки. На первой ступеньке, у самой реки, — стадион. На второй — лагерная линейка, мачта с флагом, столовая и кухня, а также решётчатый домик — голубятня. Третья, самая верхняя ступенька — это спальни отрядов, они стоят у самого подножия горы Малышки.

Вид с горы прекрасный и ребятам из первого отряда давно знакомый. Но где же речка? Куда девалась? Нет речки. Там, где она шумно прыгала по камням, осталась только коричневая полоса грязи — след прокатившегося селя. Кусты по краям ободраны, заляпаны грязью.

Посмотрели выше по ущелью. Что с водопадом? Нет водопада. Белое полотенце исчезло. Будто там, наверху, кто-то его снял — вытирает великанские руки.

Знающего человека очень бы встревожила пропажа водопада. Это значило, что где-то произошёл затор, где-то сейчас копится вода. Но ребята пока ещё беззаботны. Вся компания тут. Алик Качехин, Володя Занозовский, Таня Назарова, Сауле Хасенова, Алёша Воробьёв. Вспоминают, кто что слышал про селевые потоки.

— Мне бабушка рассказывала. В тысяча девятьсот двадцать первом году сель ночью ка-а-ак налетит!.. Половину города снёс. Бабушка рассказывала, валуны были — с телегу величиной!

— Мало ли что бывало во времена твоей бабушки! — поддевают ребята рассказчика. — Сейчас такого быть не может.

— Сейчас телег нет. Сейчас будут валуны размером с автобус! — вставляет кто-то.

— А я бы, ребята, хотел посмотреть на настоящий сель!

Но тут кто-то ойкнул:

— Глядите! На водопаде-то что…

По пересохшему водопаду катилась чёрная волна. На миг словно бы остановился на её гребне лёгкий, как пёрышко, грузовик и вдруг полетел вниз, стукаясь об острые каменные уступы. Казалось, что он падает слишком медленно. Будто он не настоящий. Будто падает не наяву, в этом ущелье, а на экране, в замедленной съёмке. И как бы с запозданием подключили к этому жуткому фильму звук. Сначала слабый, далёкий гром, а затем словно двинула вниз по ущелью колонна танков.

— Ну, ребята, — сказал Качехин, — пошли…

У спальни первого отряда их ждал старший вожатый.

— Лев Григорьевич! — закричали ребята. — Сель идёт! Сейчас здесь будет! Что делать?

— Прежде всего разговаривать спокойным голосом. — Старший вожатый оглядел возбуждённые лица ребят. — Отряд весь в сборе?

— Все тут, — отозвался Алик Качехин.

— Ты, Качехин, отвечаешь за то, чтобы все ребята слушали твою команду! — сказал вожатый и подумал про себя: «Нескладно я говорю. Получается, что Качехин отвечает за то, чтобы все его слушались. А другие, выходит, ни за что не отвечают? Выходит, что так. И это правильно. Качехин отвечает сейчас за всех. Он командир. Это даёт ему право требовать с товарищей, приказывать им».

Лев Григорьевич мог бы ещё сказать Алику: «И ты отвечаешь за жизнь ребят из своего отряда — чтобы все остались целы». Но эти слова старший вожатый вслух не произнёс. Хотя сейчас все взрослые в лагере не так опасались селя, как мальчишечьего безрассудства. Возьмут вот и полезут поглядеть поближе, как сель валунами играет. Всё-таки интересно. Лев Григорьевич это очень хорошо 1 понимал.

— Вот что, Качехин, — строго продолжал старший вожатый, — все отряды должны находиться в спальнях, пока сель не кончится. А твой отряд отвечает за то, чтобы ни один человек не удрал вниз. Встанете цепочкой, перекроете все тропинки. Понятно? Вниз не пускать никого. И никому не делать исключения.

— Понятно! — ответил Качехин.

— Для своих ребят тоже никаких исключений!

— Вас понял! — с некоторой обидой отозвался председатель первого отряда.

Старший вожатый задел в нём тонкую мальчишечью струну. Мальчишки выше всего ставят справедливость. Когда отряд дежурил на кухне, Алик делил работу поровну. После футбольной встречи прямо говорил, кто играл хорошо, а кто нет, и для своих лучших друзей — Володи Занозовского и Алёши Воробьёва — скидок не делал.

— Слыхали? — обернулся Алик к отряду. — Никаких исключений делать не будем. А теперь пошли выполнять приказ.

Задача первому отряду ясна. Не очень-то сложная задача — держать и не пускать. Все тропинки, все тайные лазы в кустах старшие ребята знают лучше, чем малыши. Только вот тоскливо стоять порознь. Ну да это наверняка ненадолго.

Настоящий приказ

В этот день старшие ребята из лагеря «Дорожник» впервые поняли, что такое настоящий приказ.

Пионерские дружины иногда затевают игру в команды, в приказы. Чтобы красивей выглядело совсем обычное дело, звонче и праздничней. А ведь настоящий приказ может прозвучать вовсе не громко и обыкновенно. Будто это и не приказ, а так, простая просьба. Но ты эту просьбу выполнишь во что бы то ни стало! Вот что такое настоящий приказ.

Чёрный вал, повыше первого, прокатился по ущелью — и опять всё тихо. Старший вожатый сказал, что отряды должны оставаться в спальнях, пока сель не кончится. Но как узнаешь, кончился он или у него ещё что-то припасено?

Бойкий человек из пятого отряда улизнул из спальни и теперь беседует с Алёшей Воробьёвым.

— И куда же ты так спешишь? — любопытствует Алёша.

Беглец хватается за живот и делает страдальческую мину.

— Бедный ты, бедный! — свирепо говорит Алёша. — От боли забыл, в какую сторону бежать. Показать или сам дойдёшь?

— Сам, — обещает беглец.

Вернувшись в спальню, он не может рассказать любопытным, что нового на белом свете. Он красочно расписывает, какая охрана поставлена у спальни.

— Не прорвёшься. Там Алька. И Алёшка! И Володька!

Младшие отряды возмущались «предательством» старших ребят. В такой момент переметнулись на сторону взрослых! Нет, этого никто не ожидал от Альки, Алёшки и Володьки. Как будто они сами не страдали от разных строгостей. Как будто они не понимают, что вожатые и воспитатели всегда опасаются сущих пустяков. Босиком не ходи — ногу напорешь. Панаму не снимай — солнечный удар получишь. А сейчас и вовсе в панику ударились. Велели переобуться в крепкую обувь, а из спален не выпускают. Зачем же тогда было переобуваться?

— Эй, первый отряд! — кричат из спален. — Ну, что там? Скоро выпустите?

— Скоро! — отвечают постовые.

Сель и не собирался утихать. Над ущельем не смолкал рёв и грохот грязекаменного потока. Коричневая грязь разливалась всё шире. В ней легко плыли валуны величиной с автобус. Какой глупой казалась сейчас ребятам недавняя беспечная шутка! У них на глазах сель поглотил лагерный стадион. Баскетбольные щиты сломались, как две спички. Новые волны грязи наплывали сверху, и не было им конца…

Проверяя цепочку, Алик остановился рядом с Володей Занозовским.

— Так и всё озеро выльется, — сказал Володя. — А там воды-ы-ы… Помнишь, нам рассказывали. Глубина до девяноста метров.

К ним подошла Сауле Хасенова.

— Ребята, а вдруг перемычка не выдержит?! Ведь озеро образовалось в результате землетрясения. Скала обвалилась и заперла ущелье. А теперь её смоет селем…

— Да ладно тебе! — рассердился Качехин. — Не каркай!

— Я не каркаю, — обиделась Сауле. — Ты бы, Алька, постоял на моём посту. У меня самый младший отряд. Они уже никуда не просятся. Они там реветь начинают. Им пальтишки велели надеть.

Это известие Качехину не понравилось. Зачем пальтишки, когда такая жарища. Но он и виду не показал.

— Им велели, а нам пока что нового приказа не давали. Ты почему, Хасенова, оставила свой пост?

Конечно, старшие ребята понимали, что в Алма-Ате уже знают про сель. В лагерь уже посланы спасатели. Но путь их будет долог и труден. Всё ущелье залито грязью и завалено камнями — ни дорог, ни мостов.

Из столовой поварихи начали таскать наверх, к спальням, ящики с консервами. Перестал куриться дымок из кухонной трубы — на кухне залили огонь. Взрослые всё делали сами, не просили старших ребят подсобить. Даже поварихи сами таскали ящики. А ведь на кухне больше всего любят командовать ребятами: «Подай! Принеси! Убери! Вымой!»

Первый отряд не трогался с места, ждал приказа. А нового приказа всё не было.

— Эй, первый отряд! — звали из спален. — Скоро там?

Но тут все голоса накрыло неслыханным ещё громом. Над водопадом возник и покатился вниз высоченный горб.

Алик понимал, что горб мчится вниз с огромной скоростью. Но секунды словно растянулись, стали длинными. Столько мыслей успело пронестись в голове. Вот что значит стихия! И как непривычно вдруг почувствовать, что у себя дома, на родной обжитой земле человек может оказаться бессильным, беспомощным. Ну, кто может сейчас остановить мчащийся страшный горб?

На какой-то миг Алик оторвал взгляд от летящего с рёвом горба и взглянул вверх, в небо. Оно поразило его чистой, безоблачной голубизной. Такое беспечное ясное небо! Почему оно остаётся голубым, когда на земле всё уничтожает разбушевавшаяся грязь?

Обдавая ущелье холодом, горб промчался мимо лагеря и исчез за правым склоном.

— Качехин!

Алик заметил, что Лев Григорьевич запыхался — быстро бежал снизу по тропе.

— Качехин, возьми на помощь Воробьёва и Занозовского. Откроете голубятню, выпустите голубей. Из пионерской комнаты вынесете знамя. Будем уходить на Малышку. Твой отряд идёт последним.

Ребята бегом скатились к голубятне, открыли люк. Свистя крыльями, голуби испуганно взмыли в вышину. Что-то они понимали лучше, чем люди. Это было видно по полёту стаи. Шест с тряпкой не понадобился. Стая дружно уходила из развороченного селем ущелья, из каменной теснины гор на вольный простор чистого неба.

— Они сейчас всё видят, — позавидовал голубям Володя. — И озеро, и ледники, и долину всю…

Стая кружила так высоко, как никогда не поднимаются голуби. Но не улетала, словно птицы ещё надеялись чем-то помочь людям.

Алик, Алёша и Володя забежали в пионерскую комнату. В углу стояло развёрнутое знамя.

— Сверни, — посоветовал Володя, — а то порвём о колючки.

Алик туго обернул полотнище вокруг древка.

— Пошли, ребята.

На Малышку

Из спален первыми уходили самые маленькие. По узкой каменной тропке вверх на Малышку. За ними ребятишки побольше. Только сейчас они увидели сель. Широкий поток грязи подступал к посыпанной тонким песочком лагерной линейке.

Стало так страшно, что никто не плакал, никто не задавал вопросов. Малыши молча и быстро шли вверх. В густой зелени просверкивало что-то алое. Впереди каждого отряда шёл пионер с отрядным флажком. Было приказано: «Выше держите флажки!» И ребята тянули их выше. Снизу взрослым было видно по флажкам, как идут отряды. Молодцы! Хорошо идут. Но далеко ещё первому флажку до вершины Малышки. А на полпути не остановишься. Нет нигде на полпути ровного местечка. Надо всем идти до самой вершины. Даже самым маленьким. Это единственное правильное решение.

Первый отряд уходил последним. Девочек пропустили вперёд. Замыкали цепочку первого отряда Алёша, Володя и Алик. За ними шли две пожилые поварихи. От них чуть отстала седая женщина, врач лагеря. Она то и дело перекладывала из руки в руку тяжёлую брезентовую сумку с красным крестом.

«Эх, кто бы помог!» — подумал старший вожатый. Это была его промашка — не дал врачу помощника. А медсестра идёт впереди, с малышами.

Но не успел он себя поругать, как кто-то из первого отряда приотстал и взял у врача тяжёлую сумку. «Молодцы», — подумал старший вожатый.

Теперь в лагере оставалось только несколько человек. Они пытались спасти от селя самое ценное имущество. Уносили наверх музыкальные инструменты, оборудование радиоузла.

Что думали они об ушедших наверх ребятах?

Они думали вот что: «Не скажешь, что у нас в лагере уж очень примерные дети. Всякое тут у нас случалось. И ссоры и драки. И обиды и наказания. Кое-кого вызывали на совет лагеря, ставили перед строем на общей линейке. Но в трудную минуту наши ребята словно переменились. Ведут себя очень организованно. А это сейчас самое главное».

Но пришло время уходить и взрослым.

Гигантский вал накрыл столовую, вышиб окна в спальных корпусах. По грязи плыли позабытые босоножки и панамы. Всё кончено. Лагеря больше нет. Какое счастье, что дети вовремя ушли!

Взрослые стали подниматься вдогонку за ребятами. И тут из чащи урюка вышли на пионерскую тропинку солдаты.

— Непросто было до вас добраться, — сказал Льву Григорьевичу лейтенант, командовавший спасательной группой. — Вдруг, смотрим, голуби закружили. Неплохой вы нам подали знак.

— Мы про знак не думали» когда их выпускали, — признался Лев Григорьевич. — Просто спасали голубей.

Потом он спросил лейтенанта, как и когда можно будет вывезти ребят из ущелья.

— Вертолётами будем вывозить, — объяснил лейтенант. — Мы уже прикинули. Удобней всего принимать вертолёты на вершине вот этой ближней горы.

— Её называют Малышкой, — сказал Лев Григорьевич.

— Малышка? — переспросил лейтенант. — Не такая уж она у вас маленькая. Но всё равно придётся вести всех ребят до самой вершины.

— А они уже туда идут. Все идут, — ответил Лев Григорьевич. — Вон, видите, красное мелькает. Там наши самые Младшие. Они уже устали, а впереди тропа будет ещё круче.

Замыкающего цепочку Алика нагнал солдат в панаме защитного цвета.

— Ты, что ли, Качехин?

— Я.

— Тебе приказ. Посылай своих вперёд, надо помочь маленьким. А тебе велено оставаться со знаменем позади. И смотреть, чтобы никто не отстал.

— Дорогу! Дорогу! — приговаривали ребята из первого отряда.

Вся цепочка, растянувшаяся в половину горы, отступила вбок, пропустила по тропинке первый отряд.

Сауле досталось вести за руку девочку-кубышку.

— Я больше не могу, — шёпотом призналась кубышка. — Ноги не идут.

— И я не могу! — шепнула ей в ухо Сауле.

— Ты? Ты можешь, ты вон какая большая.

— Я не могу тащить тебя на руках. Даже не подниму. Давай знаешь как… Я тебя сзади буду подталкивать.

— Лучше ты впереди, а я за тебя уцеплюсь, — сказала кубышка. — Ты не думай, я не очень толстая. Я плотная. Меня мальчишки боятся, потому что я сильная.

— Ты очень сильная! — похвалила кубышку хитрая Сауле. — Мне повезло. Другим нашим ребятам слабенькие достались.

После такой похвалы кубышка приободрилась и с новыми силами потопала вверх, держась за пояс Сауле.

Ребята шли вверх, а солнце всё быстрее скатывалось вниз и пропало за гребнем. Голуби сделали прощальный круг и улетели. Наверное, в город. На вершину Малышки ребята пришли, когда уже стало совсем темно.

Много пионерских походов видела гора. Но чтобы идти всем лагерем, да ещё на ночь глядя — такого Малышка не видывала. Целый табор на круглой макушке горы. Воспитатели и вожатые в который раз пересчитывают ребят. Все здесь! Все целёхоньки! Для взрослого, который тревожится за жизнь и здоровье каждого пионера, — радость огромная. А царапины, ссадины — это ерунда, йоду хватит на всех. Врач и медсестра уже занялись своим делом, перевязывают боевые раны. Первыми получают медицинскую помощь малыши. А из старших ребят — девочки. Кто мужчина — тот подождёт.

Малыши завернулись в пальтишки, улеглись потеснее друг к другу и вмиг заснули. Первый отряд не торопится устраиваться на ночлег. Сидят, негромко переговариваются.

Вот так, сидя в кружок, они и заснули. А проснулись от холода. Зуб на зуб не попадает. Смотрят ребята — солдаты уже принялись расчищать площадку для вертолёта. Все повскакивали, взялись помогать. За работой быстро согрелись. И есть захотели.

Лев Григорьевич и ребята из первого отряда пошли вниз за продуктами. Знакомая тропа исчезала в груде гигантских валунов. Кое-где меж валунами торчали обломки зданий, валялся большущий белый холодильник. И хотя ребята знали, что вчера тут стоял красивый пионерский городок, им уже будто не верилось, что белые корпуса, и линейка, и стадион были на самом деле.

В заляпанных грязью кустах ребята нашли ящик с банками сгущённого молока — единственное, что уцелело из продуктов.

— Ладно. Младшим хватит, — сказал Лев Григорьевич.

Молча постояли, поглядели прощально на ущелье, залитое грязью, заваленное камнями.

Из-за гребня вынырнул зелёный военный вертолёт с красными звёздами и поплыл над ущельем к вершине Малышки.

Первый отряд последним улетал с самодельной посадочной площадки. Ребята прилипли к небольшим оконцам. Что там внизу?

Чудесного синего озера больше не было. Чашу озера доверху наполнила грязь. Вертолёт поднялся выше, перелетел над горным хребтом, поросшим лесом. Внизу открылась широкая долина. Желтели поля пшеницы, ровными рядами стояли яблони, поблёскивала на солнце вода в арыках, по дорогам бежали машины. Ребятам казалось, что после вчерашнего они стали лучше понимать красоту родной земли.

Когда прилетели домой, их все расспрашивали с любопытством и уважением:

— Как там было-то? Досталось вам?

— Да нет, не досталось, — говорили ребята из первого отряда. — Из лагеря видно было, как сель шёл. Мы вовремя успели подняться на Малышку. А гора, в общем-то, невысокая. Мы на неё сколько раз лазили.

Мне очень понравилось, как старшие ребята из лагеря «Дорожник» рассказывали в городе про пережитую опасность. Они её встретили мужественно. Делали то, что было нужно. Не хныкали, не струсили и не проявили ненужного удальства. Ведь в минуту опасности глупое удальство — не лучше хныканья. В минуту опасности нужно твёрдо держать дисциплину. Без неё пропадёшь.

На аэродроме все отряды выстроились на прощальную линейку. Алик пронёс перед строем знамя, за ним шли Алёша и Володя. Поднялись в салюте десятки ребячьих рук — в царапинах, в йоде и в бинтах.

— Спасибо вам, ребята, — сказал начальник лагеря. — Вы молодцы, правильно держались. А первому отряду особая благодарность. На этом линейка закончена, можно расходиться.

Никто не спешил сломать строй. С минуту отряды стояли недвижно, в строгой тишине.

Лесной госпиталь

Пыжовский лес… Однажды красные следопыты нашей школы увидели здесь странные ямы, наполненные водой. Из ям торчали полусгнившие сваи… Что это? Лес такой глухой и вдруг — следы загадочных строений.

Ребята узнали от старых колхозников, что ямы в лесу остались от крупного военного госпиталя. Здесь в годы войны проходила узкоколейка. Раненых привозили в госпиталь в маленьких вагончиках. Неподалёку располагался санитарный аэродром. И аэродром, и узкоколейку строили сами медики.

Вот бы найти этих врачей и медсестёр!

Поиск возглавила старшая пионервожатая Валерия Евгеньевна Гаврилова. По цепочке, которая тянулась от Пыжовского леса, следопыты отыскали всех бывших военных медиков из сортировочного эвакогоспиталя — СЭГ-290.

Каждое лето в гости к пионерам стали приезжать ветераны-сэговцы, чтобы провести в Пыжовском лесу торжественный сбор, вспомнить военные годы. На месте бывшего военного госпиталя стоит теперь обелиск — память о подвиге военных медиков. Средства на строительство обелиска заработали красные следопыты.

Совет дружины,

г. Вязники

Владимирской области,

школа № 2.

 

Людмила Матвеева

Петушок на крыше

Небольшой литовский посёлок укрылся в лесу. Сосны шумят, поют птицы. А на пригорке школа. Блестит чистыми окнами, на черепичной крыше — весёлый петух-флюгер. В тот день был ветер, и петух вертелся без остановки. Алдона тряхнула светлой косой, поёжилась от ветра и сказала:

— Лучше мы с вами пойдём в школу и там поговорим. Хорошо? Холодно сегодня.

Мы сели в пустом классе. Алдона рассказывала, как живут ребята в этом тихом посёлке. Потом пришли ещё мальчики и девочки, тоже сели с нами, говорили про разное. Когда человек рассказывает, он раскрывает черты своего характера. Владас Палюлис, высокий мальчик с выгоревшими бровями, всё гнул к настольному теннису. Как-то так получалось, о чём бы ни пошла речь, он скажет:

— А у нас на соревнованиях по настольному теннису…

— Погоди, Владас, со своим настольным теннисом, — сказала Алдона, а Юлия, тоненькая, с серыми глазами, засмеялась:

— Кто про что. Лучше расскажем, как ездили летом в Палангу. Помните? Море, дюны и солнце. Волны тяжёлые. Песок горячий. Однажды мы бегали купаться в дождь — всё равно кругом вода, верно?

Молчаливый Эдмонд покашлял застенчиво и сообщил:

— В летние каникулы к нам приезжали друзья из Грузии. Это очень хорошие друзья, они живут в маленьком городе Телави.

И тут все стали говорить об этих ребятах, перебивали друг друга. Получился небольшой кавардак. Потом я им сказала, что никуда не спешу и всех хочу послушать, потому что это же очень интересная история: так далеко живут друг от друга и так крепко связаны. Тогда все стали рассказывать по порядку. И вот что рассказали.

Идут по посёлку несколько мальчишек и две девочки, все смуглые, глаза яркие, волосы чёрные, у девчонок длинные косы. А навстречу Владас Палюлис. Идут незнакомые ребята, посёлок разглядывают, говорят на непонятном языке. И Владас незаметно их стал разглядывать — ему интересно, конечно, что за люди. Потом он их увидел в школе: вожатая привела гостей в пионерскую комнату. Владас и его одноклассники там как раз лото для октябрят клеили. И вожатая сказала:

— Это пионеры Грузии, хотят с вами познакомиться.

Владас тогда подумал: «Экскурсия, подумаешь!» Но заметил, девчонка с длинными ресницами на него смотрит, и в глазах улыбка. И, сам не зная почему, сказал:

— Пойдёмте все в наш класс. У нас очень хорошие ребята.

И они все пошли.

Сидели вот так же, как мы теперь сидим, разговаривали. И литовские ребята, и грузины хорошо говорят по-русски.

Литовцы стали рассказывать, как шефствуют над октябрятами. Как организовали для младших хор «Ежик». А грузинские ребята рассказали про свою школу, о том, что есть у них секция футбола. И подарили новым знакомым чеканку. А потом все записали адреса, чтобы переписываться. Почему-то Владасу показалось, что с этими ребятами их класс подружится.

Они до вечера гуляли в лесу. Грузинская девочка Этери вдруг попросила:

— Владас, а ты можешь показать мне гнездо кукушки?

Все засмеялись. Кукушка потому и кукушка, что она не вьёт гнезда. И подбрасывает свои яйца чужим мамам-птицам.

Когда гости уехали, началась переписка. Сначала посылали письма про отметки, про пионерские дела. Потом Эдмунд сказал:

— Давайте пошлём в город Телави посылку.

— А что положим в посылку? — деловито спросила Юлия.

— Вот. — Эдмунд показал коробочку. — Это Владас сделал магнитофонные записи наших литовских народных песен.

Они отослали посылку и сами написали перевод. Прошло немного времени, и в школу на горке пришла посылочка. Гиви Хантадзе и Темо Церетели тоже прислали песни — грузинские народные и эстрадные и ещё несколько танцевальных мелодий. И это тоже не были записи, купленные в магазине. Ребята сделали их сами — такой подарок намного приятнее.

Потом Алдона придумала:

— Давайте пошлём им звуковое письмо.

Включили микрофон, рассказали, как ходили в поход, как видели лебедей над озером. Лебеди были розовые, потому что был восход.

Потом придумали посылать загадки и игры. Даже сами не знали сначала, как много интересных загадок есть. И про игры — каждый знает немного, а когда всё вместе собралось, получился целый клад.

Чтобы познакомить друзей с культурой своей республики, надо самим хорошо её знать. И ребята стали ходить в экспедиции вместе с учительницей истории, собирать народные песни, игры, сказки.

Однажды случилась беда. Юлия заболела. Лежит дома, горло болит, руки ломит, ноги ломит. И ребят мама не впустила:

— Грипп болезнь заразная.

Лежит одна и грустит. Хорошо иметь много друзей. Десять или больше. Заболеешь, и тебя все будут утешать. Но так, конечно, не бывает. У всех свои дела. Да ещё мама одноклассников не пустила.

И вдруг мама вошла и даёт письмо. Из Грузии. И там написано: «Юлия! Не грусти — скоро поправишься. Если хочешь знать, я бы с тобой с удовольствием поменялся — у нас завтра контрольная». И ещё в конверте рисунки — море синее, яркое. Оно не похоже на Балтийское — Балтика строгая, прохладная. А Чёрное море на рисунке — весёлое, праздничное. Юлии было хорошо смотреть на эти рисунки.

Скоро она поправилась. А пока болела, получала письма каждый день — то Темо напишет, то Серёжа, то Этери.

А потом прибежал под окно Владас и крикнул:

— Юлия! Они скоро приедут!

К приезду грузинских ребят решили устроить обед. Но не простой, а из грузинских национальных блюд. У Алдониной мамы есть толстая книга, там кулинарные рецепты разных народов. И ребята сами приготовили из фасоли лобио, из баранины шашлык и ещё суп, он называется харчо. Когда ребята приехали, они только из автобуса вышли и сразу сказали:

— Чем это пахнет так хорошо?

А это пахли цветы, им дарили букеты из роз. Все так радовались, что опять увиделись. А когда сидели в школьной столовой и ели праздничный обед, Мзия сказала:

— Такой шашлык даже я готовить не умею, хотя я грузинка. У нас дома шашлык всегда делает папа. Но теперь и я попробую удивить свою семью.

Обед обедом, но в каникулы надо предложить своим друзьям интересное дело. А дело такое было.

Ребята собирались в поход, а когда узнали, что к ним едут гости, решили поход отложить, чтобы пойти вместе. Вот тогда-то грузинские ребята и увидели по-настоящему прекрасные литовские леса, озёра Игналины, зеленовато-синие и прозрачные до самого дна. По дну мелькают тени от рыб. Все вместе катались на «Ракете», долго говорили у костра. И вокруг шумели сосны — высокие и прямые, как мачты.

Гиви сказал:

— Красиво. Когда приедете к нам, мы поведём вас в горы. Это тоже красота.

Мы с ребятами сидим в тихой школе долго-долго. За окнами начинает темнеть. Алдона поправляет толстую белую косу и говорит:

— Мы и сами стали дружнее с тех пор, правда?

И все соглашаются с ней. Владас произносит.

— У нас была с грузинскими ребятами товарищеская встреча по настольному теннису. Они здорово играют.

Всё-таки он опять свернул на свой любимый настольный теннис.

Как это хорошо — далеко друг от друга живут два шестых класса. Жаркая Грузия, прохладная Литва. Живые, нетерпеливые смуглые грузины. Сдержанные, медлительные белоголовые литовцы. Непохожие характеры, непохожие песни. А всё равно друзья — щедро делятся всем хорошим. Поддерживают в грустный час. Учатся друг у дружки пионерской науке. Я сказала об этом ребятам, и они со мной согласились. Конечно, это большая радость — иметь верных друзей.

Мы шли по улице. Впереди Владас, Юлия, Эдмунд. А мы с Алдоной немного сзади. Что-то изменилось, я не сразу поняла, в чём дело. Потом догадалась — ветер утих. В сумерках я разглядела: петушок на школьной крыше стоял неподвижно, спокойно.

Подарок из Берлина

Необычная посылка пришла в горняцкий посёлок Вершина Тёи, расположенный в горах Хакассии. Её прислали в местную школу пионеры одной из школ столицы ГДР — Берлина. В посылке искусно выполненный самими ребятами герб Берлина — маленький медвежонок с серебряным ключом в лапе. Это был хороший подарок немецких друзей к традиционной неделе дружбы с пионерами и школьниками Германской Демократической Республики, которая проходила в школе посёлка Вершина Тёи.

 

Юрий Шевченко

В долине Лефу

«Возвращайтесь», — скрипнула вековая ель и уронила на землю шишку.

«Возвращайтесь», — тоненько пискнула первая звёздочка, вспыхнувшая на востоке.

«Пора возвращаться», — дохнул в лицо ветер и ушёл в высоту, к далёким кронам деревьев.

Валентин Семёнович Панарин поднял руку. Шестеро ребят остановились. Вечер быстро опускался на долину таёжной речки Лефу, затерявшейся в северном углу Хабаровского края. Сперва потемнели низины, затем алыми стали вершины сопок, ещё освещённые солнцем. Скоро и они погаснут, и тогда в тайгу проберутся сумерки. До темноты — часа полтора, определил Валентин Семёнович, времени как раз в обрез, чтобы добраться до посёлка, на летнюю базу краевой детской туристской станции.

Панарин — человек огромный. На широких плечах — кожаная куртка, на ногах — сыромятные ичиги. Красное, изъеденное комаром лицо украшают растопыренные усищи. За спиной Валентина Семёновича — берданка. Но устрашающая внешность директора туристской станции испугает разве что новичка. Человек Валентин Семёнович тихий и жалостливый, мухи не обидит, а берданка — только для порядка. Для инструкции, как говорит он сам.

Гена Титов, Лена Кондратьева, Афоня Бельды и ещё трое ребят во главе с директором станции забрались в верховья Лефу не случайно. Этим летом из Сибирского отделения Академии наук пришло в Хабаровск письмо. В связи с началом строительства Байкало-Амурской магистрали, говорилось в нём, нужно особенно позаботиться об охране природы в зоне БАМа и прилегающих дальневосточных районах. Для ребят детской туристской станции задание: взять на учёт, описать и нанести на карту все водоёмы края, где растёт лотос — растение, встречающееся в нашей стране только на Дальнем Востоке. Это для того, чтобы с приходом строителей в пустынные места края, с началом прокладки новых шоссейных дорог не повредить заповедные озёра Лотос — не только красивый и редкий цветок. Нужен он стране не меньше, чем целебная аралия или сам женьшень. Древние египтяне недаром избрали лотос символом своего государства. Из лепестков и корней лотоса они приготовляли до двухсот различных лекарств. Многие рецепты за давностью лет утрачены, но в медицинских лабораториях идёт поиск…

Первую половину лета отряд Панарина обследовал близкие к Хабаровску районы. Лена Кондратьева, новичок на станции — ей только сровнялось тринадцать лет, — опередила многих опытных следопытов, даже таких, как эвенк Афоня Бельды и нанаец Толя Гейкер. А может быть, ей просто повезло: Лена нашла дорогу к трём затерянным водоёмам у села Михайловское и у Волочаевки, привела туда остальных ребят. На тёмных волнах озёр покачивались огромные розовые цветы, а над ними плыл тяжёлый сладкий аромат.

В августе Валентин Семёнович отобрал шестерых самых опытных и наблюдательных ребят, подготовил снаряжение — ичиги, накомарники, сапёрные лопатки, котелки — и повёл отряд в верховья Лефу, места дикие и отдалённые. В здешнем посёлке на берегу реки в это время стало малолюдно: всё мужское население укатило на моторных плоскодонках вниз, к Амуру, к новому мосту у Комсомольска. Там началась путина. Пошла кета.

— Будем возвращаться, — решил Панарин. — Давайте не разбредаться. Держитесь поближе ко мне.

— Валентин Семёнович, — спросил Димка Ткачук, — а может, привал?

И со значением поглядел на котелок, который болтался у него на поясе. Панарин усмехнулся. Толстенький Димка здорово проголодался. В иное время ребята начали бы над ним подтрунивать. Но сейчас не будут. Небось сами есть хотят, после пяти-то часов ходьбы…

— Привала не будет. Объясняю. В тайге задерживаться на ночь нельзя. До базы десять километров. Дома выдам двойной паёк.

В обратный путь двинулись без промедления, по зарубкам, оставленным накануне. Идти теперь было много труднее. Тонкие лианы лимонника, хорошо заметные днём, то и дело цеплялись за одежду. Мшистая уклонистая почва обманчиво скрывала заросшие папоротником ямки. Прыгая с кочки на кочку, Лена поскользнулась и захромала. Панарин увидел, как она закусила губу.

— Отряд, реже шаг. Скоро будем у реки, там дорога легче. Лена, а ты забирайся ко мне на спину. Афоня возьмёт мой рюкзак…

Лена энергично запротестовала, но неожиданно вскрикнула, ступив на больную ногу.

— Вот видишь? А ну, ребята, подсадите её. Э, да в тебе и весу-то нет! Ничего, ничего, донесу. Ну, двинулись помаленьку.

Во главе отряда стал Афоня Бельды, маленький ростом, но ловкий и выносливый. Ребята поднимались теперь в гору, на сопку. На её вершине стояла горелая сосна, примеченная ребятами заранее. За сопкой — Лефу.

Ещё не добравшись до вершины, Афоня услышал странный звук. Как будто дальний стрекот вертолёта. Ребята остановились, замолчали. Прислушался и Панарин.

— Где-то работает мотопила… «Дружба».

— Мотопила? — удивился Толя Гейкер. — Здесь леспромхоза нет поблизости.

— Давайте на вершину, быстро!

На вершине сопки было светло как днём. Оранжевый диск солнца катился у самого горизонта. Внизу змейкой извивалась, теряясь в голубом вечернем мареве, холодная Лефу.

— Вон они! — указал Афоня вниз, в долину реки.

На самом берегу реки, у вековой лохматой пихты — в километре от ребят — суетились две маленькие человеческие фигурки. Оттуда и доносился звук работающей пилы. Вот пихта качнулась, по тайге пролетел звонкий треск, и могучее дерево тяжело рухнуло в воду. Вершина его легла на противоположный берег.

— Браконьеры! — решил Панарин и дрожащими руками расчехлил бинокль. — Точно! Одного я, кажись, знаю, по куртке узнаю. Браконьеры!

— С чего вы взяли? Может, просто… ну, балуются. Жалко, конечно, дерево…

— Балуются! Вот спустимся вниз, узнаешь, что это за баловство! Афоня, сам в посёлок добраться сможешь?

— Доберусь, однако.

— Только кругом иди, к реке сейчас не спускайся. Понял? В посёлке, в крайней избе — «Охотнадзор». Там же инспектор рыбоохраны. Кого найдёшь — тащи сюда. Погоди, я тебе записку напишу. Этого, в синей куртке, зовут Кудликов. Они знают.

— А вы, Валентин Семёнович? А ребята?

— За нас не беспокойся. Найдёшь нас у пихты срубленной. Ну, беги…

Ребята начали спускаться к реке сразу же, как ушёл Афоня. По дороге Панарин то и дело поглядывал в бинокль, приговаривал: «Ай, чего делают!» Лене помогал идти Толя. Через сотню шагов, ещё раз посмотрев в бинокль в сторону Лефу, Валентин Семёнович не выдержал, поднял берданку и выстрелил в воздух.

Двое бородатых мужчин у реки, сидевшие у поваленного дерева на корточках, как по команде поднялись. Издали было видно, как они бегали по берегу, суетились. Потом взвалили на спины мешки и побежали вдоль реки в сгущавшуюся темноту.

— Далеко не убегут! Только бы Афоня нашёл нужных людей!

Отряд бегом приближался к реке.

Река бурлила. По всей её двадцатиметровой ширине метались, как беспорядочные волны, серебристые рыбьи спины. Кета! Пушистая пихта, её густая крона, перегородила, запрудила Лефу…

Мимо берегов Индонезии, пересекая глубоководные течения Тихого океана, идёт косяками на север удивительная рыба.

Она минует десятки тысяч километров, десятки морей, торопясь только сюда — в верховья таёжных дальневосточных рек. Здесь её родина. Здесь она появляется на свет. Сюда через пять лет она возвращается: выводить потомство. Возвращается на свою родину. Как, каким заветным чутьём распознаёт кета те протоки и ручейки, те озёра и заводи в глубине материка, которые она покинула долгие пять лет назад? И покинула не взрослой рыбой, а маленькой личинкой, уносимой течением. Нет, наверное, на земле морей и океанов, где бы рыбаки не видели эту стремительную рыбу. Но нерестится, мечет икру она только у нас, на Дальнем Востоке. Дальневосточная кета — исконное русское богатство. А таёжные нерестилища красной рыбы — заповедные места.

Долгие годы рыбопромышленники царской России, не заботясь о будущем, хищно уничтожали кету. Теперь ценная рыба охраняется законом. Вылавливать разрешается строго ограниченное количество кеты, и только рыбколхозам. Запрещено трогать нерестящуюся рыбу, чтобы не губить её потомство. На Дальнем Востоке созданы рыбоводные хозяйства.

Река Лефу — идеально устроенное природой нерестилище для кеты. В её верховьях со дна бьют тёплые ключи, корма для мальков — сколько угодно. Сюда, в верховья, и торопилась рыба, подгоняемая древним инстинктом, когда поперёк реки упало тяжёлое дерево, преградило рыбе дорогу…

На берегу отряд увидел то, что впопыхах бросили двое бородатых. На песке лежал десяток метровых рыбин с распоротыми животами: браконьеров интересовала только икра. По обеим сторонам реки из воды выскакивала кета, выбрасываясь на берег, извивалась, задыхаясь. Деться рыбе было некуда. Сзади напирали всё новые и новые косяки, мокрая крона пихты сплошь серебрилась от рыбьих тел, засевших, запутавшихся в хвое.

— Беда, — негромко сказал Валентин Семёнович.

И ребята видели, что беда с каждой минутой разрасталась. Вот уже засеребрились кромки земли вдоль реки. Гена Титов пробовал сталкивать рыбу обратно в воду, но это ни к чему не привело. Тут же на освободившееся место выпрыгивали две-три новые кеты, отчаянно бились, наглотавшись воздуха, и постепенно затихали.

Панарин зашёл по пояс в воду, упёрся плечом в ствол, попытался сдвинуть пихту. Куда там! Дерево сидело прочно на двух берегах, да и весу в нём было столько, что стронуть его с места было под силу разве что автомобилю-тягачу. А как его пригонишь сюда, автомобиль, если в долине Лефу и дорог нет, сплошные заросли?

Валентин Семёнович выбрался из воды и устало опустился на песок.

— Что будем делать? — тихо спросила Лена.

— А что мы можем? Сейчас пойдём в посёлок. Позовём людей. Если Афоня уже не сделал этого…

— Нельзя, Валентин Семёнович, совсем нельзя! — заволновался Толя Гейкер.

Панарин и сам знал, что уходить сейчас нельзя. Уже стемнело. Недолго и заблудиться, если не держаться совсем рядом с рекой. А это непросто: берега в иных местах сплошь покрыты частым сосняком. Но не в этом дело. Ещё два-три часа — а помощь из посёлка доберётся не раньше, — и запруда погубит столько рыбы, что страшно и подумать. Тонну, десять тонн? Нет, нужно что-то предпринять немедленно. Пила, вот что сейчас нужно, мотопила «Дружба», которая была у браконьеров…

Валентин Семёнович услышал стук топора. Гена Титов, сев верхом на пихту в нескольких метрах от него, над водой, стучал по дереву походным топориком.

— Погоди, дай мне! — крикнул Панарин.

Он снова полез в воду, осторожно расталкивая ногами кишевшую рыбу. Топорик был лёгкий, что называется для домашних нужд. Кора под его ударами слетала послушно, а вот твёрдая, вековая древесина почти не поддавалась.

— Ребята, берите ножи, двое залезайте на ствол, Гена и Толя, ко мне!

Ребята, едва ступив в воду, вскрикнули. Держаться на ногах было почти невозможно. Толя тут же упал — под коленку ударила здоровенная кета. «Выкупался» и Гена.

— Ничего, ничего, — кричал Панарин, — хватайтесь за ветки! Лена, разводи костёр!

Они принялись кромсать ствол пихты с трёх сторон. Ножи, по правде сказать, не кромсали, а царапали древесину. У Серёжи Краснопёрова минут через двадцать заболела рука, на ладони — красная ссадина от рукоятки. Валентин Семёнович посадил Серёжу на ствол, дал ему топор, а сам взялся за нож.

Наступила ночь. Подул холодный ветер из тайги. Заметалось, зашумело пламя костра, который развела Лена на прогалине. Вода бурлила вокруг пятерых людей — четырёх мальчишек и одного взрослого. У всех стучали зубы от холода. Лена давно звала ребят к огню, но мальчишки отмахивались. Сантиметр за сантиметром углублялся надрез на стволе. Серёжа отошёл в сторону, чтобы поглядеть, долго ли ещё работать. Оказалось ох как долго! На метровом стволе надрез пока казался маленькой зарубкой. Серёжа шмыгнул носом и побрёл к костру. У самого берега его сбила с ног рыба. Серёжа больно ударился локтем о корягу и тихонько заплакал. У костра улёгся спиной к реке, чтоб ребята не видели слёз.

Его нож подобрала Лена и, хромая, пошла к речке. До чего же ледяная вода!

— Ступай назад! — тут же приказал Валентин Семёнович.

Лена отрицательно мотнула головой.

Как раз в это время Афоня Бельды добрался до посёлка. Два десятка рубленых домов на сваях стояли у самой воды. В крайней избе, где жили инспекторы «Охотнадзора» и рыбоохраны, ярко светились окна. В посёлке было тихо, только глухо стучал у сопки, рядом с летней базой отряда Панарина, движок колхозной электростанции.

Инспекторов — братьев Бобриковых — дома не оказалось.

— Кто их знает, — сказала вышедшая на стук старуха, — может, к порогам покатили. Заходи, чай вскипел…

Но Афоня не стал пить чай, побежал на электростанцию. Только там теперь, в путину, можно было застать мужчин.

…Едва наступает ночь в тайге — и охотник, и рыбак, и геолог торопится в укрытие. В избу ли, в палатку, в шалаш. Но только — в укрытие. К ночи окружает человека со всех сторон пронзительный и неумолчный писк. Комар!

Таёжный комар безжалостен. Он забирается под одежду, жалит руки, спину, лицо, шею. Даже в летнюю пору таёжники одеваются плотно, по-осеннему: резиновые сапоги или кожаные ичиги, толстые брюки, шарф. И конечно, накомарник.

Пятеро ребят и Панарин вынуждены были снять накомарники. Густая сетка, пришитая к кепкам, защищала лицо от насекомых, но сквозь неё сейчас ничего нельзя было разглядеть. К тому же брызги воды покрыли накомарники, как роса траву.

За час работы у пихты лица ребят вспухли, на щеках, на лбу, на подбородках — размазанная кровь, следы шлепков по неукротимым комарам. Работали теперь ребята по очереди, отдыхая у дымного костра от насекомых. Поужинать тоже не удалось: едва Лена поставила котелок на огонь, как в уху снегом начал сыпаться комар. Тогда девочка закопала в тлеющие угли две-три рыбины из тех, что бросили впопыхах браконьеры…

Налетевшие тучи скрыли звёзды и светлое от дальнего месяца небо. У реки стало совсем темно. Если бы не костёр, невозможно было бы разглядеть друг друга.

Далеко за полночь ветер стал сильнее. Зашумели невидимые верхушки деревьев, и на долину пролился стремительный, как это бывает в уссурийской тайге, тропический ливень. Ребята ничком улеглись на пригорке, Валентин Семёнович набросил на них свою плащ-палатку, а сам так и стоял у сосны, под струями. Холодная вода била по лицу, и от этого оно меньше саднило…

Ливень прекратился внезапно, как и налетел. От костра ничего не осталось. На его месте валялись чёрные головешки и не успевшие запечься рыбины. От вещмешков бежали ручейки. Ребята, ощупью пробираясь среди извивающихся рыбьих тел, снова заторопились к пихте.

— Работаем только по двое, — предупредил Валентин Семёнович. — В темноте недолго поранить друг друга…

Часа в три небо на востоке начало желтеть. Где-то далеко, ниже по течению, едва слышно затрещали сучья. Ребята, занятые пихтой, не обратили на это внимания. Только Панарин воткнул нож в дерево и сказал:

— Пойду погляжу. Толя, останешься за старшего…

И поднял на берегу берданку.

Метрах в трёхстах от запруды сквозь бурелом к реке выбралась медвежья семья. Двое взрослых медведей и двое медвежат. Привлёк зверей, очевидно, запах свежей рыбы. Глянул Валентин Семёнович из-за куста орешника — чудеса. Забрались взрослые медведи в воду, рыбачат: захватывают передними лапами кету — да прочно захватывают, под жабры — и бросают за спину, назад, на берег. Медвежата на берегу тоже трудятся вовсю. Откусывают рыбе голову, чавкают от наслаждения, рычат. Туши не трогают. Возле медвежат горкой лежит обезглавленная рыба.

— Ах вы вредители! — закричал Панарин и, не зная, как положено пугать медведей, прибавил что было силы: — Брысь!

Медвежата бросили свой завтрак и, повизгивая, побежали по берегу. Зато их родители ничуть не испугались. Они мигом выбрались из воды, по-собачьи отряхнулись, оскалились и грозно двинулись к Панарину. Валентин Семёнович выстрелил в воздух. Звери шарахнулись в сторону, повернулись и затрусили вдогонку за своим потомством. На всякий случай Панарин дал ещё один залп. Затрещали сухие сучья — мохнатое семейство улепётывало, не разбирая дороги. Подальше от реки!

— Чего стреляли? — спросил Толя Гейкер, когда Валентин Семёнович вернулся к запруде.

— Показалось…

Пихту до конца перерубать не пришлось. Когда кольцевой надрез был уже глубоким, ствол под напором воды хрустнул и переломился.

— Ура! — закричали ребята.

— Скорее на берег! — торопил ребят Панарин. — Под ствол не угодите!

Течение Лефу медленно поворачивало дерево, лишённое опоры на ближнем берегу. В образовавшийся проход тут же хлынула кета. Она хорошо была видна сверху — стремительные косяки у самой поверхности воды. А по всей ширине реки высоко взлетали серебряные блёстки — то ли брызги, то ли рыбья чешуя.

Моторка пришла, когда утро уже занялось. На носу лодки сидел Афоня. К этому времени отряд успел перенести в речку всю рыбу, заснувшую вдоль берегов и запутавшуюся в кроне пихты. Одежда ребят ещё не просохла, и Лена вместе с Валентином Семёновичем снова пыталась развести костёр, но ничего не получалось…

Патрули голубых озёр

Несколько лет назад пионеры Индрской средней школы начали операцию «Живое серебро». На помощь рыбе пришёл «Голубой патруль», который возглавил преподаватель математики Сергей Михайлович Стравинский. Он научил ребят оказывать рыбе первую помощь, предотвращать гибель мальков в засушливое время, прорубать в замёрзших озёрах тысячи маленьких окошек, чтобы рыбе легче дышалось под ледовым панцирем.

В Индрском «Голубом патруле» более двухсот ребят, половина из них — школьники. За заботу о рыбе во время нереста и зимнего ледостава, за упорную борьбу с браконьерами патруль получил благодарность Министерства рыбного хозяйства.

Латвия,

Краславский район.

 

Юрий Ермолаев

Два поступка

Этот рассказ подсказан мне встречей с участниками детской драматической студии Дома культуры одного московского завода и их руководительницей Наталией Андреевной Карлинской.

В драматической студии занимался семиклассник Костя Хохлачёв. Это был рослый, интересный мальчик с приятным звонким голосом. Он легко выполнял все «актёрские» задачи, которые давала ему Наталия Андреевна, и даже дополнял их своей живой фантазией. Наталия Андреевна была уверена, что со временем из него получится талантливый профессиональный артист, и мечтала показать его при удобном случае кому-нибудь из знаменитостей. Нравилась игра Кости и товарищам по студии. Особенно восхищался им шестиклассник Яша Касков. Восхищался и втайне от всех завидовал. Ведь сам Яша в спектаклях почти не участвовал. Он был занят только в «массовках», то есть в тех сценах, где нужно было показать много ребят. И ребята эти ничего не говорили, а только слушали других и все вместе выражали своё одобрение или несогласие.

Один раз, правда, Наталия Андреевна поручила Яше роль в каком-то старинном водевиле. Он должен был пройти по сцене в костюме слуги, держа в руках поднос с чашечками кофе, и пригласить всех «к столу». В его роли было всего четыре слова: «За стол прошу всех».

Дома Яша долго репетировал свой проход по сцене с подносом и научился носить его так виртуозно, что даже мама перестала беспокоиться за посуду. Во время репетиций всё шло хорошо. Только перед спектаклем Яша ужасно заволновался. Чтобы не забыть текст, который ему нужно было сказать, Яша записал его на бумажку, а бумажку положил на поднос между чашек. Перед второй картиной, в которой он должен был выйти на сцену, Яша ещё раз проделал всё, что ему нужно было проделать по ходу представления. Подошёл наконец и его выход.

Яша шагнул на сцену с подносом в руках и остановился как вкопанный. Обращённые к нему лица зрителей привели Яшу в такой ужас, что он не только не смог раскрыть рот и что-то сказать, но и пошевелить ногами. Яша прижался к косяку двери, совсем забыв, что это декорация, а косяк нарисован на холсте. И тут же упал вместе с декорацией и подносом. Пришлось закрыть занавес.

После этого Яше перестали поручать даже маленькие роли. Да он и не просил их, хотя из кружка не ушёл — решил помогать Наталии Андреевне в организации и подготовке спектаклей. В настоящем театре человек, который занят такой работой, называется помощником режиссёра. И ещё Яша взял на себя обязанность открывать и закрывать занавес. А для этого ему нужно было хорошо знать пьесы. Потому-то Яша и продолжал аккуратно посещать занятия студии.

Драмкружковцы стали репетировать пьесу Михалкова «Красный галстук». Костя Хохлачёв снова получил в ней главную роль — сына директора завода Валерика. Репетировал он её очень хорошо. Правда, все чувствовали, что эта роль соответствовала характеру Кости. Валерик был такой же самоуверенный, как он, и довольно-таки ленивый. Но ведь будущие зрители не знали характера Кости и вполне могли подумать, что он так здорово наделил этими чертами своего героя.

Когда спектакль был готов и прошла последняя репетиция (в настоящих театрах такую репетицию называют генеральной), Наталия Андреевна, сделав кое-кому из исполнителей замечания, объявила:

— А теперь мы будем ставить «Снежную королеву».

— Великолепно! — обрадовался Костя. — Я давно мечтал сыграть Кея.

— Нет, — возразила ему Наталия Андреевна, — Кея у нас сыграет Алёша. — Она кивнула в сторону белокурого мальчика. — А ты уже играл много главных ролей и в «Снежной королеве» сыграешь Ворона.

— Кого? — чуть насмешливо переспросил Костя.

— Ворона, — повторила Наталия Андреевна.

Костя вспыхнул и довольно резко сказал:

— Не дадите мне играть Кея, так я уйду из вашей студии в Дом пионеров.

— Если ты не хочешь играть Ворона, тебя никто не неволит. А Кея всё-таки будет играть Алёша. — Наталия Андреевна произнесла эти слова таким холодным тоном, каким ещё никогда не говорила с Костей.

Она назвала других ребят, которых хотела занять в будущем спектакле. Яше тоже досталась роль бессловесного разбойника. И он был на седьмом небе. Наклеит пострашнее усы, взъерошит волосы и самый большой кинжал привесит. И будет всё действие сидеть на сцене. Какое наслаждение!

— Итак, до завтра, — сказала Наталия Андреевна. — Смотрите не ешьте много мороженого. Помните: завтра у нас премьера, и очень ответственная, — добавила она и почему-то многозначительно посмотрела на Костю.

Назавтра Яша пришёл в Дом культуры раньше всех. Нужно было проверить, хорошо ли задёргивается занавес, вместе с ребятами установить на сцене необходимую декорацию и выпросить у директора ДК красивое кресло. В нём должна сидеть бабушка Валерика. Репетировать можно было и в самом обыкновенном, а представлять хотелось бы в новом, красивом. Кресло директор разрешил взять, и Яша торжественно водворил его на сцену. Он нисколько не удивился, что среди ребят, помогающих ему, нет Кости. В установке декораций он никогда не участвовал. А если его просили помочь, насмешливо заявлял:

— Ты что, с Касковым меня спутал? Таскать мебель да дёргать занавес — его дело!

Яша не обижался: ведь его и в кружке оставили только потому, что он вызвался помогать Наталии Андреевне.

Минут за двадцать до начала представления Наталия Андреевна сказала Яше:

— Давай первый звонок. Пора.

Яша побежал к рубильнику у одной из кулис сцены, чтобы включить его и дать в зрительный зал первый звонок. Но тут к Яше подошёл Алёша, тот самый, который должен был играть в «Снежной королеве» Кея, и сказал:

— Подожди звонить.

— Почему?

— Кости ещё нет.

— Как нет? — удивился Яша, но тут же улыбнулся.

Он хорошо знал Костин характер. Любил Хохлачёв приходить последним, чтобы все переживали. Или в зрительном зале начнёт перед спектаклем прохаживаться, чтоб его узнали потом. Наверное, и сейчас там. И он потянулся к звонку.

— Слушай, — дёрнул его за руку Алёша, — а вдруг он совсем не придёт?

— Как совсем? Ты что?

— А так, — кивнул головой Алёша. — Обиделся он вчера на Наталию Андреевну за то, что она ему Ворона вместо Кея играть поручила.

— Ну и что? — возразил Яша. — Она же сказала: не хочет играть — пусть не играет. И потом, сегодня у нас на спектакле настоящий, известный артист будет. Разве Костя упустит такой случай показаться!

— Пожалуй, ты прав, — согласился Алёша.

В это время в коридоре, за сценой, послышались чьи-то шаги. Мальчики бросились навстречу идущему — думали, это Костя, — но увидели Наталию Андреевну.

— Яша, почему задерживаешь звонки? — спросила она. — Уже Виктор Иванович приехал. Сейчас он пройдёт прямо в зал. А после спектакля поговорит с нами. Давай звонки. Сразу два!

— Не могу, — покачал головой Яша, — до сих пор нет Кости.

— Как нет? — Наталия Андреевна поспешила в гримёрную. Но ей навстречу вышли уже одетые в костюмы действующих лиц ребята.

— А где Костя?

— Почему его до сих пор нет?

— Может, с ним что случилось? — волновались они.

— Касков, — обратилась к Яше Наталия Андреевна, — сбегай в кабинет директора и позвони Косте домой. Мы не можем задерживать спектакль.

— Я сейчас, мигом, — сказал Яша и бросился со всех ног в гримёрную, где в его папке, которую он хранил в одной из подзеркальных тумбочек, лежал список участников детской драматической студии с их адресами и телефонами.

Яша раскрыл дверцу тумбочки и сразу увидел лежащий на его папке листок бумаги. На нём было написано: «Если можете обойтись без меня в другом спектакле, попробуйте обойтись и завтра». Записка была без подписи, но почерк Кости Яша узнал сразу. В первую минуту он так растерялся, что не поверил своим глазам и перечитал записку. Да, так и написано: «…попробуйте обойтись и завтра». Ясно: Костя не придёт. Что же теперь делать? Неужели никто не может заменить его?

Яша лихорадочно перебрал в памяти всех кружковцев. Роль Валерика не знал никто… Никто, кроме него… Яше стало жарко.

«Нет, разве я смогу? Я сразу же собьюсь, не скажу ни слова… — Яша почувствовал, как неприятно задрожали у него ноги от одной только мысли, что ему придётся снова выйти на сцену и заговорить перед насторожённо молчащим зрительным залом. — Нет, это выше моих сил».

А из зала уже доносились нетерпеливые хлопки. Через несколько минут нужно было начинать.

Яша взял в руки записку: скорее отнести её Наталии Андреевне, и пусть она объявит, что спектакль отменяется. Яша рванулся к дверям, но остановился, поражённый ужасной мыслью: он должен, обязан сыграть Валерика, раз может спасти положение. Ведь ему совсем не обязательно играть хорошо, главное, чтобы не сорвался спектакль, чтобы об их студии не могли плохо подумать.

— Да, другого выхода нет, — еле шевеля губами, произнёс Яша.

Он снял с вешалки кожаную куртку Валерика и, побледнев, надел её.

— Ничего, — успокаивал он себя дрожащим голосом, — главное — взять себя в руки и не смотреть на зрителей… Ведь играю же я дома, перед бабушкой, и ничего, получается что-то… Она даже хвалит и мама тоже. Вот и тут надо представить, что я дома, и всё будет хорошо.

Яша хотел бежать на сцену и сказать, что он знает роль Кости, но тут другая мысль пришла ему в голову. Он вернулся и посмотрел на себя в зеркало. Да… он будет играть не Валерика Вишнякова, сына директора завода, а их драмкружковца Костю. Яша — хороший имитатор. Он копировал походку своей бабушки, очень здорово лаял. Соседи даже подумали, что Касковы купили собаку. Вот и сегодня он представит на сцене не Валерика, а Костю. Ему это гораздо легче. Ведь Костя тоже, как и Валерик, обманул и подвёл своих товарищей, поставил себя выше коллектива. От этой мысли Яше стало немного спокойнее.

Яша быстро налепил себе из пластилина прямой нос, какой был у Кости, сделал чёрные, такие же чёткие, как у него, брови и побежал на сцену.

— Где ты пропадаешь?! — накинулись на Яшу ребята, приняв его в полутьме сцены за Костю.

— Костя не придёт, — сказал Яша пересохшими от волнения губами и, протянув Наталии Андреевне записку, добавил: — Я знаю роль и, если разрешите… Тогда у нас не сорвётся спектакль.

Наталия Андреевна пробежала глазами записку, вспыхнула, но ничего не сказала. Затем она оглядела Яшу и чуть заметно улыбнулась ему:

— Очень хороший грим. Только ты не волнуйся, и всё будет нормально. Играй Костю, а не Валерика. Костя у тебя получится. Ты же прекрасный имитатор.

— Я так и хотел… — прошептал Яша.

— По местам! — распорядилась Наталия Андреевна и, поправив причёску, вышла к зрителям.

Она объявила, какую пьесу покажет сегодня их драматическая студия, и предупредила зрителей, что одну из ролей, а именно Валерика Вишнякова, играет без репетиций студиец Яша Касков. Он заменяет тяжело заболевшего товарища. И все участники спектакля, а с ними и Яша, решили, что их руководительница права: Костя действительно тяжело заболел.

И вот занавес раскрылся.

— Пошли! — услышал Яша сзади себя шёпот Алёши, но с места не тронулся. Опять у него в ногах появилась слабость, неудержимо захотелось откашляться. Он оглянулся на Наталию Андреевну, увидел её улыбку и, взяв для храбрости Алёшу за руку, шагнул на сцену.

«Пора говорить», — с замиранием сердца подумал Яша, услышав сказанную Алёшей реплику, и тотчас же сам удивился, как хватило у него сил ответить товарищу.

Стоящие за кулисами ребята радостно переглянулись, а Серёжа Наумов, который играл директора завода, даже тихонечко пробасил:

— Молодец, Яша, просто не отличить от Кости.

«Значит, пока всё хорошо», — немного успокоившись, подумал Яша и на новую реплику Алёши ответил уже более ровным голосом.

Вскоре на сцену выбежала сестра Валерика — Маринка, и Яша случайно столкнулся с ней. В зале засмеялись. Смех зрителей ещё больше ободрил Яшу. И при разговоре с сестрой он даже попробовал насвистывать, как это делал Костя на репетициях.

Постепенно сковавший Яшу страх отступил. Во втором действии он играл Валерика уже нисколько не хуже, чем дома, перед бабушкой, а к концу спектакля так освоился, что даже рискнул посмотреть в зрительный зал и остался очень доволен: на сцену смотрели весёлые, улыбающиеся лица.

И вот спектакль кончился. Раздались дружные аплодисменты. Яша бросился было к занавесу, но Наталия Андреевна удержала его и велела поклониться зрителям.

Когда занавес опустился в последний раз, за кулисы пришли директор Дома культуры и полный седеющий мужчина в тёмном костюме. Это был народный артист Советского Союза Виктор Иванович Хохряков.

— Поздравляю вас с успехом, — пожимая руку Наталии Андреевне, сказал Виктор Иванович и, отыскав глазами Яшу, обратился к нему: — Друзей ты выручил хорошо. Но вообще такие роли тебе не подходят. Я чувствую, что ты чудесно подражаешь. Свистел на сцене, как настоящий щегол. Кстати, в «Снежной королеве», которую вы собираетесь ставить, есть роль Ворона. Он там всё время каркает. Так, по моему, лучше тебя Наталия Андреевна Ворона не найдёт. Учтите это. — И известный всем народный артист многозначительно посмотрел на Наталию Андреевну.

— Обязательно дадим роль Ворона Яше, — сказала Наталия Андреевна и, притянув к себе вконец смущённого мальчика, поцеловала его в непослушный, взъерошенный вихор.

Девочка и генерал

Недавно в одной из своих целинных командировок я услышал про пионерку-шестиклассницу Таню Васильеву из школы № 1 города Есиля Тургайской области.

Таня Васильева стояла на посту. Жгучее целинное солнце ушло за горизонт, и вместо него десятками маленьких солнц светили Тане в глаза фары проносившихся грузовиков с зерном. Таня была одной из участниц операции «Зёрнышко». Она взмахивала алым флажком — и машина покорно останавливалась. Таня по-хозяйски обходила её со всех сторон, а если находились в кузове какие-то поломки, они вместе с водителем живо их исправляли. У Тани наготове были гвозди и молоток, иголки с суровыми нитками.

И вдруг одна машина не остановилась. Таня и флажком махала, и пыталась её догнать. Она никак не могла успокоиться, потому что солнечный ручеёк после машины остался: в дорожной колее — зерно. И вдруг возле Тани завизжали тормоза, и к ней быстро подошёл взволнованный пожилой человек в военной форме: «Что случилось, девочка?» Через минуту «Волга» умчалась за нерадивым водителем.

Давно уже шли занятия, и вдруг на имя Тани Васильевой в школу пришла телеграмма. В ней генерал — это он тогда помог пионерке — лично благодарил маленького постового Таню и всех пионеров школы № 1, нёсших службу на восьмидесяти постах «Зёрнышка».

Почему я вспомнил об этом сейчас, когда на дворе давно уже зима? Да потому, что у хлеборобов зимних каникул не бывает. Они всегда на посту. В лабораториях — над пробирками и микроскопами, за рулём трактора — на полевых снегозадержаниях, в мастерских — на ремонте хлебной техники. И нет у хлебороба среднего возраста. Возраст целинника — от пионерского до зрелого. Один возраст — рабочий, вот я и поинтересовался, а на посту ли сейчас Таня Васильева, её подружки Света Шевцова и Оля Николаева — вся трёхтысячная пионерская дружина Есильского района. Узнал я, что пионеры Есильского, Кийминского и Октябрьского районов не только славно потрудились на хлебоуборке, но и с зимней работой у них полный порядок. Занимаются они на районных опытных станциях, в каждой школе действуют кружки юных натуралистов, изучают ребята различные сельскохозяйственные машины, участвуют во Всесоюзном конкурсе «Малая Тимирязевка». На всю республику прославилась учебно-производственная бригада «Юный хлебороб» из тургайского совхоза «Калмыккульский». В награду за помощь на жатве совхоз вручил ребятам именной трактор, и теперь они готовятся к весеннему севу. После уроков занимается с ними бригадир комсомольской молодёжной бригады совхоза Владимир Александрович Гениберг.

Хочется мне спросить у всех сельских мальчишек и девчонок: «Вы на посту?» Ведь хлебный пост у вас, как и у взрослых земледельцев, бессменный.

Ю. Д. Зыков,

доктор сельскохозяйственных наук, член-корреспондент ВАСХНИЛ, заместитель директора Казахского института земледелия, г. Алма-Ата.

 

Сергей Иванов, Сергей Каменев

Валя и Лёшка

Прозвище у него было на зависть — Лёшка-Лётчик. Но в классе нельзя сказать, чтоб его любили: чуть что не так — обязательно подковырнёт. А это, сами понимаете, нравится не всем. Однако проучить за это Лётчика не удавалось: драться он умел и был совсем не трус.

И вдруг событие: рассказывают, будто приходили в школу из милиции и интересовались Лёшкой… А зачем — точно никто не знал. Не то Лётчик что-то стащил, не то в какой-то шайке замешан, не то… Слухи стремительно расползались по классу, словно рыжие тараканы.

Ещё говорили, что из милиции специально зайдут к ним в класс поговорить о Лётчике.

— Ой, а что говорить-то? Я совершенно не знаю!

— Вызовут, сразу вспомнишь!

— Возьми да, например, расскажи, как он воробья в школу принёс!

— Ну и подумаешь… Принёс и унёс.

— А если б выпустил? Урок, считай, сорван. Понятно?

— Кончайте вы, ребята! Я, например, скажу, что у него по физике «четыре». Значит, он умный!

— Он-то, может, и умный, а ты, видать, не очень! Следствию такой материал на фиг не нужен!

— Следствию?!

— А вы что думали? Раз преступление совершил, значит, идёт следствие! Милиция работает будь здоров. У меня один раз дядька…

— Да иди ты со своим дядькой! Говорить-то что будем, ребята?

— Я, например, девочки, буду всю правду говорить: что ехидничает, что дразнится и что мне муху один раз в винегрет посадил! А такая дорожка до добра не доведёт…

Валя Некрасова слушала эти разговоры низко опустив голову. Она делала вид, что читает. Но читать не могла… Наконец не выдержала:

— Да вы что! Может, ему помочь надо. А вы каких-то мух вспоминаете!

Синие Валины глаза смотрели сердито и необычно строго. Класс приутих: ну и Некрасова!

— А как помогать-то?.. Чего ты взъерепенилась?

— Не знаю я, как помогать. Но если надо — помогать буду. И по крайней мере, разберусь, прежде чем мух и воробьёв припоминать! — И Валя вышла из класса, хлопнув дверью.

— Во даёт! — сказал кто-то.

— Влюбилась, что ли?..

— Девочка… Можно тебя на минуту?

В школьном коридоре пусто. Только у окна, как раз напротив двери в их класс, стоит мужчина — невысокий, в обычном сером костюме, плотный, глаза внимательные.

— Прости, не знаю, как тебя зовут.

— Некрасова… Валя. А что?

— Я тут невольно… ну почти невольно услышал ваш спор… Я, видишь ли, из милиции. Зовут меня Быков Николай Иванович.

Валя покраснела. Удивлённо посмотрела на Быкова. Он улыбнулся. Потом сказал серьёзно:

— Пойдём куда-нибудь. А то сейчас ваши ребята выйдут… Мне интересно, почему ты его защищаешь? Да ещё почти перед всем классом.

— А потому что…

Это произошло месяца полтора назад. Валя тогда болела. Её болезнь называлась ревмокардит. Это значит, у тебя болит сердце… На самом деле оно не болит. Просто тебя заставляют целыми неделями лежать, не вставая. Ты думаешь: «Да зачем всё это нужно?» А температуру померяешь — опять повышенная!

Так лежала Валя. Сперва к ней ребята ходили, слали приветы. Но в палату никого не пускали, а прыгать каждый раз у окна не очень-то интересно… Постепенно Валя осталась одна. Лежала, читала книжки. На ребят она даже не очень и обижалась. Ну и что? У всех свои дела…

И вот настал её день рождения. Валя проснулась рано и почти сразу решила: никому говорить не буду. Уж какие в больнице праздники! Только вечером она ждала папу с мамой да бабушку. А целый день предстояло ей провести обычно, буднично: градусник, завтрак, обход врача… Так грустно стало от этого!

Вдруг — только унесли после завтрака посуду — в палату пришла нянечка, тётя Вера.

— Что ж, милая, молчала? — громко спросила тётя Вера. — Ты ведь у нас сегодня новорождённая!

Все сразу заулыбались, заговорили — даже и те, кто не очень хорошо себя чувствовал. «Мы-то лежим — ничего не знаем!..»

— Хорошо, братишка её подсказал, — кивнула тётя Вера.

— Братишка?! — удивилась Валя.

— Ах, не брат! Ну тогда тем более пропущу!

Тотчас ей сунули расчёску, зеркальце. Валя стала торопливо причёсываться, встретилась глазами со своим отражением: «Что-то бледная я, неудобно… Кто же это всё-таки?..»

Но додумать не успела. Раздался стук. Сразу несколько голосов крикнуло: «Войдите!» Валя сунула зеркальце с расчёской под подушку. Вошёл… Лёшка-Лётчик, её сосед по парте. Вот так брат!

В одной руке Лёшка держал огромную ветку мимозы, в другой — пакет с апельсинами и ещё что-то. Мимоза и апельсины сразу запахли на всю палату — стало в этом скучно-белом больничном мире до того хорошо, до того празднично… Кто-то из ходячих пододвинул Лёшке стул. Лётчик сел и… растерялся.

— Как же ты узнал? — тихо спросила Валя.

— Просто… узнал, и всё. — Потом, видимо, вспомнив, что он всё-таки знаменитый Лёшка-Лётчик, добавил независимо: — Секрет фирмы!

Он посидел у Вали не больше двадцати минут. Обоим было неловко. Казалось, все на тебя смотрят… Но вот странно — хотя, может, это и совпадение! — Валя с того дня стала поправляться. Сперва ей лекарства перестали давать, один витамин С. А потом вообще выписали!

Когда Валя пришла наконец в класс, все, конечно, обрадовались — затормошили её, завалили новостями. Подружки не отходили ни на шаг.

Лёшка-Лётчик в тот день опоздал — это с ним время от времени случалось… Увидел Валю, покраснел. А физичка, наверно, решила, что он очень раскаивается, и отпустила, как говорится, с миром. Даже в дневник не записала.

— Привет! — улыбаясь, шепнула Валя.

Лёшка сел за парту и, глядя в учебник, прошипел:

— Протрепешься, что я у тебя был, пожалеешь!

— Ты что? — Валя невольно отодвинулась. — Не стыдно?

— Помираю, как стыдно!

Больше они не разговаривали, даже не переглядывались — как незнакомые. Хотя и продолжали сидеть за одной партой…

Всё это, конечно, не так подробно и не так складно Валя рассказала Быкову. Тот слушал её, кивал. Но под конец спросил совсем не то, что Валя ожидала:

— Апельсинов, ты прости меня, много там было?

— К-килограмма два… а зачем это?

— Погоди. Ещё что-нибудь было?

— Конфеты… коробка. — Валя была даже не удивлена, а скорее обижена: зачем он спрашивает?

Быков вынул блокнот, быстро написал что-то, показал Вале:

— Апельсинов два килограмма, конфеты, цветы — это всё рублей десять. Понимаешь ты?

Валя поняла… Но тотчас замотала головой:

— У него честные деньги были!

Быков кивнул ей, словно соглашаясь. Однако сказал он совсем другое:

— У него вещи изъяли, понимаешь?

— Какие вещи?!

— Магнитофон со стереоколонками, приёмник дорогой. Краденые это вещи, из машины.

Валя медленно покачала головой: вот и всё!

— Но есть тут одна загвоздочка! — вдруг, будто споря сам с собой, сказал Быков. — Многовато это для парня.

— Как многовато?

— Трудно тебе объяснить. Мальчишка, когда собирается что-нибудь стащить, он глазами бы, кажется, всё забрал. А залезет — схватил одну вещь и бежать. Другое дело — повзрослей кто, поопытней… Этот уж всё приберёт!

— Ну, тогда… — обрадовалась Валя.

— В том-то и дело, что не «тогда». Он собственноручное признание написал, Лёшка твой.

— Значит, всё, да?

— Опять торопишься!.. Думаешь, получили признание и с плеч долой? Нет, Валя. Так в милиции не делают. Мы должны задержать и изобличить преступника, понимаешь ты — преступника! Но кто он? Кто Лёшку втянул в это?

Незаметно они подошли к отделению милиции. Быков остановился:

— Ну вот, видишь ты, как вышло… Будто меня проводила…

Он хотел ещё что-то сказать, но тут из дверей вышел человек с большой картонной коробкой в руках. Лицо его было Вале удивительно знакомо.

— Здравствуйте! Уже полчаса вас жду, товарищ Быков! Большое вам спасибо!

— Это работа наша, — спокойно сказал Быков, но было видно, что он доволен. — У меня, раз уж такое дело, к вам тоже просьба небольшая…

Валя всё думала, кто же этот человек, так странно ей знакомый? Между тем Быков вынул из кармана уже известный Вале блокнотик:

— Сынишка у меня заядлый болельщик…

— Автограф? — улыбнулся человек с коробкой. — С большим удовольствием! Да я вашему сыну клюшку подарю!

И тут Валя наконец вспомнила: да это же Алексей Малышев, лучший нападающий, звезда!

— У меня к вам ещё… — Хоккеист протянул блокнот с автографом. — Я там, в заявлении, не написал… У меня в машине ещё зажигалка пропала. Мне не совсем удобно… Я сам-то не курю. Просто из Канады в подарок товарищу привёз, а тут… Такая занятная зажигалочка: Будда, а на живот нажмёшь — из головы пламя…

Валя шла домой. Всё у неё как-то странно перепуталось: Будда, Быков, знаменитый хоккеист. Откуда всё-таки она его знает?.. И вдруг вспомнила: Лёшка-Лётчик! Это же у него на спортивной сумке в прозрачном кармашке вставлена фотография Малышева. Валя однажды спросила:

— Алёш, это кто?

— Не знаешь? — искренне удивился Лётчик. — Гордость советского спорта, король льда! Он когда на площадку выходит, я просто…

Тут он посмотрел на Валю. Видно, смутился:

— Только ты болтай поменьше, ясно?

Она не стала ждать лифта, единым духом вбежала на третий этаж. Сердце колотилось как сумасшедшее. Она надавила кнопку звонка раз, другой… Открыл ей сам Лётчик. Удивлённо отступил назад. Валя прошла в комнату.

— Ты чего? — спросил Лётчик растерянно.

— А ничего. Хочу тебе задать несколько вопросов, — насмешливо произнесла Валя и сама удивилась: «Ух ты, как я, оказывается, умею!» Однако сейчас надо было именно сбить Лёшку-Лётчика с толку.

— Ну рассказывай, рассказывай…

Лёшка понял: школа уже «в курсе дела», нахмурился…

— Молчишь? — Валя опять усмехнулась. — Понятно! Потому что рассказывать тебе нечего!

— Почемуй-то нечего? Желаешь, могу поделиться впечатлениями.

— Поделись… Долго выслеживал?

— Тебе какое дело?.. Месяц!

— А хозяина видел?

— Сто раз!

— Слушай, Лётчик, ты кто? Врун или предатель?

— А ну топай отсюда! — крикнул Лёшка.

Всё-таки девчонки иной раз подло себя ведут: знает же, что её ударить нельзя, и пользуется. Да ещё знает, что она тебе нравится. И тоже пользуется… Лёшка взял себя в руки. Больше он психовать не собирается. Неприятностей и без того хватает. Он подошёл к двери, распахнул её и тоном их классной руководительницы Нины Фёдоровны сказал:

— Ну что, Некрасова, тебе особое приглашение?

А, побледнела — значит, подействовало… Лётчик закусил губу…

— А знаешь, чья это машина на самом деле? — спокойно произнесла Валя. — Вон чья!

Она указала в сторону. Лёшка хотел ехидно объяснить ей, что пальцем показывать неприлично, однако невольно повернул голову. Со стены, с цветной фотографии, ему улыбался лучший в мире хоккеист Алексей Малышев.

Громко хлопнула дверь. Лёшка остался один. Прошёлся по комнате. Глаза Малышева пристально следили за ним…

Всё началось с сущей ерунды. Раз Лёшка подрался во дворе с Герасимовым Гарькой. А Герасимов — восьмиклассник, да ещё длинный. Причём обидно было, что прав был именно он, а не Лёшка. Но драка уже началась — разбираться некогда!.. Кулаки у Герасимова оказались жёсткие, он сразу расквасил Лёшке губу. А Лётчик ему только в грудь раза два успел ударить.

И вдруг… В первую секунду он ничего не понял. Гарька на снегу сидит, шапка отлетела. А над ним стоит дядя Лёша.

— Ты смотри, сосунок. Пальцем моего тёзку тронешь, я тебя с ходу на метр укорочу!

С ним лучше не связываться, с Бурым — дядей Лёшей. А когда ещё он выпивши… Во дворе говорили, что он в тюрьме сидел, освободился. А что сейчас делает, никто не знал. На самом деле фамилия у него Бураков. Но его почему-то Бурым прозвали.

С тех самых пор Лёшку-Лётчика во дворе вроде стали побаиваться. Даже кто сильнее и старше. Говорили друг другу:

— Не лезь ты к нему. Он с Бурым в ладах.

Самому Лёшке это было и хорошо и плохо. Хорошо потому, что бояться никого не надо. А плохо, что дружить с ним как-то стали не очень… «Ну и пусть, — рассуждал Лёшка, — я и сам по себе не пропаду!»

Потом заболела Некрасова Валька. И к ней ходили девчонки и даже мальчишки. Лёшка не ходил: вдруг ещё что подумают… Но время шло, Некрасова в классе не появлялась. И про неё как бы стали забывать. А Лёшка вот не забыл. Не надо только думать, будто он влюбился. Просто она Лёшке нравилась. И не только за красоту. Ему нравилось, что Валя всегда на прямоту идёт. Было несколько таких случаев — на сборах и просто в классе, когда Валя именно так поступала, как он сам мог бы поступить. Только Лёшка молчал из гордости, а Некрасова поднималась и говорила.

Нина Фёдоровна один раз даже назвала её очень принципиальным человеком. И это было совершенно правильно!

Потом Лёшка вдруг узнал про её день рождения. Литераторша послала его за журналом — она всегда такая рассеянная… По пути в класс — пока он спускался по лестнице, шёл по пустому коридору — Лёшка, даже сам не зная зачем, открыл журнал. Но не где оценки выставляют; а последнюю страницу — там адреса, потом про родителей сказано. И ещё отмечены дни рождения. Лёшка сначала прочитал про себя — всё было правильно. Затем, примерно в середине списка, он нашёл: «Некрасова Валентина Николаевна». Адрес, родители… И вдруг — ёлки-палки! Да у неё же сегодня день рождения!

Он кое-как отсидел литературу. С остальных уроков убежал. Подумал: «Ничего, отбоярюсь… Лишь бы мамку застать». Но мать, как назло, ушла куда-то, хотя и работала сегодня во вторую смену. А у самого Лёшки денег было всего рубль, да и то железный… Эх, что же придумать такое?.. В класс идти? Там бы всем народом, конечно, живо набрали. Но не те у Лёшки были отношения с классом. Да и потом: у Некрасовой день рождения, а тебе, Лётчик, что за дело? Почему именно ты вспомнил?.. Они ехидничать тоже умеют!..

И ещё одно: Лёшка-Лётчик ни с кем не собирался делиться своим открытием. Он сам хотел Валю поздравить.

Но теперь всё сорвалось…

Глубоко засунув руки в карманы пальто, опустив голову, Лёшка-Лётчик медленно шёл по двору… И тут его легонько шлёпнули по шапке. Лёшка вскинул голову.

— Здоро́во, тёзка! — Прямо перед ним стоял Бурый. — Что приуныл? Ну-ка, ну-ка… Вижу, как под рентгеном. — Он подмигнул Лёшке: — Шайба нужна?

— Какая шайба?

— Шайба — вещь хорошая, в трудную минуту всегда выручит. — Бурый сунул руку в карман, вынул скомканные бумажки… деньги. Поплевал на палец, ловко выудил из пачки две пятёрки. — Держи на лимонад!

— Что вы… — Лёшка отступил на шаг.

— От чистого сердца… Подрастёшь — отдашь!

Потом было отлично: цветы, конфеты, апельсинов целая гора — денег у Лёшки хватило на всё, даже по пути из больницы ещё мороженое купил! И в школе обошлось: сказал, что голова заболела, и ему легко поверили… Через несколько дней Лёшка снова встретил Бурого.

— Слышь-ка, тёзка, выручи по дружбе.

Лёшка покраснел.

— Тихо! Я про должок — молчок!.. Ты возьми тут, пусть у тебя поваляется деньков несколько, — и протянул Лёшке свёрток — небольшой, но тяжёлый. Добавил быстро: — Положи надёжно, сам не любопытствуй: я помню, как завернул.

Лёшка сунул свёрток в диван, где лежали старые учебники, газеты. Мать туда не лазила — незачем.

Бурый явился через день. Прямо домой. Лёшка делал уроки, а матери не было. Бурый вошёл в комнату, быстро огляделся.

— Занимаешься? Молоток. — И потом шёпотом, строго: — Давай сюда! — Осмотрел свёрток. — Лады… Парень крепкий, — протянул Лёшке руку. И Лёшка протянул свою, не без гордости.

Через неделю опять повторилось то же: Бурый принёс новый свёрток, и Лёшка опять спрятал его в диван…

Потом вдруг всё закрутилось так быстро, что Лёшка и опомниться не успел. Свёрток лежал в диване уже четыре дня. Бурый не появлялся. Раз Лёшка видел его у гастронома, но подойти не решился. А вчера — Лётчик только вернулся из школы, мать на кухне суетилась с обедом — раздался звонок в дверь. Лёшка открыл, и тотчас сердце упало: перед ним стоял участковый инспектор, домоуправ и ещё женщина — кажется, из семьдесят третьей квартиры.

— Здравствуй, Лёша Летунов, — сказал участковый. — Мать дома?

Лёшка отступил назад. Обречённо сел на стул — тот самый, куда обычно садился Бурый.

— Ну, — сказал участковый, — показывай.

Лёшка молчал. Мать, бледная как полотно, стояла в дверях кухни.

— Здесь? — участковый указал на диван. Лёшка медленно встал.

— Я-то всё думаю, что это он возле машин вертится, — вставила тётка из семьдесят третьей. — Да и наши, из двора, все его сторонятся!

«Чего выдумывает, возле каких машин?» — подумал Лёшка, но говорить ничего не стал. Чего уж тут говорить, раз милиция пришла.

Неожиданно вскрикнула мать. Потом заплакала. Лёшка низко опустил голову. «Ничего не скажу», — мелькнула мысль. Решение это пришло неожиданно, и Лёшка даже сам не мог понять почему… Уже после он понял: если всё рассказывать, то нужно сказать и про деньги, про ту десятку, которая была истрачена на мимозу, апельсины… Если Валя узнает… А уж если в классе…

«Никто ничего не узнает» — так он решил… И молчал — когда спрашивал участковый, когда мать трясла его за плечо, когда стыдил домоуправ… Потом составили протокол, понятые подписались, и все ушли.

— Что же ты наделал? — медленно произнесла мать, села за стол, взялась руками за голову. — Вот и не уберегла тебя без отца!

Лёшка молча лёг, отвернулся к стене, но долго-долго ещё не спал. И всё это время на столе, за которым сидела мать, горела настольная лампа…

Валя вышла из Лётчикова дома, но почему-то не ушла. Села на скамейку… в чужом дворе. Этого обычно ни одна девчонка не делает. И Валя никогда не делала. А тут села, словно чего-то ожидала.

Не могла она поверить, что это Лётчик сделал! Говорит, что месяц за машиной следил. А сам не знает, кто хозяин… Значит, врёт. На себя наговаривает. Зачем?

Боится? Может, и боится. Но ведь Лёшку просто так не испугаешь! Выходит, что-то серьёзное. Даже опасное! Валя почувствовала, как забилось сердце…

Из парадного вышли две девочки, младше Вали, примерно так класса из четвёртого.

— Ну и чего милиционер?

— А я сама не знаю. Но точно, что он к этому приходил, к Лёшке-Лётчику.

— Ну правильно! Раз с Бурым связался…

Валя почувствовала: сейчас она может узнать что-то очень важное.

— Девочки, извините, а кто это — Бурый? — Девчонки удивлённо и насторожённо посмотрели на неё. — Честное слово, это очень нужно!.. Я не могу вам сейчас сказать!..

— И мы тоже не можем! Пошли отсюда, Марин.

Валя опять осталась одна. Что же делать? По двору шёл мальчишка. Явно от нечего делать он подбивал ногой камешек.

— Эй, послушай! Где Бурого найти? — быстро спросила Валя.

Мальчишка опасливо посмотрел на нее:

— Я… Я… Вон он, Бурый!

За столом, где, видимо, обычно играли в домино, сидел совершенно взрослый дядька и курил.

— А зачем тебе Бурый? — шёпотом спросил мальчишка.

— Нужен, для дела!

И по тому, как мальчишка этот моментально куда-то исчез, Валя поняла: Бурого здесь побаиваются. А Лёшка с ним связан… Так. Быстренько всё рассказать Быкову?.. Погоди, а что это «всё»? Слышала разговор двух четвероклашек, а дальше?.. Да Быков тебя слушать-то не станет. Нет. Надо хоть что-нибудь узнать про Бурого.

А тот докурил папиросу, щелчком выбросил окурок, встал и пошёл со двора. Валя тихо двинулась следом. Через два квартала Бурый зашёл в гастроном, потом повернул за угол и скрылся в дверях стекляшки — пивной. А Валю вдруг такое зло на себя взяло: она выслеживала просто пьяницу! Посидел, покурил, купил водки и отправился в пивную. А ты его выслеживаешь… Умница!

На следующее утро Лёшки-Лётчика в школе не было.

После уроков Валя набралась храбрости и снова пошла к нему домой. Позвонила в дверь, позвонила ещё раз — никто не открывал. Она вышла во двор. На хоккейной площадке мальчишки гоняли футбол. Лётчика среди них не было. И Бурого во дворе тоже не было. Валя вышла на улицу, почти машинально прошла два квартала. Вот и гастроном. Зайти, что ли? Всё равно бабушка велела купить сыру, масла и макарон.

У винного отдела она вдруг увидела Бурого. Он заметно покачивался, говорил громко и всё время ухмылялся, хотя ничего смешного кругом не происходило. С ним стояло ещё двое мужчин.

— Вечером я тю-тю, — услышала Валя. — Уезжаю от вас…

— Чего это?

— Надо проветриться! Во, видал? — Бурый вынул из кармана какие-то бумажки. — Билет, всё в норме…

— А это что за штучка?

— Хочешь купить? Десяточку гони. Дороже стоит, но отдам в память. — В здоровенной ладони Бурого вспыхнул огонёк. Зажигалка! Один из приятелей Бурого взял её в руки.

И теперь Валя ясно увидела: Будда! Над головою держит не то чашу, не то цветок… Та самая зажигалка, о которой говорил хоккеист!

Приятель вернул Бурому зажигалку.

— Хорошая вещь. Жаль, денег нету.

— Тогда не лапай! — Бурый сунул зажигалку в карман и пошёл к выходу.

Валя, ещё не зная, что будет делать дальше, пошла за ним. Она боялась, что сейчас Бурый бросится бежать, исчезнет…

Тяжёлой походкой Бурый прошёл по двору. Толкнул ногой дверь парадного. Валя проскочила за ним. В парадном было темновато. Бурый долго не мог попасть пальцем в кнопку лифта. Наконец попал. И вдруг… обернулся! Валя стояла всего в двух шагах от него.

— Тебе чего?

— Ничего…

— Ну заходи!

Лифт поехал, потом остановился. Бурый вышел, бухнув дверью. Валя, ни жива ни мертва, надавила первую попавшуюся кнопку… Вышла на какой-то площадке. В углу сидела кошка и глядела на Валю зелёными глазами. Этажом или двумя ниже Бурый, чертыхаясь, возился с замком…

Надо идти вниз! Хочешь не хочешь, боишься не боишься, а должна! На цыпочках она пошла по ступенькам. Кошка провожала её подозрительным зелёным взглядом. Бурый опять чертыхнулся — на этот раз одобрительно. Валя, наклонясь через перила, успела заметить, как захлопывается дверь на четвёртом этаже. Вот и всё.

Валя выбежала на середину улицы — заскрежетали тормоза, резко вильнул «Москвич». Почти сейчас же её крепко взял за руку милиционер.

— Жить надоело?

Из «Москвича» вылез бледный водитель. И вдруг Валя заплакала:

— Пожалуйста, не задерживайте меня! Мне срочно нужен товарищ Быков из уголовного розыска! Я преступника поймала!

— Что, что?.. — немного растерянно произнёс милиционер. И тут же обратился к водителю: — Не подкинете? Тут близко.

— Ну… — водитель пожал плечами. — Ну, пожалуйста…

Бурый, вышел из подъезда с чемоданом в руке. Остановился, поставил чемодан на лавку, вынул мятую сигарету, щёлкнул зажигалкой, сделал глубокую затяжку и… замер! Навстречу ему шёл человек — будто ничем не приметный, в обычном гражданском костюме. Но Бурый безошибочно узнал его… Схватился за чемодан. Бежать было поздно.

Ночью постучалась беда

Очень много снега выпало в Карпатах, и весенние ливни прошли над всем Закарпатьем. Не ожидала тихая Тисса, что в неё помчится с гор столько весенних вод. И вот она вспенилась, помутнела, поднялась и с шумом понеслась в низовья.

В половине четвёртого ночи ученика седьмого класса Колю Бернара разбудил тревожный стук в окно. Завхоз школы Василий Михайлович Маляр звал на помощь. Коля живёт ближе других к школе. Только к нему и успел постучаться завхоз.

Вода уже покрыла пол учительской. Нужно было как можно скорее выносить из здания документы, ценные вещи. В предутренней темноте, рискуя каждый раз поскользнуться и упасть в воду, они стали выносить школьные вещи. Всё тяжелее кажутся папки с бумагами, приборы из кабинетов физики и химии. Хватит ли сил у двоих? На помощь звать поздно. Двери школы прижала вода. Всплыли столы, парты, взломало пол, коридор превратился в узкую реку. Мимо школы уже плыли смытые постройки. Река ревёт, угрожает смельчакам.

— Знамя! Пионерское знамя! — Коля чуть не вплавь бросился к Ленинской комнате. С трудом открыл дверь. Там воды ещё больше. Уже подходила к подоконникам. Несколько мгновений — и знамя могло унести потоком воды через окно.

Когда к школе прибежали односельчане, почти все вещи были спасены. Вода начала спадать. Три дня люди заделывали стены, настилали полы, убирали школу. А потом снова прозвенел звонок на уроки.

Знамя было на своём месте. Рядом с бюстом Владимира Ильича.

Л. Каширин,

Закарпатье. Село Луг.

 

Ада Безбородова

Ты с нами, Анка!

— Ест?

— Нет…

Тётя Дуся в сердцах швырнула половник в россыпи чищеной картошки:

— Да что ж такое? Что ж ей архангелы проклятые есть дозволяют?

— Ничего не велят, — нахмурился Василь. — Даже хлеба… За ложку борща — в смоле кипеть будет, а уж если вареники — апостолы, видно, и вовсе на небо не пустят…

Тётя Дуся утирала слёзы концом поварского вышитого фартука. Выглянула в окошко, через которое ребятам вареники да пироги раздавала. Непривычная тишина застыла над столами. Девочка опять сидела недвижно, как неживая. Куда глядела она неправдоподобно большими глазами? Куда-то мимо нетронутой горки тёплого ноздреватого хлеба, мимо притихших ребят… А куда?

Даже Василь — на что уж хлопец! — и тот говорил: не по себе ему, когда Анка смотрит так вот — «нездешними» странными своими глазами.

Тайна, окружавшая Анку, была не просто непостижимой, но и нелепой до крайности. Ей, Анке, будто бы предстояло стать… избранницей самого господа бога, «святой», заслужив такое предназначение долгим постом, молитвами и послушанием. Мыслимо ли такое? И кто готовил девчонке такую участь?

Шёпотом, чтоб не догадалась новенькая, ребята осаждали Василя вопросами.

«Потом, не до того сейчас», — отговаривался он, хотя понимал: они должны знать. Никогда ничего не таили ребята друг от друга. Такой уж тут закон.

Стол, накрытый крахмальной скатертью, был уставлен пирогами, хлебом, печёной картошкой, варениками… Ничего! Ни крошки она не взяла за ту неделю, как привезли её сюда, в Мотовилиху, в детский дом.

Нет, неправда: съела два ломтя солёного огурца. Всё.

Доктор, Петро Николаевич, сказал: сильное истощение. И смотрел на Василя: хоть ты уговори, земляк всё-таки, с одного хутора. Девчатам вели — хитростью или хоть как перебейте нелепую эту «голодовку». Не начнёт есть — погибнет. Погибнет ваша новенькая. Молчунья глазастая.

Это были трудные дни. Даже, может, самые трудные.

…Она всё крестила: деревья в саду, девчат в палате, столы, стулья, парты. Василь объявлял вдруг:

— Ну, всю нечистую силу мы с тобой выгнали! — и строго оглядывал ребят — вдруг кто не выдержит, улыбнётся хоть краешком губ. Нет, все молчали невозмутимо — будто и в самом деле их тревожила до этой минуты нечистая…

Анка недоверчиво вскидывала на Василя глаза — смеётся? Над ней? Над богом? А вдруг пронзят крышу небесные молнии? И страшный гром разразится? С малых лет ей внушали, что бог добр, но если его прогневят — не знает жалости в наказании, такое зло сотворит человеку, что и подумать страшно.

Но гром не гремел, не разверзалось небо — на удивление. Удивительно было всё. Почему-то никто здесь не укорял её богом, не кричал: зачем крестишься? Не напоминал о том, что было раньше…

Они ждали. Ждали, чтоб не дичилась. Чтоб научилась спать на кровати, не забивалась на полу в дальний угол. Только Василь — тот не упускал случая побалагурить:

— От, если бы ты, Анка, так сделала, чтоб у Шеремета двоек по алгебре не было. А? Куда ж он, твой бог-то, смотрит, не видит, что ли, — экзамены на носу?

Она молчала. Дом жил непонятной для неё, но ладной, простой жизнью, в которой не было того, что всегда мучило её раньше: страха. Страха перед богом, перед чужими людьми, перед бабкой, заставлявшей её голодать и молиться… Только не так просто было — привыкнуть, что так всё перевернулось вдруг в её маленькой жизни.

…Опять перед ней упрямо ставили тарелки с едой — как перед всеми. Тётя Дуся, не выдержав, то и дело выходила в столовую, громко клялась, что ни капли масла не клала в Анкину тарелку, что для неё отдельно она готовит всё «святое», постное… Анка не верила. Сидела недвижно, не трогая ничего. И уже совсем обиженно тётя Дуся вынесла блюдо, полное невеличких ещё красных яблок — первых тем летом.

И вдруг краешком глаза Василь увидел: худая рука робко, медленно потянулась к яблоку. Яблоко захрустело… Анка оглядывалась — а другие что? Почему не едят? Но в тот день никто не притронулся к яблокам. Блюдо перекочевало на Анкину тумбочку — ярко-красные яблоки на белой салфетке. И Василь наконец перестал отмалчиваться. Уже не делал тайны из того, как Анка появилась среди них и как всё вообще непросто…

…Они все были с того дальнего хутора: она — Анка, Василь Кныш и ещё Степан Шеремет.

Василь — тот постарше. Рос без матери, у старенькой своей тётки, пока не определили его в детский дом, в Мотовилиху. В каникулы тётка требовала племяша домой, погостить сколько придётся. Степан тоже гостил на хуторе у своей дальней родни.

Тётка всё говорила — скоро переезжать будут, хватит сычами сидеть. В центральной колхозной усадьбе дома новые отстроены, хуторян ждут. Клуб, магазины. Не то что тут, на отшибе, в степи. И соседей-то уже мало осталось…

Да и всех ли ещё соседями назовёшь? И тётка кивала в сторону хаты, стоявшей на краю дороги, за высоким, без щелей, забором. Не в обычае это было — заборы возводить. Открыто, за низкими плетнями, увешанными горшками, кринками, а то и новейшими кастрюлями-скороварками, стояли чистые белые хаты.

Скрытно, тихо жили за глухим забором бабуся со взрослой дочерью, то и дело уезжавшей куда-то. Поговаривали про них: сектанты. С этим словом Василь так и привык связывать людей неговорливых, с угодливыми глазами. Слышал он: в церковь сектанты не ходят, попов и пышные богослужения не признают. Молятся дома, хором поют молитвы, забавно похожие на обыкновенные песни с куплетами и припевом. Закон будто бы этого не запрещает.

И вдруг — поползли слухи. До того невероятные, что пересказывали их со смехом: будто бы объявилась в их селе исцелительница, будущая пророчица, совсем ещё дитя малое, но вселилась в неё необыкновенная сила, дух божий.

Смех смехом, а хлопцы стали замечать: потянулся к их хутору неизвестный люд, странного вида, все нездешние.

…Как-то выигрывал Степан у Василя подряд третью партию — примостили шахматную доску на старом широком пне. Василь вдруг сгрёб с доски обе армии и объявил:

— А это, может, и правда!

— Что? — не понял Степан, недовольный таким исходом сражения.

— Говорю — а если вдруг правда? Про исцелительницу-то?

Когда-то в самом деле ребятня хуторская поговаривала, будто в той крайней хате за глухим забором живёт ещё кто-то, кроме женщины и старухи. Будто бы там замечали мельком маленькую девчонку. То в сумерки она за козой на луг выбегала, то выглядывала из калитки: глаза громадные, тощие косички… Но хлопцы, в том числе и Стёпка Шеремет, подросли и про всё то начисто забыли.

Степан поднял друга на смех — в святую поверил! А Василь припоминал: как-то про слухи эти он с Григорием Ивановичем говорил, директором детского дома. И почему то весёлого ничего в этих рассказах Григорий Иванович не находил. Рассуждал так: не такие уж они безобидные чудаки, сектанты эти. И очень им на руку, если, поверив в «пророчицу», понесут верующие в её дом разные «святые дары». Разберись тут — корысть ли, жестокость, вера ли толкает их на это…

— Идём? — решил Василь.

— Куда ещё? — заупрямился Стёпка.

Неужто он, Василь, надеется, что нападёт на след малолетки-пророчицы? Да ещё взял для чего-то белое пластиковое ведёрко, в которое тётка обычно отбирала вишни для варенья.

…Они осторожно постучали в глухую высокую калитку. Лениво отозвался пёс, по-видимому приученный не поднимать шума без приказа хозяев.

— Хто? — спросил голос, как видно, бабусин.

Калитка приоткрывалась, но ровно настолько, что Василь увидел двор, безрадостно засаженный одной картошкой, и угол давно не белённой хаты. Больше ничего. И никого.

— Тётя спрашивала, у вас лутовка дозрела? На варенье…

Калитка захлопнулась.

— Нехристи! Безбожники сатанинские! — донеслось из-за забора.

Хлопцы постояли, послушали. Из всего сказанного следовало, что никакой вишни-лутовки тут в саду сроду не было и не будет, потому что вишню, наоборот, все берут на варенье у Василёвой тётки, это всем известно. А слугам божьим лутовка ни к чему: хоть она крупная и рано зреет, но не идёт ни в какое сравнение с чёрной мелкой, которую хорошо сушить на зиму…

И ещё она кричала что-то насчёт «малой дитяти», которая кому-то там привиделась у неё в доме, а на самом деле никого тут нет и не было, и никакой «диавол» их на след не наведёт…

— Думаешь, один ты такой, — ворчал Степан, когда они шли обратно. — Мы тоже пробовали. К ним комсомольцы даже… Из района. Если живёт у вас, мол, девчоночка, гражданка школьного возраста, то ей учиться пора. Приглашаем в школу.

— Ну?

— А они: «Верьте не верьте — нету, мол. Пусто в хате, смотрите».

Василь молчал.

— А старуха-то? — не успокаивался Степан. — Тихая, тихая, а как что почует — в крик. Один раз она тоже как завопит: «Глотай крест, глотай крест!»

Василь остановился:

— Как ты сказал? Кому же это она?..

— «Кому, кому»!.. А я почём знаю! Это давно было. Мы с пацанами во двор к ним зашли — калитка была не заперта… Показалось нам: может, девчонка приоткрыла, что-то сказать хотела. Подбежали — никого. Померещилось. И старуха тут: «Глотай крест, неви́димкой станешь!» «Невидимкой» — так у ней выходило, ударение не там.

— Эх ты, неви́димка, — улыбнулся Василь. — Да откуда у старухи такие слова? Про человека-невидимку начиталась? Кричала она «неви́димой станешь»! Но — кому?..

…Жатва шла, самый разгар. В райкоме комсомола нехватало только доски поперёк дверей: «Все на уборочной». Но это было и так всем известно.

Василь решил, что съездил в район зря. На каждом столе в райкоме надрывались телефоны, девушка-секретарша поднимала каждую трубку, чтобы сказать, что все на полях. И Василю стало казаться, что его предположения насчёт сектантов — фантазия. Не его это дело — проверять какие-то слухи… Одно не давало покоя — слова Григория Ивановича, что, может, здесь тайно действует особая какая-то секта, где могут нарочно морить девчонку голодом, вбить ей в голову, будто она «святая», особенная, исключение среди смертных…

И Василь решил ждать. Кого-нибудь он дождётся. Ведь почему-то райкомовцы и сами наведывались в ту семью…

…Коля Петренко, секретарь, не стал выслушивать все доводы, которым Василь изо всех сил старался придать убедительность. Приехал он уже затемно. Василь дремал за чьим-то столом, подмостив под локти газетную подшивку.

— «Глотай крест», говоришь? — повторил Николай. — Не самое веское доказательство, но… Короче: раз «не исключено» — обязаны действовать! Наведаемся ещё раз. Попозже, к ночи.

— Когда? — удивился Василь такому обороту дела.

— А если — сегодня? Раз уж ты объявился. А то у меня весь народ в бегах, время аховое, уборка. Григория Ивановича с собой прихватим. Так?

По дороге на хутор, в «газике», Николай рассказывал: и ему не давали покоя «бабьи россказни» о «святой». Доводилось ему и раньше выручать ребят из семей сектантских, хоть и мало их тут осталось. На вид-то они, точно, тихие да любезные, ну прямо-таки образцово-показательные, всем желают добра. Доверять только им нельзя, когда дело ребят касается…

…«Газик» тормознул у самой калитки.

Постучали. Вышла сонная старуха, светя фонариком в лица поздних гостей.

— Зови в хату, Степановна, — спокойно сказал Григорий Иванович. — Добром, знаешь, оно лучше…

Старуха запричитала, заплакала, крича, что напраслину возводят на добрых людей, что небылицы про дом их рассказывают, а за что? За что? Кричала она всё громче и громче, будто кто-то там, в доме, должен был понять, почуять, что войдут в хату сейчас люди хоть и знакомые, да нежеланные, ох, нежеланные!

— Здесь она! Здесь! — закричал Петренко, только переступив порог. На полу, свернувшись у печи крохотным комочком, лежала девочка. Если она и слышала старухины причитания, то нет, не могла она вскочить и по привычке спрятаться, раствориться в тёмном просторном доме. Видно, ей было трудно даже просто приподняться, чтоб посмотреть, кто пришёл: свои ли, не свои… Она так и лежала у печи, и только глаза её глядели огромно и пусто, как у очень больного ребёнка.

— Врача надо, — опять очень спокойно сказал Григорий Иванович. — Степановна, угомонись ты… Девчонку пожалей.

Старуха снова было кинулась в крик, но когда Николай поднял девочку, почти невесомую, на руки и понёс бережно через сад к калитке, а Василь на ходу подворачивал сползавший козий кожушок, старуха не тронулась с места.

Нет, не на её стороне была сейчас правда.

…Раз в год, на пасху, мать, если бывала дома, ставила перед ней кринку с козьим молоком. От весны до весны она успевала забыть, какое оно на вкус. В погребе гнила картошка, ворованная с колхозного поля (работать в колхозе — грех!), но и картошку-мундирку перестали варить Анке. Кусок солёного огурца, корка хлеба, вода. Анка уже с трудом держала кружку. «Святая… — причитали сектанты. — А очи-то, очи! Пророчица наша безгрешная!» Верили, что ли, будто она, «божья избранница», своими мучениями расплатится перед богом за все их грехи. И складывали в углу приношения… Последнее время бабка, боясь гостей непрошеных, всё чаще загоняла её туда, в темноту, в «келью», устроенную между стенами.

А теперь?

…Она никогда не видела столько детей сразу. Долго не могла привыкнуть к новому доброму дому, где её поселили.

— Это что? — спрашивала она, глядя, как ребята катаются с горки.

— Это санки, — отвечал Кныш.

И вёз её кататься.

— Это чер-ниль-ни-ца, — терпеливо твердила Надя. — А на праздник сегодня нам привезли мо-ро-же-ное…

Надя считала, что пора новенькой, как и всем, за парту. Зачем выжидать? Разве так, вдруг, всё сразу отрежешь: «Нет никакого бога, не верь!» Ещё пройдёт время, пока поймёт сердцем — уродлива и жестока она, эта сказка про всевидящего и всемогущего бога. Сказка, за которую она чуть не заплатила жизнью. Из за которой не знала детства. Не знала книг, кроме Евангелия.

Права была Надя: раньше, чем они думали, приучилась Анка к странным для неё предметам — тетрадке, портфелю, парте. Склонив голову, слушала школьный звонок. Распахивала окно: не птица ли это поёт?.. Спела бы и сама — но и на это, видно, было своё время.

Мотовилиха засыпала не сразу. Первыми затихали малыши. Потом долго укладывались девчонки из Анкиной спальни, цыкая на копух, утюживших допоздна ленты да кружевные воротнички.

Смолкали коридоры. Теперь было слышно, как перешёптываются за окном тополя. И тогда только слышались шаги — осторожные, бессонные. Скрипела входная дверь над крыльцом.

Это выходил Григорий Иванович. Он знал: «гости», которых он ждал, не явятся среди ясного дня. Анка и не ведала, что они уже приходили. Кто-то из секты.

Директор перехватил их на дороге, убеждал: не зовите её. Дивился: как разведали, где она, — Анкин новый адрес держался от хуторских в секрете. Не надо бы ей сейчас видеть никого из «родни»…

Как-то вечером Григория Ивановича остановили на крыльце хлопцы. Показали «Постановление»: «Директора детдома тов Проскуру немедленно отправить спать». Дежурили сами. Степан Шеремет наконец признался:

— Это я всё… Дурень. Хвастанул перед хуторскими — мол, у нас теперь «святая», в Мотовилихе. Отличница, и хор из-за неё на смотре премию отхватил!

Хорошо, час был поздний. Василь шума не стал подымать, а то бы не простил он Стёпке такого… А с другой стороны, если он, Василь, рассуждает правильно и если за это время она, ясноглазая их любимица, поняла хоть что-нибудь на свете, то бояться за неё уже нечего. Так или нет? Обидой, чёрной обидой должно обернуться в ней всё её «святое» существование… Когда-нибудь, уже взрослой, она, может быть, и разыщет свою маму, чтобы изменить и её жизнь, исковерканную старухой-фанатичкой. Только рано сейчас гадать…

…Они пришли днём — улыбчивые, с тысячью извинений. Кто-то опять из далёкой родни. Развернули узелки на пенёчке в рощице перед детдомом. Григорий Иванович направился было к ним, но Кныш остановил его: не надо. Пусть сама.

Анка вернулась быстро. Гостинцев не взяла. Спросила только у Василя: «Ну? Не отменили вы ещё свои дежурства?» А глаза упрекали: пора бы мне верить! Обратно дороги нет. Ваша я, с вами.

Навсегда.

Поступок

Из приказа командира пограничной части:

1. За активную помощь пограничникам в задержании нарушителя государственной границы наградить ценными подарками:

ХУДАЙБЕРГЕНОВА Бяшима, ученика 7-го класса;

КОЗЛОВА Александра, ученика 4-го класса.

2. Приказ объявить всему личному составу воинской части, довести до сведения членов отрядов ЮДП.

Отряды ЮДП собрали по тревоге, всем объявили приметы нарушителя, и десятки ребят разошлись по посёлку. Глаза их тщательно осматривали людей, встречавшихся им на пыльных, прокалённых солнцем улочках.

К железнодорожной станции подходил пассажирский поезд. Наряд пограничников прошёл по вагонам, проверяя документы. Саша Козлов стоял на платформе, всем своим видом показывая, что в этот жаркий день ему нет дела ни до кого и ни до чего. Внезапно он бросился к солдатам, не добежав нескольких шагов, выпалил:

— Бежим! Видел!

Но нарушитель как сквозь землю провалился.

Саша расстроился, хотел уйти, но не ушёл: платформа — пост. Его пост.

А в это время Бяшим Худайбергенов бродил в окрестностях посёлка. Его пост здесь. Мальчик подошёл к карьеру. В тени сидел небритый и, судя по всему, усталый человек.

«Он или не он?» — мелькнула мысль. Приметы сходились. Однако, если честно, врага Бяшим представлял себе совсем не таким.

Но он твёрдо знал: всякий идущий через границу нелегально — враг. Ничем не проявив своего беспокойства, покрутившись, словно от нечего делать, вокруг карьера ещё минут десять, Бяшим отправился очень спокойным шагом в пограничную комендатуру.

Убедившись, что нарушитель не следит, Бяшим припустил во весь дух, не разбирая дороги, прямо по степной колючке. Пробежал километра два, а три минуты спустя к карьеру неслась машина пограничников…

С. Бобров.

 

Тамара Чесняк

Маленький большой человек (Мгновение из жизни Юры Старовойтова)

Он вошёл в кабинет хирурга — маленький человек в синей больничной пижаме. Напряжённо приподняв худенькие плечи, слегка расставив согнутые в локтях обгоревшие руки. Чтобы защититься от боли.

— Тебе трудно сидеть, Юра? — спрашивает доктор.

— Нет, не очень.

— Завтра будем делать пересадку, это очень нужная для тебя операция.

Мальчик с доверием смотрит на хирурга и откликается эхом:

— Нужная…

Потом мы вышли в больничный парк, и он серьёзно убеждал меня, что действительно всё не очень больно и не очень страшно, даже операция — под наркозом же.

За месяц, проведённый в больнице, среди обычных больничных разговоров он научился думать о своём здоровье как бы со стороны, сопереживая врачам с недетской своей серьёзностью.

Где-то в стороне показалась собака.

— Бездомная, — сказал он. — Поэтому злая. У меня дома две собаки и три кошки. Последнего котёнка у соседей взял: они топить хотели. Мама? Не, мамка не ругает, она их сама жалеет.

Мы сидим рядышком, он щурится от яркого солнца, локти по-прежнему разведены в стороны, и тело напряжено, как струна. Тогда я осторожно провожу рукой по ёжику его обожжённых волос и чувствую — он на мгновение расслабляется, нет напряжённой струны, просто маленький мальчик, которому досталось трудное испытание.

Он уверен, что ни разу не терял сознания и помнит всё, что случилось в тот день и после. Помнит, как плакала по дороге в больницу мать и спрашивала: «Ну зачем, зачем ты туда полез?» Он не знал, как объяснить, чтобы она не плакала, а слов не было, и непослушный язык повторял одно и то же: «Мамка, тракторист сгорел бы и трактор». Подумал: «Наверное, она всё поняла, раз больше не спрашивает». Он не знал, что тогда наступил шок, а в больнице врачи день и ночь воевали за его жизнь. И только потом сын смог рассказать матери, как это произошло.

Они возвращались с озера домой. Шесть ребят: Славик Далиновский, Эдик и Алик Журавец, Игорь Сидоренко, Гриша Якименков и он, Юра Старовойтов, самый младший из них, пятиклассник. На краю убранного поля стоял новенький трактор Т-150. «Эй, хлопцы! — позвал тракторист, молодой парень. — Ну-ка, помогите, запалите копны». Дал спички, факел. (Вообще это грубое нарушение правил, но о том — разговор особый.) Хлопцы быстро справились с делом, потом всей компанией залезли в кабину — тракторист обещал покатать. Они проехали совсем немного, когда трактор зацепил вдруг одну из горящих копен. Растревоженный огонь потянулся к машине Шестнадцатилетний Гриша Якименков схватился за ручку кабины, замок с трудом поддался. Ребята выпрыгнули на землю. Вместе с ними — тракторист. Схватил пук соломы, судорожными движениями стал колотить им по пламени. «Дяденька, что ты делаешь, зачем соломой тушишь?!» — бросились к нему мальчики. Они хватали куски земли и бросали в огонь. «Тушите, тушите, чтоб с машиной ничего не случилось!» — кричал тракторист.

Снова и снова мальчишки бросали землю в огонь, видели, как он постепенно съёживается, отступает от машины. Никто из них не убежал, не спрятался. Они поступали так, как необходимо было поступать людям в трудной ситуации. Тракторист влез в кабину, чтобы отвести трактор. Крикнул детям: «А вы тушите!» Всё последующее укладывается в несколько минут. Огонь был позади трактора. Вдруг кто-то крикнул: «Там же бак, что будет!..» Юра слышал эти слова, поднимая новый ком земли. Он мог бросить его тут же — до трактора надо было бежать ещё несколько метров. Огонь… бак… человек в тракторе…

Он бежал со своей ношей так, словно это у него в руках было сейчас единственное спасение от огня. Он бежал вперёд, а не назад. Бежал навстречу реальной опасности — деревенский парень знает, что такое горящий трактор. Там человек, думал он, нужно быть около него.

Огонь был уже совсем рядом. Юра размахнулся, бросил ком и… Он не успел отпрянуть, когда в машине вдруг лопнула от огня трубка гидросистемы, из неё вырвалось масло, пламя полыхнуло с удесятерившейся силой, жадно набросилось на мальчика в расстёгнутой до пояса рубашке. И, точно насытившись, успокоилось, присмирело.

В первое мгновение дети не поняли, что произошло. Потом услышали крик Юры: «Хлопцы, быстро меня в больницу!» Содрали рубашку, подхватили его под руки. Два с половиной километра они тащили Юру на руках.

Потом их догнала машина главного агронома. Юру успели доставить в больницу…

Маленькие мужчины уходили с поля, как бойцы, унося на руках раненого товарища. Память о том, как они держались в этом бою, останется с ними не на один год. И если кто-то спрашивает, откуда берутся мужественные взрослые, я знаю — ими становятся мужественные дети.

Юра! Наш класс поздравляет тебя с праздником Великого Октября! Мы гордимся тобой и хотим быть похожими на тебя, хотим вырасти хорошими большими людьми, быть такими же смелыми и мужественными, как ты. Ты поступил, как настоящий герой, и твои товарищи тоже…

До свидания!

Пионеры 4-го класса 146-й школы г. Ленинграда.

Здравствуй, дорогой Юра!..

Мы восхищаемся твоим героическим поступком. Трудно даже поверить, что мальчик нашего возраста мог совершить такое. Мы не знаем, смогли бы мы на твоём месте сделать так же. Юра, как ты себя чувствуешь? Мы знаем, что тебе очень больно, но даже эту боль ты переносишь стойко и мужественно. Мы уверены, что ты будешь настоящим человеком, когда вырастешь. Мы бы хотели быть похожими на тебя…

Передавай привет своим отважным друзьям. С уважением к тебе ребята из группы продлённого дня 4-х классов школы № 18 города Иванова.

Пишут и более старшие:

Мне нравятся такие смелые, отважные люди. Я вас очень прошу: пришлите мне адрес Юры Старовойтова. Не откажите, пожалуйста, в моей просьбе. Я пионерская вожатая, а в будущем году хочу стать учительницей, чтобы воспитывать таких людей, как Юра Старовойтов. Это моя мечта с самых ранних лет, и я верю, что она сбудется…

Или:

Плакала от гордости за Юру Старовойтова и его товарищей. Какое мужество у этого маленького человека!..

С приветом. А. Р. М. 16 лет. г. Беслан.

Разные мысли и чувства может вызвать у людей один и тот же совершённый человеком поступок. То, что большинство назовёт подвигом, кое-кому может показаться всего лишь неразумным порывом, может даже вызвать насмешки. Всё зависит от того, каков сам этот другой человек. Ведь кто-то раскрывается в поступке, в подвиге, а кто-то в своём отношении к этому поступку или подвигу. И надо сказать, раскрываются и те и другие в полной мере.

Потому-то особенно радостно читать письма ребят, которые хотят быть похожими на Юру. Хотят — значит могут. Значит, они уже на него похожи.

 

Валентина Голанд

Отважные

После тряской просёлочной дороги колхозная «Волга», выскочив на большак, прибавила скорость. Чернела, куда ни глянь, по-осеннему присмиревшая земля, комковато и неловко улёгшаяся на покой. Отшумела, считай, рабочая пора, нынче и картошку рано убрали с поля…

Катерина Захарко задумчиво глядела сквозь стёкла машины и думала о том, что в молодые годы ей только пешком доводилось ходить по этой земле. Беспокоилась она тогда лишь об одном: как прожить завтрашний день? Чего только не делала ради куска хлеба: и печки клала зимой, и штукатурить, белить нанималась! А больше всего батрачила на пана Збышека. Слава богу, дочке её, двенадцатилетней Оленьке, такая жизнь и во сне не приснится.

Оля сидела рядом, разнаряженная, понимая торжественность момента.

— Смотри, Оля, не загордись! — улыбался шофёр. — Кто бы подумал, что вы с матерью такие смелые!

И представился Оле тот тревожный вечер.

Вдруг взбунтовался Бобка. Так ошалел, что цепь оборвал. Оля вышла из хаты, шагнула в темень и услышала приглушённый шёпот:

— Убери пса, покусает.

Оля загнала пса в сарай.

Пришелец юркнул в сени, тихонько откашлялся. Оля внимательно оглядела его.

Непохож он был на их односельчан. В плаще, в перчатках. Никто в здешних местах не носит весной перчаток. Зимой — да, зимой надевали варежки, если возили в поле навоз, а так — нет… В селе ведь все схожи — и одеждой и жизнью. Насторожившись, Оля тем не менее предложила гостю:

— Проходите в хату. — И сама вошла следом.

Мать, увидев мужчину, заволновалась: перед ней стоял пан Збышек. Бывший пан.

— Откуда вы здесь? — не чуя себя, спросила она.

Пан Збышек не торопился с ответом.

Своими колючими глазами он обвёл хату, насупился. Видно, не понравилось, что у бывшей батрачки новая мебель, пуховики на кровати, красивые шторы на окнах.

— Вот и свиделись, — озираясь, сказал он. — А тебя, смотрю, и старость не берёт…

Оля глядела на них, ничего не понимая. Она только внимательно следила за руками незнакомца. Он снял перчатки, вытащил папиросы, предложил матери, но она отказалась. Потом подошёл к семейным фотографиям, висевшим под стеклом в рамке.

— Как вы тут живёте? Имеете землю?

— Земли у нас богато, — отвечала мать.

— То ж колхозная!

— Ну и что? Колхозная — значит, наша. Мы имеем, сколько требуется!

В прошлое воскресенье, когда Катерина возвращалась из Яворова, где покупала на базаре поросят, разговорилась с одним дядькой, попутчиком. Тот всё вздыхал: «Одиваются-то теперь лучше, и хлиб е, и всэ можно купыты, а всэ не так, як своя земля…»

Выходит, это кто как понимает — своя земля. У неё земли хватает — вон сколько колхозной, глазом не измерить, да приусадебный участок… Только успевай обрабатывать… И чего это пан о земле решил её спрашивать? А ведь слух прошёл, что удрал бывший хозяин далеко-далеко. Через сколько же кордонов, рек, морей пришлось ему добираться обратно? И зачем? Уж не думает ли он вернуть себе свою землю?

Пытаясь определить, с чем пришёл к ней пан, она между тем старалась разыграть роль гостеприимной, радушной хозяйки.

— Оля, давай замешивать тесто под вареники, — распорядилась она.

И покуда Оля принесла из сеней муку и яички, Катерина вытащила большую деревянную доску, на которой она обычно месила тесто, и загремела посудой.

— Мама, я буду в сенях перебирать картошку, — сказала девочка.

Збышек сел за стол и исподлобья следил за каждым движением «батрачки». Ему хотелось поскорее узнать, есть ли в «его» селе люди, на которых можно рассчитывать, но с Катериной и словом не перебросишься — всё хлопочет по хозяйству.

Она накрыла стол, разлила по тарелкам борщ, выложила на блюдо картошку с мясом, поставила бутылку горилки.

— Ну вот, сейчас и вареники сварятся!.. А огурчики-то! Про огурчики я и забыла! Сейчас, пан, огурчиков принесу! Квашеной капустки! — Катерина выскочила в сени, где ждала её Оля, и тихо сказала:

— Беги, доченька, к пограничникам!

Не каждый мужчина в их селе рискнёт задержать неизвестного: столько видели все крови, столько смертей пережили и в войну и сразу после неё, что некоторые предпочитали отсидеться, поглядеть со стороны, как это «ловлють нарушителей». А Оля с матерью не могут отойти в сторонку — характеры у них не такие.

Да и как не помочь пограничникам, если живут они с ними на одной земле, если они охраняют подруг и друзей, колхоз родной от врагов да недобрых людей.

Оля частила по полю, обутая на босу ногу в большие стоптанные материнские сапоги. Голенища больно шлёпали по икрам, обувка мешала бежать, но девочку заботило только одно: как быстрее связаться с пограничниками. Побежать в сельраду в соседнее село, разбудить сторожа, позвонить на заставу — пройдёт много времени. Кто знает, что может случиться за это время дома…

А в это время дома Збышек, придвинув к себе тарелку с борщом, завёл наконец с Катериной заветный разговор:

— Где Спивак, знаешь?

— Ему суд был. Не то расстреляли, не то в тюрьму засадили надолго.

Новость была огорчительная. Збышек съёжился, заёрзал на стуле, посмотрел, отодвинув штору, в окно, но так ничего и не увидел в ночи…

Оленька бежала, задыхаясь от усталости, через картофельное поле, через балку, заросшую кустарником. Она несколько раз спотыкалась о груды слежавшегося сена, падала и, торопливо вставая, снова бежала. Страха перед темнотой не было, она думала только о том, как быстрее сообщить пограничникам о чужом человеке, что сидит в их хате.

Где-то за ручьём сверкнул фонарик, и Оля побежала прямо на свет.

«Наконец-то они!» Ноги уже не слушались её, сердце гулко колотилось. Она сбросила сапоги и всё прибавляла и прибавляла ходу, будто бежала не по колкой, скованной ночным морозцем земле, а по городскому, нагретому за день асфальту. «Только бы заметили пограничники, только бы заметили!»

Испугавшись, что пограничники не увидят её, она задержала дыхание, глубоко вздохнула и, ей показалось, громко свистнула.

— Кто там? — услышала она голос пограничника.

— У нас в хати чужий, — сказала она.

Больше всего на свете хотелось ей сейчас отдышаться от этого сумасшедшего бега, но младший сержант Ерёмин и рядовой Шиманский уже получили приказ начальника заставы бежать вместе с девочкой в село.

Они до сих пор удивляются: «Какая девочка! Мы в тёплых куртках, сапогах, она в лёгком платьице, босиком!»

А в хате Катерины Захарко тем временем шли разговоры, которые не оставляли сомнений в цели визита пана Збышека. Неожиданно послышались шаги, пан насторожился.

Скрипнула дверь. Збышек повернул голову и оторопел. Перед ним стояли два пограничника.

Легковая машина подкатила к новому клубу, колхозники цветами встретили дочь и мать, торжественно повели в президиум.

Сидели на почётном месте бывшая батрачка и её дочь. Взволнованно, смущаясь от похвал, слушали, что говорят о них добрые люди.

И вот уже заблестели на их платьях медали «За отличие в охране государственной границы СССР», без слов призывая каждого, кто был в зале: «Береги от врагов родную землю!»

Оля тайком поглядывала на медаль и думала: «А что, каждый день нужно носить награду или только по праздникам?»

От Москвы до самой до границы

День рождения — всегда праздник. Особенно если его отмечают сразу триста «виновников торжества». Не то чтобы каждому из них в этот день исполнилось одиннадцать лет, но все они отмечали одиннадцатилетие своего клуба, клуба юных собаководов имени Героя Советского Союза Н. Ф. Карацюпы, отважного пограничника. Клуб этот — в Первомайском районе Москвы, а слава его докатилась и до границ нашей Родины. Из двухсот собак, воспитанных в клубе, сто пятьдесят переданы пограничникам.

Если ты воспитал собаку, ты её уже никогда не забудешь, поэтому так радуются ребята письмам с заставы, рассказам о своих воспитанниках. Раз в году пятнадцать членов клуба гостят на границе, там, где их четвероногие питомцы несут серьёзную, важную службу, помогая пограничникам охранять наши рубежи.

Андрей Фаленков, Ира Сахарова, Нина Кузьмичёва и другие члены клуба получили благодарность за воспитание служебных собак, за подготовку их к трудной службе на границе, в милиции. Выступая со своими воспитанниками на соревнованиях, каждый из них хоть раз становился победителем. Алёша Балаш со своей овчаркой Эльвой побеждал уже много раз, а Лене Власовой её воспитанники принесли за несколько лет терпеливой, кропотливой работы уже тридцать три медали!

Наташа Куртова,

Москва.

 

Вячеслав Морозов

Владение

…Сразу же за селом, на выгоне, приветливо зазеленели две сосенки. Они словно бы выбежали из дальнего бора навстречу мальчишкам, шагающим просёлочной дорогой в Озерищенский лес.

На длинных сосновых иголках ещё стынет утренняя роса. От одного деревца к другому протянулись тенёта. Освещённые косыми солнечными лучами, они кажутся сотканными из серебристых нитей.

Идти поутру деревенским просёлком удивительно легко!

Десятилетний Михаська, сынишка колхозного агронома, норовит идти в ногу с большими хлопцами. И уж конечно, старается не пропустить ни полсловечка из того, что рассказывает Саша, самый, можно сказать, бывалый в школьном лесничестве человек. В списке ребят, пожелавших стать помощниками лесхоза, Саша Лопато стоит первым.

— Значит, так, — рассказывает он товарищам. — Узнали мы, что кто-то берёзы без дозволу рубит, и стали искать мошенника. — Михаська увидел, как Сашкины брови сбежались на переносье. И голосом, и манерой говорить он стал похож на дядьку Антона, старого лесничего. — Без дозволу, понимаете? Рубят!.. Осмотрели мы пиломатериалы в одном селе, в другом. Много обошли деревень. И разыскали берёзу без клейма. Значит, самовольная порубка! Ну, а после уж и порубщика нашли…

Дальше Саша говорил как бы нехотя. Заставили, дескать, порубщика отвезти берёзу в лесничество. Там составили акт, передали бумагу в народный суд…

Михаське пока что нечем похвалиться: в пионерском лесничестве он сравнительно недавно, семьдесят пятый по списку. А всего записалось восемьдесят человек. В лесном дозоре Михаська вообще ещё не бывал. Впервые направляется сегодня со старшими ребятами.

…Вдали — тёмная стена вековой пущи. Там высокие сосны, лёгкое кружево берёз. Зелёная пена могучих дубов. Среди них попадаются такие великаны — одно дерево чуть ли не целый лес. Елок много. Стволы у них шершавые и тёплые даже в зимние холода. А вот у вяза стволы гладкие и холодные даже жарким летом. Вербы лохматые встречаются.

Четыреста с лишним гектаров — владения Михаськи и его товарищей-односельчан! И все эти владения называются «Озерищенская пуща». Возможно, лес получил такое название от села Озерище, где живёт Михаська. Школьное лесничество тоже называется Озерищенским.

Принимали Михаську в это лесничество интересно. Поначалу Валька Лозовский, Сашин приятель, растолковывал «новобранцу», что значит для народного хозяйства «самый обыкновенный лес».

— Лес — это строительный материал. Раз! — Валька загнул палец. — Лес — это топливо. Два! Шёлк. Три! Бумага…

Когда у Васьки был загнут десятый палец, Саша не выдержал, осадил друга:

— Брось ты, Валентин! Михась не меньше нас понимает… И любит пущу не меньше тебя.

И рассказал, что у Михаськи на лесной опушке есть своя осинка махонькая. Когда у мальчонки радость какая, бежит он к той осинке и рассказывает ей про радость. А ежели кто обидит Михася, он опять убегает к осинке.

— Правда это, Михаська?

Парнишка посчитал, что большие хлопцы хотят подшутить над ним, и запальчиво ответил:

— Ну и что? Хожу к осине. Она ведь… живая!

Больше Михаську ни о чём не стали спрашивать, а сразу же записали в лесники.

Первым проголосовал за него лесничий Антон Казимирович, работник Речицкого лесхоза, названного так по имени районного городка Речицы. И дядька Антон подтвердил: «Что верно, то верно. Большое Михаська понятие имеет в лесной красоте. В обиду пущу нашу, красавицу, не даст никому…»

Припомнился дядьке Антону один зимний денёк.

Идёт лесничий на лыжах по лесу, пересекает голубые тени высоких деревьев на снегу. Пробился сквозь ветви солнечный луч и золотой стрелкой пересек дядьке Антону дорогу: беги, дескать, во-он туда. Лесничий послушался и скоро между сосенками заметил маленького человека в больших валенках, в кожухе. На лыжах.

Мальчуган недвижимо стоял под высокой сосной, запрокинув голову, будто дерево что-то рассказывало, а мальчуган и те ёлки, что с него ростом, слушали.

Тише, чем в зимнем лесу, быть не может. Захочешь — и услышишь, как шепчутся между собой снежинки.

— Ты здесь… что делаешь? — почти шёпотом спросил дядька Антон у того, чьи ресницы в инее были похожи на белые шерстинки.

— Смотрю… как сделана зима.

Звёздная пороша убирала тем временем сосну, каждый её сучок.

— Звать-то тебя как?

— Михаська я, — ответил мальчуган и тут же предложил: — Хочешь, дедушка я покажу тебе, где живёт белка?

Оба лыжника повернули к лесной вырубке. А там до них успела побывать позёмка. Она обежала вокруг каждую сосенку и всех их упрятала в снег. Была сосенка — теперь бугорок. Спутник дядьки Антона легонько дотрагивался лыжной палкой до таких бугорков — и перед ним вдруг являлось дрожащее зелёное деревце. Попадались и молоденькие берёзки. И вот тогда-то, пожалуй, Михаська впервые узнал про ребят, называвших себя лесниками. Антон Казимирович рассказал мальчику о том, что молоденькие деревца посадили на вырубке озерищенские школьники. Это у них как бы опытный участок. Живут на нём по соседству берёзки и сосны, как убедился сам Михаська. «Создание смешанных культур» на одном участке — дело новое, научное. Вырубка была заражена лесным вредителем — корневой губкой, а поселили на ней «смешанные культуры» — и пожалуйста: не гибнут деревца, выживают.

Не всё, разумеется, было понятно Михаське из того, о чём говорил ему старый лесничий. И даже потом, записавшись в лесники, мальчуган делал для себя одно открытие за другим. Сосновая или еловая шишка — это прежде всего семена, будущие деревья. Шишки надо собирать: для новых посадок. Берёзовый «веник», он «ужен прежде всего не для бани. Веточный корм! Берёзовыми, дубовыми, осиновыми «вениками» любят лакомиться лоси, олени, зимующие в пуще. Значит, заготовка веточного корма — тоже лесникова задача. В лесу должно быть прибрано… как в хате. Новое дело — очистка делянок, зелёных квадратов. В лесу не должно быть пожара. Ещё забота — охрана пущи от огня. Губит деревья и недобрый топор браконьера. Значит, гляди, Михаська, в оба, если назвался ты лесным дозорным!

…Дорога вошла в лес — и над головой раскинулась живая зелёная крыша. Мальчишки свернули на едва приметную тропу, поглядывают на Сашу, своего командира. Пуща так велика, что не мудрено в ней и заблудиться.

Поднялось и гуляет где-то по небу солнце. Непонятно только, с какой стороны оно светит. Так что, если бы Саша захотел искать дорогу по солнцу, у него вряд ли что получилось бы. Надёжнее всего, конечно, держаться знакомых деревьев.

Вот у просеки старая сосна. В стволе её — железная петля. Покрыта ржавчиной, будто кровью. Дерево окружено невысоким заборчиком. Его в позапрошлом году соорудили ребята-лесники. Это после того, как они узнали, что старое сосновое дерево, по существу, — памятник. А рассказал им про него лесничий — дядька Антон. Антон Казимирович был партизаном в войну. Когда ходил с товарищами в разведку, фашисты выследили лесных бойцов, схватили их и стали пытать. Вот у этой самой сосны, с железной петлей. Не выдали партизаны врагам свою партизанскую тайну. Тогда-то фашисты повели их на расстрел. Дядьке Антону удалось развязать руки. Ударил он одного гитлеровца, второго — и в лес, в самую глухую гущу. Ушёл! А вот семерым товарищам его, которых тоже пытали у сосны, спастись не удалось…

У партизанского памятника перебывали все деревенские пионеры.

Михаська, тот несколько раз приходил сюда. Слушал воспоминания бывших партизан. Свою пущу они называли живой зелёной бронёй: она укрывала их от врага. Она же и кормила, согревала. Фашисты люто ненавидели «Озерищенскую крепость». Жгли её, рубили, бросали на неё бомбы… Выстоял белорусский лес. Правда, поредел. Но за ним теперь, как за раненым богатырём, ухаживает даже детвора. По соседству с Озерищенским пионерским лесничеством действует ещё одно. Да если каждый из ребят посадит в лесу хотя бы по одному дереву…

Недалеко от дерева-памятника пасутся совсем молоденькие ёлочки. Школьная делянка! Здесь ветер вольнее чувствует себя, и деревца с хвойными крестиками на макушках без устали кланяются друг другу. Вот такими же колючими, точно зелёные ежи, елями пионеры из школьного лесничества засеяли и соседнюю полянку.

Когда Михаська наведывался сюда с ребятами весной и гладил своих питомцев, то мутовки у них были мягкие, нежные, словно трава. А теперь мальчуган тронул еловую ветку — и укололся.

Какое-то время мальчишки стоят тихо-тихо, стараясь не дышать. Прислушиваются: не стучит ли где топор? Кроме дятла, никто в лесу сегодня не стучит. Судя по солнцу, а оно где-то над головой, времени уже немало.

Облюбовав «корабельную сосну» с шелушащейся, вроде луковичной, корой, Саша взобрался на её вершину и долго из-под ладони оглядывал зелёный простор: не дымится ли где?

Михаське тоже хотелось бы залезть на такую высоту и сделаться наблюдателем, да Саша отговорил: «Пожара не видно. А просто так лазать у нас времени нет. Пошли дальше…»

Одинокое дубовое дерево. Оно не бросается в глаза. Другой прошёл бы мимо, не заметив его. А Саша приблизился к нему, и у него что-то защемило в груди. На стволе дуба — глубокая, не зажившая ещё рана. Один порубщик думал свалить дерево весной, как раз в то утро, когда патрулировал в пуще Саша.

Он примчался на стук топора. Незнакомый детина рубил недавно зазеленевшее дерево. А оно тихо, безропотно стояло под чистым небом. Только чуть-чуть вздрагивало.

— Кто это вам дозволил? Разрешение есть?

Саше можно было и не спрашивать, потому что глаза у незнакомца сделались испуганными, словно он только что вынырнул из воды, едва не захлебнувшись. Стараясь казаться спокойным, парень, глядя на грозный патруль, сунул в рот папиросу и начал хлопать себя по карманам. Искал спички.

— Курить запрещено! Имеется для этого место! — Саша поправил повязку на рукаве — знак лесного дозора. — А ну, пошли в сельсовет! Там разберёмся!..

Порубщика, понятно, наказали по заслугам. А дубок, на который он покушался, едва не погиб.

Об этом Саша рассказал Михаське, и тот даже позавидовал ему: «Поймал вредителя!» А вот ему, Михасю, сегодня, пожалуй, так и не удастся ничего совершить. Мирно, тихо в пуще.

Какая-то надежда была ещё у мальчугана, когда он с товарищами, выйдя к новой просеке, увидел двоих с пилами и топорами. Оказывается, лесорубы. Саша знал их. Он, правда, всё равно попросил у них нужные бумаги. Те уважительно поздоровались с дозорным и вынули документы — разрешение на рубку в отведённом урочище.

Больше ничего такого во время первого Михаськиного дежурства не было. Но когда об этом узнал лесничий Антон Казимирович, он обрадованно сказал:

— Скоро, пожалуй, не нужна будет охрана в нашей пуще. От кого её стеречь, если вон какой народ подрастает? — Посмотрел на Михаську: — А заботиться о лесах наших, ухаживать за ними, новые растить — это дело нескончаемое. Я-то что? Начал леса сажать, когда мне под пятьдесят уж было. Своих малолеток настоящими деревьями я, может, и не увижу. А вы, хлопцы, и ты, Михась, придёте в пущу, и красавицы зелёные низко поклонятся вам.

Кое-что о президенте

Взглянешь мельком на карту — будто тигрёнок разлёгся там, на северо-западе. Это Скандинавский полуостров. Фиорды изрезали спину полосками. А по туловищу и хвосту тоненькими буквами: «Лапландия». Волшебная, таинственная страна! Семиклассник 526-й ленинградской школы Саша Белов писал реферат научный, требующий строгого отношения к словам и фактам. Назывался его труд «Швеция». О Лапландии сказано там совсем немного и немного о народе саами, с которым встретился Саша, изучая голубые пятна озёр и коричневые вершины скал на туловище «тигрёнка». Он тогда очень удивился: такой небольшой народ и страна его, Лапландия, небольшая, а поделена историей между четырьмя государствами, и сложна, нелегка судьба его…

На Сашиной книжной полке вперемежку со школьными учебниками стали выстраиваться справочники по скандинавским странам, русско-шведские словари и специальные издания Института картографии.

Интересно знать: какой он, единственный школьник, которого в порядке исключения приняли недавно в члены географического общества СССР?

…Погода стояла отличная, и все, кто приехал тогда отдыхать на берег Балтийского моря, пропадали на пляжах. Саша тоже купался и загорал. А ещё бегал в лес и в дюны смотреть, как ветер вяжет кружева из песка. Никто не заметил, что он вёл «исследовательскую работу». Просто, глядя на дюны, он пытался определить их возраст и особенности формы, а защищаясь от ветра на пляже, выяснить его направление и силу. Бродя по лесу, обращал внимание на высоту и породы деревьев, кустарников, травы. А по вечерам расспрашивал хозяев, давно ли живут здесь и кто жил раньше…

Осенью в научной библиотеке Всесоюзного географического общества он нашёл интересные книги о тех краях, где отдыхал летом, и написал реферат «Куршская коса». Работа вышла особенно интересной из-за личных наблюдений, которые приводил Саша, и была отмечена высшей наградой на городской олимпиаде по географии. Вскоре автора выбрали президентом клуба юных географов «Планета». И на следующий год тоже. Он опять стал победителем городской олимпиады, известным человеком.

Н. Пижурина.

 

Юрий Шевченко

Государственные люди

Живёт Толя Попович, немногословный и задумчивый мальчик, в городе Запорожье на берегу Днепра. Есть в этом городе завод «Запорожсталь» — громадное предприятие, которое знают во многих странах. На железнодорожных платформах, в прицепах тяжёлых автомобильных тягачей, на речных баржах уходит отсюда во все концы нашей страны и ещё дальше — во все концы планеты — знаменитая украинская сталь. Вот почему завод знают во многих странах. А теперь, стало быть, будут знать и Толю.

Росту в Толе немного — на пионерской линейке у себя в пятом классе он всегда замыкает шеренгу. Пришла в этом году в пятый «А» новенькая. И сразу обратила внимание на одну странную вещь. Все ребята относятся к Поповичу с почтением, даже как-то робко. Хотя Толя больше молчит, на переменах что-то чертит в синей тетрадке. Ничего не понять!

Два года назад, когда Толе исполнилось десять лет, попросила его мама прибрать в квартире, так как ей нужно было сходить к заболевшей сотруднице, проведать её. Дело было в воскресенье, утром. Толя как раз налаживал удочки на карася. Днепр — рядом с домом, бегом — минуты три. Вздохнул Толя, но, делать нечего, человек он послушный.

Пришла мама только к обеду. Владимир Иванович Попович — Толин папа — в это время был в командировке. Следовательно, он тут ни при чём. Смотрит мама — течёт в кухне вода, да не в раковину, а по толстому резиновому шлангу к какому-то прибору, установленному в корыте: тонкий лист железа с лопастями, к которому снизу прикручена гайкой одёжная щётка. Лист под напором воды крутится. Щётка вращается — моет тарелки. На полу — лужа воды. Толя сидит тут же, строгает на дощечке хозяйственное мыло.

— Что это? — только и могла сказать мама.

— Пока ещё ничего, — пояснил Толя. — Ещё не знаю, как мыльный бункер приладить. А то плохо моет.

Мама бросилась перекрывать воду, но всё равно было поздно: снизу позвонила соседка, у которой протёк потолок…

Потом приехал папа. Мама, разумеется, тут же доложила ему про Толины проказы. Владимир Иванович, к маминому негодованию, велел достать корыто и начал вместе с сыном снова прилаживать к нему шланг и пластину с лопастями…

— Два сапога — пара, — сказала мама. — Только имейте в виду, я за вас отвечать перед домоуправом не буду!

— Вот куда мыло нужно поставить, — сказал папа то ли сыну, то ли жене. — Наверх. Голова садовая!

Папе легко. Он инженер.

Так попал Попович-младший в кружок при заводе «Запорожсталь». Называется кружок «Юный металлург», руководит им опытный изобретатель Давид Емельянович Бевзюк.

Принёс как-то Давид Емельянович деревянный ящик, поставил возле станка, чтобы Толя доставал до рукояток, и начал его учить сверлильному и токарному делу. Не прошло и месяца, как Толя вполне грамотно сверлил отверстия заданного диаметра, менял резцы, привык к простейшим инструментам, освоил автоматический рубанок и наждачный станок.

Про Давида Емельяновича следует сказать вот что. Сам он много лет проработал на заводе и никогда не забывал, что настоящий мастер своего дела должен подготовить себе достойную смену. Он и организовал кружок юных металлургов, договорился с начальством завода, что кружку дадут все необходимые инструменты, материалы, выпишут кружковцам постоянные пропуска на завод. Вообще-то дело это неслыханное — постоянные пропуска для двадцати — тридцати посторонних людей. Но авторитет у Давида Емельяновича большой, сам директор завода с ним за руку здоровается и советуется, если нужно. Выписал директор нужное количество пропусков.

Стал Толя после школы приходить на завод. Посидит у отца в кабинете для начала, а потом надевает маленькую, специально сшитую мамой заводскую робу — синие брюки и халат — и идёт в цехи. Здесь же встречает других ребят из кружка. У Давида Емельяновича такой порядок: пусть кружковцы чувствуют себя на «Запорожстали» не экскурсантами, а своими людьми.

— Чего углядел? — спрашивает его по дороге пожилой токарь, на секунду остановив станок и старательно пряча усмешку. — Появились мыслишки?

— Пока ещё нет, — ответствует Толя и топает дальше. — Присматриваюсь.

Ох и огромен завод «Запорожсталь»! Целое государство. Одних цехов не перечтёшь.

Постепенно уразумел мальчик, как делают металл, понял во всей последовательности технологический процесс предприятия. А у себя в кружке ребята мастерили. Учились читать простейшие чертежи. Толя делал заметные успехи. В кружке Бевзюка шеренги, как в классе, не было. Но если бы она была, мастер поставил бы Поповича совсем не замыкающим. Дома у Толи появилась специальная библиотечка по металлургии, и теперь они с отцом разговаривали на своём непонятном языке. Мама слушала их, качала головой и расстраивалась: очень беспокоили её руки сына — со сбитыми ногтями, огрубевшие, накрепко испачканные металлической пылью. Совсем не детские.

Когда Поповичу сровнялось одиннадцать лет, затеяли в кружке большое дело. Случилось так.

Шёл Толя по сортировочному цеху. Сюда поступает металлический лист, который прокатывают в других цехах. В сортировке рабочие захватывают листы специальным электромагнитом на подвижном креплении, транспортируют его на площадку и здесь укладывают в деревянные прочные ящики. Остановился мальчишка у площадки, долго глядел, как трое молодых рабочих укладывают тяжеленные листы. Потом присел на корточки рядом с плотниками, которые заколачивали ящики с металлом.

Ну и работа! Впрочем, они, ученики Давида Емельяновича, давно постигли эту, в общем-то, хитрую науку — забивать гвоздь с одного удара! Теперь Толя жил уже в мире хитрых станков, автоматических линий, изобретений, в мире научно-популярных журналов, которые стали его любимым чтением. Давид Емельянович приносил на занятия даже вырезки из чешских и немецких журналов, и ребята докапывались до сути зарубежных технических новинок.

Вечером Попович выдвинул идею: в сортировке не таскать листы и не стучать молотком.

— Короче, сделать автоматическую линию сортировки и маркировки листа? — уточнил Давид Емельянович.

— Во-во.

Бевзюк задумался, потом сказал:

— Давай завтра на занятиях обсудим. Соображения какие-нибудь уже есть?

— Кой-какие есть, Давид Емельянович. Можно, я чертёж принесу?

— Действуй. Если не возражаешь, я тоже подумаю, прикину…

— Ладно, — согласился Толя.

Тут мне хочется прервать речь о Поповиче и рассказать о другом его сверстнике. Толя его не знает да и не может знать, ибо разделены они расстоянием в восемь тысяч километров и отрезком времени в тридцать три года.

Стояла осень 1943 года.

На советский Дальний Восток прибыл с визитом вице-президент Соединённых Штатов Америки Генри Уоллес. Далеко на западе шла жестокая битва с фашистами. А здесь, в глубоком тылу, всё было подчинено фронту. В городе почти не осталось мужчин.

Высокого заморского гостя долго возили по пустынному Комсомольску. В пригороде, где раньше было нанайское стойбище Дзёмги, внимание Уоллеса привлекли женщины в кирзовых сапогах и тёмных платках, которые копали картошку на пустыре, взмахивали тяжёлыми лопатами. Женщины, в свою очередь, с интересом посмотрели на чудного человека в светлом элегантном костюме, каких в Комсомольске отродясь не видывали, на его лакированную машину и почтительную свиту в очках. Потом женщины снова принялись копать, не обращая более внимания на кортеж — время было голодное, и картошку ждали дети.

Затем Уоллеса повезли на завод «Амурсталь» — большое металлургическое предприятие, крупнейшее на востоке страны, построенное и пущенное в военное время.

В одном из цехов внимание гостя привлекли два низкорослых сталевара, суетившихся у печи. Когда отблеск раскалённого металла упал на лица рабочих, Уоллес отступил на шаг. Перед ним были дети…

Уоллес подозвал ближайшего. Тот степенно подошёл, кашлянул в кулак, представился:

— Алёша Войтович. Подручный сталевара.

Вице-президент хотел погладить Войтовича по голове, но рука остановилась на полпути. Не к месту, фальшивым оказался бы сейчас традиционно-покровительственный жест взрослого. И Уоллес понял это.

Позже он всё оглядывался на маленьких сталеваров и качал головой:

— Боже, какая тяжёлая, какая трагическая судьба у этих детей! Что ждёт их впереди? Я расскажу о них у себя на родине…

Да, судьба у Алёши Войтовича и Вани Зборовского — четырнадцатилетних подручных сталеваров завода «Амурсталь» — была нелёгкой. Но ждало их впереди отнюдь не то, что заставило пригорюниться американского вице-президента. Сегодня Алексей Войтович по прежнему (как и Иван Зборовский, кавалер ордена Ленина) работает на том же заводе. Он стал лучшим сталеваром предприятия, Героем Социалистического Труда, депутатом Верховного Совета республики. Стал государственным человеком, который решает дела России.

В другое время проходит детство Толи Поповича. Но есть в судьбах знатного металлурга и юного рационализатора общее: с ранних лет сердцем прикоснулись они к труду, к замечательным традициям рабочего класса.

В начале 1976 года автомат по сортировке и маркировке стального листа, изобретённый и построенный юными металлургами кружка при заводе «Запорожсталь», принят на заводе в эксплуатацию. Действующая модель этой автоматической линии, тоже изготовленная Толей и его друзьями под руководством мастера Бевзюка, экспонировалась на ВДНХ СССР и получила медаль выставки.

В Запорожье, на завод, идут и идут письма. С заводов, из Министерства пищевой промышленности, Министерства химической промышленности, Министерства медицинской промышленности… Все просят чертежи и техническую документацию автомата! Идея, выношенная и осуществлённая ребятами, уже начала служить стране.

А в феврале в Запорожье пришла правительственная телеграмма. Толю Поповича, как самого активного участника кружка «Юный металлург» и одного из авторов изобретения, пригласили в столицу, на XXV съезд Коммунистической партии Советского Союза. В числе других ребят он приветствовал съезд от имени двадцати пяти миллионов пионеров.

Все советские люди, миллионы людей во всём мире видели этого маленького мальчишку на экранах своих телевизоров, слышали рассказ о нём. Толя стоял у самой трибуны, в нескольких шагах от Леонида Ильича Брежнева. Стоял по стойке «смирно» и изо всех сил боролся с собой. Ему хотелось улыбаться, но он заранее решил держаться в Кремлёвском Дворце съездов достойно и строго…

Зато улыбался у экрана телевизора, далеко от Москвы, Алексей Михайлович Войтович.

Чудаки украшают мир

«Чудаки украшают мир» — этот лозунг висит над большой доской. Идёт защита научно-фантастических проектов в физико-математической школе.

— Мой проект не использует формулы Эйнштейна, он основан на простейшей дейтериево-тритиевой смеси…

Подобные заявления всегда настораживают слушателей. Покушение на классические авторитеты — либо следствие невежества, либо признак незаурядности мышления.

Но автор проекта ничуть не смущён насторожённостью зала. Он уверенно делает чертёж на огромной доске, подробно объясняет устройство и принцип работы плазменно-фотонного двигателя. Постепенно насторожённость зала сменяется деловым вниманием. И едва автор завершает доклад: «Предварительный разгон ракеты с таким двигателем осуществим с помощью небольших атомных двигателей», как зал взрывается вопросами:

— Почему при термоядерном взрыве плазма не сможет проникнуть в ускоритель?

— Этому помешает магнитный мотор.

— Может ли ракета строиться на Земле и запускаться с Земли?

— Нет. Ведь если такой корабль будет стартовать с Земли, земная кора расплавится.

— Во сколько обойдётся корабль?

— Дорого. Но он будет строиться в XXI веке и, по-видимому, не из земных ресурсов, а на базе космических.

Жюри признало проект Андрея Соловьёва «лучшим, технически выполнимым, но мало фантастическим и экономически не обоснованным».

Андрей — ученик восьмого класса физико-математической школы. Но седьмой класс он закончил в городе Райчихинске, Амурской области. Как оказался Андрей в Новосибирске? На городской олимпиаде по физике он занял первое место, по математике — третье… Несколько тысяч школьников со всех концов Сибири, Дальнего Востока, Урала, Средней Азии, Крайнего Севера участвовали в этой олимпиаде. Те, кто преодолел все барьеры, приезжают на лето, на третий тур, в Академгородок под Новосибирском. Из них многие остаются в Новосибирске.

З. Ибрагимова.