Колониальная эра

Благотворительные учреждения первых европейских поселений в Северной Америке развивались по-разному в зависимости от правовых и религиозных традиций стран, из которых сюда прибыли их жители. Французы и испанцы были посланцами своих монархов и Папы Римского и правили здесь от их имени и с помощью их законов и указов. В то же время англичане поселялись в колониях, основанных акционерными компаниями – Массачусетс и Нью-Йорк, или базировавшихся на праве частного владения – Пенсильвания и Нью-Гемпшир.

Право на основание тех и других было обеспечено королевскими хартиями и в них содержалось требование соблюдать британское законодательство. Но поселенцы из Англии, будучи, как правило, религиозными диссидентами, перебрались за океан в поисках самоуправления и образа жизни, диктуемого принципами разных ветвей протестантства.

Самоуправление было желанной целью общин и в колониях, основанных самой британской короной (Вирджиния и обе Каролины), где назначенный ею губернатор вынужден был считаться с избираемой жителями законодательной Ассамблеей. К тому же, английские поселенцы привезли с собой и активно использовали богатое наследие корпоративного самоуправления на их родине, начиная от Великой хартии вольностей (1215) до законов и обычаев, составивших после гражданской войны середины 17-го века в Англии ее «манифест прав человека и гражданина».

Вот почему поселения и городки колониальной Америки были самоуправляемыми объединениями – муниципальными корпорациями. Их жители, будучи членами таких корпораций, избирали свой городской совет, принимавший местные законы. Церкви, даже католические, управлялись советами дьяконов, старейшин или прихожан, избранных их конгрегациями. Некоторые колледжи и университеты, такие, как Гарвард (1636), Колледж Уильяма и Мэри (1693), Йель (1701), Колумбия (1754), Браун (1764), Дартмут (1769) управлялись самообновляемым советом попечителей, куда входили также наблюдатели со стороны научного сообщества.

Будучи в ряде случаев противниками католической и англиканской церквей и стремясь во всех случаях к самоуправлению, правители колоний, вместе с тем, не хотели ссориться с британским монархом, чья власть в их глазах установлена волей Божьей. Вплоть до середины 18 века и там, где к этому не вынуждали особые условия жизни в Новом Свете, главы колоний старались быть законопослушными подданными короля. Тем не менее, они всегда стремились строить местные законы согласно своим религиозным, политическим и социальным взглядам.

В колониях Массачусетса и Коннектикута, организованных как унитарные пуританские конгрегации, а также в англиканской (и тоже унитарной) Вирджинии, где церковь содержалась на налоги своих членов, а диссидентам запрещалось исповедовать свою веру с угрозой изгнания или казни – во всех этих колониях религия, как правило, определяла единую и весьма жесткую политику правительства. Между тем в конгрегациях Пенсильвании и Род-Айленда, где господствовала религиозная терпимость, были более развиты самоуправление и самопомощь.

Считается, что развитая автономия конгрегаций в колониях, особенно ярко проявившаяся в деятельности квакеров и Б. Франклина, предвосхитила статус волонтерских ассоциаций Америки 19-го века, но процесс этот был долгим и извилистым. Хотя жители колоний и были знакомы с такими формами коллективных акций как корпорация и ассоциация, последние до середины 18-го века еще не получили широкого распространения.

Даже такие по сути корпорации как Гарвард и Йель формально считались в то время правительственными учреждениями, ибо получали финансовую помощь от пуританских властей. Причем через них и под их контролем в эти колледжи шли и благотворительные пожертвования частных лиц.

Одной из причин тому был недостаток властных полномочий и правовых знаний для разработки и утверждения полноценных уставов колледжей. Колонии еще долго не имели своих юристов. Другой причиной, как это поначалу ни покажется странным, был страх перед появлением независимых организаций, особенно тех, что могли бы распространять иной символ веры. Лишь к середине 18-го века стали появляться добровольческие ассоциации типа «Джунто» Франклина, но их попытки формализоваться с получением своего самоуправленческого устава твердо отвергались.

Если в Англии ответственность за благотворительность и образование несла, главным образом, местная власть в союзе с церковными приходами, то в колониях эта деятельность оформлялась по-разному. В Вирджинии, как и в метрополии, бедные и безграмотные были на попечении церкви, тогда как в Новой Англии их поддерживали местные власти.

В крупных городах, таких как Нью-Йорк, Бостон и Филадельфия, городские власти создавали специальные учреждения – дома призрения для поддержки нуждающихся и инвалидов. Из них затем выросли первые госпитали Америки, как это произошло много ранее в средневековой Европе и в самой Англии. Среди них – госпиталь Бельвью в Нью-Йорке, старейший в Новом Свете (1731), и Пенсильванский госпиталь (1751), к появлению которого приложил руку и деньги Б. Франклин.

Исследуя особенности правовой практики того времени, в том числе и в сфере благотворительности, Питер Холл обращает внимание на то, что законодательство колоний еще не проводило четкой границы между частным и публичным статусом. Нередко ассоциации того времени, будучи частными по характеру, поскольку были организованы снизу и на добровольной основе, брались по поручению колониальных или местных властей за исполнение публичных функций. Так, они обеспечивали общественный порядок, тушили пожары и боролись с эпидемиями, обучали неграмотных и помогали бедным. Наконец – и это могло быть не менее, если не более важным занятием – несли ответственность за религиозные службы.

Чтобы экономно расходовать собираемые с жителей налоги, власти нередко возлагали заботу о бедных, больных и неграмотных на семьи, которые могли это делать при минимальных расходах. В поселках Новой Англии, например, бедных и других иждивенцев распределяли по семьям на аукционе – их получали те семьи, что предлагали самые низкие подушные расходы. Если церкви поддерживались налогами, им же поручали их собирать, а самые ранние дома призрения отдавались в управление тем, кто брался за это при наименьших затратах.

Несмотря на это смешение частной и публичной сфер, в колониях начала складываться, в дополнение к значительным пожертвованиям из-за океана, традиция местной благотворительности частных лиц и поначалу в весьма скромных размерах.

О ее появлении свидетельствует, к примеру, завещательный дар Массачусетской колонии (1638) умершего в возрасте 30 лет священника Джона Гарварда (John Harvard). Он завещал новому колледжу, основанному здесь властями в 1636 году, 780 фунтов (половина его денежного состояния, унаследованного от родителей). И, что было тогда более важным – свою научную библиотеку из 400 книг. В благодарность власти колонии присвоили колледжу его имя, и с тех пор он известен всему миру как Гарвардский университет.

Другим ярким примером благотворительности той эпохи являются завещательные пожертвования (1656) богатейшего бостонского купца Роберта Кейна (Robert Keayne) – городу Бостону («для сооружения акведука и здания, где будут размещены суд, галерея, библиотека, зернохранилище, рынок и арсенал») и Гарвардскому колледжу (книги для библиотеки и земля для расширения). Эти и другие пожертвования, как правило, поступали властям, а не напрямую частным учреждениям, поскольку именно власти несли основное бремя финансовой поддержки, ответственности и надзора за ними, опираясь при этом больше на налоги, чем на частные пожертвования.

***

Новый этап в развитии благотворительности и добровольчества колониальной эпохи наступил во второй половине 17-го века. Завершение пуританской революции и гражданской войны в Англии, так же, как и религиозных войн в Европе, во время которых американские колонии были отрезаны от Старого Света, привели к их более полному вхождению в британскую и европейскую коммерческую систему и росту внутренней торговли. Эти важные политические и экономические перемены ознаменовали начало полного преобразования правовых, социальных и религиозных институтов американских колоний.

В это относительно мирное время резко возрос заокеанский спрос не только на американское сырье (строевой лес, табак, рыба, пушнина и даже лед), но и на готовые изделия и полуфабрикаты. Это привело к включению растущего числа американцев в рыночную экономику Британии, остальных стран Европы и их колоний в других регионах мира. В результате экономического подъема произошел не только крупный рост богатства, но и усиление неравенства в его распределении. Это круто изменило традиционные нормы человеческих отношений в колониальных общинах и подорвало обычаи взаимного уважения и поддержки, проповедуемые религиозными лидерами. Тому же способствовали естественный прирост населения, возросшая иммиграция и связанное с этим учащение числа различных эпидемий, особенно оспы. Усилились и бедствия, вызванные ухудшением отношений и вооруженными конфликтами с индейцами и французами на фронтире, куда устремлялось в поисках земли и других природных ресурсов растущее население британских колоний.

Все это побудило озабоченных религиозных лидеров и мыслителей колониальной эпохи заново рассмотреть в наступившем 18 веке смысл библейских заветов о любви к ближнему и призвать своих единоверцев и земляков вновь «пробудиться» к их исполнению. Среди лидеров и интеллектуалов той эпохи были не только упоминавшиеся ранее Коттон Мэзер, Уильям Пенн и Бенджамин Франклин, не порывавшие связи с метрополией, но и другие их современники и более поздние последователи. Они не только распространяли в главных городах колониальной Америки новое понимание религиозной благотворительности, но и вооружили ее активистов новым инструментом организации – благотворительными объединениями и обществами.

Именно в Бостоне и Филадельфии зародились те специфические формы благотворительной деятельности, что составили один из главных истоков современного волонтерства и филантропии в США. Коттон Мэзер из Бостона, опубликовавший в 1710 году свое «Творение добра», этот манифест новой благотворительности, был неутомимым инициатором продвижения волонтерских ассоциаций – по распространению книг, научных знаний, поддержке различных миссий, созданию школ и строительству молельных домов в бедных районах. Мэзер был первым американцем, избранным в британское Королевское общество (оно считается одной из самых ранних научных ассоциаций), и на него большое влияние оказали быстрый рост в английских городах благотворительных обществ. Его также воодушевили идеи философов и ученых британской (точнее – шотландской) эпохи Просвещения, настаивавших на свободе гражданских ассоциаций от правительственного и религиозного контроля.

«Европейский след» имел место и в деятельности Франклина, связанной с развитием независимых благотворительных ассоциаций. Обучаясь в 20-е годы 18 века в Лондоне профессии печатника, он смог познакомиться на месте с практикой многочисленных добровольных ассоциаций (а в их числе и с опытом масонских лож), создаваемых купцами и ремесленниками из стремительно растущего здесь среднего класса. Именно в Лондоне Франклин вступил в одну из местных масонских лож и, возвратившись в Филадельфию, стал инициатором создания первых американских лож, что привело к быстрому их распространению в колониях. Как утверждают многие историки, деятельность разветвленной сети масонских организаций сыграла впоследствии ключевую роль в продвижении идеи независимости колоний от Британии и подготовке американской революции.

Однако зарождение благотворительной активности и деятельности добровольческих организаций в колониальных городах не было единственным истоком будущего феномена американской филантропии. Другим важным его истоком стала проповедническая деятельность видных заокеанских и американских евангелистов в сельской местности, которая, перекинувшись затем в города, вызвала несколько волн так называемого «Великого Пробуждения».

Родившееся среди протестантов Европы в начале 18 века и принесенное позднее ее адептами на берега Америки, это евангелистское движение стало реакцией на бездушный рационализм религиозной практики во многих пуританских конгрегациях Новой Англии. Подобная практика неизбежно вызвала новую волну «протестантства», поскольку была поглощена, прежде всего, заботой о формальном соблюдении обрядов, правильном толковании догматов Священного Писания и соответствии им образа жизни верующих, а, главное – не допускала инакомыслие и свободу совести верующих.

Спустя два столетия после Кальвина и Лютера с пуританством в Новой Англии случилось примерно то же, что в свое время с католичеством, которое протестанты нещадно обличали и с которым боролись не только словом, но и силой оружия. Вновь произошла догматизация символа веры и утрата в ней искреннего чувства, вновь случился духовный и моральный упадок священников и верующих. «Великое Пробуждение» 18 века в Америке было, как заметил один из историков церкви, возвратом к «религии сердца», к «новому свету», сопровождаемым новым обращением в христианскую веру протестантского толка. Это движение недаром называют американской Реформацией. И его эхо до сих пор отдается в современных течениях американских евангелистов, поддерживающих «высокий градус» религиозной благотворительности в США.

***

«Пробуждение» американского протестантства было тесно связано и с радикальными социальными переменами первой половины 18 века. За пятьдесят лет население британской Америки возросло в шесть раз – с 400 тыс. до 2,5 млн. Рост населения и нужда в освоении новых земель для выживания и обогащения отодвинули границу (фронтир) дальше на запад и юг. Когда люди уходили, чтобы занять свободные земли на пограничных рубежах, рушились семейные связи, общинное сознание, религиозные ценности и традиции. Некоторые историки утверждают, что подлинно религиозной была тогда лишь седьмая часть населения колоний, остальные были больше заняты тем, как выжить в тех суровых условиях и, конечно, разбогатеть. Многие переселенцы, перемещаясь на новое место, теряли интерес к религии, другие либо никогда не обладали активной верой, либо находились под влиянием европейского рационализма. Даже среди потомков первых пуритан широко распространились равнодушие и моральная распущенность. Хотя некоторые духовные лидеры и церковные общины пытались противостоять упадку религиозности, этому мешала хроническая нехватка преданных и умелых пасторов.

За новое протестантское «пробуждение» взялись пасторы-диссиденты из существующих конгрегаций, но с наибольшей энергией – странствующие проповедники. В ходе этого, длившегося примерно десятилетие процесса, в христианство как бы заново были обращены десятки тысяч людей, взявшиеся, в свою очередь, за обращение других десятков тысяч жителей колоний. В этот период были созданы сотни новых церквей, «родились» на церковных кафедрах и городских площадях десятки выдающихся проповедников, были обучены тысячи новых пасторов и их совместными усилиями были организованы многие благотворительные и волонтерские религиозные организации.

Среди пасторов-диссидентов, разжигавших пламя первого «Великого Пробуждения» в колониальной Америке, более других выделяют Джонатана Эдвардса (Jonathan Edwards, 1703–1758), ученого богослова из сельской глубинки Новой Англии. С юных лет Эдвардс, с 13 лет обучавшийся в Йельском университете, выработал своеобразное богословское учение, соединявшее в сложной смеси воззрения французских гугенотов («мир познаваем только как воплощение Божественного замысла»), сенсуализм английского философа Джона Локка («нет ничего в разуме, чего не было бы ранее в чувствах») и религиозные взгляды на мир Исаака Ньютона, которого Эдвардс признавал величайшим человеком своего времени.

Начало новой евангелизации той эпохи в Америке было положено в 30-е годы 18 века громовыми проповедями Эдвардса в родном приходе (г. Нортхэмптон в нынешнем Коннектикуте), которые он затем повторял и в других городах Новой Англии. Обличая грехи верующих и заблуждения пасторов, Эдвардс собирал тысячные толпы возбужденных до экстаза людей, жаждущих нового обращения. Используя либеральные идеи Джона Локка, Эдвардс в своих проповедях заново обосновывал свободу индивида не только от религиозных, но и от светских властей. По его мнению, именно эта свобода и могла принести моральное обновление личности. Чтобы добиться настоящего обращения, внушал он новому поколению пасторов, надо проповедовать, обращаясь к чувствам, а не к разуму, и Эдвардс наглядно демонстрировал эту «технологию» в собственных проповедях. Используя особые приемы «психологии пробуждения», он вызывал у слушателей – в их порыве к раскаянию, обновлению веры и личной морали – глубокое эмоциональное переживание, доведенное до экстаза и сопровождаемое стенаниями, плачем, а то и обмороками.

Из странствующих проповедников наибольший вклад в «Великое Пробуждение» внес английский евангелист и основатель методистской церкви Джордж Уайтфилд (George Whitefield, 1714–1770). В 1739 году он, прибыв в уже «пробужденную» Америку, предпринял самый знаменитый в истории Америки проповеднический тур. Более года он собирал своими горячими проповедями на сельских полях и городских площадях тысячи, а нередко, по словам Франклина, с которым он был близко знаком, и десятки тысяч возвратившихся к истинной евангельской вере жителей колоний.

Уайтфилд побывал в Америке семь раз, проповедуя не только «новую истину», но и массовую благотворительность. Он собирал деньги на поддержку обедневших должников, на строительство и содержание сиротского дома в обнищавшей Джорджии, на помощь инвалидам войн с французами и индейцами, беглецам с фронтира, жертвам стихийных бедствий и эпидемий, наконец, обедневшим колледжам на книги для библиотек. Никто не мог превзойти его в умении тронуть не только сердца, но и вытрясти кошельки своих слушателей. Растроганные до слез красноречивым обличением их грехов и описанием страданий бедных и сирот, они жертвовали щедро и нередко сверх всякой меры.

По мнению большинства историков, Уайтфилд, как и другие успешные странствующие проповедники той поры, был не только религиозным новатором, но и социальным предпринимателем. Своими проповедническими турами по колониям Америки он, с одной стороны, объединял разрозненные «пробуждения» в межколониальное движение, укрепляя духовные узы будущей нации, а с другой, формировал традиции той массовой американской филантропии, свидетелями которой мы сегодня являемся.

После «Великого Пробуждения» первой половины 18 века, утверждает Бремнер, формы религиозного сознания и морального поведения в Америке не могли быть больше втиснуты в рамки одной и той же организованной религии, единственного молельного дома и толкования Библии, как это сложилось к тому времени у пуритан Новой Англии. Оно способствовало не только росту религиозной терпимости и появлению в Америке новых протестантских конфессий (пресвитерианской, баптистской и методистской), но и пробудило новый интерес к светской и гуманитарной филантропии, практикуемой с тех пор как внутри, так и вне прежних и новых церквей.

Благодаря «Великому Пробуждению» на частные пожертвования состоятельных людей были основаны многие университеты и колледжи, а среди них такие известные как Принстон, Браун, Дартмут, Ратгерс. Из всех преобразований, явившихся следствием этого движения, наиболее важным для развития благотворительности, волонтерства и филантропии в Америке считается превращение «творения добра» из деятельности преимущественно высшего и среднего классов общества, исполняемой наполовину по обязанности, наполовину в качестве средства приятного досуга, в движение более широко разделяемого и истинно народного призвания.

И все же, вопреки многим актам гуманизма и милосердия, рожденным «Великим Пробуждением», колониальное общество и его частная благотворительность не способны были даже частично справиться с грузом бедствий той эпохи. Из-за почти непрерывных войн или стычек с индейцами и французами, а также по причине эпидемий и стихийных несчастий катастрофически росло число бедных и нищих, хронически больных и инвалидов, вдов и сирот. Крупных частных состояний было совсем немного, богатство вообще было еще очень неравномерно распределено. Регулярные каналы сбора пожертвований среди населения еще не существовали, если не считать странствующих проповедников, все еще немногочисленные ассоциации и общества взаимопомощи.

В этих условиях стало необходимым партнерство частной благотворительности и местных властей. Сложилась практика, при которой немногочисленные тогда крупные филантропы жертвовали или завещали властям часть или все свое состояние, чтобы те, используя также и налоги, поддерживали госпитали, колледжи, дома для сирот и бедных, платили пособия инвалидам и старикам. В колониальную эпоху именно это партнерство было наиболее предпочтительной формой филантропии. Она дополнялась различными, но еще немногочисленными сообществами и ассоциациями (товарищескими, братскими, профессиональными) по типу «Джунто», созданного Франклином. Они облегчали бремя властей поддержкой своих членов, помощью бедным за пределами своего круга и пожертвованиями на нужды города или общины.

Революция и создание республики

«Великое Пробуждение», помимо его важной роли в становлении филантропии в Америке, сопровождалось также серьезным последствием политического характера. Вызванный этим движением раскол среди религиозных лидеров, тесно связанных с властным истеблишментом, усилил политическую активность диссидентского крыла пуританства. Укрепление в Америке новых церквей, таких, как методистская и баптистская, с их странствующими проповедниками, привело к тому, что многие из их священников, добиваясь равных прав для своих конфессий и свободы совести вообще, становились по существу революционными лидерами. Тем самым, они на уровне местных общин смогли сыграть важную роль в подготовке революционной ситуации и окончательном разрыве с британской короной.

Еще более важным орудием подготовки революции и организации республики большинство американских историков считает добровольческие сообщества и ассоциации, прежде всего, в форме масонских лож. К началу революции 1776 года масонские ложи, постепенно «завезенные» в колонии из Британии и исповедовавшие в своем большинстве космополитизм и гуманизм, строгую этику и веру в универсального Бога – эти единственные тогда светские закрытые общества были почти в каждом городе Америки. Один из современных историков назвал американское масонство того времени «суррогатной религией» для людей Просвещения, подозрительно относившихся к традиционному христианству. Их членами были почти все влиятельные деятели того времени – от Франклина в Филадельфии до Адамсов в Бостоне. Поддерживая между собой регулярную связь, тайные масонские организации могли играть важную роль в мобилизации сил для сопротивления акциям британской короны.

С началом в 1775 году массового сопротивления по образцу масонских лож стали возникать во всех крупных городах общества «Сыновей Свободы». Сначала снизу, стихийно, а затем и организованно, по инициативе сверху. В эти общества вступали представители средних слоев и низов и они носили откровенно политический характер. «Сыновья Свободы» проводили скоординированные радикальные акции против британских властей и их местных сторонников («лоялистов») – крупных землевладельцев, части плантаторов-рабовладельцев, торговцев, экономически связанных с метрополией, королевских чиновников на местах и представителей англиканского духовенства. В числе этих акций было и знаменитое «бостонское чаепитие», когда в залив были сброшены сотни ящиков чая из Индии, обложенного незаконным, по мнению «Сыновей Свободы», королевским налогом.

Помимо масонских лож и обществ «Сыновей Свободы», важную роль в создании революционной ситуации играли и диссидентские религиозные группы, хотя у них не было структуры, объединяющей многочисленные и нередко враждующие церкви колоний. Но ее вполне заменяли неформальные связи их пасторов, а также странствующие миссионеры и проповедники, разносившие политические новости и призывавшие на массовых собраниях верующих и вновь обращенных не только к заново понимаемому «послушанию Богу», но и к «сопротивлению тиранам».

***

Однако высокая эффективность добровольческих и благотворительных сообществ, проявленная ими в революции и войне за независимость, сыграла с ними затем злую шутку. Когда настало время строить новую республику на невиданных до тех пор – если не считать системы городов-полисов в древней Греции и римской республики – весьма хрупких демократических основах, власти новых штатов, а затем и центральное правительство стали относиться к ним как к подрывным организациям. Потому что теперь добровольные ассоциации, или, как их стали называть новые власти, «подрывные фракции», стали использовать оппозиционные силы.

Принятый вскоре закон «Об иностранцах и мятежах», направленный против оппозиционеров, их прессы и организаций, касался также благотворительных ассоциаций и корпораций. Республика защищалась. Ни одна из угрожавших ей враждебных сил, – отмечает Питер Холл, – не казалась ее лидерам, судившим по собственному опыту, столь опасной, как ассоциации и корпорации. Потому что первые были способны сосредоточить у себя неограниченную политическую мощь, а вторые могли, если не ограничивать их собственность, накопить столь же, если не более мощные, по сравнению с юным государством, финансовые ресурсы.

Большинство штатов за пределами Новой Англии еще до конца 18 века резко ограничили право ассоциаций, зарегистрированных в качестве благотворительных корпораций, получать пожертвования граждан. Власти опасались, что они могут финансировать враждебные акции антиреспубликанской оппозиции. Вирджиния запретила деятельность англиканской церкви и конфисковала ее активы. Нью-Йорк создал Совет регентов при штатском университете для контроля за всеми образовательными, профессиональными и благотворительными союзами. Пенсильвания вовсе отменила у себя действие британских Законов о бедных и отказала судам в праве принимать решения по вопросам доверительной собственности. Тем самым суды были лишены возможности разрешать создание доверительных фондов, принимающих пожертвования частных лиц, что фактически означало запрет на частную благотворительность. Даже штаты Массачусетс и Коннектикут, ставшие в начале 19 века национальными лидерами в выдаче разрешений на создание благотворительных корпораций, ввели ряд ограничений для ассоциаций граждан. Даже для тех, что действительно имели лишь благотворительные цели.

Запрещая или ограничивая добровольческие ассоциации и корпорации, а с ними и частную благотворительность, республиканские власти той поры – вне зависимости от их мотивов – обостряли тот трудно разрешимый конституционный конфликт прав большинства граждан и прав отдельного гражданина, c которым США пытаются управиться вот уже более четырех столетий. С одной стороны, без таких «посредников» как добровольческие ассоциации, правительство, будучи юридически «слугой» граждан, фактически становится их «хозяином». Как без подобных коллективов-посредников дать знать властям, не прибегая к насилию, чего хотят граждане в промежутках между выборами? А с другой, существование таких ассоциаций кажется несовместимым с демократически избранными властными институтами. Оперируя вне контроля правительства и получая при этом права собственности, ассоциации делают некоторых граждан «более равными», чем другие, подрывая тот фундамент равноправия, на котором устанавливался новый республиканский строй.

Как бы там ни было, к концу 18 века организованная частная благотворительность пребывала в зачаточном состоянии. Помимо политических опасений властей, к которым нередко присоединялись и массы, не желавшие возвращения монархии, ее появление сдерживалось отсутствием правовой инфраструктуры. А без нее практически невозможно создавать доверительные фонды с благотворительными целями.

Преобладающее число частных пожертвований, как и в колониальную эпоху, поступало публичным учреждениям – местным властям, школам, колледжам и религиозным конгрегациям. Большая часть их бюджетов формировалась за счет правительственных субсидий, источником которых в решающей мере были налоговые поступления, а не благотворительные вклады. Добровольное участие граждан было разрешено лишь для братских обществ и локальных социальных клубов, немногих медицинских ассоциаций и тех лояльных правительству политических клубов, которые постепенно становились базой политических партий.

Гражданская война и активизация волонтерства

Накануне войны Севера и Юга экономика США становилась все более индустриальной и урбанистической. Росло число крупных городов-метрополисов, каждый из которых стремился занять господствующее положение в окружающих их регионах, строя каналы, шоссейные и железные дороги. Но она еще не стала в полной мере национальной экономикой. Лишь немногие из этих путей сообщения пересекали границы штатов, крупный капитал был редким явлением и имел местное значение, исключая те проекты, в которых был заинтересован европейский капитал. Большинство товаров и услуг производилось на небольших местных предприятиях и их поставки обычно не выходили за границы штатов и регионов.

Единственным исключением были отрасли, связанные с переработкой хлопка и зависящие от основанного на рабстве плантационного сельского хозяйства. «Король-хлопок», как его тогда называли, оказывал мощное влияние на остальные отрасли экономики – транспорт, строительство, торговлю и финансы, причем не только на Юге, но и на Севере. Основанная на рабстве индустрия хлопка и составляла тогда национальную экономику США. Многие крупные состояния филантропов Бостона, Нью-Йорка и Филадельфии были созданы при прямом или косвенном участии рабовладельческой экономики. Рабство в Америке существовало с колониальных времен, но к концу 18 века многие жители молодой республики, в том числе ее лидеры, прежде всего южанин Джефферсон, ожидали, что оно постепенно отомрет из-за низкой эффективности.

Все резко изменилось с изобретением в США хлопкоочистительной машины, позволявшей доводить грубый американский хлопок до кондиций, приемлемых для бурно растущей текстильной промышленности Англии, которая ввозила до этого более дорогой хлопок из Индии. Беспрецедентный рост спроса на американский хлопок в Европе и реорганизация плантаций на Юге США на выращивание хлопка вместо табака сделали рабскую экономику сказочно прибыльной. Из-за бурного развития ткацких фабрик в самих США плантационное рабство получило ещё один стимул для своего роста. Хотя ввоз новых рабов был запрещен еще в 1808 году, их численность неуклонно росла. Если в 1800 году на Юге было около 1 миллиона рабов, то к 1860 году здесь уже находилось 4 миллиона чернокожих, и этот скачок был достигнут за счет «разведения рабов» на месте. Ряд штатов, специализируясь на вновь возникшей «индустрии» выращивания новых рабов в семьях прежних рабов, имели прибыль даже большую, чем при выращивании хлопка на рабских плантациях.

С этих пор в стране начались ожесточенные дебаты. Уже не столько об отмене рабства на Юге, диктуемого Конституцией с ее равенством прав человека, так же, как и христианской доктриной равенства всех людей перед Богом, сколько об основаниях для его распространения в новых штатах на Западе и Юге. Эти не утихавшие всю первую половину 19 века публичные дебаты были на время приглушены двумя законодательными федеральными компромиссами. В 1820 году состоялся «Миссурийский компромисс», по которому рабство севернее 36-й параллели запрещалось. Наряду с Миссури, принятым в США в качестве рабовладельческого штата, в Союз был включен и свободный от рабства штат Мэн. В 1854 году новое обострение конфликта привело к отмене «Миссурийского компромисса» и принятию взамен «Компромисса Канзаса и Небраски». Белое население этих территорий, преобразуемых в штаты, получило право решить вопрос о допущении или запрещении у себя рабства. Последний компромисс, нарушив равновесие между северными и южными штатами, привел вскоре к новому обострению борьбы сторонников рабства и его противников (аболиционистов), приведшей в итоге к Гражданской войне Севера и Юга.

***

Основанная на рабстве индустрия хлопка была не только источником политических и социальных конфликтов. Она также рождала огромное богатство. Связанные с ним крупные филантропические пожертвования создали обильную почву для развития добровольческих ассоциаций. Они, конечно, приняли активное участие в столкновениях вокруг рабства. Многие видные американцы, особенно из северных штатов, озабоченные нарастающим конфликтом республиканской Конституции и рабства, издавна создавали антирабовладельческие ассоциации, занимавшиеся активной агитацией за его отмену. Б. Франклин был одним из организаторов «Пенсильванского общества за отмену рабства», созданного сразу после революции. В 1787 году освобожденные черные рабы организовали в Филадельфии «Свободное африканское общество» (Free African Society), филиалы которого вскоре появились в Бостоне, Нью-Йорке и Ньюпорте.

В 1816 году группа влиятельных американцев, среди них будущие президенты Джеймс Монро и Эндрю Джексон, сенаторы Дэниел Уэбстер и Генри Клей, организовали «Американское колонизационное общество» – АКО (Society for the Colonization of Free People of Color of America). От него поступил проект переселения освобожденных рабов в Африку. Этот проект получил поддержку и от чернокожих лидеров, и от членов Конгресса США, его одобрили даже многие видные рабовладельцы. В состав АКО входили, в основном, квакеры, горячо поддерживающие аболиционизм, но также и те рабовладельцы, что желали избавиться от освобождённых негров, вредно, по их мнению, влияющих на подавляющее их большинство, остающееся в рабстве.

Обе, казалось бы, мало совместимые группы, нашли общий язык, и АКО предприняло первые переселения свободных рабов. Для финансирования были использованы частные пожертвования рожденного в смешанном браке квакера-аболициониста и богатого судовладельца из Новой Англии Пола Каффи (Paul Cuffee, 1759–1817). Каффи был не только одним из инициаторов проекта. Он также нашел в контролируемой Британией Сьерра-Леоне землю для переселенцев, перевозил туда на своих судах первые группы бывших рабов и помогал их обустройству на месте. После смерти Каффи его дело активно продолжило АКО. Получив федеральный грант в 100 тыс. долл. Колонизационное общество приобрело в Африке землю (на территории нынешней Либерии) и начало в 1820 году регулярную перевозку черных переселенцев, доставив туда за 20 лет более 3 тыс. человек.

Однако после восстания в 1831 году негров-рабов во главе с черным баптистским проповедником Натом Тёрнером (Nat Turner), во время которого по его приказу были убиты 60 белых мужчин, женщин и детей, деятельность АКО была свернута. В южных штатах поднялась стихийная волна ответного террора, завершившаяся созданием репрессивной системы обращения с рабами. Ответом на усиление террора на Юге стал новый подъем движения за отмену рабства на Севере. Одним из его глашатаев был Уильям Л. Гаррисон (William L. Garrison, 1805–1879), видный аболиционист, социальный реформатор и журналист, которого позднее высоко оценил Л. Н. Толстой как близкого ему по духу теоретика и практика ненасильственной борьбы.

Издаваемая Гаррисоном в 1831–1865 годах бостонская газета «Либерейтор» постепенно превратилась в основную трибуну аболиционистского движения в стране. Насилию физическому, царившему на Юге, Гаррисон противопоставил «насилие словом» – свой воинствующий стиль моральной пропаганды. Гневное обличение и страстная проповедь в духе ветхозаветных пророков должны были, по его убеждению, разбудить совесть нации. Его статьи и проповеди вызывали ярость рабовладельцев Юга и их сторонников на Севере. Власти штата Джорджия предлагали 5000 долл. за его арест и заключение под стражу. В 1835 году только предусмотрительное заключение Гаррисона в тюрьму властями Бостона и последующая высылка из города спасли его от линчевания местными сторонниками рабства. Созданное Гаррисоном в 1833 году «Американское общество борьбы с рабством» (American Anti-Slavery Society, 1833–1870), у которого в 1838 году было 1350 филиалов, где состояло 250 тыс. членов, затопило почтовые отделения страны литературой против рабства. Это вынудило Конгресс принять специальный акт о запрете ее распространения отделениями федеральной почты…

***

Конфликт вокруг рабства стимулировал создание добровольческих организаций и поток филантропических вкладов, прямо нацеленных на содействие освобождению от рабства. Ярким примером тому стала так называемая «подпольная железная дорога» (Underground Railroad). Она представляла собой неформальную сеть борцов с рабством, помогавшей рабам бежать с Юга в северные штаты, а после введения в 1850 году сурового федерального закона о беглых рабах (Fugitive Slave Law) – на британские территории, составляющие нынешнюю Канаду. Это было особенно популярное направление, поскольку рабство здесь было запрещено, а длинная граница была весьма «дырявой». Сюда, как считают, доставили около 30 тысяч беглых рабов.

Инициативу организации этой «дороги к свободе», грозившей тюрьмой или смертью не только беглецам, но и их помощникам, взяли на себя еще в начале века квакеры. Позднее к ним присоединились методисты, пресвитериане и конгрегационалисты, а также группы освобожденных негров и мулатов. На этой, как правило, ночной дороге «проводник», хорошо знающий местность, переправлял одного или нескольких рабов на «станцию». Ею обычно служил дом сочувствующего «начальника станции», оттуда на другую «станцию» и так далее, пока рабы не попадали на свободную территорию. За десятилетия существования «дороги свободы», которая не могла бы действовать без тайных организаций, смелости и щедрости ее членов и прямых пожертвований богатых аболиционистов, на Север (американский и канадский) были переправлены многие десятки тысяч рабов. По одной из оценок к 1850 году «железная дорога», движение по которой стартовало в начале 19 века, переправила на Север и дала свободу примерно 100 тыс. рабов.

После Закона 1854 года, позволившего жителям новых штатов Канзас и Небраска самим решить быть ли им свободными или рабовладельческими, как аболиционисты, так и сторонники рабства отправляли сюда деньги, оружие и снаряжение для противоборствующих групп. Среди были и террористические банды. Со стороны аболиционистов одну из таких банд возглавил Джон Браун (John Brown, 1800–1859), позднее повешенный в Вирджинии за организацию вооруженного восстания рабов. Молодой рабовладелец Уильям Квонтрилл (William C. Quantrill, 1837–1865) возглавил подобную банду со стороны защитников рабства. В годы Гражданской войны Квонтрилл стал лидером партизанских отрядов южан, наводивших ужас на жителей свободных регионов. Это были не столь частые в Америке случаи, когда использование ассоциаций и филантропии было доведено до крайностей радикализма и терроризма, неизбежных в условиях надвигающейся Гражданской войны.

***

Усиление гражданской активности вокруг вопроса о рабстве способствовало, по словам П. Холла, «национализации публичной жизни» в стране. Он имеет в виду перемещение этой активности снизу на уровень национальных ассоциаций и политических организаций, появлению многочисленных изданий и публикаций, обращенных к общеамериканской аудитории и требующих от федеральных властей, наряду с отменой рабства, проведения и других социальных реформ.

Среди последних особенно значительным было движение за гуманное обращение с душевнобольными из бедных семей. Его возглавила Доротея Дикс (Dorothea L. Dix, 1802–1887) из Новой Англии. Она известна американцам не только заслугами в этом движении. Будучи суперинтендантом медицинских сестер армии северян в годы войны, Дикс велела сестрам оказывать помощь всем раненым на полях сражений – как северянам, так и южанам. У нее было тяжелое детство в семье алкоголиков и собственный душевный срыв в молодости, что во многом определило ее милосердное и социально активное поведение в дальнейшем. Тому же способствовала ее поездка Дикс в Англию, где она, проживая в квакерской семье известных социальных реформаторов, познакомилась с тем, как здесь с участием Палаты общин и правительства решалась проблема душевнобольных бедняков.

Все это подвигло ее в 40-е годы 19 века на «крестовый поход» за решение этой проблемы в США. Объездив со своей социальной миссией многие штаты, Дикс добилась наибольшего успеха в Луизиане. Она убедила власти штата и ряда округов, а также общинных активистов и богатых людей приступить к организации контролируемых правительством и общественностью публичных психиатрических госпиталей. Эта мера, как тогда полагали, должна была значительно улучшить положение душевнобольных, которых обычно отдавали в чужие семьи или в частные заведения, где с ними нередко жестоко обращались.

Вслед за тем она начала лоббировать Конгресс. В результате усилий Дикс и других активистов в 1854 году был принят закон, выделяющий штатам более 12 млн. акров федеральной земли, доходы от которых помогли бы им строить дома и лечебницы не только для душевнобольных, но также для слепых, глухих и немых. К огорчению не одной Дикс, но и всех, кто стремился облегчить участь этих несчастных, президент Франклин Пирс (Franklin Pierce, 1804–1869) наложил на закон вето, заявив, что он «…не находит никаких оснований в Конституции, для того чтобы превратить федеральное правительство в главного благотворителя всех Соединенных Штатов». Печально знаменитое «вето Пирса» обозначило тот консервативный подход федеральных властей к ответственности за социальную поддержку бедных и несчастных, который выдерживался вплоть до начала 20 века. Эта социальная проблема по-прежнему осталась заботой семей, местных властей, общин и, конечно, частной благотворительности.

***

Консерватизм федеральных властей в социальной политике и в их отношении к филантропии отчетливо проявился и в противоположной ситуации, когда Конгрессу, как высшему представительному учреждению страны, предложили принять частное пожертвование для использования в интересах всего общества.

В 1828 году незаконнорождённый сын британского аристократа Джеймс Смитсон (James Smithson, 1764–1829), посвятивший жизнь исследованиям в химии и минералогии (это он открыл минерал «смитсонит», названный так в его честь) и унаследовавший от матери крупное состояние, написал завещание, до сих пор полное загадок. В нем Смитсон сообщал, что в случае своей смерти, он оставляет богатство племяннику, но, если у того не будет наследников, оно должно быть подарено правительству США, чтобы «основать в Вашингтоне учреждение под названием Смитсоновский институт для приращения и распространения знаний среди людей». Когда в 1835 году племянник Смитсона умер, не оставив наследников, Конгресс «от имени американского народа» обещал принять его наследство, составившее по тогдашним оценкам 0,5 млн. долл.

Лишь спустя три года после того, как британский суд отклонил иск родственников Смитсона, 11 ящиков со 100 тысячами золотых монет, а также его библиотека и коллекция минералов прибыли в Вашингтон. Конгрессу, однако, потребовалось еще 10 лет упорных дебатов, чтобы решить, следовало ли принимать этот дар, имелись ли для этого законные основания и можно ли исполнить волю донора-иностранца, никогда не бывавшего в США.

Одни законодатели, и больше всего, южане, а среди них ярый защитник рабской экономики и националист Джон К. Кэлхаун (John C. Calhoun, 1782–1850), оспаривали не только право Конгресса принять этот зарубежный дар, но и основать институт, носящий имя частного лица из враждебной Британии. Другие же, в их числе сенатор из Бостона Джон К Адамс (John Q. Adams, 1767–1848), 6-й президент США, горячо одобряли подобное филантропическое начинание. Они видели в создании института, наконец-то основанного в 1846 году, огромный стимул для развития столь нужных молодой стране научных исследований.

Историки до сих пор не пришли к единому мнению о мотивах эксцентричного дара Смитсона. Однако сам он в одной из статей, опубликованной Смитсоновским институтом в 1857 году (еще до пожара 1865 года, уничтожившего его дневники), косвенно обозначил в качестве мотива жажду бессмертия, чем бы она ни была обеспечена – научной ли его славой или продуманной щедростью. «Он [Джеймс Смитсон] письменно заявляет, что, хотя в его венах течет лучшая кровь Англии, – писал он, – не поэтому его имя будет жить в памяти потомков, в то время как титулы графов и герцогов Нортумберлендов и Перси исчезнут или будут забыты». Предсказание Смитсона, подкрепленное щедрым пожертвованием, вполне исполнилось. В наше время Смитсоновский институт – самый крупный в мире музейный комплекс: 16 музеев, 4 исследовательских центра, обширная сеть научных библиотек, издательств, популярных и научных журналов.

***

Хотя федеральное правительство весьма медленно осознавало собственную роль в публичной жизни, оно стало в этот период исключительно эффективным в создании условий, поощряющих неправительственные организации. Реформирование в 40-х годах 19 века почтовой службы США создало дешевое и весьма продуктивное средство связи, и благодаря ему американцы и их ассоциации могли быстро обмениваться информацией и продвигать совместные акции и проекты.

Контроль федерального правительства над торговлей между штатами привел к улучшению водной навигации и наземного транспорта, что помогло активистам и их идеям быстрее перемещаться на общенациональном уровне. Новые виды инфраструктуры широко использовали как американцы, заинтересованные в социальном реформаторстве, так и евангелистские активисты для создания общенациональных ассоциаций, сходных по структуре с агентствами федерального правительства. Они и были в своих сферах, как подчеркивает П. Холл, «неформальным правительством».

Особенно активно использовали вновь возникшие культурные и торговые возможности, а также перспективы освоения новых земель на Западе, евангелические протестанты из Новой Англии. Продвигая свои цели в интенсивном процессе формирования американской нации, они опирались, с одной стороны, на религиозную идеологию, считая поселения в Северной Америке, предписанной свыше «командировкой в дикость» для создания множества «Градов на Холме». С другой стороны – на демографию. При исключительно высоком оттоке населения из Новой Англии с ее истощенной землей в западные и южные районы, следовало для предотвращения безбожия сопровождать миграционные потоки соответственным «религиозным сервисом» – созданием там новых конгрегаций и связанных с ними благотворительных обществ.

Бурный поток иммиграции из Германии и Ирландии в 40-е годы также расширил рамки добровольческой и филантропической активности. Немецкие иммигранты, в большинстве своем протестанты, ввезли с собой собственные волонтерские традиции. Везде, где они поселялись, они создавали атлетические, музыкальные, библиотечные, аптечные, больничные и другие общества взаимопомощи, чтобы сохранить культуру и поддерживать друг друга на новом месте.

Ирландцам-католикам в этом смысле повезло меньше из-за враждебности католической церкви к тем добровольческим объединениям, которые она из-за отсутствия американского архиепископа не могла прямо контролировать. Среди объединений ирландцев было немало созданных католиками-мирянами местных конгрегаций, собиравших пожертвования, организующих ассоциации и даже избиравших священников – по примеру своих соперников-протестантов. С появлением у американских католиков архиепископа ему потребовалось несколько десятилетий и немало громких судебных процессов, чтобы подавить эту религиозную самодеятельность мирян и вернуть «заблудших» в рамки папской иерархии. Римская церковь запрещала католикам вступать в тайные организации типа масонских орденов, зато поощряла антиалкогольные, патриотические и другие благочестивые ассоциации.

В целом влияние католиков на развитие независимой филантропии и волонтерства вплоть до 20 века намного перекрывалось тем, что делали в этой сфере протестанты. Католическая церковь сумела, однако, компенсировать эту ограниченность собственной сетью школ, госпиталей, сиротских домов и других благотворительных организаций. Они были созданы ее монашескими орденами и региональными епархиями и сыграли впоследствии исключительную роль в американском социальном обеспечении, особенно в тех городах, где преобладали католики.

***

В десятилетия, предшествовавшие Гражданской войне, особенно изолированными и беспомощными оказались многие группы образованной элиты Америки. Ей пришлось столкнуться с мощным напором иммиграции, усилением продажных «политических машин» в городах, проникновением ценностей коммерции и конкуренции во все аспекты американской жизни.

Отделение церкви от государства уменьшило авторитет духовенства. В итоге американцы были вольны веровать по своему выбору или не верить вообще. Дипломированные врачи и адвокаты с начала века пытались оградить вступление в их профессиональный круг опытных практиков, получавших от властей, нередко за взятки, необходимые лицензии. В период правления президента Джексона (1829–1837) с его эгалитарной «демократией масс», они столкнулись с конкуренцией не только дилетантов и шарлатанов всех сортов, но и своих «подмастерьев» – амбициозных молодых людей, добивавшихся в судах разрешения на вступление в коллегии адвокатов или получения лицензии врача. Даже бизнесмены, относившие себя к местной элите, но намного позже начавшие считать себя профессионалами, столкнулись с вторжением самозванцев, авантюристов и спекулянтов, позоривших «цех бизнеса» нечестной практикой.

Хотя ассоциации, к которым профессиональные и коммерческие элиты прибегли для самозащиты, не смогли вернуть им прежнего статуса «избранничества», они позволили заново приобрести публичный статус и завоевать клиентуру. Основывая частные госпитали, представители городской элиты придавали им, как правило, статус благотворительных организаций, чтобы отделиться от прочих частных клиник. Медицинские школы университетов, филиалами которых эти госпитали становились, давали врачебные привилегии только дипломированным специалистам. В попечительские советы госпиталей, где доминировали богатые доноры, часто включали и авторитетных лидеров духовенства, что позволяло им отделиться от массы странствующих проповедников. В свою очередь, религиозные лидеры, привлекая благочестивых доноров, основывали связанные с их церквями новые организации – от теологических школ до религиозных издательств, американских и зарубежных миссий. Видные представители бизнеса предприняли организацию кредитных агентств – для оценки кредитоспособности клиентов и партнеров не только в терминах коммерции, но и с точки зрения их политической и моральной надежности.

***

В годы Гражданской войны родилось то новое направление в американской благотворительности, которое к концу века стали называть «рациональной», или «научной» филантропией. У ее истока стояла профессиональная элита Севера, люди которой проявили себя геройски не только на полях сражений, но и в добровольческих усилиях по поддержке армии с тыла.

Эти усилия наиболее ярко выразились в деятельности Санитарной комиссии США (United States Sanitary Commission), которая стала первым образцом рационального направления в американской филантропии. Созданная первоначально по инициативе снизу – на пожертвования частных лиц из среды профессионалов и с их прямым участием, Санитарная комиссия вскоре превратилась в федеральную ассоциацию, принявшую на себя ответственность за санитарное обслуживание и снабжение армии северян на передовой, в военных лагерях и госпиталях.

Процесс создания Санитарной комиссии может служить яркой иллюстрацией американского пути развития филантропии и добровольчества. Ее появление стало итогом объединенных усилий. С одной стороны, в этом приняла участие женская «Ассоциация помощи армии» из Нью-Йорка, ищущая, как и чем патриотически настроенные женщины могут поддержать армию. С другой стороны, за дело взялись группы «джентльменов-профессионалов», среди которых было несколько профессоров медицины и врачей-практиков, священников и деловых людей, знающих, что было необходимо в тот момент воюющей армии. Наиболее практичной была признана организационная идея Генри У. Беллоуза (Henry W. Bellows, 1814–1882), видного общественного деятеля, популярного проповедника и лидера Унитарианской церкви из Нью-Йорка – одной из либеральных ветвей протестантства, отвергающей доктрину Троицы, грехопадения и предопределения.

Беллоуз предложил составить детальный и рационально обоснованный проект неправительственной санитарной организации, которая будет заниматься теми проблемами санитарии и снабжения армии, для которых у правительства нет ни людей, ни денег. Преодолев недоверие политиков (президент А. Линкольн поначалу считал Санитарную комиссию «пятым колесом в телеге») и безразличие, а то и сопротивление военных чинов и армейских медиков, ее организаторы во главе Г. Беллоузом добились одобрения своего плана Конгрессом. В 1861 году Линкольн подписал закон о создании добровольческой Санитарной комиссии, имеющей правительственные полномочия, но финансируемой за счет частных пожертвований, а Г. Беллоуз стал ее президентом. В деятельности Санитарной комиссии слилось, по мнению историков, несколько направлений добровольческой и филантропической деятельности той поры.

На первом направлении удалось организовать и направить патриотические усилия многих тысяч женщин-волонтеров. Они без устали обходили округа и кварталы, собирая пожертвования. Они работали медсестрами, создавали и обслуживали лагерные столовые, сопровождали суда-госпитали, шили одеяла и одежду, пекли хлеб. Они, наконец, проводили многочисленные «санитарные ярмарки», позволившие собрать для армии различные припасы на миллионы долларов. С тех пор подобные ярмарки стали традицией во многих городах Америки, которая поддерживается до сих пор. За время войны общая сумма пожертвований (деньгами и товарами) в пользу Санитарной комиссии составила около 25 млн. долларов.

Второе направление также было связано с участием женщин, и оно позволило им приобрести организационный опыт, который в мирное время был исключен для них из-за дискриминации в правах. Они помогали организации на Севере тысяч ассоциаций солдатских жен, матерей и сестер, ищущих возможности помочь армии, создавали хранилища запасов, занимались их упаковкой и транспортировкой, работали санитарными агентами и инспекторами в лагерях и госпиталях, разрабатывали стандарты для найма медицинского персонала. Многие из тех женщин, что приобрели опыт работы в Санитарной комиссии, стали впоследствии видными социальными активистами и организаторами волонтерства и филантропии. Они также сумели вторгнуться в ранее недоступную им сферу бизнеса.

Наконец, третье направление было связано с деятельностью мужского крыла этой комиссии, тех «джентльменов-профессионалов», которые руководили ею рационально, «по-науке». Обосновывали ее планы, бюрократически распределяли ее полномочия, раздавали задания и составляли отчетность. Именно из их среды вышли те опытные профессионалы, которые в послевоенные десятилетия взялись вместе с женским крылом Санитарной комиссии реформировать устаревшую систему социального обеспечения под знаменем светских «благотворительных организаций» и «научной филантропии».

***

Однако старые традиции религиозной филантропии все же устояли перед мощным напором новаторов Санитарной комиссии. Об этом свидетельствует деятельность еще одной добровольческой федеральной организации – Христианской комиссии США (United States Christian Commission – USCC). Она была создана в конце 1861 года по инициативе Христианской молодежной ассоциации (Young Men’s Christian Association – YMCA). Поначалу Христианская комиссия занималась отправкой в армию – в помощь армейским священникам – протестантских пасторов для «религиозного врачевания» солдат и офицеров. Вскоре она вынуждена была взяться не только за облегчение их физических и моральных страданий, но и за социальное обслуживание. В годы войны Христианская комиссия направила в армию 5 тысяч своих волонтеров. Кроме того, в госпитали, военные лагеря и тюрьмы были отправлены закупленные на пожертвования прихожан миллионы экземпляров Библии и другой религиозной литературы общей стоимостью в 2 млн., а также медикаменты, продукты питания и одежду на сумму в 4 млн. долл.

Исследователи филантропии той эпохи обращают внимание на противоположный характер целей и форм деятельности этих двух комиссий в течение всей войны. Евангелически ориентированная Христианская комиссия ставила духовность и страдания отдельного человека выше утилитарных проблем эффективности деятельности организации в целом. Там, где Санитарная комиссия была озабочена решением общих проблем, Христианская комиссия стремилась помочь отдельному человеку. Если первая, помогая людям и проектам, исходила из того заслуживают ли они помощи, то вторая ориентировалась просто на нужду в ней. Когда деятели Санитарной комиссии, выполняя работу, опирались на профессионалов и экспертов, ее оппоненты набирали волонтеров с добрыми намерениями, чтобы прежде всего облегчить страдания, вызванные войной.

Работа этих двух комиссий отчетливо отразила коренное различие традиционной религиозной благотворительности и вновь складывающейся «научной благотворительности» – двух ведущих моделей американской филантропии, которые неоднократно сталкиваясь в оставшиеся десятилетия 19-го века, продолжают сосуществовать, а нередко и противостоять друг другу, до сих пор.

Реконструкция Юга и роль филантропии

Особенно ярко это сосуществование-противостояние проявилось после Гражданской войны, когда ветераны обеих комиссий приняли участие в Реконструкции побежденного Юга, а в конце века – в борьбе с бедностью в охваченных индустриальной революцией крупнейших городах страны.

«Реконструкция Юга», проходившая в 1860—77 годы, считается наиболее крупным федеральным проектом вплоть до осуществления программы «Нового курса» президента Ф. Рузвельта в 30-е годы следующего века. Чтобы лучше понять условия и характер деятельности волонтерских ассоциаций в этот поворотный период американской истории, следует напомнить канву его основных событий.

После капитуляции в 1865 году армии Конфедерации, образованной одиннадцатью отделившимися от США штатами Юга, президент Авраам Линкольн, лидер республиканцев (в то время партии Севера, возглавившей борьбу против рабства и за сохранение единой нации и страны) был готов к примирению и мягкому обратному приему в Союз южных штатов, который он называл «Реконструкцией Соединенных Штатов». Когда после убийства Линкольна к власти пришел вице-президент Эндрю Джонсон, лидер демократов (в то время партии, представлявшей рабовладельческий Юг), он, однако, по иным мотивам, пошел еще дальше.

В середине 1865 года Э. Джонсон подписал указы об амнистии большинства лидеров повстанцев с восстановлением их в гражданских, политических и собственнических правах при условии, что они признают освобождение черных рабов. Хотя и без обязательного предоставления им избирательных и других гражданских прав. Формально южные штаты освободили черных рабов ратификацией 13 поправки к Конституции о запрещении в стране рабства. Однако воспользовавшись последней уступкой Э. Джонсона, ее лидеры поспешили в том же году провести выборы в новые органы власти по старым канонам, что позволило белой элите вновь ими овладеть. Затем, чтобы избежать появления освобожденных рабов во властных структурах, были срочно приняты новые конституции штатов, резко ограничившие их права.

Бывшими рабовладельцами руководил страх. Многие из них опасались, что, войдя во власть, бывшие рабы начнут мстить за века угнетения, занявшись перераспределением земли и иной собственности в свою пользу, организацией судебных и физических расправ с угнетателями и их семьями. Поспешно проведенные выборы в Конгресс привели туда тех, кто ранее возглавлял восставшие штаты и Конфедерацию. Наконец, в декабре 1865 года Э. Джонсон объявляет об окончании Реконструкции и восстановлении прав южных штатов.

Как и следовало ожидать, реставрация здесь власти белой элиты и резкое ущемление прав освобожденных негров встретили острое сопротивление тогдашних республиканцев, завоевавших на выборах 1865 года решающее большинство в Конгрессе. Особенно яростный протест последовал со стороны радикального крыла республиканцев-северян, считавших политику президента Джонсона предательством той свободы страны от рабства, ради достижения которой велась кровопролитная Гражданская война.

С этих пор началось знаменитое противостояние Конгресса и Президента, продолжавшееся вплоть до 1869 года. Хотя Джонсон неоднократно накладывал вето на законодательные акты Конгресса, относившиеся к Реконструкции Юга, республиканцы, имея необходимое большинство, легко его преодолевали. Среди важнейших актов Конгресса, введенных тогда в действие, был Билль о гражданских правах освобожденных рабов, согласно которому они признавались американскими гражданами с правами заключать договоры, владеть землей и обращаться в суд. Вопреки вето Джонсона была также принята 14 поправка к Конституции, гласящая, что все люди, рожденные в Соединенных Штатах, включая бывших рабов, автоматически становятся их гражданами, равными перед законом. Вошел в действие и закон, лишающий бывших политических лидеров Конфедерации права занимать государственные посты. Наконец, в 1868 году радикальные республиканцы инициировали импичмент Джонсона. Хотя изгнание его не состоялось лишь чудом (не хватило одного голоса), Джонсон как президент был политически и морально разоружен.

Так началось уникальное в американской истории «правление Конгресса». В ответ на принятие большинством южных штатов так называемых «черных кодексов», восстанавливающих статус-кво, то есть лишавших бывших рабов не только избирательного права, но и собственности на землю, на свободу передвижения, а также свободу слова, митингов и собраний, не говоря уже о праве на брак с белыми, Конгресс объявил о проведении новой и радикальной Реконструкции Юга.

Этот период нередко называют «принудительной демократизацией» Юга, поскольку она опиралась на армию, введенную сюда в 1867 году. Весь оккупированный Юг разделялся на 5 военных округов во главе с губернаторами, подчиненными военному министру. Распускались все прежние органы власти, отменялись дискриминационные конституции и принятые на их основе «черные кодексы». Реконструкция должна была завершиться новой легализацией и приемом в Союз 11 южных штатов. Но при непременном условии ратификации вновь избранными законодательными ассамблеями 14 поправки к Конституции о равенстве всех граждан Америки, включая бывших рабов, перед законом.

***

Помимо этих насильственных мер федеральным властям предстояло провести многократно более сложную и кропотливую работу. Надо было изменить образ жизни миллионов бывших рабов, чья свобода была знаменем северян в Гражданской войне, в которой с обеих сторон погибло более полумиллиона человек.

При полностью разрушенных рабской экономике и инфраструктуре повседневной жизни южных штатов в новую политическую и экономическую систему, основанную на свободном труде и всеобщих гражданских правах, предстояло включить миллионы освобожденных рабов – без работы, земли и элементарного образования.

Созданное в 1865 году (еще при Линкольне) и входившее в состав Военного министерства Федеральное бюро беженцев, освобожденных рабов и брошенных земель (Bureau of Refugees, Freedmen, and Abandoned Lands), на которое были возложены эти исторические обязанности, поначалу лишь управляло конфискованной собственностью повстанцев-южан. Для выполнения новых, многократно более сложных обязанностей «Бюро освобождённых» (Freedmen’s Bureau), как его для краткости называли, получило право в ходе новой Реконструкции использовать эти огромные земельные и финансовые ресурсы.

То, чего остро не хватало, были люди, способные обучить бывших рабов читать и писать, работать на себя, заботиться о самих себе в повседневной жизни. В конечном счете, научить их тому, как разумно пользоваться впервые обретенными гражданскими правами и как, вместе с тем, отвечать перед законом за свое поведение. Генерал Оливер О. Ховард (Oliver O. Howard, 1830–1909), возглавивший это Бюро в 1865 году, по вере был протестантом-евангелистом, а по убеждениям аболиционистом из Новой Англии, хорошо понимавшим роль волонтерских ассоциаций и филантропии в социальном реформировании. Его опорой стала Американская миссионерская ассоциация (American Missionary Association – AMA), созданная еще в 1846 году в г. Олбани (штат Нью-Йорк) для борьбы с рабством, а также для образования негров и продвижения среди них христианских ценностей.

В побежденные штаты хлынул поток добровольцев-протестантов в ролях учителей, пасторов и социальных работников, с энтузиазмом взявшихся за организацию здесь еще одной «Новой Англии» – открытого и разнообразного по вере и расе гражданского общества. Поначалу волонтеры занимались тем, чтобы накормить, одеть, приютить и лечить беженцев, а также воссоединить семьи, разъединенные еще в эпоху невольничьих рынков, а затем в ходе разрушительной войны. Вскоре пришлось взяться за гораздо более сложные задачи. Следовало провести трудоустройство черных жителей, включая женщин, в качестве свободных людей, помочь им заключать трудовые контракты с бывшими и, как правило, враждебно настроенными хозяевами и ввести судебный контроль за их соблюдением. Наконец, встала еще более грандиозная, граничащая с утопией задача. Нужно было дать бывшим рабам и их детям не только начальное и среднее, но и высшее образование, тем кто хотел и мог его получить.

Особую роль в попытке реализовать эти титанические задачи сыграли волонтеры из Американской миссионерской ассоциации (АМА), многие из которых в войну служили в Санитарной комиссии и располагали ее организационным опытом. Им содействовали многочисленные протестантские миссии и общества помощи. Помимо организованных на Юге сотен обычных школ (в 1870 году на Юге действовало около 1000 школ для черных детей). Были также основаны 11 вузов, действующих до сих пор, но тогда считавшихся исключительно «черными колледжами». Среди них нынешний университет г. Атланта, а также университеты Фиска (г. Нэшвилл, Теннесси), Дилларда (г. Новый Орлеан, Луизиана) и Ховарда (Вашингтон, Округ Колумбия), названные по имени их основателей, доноров и покровителей. Члены АМА взяли на себя миссию сбора пожертвований не только на основание школ и колледжей, но и на оплату учителей и преподавателей в течение года, пока Конгресс не принял закон о финансировании Реконструкции Юга за счет конфискованной здесь собственности, поступившей, как уже говорилось, в распоряжение «Бюро освобожденных».

***

Реконструкция Юга, каким бы она ни была благом для становления единой нации и будущего процветания страны, стала нелегким испытанием не только для богатых плантаторов, но и для всего белого населения Юга.

Белым южанам запрещали свободное ношение оружия, создание ассоциаций, проведение собраний. Даже парадов, которые могли проводить вооруженные отряды черных жителей. Военные суды, разбиравшие участившиеся преступления, совершённые бывшими рабами или, наоборот, против них, почти всегда их оправдывали. На местах была организована негритянская милиция, куда белых не принимали. Поведение бывших рабов, вкусивших запретный плод свободы, становилось вызывающим и нередко оскорбительным для прежних господ. Участились нападения на белых мужчин и их убийства, а также оскорбления и изнасилования белых женщин.

В этой ситуации белые южане не преминули использовать традиционное право американцев на создание добровольческих объединений. Их активность была направлена не только на усмирение чрезмерно распоясавшегося, по их мнению, черного большинства населения, но и против победителей-северян и их законов о гражданских правах черных. В силу этого деятельность подобных объединений неизбежно становилась по форме тайной, а по целям террористической.

Наиболее известным и, как считает большинство историков, печально знаменитым примером этого вида ассоциаций в американской истории является Ку-Клукс-Клан (Ku Klux Klan – ККК) с его бессудными «судами Линча». Утверждают, что это название связано с именем судьи Чарльза Линча, проводившего еще в годы войны за независимость упрощенные для военного времени суды о преступлениях, хотя тогда они не имели расового подтекста.

ККК был создан в 1865 году в штате Теннесси и объединял поначалу лишь ветеранов армии Конфедерации. Распространившись на все южные штаты и достигнув численности в полмиллиона человек, клан был вскоре реорганизован по типу масонских лож в «Невидимую империю Юга» ((Invisible Empire of the South)». Активисты организации, помимо линчевания преступивших расовые обычаи бывших рабов, организовывали «крестовые походы» против негритянских школ, участия взрослых негров в выборах, приобретения ими земли, создания «черных» ассоциаций и предприятий. Террор ККК вызвал ответные меры Вашингтона: введение законов по защите негритянского населения и осадного положения в ряде районов, передача в военные трибуналы дел против активистов и лидеров ККК. В 1871 году под давлением ответных репрессий федеральных властей ее глава, бывший генерал армии конфедератов Натаниэль Б. Форрест (Nathaniel B. Forrest), официально распустил организацию.

Однако обычай добровольческих ассоциаций, даже террористического свойства, в Америке весьма живуч.

В 1915 году произошло новое рождение Ку-Клукс-Клана. На этот раз ККК возродился в качестве общеамериканской ассоциации масонского типа и его численность составила уже несколько миллионов человек. Новый клан проповедовал лозунги «превосходства белой расы» и «истинного американизма», а жертвами его террора стали уже не только черные, но и евреи, итальянцы-католики, вообще иммигранты, а также профсоюзные и общественные деятели. Историки клана утверждают, что, будучи истинными американцами и патриотами, его членами становились многие видные деятели страны, а среди них и несколько ее президентов (Мак-Кинли, Вудро Вильсон, Калвин Кулидж, Уоррен Гардинг и Гарри Трумэн) в ранние периоды их жизни, в течение разных сроков и по разным поводам и, как правило, до вступления на пост президента.

Пережив в 20 веке ряд падений и взлетов, модернизируясь и становясь более законопослушной, эта организация «белой расы», считающая себя защитницей «западной христианской цивилизации», возродилась в третий раз после Второй мировой войны. В тот период ее деятельность была, главным образом, реакцией на движение за десегрегацию и гражданские права черного населения в 50—60-е годы. В наши дни ее численность оценивают в примерно 5 тысяч человек, распределенных по 150 филиалам. Большинство исследователей попрежнему считают ее подрывной или террористической организацией, а ее противники периодически возбуждают в судах иски о признании ее таковой, чтобы запретить деятельность ККК в том или ином штате и городе.

Сейчас клан называет себя «Партией Рыцарей Ку-Клукс-Клана» – белых патриотов-христиан и законопослушных граждан, чтящих Конституцию США. Он имеет легальный статус братской организации в правовой форме частной корпорации, собирает пожертвования на свою деятельность и поддержку «братьев». Желающие могут зайти на вебсайт ККК (http://www.knightskkk.com) и запросить анкету для вступления, в которой есть вопросы такого, например, свойства: «верите ли вы в превосходство белой расы» и «являетесь ли вы сторонником национал-социализма»…

***

Амбициозная и во многом идеалистическая программа Реконструкции Юга, направленная на быстрое и насильственное преобразование вековых реалий южных штатов, была постепенно свернута и полностью прекращена в 1877 году. Было отменено военное правление и отозваны федеральные войска, а южные штаты вновь приняли пересмотренные конституции и избрали представителей в Конгресс.

Вскоре, однако, через законодательные собрания штатов были вновь проведены аналоги «черных кодексов». Черные граждане последовательно исключались из школ и колледжей совместного обучения, так же как из публичной жизни в целом. Власти и «белые» организации особенно активно занимались этим в ходе избирательных кампаний путем введения цензов грамотности, лимита собственности и других ограничений. Бывших рабов вновь привязывали к плантациям полукрепостной долговой зависимостью типа барщины или оброка.

Между окончанием Гражданской и началом Первой мировой войны в «судах Линча» на Юге были убиты, повешены и замучены разъяренными, а то и хладнокровными толпами белых многие тысячи черных мужчин, женщин и подростков. Поводом было подозрение – хотя нередко и обоснованное, но не доказанное в суде – в ограблении и убийстве белых или в изнасиловании их женщин. Или просто за нарушение неписанного и унизительного этикета поведения черных. Пострадало также немало белых волонтеров Севера и сотрудников «Бюро освобожденных» Ховарда, помогавших наладить новую жизнь в южных штатах.

Радикальная Реконструкция не была доведена до конца не только из-за яростного сопротивления белых плантаторов и расистов Юга, но также из-за политического эгоизма многих деятелей Севера. Последние были более заинтересованы в голосах белых южан на президентских выборах, чем в фундаментальных социальных реформах на Юге. Ведь последние требовали для своего успеха многих десятилетий, крупных и поначалу малоэффективных инвестиций в образование и социальную помощь. А главное – преодоления давно укоренившихся расовых предрассудков среди элиты не только Юга, но и Севера.

Последняя в 19 веке попытка поддержания гражданских прав черных жителей Америки была предпринята Конгрессом в 1875 году, когда был принял Акт о гражданских правах (Civil Rights Act of 1875). Поводом стало введение в южных штатах законов об ущемлении гражданских прав черных и о расовой сегрегации, получивших общее название «законов Джима Кроу» (по употребляемой на Юге кличке для негров). Акт о гражданских правах 1875 года под угрозой штрафа или года тюрьмы гарантировал всем – независимо от расы, цвета кожи, прежнего пребывания в рабстве или другой личной зависимости – равное отношение в публичных местах. А именно – в учреждениях, на транспорте, в театрах, ресторанах, отелях и других местах общественного пользования.

На практике его, однако, не соблюдали не только на Юге, но и зачастую на Севере. К фактическому непризнанию Акта о гражданских правах подтолкнул и ряд решений Верховного суда США конца 19 века по антирасовым искам черных граждан. В одном случае суд решил, что Акт 1875 года превышает конституционные права Конгресса, поскольку пытается регулировать расовое поведение частных лиц и корпораций. В то время как 14 поправка к Конституции запрещает дискриминационные действия лишь публичной власти. В другом случае суд определил, что введение, хотя и разделенных, зато равных (имея в виду, как минимум, их наличие) публичных мест для белых и черных является конституционным. Эти решения были фактической легализацией расовой сегрегации и превращения черных жителей Юга в граждан второго сорта на долгий срок.

Подобное положение сохранялось еще шесть десятилетий, вплоть до решения Верховного суда 1957 года, подтверждавшего правомочность Акта 1875 года и обязательность его исполнения во всех штатах. Отмена законов «Джима Кроу» и полное уравнение черных и других цветных меньшинств с белыми в гражданских правах произошло лишь в итоге массового движения за социальное равноправие 60-х годов прошлого века, завершившегося принятием до сих пор действующего и поддерживаемого на деле Акта о гражданских правах 1964 года (Civil Rights Act of 1964).

***

Провал Реконструкции Юга привел к усилению бегства бывших рабов в северные города. Будучи в начале умеренным, оно переросло к 20-м годам 19 века в мощный переселенческий поток. Здесь была работа, более благоприятное отношение, более развитая общинная и публичная поддержка. В городах Севера черные беженцы создавали жизнеспособные общины, объединенные вокруг вновь построенных церквей, новых добровольческих ассоциаций и благотворительных организаций. Хотя черные и здесь подвергались дискриминации, они могли участвовать в политической жизни. Их лидеры нередко избирались в местные органы власти и могли вместе с белыми гуманистами бороться против расизма.

Усилившаяся в конце 19 века расовая дискриминация на Юге стала мощным толчком для подъема волонтерской и филантропической деятельности среди белых американцев, стойко придерживающихся демократических ценностей. Крупной вехой развития этой деятельности стало создание рядом богатых филантропов Севера частных фондов в поддержку негритянского образования и бедных слоев населения на Юге.

Ярким представителем этой когорты доноров и социальных активистов был Джордж Пибоди (George Peabody, 1796–1869), предприниматель и банкир из Новой Англии с пуританскими семейными корнями, отличавшийся демократическими и антирасовыми убеждениями. В 1867 г., на исходе гражданской войны, Д. Пибоди основал крупный филантропический фонд Peabody Education Fund с целью «содействия умственному, моральному и техническому образованию обездоленных детей южных штатов».

Пибоди ввел новую правовую форму деятельности фонда, при которой менеджеры и совет попечителей получали неограниченные донором права текущего управления, но при расписанных в уставе целях и принципах расходования его средств, так же как и срока жизни фонда. Предусматривалось, что после расхода в течение 30 лет не менее 2/3 его активов на нужды образования в южных штатах, этот фонд прекращает существование, а его средства обращаются на иные филантропические цели. Некоторые историки считают, что именно Д. Пибоди был «отцом-основателем» американской фондовой филантропии. Позднее по этому пути, но с намного более крупными пожертвованиями и масштабами деятельности фондов, последовали другие промышленники и финансисты индустриальной эпохи, такие как Карнеги и Рокфеллер.

Поскольку фонд Пибоди финансировал только школы, существовавшие на Юге до Гражданской войны, а там обучались, большей частью дети белых, за поддержку вновь созданных негритянских школ и колледжей взялся другой промышленник с Севера Джон Ф. Слейтер (John F. Slater, 1815–1884). В 1882 году был создан его именной фонд с активами в 1 млн. долл. для развития профессионально-технического образования среди детей и молодежи из черных семей. Речь шла о тех, кто учился в плохо финансируемых публичных школах и привык лишь к сельскохозяйственному труду. В течение многих десятилетий филантропическую поддержку с Севера продолжали получать упомянутые ранее «черные» колледжи и университеты, основанные белыми активистами-филантропами еще во время Реконструкции Юга.

Усиление расизма после Гражданской войны и Реконструкции привело к значительному росту числа и роли «черных церквей». Исключенные из экономической и политической жизни бывшие рабы обратились для утешения и поддержки к религии и священникам. Церкви были местом, вокруг которых строились черные общины, а в них возникали возможности проявления гражданской активности и профессионального становления амбициозных черных лидеров. Хотя «черные церкви» политически не были столь сильны как светские волонтерские организации, они часто становились платформой для политических инициатив. Многие черные священники показали свою способность быть сильными политическими лидерами. Именно на этот источник силы черного населения, прежде всего, опиралось движение за гражданские права 50—60-х годов следующего столетия. И как известно, его ведущим лидером стал черный баптистский священник, проповедник и активист Мартин Лютер Кинг.

Иммиграция и «научная реформа» филантропии

Расизм, вспыхнувший не только на Юге, но и на Севере, оказался лишь частью более обширной реакции белого населения на глубокие перемены в жизни Америки в десятилетия между окончанием двух войн – Гражданской и Первой мировой. В ответ на возможности, предоставляемые американской демократией и начавшейся индустриализацией, на страну, начиная с 30-х годов 19 века, обрушился невиданный ранее и непрестанно нараставший поток иммиграции.

К немцам и ирландцам, преобладавшим в этом потоке до Гражданской войны, после нее присоединились итальянцы и иммигранты из Восточной Европы, в подавляющем большинстве, евреи. К 1890 году коренные белые американцы оказались во многих городах в меньшинстве. Помимо численного превосходства, новые жители американских городов продемонстрировали мощную политическую и организационную силу. Они выплеснули вовне энергию, накопившуюся в родных местах под гнетом репрессий или экономической нужды. Активно используя преимущества демократии, иммиграционные элиты создали во многих городах «политические машины». Будучи основаны на патронаже, а то и мафиозной практике, они стали господствовать в муниципальной жизни, породив небывалый уровень политической коррупции.

В тот же период Римская католическая церковь, резко увеличив число своих прихожан – сначала за счет ирландцев, а затем итальянцев – создала невиданное ранее число католических религиозных учреждений и благотворительных организаций. На пожертвования растущего числа богатых прихожан-католиков она построила впечатляющие здания церквей и храмов. Но также приходские школы, госпитали и учреждения социальной помощи, требуя и получая на их содержание значительные государственные субсидии. Особенно раздражающим фактором было, по мнению ряда историков, растущее присутствие и влияние евреев. Если католики бросали лишь политический и религиозный вызов урожденным протестантам, то евреи становились конкурентами на их давно освоенных территориях – в бизнесе, образовании и в таких исконно протестантских профессиях как медицина и право. С наступлением 20 века элитарные частные университеты стали вводить ограничения на прием евреев и католиков и завышать профессиональные стандарты, чтобы сдержать нарастающий приток «чужаков». В ответ на антисемитизм «в протестантском обличье» новая еврейская элита, американизируясь, стала по здешней демократической традиции создавать свои добровольческие организации, госпитали, социальные агентства, клубы и братские общества.

Некоторые из них поначалу создавались в форме масонских лож. Первой из них была ныне мощная международная организация Бней-Брит (B’nai B’rith), основанная в 1843 году группой немецких евреев под лозунгом «благотворительность, братская любовь и гармония». Бней-Брит начал свою деятельность с основания приютов для бедняков и сирот, домов престарелых и больниц. В 1901 году, когда иммиграция евреев из Восточной Европы достигла апогея, «Бней-Брит», пользуясь поддержкой специального фонда, основанного в Нью-Йорке на средства (около 500 тыс. долл.) барона Мориса де Гирша из Германии, способствовал переселению ста тысяч евреев-иммигрантов с Востока в другие штаты США. В конце века появилось женское подразделение Бней-Брит, а впоследствии и молодежный филиал. В 1913 году в ответ на усиление антисемитизма в США Бней-Брит организовал до сих пор весьма активную Антидиффамационную лигу, разоблачающую антисемитские акции как в США, так и в других странах. В 20 веке Бней-Брит стал интернациональной организацией. Будучи представлен в 50 странах, он обновил структуру своих подразделений, действующих не только как ложи и братские организации, но и как обычные филиалы. Организация расширила число членов и сторонников до 200 тыс. и довеал свой годовой бюджет до 14 млн. долл.

Другим примером еврейской волонтерской активности той эпохи может служить появление спустя более чем полвека, в 1908 году, Бней-Циона (Bnai Zion) – еще одной масонской ложи, созданной на заре сионизма группой евреев из Восточной Европы. Будучи поначалу братским обществом, имеющим целью облегчить трудные условия жизни евреев-иммигрантов в Нью-Йорке, Бней-Цион вскоре, вслед за Бней-Бритом и другими еврейскими волонтерскими организациями, занялся поддержкой создания в Палестине еврейских поселений. После Бальфурской декларации 1917 года о согласии Англии на образование здесь «еврейского национального очага», Бней-Цион посвятил свою благотворительную деятельность, главным образом, созданию в Палестине еврейского государства. После 1948 года, опираясь на филантропические пожертвования десятков тысяч своих членов, Бней-Цион занялся поддержкой многих гуманитарных проектов в Израиле. Тогда же, на рубеже 19 и 20 веков, появилось большое число общинных еврейских организаций, которые сочли затем разумным объединиться в локальные федерации еврейских общин, а впоследствии в ряд общеамериканских зонтичных организаций. Сейчас под эгидой крупнейшей из них – Объединения еврейских общин Северной Америки (United Jewish Communities – UJC) состоит 150 тыс. локальных еврейских федераций и около 300 независимых еврейских общин США и Канады.

***

Перемены, вызванные массовой иммиграцией, оказали глубокое влияние и на протестантскую общину Америки. Оно выразилось в новом подъеме «найтивизма» (от англ. native – местный, или урожденный) – одной из американских версий национализма. Это движение потомков протестантов, прибывших сюда в колониальную эпоху, родилось еще в начале 19 века и было направлено против «вторжения» католиков из Германии и Ирландии. Кредо этого движения и в конце века осталось прежним – урожденные жители страны должны, как настоящие патриоты, объединиться, чтобы отразить нашествие чуждых ценностей и их носителей, грозящих разрушить господствующую религию и культуру.

К наиболее радикальным формам найтивизма относят Ку-Клукс-Клан и подобные ему организации, проповедующие ксенофобию и крайний шовинизм. Эпоха взлета массовой иммиграции отличалась также всплеском умеренных «патриотических организаций». Одни из них создавались в модной тогда форме братских обществ и масонских орденов, таких, например, как Орден объединенных американцев (Order of United Americans – 1844) и Орден звездного знамени (Order of the Star Spangled Banner – 1854). Другие – в форме партий, таких, например, как Американская партия (American Party – 1850).

Начиная с конца 19 века, найтивистское движение сумело добиться принятия Конгрессом ряда ограничивающих иммиграцию актов. Первым из них был закон против китайских иммигрантов (Chinese Exclusion Act – 1882), в большом числе привозимых американскими пароходными компаниями в Калифорнию для строительства железных дорог и других физически тяжелых работ. После Первой мировой войны найтивисты взялись остановить все еще мощный поток иммиграции католиков, евреев, итальянцев и жителей балканских стран, а особенно «большевиков» из советской России. Они сумели добиться от Конгресса общего ограничения иммиграции, а для названных выше категорий – введения низких квот или полного запрета (Immigration Act of 1924). У найтивистов, а впоследствии и у многих представителей политической и интеллектуальной элиты Америки приобрела в то время большую популярность евгеника как способ сохранения «чистоты» белой американской расы.

Протестантские лидеры могли серьезно расходиться во взглядах на методы Реконструкции Юга, способы борьбы с набиравшим силу расизмом и на цели благотворительности в городах со стремительно растущей бедностью. Невзирая, однако, на эти разногласия, они объединились в попытке противопоставить напору иммиграции с ее «чужеродными ценностями» новый взлет евангелического энтузиазма.

В последней четверти 19 века состоялось еще одно протестантское «Великое Пробуждение». Его возглавил Дуайт Муди (Dwight Moody, 1837–1899), один из активных участников упомянутой ранее Христианской комиссии времен Гражданской войны и, по мнению многих историков, самый знаменитый евангелический проповедник конца века. Проповеди Муди собирали от 5 до 20 тыс. человек, проходили по несколько раз в день в крупнейших залах, на стадионах и площадях городов Америки, Канады и Англии. Тексты его проповедей публиковались в газетах и издавались брошюрами во многих тысячах экземпляров. Муди не раз предпринимал успешные миссионерские поездки в Китай, распространяя здесь изобретенную им Библию для неграмотных и иноязычных. В 1886 году он организует в Чикаго «Общество евангелизации» – центр образования и практической подготовки американских рабочих-христиан в качестве учителей, проповедников и миссионеров. После его смерти это общество было преобразовано в «Институт Библии Муди» (Moody Bible Institute). В настоящее время это крупный евангелический образовательный центр со своим издательством, радио и телевизионным каналом. Под влиянием Дуайта Муди возникают новые федерации протестантских ассоциаций. Среди них – Ассоциация христианских рабочих (Christian Workers» Association) с филиалами во многих городах, нацеленная на организованное противодействие иммиграции католиков и евреев, отнимающих у протестантов работу.

***

О том, сколь противоречивыми могут быть подобные массовые движения, свидетельствует усилившееся тогда же течение «протестантского сионизма». Один из учеников Муди, убежденный христианский сионист Уильям Е. Блэкстоун (William Eugene Blackstone, 1841–1935), созвал в 1891 году конференцию, посвященную, – как писалось в ее программе, – «прошлому, настоящему и будущему Израиля в рамках отношений евреев и христиан». Ее практическим результатом стал Blackstone Memorial – названный его именем меморандум более 400 видных американцев-христиан и ряда еврейских лидеров, направленный в том же году президенту США Б. Гаррисону в поддержку создания еврейского государства в Палестине. Как было написано в меморандуме, эта мера «позволила бы нескольким миллионам преследуемых российских евреев обрести свою древнюю родину». Блэкстоун лично собрал подписи под меморандумом у таких знаменитостей как Рокфеллер и Морган, а также у сенаторов, конгрессменов, религиозных лидеров всех деноминаций, издателей газет, судей Верховного суда и многих других видных американцев.

Несмотря на все усилия Блэкстоуна и его сторонников, его акция в то время оказалась безуспешной. Однако имела важные пропагандистские последствия в дальнейшем. Десять лет спустя поддержка Блэкстоуна и его единомышленников в США, как и сам текст Blackstone Memorial, весьма помогали Теодору Герцлю в его переговорах с христианскими европейскими монархами о создании еврейского государства в Палестине. А еще позднее Хаиму Вейцману, когда он добивался принятия Англией Бальфурской декларации 1917 года о создании «еврейского национального очага» в Палестине. Однако иногда историки, прежде всего, с еврейской стороны, задают каверзный вопрос: не скрывалось ли за этим, по-видимому, искренним протестантским порывом и тайное желание перенаправить иммиграцию конкурентов-евреев вместо Америки в Палестину?

***

Одним из самых значительных последствий новой волны «протестантского возрождения» конца 19 века было движение за реформу системы благотворительности в крупных городах, охваченных индустриализацией и пораженных массовой бедностью. Американцам стало, наконец, ясно то, что европейцы в ходе своей индустриализации начали понимать намного раньше. Поддержка бедных с опорой лишь на новозаветные каноны уже не работает. Религиозная благотворительность, основанная на импульсивных порывах верующих доноров, для которых помощь бедным есть лишь орудие спасения их душ, уже не способна справиться с масштабами бедности и нищеты индустриальной эпохи.

Настала пора, – заявляли дальновидные протестантские лидеры и светские реформаторы, – превратить благотворительность из средства одного лишь «религиозного обращения и спасения» в орудие социальной политики. Реформистское рвение подталкивала и протестантская трудовая этика. Именно она была, – как утверждал в начале 20 века знаменитый немецкий социолог Макс Вебер, – одной из движущих сил сбережения и накопления, предприимчивости и делового успеха, на которых как на дрожжах, особенно в Новом Свете, всходил капитализм. О том же твердил за полтора века до него и Б. Франклин. Стремление к успеху и вера в его достижимость преобладали в менталитете подавляющего числа американцев – за успехом, собственно, и прибывали в Америку.

Поэтому бедность, возможная лишь как исключение среди неисчислимых возможностей материального процветания – уже достигнутого или вот-вот могущего наступить – считалась аномалией, признаком личного упущения или неудачи, сродни правонарушению в общественном месте. Значит, чтобы оказать помощь оступившемуся и вернуть его вновь на всеобщую тропу успеха, за такую поддержку надо взяться с трезвым расчетом и холодным сердцем. Так считало большинство деловых людей, протестантских лидеров и общественных деятелей того времени

Лишь немногие и особенно прозорливые из реформаторов индустриальной эпохи обращали внимание на то, что в бедность стали впадать многие тысячи вполне трудоспособных людей. И что случалось это во времена учащающихся экономических спадов и кризисов. А истоки этого явления заключаются не столько в дефектах морали и характера, сколько во внешних социальных условиях, сопутствующих стихии «дикого» капитализма той поры.

Чтобы лучше понять основания для желаемой многими реформы благотворительности, ее концепции и формы реализации, достаточно назвать несколько ключевых событий, иллюстрирующих коренные преобразования экономической и социальной жизни Америки на Севере и Западе в 80-х годах 19 века. Например, знаковые события, случившиеся в течение лишь двух лет конца 80-х годов – в 1877–1878 годах.

Тогда было завершено строительство трансконтинентальной железной дороги, создана гигантская нефтяная корпорация Стандарт Ойл, появился первый влиятельный общенациональный союз рабочих в форме популярного тогда масонского ордена (Knight of Labor – Рыцари труда, 1869–1949). Состоявшаяся тогда же крупная железнодорожная забастовка была наиболее длительной и воинственной из всех случавшихся до сих пор в стране. Рабочие захватили ряд станций и депо, остановили движение на всей дороге, даже сменили власть в ряде городов. Однако ни новая буржуазия, ни местные и федеральные власти, напуганные взлетом рабочего движения в Америке (они помнили, что совсем недавно, в 1871 году, в Европе с трудом была подавлена Парижская коммуна) еще не были в состоянии понять глубокие причины этого взлета, и не были готовы к разумному компромиссу в стремительно нарастающем конфликте труда и капитала.

Между тем непосредственные причины этого конфликта были налицо – в 1873 году в США начался невиданный до тех пор по тяжести и продолжительности экономический кризис с масштабной безработицей и толпами бедняков и нищих, странствующих по городам в поисках работы, жилья и пропитания. Резко выросла нужда в благотворительной помощи, и многие из нуждавшихся, «прикипая» к ней, стали считать ее получение правом, а не благодеянием.

Власти, промышленники и поддерживающая их интеллектуальная элита, а среди последней социальные активисты и реформаторы, не понимали до конца структурные корни небывалой в американской истории волны кризисов и их разрушительных последствий. Они не нашли лучшего способа управиться с толпами ищущих работу людей (для них нашли уничижительный термин tramps – бродяги), чем насильственные меры. Против забастовщиков посылали федеральные войска. В крупных городах по всей стране были созданы арсеналы оружия для немедленного отпора повстанцам и забастовщикам. В индустриальных городах Севера, где нужда в благотворительности была особенно велика, муниципальные власти взялись отучать безработных от привычки жить только за счет благотворительности сокращением или полной отменой пособий и раздачи продовольствия. Кроме, однако, случаев, когда использовали те же раздачи в своих политических интересах, особенно на очередных выборах…

***

В этих условиях наиболее дальновидные лидеры индустриальных городов вынуждены были – в качестве альтернативы прямому насилию – поддержать продвигаемую социальными реформаторами «научную филантропию». Опыт городской благотворительности, накопленный в индустриальную эпоху активистами из религиозной и светской среды, позволил им сформировать следующую концепцию ее реформирования.

Во-первых, следовало предотвратить злоупотребление благотворительностью сверху – со стороны политиканов и служащих городских муниципалитетов. Заправляющие там после каждых выборов новые боссы и их бюрократический аппарат нередко использовали бюджетные фонды поддержки бедных для политического патронажа – подкупа массы бедных избирателей из лояльных им этнических общин. Фонды эти в итоге становились регулярной кормушкой их приверженцев из городской бедноты. Избежать коррупции, связанной с муниципальной благотворительностью, можно было лишь в случае, если сохранить ее частный характер. Решения должны принимать не правители города, а частные благотворительные общества, возглавляемые независимыми и уважаемыми гражданами.

Во-вторых, нужно было остановить растущее число злоупотреблений благотворительностью снизу, неизбежных при огромных масштабах городской бедности, вызванных наплывом неимущих с плантаций Юга и сельских районов Севера, а также растущим потоком по преимуществу бедных европейских иммигрантов. Зачастую не работа, даже если она была, а благотворительные фонды или милостыня становились для многих на годы главным источником существования, порождая пауперизм – массовую бедность и нищету с их растущими масштабами бродяжничества, пьянства, проституции и уголовной преступности.

Идеологами реформы традиционной благотворительности стали Жозефина Шоу Лоуэлл (Josephine Shaw Lowell), происходившая из известной семьи бостонских протестантов, интеллектуалов и активных борцов с рабством, и Стивен Хэмфри Гертин (Stephen Humphrey Gurteen), англиканский священник, иммигрировавший в 70-е годы из Лондона, где он приобрел опыт создания первого британского общества благотворительных организаций.

Жозефину Лоуэлл считают теоретиком научной филантропии, и этот статус она приобрела после публикации в 1884 году трактата «Публичная помощь и частная благотворительность» (Public Relief and Private Charity), где были изложены главные идеи и принципы реформы. Стивена Гертина называют ее практиком. «Справочник по благотворительным организациям» (Handbook of Charity Organization), опубликованный им на два года ранее, содержал помимо его памфлетов и проповедей, практические рекомендации, образцы форм, документов, уставов и даже список рекомендуемой литературы.

Именно Гертин, используя благотворительную гильдию при своей церкви и пожертвования ее богатых прихожан, основал в 1877 году в г. Буффало у Великих озер первое американское объединение (общество) благотворительных организаций (Charity Organisation Society – COS). Общество позволило централизовать деятельность множества существовавших в городе благотворительных ассоциаций, принадлежащих к разным этническим и религиозным общинам, и его успешная деятельность послужила моделью для быстрого распространения СOS в других промышленных городах Америки.

Чтобы выполнить названные выше цели реформы, были организованы – с личным и финансовым участием богатых бизнесменов и профессионалов (адвокатов, врачей, бухгалтеров и т. п.) – специализированные благотворительные организации, или агентства, объединяемые в городские общества. Их опорой становились группы назначаемых обществом добровольцев, отбираемых из числа образованных и почитаемых граждан – так называемых «дружелюбных посетителей» домов, квартир, комнат и просто мест скопления бродяг и нищих. На всех нуждающихся заводили дела, в них заносили всю их «подноготную», затем бедняков классифицировали по тому «заслуживают» ли они помощи или нет, сопровождали «достойных» клиентов контролем и наставлением. Или отказом в помощи тем, кто ею злоупотребляет или просто обманывает власти и членов общества.

Добровольцы, или «шоковое войско» реформы (так называли их оппоненты) обязаны были – при всем дружелюбии – убеждать, а то и понуждать клиентов искать работу и более прочные, чем пособия и милостыня, источники существования. В этом процессе они выявляли вынуждено бедных, то есть тех, кто «заслуживал» временной помощи, и «незаслуживающих» ее пауперов, то есть «профессиональных бедняков». Так они поневоле становились «карающим мечом» новой благотворительности, выполняя обязанности доносчиков, а то и судебных исполнителей. Назначение пособий нередко производилось в обмен на работу в пользу города или при жестком условии обучения какой-либо профессии и последующего найма на работу.

Начавшись в 1879 году в Буффало, движение за реформу не только собственно благотворительности, но и всей системы социальной помощи быстро распространилось во многих штатах. К концу века сообщества благотворительных организаций, действующих на «научной основе», работали в более чем сотне городов Америки. В тот же период вновь оживилось антиалкогольное движение, взявшееся теперь не только за «излечение» от личной приверженности к пьянству, но и за поиски альтернатив питейным заведениям иммигрантских общин. Будучи в то время их единственным местом социального общения и политической активности, они являлись также причиной разложения и обнищания семей.

Следующим шагом социальных реформаторов стало введение обязательного посещения школ детьми иммигрантов как средства их «американизации». С той же целью предпринимались даже попытки смягчить принимаемые в штатах жесткие законы, ограничивающие массовое использование детского труда в промышленности. Лучше, мол, пристроить детей на несложную работу, чем оставлять их на улице или под дурным влиянием недостойных родителей.

Джейн Аддамс и движение «социальных поселений»

Чрезмерная суровость методов «рациональной филантропии» составила столь резкий контраст с милосердием традиционной благотворительности, что вызвала протесты не только лидеров этнических общин, но и многих состоятельных и образованных протестантов. В конце 80-х годов Джейн Аддамс (Jane Addams, 1860–1935), которую считают пионером борьбы за социальные права граждан в США, возглавила вместе с группой женщин-единомышленниц альтернативное движение сеттльментов, или социальных поселений (Social Settlement Movement).

Это было «хождение в народ» на западный манер. Группа социально озабоченных молодых людей из среднего и высшего классов, прежде всего, женщин, поселялась в самой гуще бедных и нищих кварталов города – среди неквалифицированных рабочих и безработных, бедных и нищих, пьяниц и проституток. Они приходили туда не только с благородными побуждениями, но и с продуманным планом социальной помощи этим – по широко распространенному в то время мнению социальных дарвинистов – «отбросам общества», обреченным на вымирание. Научившись «жизни у самой жизни» (так активисты сеттльментов мотивировали свою самоотверженность), они становились инициаторами социальных реформ. Именно через опыт сеттльментов частная благотворительность среди бедных постепенно перерастала в сферу регулярной социальной работы в Америке.

***

Движение сеттльментов, как и идея централизации благотворительных организаций, пришло в Америку из Британии, также находившейся в то время под прессом стремительной индустриализации, массовой иммиграции и городской бедности.

Впервые идея «социального поселения» была реализована в Лондоне священником англиканской церкви Сэмюелем А. Барнеттом (Samuel A. Barnett). В 1873 году, отказавшись от прихода в богатом районе, Барнетт принял вместе со своей женой Генриеттой Роуленд, известным социальным реформатором и филантропом, приход в Ист-Энде – самом бедном и криминогенном районе Лондона. В течение 10 лет они предпринимали нелегкие и зачастую бесплодные усилия помочь встать на ноги бедным и нищим и направить на путь истинный проституток и уголовников. На этом тяжком поприще они потеряли одного из немногих своих помощников – ученого и социального активиста Арнольда Тойнби, внезапно умершего в возрасте 30 лет. Его именем и был назван впоследствии первый здешний сеттльмент Тойнби Холл (Toynbee Hall).

Наконец, Барнетты пришли к заключению, что здесь нужен не столько религиозный, сколько более радикальный светский подход. На дело борьбы с бедностью, неграмотностью и бесправием следует призвать наиболее привилегированных мужчин и женщин – как уже состоявшихся профессионалов, так и студентов из престижных Оксфорда и Кембриджа. Вот последним, будущей правящей элите Британии, Барнетты и предложили поселиться в рабочем общежитии Ист-Энда и, совмещая теорию с самой страшной правдой жизни, заняться на практике исправлением социальных пороков восходящего буржуазного общества. Барнетты сказали им примерно следующее. Считайте эту работу «социальной данью» на вашем пути наверх и поверьте, что она принесет вашей будущей карьере несомненную пользу. Так в 1884 году в Ист-Энде, населенном преимущественно иммигрантами, сначала ирландцами, а затем евреями из Восточной Европы, появился сеттльмент Тойнби-Холл, послуживший моделью для сотен подобных центров социальной работы и реформирования в Европе и Америке.

В Тойнби-Холле школу социальной жизни того времени прошло немало известных в будущем ученых, политиков и людей искусства. Здесь уместно назвать лишь двух – политика Клемента Эттли (Clement Attlee, 1883–1967) и экономиста Уильяма Бевериджа (William Henry Beveridge, 1879–1963), известных впоследствии социальных реформаторов и деятелей лейбористской и либеральной партий Англии.

Клемент Эттли, как пишут его биографы, пришел работать в Тойнби-Холл консерватором, а ушел социалистом. Пораженный масштабами бедности и тяжестью жизни рабочих семей Ист-Энда, он еще тогда пришел к убеждению, что одна благотворительность никогда не справится с этой огромной проблемой и что в условиях капитализма лишь крупное перераспределение государством частных доходов через налоговую систему может привести к ее решению. Уильям Беверидж, также прошедший в молодости «школу социальной жизни» в Тойнби-Холле, усвоил здесь свой опыт социального реформирования. Будучи впоследствии главой Лондонской школы экономики, Беверидж разработал программу социального обеспечения, включавшую страхование по безработице, старости и бесплатное медицинское обслуживание для всех. Именно Эттли и Беверидж, придя после 2-й Мировой войны к власти, заложили основы британского государства социального благополучия. В немалой степени используя и свой опыт проживания и социальной работы в Тойнби-Холле.

***

Для Джейн Аддамс идея сеттльмента оказалась весьма привлекательной не только по ее общественной значимости, но и по персональным причинам. У молодой и образованной женщины из респектабельной новоанглийской семьи (ее отец был успешным банкиром и сенатором штата) складывалась необычная личная судьба. Из-за болезни она не могла иметь детей и, отказавшись от замужества, соединила свою жизнь с подругами-единомышленницами – сначала с Эллен Гейтс Старр, затем с Мэри Роуз Смит. Свойственный Аддамс и ее подругам мучительный поиск не только места, но и смысла жизни в эпоху, когда нарастала борьба за права женщин, неизбежно привел их в лагерь социальных реформаторов.

Аддамс познакомилась с деятельностью Тойнби-Холла в 1888 году во время своей совместно с Э. Старр поездки в Европу. Вдвоем они решили на свои деньги осуществить в США аналогичный проект и в городе, подобном Лондону – им оказался Чикаго. И в районе, схожем с лондонским Ист-Эндом – был выбран 19-й квартал, один из беднейших в трущобах чикагского Вест-Сайда. Здесь проживали иммигранты почти со всей Европы и среди них больше всего было итальянцев, немцев, евреев, ирландцев, греков и украинцев. В этом ранее богатом районе, они заняли большой и пустующий особняк, принадлежавший крупному домовладельцу Чарльзу Халлу (Charles Hull). Он подарил его своей племяннице, а она, сочувствуя идее сеттльмента, передала его Аддамс и Старр в бесплатное пользование на 25 лет.

Так родилось знаменитое впоследствии имя чикагского социального эксперимента – Халл-Хаус (Hull House). И этот случай еще раз подтверждает известную среди филантропов истину: хочешь увековечить свое имя – будь щедрым. Если Тойнби-Холл был, по выражению Аддамс, «общиной университетских мужчин», то Халл-Хаус стал «общиной университетских женщин». Они стремились не только облегчить жизнь городской бедноты, но и доказать делом свое равенство с мужчинами, особенно в пору, когда в стране разгоралась борьба за социальные права женщин.

О том, что именно «университетские женщины», поселившись в Халл-Хаусе, собирались делать, в его уставе сказано следующее. Они намечали основать центр активной гражданской и общественной жизни, создать и поддерживать образовательные и филантропические учреждения, изучать и улучшать условия жизни в промышленном районе Чикаго. Уже в первый год в этот центр пришло за помощью и советом около 9 тысяч человек и никому не было отказано. Поначалу волонтерами были лишь Аддамс и Старр. Помимо организационной работы и встреч с посетителями, они были также и врачами по срочным вызовам: оказывали первую помощь пострадавшим, как умели лечили больных, принимали роды, ухаживали за младенцами, хоронили умерших, укрывали в доме жертв домашнего насилия.

Вскоре к ним на помощь пришли другие женщины их круга, а также добровольцы из окрестностей Халл-Хауса. В течение нескольких лет были организованы детские ясли, библиотека, гимнастический зал, переплетная мастерская, коммунальная кухня, художественная студия, музей труда и пансион для молодых работниц. Вскоре здесь разместились десятки клубов по интересам, в том числе группа художников, музыкальная школа и труппа артистов. Жители округи могли брать уроки английского языка, кулинарии и шитья. К 1911 году с помощью состоятельных чикагских филантропов были выкуплены дома, окружавшие Халл-Хаус, и возможности его значительно возросли. В сеттльмент вошли еще тринадцать зданий и на расширившейся территории был построен летний лагерь для детей. На пике его развития в сеттльменте жило около 2000 человек.

Успешная деятельность Халл-Хауса и ее активная пропаганда вызвали настоящий взрыв движения сеттльментов в США. К 1910 году около 400 социальных поселений в 32 штатах и сотнях городов делали работу, подобную той, что проводилась в Чикаго. Из-за неизбежного при стихийном развитии движения дублирования деятельности и зачастую низкого профессионализма исполнителей-волонтеров возникла нужда в его координации и объединении. И начались они не сверху, а снизу – на местах.

Сначала были созданы гильдии или ассоциации сеттльментов в крупных городах, координирующие их работу, вслед появилась потребность в общеамериканской ассоциации. В 1911 году американские сеттльменты при активном участии Д. Аддамс объединились в Национальную федерацию (National Federation of Settlements). К 1920 году в ее составе действовало уже около 500 сеттльментов, созданных по образцу чикагского Халл-Хауса и других «пионерских» социальных поселений Америки – в Нью-Йорке, Бостоне и других индустриальных и иммигрантских центрах.

С тех пор Национальная федерация сеттльментов прошла сложный путь преобразований миссии и структуры, связанный с появлением в США после Второй мировой войны социального государства с его обширными программами социальной «сети безопасности». В 1979 году Федерация стала называться United Neighborhood Centers of America (UNCA), что отразило ее новую роль – она стала ассоциацией всех локальных центров социального обслуживания населения в стране. Тех социальных центров, наличие которых поблизости американцы в наши дни воспринимают как ежедневный восход солнца…

***

Морис Хэмингтон (Maurice Hamington), автор книги о социальной философии Джейн Аддамс (2009) следующим образом характеризует основные достижения Халл-Хауса как социального центра в пору его расцвета.

На уровне округи Халл-Хаус занимался реформой местного образования, организовывал обследования жилищных, трудовых и санитарных условий и добивался их улучшения. На городском уровне «резиденты» центра продвигали правовые реформы, и их усилия привели к созданию первого в Америке суда по делам несовершеннолетних. Они оказали влияние на рациональную планировку Чикаго, а вслед и других индустриальных городов, и ввели систему районных библиотек. На уровне штата Халл-Хаус инициировал и добивался принятия законов о детском труде, безопасности труда и охране здоровья на производстве, обязательном образовании, правах иммигрантов и женщин, пенсиях работников.

Эти и другие инициативы Д. Аддамс и ее единомышленников, будучи поддержаны всей системой сеттльментов в стране, оказали мощное влияние на федеральное законодательство по детскому труду (с созданием правительственного Бюро по делам детей), избирательному праву для женщин, пособиям по безработице, справедливой оплате рабочих и по другим кричащим социальным проблемам конца 19 и начала 20 веков. Когда Аддамс спрашивали, – пишет М. Хэмингтон, – являются ли сеттльменты благотворительными учреждениями, она, признавая важность филантропии, говорила (перекликаясь с мнением Клемента Эттли и других успешных «выпускников школы сеттльментов» здесь и за океаном), что сама по себе она не приводит к глубоким переменам в социальных условиях широких масс. Ибо при всем благородстве добровольного перераспределения богатства, оно носит временный характер и не приводит к реальному прогрессу в смягчении экономического неравенства. Она никогда не считала себя филантропом, а Халл-Хаус чисто благотворительным учреждением. По ее мнению, сеттльменты были «прикладными университетами», занятыми на всех уровнях реформаторским решением наиболее фундаментальных проблем современной социальной жизни.

Хотя Д. Аддамс более всего известна своей новаторской работой в движении сеттльментов, ее роль в американской социальной истории значительно шире. Утверждают, что после президентов Теодора Рузвельта и Вудро Вильсона, Аддамс была наиболее видным реформатором так называемой «Прогрессивной эры» (1900–1917), когда закладывались основы современного социального строя США. Аддамс была не только радикальным для своего времени социологом, социальным философом и плодовитым автором (на ее счету более десяти книг и 500 статей), она являлась также видным лидером феминизма и борцом за избирательные права женщин, наконец, активным борцом за мир. В 1931 году ей, первой американке, была присуждена Нобелевская премия мира.

После смерти Д. Аддамс в 1935 году Халл-Хаус продолжал действовать как Ассоциация ее имени (Jane Addams Hull House Association), являясь одной из крупнейших в Чикаго бесприбыльных организаций социального обеспечения. Она занималась улучшением социальных условий нуждающихся людей и общин, используя различные творческие и инновационные программы и поддерживая реформы социальной политики на всех уровнях. В этой ассоциации активе было более 50 различных программ, выполнявшихся в сорока отделениях Большого Чикаго, и она ежегодно обслуживала примерно 60 тыс. человек.

***

Столь же радикальным, сколь и восхождение, оказался, к сожалению, и внезапный закат Халл-Хауса. По иронии судьбы он стал жертвой сокращения ресурсов филантропии в результате последней рецессии. В начале 2012 года его попечительский совет и менеджмент объявили, что Ассоциация Халл-Хауса со всеми его учреждениями объявляет о банкротстве и будет вскоре закрыта в связи с финансовыми трудностями не только частных доноров, но и штата. Ее доходы в 2011 году составили лишь 23 млн., что вдвое ниже, чем в прошлые годы и что не позволяет обеспечить резко выросшую в связи с кризисом потребность в его социальных услугах. Было объявлено, что его клиенты, в первую очередь, дети и пожилые, будут переведены в социальные агентства города, а также в другие филантропические организации. Архив Ассоциации будет передан Музею Халл-Хауса, который является частью нового кампуса Университета штата Иллинойс, появившегося в Нижнем Вест-Энде в 60-е годы 20 века.

Поначалу высказывалось предположение, что объявленное советом попечителей банкротство столь знаменитого учреждения является продуманным способом привести в порядок финансовые дела и привлечь публичное внимание к своим бедам. Как оказалось, именно предусмотрительности и дальновидности не хватило его лидерам. Они слишком рискованно расширялись, их бюджет слишком долго был в дефиците в надежде на рост биржевых доходов и государственных грантов, они мало занимались фандрайзингом среди частных доноров.

И это была политика, в корне отличающаяся от той, что вела Аддамс, предпочитающая, как подлинный социальный реформатор, независимость от правительств всех уровней и опору на филантропию. Если бы нынешние лидеры Халл-Хауса вовремя обратились к Америке и миру, предположил один из комментаторов события, вспыхнуло бы добровольческое движение, подобное по скорости реакции и массовости Occupy Wall Street, чтобы частными пожертвованиями поддержать спасение этой исторической реликвии социальной истории не только Америки, но и всего западного мира. Трудно представить себе, чтобы в щедрой и берегущей свои традиции стране даже в трудную пору не пришли бы на помощь Халл-Хаусу.

***

Однако наследие движения «социальных поселений» гораздо шире, чем только «дом, построенный Джейн». В состав упомянутой ранее общеамериканской ассоциации сеттльментов (United Neighborhood Centers of America – UNCA) сейчас входит 150 социальных центров в 57 городах из 22 штатов. Эта ассоциация является, в свою очередь, основателем и членом действующей в 30 странах международной федерации «социальных поселений» и локальных центров (International Federation of Settlement Houses and Neighborhood Centers).

До сих пор активно выполняют обновленную социальную миссию несколько крупных «исторических сеттльментов» в Нью-Йорке, входящих вместе с 30 другими в состав координирующего их деятельность центра United Neighborhood Houses of New York (UNH), созданного еще в 1919 году.

Среди «исторических сеттльментов» стоит, в первую очередь, назвать University Settlement House в Нижнем Ист-Сайде (Манхэттен), основанный даже на два года раньше Халл-Хауса (в 1886 году) и тоже по образцу лондонского Тойнби-Холла. В последующие десятилетия в числе его доноров, активистов и «выпускников» состояли, помимо таких, например, знаменитостей как Джордж и Айра Гершвины, также и другие молодые люди, ставшие впоследствии знаменитыми в мире финансов, искусства, науки, политики, книгоиздания и журналистики.

Сейчас это крупное социальное агентство предлагает свои услуги жителям всех возрастов в 20 «поселениях» Бруклина и Манхэттена. Среди его услуг детские сады и дошкольное обучение, жилищная программа, языковые курсы, психологическая помощь, обслуживание пожилых и летние лагеря для детей. Все это вполне соответствует профилю и духу раннего Халл-Хауса, но теперь эти программы, учитывая неизмеримо большие масштабы социальных услуг, выполняются не столько при поддержке частной филантропии и волонтерства, сколько за счет правительственных грантов, труда штатного персонала и оплаты услуг клиентами.

Столь же успешен другой «исторический сеттльмент» – Lenox Hill Neighborhood House, расположенный в Верхнем Ист-Сайде Манхэттена. Основанный в 1894 году как бесплатный детский сад для бедствующих иммигрантов района, сейчас этот крупный социальный центр обслуживает около 20 тыс. семей и индивидов в возрасте от 3 до 103 лет, представляющих более десятка рас, этносов и стран происхождения и получающих разнообразные услуги по декларируемой центром формуле – «живи, работай и учись, пользуясь нашими службами».

Среди клиентов сеттльмента Lenox Hill House семьи бедняков и малооплачиваемых работников (клерков, охранников, кассиров, сиделок, нянь, рабочих вспомогательных профессий), проживающих в окрестных жилищных комплексах или приезжающие сюда работать из других районов города. На попечении центра состоит также более 10 тыс. пенсионеров, сотни психически больных и бездомных. Его социальные работники опекают и бывших бездомных, которым они помогли найти работу и жилье, а также тех, кому угрожает выселение и жизнь на улице.

В Lenox Hill House, имеющем семь подразделений (образование для взрослых, служба семьи и детей, служба жилья и бездомных, правовая и организационная служба, служба для пожилых, отделы изобразительного и исполнительского искусства, а также спорта) работало до рецессии 200 штатных работников (в 2011 году – лишь 150) и 600 регулярных волонтеров. Для полноты образа этого «исторического сеттльмента», действующего в условиях современного социального государства, уместно сказать, что главным источником его дохода (в 2009 году – более 12 млн.) являются правительственные гранты (70 %), тогда как доля пожертвований фондов и частных лиц составляет лишь 15 %. Оставшиеся 15 % покрываются платежами за услуги и членскими взносами, а также доходами от инвестирования пожертвований, имеющих целью развитие центра. Если только результатом подобных инвестиций не будут убытки, как случилось в 2008 году, когда из-за биржевого краха был потерян 1 млн. долл. его активов.

Однако, в отличие от Халл-Хауза, «погибшего» в результате не столько рецессии, сколько бездарного управления, у руля Ленокс-Хауза оказался более профессиональный менеджмент. В 2011 году доходы центра составили более 13 млн., превышая расходы на 0,6 млн., при сумме активов в 22 млн., что на 3 млн. больше, чем год назад. Доля социальных программ в его бюджете составила 83 %, расходы на управление – 14 %, на фандрайзинг – 2 %. Реорганизация структуры, разумное сокращение программ, персонала и накладных расходов, а также приток новых пожертвований, доходов и грантов помогли этому сеттльменту выжить и двигаться далее.

Ассоциации благотворительных организаций и независимых социальных поселений были новым типом социальных учреждений. Они занимались не столько сбором и раздачей пожертвований, милосердием и сочувствием бедным, сколько реформированием социальных условий, приводящих к бедности. И тем самым отодвигали благотворительность, главным образом, религиозную, на второй план в решении этой вечной проблемы. С этих пор пути благотворительности и социальной работы в Америке стали расходиться.

С конца 19 века значительное число американцев, особенно из состоятельных и привилегированных кругов, полностью посвятили себя проблемам бедности и иждивенчества, постепенно превратив это поначалу добровольческое занятие в профессиональное – социальную работу. В настоящее время по данным Бюро статистики труда число профессиональных социальных работников, имеющих, как правило, дипломы колледжей, составляет в США около 600 тыс. Благотворительность по-прежнему осталась частной сферой, в которой ведущую роль продолжают играть религиозные учреждения и их лидеры, в то время как социальная работа, приобретая все более светский характер, стала прерогативой властей всех уровней. Тем не менее, в американской практике тех лет деятельность религиозных и светских социальных учреждений часто пересекалась, ибо заняты они были, каждый по-своему, изменением в лучшую сторону социальных условий жизни людей.

***

Откликаясь на людские бедствия индустриальной эпохи, «более социальными» становятся и религиозные учреждения, особенно среди протестантских церквей. Помимо привычной благотворительности, они занялись организацией религиозных социальных служб под знаменем «социально озабоченного христианства», или так называемого «социального Евангелия».

Согласно кредо этого мощного движения, связавшего христианскую этику с социальными проблемами эпохи, второе пришествие Христа и его вечное правление наступит лишь после того как верующие сами введут тысячелетний «Золотой век» на Земле. Чтобы он наступил, им следует своими руками устранять многоликое социальное зло – бедность и неравенство, пьянство и преступления, расизм и угрозу войны, трущобы и антисанитарию, а также противозаконный детский труд, плохие школы и бесправные профсоюзы.

Особые усилия, по мнению адептов «социального Евангелия», следует посвятить борьбе с необузданным индивидуализмом и эгоизмом буржуазной эпохи. С начала 20 века семинарии и теологические школы различных деноминаций приступают к подготовке социально-ориентированных священников. В свою очередь, церковные конгрегации создают в крупных приходах и университетских кампусах собственные социальные службы и сеттльменты, расширяя спектр и масштабы социальных услуг и объединяя усилия в борьбе за реформы со светскими филантропическими и социальными организациями.

Примером студенческих социальных организаций религиозного толка могут служить Phillips Brooks House (1900), построенный в кампусе Гарвардского университета в честь проповедника «социального Евангелия» священника Филиппа Брукса или Dwight Hall (1886) в кампусе Йельского университета, названный так в честь проповедника и теолога Тимоти Дуайта, президента Йеля в начале 19 века. Обе организации были весьма активны в социальной работе, посылая студентов в местные общины для помощи публичным и частным социальным агентствам. Первая опиралась на Комитет социальной службы пасторов, преподавателей и студентов, вторая – на отделение уже упоминавшейся Христианской ассоциации молодых людей (Young Men’s Christian Association – YMCA).

***

Особым случаем «социального христианства» является деятельность евангелической «Армии спасения» (Salvation Army), развернувшей с 1880 года деятельность во многих городах США. Созданная в Англии в середине 19 века странствующим проповедником Уильямом Бутом, она была вскоре реорганизована по армейскому образцу – для «миссионерского сражения за христианское спасение». Армию спасения возглавляет «генерал», а ее члены – это «кадеты», «солдаты» и «офицеры», подчиняющиеся строгому уставу. Будучи военизированной религиозной организацией радикального протестантского канона, Армия спасения была ориентирована не только на проповедь Евангелия и христианскую благотворительность, но также, в духе той эпохи, на активное социальное служение. Помимо традиционной помощи бедным, ее организации стали создавать лечебницы для алкоголиков, приюты для бездомных и стариков, центры духовной и физической реабилитации для взрослых, родильные дома и приюты для рожениц, бюро по проблемам семьи, а также агентства по трудоустройству безработных, среди которых были те, что искали работу для заключенных.

В наши дни Армия спасения – крупная религиозная и социальная организация с бесприбыльным статусом. Она имеет свои отделения в 115 странах с числом только военизированных членов около 1,5 млн. человек, а также с более чем 500 тыс. женщин-священников. В ее составе 15 тысяч религиозных учреждений – военизированных «корпусов» и «аванпостов», обществ, ассоциаций и церквей возрождения.

Организация располагает также весьма развитой сетью социальных учреждений. Из них широкой публике более всего известны ее полторы тысячи благотворительных «экономных» магазинов (thrift stores), торгующих пожертвованной миллионами доноров одеждой и домашними вещами, доход от продажи которых идет на ее социальные программы.

Но это лишь «верхушка айсберга». Армия спасения, если назвать ее основные программы, содержит 500 домов и приютов для бездомных, 250 детских домов и приютов для беспризорных детей, 200 домов для стариков и инвалидов, 500 дневных общинных центров и 380 детских садов и яслей. Она также активно участвует людьми и ресурсами в ликвидации последствий разрушительных катастроф, где бы они ни случились.

Согласно финансовому отчету организации, направляемому в IRS, ее доходы составляли в 2010 году 3,75 млрд. Бюджет этого религиозного «государства социального благополучия» формируется не только за счет многочисленных частных пожертвований (около 50 % доходов), доходов от инвестиций (18 %) и от продаж имущества в благотворительных магазинах (15 %), но и за счет государственных грантов социального назначения (10 %). Заметим, что последние предоставляются правительством лишь бесприбыльным социальным организациям Армии спасения, но не ее религиозным конгрегациям. К примеру, агентство Social Services for Children in New York, обслуживающее более 2000 детей города, формирует 95 % своего бюджета в сумме 50 млн. долл. за счет правительственных фондов.

То, что деньги налогоплательщиков идут религиозным организациям, даже если это их социальные службы, провоцирует публичные протесты и судебные иски. Особенно в тех случаях, когда исполнение их религиозной миссии сталкивается с требуемой Конституцией нейтральностью социальной деятельности. Наиболее часто это случается именно с воинственной Армией спасения. Она, как утверждают ее критики, пытается обратить в христианство, да еще своего радикального толка, детей в своих дошкольных учреждениях, приютах и школах, или дискриминирует людей при приеме на работу, отказывая тем, кто не вступает в ее «христианское воинство».

О масштабах социальных программ Армии спасения и филантропических источниках их финансирования может свидетельствовать не столь давнее уникальное пожертвование в сумме 1,5 млрд., оставленное ей по завещанию Джоан Крок, умершей в 2003 году вдовы основателя «Макдональдса» Рэя Крока. Главным условием ее пожертвования было создание 60 новых социальных центров Армии спасения в США. Хотя Кроки не были членами движения, они, высоко ценя результативность ее поддержанной Евангелием социальной деятельности, помогали ей и ранее. Так, в 1998 году Джоан Крок, будучи главой филантропического фонда Рэя Крока, уже жертвовала Армии спасения 100 миллионов на строительство в Сан-Диего социального центра с катком, бассейном и детским садом. Стоит заметить, что «деньги Макдональдса» направлялись не только религиозным, но и светским организациям третьего сектора. О широте филантропических интересов Джоан Крок свидетельствуют и другие пункты ее завещания. Было отдано: 225 млн. Национальному общественному радио (NPR), 60 млн. центрам Рэя Крока для больных детей и их семей и по 50 млн. Институтам мира в Сан-Диего (Калифорния) и Нотр-Даме (Индиана).

Роль женщин в реформе филантропии

Как говорилось ранее, женщины с их резко возросшей общественной активностью сыграли необычайно важную роль в становлении «научной филантропии» и движения сеттльментов. Однако на исходе 19-го и в начале 20-го столетий деятельность Джейн Аддамс и других женщин Халл-Хауза не была единичным явлением. Тысячи женщин из среднего и высшего классов, хорошо образованных, но отрезанных традицией и дискриминацией от возможностей успешной карьеры в профессиональных и исключительно мужских сферах труда, нашли другие пути самореализации.

В ту реформаторскую эпоху они взялись за различные способы социального обновления современного им общества. Одни, вдохновленные борьбой против рабства, участие в которой позволило им приобрели богатый опыт, взялись за продвижение политического равноправия женщин, возглавив суфражистское (от англ. suffrage – право голосовать) движение за предоставление им избирательного права. Другие ввязались в битву за обновление морали современников. Женский христианский союз за трезвость (Woman’s Christian Temperance Union – WCTU), созданный в 1873 году, в начале 20 века объединял в своих рядах более миллиона сторонниц. Организационные и правовые усилия женщин-реформаторов, поддержанные массовыми акциями всех социально озабоченных американцев, привели, в конечном счете, к принятию Конгрессом двух важных Поправок к Конституции.

Первой из них стала 18 Поправка о запрещении спиртных напитков, принятая в 1919 году. Ее появление тогда было социально и морально обосновано, ибо исходило из тяжких для экономики и семейств масштабов пьянства индустриальной эры. «Сухой закон», однако, не выдержал не только напора пьющих народных масс, но и разрушительных для бюджета страны масштабов подпольной продажи спиртного. Его отменили в 1933 году в разгар Великой Депрессии, трудности которой без крепких напитков оказалось невозможным вынести – ни для властей, то есть бюджета, ни для массы безработных.

Судьба второго конституционного акта оказалась более счастливой. Принятая в 1920 году 19 Поправка к Конституции запрещала отказывать гражданам США в избирательном праве на основе их пола, предоставив, наконец, женщинам равные политические права с мужчинами. О силе организованного волонтерского движения женщин того времени можно судить по следующей цепи его акций, которые привели к принятию 19 Поправки.

Поначалу, с середины 19 века, борьбу за избирательные права женщин возглавили лидеры движения суфражисток Сьюзен В. Антони (Susan B. Anthony, 1820–1906) и Элизабет Стэнтон (Elizabeth C. Stanton, 1815–1902). Они, будучи во главе национальной суфражистской ассоциации (National American Woman Suffrage Association) боролись за одобрение Поправки в штатах. Отделившаяся от нее Национальная женская партия (National Woman’s Party), которую организовала в 1915 году Элис Пол (Alice Paul, 1885–1977), взялась пробивать Поправку в Вашингтоне, оказывая давление на президента Вудро Вильсона и Конгресс.

Добиться решающего успеха удалось Элис Пол, происходившей из семьи состоятельных квакеров, получившей в Англии докторскую степень по экономике и воспринявшей здешний опыт женского движения. Воспользовавшись вступлением США в Первую мировую войну, заинтересованностью Вильсона в мировом лидерстве и облике поборника прав человека, Женская партия провела в столице ряд неслыханных ранее акций. Пикетирование Белого Дома, массовые и шумные митинги, голодовки посаженных в тюрьму лидеров партии помогли преодолеть многолетнее сопротивление и колебания президента, вынудив его призвать Конгресс срочно принять 19 Поправку в «качестве меры военного времени». В 1918 году Сенат, в отличие от более податливой Палаты представителей, вновь проголосовал против нее с разрывом в несколько голосов. Когда по призыву Элис Пол избиратели на ближайших выборах провалили кое-кого из упиравшихся сенаторов, Поправка о равенстве гражданских прав женщин была, наконец, принята.

Вплоть до 1997 года, когда Национальная женская партия была распущена, ее лидеры и активисты продолжали бороться за другие права женщин, добившись принятия на различных уровнях власти 300 (из предложенных 600) изменений в законодательных актах. В последующие годы традиции этой партии продолжал созданный на ее основе Дом и Музей суфражизма в Вашингтоне (Sewall-Belmont House and Museum) – одна из наиболее влиятельных и ныне лоббистских и образовательных женских организаций, защищающих равноправие женщин и сохраняющих историю суфражизма.

***

Эти и другие усилия социальных реформаторов из женской среды привели к основанию и началу знаковой деятельности фонда Рассела Сейджа (Russell Sage Foundation). Это был не только фонд, впервые основанный женщиной, но и один из самых ранних из ныне существующих филантропических фондов. Он, во всяком случае, появился раньше, чем более известные крупные фонды Карнеги и Рокфеллера. Его основала в 1907 году Маргарет О. Сейдж (Margaret Olivia Sage, 1828–1918), вдова железнодорожного магната и финансиста Рассела Сейджа, пожертвовав 10 млн. долл. «для улучшения социальных и жилищных условий в США».

Однако подлинное значение деятельности фонда выходит далеко за рамки этой краткой и расплывчатой миссии, заданной его донором. В самом факте создании фонда и в личности его основательницы отразились, по мнению П. Холла и других историков, все направления американской филантропии и волонтерства, сложившиеся к исходу 19 века.

Маргарет Сейдж вышла из евангелической новоанглийской семьи, училась в евангелической женской семинарии и ее речь на выпускной церемонии была посвящена тем, «кто истратил свое богатство на акты благотворительности». После гражданской войны она активно участвовала во всех движениях за реформы социальных условий в промышленных городах. Маргарет Сейдж была также щедрым донором многих протестантских организаций, в том числе ряда женских обществ и уже упоминавшейся Ассоциации молодых христиан-мужчин (YMCA).

Будучи своеобразным итогом евангелической благотворительности 19 века, основание фонда Рассела Сейджа, ознаменовало, вместе с тем, старт «научной филантропии» 20 века. Вот уже более 100 лет этот фонд является признанным не только в США, но и повсюду в мире центром социальных исследований и разработки социальной политики. Его результаты широко используются правительством, бизнесом и независимым сектором во многих странах. Считается, что фонд предвосхитил – как собственными, так и поддерживаемыми на стороне исследованиями в сфере социальных наук – появление интеллектуальных центров (think tanks) и грантодающих фондов, находящихся в центре публичной жизни и политики современной Америки.

Более того, его программы исследований социальных условий жизни с самого начала были свидетельством перехода к подлинно научной филантропии – выявлению и реформированию истоков социальных проблем вместо (и в дополнение) к лечению их симптомов. Наконец, научный характер деятельности этого фонда явился признаком наступления эры частных исследовательских университетов в США.

Появление исследовательских университетов

Рождение и быстрое развитие частных исследовательских университетов между Гражданской и Первой мировой войнами было одной из самых ярких тенденций развития филантропических организаций в США. В 20 веке они стали также и выдающимся явлением жизни всей страны, оказавшись, во-первых, наиболее важной сферой исследований в общественных и естественных науках и, во-вторых, основным источником научных кадров, а также профессионалов и менеджеров для правительственной и корпоративной бюрократии.

Эти выросшие на американской почве учреждения не подражали европейским моделям университетов и не были, вместе с тем, продолжением своих отечественных предшественников – колледжей, основанных религиозными конфессиями и сектами. В отличие от колледжей, созданных в Америке ранее, новые университеты с самого начала стали независимыми от религии и государства светскими учреждениями. Но будучи свободными от их «оков», они попали, так сказать, в благодатную зависимость от богатства промышленной элиты «позолоченного века».

Их рождение стало итогом объединения, во-первых, усилий и капиталов ее дальновидных представителей, таких, как Рокфеллер и Карнеги, озабоченных острыми проблемами формирования нации и ее быстро растущей экономики, и во-вторых, устремлений образованной протестантской элиты, составлявшей ядро прогрессистского движения с его опорой на науку и социальное реформаторство. В духе наступившей индустриальной эпохи новые университеты стали почти во всех смыслах «капиталистическими предприятиями».

Они аккумулировали интеллектуальный капитал, приглашая со всего мира лучших преподавателей и ученых и вкладывая крупные инвестиции в библиотеки, лаборатории и музеи. Без этого были бы невозможны прорывные исследования, принесшие Америке рекордное число нобелевских премий.

Они накапливали в образовании и его учреждениях в неслыханных ранее масштабах финансовый капитал – через агрессивные кампании по сбору пожертвований, изощренный финансовый менеджмент и утонченное культивирование отношений с богатейшими людьми страны.

Новые университеты формировали для страны, как и для своей приносящей доход репутации, человеческий капитал, награждая выпускников дипломами и присваивая ученые степени, почитаемые в стране и во всем мире. Всю жизнь поддерживая с ними теплые отношения, они культивировали их ответную благодарность, а значит и щедрые пожертвования.

Наконец, частные университеты нового поколения, создают организационный капитал, и по мнению П. Холла, это, быть может, самое важное для страны их свойство. Они делают все, чтобы быть в центре обширной сети влиятельных учреждений, ассоциаций и организаций, столь важных для интеграции нации, ее политической, экономической, социальной и культурной мощи.

***

Историки считают, что решающий вклад в появление подобных учреждений внес Чарльз У. Элиот (Charles William Eliot, 1834–1926), самый молодой из президентов Гарварда. Это он заявил при своем назначении на этот пост в 1869 году, что Америка «сражается с пустыней, физической и моральной» и что она сможет быть завоевана лишь тогда, когда американцы будут профессионально обучены и тренированы для этой битвы частными институтами. В этом судьбоносном деле, – утверждал он, – больше нельзя полагаться на одно лишь традиционное добровольчество, вдохновленное религией или личными амбициями, ибо ему при всем энтузиазме участников присущ, как правило, любительский характер.

Новаторские идеи Элиота о профессиональном образовании вытекали не только из американского опыта, но и из детального изучения им в течение двух лет образования всех уровней в Европе. Его здесь особенно интересовали эффективные способы его влияния на индустрию и практическую жизнь. Предложения Элиота встретили полное одобрение элиты американского бизнеса, втянутого в конце 19 века в массовое поточное производство и нуждавшегося в кадрах рабочих и инженеров нового типа. Если европейские университеты с давних пор создавались, как правило, старой аристократией или государством, то в Америке за это взялась предпринимательская элита.

Опираясь на ее обильную финансовую поддержку, Элиот в течение 40 лет своего президентства провел преобразование традиционно религиозного Гарвардского колледжа в первый из выдающихся светских исследовательских университетов Америки. Гарвард при Элиоте и последующих президентах превратился в научное и учебное учреждение, занятое исследованиями во всех областях знаний – от физических и социальных наук до литературы и философии, и набирающее студентов со всей страны, а ученых со всего мира. В период между 1870 и 1920 годами нарастающий поток пожертвований новых богачей хлынул в Гарвард и другие частные университеты, включая ряд вновь созданных, таких как Корнельский (1865), Джона Хопкинса (1876), Стэндфордский (1891) и Чикагский (1891). Вслед за ними новую модель высшего образования стали внедрять и многие публичные институты высшего образования, такие как университеты штатов Мичиган, Висконсин и Калифорния. Хотя в полной мере это удалось публичным университетам лишь после 1945 года, когда резко увеличился поток федерального финансирования в науку и высшее образование.

К исходу 19 века частные, а во многих случаях и публичные университеты, становятся эпицентрами густой и сложной сети организаций, которые, продвигая социальные и экономические реформы, превращали, по выражению П. Холла «сухие результаты науки в живую плоть политики». В составе сетей этих организаций особое место занимают:

– корпорации бизнеса, филантропические и культурные учреждения, получающие от университетов новые разработки и опытных экспертов;

– профессиональные и научные общества, а также книжные и журнальные издательства, распространяющие результаты исследований их научного и преподавательского персонала;

– добровольческие ассоциации и бесприбыльные организации различного профиля.

***

Широкое проникновение крупного бизнеса и его капиталов в высшее образование встретило оппозицию консервативных кругов. Нью-йоркские бизнесмены и профессионалы попытались перехватить контроль над Йельским университетом, более двух столетий находившимся в руках протестантских теологов и священников. Они встретили, однако, жесткий отпор, сопровождаемый обвинениями во вредоносности для высшего образования «присущей еврейству», по их выражению, рыночной ментальности, и призывами защитить от нее «христианскую культуру».

Но это были попытки отсрочить неизбежное. Выпускники Йеля из мира крупного бизнеса прекратили давать пожертвования университету, и этот финансовый бойкот продолжался до тех пор, пока в 1899 году его управляющий совет не избрал своим президентом представителя деловой элиты. С этих пор она вместе с местной властью и научным сообществом университета взяла в свои руки его будущее. Поток пожертвований возобновился, сопровождая не только реформу управления университетом, но и обновление его исследовательской программы, технической базы и научного персонала согласно требованиям времени.

Вхождение капиталистической элиты в сферы политики, публичной жизни и культуры, замечает П. Холл, не было актом внезапного завоевания. Начало этому процессу в 70-е годы положили ее лидеры-индивидуалисты, хотя в большинстве своем и малообразованные, но напористые и предприимчивые, «сделавшие-себя-сами» выходцы из низов, подобно Карнеги и Рокфеллеру. Вскоре они, однако, уступили место в социальной жизни страны целой когорте не менее напористых молодых людей с университетским образованием, чему ветераны «позолоченного века» в немалой степени сами способствовали филантропическими инвестициями в высшее образование. Лидеры именно этой второй волны новой элиты, явившись опорой «прогрессистского движения», и посвятили себя реформированию стихийно складывающегося индустриального общества. Чтобы оно не рухнуло под тяжестью рожденных им проблем – от массовой бедности и конфликта между трудом и капиталом до формирования нации, достигшей небывалого экономического могущества и осваивающей свое новое место в мире.

***

Отношение первой волны новой элиты бизнеса к этому процессу и роли в нем филантропии наиболее ярко выразил Эндрю Карнеги (Andrew Carnegie, 1835–1919). Он соединил в одном лице многие требуемые временем качества – выдающийся предприниматель и сталепромышленник, социальный реформатор и филантроп. Свои взгляды на современное ему социальное устройство США и пути преодоления его противоречий Карнеги раскрыл в социально-философском эссе «Богатство», опубликованном впервые в 1889 году и позднее многократно переиздаваемое под многозначительным названием «Евангелие о богатстве». Появилось это судьбоносное для американской филантропии небольшое сочинение примерно в то же время, когда на пике индустриализации и массовой иммиграции с их кричащими масштабами бедности и острыми конфликтами труда и капитала, началось описанное выше реформирование традиционной благотворительности.

Взгляды Карнеги на последнюю оказались близки подходам к ее реформе лидеров научной филантропии и движения сеттльментов. Они, однако, отличались от них большим радикализмом, отражая мировоззрение восходящей промышленной буржуазии США. Карнеги, с одной стороны, считал, что трудящиеся массы должны опираться, прежде всего, на собственные силы и образование в стремлении улучшить свою жизнь, прибегая к благотворительности лишь в крайних случаях. А с другой, требовал от тех, кто крупно разбогател, социальной ответственности перед обществом – скромно обеспечь себя и семью, а все излишнее богатство отдай на пользу обществу.

О том, на каком социальном фоне решился этот осуждаемый со всех сторон – от властей до рабочих лидеров и священников – промышленный «барон-грабитель» высказать свои решительные идеи, могут свидетельствовать впечатления очевидца о Питтсбурге той поры – центре сталелитейной индустрии США, в которой господствовала монополия Carnegie Steel Company. Это был, как тогда писали о городе, «ад с открытой крышкой». «Невообразимая грязь и убожество, бесконечные часы рабочего дня, яростные столкновения труда и капитала, свирепая грызня за прибавочную стоимость, буквально выдавливаемую из людского пота, единая ориентация социальных верхов и в равной мере низов на материальное стяжательство на фоне тотального равнодушия ко всем прочим идеалам и ценностям».

В своем эссе о богатстве Карнеги, оценивая насильственные акции рабочего движения 80-х годов, приходит к следующим радикальным выводам. Разжигаемая марксистами и анархистами революция требует изменения человеческой натуры, на что необходимы века и что, если бы такое изменение было теоретически желательно, оно принадлежит к иной, причем далекой общественной формации. По его убеждению, неравенство в способностях людей и вызванное этим неравное распределение богатства образуют те социальные законы, что являются наиболее ценным из всего того, чего добилось человечество до настоящего времени. Несмотря на несправедливость, нередко свойственную этим законам.

Карнеги считал возросшее экономическое неравенство его эпохи является неизбежным спутником промышленного прогресса. Огромные предприятия и массовое производство требуют для управления людей с исключительным предпринимательским талантом. В их руках «по законам человеческой цивилизации» неотвратимо сосредоточится намного большее богатство и, следовательно, власть, чем у рабочих масс, которыми они управляют. Следует поэтому, – писал Карнеги, – не только принять, но и приветствовать концентрацию деловой, промышленной и торговой мощи в руках немногих и закон конкуренции между ними как нечто не только полезное, но и необходимое для будущего прогресса человечества. По его твердому убеждению, «лучше такая огромная несправедливость, чем всеобщее убожество», ибо «без богатства не может быть Мецената».

Свою апологию господства крупной буржуазии в экономике и политике Карнеги основывал на почитаемой им теории социального дарвинизма, уподобляющей общество природе с ее беспощадной борьбой за существование. Чтобы отвратить столь же неизбежный при этом порядке социальный взрыв, его следует изменить перераспределением частного богатства в пользу «рабочих масс». Он ставит судьбоносный вопрос: «как правильно распорядиться богатством после того, как законы, на которых основывается человечество, передали это богатство в руки немногих?». И отвечает на него обращением к коллегам-миллионерам с призывом «помнить, что для того, чтобы использовать богатство для истинной пользы общества, нужны способности, не уступающие тем, которые понадобились для его накопления». И не забывать о том, что совершать дело его разумного распределения нужно еще при жизни, не оставляя богатство наследникам, которые могут пустить его на ветер.

Карнеги уверяет своих собратьев по богатству, что «человек умирающий богатым, умирает опозоренным». Долг богатого человека, по его мнению, прежде всего, подавать пример скромной, непритязательной жизни и обеспечить в умеренных масштабах законные нужды зависимых от него лиц. Но после выполнения этих требований богатый человек должен «рассматривать получаемые им избыточные доходы всего лишь как трастовые фонды, доверенные его управлению», которое должно быть направлено на достижение наиболее, по его мнению, выгодных для общества результатов. Карнеги предлагает владельцам богатства самим распорядиться его распределением в общественных интересах, еще не прибегая к тому массированному его перераспределению через налоги, которое в следующем веке стало функцией социального государства.

***

В «Евангелии богатства» Карнеги, таким образом, впервые сформулировал общие принципы той фондовой, или системной филантропии, исключительно развитой моделью которой славится Америка в наше время. А вместе с тем присоединился к разноголосому хору социальных критиков той эпохи, осуждавших традиционную благотворительность и требующих ее реформы. По мнению Карнеги, традиционная благотворительность является ущербной моделью раздачи огромных состояний. Он называл ее «неразборчивой благотворительностью» и считал, что это одно из самых серьезных препятствий на пути к совершенствованию человеческого рода, потому что «было бы предпочтительнее для человечества бросить миллионные средства богачей в морскую пучину, чем истратить их на поощрение лентяев, пьяниц и подлецов».

Вот как сам Карнеги представлял себе новую благотворительность, не только поддерживая адептов «научной филантропии», но и выдвигая более радикальные требования к ее клиентам и донорам. Главным в ней должно быть стремление помочь тем, кто затем поможет себе сам, и, если уж помогать, то лишь изредка и никогда не делая всего возможного. «Ни отдельная личность, ни все человечество, – заявил он, – не становятся лучше от подаяний. Достойные помощи, за редким исключением, ее не требуют». Вместо традиционного равенства условий жизни, предлагаемого социалистами марксистского толка, Карнеги предлагал использовать равенство возможностей.

По его мнению, лучшим средством принести пользу обществу является поместить в пределах доступности ряд «лестниц», по ступеням которых стремящийся к успеху мог бы взобраться наверх. Ими являются парки и места отдыха, помогающие людям совершенствоваться духом и телом, произведения искусства, приносящие людям удовольствие и улучшающие общественный вкус, и всевозможные общественные учреждения, улучшающие общие условия жизни народа.

Что касается тех миллионеров, которые будут уклоняться от прижизненного расставания с богатством в пользу общества, Карнеги предлагал облагать их наследство конфискационным налогом в пользу государства – принудительному перераспределению того богатства, что удерживается ими из эгоизма или алчности. «Не существует, – провидчески писал он, заключая свое эссе, – иного способа распределения избыточного богатства, созданного разумными и честными людьми, в чьих руках оно оказывается, кроме как использовать его год за годом во имя всеобщего блага. И этот день уже наступает…».

Реализуя свое видение филантропии, он взялся приблизить этот день одним из первых, целиком посвятив последние 20 лет своей жизни (1901–1919) филантропическому инвестированию в различные публичные сферы почти всего своего огромного состояния (тогда – порядка 350 млн., в наши дни – от 50 до 150 млрд. – в зависимости от способа пересчета).

Откликаясь на конфликты индустриальной эпохи и призывы Карнеги и его единомышленников, продвигать социальную справедливость взялось и государство. В первой четверти 20 века были сделаны первые шаги по перераспределению богатства через налоги на доход и наследство миллионеров и проведены меры стимулирования их филантропии налоговыми льготами. Однако новой филантропии и ее организациям в США еще предстояло преодолеть немало трудностей на этом тернистом пути.

Легализация грантодающих фондов

Становление грантодающих фондов – нового типа филантропических организаций, основанных Карнеги и его сверхбогатыми современниками, встретило не только дружное осуждение общественности и широкой публики, но и серьезные правовые и политические препятствия. Особенно наглядно это отношение проявилось в штате Нью-Йорк. Здесь были сосредоточены крупнейшие состояния того времени, и частная филантропия столкнулась с особой враждебностью популистских политиков, поддерживаемых рабочими и фермерскими профсоюзами. Они дружно требовали вместо филантропии сверхбогачей сначала введения значительных налогов на их огромные доходы, а затем и национализации заводов, железных дорог и банков, эти доходы приносящих.

В конце 80-х годов было, к примеру, объявлено незаконным крупное пожертвование Корнельскому университету на том формальном основании, что оно превышает лимит собственности, указанный в его уставе. Нашлись также правовые основания, чтобы родственники могли опротестовать в суде завещание губернатора штата Нью-Йорк Сэмюеля Тилдена (Samuel Tilden, 1814–1886), пожертвовавшего в 1885 году 4 млн. (из оставленного им наследства в 7 млн.) на создание первой бесплатной публичной библиотеки и читального зала в г. Нью-Йорке.

Сэмюел Тилден, потомок первых английских поселенцев в Америке, выпускник Йеля, адвокат железнодорожных кампаний и удачливый инвестор, сумел в духе эпохи сколотить крупное состояние. Вступив на политическую арену, Тилден проявил себя успешным реформатором и борцом с политической коррупцией. Вслед за тем он стал губернатором штата, а на выборах 1876 года кандидатом в президенты США. Попечителям завещательного траста Тилдена лишь десять лет спустя удалось отсудить три из четырех миллионов, предназначенных на создание библиотеки. Поскольку этих денег не хватало, а в городе работали платные библиотеки, созданные Джоном Д. Астором (John Jacob Astor, 1763–1848) и Джеймсом Леноксом (James Lenox, 1800–1880), было решено по предложению попечителей траста Тилдена объединить их в библиотечный филантропический консорциум, который сможет за счет укрупнения и новых пожертвований добиться поставленной цели.

Когда в 1901 году Э. Карнеги, увлеченный строительством публичных библиотек, выделил 5,2 млн. на строительство 65 районных библиотек в большом Нью-Йорке, появились основания для рождения одной из крупнейших в мире библиотечных сетей – Нью-Йоркской публичной библиотеки. Ее открытие в новом и поныне существующем уникальном здании состоялось лишь в 1911 году. Финансовая история создания знаменитой библиотеки – четверть века спустя после завещания Тилдена и через 16 лет после создания его завещательного траста – одно из наиболее ярких свидетельств трудных условий рождения фондовой филантропии Америки.

На рубеже веков объединенными усилиями реформаторов из обеих партий удалось преодолеть сопротивление популистских и зачастую продажных политиков Нью-Йорка и провести законы, благоприятные для филантропов-новаторов, чьи пожертвования могли быть направлены и для продвижения социальных реформ. Именно в Нью-Йорке были основаны первые грантодающие фонды, и первопроходцем в этом начинании вновь стал Э. Карнеги. В первое десятилетие 20 века он основал три филантропических фонда. В 1905 году был создан Фонд Карнеги для развития образования (Carnegie Foundation for the Advancement of Teaching), в 1910 году – Фонд Карнеги по международному миру (Carnegie Endowment for International Peace) и в 1911 году – Корпорация Карнеги (Carnegie Corporation of New Yorк).

***

В ту же пору в сферу системной филантропии вторгся Джон Д. Рокфеллер (John Davison Rockefeller, 1839–1937), создатель и глава крупнейшей в то время в США нефтяной корпорации «Стандарт Ойл» и, вместе с тем, самый богатый американец.

В 1911 году Верховный суд в очередной раз обвинил корпорацию в нарушении антимонопольного закона. Ее доля в рынке, достигавшая ранее 90 %, хотя и снизилась под давлением конкурентов, властей и общественности, все еще составляла угрожающие 64 %. По решению суда «Стандарт Ойл» была разделена на 34 независимые компании, а Джон Рокфеллер, сохранив свою долю в их акциях, отошел от участия в бизнесе и, подобно Карнеги, посвятил оставшиеся годы, главным образом, филантропии.

Будучи почитателем филантропических идей Карнеги, он, однако, не последовал его примеру и не пожертвовал за пределы семьи все свое состояние, оцениваемое накануне Первой мировой войны в 1,5 млрд. Полагают, что общая сумма его прижизненных пожертвований, тем не менее, составила около 550 млн., что значительно больше того, что отдал Карнеги при жизни на цели филантропии (350 млн.). Оставшееся богатство Рокфеллер-старший счел возможным доверить членам своей семьи. Его сыновья, внуки и правнуки, знаменитая династия Рокфеллеров, продолжили филантропическую традицию ее основателя, используя обширную систему созданных при нем и после него частных фондов.

В своей филантропической деятельности Д. Рокфеллер придерживался принципа эффективности пожертвований, отбирая те объекты, которые могут принести наибольшую социальную отдачу. В этом он был единодушен как с Карнеги, так и с пропагандистами «научной филантропии». Основными сферами его филантропии стали образование, как религиозное, так и светское, и медицина. Еще в 1889 году, находясь под впечатлением эссе Карнеги о богатстве, он пожертвовал через ранее основанное им Баптистское образовательное общество – Рокфеллер всю жизнь был глубоко верующим баптистом – многие миллионы долларов на создание и развитие Чикагского университета (основан в 1890 году). В целом его поддержка университета за многие годы составила около 80 млн. долл.

Чикагский университет, однако, с самого начала стал светским учреждением – одним из знаменитых частных исследовательских университетов Америки, в стенах которого были проведены прорывные исследования, принесшие их авторам 82 нобелевские премии и мировую славу университету. В области медицины Рокфеллер увековечил свое имя основанием в Нью-Йорке в 1901 году еще одного знаменитого исследовательского учреждения – Института медицинских исследований (сейчас Университет Рокфеллера – Rockefeller University), 23 ученых которого стали нобелевскими лауреатами.

Считают, что этими и последующими прорывами в филантропии (и в бизнесе тоже) Рокфеллер обязан не только своему предпринимательскому таланту, милосердию и огромным деньгам. В 1889 году он сделал своим ближайшим советником в обеих сферах Фредерика Т. Гейтса (Frederick Taylor Gates, 1853–1929), баптистского священника и педагога, вдохновившего Рокфеллера на основание Чикагского университета. Историки утверждают, что именно Ф. Гейтс придал деловой стиль и масштабность всей филантропии Рокфеллера. Последний, в свою очередь, полностью доверял своему советнику, считая его самым выдающимся бизнесменом из тех, что он встречал в своей жизни, помимо Карнеги и Форда. Начиная с эпопеи основания Чикагского университета, именно Гейтс превращал все филантропические идеи Рокфеллера в масштабные проекты, активно участвуя в их осуществлении. Будучи опытным педагогом и зная из первых рук сколь плачевно состояние американских школ той поры, Гейтс предложил Рокфеллеру заняться проблемами не только элитарного, но и общего образования.

В 1902 году Рокфеллер внес 180 млн. в фонд тогда же организованного Совета общего образования (General Education Board). А годом позже устав Совета как публичного учреждения утвердил Конгресс США. На счету Совета, плодотворная деятельность которого продолжалась более 60 лет, большое число важных для страны акций. Среди них – создание сельскохозяйственных школ и образцовых ферм для обучения новым аграрным технологиям, организация публичных школ в южных штатах, прежде всего, для негритянских детей (к 1914 году было создано более 900 школ), финансовая поддержка созданных на Юге еще в годы Реконструкции «черных» колледжей и университетов, так же, как и поддержка грантами развития школьного образования в остальных штатах.

Столь крупный размах подобного рода филантропии, не только Рокфеллера и Карнеги, но и многих других «баронов-грабителей» индустриальной эпохи, отмечает П. Холл, помогал и политикам, и широким массам американцев усвоить идею, что богатство бывает не только хищнически приобретенным и эгоистически расточительным. Ту идею, что оно может в невиданных ранее масштабах служить общественной пользе. Но осознание этой стороны богатства еще было далеко не полным, как показало развитие событий, связанных с основанием универсального грантодающего фонда.

Идею подобного фонда выдвинул в 1906 году тот же Фредерик Гейтс. И не только потому, что как раз тогда появился в качестве его первого образца фонд Рассела Сейджа. Гейтс выдвинул ее по той практической причине, что, как он заявил Рокфеллеру, богатство последнего нарастает столь быстро, что его наследники либо пустят его на ветер, либо рухнут под его тяжестью. Поэтому единственный выход состоит в том, чтобы инвестировать большую его часть в независимые филантропические корпорации, служащие «благу человечества».

Первая попытка организовать подобную корпорацию с капиталом в 100 млн., вкладываемых Рокфеллером, и действующую на основе устава, утвержденного Конгрессом, окончилась в 1910 году неудачей, вызвав массовую бурю протестов, поддержанную прессой и политиками. Как раз в это время начинался особенно подогреваемый левой прессой антитрестовский процесс против рокфеллеровской Стандарт Ойл. Перед этим прошли президентские выборы, и кандидаты от обеих партий внесли свой вклад в разогрев полемики вокруг создания фонда.

Демократ Теодор Рузвельт заявил, что никакая благотворительность в расходовании богатства столь крупных масштабов не может компенсировать циничность методов, которыми оно приобретено. В свою очередь, победивший его на выборах республиканец Уильям Тафт отверг попытки принять федеральный закон, «инкорпорирующий мистера Рокфеллера». Разве можно дать ему право расходовать огромное состояние на публичные цели по его сомнительному усмотрению, за которым скрываются его частные интересы? Не помогло преодолеть подозрительность и предложение утвердить совет попечителей нового фонда решением Конгресса. Положение вновь спасли отличавшиеся новаторским подходом власти штата Нью-Йорк. В 1913 году – два года спустя после регистрации филантропической Корпорации Карнеги – они утвердили устав фонда Рокфеллера (Rockefeller Foundation).

***

Сопротивление, с которым были встречены грантодающие фонды, можно объяснить их необычностью. Они выделялись не только обширными правами попечителей в распоряжении их огромными финансовыми активами, но и ясно выраженными целями реформирования социальной, экономической и политической жизни.

Эти возвышенные цели предполагалось достигать не прямыми политическими акциями, в большой мере подконтрольными в условиях демократии широкой публике и государству. Фонды стремились к этим целям иным, новаторским путем. Они исследовали существующие условия, предоставляли его результаты в руки влиятельных граждан и политиков и мобилизовали избирателей для изменения статус-кво через выборные политические институты. Однако лишь в последующие десятилетия, особенно после 1945 года и наиболее наглядно в наши дни, взаимосвязь между научными экспертами, профессиональными организациями, бизнесом и правительством стала образцом управления нового типа. Основанного не на рутинной и односторонней политике, а на системе принципов и стратегии.

Подозрительность к «подрывающим основы» фондам и им подобным организациям-активистам, прошла красной нитью через все решающие события американской публичной жизни первой половины 20 века. Конгресс неоднократно проводил слушания относительно их опасной для страны роли, суды были завалены исками против фондов, их вредоносную деятельность разоблачала пресса, как и вереница книг, содержащих критические расследования «антидемократической практики» лидеров фондовой филантропии. Волны враждебности к ее деятельности периодически возникали и во второй половине того же века, ее рецидивы вспыхивают до сих пор, особенно в пору, когда страну поражают разного рода кризисы. Тому есть определенные основания, формулируемые по-своему каждой из соперничающих сторон в американской политике.

Есть, однако, одно универсальное основание, признаваемое всеми сторонами. Речь идет о способности частного фонда направить огромные средства в распоряжение независимых бесприбыльных организаций по усмотрению опять же независимого совета директоров. И нередко под влиянием намерений живущего донора или воли, выраженной в его завещании. Подобная возможность объективно позволяет так называемым «special interests», то есть частным заинтересованным лицам и организациям, оказывать влияние на публичную политику и результаты выборов, а также ориентировать определенным образом исследования и образование в колледжах и университетах.

И тем не менее, за более чем сто лет существования частных фондов, в Америке научились с ними сотрудничать, используя их плюсы и нейтрализуя минусы. За эту сотню лет частные фонды, а также рожденные и финансируемые ими бесприбыльные организации, стремящиеся, хотя и разными путями, к «благополучию сообществ, страны и человечества», стали неотъемлемой частью социального и политического ландшафта не только в США, где они появились, но и в остальном мире.

Острые публичные дебаты, периодически вспыхивающие вокруг деятельности фондов и их основателей, способствовали выработке большинством из них достаточно осторожного и сбалансированного поведения. Лишь немногие фонды, такие, например, как упомянутый выше социологический фонд Рассела Сейджа или политологический Брукингский институт (Brookings Institution) работают напрямую в сфере социальной и международной политики. Большинство же фондов действует с осмотрительностью, вкладывая средства в такие нейтральные сферы как здравоохранение и образование, либо воздействуя на социальную политику косвенно – через публично признанные исследовательские центры, авторитетные университеты и признанных ученых.

Вот два особенно наглядных примера того, как это происходит в США.

В 1910 году по инициативе и на грант фонда Карнеги по развитию образования, Абрахам Флекснер (Abraham Flexner, 1866–1959), педагог и автор вышедшей в 1908 гду остро критичной книги о здешнем высшем образовании (The American College), представил этому фонду и широкой публике объемистый доклад «О медицинском образовании в США и Канаде». Более известный под именем Flexner Report, этот доклад способствовал не только перестройке обучения профессии врача, но и обновлению всей сферы здравоохранения того времени.

В 1944 году знаменитый шведский экономист и нобелевский лауреат Гуннар Мюрдаль (Gunnar Myrdal, 1898–1987) опубликовал капитальное, объемом в полторы тысячи страниц, исследование «Американская дилемма: негритянская проблема и современная демократия». Мюрдаль с участием группы соавторов выполнял эту уникальную работу в течение 6 лет на грант фонда Карнеги. Фонд намеренно выбрал Мюрдаля в качестве руководителя проекта как европейского ученого, который мог бы беспристрастно, со стороны исследовать расовую проблему США и предложить серьезные варианты ее решения.

Вызвав огромный интерес, эта влиятельная работа выдержала 25 изданий общим тиражом более 100 тыс. экземпляров. Мюрдаль заключил ее осторожно оптимистичным и, вместе с тем, далеко идущим выводом. Демократия, – писал он, – сумеет преодолеть расизм, если разрешит чисто американский конфликт ценностей свободы и равенства и доктрины расового превосходства. Проще говоря – если «излечить» расовые предрассудки белых и/или изменить обстоятельства жизни черных. Несмотря ка кажущуюся неосуществимость этой глубокомысленной рекомендации, наблюдения и рекомендации книги Мюрдаля оказали огромное влияние на выработку и реализацию политики расовой интеграции в США в 60-е и последующие годы. Именно эту книгу цитировали в дебатах Верховного суда США по знаменитому иску 1954 года «Браун против Совета по образованию» (Brown v. Board of Education), в решении по которому суд объявил незаконной расовую сегрегацию в американских публичных школах.

Становление новой системы отношений индустриального богатства и публичной жизни в США накануне Первой мировой войны привело, по оценке П. Холла, к созданию настоящего созвездия филантропических фондов и исследовательских университетов, разрабатывающих политическую и социальную стратегию правительственных учреждений, а также обширного и влиятельного круга профессиональных ассоциаций, ориентированных на социальные изменения.

Они и составили на исходе «прогрессистской эры» ту инфраструктуру реформистского истеблишмента, который взялся завершить формирование американской нации, ее гражданского общества и образа жизни. Стремительно рождающаяся фондовая филантропия стала одним из важнейших инструментов этого процесса.

Трудное начало социального поведения корпораций

С наступлением 20 века почти все американцы придерживались той или иной версии идеалов «прогрессивизма» – убеждения в том, что пороки их экономических, социальных и политических институтов могут быть устранены применением научных принципов, профессионализмом и …состраданием.

В период между двумя мировыми войнами почти все главные социальные силы страны старались найти баланс между возможностями свободного предпринимательства, считавшегося главным истоком инноваций и всеобщего процветания, и общепризнанным убеждением в необходимости демократического правления и экономической справедливости. Именно независимые организации, поддерживаемые частной филантропией, смогли сыграть ключевую роль в этом противоречивом процессе смягчения крайностей капитализма при одновременном его проникновении во все поры публичной и частной жизни страны. Лидеры и активисты этих организаций были убеждены в том, что, повышая эффективность экономических, социальных и политических институтов общества, можно сделать их более справедливыми, что, собственно, и было центральной догмой прогрессивизма.

Концепция эта родилась, прежде всего, в деловой среде. Не только среди ее «капитанов» типа Карнеги, понимавших, что улучшение условий труда и жизни рабочих экономически выгодно и для них. Это стало ясно и для дальновидных инженеров – зачастую и экономистов в одном и том же лице. Начиная с 80-х годов прошлого века, они взялись – прежде всего, в интересах роста производительности и рентабельности – исследовать комплексное взаимодействие в производственном процессе работников и схем оплаты труда, инструментов и материалов, оборудования и организации рабочих мест.

Наиболее влиятельным среди этих подлинных инженеров-экономистов стал на стыке веков был Фредерик У. Тэйлор (Frederick Winslow Taylor, 1856–1915) – выходец из семьи богатых квакеров-аболиционистов, предки которых впервые прибыли в Америку еще в 17 веке. Разработанная им теория научной организации труда позволяла достичь огромного повышения продуктивности и прибыльности индустриального производства. Однако при том непременном условии, что, помимо внедрения технических и организационных инноваций, должны быть значительно улучшены условия жизни и труда и установлена более высокая оплата работников.

Основываясь на этих идеях, менеджеры-прогрессивисты провели в ряде новых отраслей промышленности ряд амбициозных программ так называемого «капитализма социального благосостояния». Они включали общее и профессиональное образование рабочих, обеспечение их и членов семьи здравоохранением, жильем и другими социальными услугами. Целью этих небывалых мер было добиться скачка в производительности труда и, вместе с тем, отвлечь их от участия в рабочем движении, а, значит, от растущего в ту эпоху влияния марксистских и анархистских идей.

Заглушающие острый конфликт труда и капитала идеи Тейлора вызвали особую враждебность инертной касты тогдашних профсоюзов. Ведь если менеджеры и рабочие будут взаимодействовать, совместно добиваясь роста производительности труда, и это будет сопровождаться улучшением их оплаты, условий работы и жизни, профсоюзы могут оказаться вне игры. Пытаясь противодействовать «тейлоризму», профсоюзные лидеры добились принятия Конгрессом закона, который запретил «исследование рабочих операций» на государственных военных заводах и судоверфях, и организовали ряд рабочих забастовок в знак протеста против внедрения, как они утверждали, выгодной лишь капиталистам тейлоровской «потогонной системы».

Продвигая новую систему взаимоотношений труда и капитала, еще дальше пошел Генри Форд (Henry Ford, 1863–1947), выдающийся изобретатель, инженер и предприниматель, создавший в 1903 году корпорацию Форд и положивший начало автомобильной промышленности, основанной на поточном массовом производстве. Добившись благодаря конвейеру, рациональной организации и стандартизации труда, резкого роста его производительности, следовательно, снижения затрат и цен на автомобили, Форд смог ввести пятидневку и 8-часовый рабочий день, вдвое увеличить зарплату рабочих (в 1914 году – до 5 долл. в день, что равносильно 106 долл. в день в 2008 году). Дешевизна автомобиля – ранее предмета роскоши – сделала его доступным сначала для рабочих заводов Форда, а вскоре и для миллионов работающих американцев. Все это, в конечном итоге, позволило ему исключить текучесть кадров, мотивировать лояльность работников целям корпорации, сделав излишней на его предприятиях «классовую борьбу» и нужду рабочих в профсоюзах.

«Фордизм» стал на полстолетия символом эпохи массового производства, рождающего массовое потребление. Появившись как концепция повышения технической эффективности, он вскоре вышел за пределы предприятия и проник в гущу общества. Низкие цены на автомобили и другие бывшие предметы роскоши, покупка в кредит, агрессивная реклама, общенациональная сеть распределения и доставки – все эти и другие торгово-экономические инновации постепенно образовали инфраструктуру самоподдерживающейся экономики, основанной на покупательной способности массового потребителя.

Путешествуя в 30-х годах по «одноэтажной Америке», советские писатели и соавторы одноименной книги (1937) Илья Ильф и Евгений Петров не могли не посетить заводы Форда. Они хотели увидеть это «капиталистическое чудо» и услышать пророчества его создателя, тем более, что в ходе сталинской индустриализации вовсю использовали не только фордовскую технику, но и его управленческие находки. Не только от Форда, но и повсюду в Америке, – писали Ильф и Петров, – они слышали бесчисленные призывы к тому «как сделать жизнь счастливой, сохранив при этом капитализм».

Форд, как и Карнеги, терпеть не мог традиционную благотворительность. Однако его инвестиции в строительство нового предприятия с лучшими, чем вокруг него, да и во всей стране трудовыми и социальными условиями для работников, были столь велики, а его заявления, что он при этом делится с рабочими прибылью, которую и они создают, были столь вызывающими, что это спровоцировало в 1916 году судебный иск против Форда группы акционеров корпорации. Они обвинили его в том, что он отвлекает прибыль на благотворительные цели вместо того, чтобы распределять ее в виде дивидендов среди владельцев акций. В ответ Форд, рекламируя свою социальную политику, а с ней и позитивный облик компании, заявил, что его поддержка рабочих за счет дохода компании как раз способствует новому росту продаж и прибылей. Его цель именно в том и состоит, говорил Форд, чтобы нанять еще больше работников, чтобы распространить выгоды этой индустриальной системы среди как можно большего числа людей и в итоге помочь им выстроить свою жизнь и свои дома.

Эта вполне прагматичная в наши дни стратегия акционерного бизнеса – пожертвовать частью текущих дивидендов ради будущих и гораздо больших прибылей – показалась тогда многим слишком экстравагантной, так как ее итогом, мол, может стать лишь разорение компании. То, что новая стратегия была облачена в филантропические одежды, лишь усилило бурю протеста в мире бизнеса. Особенно среди конкурентов, у которых Форд переманивал лучшие кадры, но более всего у акционеров, заявивших, что он их ограбил. Судебное решение по их иску (Dodge v. Ford Motor Co, 1919) стало исторической – в негативном смысле – вехой в истории американской филантропии. Постановив, что корпорации бизнеса организованы и действуют, главным образом, ради доходов их акционеров и что они не имеют поэтому законного права отвлекать ее на не связанные с бизнесом филантропические цели, суд на десятилетия притормозил развитие корпоративной филантропии.

Несмотря на указанный правовой запрет и другие усилия ограничить филантропические инициативы бизнеса, ведущие менеджеры крупных корпораций, проникнутые социальными идеями прогрессивизма, использовали в 20-е годы прошлого века новаторские схемы поточного производства, оплаты труда, формирования цен и рекламы не только для продвижения товаров и услуг, но и для «преобразования общества». Если до Первой мировой войны эти компании производили большей частью дорогостоящие товары производственного назначения, то после нее они переключились на создание массового рынка индивидуального потребления. Достигнутый при этом небывалый взлет объема продаж принес новые возможности роста прибылей даже при относительно низких ценах. Поточное производство в комбинации с массовым потреблением позволило учесть предпочтения потребителей и привнести эффективность и качество товаров, услуг и дизайна в американские дома и города.

Создавая массовый рынок, кампании «нового капитализма» щедро тратились, помимо рекламы, и на обучение потребителей. Многочисленные курсы покупателей, на которых миллионы людей знакомились с новыми домашними товарами и технологиями, закладывали основы «домашней экономики». Они способствовали также реализации прогрессистских целей в здравоохранении, поскольку на массовый рынок поступали новые приборы и пищевые продукты, необходимые для улучшения санитарных условий и питания.

***

Мощный процесс трансформации американского капитализма эпохи первоначального накопления, происходивший в конце 19 и начале 20 века, привел к значительным переменам в замершей на десятилетия корпоративной филантропии. Социально-ориентированные менеджеры корпораций стали занимать ведущие места в попечительских советах грантодающих фондов и продвигать идеи гражданственного поведения корпораций бизнеса в различных сферах общества. Но особенно – в филантропии. Лоббируя Конгресс при поддержке единомышленников из партийной и академической элиты, они сумели в 30-е годы, в разгар Великой Депрессии с ее массовой безработицей и бедностью, добиться введения налоговых льгот для пожертвований корпораций на социальные цели.

После Второй мировой войны группа менеджеров ряда влиятельных корпораций организовала длительную кампанию за преодоление правовых ограничений на корпоративные пожертвования, связанных с антифордовским судебным прецедентом 1919 года о «максимизации доходов акционеров». Преодолеть их удалось новым судебным прецедентом.

В 1953 году акционеры компании по выпуску пожарного оборудования из штата Нью-Джерси возбудили в Верховном суде штата иск против ее совета директоров за то, что тот решил пожертвовать 1500 долл. близлежащему Принстонскому университету. Рассмотрев иск, суд в своем решении заявил, что это пожертвование сделано как раз в интересах корпорации, поскольку «выживание и успех частных организаций в свободной предпринимательской системе в большой мере зависит от независимых и сильных частных учебных заведений». Уже этот общий аргумент давал в руки социально настроенных менеджеров корпораций право жертвовать часть их прибылей не только на стандартные филантропические цели, такие как образование, наука и здравоохранение, но и на другие, по усмотрению руководства, социальные цели. Например, на охрану окружающей среды или социальные нужды своих работников и местной общины. Суд, однако, пошел еще дальше, обратившись к историческим прецедентам. В его решении было заявлено, что еще уставы британских и колониальных корпораций 17 века предусматривали, исходя из меняющихся условий, служение не только частным, но и публичным интересам. Служение корпораций публичным целям тем более необходимо в наши дни, – заключил суд, – когда они, сосредоточив в своих руках огромную экономическую мощь, стали весьма влиятельной силой в обществе.

Устранение правовых барьеров, соединенное с энергичной публичной кампанией, помогло появлению благотворительных фондов корпораций, и их пожертвования с тех пор становятся не только крупным источником доходов бесприбыльных организаций, но и важным компонентом имиджа корпораций – ее goodwill, или «неосязаемого капитала», от которого также зависят ее позиция на бирже и общая капитализация. Однако оппозиция социальной роли корпораций еще долго сохранялась. В 70-е годы прошлого века ее возглавил убежденный сторонник «свободного рынка» нобелевский лауреат по экономике Милтон Фридман (Milton Friedman, 1912–2006), неоднократно утверждавший, что социальная ответственность корпораций бизнеса заключается лишь в том, чтобы увеличивать свою прибыль и дивиденды акционеров.

Оживленная полемика насчет социальной роли корпораций продолжается и поныне, но уже преимущественно в академических кругах. В последние десятилетия широкий размах получает движение за так называемый «социально ответственный» частный бизнес. В наши дни уже ни одна корпорация, стремящаяся сохранить или увеличить свою рыночную долю, лояльность работников, доверие потребителей и уважение общества не рискнет отказаться от филантропии или социально ответственных программ развития, охраняющих природу или помогающих бороться с бедностью в местах своей деятельности – как в США, так и любом регионе планеты.

Бизнес и новые правовые формы филантропии

Становление в США индустриального общества и вызванная им «демократизация потребления» сопровождались изобретением новых форм филантропических организаций. Последние смогли поощрить к более широкому участию в благотворительности не только богатых людей, но и американцев из среднего и рабочего класса. Благотворительность становится не только исполнением религиозного или морального долга, но и актом гражданственности. Это позволило ей стать массовым движением, охватившим многие миллионы американцев вне зависимости от их социальной, этнической, религиозной и расовой принадлежности.

Считается, что начало этому движению было положено в 1913 году созданием в Кливленде (штат Огайо) городской «общинной кассы» (Community Chest, в буквальном переводе – «общинный сундук»). Заслуга его изобретения принадлежала здешним деловым людям – членам торговой палаты города. Перед ними стояла новая задача – организовать массовый сбор пожертвований у всех владельцев местных бизнесов и их работников, независимо от того являются ли они протестантами, евреями или католиками. По тому же внерелигиозному принципу предстояло распределить собранные средства среди городских клиник, домов сирот и престарелых и среди нуждающихся семей.

В качестве образца был использован опыт местной федерации еврейских общин, которая по древней синагогальной традиции создавала из отчислений многочисленных земляческих и сектантских обществ объединенную общинную кассу. В основе новации кливлендских деловых людей лежал и чисто американский прецедент. Схема, подобная Community Chest, была использована еще в 1887 году, когда религиозные лидеры Денвера (штат Колорадо), от евреев до католиков, основали общество благотворительных организаций, объединившее деятельность 22 агентств помощи из различных этнических и религиозных общин.

Хотя внеконфессиональный эксперимент общинных касс в Кливленде был повторением не столь давней, но хорошо забытой новации, именно он, оказавшись заразительным, положил начало новому массовому движению. Число жертвователей в Кливленде только в первом году возросло от обычных нескольких сот до 6 тысяч. Между 1919 и 1929 годами общее число «общинных сундуков» в городах США выросло с 39 до 353, а в 1948 году превысило 1000. Начиная с кливлендского эксперимента, регулярные пожертвования американцев в Community Chest становятся массовой традицией. В 50-е годы участие в них стало одним из символов праведной жизни американских семейств. Этому способствовала и пропаганда нового инструмента благотворительности в популярных комедийных радиосериалах. Они были спонсированы ныне знаменитыми «семейными» корпорациями H. J. Heinz (кетчупы и другие пищевые продукты) и S. C. Johnson (домашние химикаты), основанными еще в 19 веке в качестве семейных малых бизнесов и функционирующими в этом статусе до сих пор.

В 1918 году более десятка федераций локальных «общинных сундуков» объединились в Американскую ассоциацию общинных организаций (American Association for Community Organizations – AACO). В 70-е годы, пополнившись сотнями новых общинных касс и их местных объединений, Ассоциация приобрела имя, отражающее суть этой модели массовой светской филантропии в США – United Way of America. Сейчас это самая крупная филантропическая организация страны: в 2007 году у нее было около 1300 локальных подразделений и десятки миллионов доноров, а годовой сбор пожертвований составил более 4 млрд. долл.

***

Кливленду и его деловым людям принадлежит также честь изобретения схемы общинного фонда (Community Foundation). Еще одной и, как считают, самой знаменитой филантропической инновации, направленной на демократизацию филантропии.

Ее автором стал Фредерик Гофф (Frederick H. Goff), местный банкир, адвокат и общественный деятель. Имея попечительский опыт управления крупным доверительным фондом (трастом), Гофф в том же 1913 году, когда родилась идея Community Chests (возможно, по аналогии) предложил объединить благотворительные трасты жертвователей среднего достатка и владельцев небольших капиталов в общий фонд и поставить его под управление объединенного совета попечителей. Это позволяло не только при жизни, но и посмертно гарантировать исполнение воли доноров насчет целей их пожертвований. Объединение вместе с тем давало возможность исключить нерациональное дублирование пожертвований независимых трастов. И тем самым лучше использовать их средства на нужды местных общин – как за счет укрупнения пожертвований, так и обдуманного направления их потоков.

Ф. Гофф объездил со своим проектом многие города страны и тем дал старт ныне мощному движению общинных фондов. Один из его историков назвал это движение своего рода «компромиссом между социализмом и свободным рынком». Ныне этот «компромисс» представлен в США 650 фондами с активами в 31 млрд. и суммой ежегодных локальных грантов в 2,6 млрд. Если же говорить о прямом наследии Фредерика Гоффа, то к 1924 году активы Кливлендского общинного фонда (Cleveland Foundation) составляли 100 млн., к концу века 740 млн., а в 2011 году, то есть почти сто лет спустя, фонд «имени Гоффа» располагал активами в 1,6 млрд., являясь четвертым в списке крупнейших общинных фондов Америки.

Первая половина 20 в. была также характерна быстрым развитием профессиональных фирм фандрайзинга. Они возглавили мощные кампании по сбору пожертвований для госпиталей, Красного Креста и других организаций здравоохранения. Массовый успех этим кампаниям принес менеджерский опыт их персонала и профессиональные приемы коммерческой рекламы.

Рассмотренные выше и им подобные инновации начала 20 века ознаменовали переход организованной благотворительности от преимущественно морализирующего любительства к широкому применению методов менеджмента, маркетинга и иных инструментов предпринимательской деятельности, начало которому положили Карнеги, Рокфеллер и их менее знаменитые коллеги по новой филантропии. К тому новаторству в этой сфере, которое в начале 21 века получило мощный толчок в движении «филантрокапитализма», подробно рассматриваемому в IV разделе книги.

Филантропия в «век Гувера»

Вступление США в апреле 1917 года в Первую мировую войну привело к усилению сотрудничества бизнеса и филантропии с правительством. К нему подтолкнули как военная необходимость, так и достигший пика накануне войны патриотизм деловых людей, гражданских лидеров и большинства населения. Все это позволило усилить волонтерское движение в пользу подготовки Америки к участию в войне. В противовес ему сформировалось масштабное антивоенное движение, в котором активно участвовали деньгами и делами такие пацифистски настроенные знаменитости частной филантропии как Джейн Аддамс, Эндрю Карнеги и Генри Форд. Ниже пойдет речь о волонтерах и филантропах, поддержавших вступление США в войну, поскольку именно их деятельность внесла значительный вклад в организационное разнообразие американской филантропии.

Многие индивидуальные доноры и организации не только финансировали, но и сами участвовали в подготовке недостающих армии офицеров из числа молодых бизнесменов и профессионалов. Неправительственные организации типа Красного Креста обслуживали подразделения скорой помощи в армиях союзников на Западном фронте. С вступлением Америки в войну координировать деятельность промышленности, транспорта, финансов и других важных для военного времени отраслей стали формально правительственные комитеты, персонал которых был, однако, укомплектован большей частью волонтерами – менеджерами корпораций, финансистами и торговцами.

Эта когорта волонтеров военного времени получила кличку «Dollar-A-Year Men». Поскольку в правительстве был запрещен труд волонтеров, им назначали символическую зарплату в размере 1 долл. в год. Обладая уникальными знаниями и опытом управления в своих отраслях, эта группа «однодолларовых» профессионалов заняла ведущие позиции в военных и промышленных департаментах правительства, обеспечив быстрый переход экономики на военные рельсы и эффективное снабжение американской армии в Европе всем необходимым.

Из этой когорты волонтеров, насчитывающей тысячи деловых людей на всех уровнях военного правительства Вудро Вильсона, особенно известен Бернард Барух (Bernard Baruch, 1870–1965), совмещавший в одном лице крупного финансиста, мультимиллионера и видного государственного деятеля. Барух на волонтерских началах был одним из ближайших экономических советников президентов Вильсона и Рузвельта во время обеих мировых войн и автором многих идей послевоенного урегулирования. Ему, кстати, принадлежит авторство термина «холодная война», и при Сталине он считался «заклятым врагом» СССР.

Классическим примером эффективного сотрудничества правительства с волонтерским движением в годы Первой мировой войны является деятельность Комитета по общественной информации (Committee on Public Information). Президент Вильсон создал этот комитет в апреле 1917 года по совету журналиста Джорджа Крила, который и возглавил его (отсюда второе имя комитета – Creel Committee). Цель комитета состояла в том, чтобы, преодолев наследие изоляционизма в массовом сознании американцев, убедить их в том, что война за океаном и массовый отклик на призыв в армию, являются их патриотическим и моральным долгом. К моменту создания комитета Крила в США активно действовало около 40 пацифистских групп и была развернута мощная и запутывающая массы пропаганда воюющих в Европе альянсов – как «за» (со стороны Англии), так и «против» (со стороны Германии) участия Америки в войне. К тому же В. Вильсон за несколько месяцев до вступления США в войну вторично победил на президентских выборах под лозунгом «этот человек держит нас в стороне от войны».

За месяц до начала всеобщего призыва в армию Дж. Крил и его комитет мобилизовали 75 тыс. деловых людей и профессионалов из различных добровольческих ассоциаций для выступлений с короткими, но впечатляющими речами (не более 4 минут, отсюда их прозвище – «Four Minute Men») в кинотеатрах и других общественных местах под лозунгом – «Это будет война, которая покончит со всеми войнами». Вслед за этим в 150 колледжах страны было организовано обучение искусству произнесения коротких речей, разжигающих патриотическую лихорадку.

Протестированные профессионалами ораторы получали через свои ассоциации темы и тезисы речей, наряду со свежей информацией о войне в Европе и ходе мобилизации. В сводках новостей разоблачались происки Германии, особенно беспощадность, с которой она вела тотальную морскую войну – не только против военных, но и против торговых и пассажирских кораблей США и их союзников. Речи произносились не только перед началом киносеансов, но и на профсоюзных собраниях, на фермах, в местах лесозаготовок и даже в индейских резервациях. К этой информационной войне за умы и сердца американцев были привлечены, большей частью на волонтерских началах, лучшие иллюстраторы для изготовления плакатов и комиксов, а также журналисты, писатели и киноиндустрия Голливуда.

К исходу этой могучей пропагандистской кампании в армию добровольно и почти без акций протеста записалось 10 миллионов человек. Джордж Крил, которого считают основателем современной системы «паблик рилейшен», опубликовал в 1920 году книгу «Как мы рекламировали Америку», в которой сообщил, что его «Four Minute Men» за два года участия Америки в войне произнесли более 750 тыс. речей перед 314 млн. американцев (если это так, то ежемесячно их слушали 11 млн. чел.) и что эта грандиозная программа обошлась налогоплательщикам всего лишь в 100 тыс. долл.

***

Одним из наиболее известных американцев, входивших в когорту «Dollar-A-Year Men» был Герберт К. Гувер (Herbert Clark Hoover, 1874–1964) – крупный инженер и менеджер, бизнесмен и миллионер. Историки считают Гувера весьма разносторонней и, наверное, потому противоречивой личностью. С одной стороны, квакер по вере и гуманист по убеждениям, с другой – ярый сторонник прогрессистского движения, считавший, что активное использование достижений науки и технологии необходимо для достижения эффективности работы во всех сферах жизни. Наконец, с третьей стороны, твердый сторонник свободного рынка и «малого государства», страстный проповедник американского индивидуализма. В наше время он более всего известен как президент-республиканец (1929—33), не сумевший ни предотвратить, ни смягчить Великую Депрессию и уступивший поэтому на выборах 1932 года, когда она опустила экономику и страну на самое дно, демократу Ф. Рузвельту.

Гораздо менее известен вклад Гувера в развитие американской и международной филантропии, так же, как и его заслуги в разработке и попытке реализации в 20–30 годы модели «ассоциативного государства», предполагавшей тесную кооперацию государства, бизнеса и филантропии.

Перед началом Первой мировой войны именно Гуверу президент Вильсон поручил вызволить из тисков войны около 120 тыс. американцев, застрявших в Европе и оказавшихся без денег, еды и билетов на пароходы. Гувер, мобилизовав с помощью благотворительных организаций более 500 волонтеров, помог им вернуться домой. Когда осенью 1914 года оккупированная немцами Бельгия столкнулась с угрозой голода, именно Гувера, с его талантом эффективного менеджера и убеждениями квакера-гуманиста, попросили возглавить Комитет помощи Бельгии. Вскоре эта благотворительная организация стала независимой «республикой филантропии» в Европе – у нее был не только свой флаг, но и флот, фабрики, мельницы и железные дороги, а ее бюджет, образуемый грантами правительств и частными пожертвованиями, составлял 11 млн. долл. в месяц.

Затем Гувер взялся за гуманитарную помощь жертвам войны в Европе и в течение двух лет для 9 млн. человек в Бельгии и Северной Франции было доставлено около 2,5 млн. тонн пищевых продуктов. С вступлением США в войну Гувер возглавил Администрацию продовольствия в Вашингтоне. Пропагандируя среди населения патриотические «понедельники без мяса», «среды без зерна» (или взамен «картофельные дни»), он добился увеличения поставок мяса и зерна воюющей армии.

Когда после войны Гувер возглавил американскую Администрацию помощи растерзанной войной и революциями Европе, влияние его квакерского гуманизма и отзывчивости миллионов американцев ощутила Советская Россия. Во время засухи 1921 года в Поволжье, следствием которой (хотя также и политики продразверстки большевиков) была гибель от голода и эпидемий 5 млн. человек, Конгресс по инициативе Гувера принял закон о выделении 20 млн. долл. для продовольственной помощи населению региона. На пике этой программы в ней было задействовано 300 американцев и 120 тысяч русских, которые ежедневно кормили 10,5 млн. чел. На прозвучавшие в Конгрессе и в прессе обвинения в «пособничестве большевизму», Гувер, сам враждебно относившийся к советскому марксизму и его социальной практике, заявил, что, «когда голодают 20 миллионов человек, их политические убеждения неважны – их надо просто накормить». Программа была досрочно прекращена в 1923 году, когда американцы узнали, что Советы, несмотря на голод, увеличили экспорт зерна…

Герберт Гувер был страстным проповедником специфически американского индивидуализма, идеи которого многое объясняют в менталитете и поведении американцев. В том числе и в сфере филантропии. В 1922 году он публикует книгу «Американский индивидуализм», суммирующей его идейные убеждения и опыт гуманитарной деятельности в годы войны, а также намечающей социальные контуры послевоенной Америки.

В ней он, с одной стороны, отвергает «эгоистичный индивидуализм» раннего капитализма 18 и 19 веков в Европе и Америке с его кричащими формами насилия и господства, неравенства и несправедливости. По правилу – «каждый за себя и горе отставшему в гонке». С другой стороны, он отвергает все виды социализма (в первую очередь, его большевистский вариант) с их призрачной мечтой об опоре лишь на альтруизм, требующий для своего поддержания, помимо огромной бюрократии, диктатуру тоталитарной партии. Оставив позади хищнический индивидуализм прошлого и отвергая тоталитарный социализм, мы в Америке, – писал Гувер, – приняли на вооружение принцип «равенства возможностей». В Америке индивидуализм, по убеждению Гувера, наполнился новым смыслом, поскольку стремление к господству и тирании в правительстве или в индустрии и торговле поставлено под демократический контроль. Следует, однако, позаботиться о сбережении ценностей индивидуализма, таких, как стимулирование инициативы, готовность неустанно трудиться во имя избранной цели и совершенствовать свой интеллект и духовность. Для этого нужно сдержать известные его минусы – в этом состоит задача общества и правительства. А вместе с тем вырабатывать, приспосабливаясь к неизбежной жесткости конкуренции, личную ответственность за свои действия – это должно быть обязанностью индивидуума.

Гувер, сторонник свободного рынка при небольшом, но эффективном правительстве, представлял себе будущую Америку – в противоположность тоталитарному обществу в СССР – как «ассоциативное государство». В его представлении это общество самоуправляется разветвленной сетью профессиональных ассоциаций, работающих в партнерстве с «малым правительством», для того, чтобы продвигать общественное благополучие, сочетая «низменную» погоню за прибылью с «возвышенными» целями кооперации и служения обществу в целом.

***

Не было ли ассоциативное государство Гувера такой же утопией, как и коммунизм в СССР?

О том, как Гувер осуществлял на практике свои, на первый взгляд, утопические идеи «ассоцианизма», наглядно иллюстрирует его программа Better Homes in America. В этой ассоциативной программе участвовали, помимо возглавляемого Гувером федерального Министерства торговли, штатские и муниципальные власти, многочисленные бизнесы различных отраслей индустрии, частные и публичные образовательные учреждения, средства массовой информации.

У программы было несколько крупных и взаимосвязанных целей. Поощряя строительство качественных и доступных частных домов, программа решала послевоенную проблему дефицита жилья, а развивая жилищное строительство, она стимулировала экономический рост и сокращала послевоенную безработицу. Первоначально идею строительства «лучших домов» предложила частная строительная организация Better Homes in America, давшая имя всей программе, а продвигал эту идею в массы модный женский журнал, освещавший домашнюю тематику. Оперируя с 1923 года под эгидой гуверовского Министерства торговли в статусе бесприбыльной публичной корпорации, Better Homes собрала под своей эгидой организации из самых разных отраслей и сфер общества. Частные строительные компании, заинтересованные в программе, обеспечили финансирование ее оперативных расходов. На должность исполнительного директора Better Homes был приглашен известный профессор социологии из Гарварда, а в штат ее служащих были приняты работники жилищного управления Министерства торговли.

Сотрудничая с несколькими тысячами местных общин во многих штатах и округах, множеством привлеченных бизнесов, профессиональных ассоциаций, школ и колледжей, Better Homes развернула массовую рекламную, образовательную и исследовательскую кампанию. Для практической помощи строителям и владельцам домов в жилищной сфере были проведены необходимые исследования. Состоялись выставки образцовых домов, а среди них и выставка моделей богатых особняков колониальной эпохи, расположившаяся на лужайке Белого Дома. Будущих владельцев домов обучали тому, как выбрать подходящий по вкусам и средствам проект, как найти строителей и банк для получения ссуды, а также как с ним рассчитываться. Наконец тому, как разумно «управлять» новым домом. Все это вместе взятое позволило генерировать устойчиво растущий и все более разнообразный массовый спрос на дома улучшенного качества, в том числе, для семей с невысоким доходом. Спустя десять лет Гувер смог заявить, что его ассоциативная программа сделали возможным строительство 15 млн. новых домов.

***

В 20—30-е гг. идеи и практика ассоцианизма Гувера получили широкое распространение как в национальном масштабе, так и на местном уровне. Это стало возможным потому, прежде всего, что традиции волонтерских и благотворительных ассоциаций сопровождают всю социальную историю американского общества. От протестантских конгрегаций колониальных времен и масонских лож времен революции до отмеченного А. Токвилем бурного развития объединений всяческого вида в 19 веке.

Общим свойством подобных ассоциаций, начиная от религиозных (по всем конфессиям и сектам) и заканчивая светскими (общинными, братскими, профессиональными и многими другими) являлось то, что они действовали отдельно от государства. Иногда вопреки его воле, однако, как правило, по его законам. При Гувере этот «исторический ассоцианизм», получая особую государственную поддержку, стал организационной формой проявления американского индивидуализма под девизом – «добиваясь своих целей, не забывай о других и опирайся на их поддержку».

Поощряемая подобной политикой форма общенациональных ассоциаций получила особенно широкое распространение среди религиозных деноминаций, братских и женских объединений, позволяя им быстрее добиваться своих экономических и политических целей. Особенно активно эту форму использовали торговые объединения, клубы гражданского служения (такие, как Rotary, Kiwanis и Lions), группы воспитания характера (типа Boy Scouts и Girls Scouts), ветеранские группы (такие, как American Legion) и профессиональные объединения (типа American Society of Civil Engineers). Локальные объединения могли теперь получить от своих центральных органов информацию и рекомендации о том, как организовать общинные кассы и фонды, как рационально спланировать свой растущий город или поселок, каковы преимущества организованных развлечений и отдыха и многое другое.

Заслуга Гувера и его политики ассоцианизма состояла, по мнению исследователей этого периода, в том, что он продвигал добровольческие ассоциации не столько для взаимной выгоды их членов, сколько для их участия в гражданском служении. И это усилило начавшуюся задолго до него переоценку американцами роли добровольческих организаций в общественной жизни. Рост числа, разнообразия и активности этих организаций, в конечном счете, подготовил, по выражению современных социологов, высокую норму накопления «социального капитала» в американском обществе и так называемое «долгое гражданское поколение» Америки. К нему относят те несколько поколений американцев, которые в течение последующих десятилетий демонстрировали – и продолжают это делать вплоть до наших дней – беспрецедентный масштаб филантропических пожертвований, добровольчества и гражданской активности.

Публично-частное партнерство при Рузвельте

Модель «ассоциативного государства» доказала свою уместность в период быстрого роста экономики 20-х годов. Она оказалась, однако, совсем недостаточной в десятилетие Великой Депрессии, когда потребовалось невиданное ранее решительное вмешательство государства не только в экономику, но и в социальную сферу. Означало ли это, что идея Гувера ушла в небытие, явившись еще одной реформистской иллюзией «эпохи общего кризиса капитализма», как об этом в свое время твердили марксистские историки? Как ни парадоксально, идея и практика кооперации трех секторов американского общества (государства, бизнеса и филантропии) неоднократно возрождалась. То как ведущая, то как вспомогательная сила роста экономики и реформирования общества.

Начиная с Франклина Д. Рузвельта (Franklin Delano Roosevelt, 1882–1945), каждый из американских президентов опирался на эти идеи в своих программах поддержания роста экономики и социального мира или быстрого и менее болезненного выхода из экономического кризиса. Если говорить о нашем времени, то разрабатывая и реализуя программы реформирования современного капитализма после самой глубокой за последние полвека рецессии, правительство Б. Обамы привлекает крупные корпорации и профсоюзы, ведущие профессиональные ассоциации и филантропические фонды. Если вернуться в 30-е годы, то публичная дискредитация Рузвельтом своего предшественника Гувера за его неумение справиться с внезапно разразившимся кризисом и его последствиями, не помешала новому президенту на первом этапе Великой Депрессии использовать идеи «ассоциативного государства».

Лишь в социальной сфере Рузвельт вынужден был сразу, пусть и не полностью, отойти от подобного рода партнерства. С введением в 1935 году – в разгар массовой безработицы, связанных с ней народных бедствий и с обострением конфликта труда и капитала – знаменитого Закона о социальном обеспечении (Social Security Act), федеральное государство взяло на себя полную ответственность за пенсии по возрасту, пособия по безработице и инвалидности. Между тем, до принятия этого закона все то, что получали по этому акту ветераны труда, рабочие, вовлеченные в федеральную экономику, другие группы работников и граждан, им предоставляли частные организации. Были это, прежде всего, разнообразные братские и женские общества и их национальные ассоциации. И их социальная поддержка во многих сферах труда осталась значительной и после 1935 года. Трудовое законодательство Рузвельта способствовало, вместе с тем, расширению частного социального обеспечения в промышленности, укрепив позиции профсоюзов и предоставив юридическую основу для справедливых трудовых договоров. В них теперь регулировалась не только зарплата и условия труда. В эти договора могли быть введены также права на пенсию, страхование здоровья и другие невиданные ранее (если не считать упомянутый ранее социальный эксперимент Форда) социальные льготы, предоставляемые частными корпорациями.

Однако в своей стартовой программе начала 30-х годов Рузвельт, пытаясь преодолеть сильнейший спад в экономике, вынужден был опираться, прежде всего, на ассоцианизм Гувера – политику сотрудничества бизнеса и филантропии с государством. Вряд ли стоит этому удивляться, – пишут исследователи того периода, – если учесть зависимость «мозгового треста» Рузвельта от таких частных аналитических центров как Институт Брукингса или научных групп, финансируемых рядом филантропических организаций типа фондов Карнеги и Сейджа.

Так, Общенациональная Администрация восстановления (National Recovery Administration – NRA), созданная Рузвельтом в его первые 100 дней с целью восстановить экономику за счет стимулирования спроса, опиралась не столько на решительные государственные меры, сколько на развитие старых идей частно-публичного партнерства в экономике. Чтобы избежать разрушительной конкуренции, усиливавшей безработицу и подрывавшей спрос, NRA поручила добровольческим ассоциациям отраслей индустрии и торговли самим – по типовым образцам и под контролем сверху – разрабатывать и регулировать «кодексы справедливой конкуренции» с введением нижнего предела цен, минимума зарплаты и максимума часов рабочей недели.

Эйфория от временного успеха этой попытки централизованного – пусть в облегченном американском варианте – планирования частной экономики во время кризиса, улеглась два года спустя. В 1934 году Верховный суд США, реагируя на ряд корпоративных исков, признал деятельность Администрации восстановления неконституционной, поскольку своими актами она взяла на себя миссию законодателей Конгресса. В ответ Рузвельт провел через Конгресс общенациональный Закон о трудовых отношениях (National Labor Relations Act – Wagner Act, 1935). Его целью было не только смягчить противостояние труда и капитала в разгар Великой Депрессии, но и ввести в действие – на этот раз подкрепленные законом – экономические меры Администрации восстановления, закрытой ранее решением Верховного суда.

Акт Вагнера (по имени его автора сенатора Роберта Вагнера) предусматривал введение официального минимума зарплаты и максимума рабочей недели, а также право рабочих на организацию забастовок, создание профсоюзов и коллективные трудовые договора. За пределы этих прав были выведены работники учреждений правительства и финансируемых им отраслей. Были также ограничены условия ограничивающие забастовки остальных отраслях. Для проведения в жизнь акта Вагнера был создан влиятельный Национальный совет по трудовым отношениям (National Labor Relations Board).

Однако даже с этим поворотом к регулированию экономики сверху, Рузвельт не стремился к созданию «Большого правительства» и полной централизации управления экономикой, как поступили в то кризисное время главные европейские страны, особенно Германия. Последняя с приходом к власти Гитлера сумела за счет монополизации и милитаризации экономики рано выйти из кризиса, дать работу и сносный уровень жизни миллионам и тем обеспечить уже к 1935 году массовую поддержку гитлеровского варианта Нового курса.

Но если Германия обеспечила подъем экономики и уровня жизни исстрадавшегося за годы депрессии населения за счет централизации и милитаризации экономики, то движущей силой рузвельтовского Нового курса были социальные программы. Государство решительно взялось за образование и здравоохранение, гарантировало прожиточный минимум, приняло на себя обеспечение престарелых, инвалидов и бедных. Именно в ту эпоху был заложен фундамент обширной программы социальной поддержки наименее защищенных слоев населения США и послевоенного «государства социального благосостояния».

Выполняя программу восстановления экономики и социальной поддержки безработных, Рузвельт предпочел вместо усиления централизации сотрудничество с местными правительствами и частными организациями всех уровней и форм. Именно так работала действовавшая в 1935—43 годах Администрация общественных работ (Works Progress Administration – WPA) – крупнейший проект Нового курса по объему бюджетных расходов (11,4 млрд. долл.) и числу американцев, получивших в его рамках работу (8 млн. чел.). Этот проект был не столько изобретением Рузвельта, сколько продолжением и расширением программы помощи, созданной еще при Гувере (1932) в рамках Корпорации финансирования восстановления (Reconstruction Finance Corporation – RFC).

Хотя у созданной Рузвельтом еще в 1933 году Администрации общественных работ (Public Works Administration – PWA) были тысячи штатных работников по всей стране, основными каналами управления и финансирования стали правительства штатов и локальные добровольческие ассоциации. Через них на проекты общественных работ в местные округа и муниципалитеты поступали из федерального бюджета многие сотни миллионов долларов. Только на проекты ремонта и расширения скоростных и местных дорог, мостов, а также улиц в городах во всех регионах, но особенно на Западе, было потрачено более 4 млрд. Примерно 1 млрд. был израсходован на строительство коммунальных предприятий водоснабжения, канализации и электроснабжения. На строительство публичных зданий, многие из которых действуют и по сей день, ушло более 1 млрд.

Хотя такое уникальное здание как Empire State Building было построено частной фирмой еще в 1931 году, многие публичные здания, построенные позднее с помощью Администрации общественных работ по всей Америке, тоже стали архитектурными памятниками той эпохи. В отличие от Empire State Building, принадлежащего частному капиталу, они превратились в центры деятельности многочисленных бесприбыльных и волонтерских организаций, явившись в послевоенное время материальной базой для небывалого взлета их числа и активности. Так, Общественный Центр в г. Хаммонд (Индиана), построенный в 1938 году, располагал не только аудиторией для публичных представлений и программ на 5 тыс. мест, но и предоставил помещения для штаб-квартиры организации бойскаутов и для других клубов и ассоциаций. Помимо общественных центров и муниципальных залов, строились музеи искусств и природы, библиотеки, общежития и стадионы, а также учебные здания для частных и публичных колледжей и университетов.

Примерно 1 млрд. был израсходован на различные программы социальной помощи. Среди них – переобучение работников, особенно женщин, оставшихся главами семей, пока их мужья находились в трудовых лагерях и на стройках «социального капитализма»; распределение избытка продовольствия, убереженного от уничтожения по программам сокращения его производства, чтобы удержать цены на него от дальнейшего катастрофического падения; выдача завтраков в школах и т. п.

Хотя Новый курс был не столько заранее разработанной стратегией, сколько импровизированным набором программ, отбираемых методом проб и ошибок, в нем, как мы видели, отчетливо прослеживалась тенденция использовать в решении социальных проблем гуверовский «ассоцианизм». Она отразилась и в налоговой политике Рузвельта. С одной стороны, он расширил налоговые льготы для корпораций, чтобы поощрить крупный бизнес увеличить пожертвования для частных благотворительных организаций, помогающих выжить не только отдельным семьям, но и целым поселкам и городкам, пораженным безработицей, потерей жилья, нехваткой пищи, а то и голодом. С другой стороны, им было введено прогрессивное налогообложение личных доходов (максимальная ставка увеличилась с 25 % до 63 %), что позволило провести крупное бюджетное перераспределение доходов от группы сверхбогатых к бедным и средним слоям и финансировать социальные программы Нового курса.

Великая Депрессия выявила ограниченные возможности местных властей, бизнеса и филантропии эффективно справиться с ее масштабной безработицей, экономической и социальной дезорганизацией. И все же социальная политика правительства Рузвельта скорее подтвердила, чем снизила важную роль филантропии и волонтерских организаций в столь трудное время. Федеральные власти не только поощрили налоговыми льготами частную поддержку филантропии, но и сами оказались в большой зависимости от инфраструктуры и кадров частных организаций в продвижении правительственных услуг на местный уровень.

Наиболее наглядно эта тенденция выявилась после Второй мировой войны, когда обновленная социальная и экономическая политика федерального государства, в немалой степени инициированная начавшейся «холодной войной» с СССР, привела к рождению полномасштабного третьего сектора.

Федеральная политика и сфера филантропии

После Второй мировой войны многие консерваторы в США опасались (в то время как многие либералы надеялись), что ее уроки, замечает П. Холл, приведут страну к созданию социал-демократического режима, принятого большинством западноевропейских стран. Однако в действительности этого не произошло. Политический, административный и экономический фундамент общества, заложенный в годы Нового курса, хотя и выглядел просоциалистическим, был весьма далек от централизованного и коллективистского образца стран Западной Европы. Не говоря уже о тоталитарном режиме СССР и стран советского блока. Экономической и социальной политике государства в США были в гораздо большей степени присущи децентрализация и денационализация.

Вместе с тем в послевоенные десятилетия все сменяющие друг друга президенты сталкивались с беспрецедентными вызовами и угрозами. Никогда ранее США не приходилось брать на себя неуклонно растущее бремя долговременных международных обязательств. Как лидеру Запада в глобальной «холодной войне» с СССР, США следовало быть готовым эффективно реагировать на возникающие один за другим международные кризисы, грозившие перерасти в гибельную для всех ядерную войну или перераставшие в горячие войны в разных точках планеты.

Все это требовало высокой готовности не только для военной и экономической мобилизации страны, но и для поддержания ее внутренней стабильности. Никто из послевоенных политических лидеров США ни разу вполне определенно не сформулировал точку зрения на то, какая нужна для реализации этих невиданных ранее национальных целей политико-экономическая система. Но об этом много было сказано экспертами из и вне правительственных кругов.

По мнению большинства исследователей того времени – его особенно четко сформулировал П. Холл – два механизма экономической и социальной политики оказались решающими для осуществления этих целей. Они же были ключевыми и для послевоенной истории филантропии и независимого сектора США.

Первым из них стало введение еще в разгар войны, в 1943 году, действующей до сих пор системы универсального налогообложения личных доходов. Она дала федеральному правительству практически неограниченный источник доходов бюджета. Эта система, во-первых, сохранила введенное за год до этого обязательство американцев, получающих любой доход выше установленного минимума (и для многих впервые в жизни) платить налоги по прогрессивной шкале, ставки которой тем выше, и нередко значительно выше, чем больше доход. Во-вторых, и это было главное новшество системы сбора налогов – их стали собирать «у источника дохода». Всех работодателей обязали отчислять налог с него одновременно с выплатой зарплаты, дивидендов и процентов. Вместо часто избегаемой налогоплательщиками уплаты приличной, а для некоторых и огромной, суммы один раз в год.

Появление этой идеи в разгар войны и при остром дефиците военного бюджета не было случайным. Федеральные власти знали по опыту прошлых лет, что из 34 млн. налогоплательщиков того времени не менее 5 млн. постараются в марте-апреле 1943 года «сэкономить», отложив уплату налога на время или… навсегда. Понимая, что нельзя наказать или арестовать 5 млн. налоговых нарушителей, Рузвельт воспользовался идеей и планом своего советника, известного экономиста, статистика и общественного деятеля Бидсли Рамла (Beardsley Ruml, 1894–1960). Последний был тогда финансовым директором известной торговой компании Мэйсис (Macy’s) и одновременно – президентом отделения Федерального резерва в Нью-Йорке.

Б. Рамл знал по опыту работы в Мэйсис, что американцы предпочитают платить долги частями. Он понимал, что им предстоит однократно уплатить немалую – по повышенным ставкам и многим впервые – сумму налога за предыдущий год. Но он также учитывал, что после вероломного нападения Японии и вступления в войну с нацистской Германией страну охватил патриотический подъем. Принимая все это во внимание, Рамл предложил рассрочить уплату налога и забирать его как бы незаметно, в момент выдачи чека, в котором указана сумма заработка за вычетом налога. Чтобы не вызвать «налогового восстания» из-за двойной уплаты налога в текущем году (полностью за прошлый год и частями за текущий), Рамл предложил подсластить «наживку». Прошлогодний налог для основной массы налогоплательщиков был резко (на 75 %) сокращен, имея в виду, что даже эта однократная крупная потеря бюджета в последующие годы окупится сторицей.

С тех пор система регулярных и бесперебойных налоговых платежей – Рамл назвал ее «pay-as-you-go» («плати по ходу дела») – предоставила в распоряжение государства стабильный и практически неограниченный источник бюджетных доходов. Обилие доходных поступлений дало федеральному правительству, а вслед и властям штатов, возможность введения налоговых льгот и маневрирования ими в интересах продвижения государственных и социальных программ. В том числе, и для поощрения или… сдерживания частной филантропии и бесприбыльных организаций – в зависимости от того, какая партия или президент находятся у власти.

К другому механизму социально-экономической политики, способствовавшему продвижению в послевоенные десятилетия как национальных целей Америки, так и расцвету ее филантропии и независимого сектора относят ряд инноваций. С одной стороны, это была разработка и опробование на практике инновационных схем федерального финансирования публичного сектора, с другой, создание систем сбора и анализа экономической и социальной информации в целом по стране, которая дала в руки финансистов и политиков основу для разработки налоговой политики, отражающей возросшую социальную роль государства.

***

Как ни парадоксально, но вопреки появлению федеральных агентств, таких как Комитет экономических советников и Управление менеджмента и бюджета, разрабатывающих экономическую политику и строго надзиравших за федеральным бюджетным процессом, последний стал не более, а менее централизованным.

Парадокс этот был вызван тем, что при растущей роли федеральной власти, ее политику в США проводит в жизнь не аппарат самого правительства, а набор разнообразных агентств, взаимодействующих со штатами, многочисленными местными властями и организациями частного сектора. Поэтому каждая сфера правительственной активности формирует свою «клиентуру», то есть группу внутренних и внешних действующих лиц и организаций. И все они стремятся осуществить свои сепаратные цели. Официальные лица из правительственных агентств проталкивают свои приоритеты в расширении своих полномочий, связанных с продвижением бюджетных ресурсов. Члены Конгресса и другие избираемые деятели хотят добиться преимуществ, выгодных для своего поста и своих избирателей, направляя потоки ресурсов и контролируя назначение кадров в этих агентствах. Добиваются своих целей в распределении бюджетных ассигнований и организованные группы из различных отраслей. Оперируя как бесприбыльные организации, они лоббируют Конгресс, жертвуют в избирательные фонды политиков, мобилизуют избирателей и формируют общественное мнение через рекламу и журналистику.

Именно это разнообразие сил, воздействовавших в послевоенные десятилетия сверху и снизу на процесс федерального финансирования, привело к формированию такой социальной, налоговой и бюджетной политики государства, которая неузнаваемо преобразила перекрывающие друг друга миры ассоциаций, благотворительности и филантропии.

С одной стороны, крутая шкала прогрессивного налогообложения личных доходов и наследств в комбинации с высокими ставками налога на корпорации создала у граждан и бизнесов мощные стимулы для ухода от высоких налогов за счет узаконенных вычетов и освобождений от них. С другой стороны, подобная заинтересованность «низов» позволила властям всех уровней управлять этими стимулами, направляя потоки частных ресурсов, в том числе филантропических пожертвований в те области, в которых они были заинтересованы. Например, в требующие развития штаты и округа, города и поселки путем выпуска облигаций, доход от которых освобождался от налогов. Или в социальные сферы, такие как образование и наука, культура и здравоохранение, а также социальные службы, включая поддержку малоимущих, пожилых и иных социально уязвимых слоев населения.

Высокие налоги в гораздо большей степени, чем до тех пор, поощрили богатых людей создавать частные филантропические фонды, получая освобождение от налога на наследство. Эти фонды, в свою очередь, стали основным источником финансирования организаций, вновь создаваемых в нужных властям местах и сферах. Среди них, конечно, преобладали организации, которые могли добиться признания государством их благотворительного или бесприбыльного статуса с правом снижения или освобождения от налогов как их самих, так и их доноров.

Мощный толчок развитию подобных организаций был дан государством также прямым или косвенным субсидированием универсальных социальных услуг или групп населения, которых оно желало поддержать. Так, по закону Хилла-Бартона (Hill-Burton Act, 1946) федеральные власти в течение 20 лет финансировали развитие публичных госпиталей с бесприбыльным статусом. При условии, что местные власти выделят им сходную сумму, а госпитали, получающие правительственные гранты, не будут дискриминировать пациентов по расе, вере и цвету кожи, а также возьмутся бесплатно лечить неимущих.

Последние требования приобрели полную силу с введением в 1965 году федеральных программ Медикейда и Медикера, общий бюджет которых ныне приближается к 1 трлн. Создание Национального научного фонда (National Science Foundation – NSF, 1950) и расширение сети Национальных институтов здоровья (National Institutes of Health – NIH, 1930) открыло мощный поток субсидий и грантов, направленных организациям частного сектора для выполнения важных научных и медицинских исследований. Сейчас бюджет NSF составляет более 6 млрд., а NIH – почти 30 млрд.

Наконец, по «Солдатскому биллю о правах» (G. I. Bill, 1944) – завершающему и вместе с тем одному из самых крупных комплексов социальных законов Нового курса Рузвельта – государство обеспечивало десятки миллионов демобилизованных военнослужащих и членов их семей медицинским обслуживанием, пособиями на год до первого трудоустройства, льготными кредитами на строительство дома, покупку фермы или создание бизнеса. А главное – грантами на оплату высшего образования и профессионального обучения.

Считается, что меры комплекса законов G. I. Bill (он периодически пересматривался, особенно после войн в Корее и Вьетнаме, и действует в обновленном виде до наших дней) не только помогли предотвратить послевоенный спад в экономике, но и создали образованный, энергичный, предприимчивый, и потому состоятельный, средний класс Америки, составивший не только опору бурного развития ее третьего сектора, но и общего процветания страны в последующие полстолетия.

***

Возросшие масштабы публичного финансирования, разнообразие его форм и каналов создали почву для небывалого роста числа организаций, обслуживающих правительственные социальные программы или нацеленных на филантропию, вообще на «публичное благо». Если в период между 1939 и 1950 годами общее число публичных организаций, как благотворительных, так и не благотворительных, которые имели право на полное или частичное освобождение дохода от налогов (так называемый tax-exempt status), удвоилось, то между 1950 и 1968 годами их число возросло в 20 раз (с 12,5 тыс. до более чем четверти миллиона).

Хотя некоторая доля этого прироста достигнута за счет преобразования различных частных организаций в бесприбыльные, преобладающее большинство последних были новыми учреждениями. Совместно они и сформировали ту новую сферу публичной деятельности, которую впоследствии назвали независимым, или бесприбыльным, или, наконец, третьим, в отличие от государства и бизнеса, сектором американского общества.

Филантропия и социальные движения 60–70 годов

Появление бесприбыльного сектора с невиданным ранее числом организаций, поддерживаемых федеральным правительством через налоговые льготы, субсидии и гранты и одновременно имеющих право вести не противоречащую законодательству независимую деятельность, не являлось, как уже отмечалось, результатом заранее разработанной государственной стратегии. Это был скорее стихийный, постепенно развивающийся процесс.

С одной стороны, он стал следствием американской версии демократии с ее господством прав человека и гражданина, включая отмеченное А. Токвилем еще в начале 19 века неудержимое стремление создавать независимые ассоциации граждан. То есть всего того, что издавна укоренено в американском менталитете и в республиканской форме правления страной. С другой стороны, это был – если говорить о времени зарождения и бурного развития этого сектора (1945–1970) – часто непредвидимый, а для консерваторов и не всегда желанный результат, принятия федеральными властями различных, нередко несогласованных или противоречащих друг другу решений и правовых актов.

Эти меры стали необходимы, а часто и неизбежны, ибо были связаны, во-первых, с новой глобальной ролью США как лидера «свободного мира» в холодной войне с СССР, а во-вторых, с поддержанием внутренней стабильности, требовавшей от федерального правительства участия в состязании с СССР, включавшем не только гонку вооружений, но и социальных программ, постепенно превращавших Америку в «государство социального благополучия».

Вряд ли поэтому удивительно, что одним из наиболее известных результатов деятельности бесприбыльных организаций в тот период стало их активное участие в социальных движениях за права расовых и религиозных меньшинств, а также женщин. Вплоть до 1964 года финансируемые филантропическими фондами правозащитные организации независимого сектора безуспешно – из-за преобладания в Конгрессе делегатов южных штатов и консерваторов с севера – добивались отмены расовой сегрегации и полного распространения Билля о правах на афроамериканцев – прежде всего, на Юге. В консервативной защите расового неравенства слабым звеном оказался Верховный суд, в состав которого за время 20-летнего правления президента Рузвельта и демократической партии было проведено несколько либерально мыслящих судей. В результате их правовой активности Верховный суд принял ряд новаторских решений-прецедентов по гражданским правам, превративших их в конституционную проблему.

Эти прецеденты и были с помощью ряда коллективных исков (class actions) использованы бесприбыльными организациями в качестве мощного оружия, позволившего им стать влиятельными участниками политического процесса в стране. Пользуясь этим юридическим оружием, правозащитные организации третьего сектора организовали в 50—60-е годы мощное социальное движение за равенство в гражданских правах чернокожих американцев, женщин и других ущемленных в правах граждан.

В 1954 году Верховный суд в решении по групповому иску «Браун и другие против Совета по образованию г. Топека» (Brown at al. v. Board of Education of Topeka) признал противоречащим Конституции раздельное обучение чернокожих и белых школьников. Вслед за этим знаменитым правовым актом развернулось массовое движение за гражданские права как чернокожих американцев, так и других дискриминируемых меньшинств. В течении последующих 10 лет активность этого движения неуклонно нарастала. Она проявлялась в массовых акциях протеста, вплоть до подавляемых полицией и войсками городских бунтов, в многочисленных правовых баталиях в судах всех уровней, в острых дебатах в Конгрессе и Ассамблеях штатов и в прессе всех видов.

Эта массовая активность привела в 1964 году к трудному принятию Конгрессом (после 75-дневной обструкции оппозиции) знаменитого Закона о гражданских правах (Civil Rights Act of 1964). Борьба за его реальное претворение в жизнь продолжалась еще долго и вряд ли привела бы к успеху без давления организаций независимого сектора.

***

Историки отмечают, что логика и практика «конституциализации» расового неравенства, то есть использования аргумента его противоречия Конституции США, легли в основу всех последующих движений за равенство ущемленных в правах социальных групп. Таких как женщины, старики, инвалиды, в особенности психически неполноценные люди, геи и лесбиянки. Судебные процессы и политические акции, затеянные этими группами через базирующиеся в Вашингтоне и поддерживаемые филантропами бесприбыльные организации, неузнаваемо трансформировали социальную политику государства второй половины 20 века.

Результаты социального движения 60-х годов за гражданские права позволили успешно опротестовать не только дискриминационные акты штатов и муниципалитетов, но и практику частных организаций, дискриминирующих работников по полу, возрасту и религии. Публичные протесты и судебные иски против негуманного обращения с психически больными в штатских лечебницах и специальных школах привели к решениям судов о ликвидации многих из них или преобразованию их в масштабную отрасль по уходу за этими и другими больными в специальных домах. Коллективные судебные иски бесприбыльных организаций, ориентированных на защиту конституционных прав граждан, изменили общественное мнение и публичную политику, касающуюся таких социальных проблем как защита потребителей и окружающей среды, борьба с курением и пьянством за рулем, грубое обращение с детьми.

Эти и другие социально-ориентированные движения, набегающие волна за волной на открытое и плюралистическое американское общество, неизбежно выдвинули независимый сектор, включая филантропию, на передний край политической жизни страны, вызвав ответное сопротивление консерваторов.

Третий сектор под прессом консерваторов

Усиление международной активности филантропических фондов в разгар «холодной войны» вызвало обвинение их в антиамериканской (и просоветской) деятельности со стороны консерваторов Конгресса во главе с ярым антикоммунистом сенатором Дж. Маккарти (Joseph Raymond McCarthy, 1908–1957). Вслед за этим Конгресс организовал ряд специальных расследований «прокоммунистических» фондов. Как можно предоставлять безналоговый статус, то есть финансировать за счет американских налогоплательщиков, гневно вопрошали консерваторы, организации, занимающиеся «подрывной деятельностью», такие, например, как пацифистский и либеральный Фонд Карнеги за международный мир?

Созданная в 1952 году Палатой представителей Комиссия под председательством конгрессмена-республиканца Криса Кокса (Cox Committee) поставила перед собой следующие вопросы. Занимаются ли они подобной деятельностью, используют ли свой безналоговый статус и полученные за его счет бюджетные ресурсы на декларируемые ими цели, соответствуют ли последние американским традициям и законам? В ответ лидеры крупнейших фондов (с активами более 10 млн. долл.) позаботились о привлечении для расследования беспристрастных профессионалов, а не одних лишь борцов с «красной угрозой», и выразили полную готовность сотрудничать, представив исчерпывающую информацию о своей деятельности, составлявшую у многих из них толстые тома.

В Палате представителей прошли продолжительные слушания, на которых свидетельствовали и выступали с проникновенными речами такие знаменитые представители одновременно и бизнеса, и филантропии, как Генри Форд младший, Джон Д. Рокфеллер III-й, Альфред Слоан и многие другие. В итоге большинство заведомых противников фондов вынуждено было признать беспочвенность их обвинений в «подрывной деятельности» и уклонении от целей, дающих фондам право на освобождение от налогов.

Вскоре за дело взялись сенаторы, недовольные подобным исходом дебатов конгрессменов. Они предприняли новую атаку на фонды, создав Комиссию сената под началом республиканца Б. Кэрролла Риса (Reece Committee, 1954), которая поставила целью всесторонне изучить как мотивы создания фондов, так и их влияние на общественную жизнь. Ее деятельность отразила консервативные взгляды политиков, привыкших к традиционной «благотворительности милосердия» и считавших подрывными или, по меньшей мере, подозрительными социальные функции новой филантропии как активного участника публичной жизни.

Комиссия пыталась выяснить механизм «ухода» фондов от налогов и сохранение «династического» – через наследников основателей фондов – контроля над ними. Ее членов интересовало влияние фондов на социальные науки, общественное мнение и политику в тех случаях, когда они используют финансовую и иную опеку научных исследований в университетах и мозговых центрах. Подозрение членов Комиссии Риса вызывала также возрастающая сила их бюрократии, усиление влияния на прессу и радио, а особенно роль фондов и их лидеров в поощрении «интернационалистской» (тогда значившей «просоветской») зарубежной политики и тем самым – «подрывной деятельности».

Хотя обвинение в поддержке фондами коммунизма постепенно отпало, остались не прояснёнными существенные проблемы рождающегося независимого сектора, а среди них следующий судьбоносный вопрос. Не подрывает ли американскую демократию нарастающая финансовая и политическая мощь фондов, сосредоточенная в руках сверхбогатых филантропов и немногочисленной гильдии подконтрольных им управляющих и опекунов?

Поскольку работа комиссии Риса совпала с падением маккартизма, ее результаты были Конгрессом на время отставлены, но лидеры фондов широко использовали их для перестройки (и модернизации) своей деятельности. Они хотели не только быть готовыми к новым нападкам, им также важно было усилить самоконтроль и открытость, чтобы склонить власти и общественное мнение к признанию их и опекаемых ими бесприбыльных организаций легитимным и лояльным сектором демократического общества в США.

***

Значительное влияние на сферу бесприбыльных организаций и филантропии оказала предпринятая Конгрессом в послевоенное десятилетие систематизация американской налоговой системы. Последняя представляла собой к тому времени беспорядочную мозаику дополнений и поправок, введенных законодателями, начиная с 1916 года, под влиянием различных, нередко противоречащих друг другу идей, поводов и обстоятельств. Быстрый рост числа и роли фондов и других бесприбыльных организаций, ажиотаж, вызванный расследованиями их деятельности, вынудили Конгресс упорядочить предоставление им статуса освобождения от налогов и провести регулирование их деятельности.

Ранее все организации, добившиеся этого статуса, попадали в одну и ту же и очень размытую по критериям секцию Налогового кодекса – от филантропических фондов и братских лож до коммунальных сберегательных банков и страховых организаций. Учитывая результаты упомянутых расследований и слушаний в комиссиях Кокса и Риса, все освобождаемые от налога организации были, начиная с Налогового кодекса 1954 года, сведены в крупную секцию 501 (с). Этот порядок сохраняется до сих пор с необходимыми поправками, вызванными вновь возникшими обстоятельствами. Сейчас эта секция охватывает около 30 групп бесприбыльных организаций общим числом более 1,5 млн., различающихся характером и целями деятельности, видом и размером налоговых льгот, а также объемом регулирования.

Реформа налогового законодательства, относящегося к организациям независимого сектора, стала поворотным пунктом в развитии не только бесприбыльных организаций, но и «финансирующей» их индивидуальной и корпоративной филантропии. Она, с одной стороны, означала законодательное признание права на существование этих организаций и готовность федеральных властей поддерживать их освобождением от налогов на особых условиях, оговоренных в законе. С другой, эта реформа трансформировала благотворительность частных лиц и корпораций в деятельность, мотивируемую не только религией и моралью, честолюбием и тщеславием, как это имело место в течение многих столетий, но и размерами экономии на налогах.

Когда Джон Рокфеллер в 1913 году пожертвовал 100 млн. на создание фонда Рокфеллера, он не извлек из этого благотворительного акта никакой финансовой выгоды. И напротив, когда Генри Форд основал в 1936 году фонд Форда как часть схемы своего наследства, его семья, пользуясь этой продуманной схемой, сумела после его смерти в 1947 году передавать от одного поколения к другому одно из крупнейших в мире состояний, уплатив лишь минимальный налог на наследство. А в 50-х годах общее число филантропических фондов достигло примерно 13 тысяч и многие из них умело использовали лазейки льготного налогообложения для снижения или «оптимизации» налогов своих доноров.

С тех пор филантропия стала для многих фондов и их доноров не только проявлением бескорыстной щедрости, но и важным инструментом финансового планирования богатства. Их пожертвования становятся актом взаимной выгоды как для доноров, так и для общества. А ее пределы должны регулироваться государством в зависимости от состояния экономики. Прижизненные пожертвования и посмертные завещания стали в послевоенные десятилетия объектом изощренного финансового планирования. Это привело к появлению процветающей армии адвокатов, бухгалтеров и финансовых консультантов, изобретающих взаимовыгодные, как для получателей, так и для жертвователей, инновационные схемы филантропии.

Возросшие масштабы прямого и косвенного финансирования правительством бесприбыльных организаций привлекли в третий сектор многие частные организации, и особенно много из здравоохранения и образования, не говоря уже о сфере социальных услуг. Пользуясь упомянутым выше упорядочением налогового законодательства и его выгодами, все они поспешили приобрести бесприбыльный налоговый статус.

***

Однако получив в той или иной форме поддержку своей деятельности властями, бесприбыльные организации стали требовать и большего участия в разработке и реализации публичной политики. В прошлом меры социальной защиты тех или иных групп населения и выполнение общенациональных программ с участием правительства проводились через традиционные профессиональные ассоциации. Теперь их место стали занимать массовые членские ассоциации с бесприбыльным статусом. То, что этот статус позволяет снижать налог на доход также и донорам, делает эти ассоциации привлекательными для пожертвований любых размеров – от десятков и сотен долларов до многих миллионов долларов. Как со стороны практически всех филантропических фондов и корпораций, так и со стороны множества частных доноров. Возникающие в итоге этого сотрудничества общность интересов и разнообразные связи стали важным фактором в формировании самостоятельного бесприбыльного сектора.

У этой тенденции выявилась и другая сторона. Ранее профессиональные ассоциации, продвигая свои социальные цели, были для правительства, не предоставляющего им ни льгот, ни субсидий, внешней, действительно независимой силой. В послевоенный период бесприбыльные организации и их ассоциации все больше становятся «игроками» на том же самом организационном поле публичной политики. Они нередко становятся продолжением правительства, образно говоря, его «длинной рукой» в разработке и реализации этой политики.

В 30-е годы сотрудничество правительства Рузвельта с институтом Брукингса, приведшее к созданию американской системы социального страхования (Social Security), было одним из немногих исключений. К концу 50-х годов подобное сотрудничество становится обычным для многих бесприбыльных организаций. Федеральные власти регулярно заключают контракты с аналитическими центрами (think tanks), имеющими бесприбыльный статус, на разработку всех аспектов политики и техническое обслуживание ее реализации. А на индивидуальном уровне профессиональная карьера могла продвигать людей из университетов и корпораций в грантодающие фонды или в правительственные агентства и в штат Конгресса, а нередко и на его выборные должности.

***

Умение крупных фондов, других бесприбыльных организаций и их супербогатых доноров эффективно использовать лазейки льготного налогообложения для не всегда заслуженного освобождения от налогов вызвали в конце 50-х годов новую волну их публичной критики и расследований Конгресса.

Когда в 1959 году в Сенат поступил инициированный фондами и их донорами законопроект, предлагавший дальнейший рост налоговых льгот для особо крупных пожертвований, группа сенаторов заявила об «угрозе восстания» среднего класса, недовольного растущим неравенством налогового бремени.

В 1961 году эстафету протестов подхватил Райт Патман (Wright Patman), конгрессмен-демократ с популистской репутацией борца за справедливость. Его выступления в Палате представителей с рядом речей, разоблачающих налоговые злоупотребления фондов, получили широкую огласку в прессе и дали повод для начала новой серии расследований и слушаний всех аспектов деятельности фондов. Так же, как и налогового законодательства в целом. Хотя на этот раз ведущей темой дебатов была экономика фондов, нашлись желающие вновь обвинить их во вмешательстве в публичную политику, несовместимом, мол, с льготным налоговым статусом частных организаций.

В свою очередь, лидеры и адвокаты фондов, заняв на слушаниях круговую оборону, не уставали, ссылаясь на А. Токвиля и других классиков социологии, защищать добровольческие ассоциации и филантропию как квинтэссенцию американской демократии. И отвергать право государства вмешиваться в прерогативы ее организаций. Однако в эпоху, когда налоговая политика разрабатывалась в терминах публичных финансов и требовала не только социального равновесия, но и экономической целесообразности, ссылки на впечатления и аргументы Токвиля уже были несостоятельны.

В конечном счете, стала неизбежной проведённая несколько лет спустя – в 1969 году, уже при президенте Р. Никсоне – новая налоговая реформа, лишившая фонды прежней свободы действий. Она ввела ограничения контроля доноров над фондами, и, значит, возможностей корыстных финансовых сделок между ними (эти акты объединили термином self-dealing, означающим сделки в интересах стороны-инициатора), поставила под контроль практику инвестирования и текущих выплат, проводимых фондами, и потребовала представления ими годовых финансовых отчетов.

Однако полное решение противоречивых проблем фондов на этом этапе так и не было достигнуто. С одной стороны, ограничительные меры налоговой реформы не были столь драконовскими, как ожидали, а с другой – атаки на них продолжались и в прессе, и в Конгрессе. В то же время быстро растущие числом и влиянием организации независимого сектора требовали законодательного признания своей роли в публичной политике и своего места в меняющейся структуре публичных финансов.

Стала очевидной необходимость в достижении очередного социального и политического компромисса, из множества которых, как известно, соткана вся американская социальная история. Требовалось, наконец, формальное (правовое) признание общественностью и государством разрастающегося небывалыми темпами конгломерата бесприбыльных организаций в качестве независимого. или третьего сектора экономики и общества.

Третий сектор получает формальное признание

Это ключевое событие в современной истории американской филантропии случилось в 60—70-е годы и тесно связано с именем и деятельностью Джона Д. Рокфеллера-младшего (John Davison Rockefeller III, 1906–1978). Или как часто пишут, Рокфеллера 3-го – выдающегося филантропа из третьего поколения знаменитого семейства Рокфеллеров.

В 60-е годы он возглавлял фонд Рокфеллера, опекавший солидную сеть филантропических учреждений, основанных его дедом, отцом и им самим. Имея большой, и нередко печальный, опыт взаимоотношений труда и капитала в семейном энергетическом бизнесе, будучи опытным социальным политиком, обладая в то же время почти непререкаемым деловым и моральным авторитетом, он единственный из всех лидеров крупных фондов признал на слушаниях в Конгрессе нужду в серьезном реформировании «Большой филантропии».

Рокфеллер считал, что, лишь очистив ее от злоупотреблений, можно будет отвести от нее необоснованные обвинения. Вместе с тем он полагал, что настала пора ответить на накатывающуюся волна за волной, часто беспочвенную, популистскую критику филантропии и опекаемых ею бесприбыльных организаций всесторонним и глубоким обоснованием их существования в обществе и права на налоговые привилегии. Это было тем более необходимо, что казавшиеся жесткими меры налоговой реформы 1969 года не дали желаемого результата.

Наделенная функциями их контроля и регулирования федеральная Служба внутренних доходов (Internal Revenue Service – IRS) не справлялась с этими задачами. Ей это действительно было не под силу, ввиду огромного числа и необыкновенного разнообразия подконтрольных организаций – не столько филантропических фондов, сколько бесприбыльных организаций, получающих их гранты и субсидии правительства. Тем временем в ряде научных экономических журналов прошла серия статей, в которых математически обосновывалась неэффективность льгот по налогам для филантропии по сравнению со их снижением для частного бизнеса с целью стимулирования пожертвований. Это, естественно, подпитывало аргументы противников налоговых привилегий фондов и бесприбыльных организаций.

В этих условиях Дж. Рокфеллер 3-й призвал в своих публичных обращениях к раздраженному Конгрессу и взбудораженным и разобщенным лидерам филантропии создать новое, в духе ассоцианизма Гувера, «публично-частное партнерство». Этому партнерству, какую бы организационную форму оно ни приняло, нужно было «глянуть в корень». Во-первых, признать факт существования «новой филантропии», созданной в послевоенные годы усилиями не только бизнеса и волонтерских организаций, но и государства. Во-вторых, заново оценить ее изменившуюся роль в американском обществе и разработать особую политику для эффективного проведения ее организациями «частных инициатив в общественных интересах».

«Фронтовой» характер обстановки, окружавшей тогда сферу фондовой филантропии, вынудил Рокфеллера и его советников из правительства, адвокатских и академических кругов предпринять ряд почти что детективных акций. Они предпринимались в тайне не только от прессы и популистских деятелей Конгресса, но даже от других лидеров филантропии. Одной из таких детективных акций, пишет П. Холл в обзоре событий той поры, было привлечение в частном порядке Мартина Фельдстайна (Martin S. Feldstein), авторитетного экономиста из Гарварда, для независимого и объективного исследования эффективности как льгот по налогам, так и всей поддержки государством сферы филантропии. Шаг этот был достаточно рискованным, потому что Фельдстайн взялся за эту работу при условии, что будут опубликованы любые, даже негативные ее итоги. Однако его отчет содержал позитивную экономико-математическую оценку привилегий филантропии, с которой согласились даже их противники среди университетских экономистов. Отчет содержал убедительные доказательства того, что налоговые льготы для филантропии стимулируют поток благотворительных пожертвований и что в итоге их общая сумма значительно превышает налоговые потери государства.

Нейтрализовав этими результатами популистов и враждебную прессу, Дж. Рокфеллер 3-й и его «мозговой трест» взялись за следующую стратегическую акцию. Ею стала организация новой независимой комиссии по частной филантропии и публичным нуждам, или комиссии Файлера, по имени ее председателя Джона Файлера (John Filer). В отличие от прежних комиссий по филантропии, она, чтобы избежать излишней полемики, не включала представителей фондов и ее состав был тщательно сбалансирован – по географической и партийной принадлежности, расе, этничности, полу и религии. В нее вошли видные экономисты, социологи, юристы и эксперты по неправительственным организациям. Тесно сотрудничая с комитетами Конгресса и управлениями Министерства финансов, терпеливо преодолевая внутренние разногласия, комиссия в течение 2 лет провела исчерпывающее междисциплинарное исследование «новой филантропии». Комиссия представила свои результаты и рекомендации в сводном заключительном докладе, опубликованном Министерством финансов в 1975 году под названием «Благотворительность в Америке: на пути к созданию более сильного добровольческого сектора» (Giving in America: toward a stronger voluntary sector).

В докладе комиссии были рассмотрены все аспекты деятельности организаций со льготным статусом, проведен анализ их растущей роли как работодателей и как важных поставщиков социальных, медицинских, образовательных и культурных услуг, а также как новой общественной силы в политической жизни страны. Были подготовлены рекомендации по налогообложению и регулированию таких организаций, затрагивающие как их жизнеспособность, так и предотвращение злоупотреблений с их стороны. Наиболее далеко идущим итогом работы комиссии Файлера стало обоснование того, что до нее было лишь общей идеей. Она утверждала, что «новая филантропия» это не только доноры, но и организации-получатели пожертвований. Если первые жертвуют свои средства на публичные цели, то вторые используют эти средства на реализацию важных для общества целей. И все они образуют взаимосвязанный и единый «сектор» американской политической, экономической и социальной жизни.

Так впервые была сформулирована единая и цельная концепция бесприбыльных организаций. По этой концепции они являются составной частью третьего (в отличие от двух других – бизнеса и государства), независимого, бесприбыльного, или – как его предпочла назвать комиссия Файлера – добровольческого сектора. Этот сектор вправе иметь особый статус, включая налоговый, свои централизованные ассоциации для выражения и защиты общих интересов, для самоуправления и самоконтроля.

Было предложено, чтобы этот сектор регулировала в качестве полуправительственного агентства образованная актом Конгресса Национальная комиссия по филантропии при Казначействе США (Department of the Treasury) – по образцу давно существующей в Англии правительственной Комиссии по благотворительности. Однако эту плодотворную идею не удалось осуществить в связи с приходом в 1977 году к власти президента Картера, у которого были другие взгляды на роль этого сектора и его регулирование.

Чтобы обойти это новое препятствие, Рокфеллер и его помощники сами взялись за организацию координирующего агентства. Но только в статусе бесприбыльной организации с тем, чтобы она была и исследовательским центром нового сектора. Если последний был довольно быстро создан, поскольку стартовые средства для его организации и работы выделил Рокфеллер, то создание координирующего агентства заняло 4 года. Они ушли на преодоление неизбежных внутри молодого и очень разнородного сектора противоречий, вызванных административными и финансовыми разногласиями, а также амбициями существующих ассоциаций и их лидеров.

Наконец, в 1980 году появилась первая зонтичная организация третьего сектора – Independent Sector, правда, c ограниченными возможностями координации. Даже сейчас лишь около 600 крупных бесприбыльных организаций и фондов находятся под ее «зонтиком», тогда как остальные предпочитают группироваться вокруг других центров или независимо выражать свои взгляды на проблемы всего сектора.

***

Подводя итог попыткам Конгресса, начиная с 50-х годов разобраться со льготным статусом полустихийно складывающегося и быстро растущего третьего сектора, П. Холл отмечает, что после комиссии Файлера наступила новая фаза понимания этой сферы.

Раньше политики, законодатели и ученые фокусировались на том, что делали добровольческие ассоциации, благотворительные трасты и общества, кооперативы, религиозные учреждения и другие не связанные с частным владением (non-proprietary) организации. Теперь, когда рамками определения всех этих учреждений стала концепции формы собственности, фокус проблемы сместился к тому, как они действуют, выполняя уставные цели, насколько эти цели и их выполнение отвечают требованиям Налогового кодекса для бесприбыльных организаций, наконец, каково их взаимодействие с государством и бизнесом.

Новый подход позволил значительно упростить определение организаций сектора. Оно перестает зависеть от довольно затемненных вопросов благотворительных намерений или альтруистических мотивов. Намерения и мотивы перестают работать при поразительном разнообразии организаций, вовлеченных практически в любую сферу деятельности при масштабах, простирающихся от благотворительного вклада, контролируемого единственным опекуном до частного университета или госпиталя с тысячами сотрудников. Используемый взамен «секторальный подход» фокусируется не на разнообразии организаций, а на их общих чертах. При этом ставятся следующие вопросы: можно ли к ним отнести свойства неакционерных корпораций, выполняют ли они требования по ограничению распределения прибыли среди их членов, как толкует закон их налоговые обязательства и льготы и порядок регулирования их деятельности?

У этого подхода есть немало критиков, особенно у тех, кто не может смириться с тем, что филантропия, слившись с бесприбыльным сектором, превратилась в регулируемую правом и финансовым расчетом «индустрию». Нанеся тем самым ущерб ее традиционно ведущим качествам – милосердию и сочувствию, поддержке бедных и страдающих и взаимопомощи в обществе. Это отношение ярко выразилось в гневном вопросе лидера одного из традиционных фондов при создании комиссии Файлера. «Значит благотворительность становится лишь юридическим актом? И теперь она безвозвратно переходит под опеку адвокатов вместо тех, кто занимается ею на практике?» Позднее, когда появились научные труды, посвященные проблемам бесприбыльного сектора, его критики стали опасаться, что их сухой и лишенный эмоций язык права и экономики скроет чрезмерную подверженность этих организаций искажающему влиянию частного богатства и властей всех уровней.

Несмотря на расцвет добровольческого сектора Америки в последние десятилетия, оценка его развития никогда не была однозначной. Всегда находились его оппоненты – от объективных критиков до безоглядных разоблачителей. Никто, однако, уже не требовал его «закрытия», ибо это означало бы радикальное изменение американской демократии с присущей ей выдающейся ролью добровольческих ассоциаций и массовой активностью десятков миллионов американцев, желающих и пытающихся так или иначе участвовать в управлении страной.

Речь теперь шла лишь о том, как использовать мощь этого сектора и создаваемого им «социального капитала» в интересах общенациональной политики и программ той или иной партии, президента или общественного движения. Это новое отношение к независимому сектору продемонстрировал опыт «консервативной революции» в США конца 20 века.

Третий сектор в «век Рейгана»

Большую часть прошлого века политические консерваторы с подозрением, а то и с враждебностью, хотя и без организованной оппозиции, относились к росту филантропии частных фондов и их послевоенного отпрыска – бесприбыльных организаций. Такое отношение вызвано было, прежде всего, поддержкой большинством фондов либеральной внутренней и внешней политики и стремления бесприбыльных организаций быть на переднем крае борьбы за социальную и экономическую справедливость.

Поведение правых кардинально изменилось после оглушительного поражения на президентских выборах 1964 года их лидера – республиканца Барри Голдуотера (в США его звали «Мистер Консерватор», в СССР считали ярым антикоммунистом). Приход к власти демократа Линдона Джонсона (Lyndon Baines Johnson, 1908–1973) с его поддержанной третьим сектором программой «Большого Общества» окончательно направил страну на дорогу к социальному государству.

Стратеги консерваторов поняли, что завоевать общественное мнение одной лишь контрпропагандой невозможно, что надо также прибегнуть к организованной силе, используя все возможности до тех пор критикуемого ими третьего сектора. С этой целью они организовали усиленный приток пожертвований от новых богачей с Юга и Запада в поддерживающие взгляды консерваторов фонды, ассоциации и группы активистов. Эти усилия (о них было подробно рассказано в главе 2 раздела II книги автора «Как работает филантропия в Америке», 2015) помогли им возродить консервативное движение на новой платформе и успешно противостоять либеральной политике социального государства. А именно – дальнейшему, после Джонсона, развитию «Нового курса» Рузвельта, активно проводимого демократами в течение почти 20 лет.

***

Новый лидер консерваторов республиканец Рональд Рейган (Ronald Wilson Reagan, 1911–2004) предложил на президентских выборах 1980 года – в отличие от жесткой идеологической платформы Голдуотера – более обоснованную и оказавшуюся привлекательной для среднего класса программу. Последняя включала значительное снижение налогов и, соответственно, федеральных расходов (прежде всего, за счет социальных программ) с делегированием части полномочий и ресурсов Вашингтона на уровень штатов и муниципалитетов.

Главным средством реализации этих целей Рейгана стало возрождение партнерства государства, частного сектора и гражданского общества, имея в виду усиление роли и инициатив ассоциаций, местных общин, частных бизнесов и отдельных граждан. Это был возврат на новом уровне, во-первых, к традиционным религиозным и общинным ценностям, а также опыту отцов-основателей эпохи колоний и создания США, во-вторых, к наследию гражданского общества и его волонтерских ассоциаций времен А. Токвиля и, в-третьих, к опыту частно-публичного партнерства Г. Гувера.

Все это вместе взятое и составило один из важнейших компонентов провозглашенной Рейганом и длившейся в течение 80-х годов «консервативной революции» в социальной сфере. Вот как Рейган сам определил ее в одном из обращений к сторонникам: «Давайте возьмемся возродить еще в наше время американский дух добровольчества, сотрудничества, частных и общинных инициатив – тот дух, который течет как глубокая и могучая река через всю историю нашей страны». Джордж Буш-старший (George Herbert Walker Bush, род. в 1924 году), сменивший Рейгана на посту президента в 1989 году, выразился на этот счет еще более цветисто, говоря о «зажжении тысяч источников света» и о «времени протянутой и открытой руки».

Историки, особенно консервативные, считают, что американцы в своем большинстве – даже после ряда десятилетий «либеральной эры», ослабившей, как нередко считают, американский дух предпринимательства и опоры на собственные силы – были готовы к такому крутому политическому и социальному повороту. Он стал возможен после настигшего Америку в 70-е годы, по выражению Ф. Фукуямы, «Великого Разрыва» социальной организации. А именно – кризиса гражданского общества, падения его социальных ценностей и морали, вызванных синдромами Вьетнама и Уотергейта, разлагающим влиянием молодежной контркультуры 60-х и патерналистских излишеств социальных программ «Большого Общества» Л. Джонсона.

Чтобы компенсировать падение роли и расходов федерального правительства в социальных программах, Рейган создает – по аналогии с мерами ассоцианизма Гувера – специальную Комиссию по инициативам частного сектора, призванную продвигать их в жизнь на всех уровнях власти и общества. В ее составе были влиятельные представители правительства, бизнеса и третьего сектора, лидеры церквей и различных меньшинств. Они разрабатывали для аналогичных комиссий на местах проекты и модели частных инициатив, основанные на богатом опыте традиционной американской благотворительности и волонтерства. Рейган неустанно внушал американцам, что «в эту эру „Большого Правительства“ мы нередко забываем, что многие из наших великих достижений, как нации, были добыты не через правительство, а с помощью частных граждан – личностей, чей талант и щедрость расцвели в нашем климате свободы».

Правые исследователи эры «консервативной революции» Рейгана обращают внимание на то, что его риторика против либерального наследия была намного жестче, чем его реальная политика. Они призывают к объективности своих левых оппонентов, остро критикующих Рейгана и время его правления. Посмотрите, говорят они, не только на то, что он сделал для «подрыва» иждивенческих традиций либерального наследия Рузвельта и Джонсона, но и на то, что он для этого не сделал.

С одной стороны, Рейган резко, иногда на треть, а то и вдвое, сократил расходы на программы «социальной сети безопасности» (велфэр, жилищное строительство для неимущих и гранты местным властям на помощь бедным), на образование и здравоохранение, не говоря уже о замораживании минимума зарплаты и подавлении профсоюзов. А с другой, он не посмел разрушить главные завоевания эпохи либерального правления, превратившие Америку в социальное государство, такие как Social Security, Medicare, Medicaid, программы поддержки среднего и высшего образования, бедных и пожилых, хотя и значительно сократил или изменил источники их финансирования.

Хотя ожидаемого «социального чуда» в 80-е годы и не случилось, считается, что в целом состояние гражданского общества улучшилось. Произошло общее «потепление» морального климата, снизилась преступность и появились признаки укрепления семьи и ее ценностей. После «паранойи Вьетнама» с его крайним пацифизмом, возродился патриотизм, особенно в связи с «крестовым походом» Рейгана против коммунизма. Наконец, значительно усилилась общинная и добровольческая активность и резко активизировалась благотворительность частных лиц и корпораций, к чему особенно активно призывал Рейган.

Экономическая и социальная политика Рейгана, конечно же, поставила в весьма трудные условия независимый сектор. В течение 70-х годов бесприбыльные организации привыкли к устойчивому росту федерального финансирования своей деятельности, особенно в социальной сфере, здравоохранении и образовании. У многих из них доля госбюджета в доходах составляла от 30 до 75 %. Некоторые исследователи предрекали угасание независимого сектора, выросшего до небывалых масштабов не столько благодаря частной филантропии, сколько на обильной почве правовой и финансовой поддержки федерального правительства.

Однако этого не случилось. Когда при республиканцах Рейгане и Буше-старшем субсидии федерального бюджета в эти сферы значительно сократились, бесприбыльные организации начали перестраиваться, проявив поразительную гибкость. Они продемонстрировали не только высокую способность выживания и трансформации, но и склонность к дальнейшему распространению. За 8 лет правления Рейгана их число выросло на треть. В то же время организации третьего сектора сумели быстро разобраться в пестром калейдоскопе возможных источников финансирования и стали использовать весь их набор – от собственных доходов за счет платных услуг и пожертвований частных лиц до грантов филантропических фондов и правительства, контрактов с государством и бизнесом.

С одной стороны, эта гибкость стала наглядной демонстрацией жизнеспособности организаций сектора, лидеры и активисты которых унаследовали вековые традиции американской предприимчивости и опоры на собственные силы. С другой стороны, неожиданной для многих, поведение организаций сектора явилось свидетельством косвенного успеха «консервативной революции» Рейгана, призывавшего возродить эти традиции, отказавшись от одной лишь опоры на «государственное иждивенчество». В последние десятилетия прошлого века организации третьего сектора и в самом деле приобретали предпринимательский характер, опираясь на руководство профессиональных менеджеров и фандрайзеров.

***

Яркой иллюстрацией «бесприбыльного предпринимательства» той поры может служить бурный рост сферы лечения, обучения и обслуживания умственно отсталых и психически больных людей в небольших группах на дому. Их обычно относят к так называемой group-home industry.

Еще в 70-е годы не прекращавшаяся борьба за гражданские права – вслед за успешными судебными исками по поводу прав заключенных на гуманное обращение и условия заключения – перекинулась и на эту сферу. В рамках этой борьбы в 1972 году было проведено репортерское разоблачение ужасающих условий проживания 5000 умственно отсталых людей всех возрастов в школе-приюте Willowbrook на острове Стейтен-Айленд в Нью-Йорке.

Вслед за этим группа реформаторски настроенных адвокатов, хорошо знакомых с проблемой, инициировала в федеральном суде продолжавшийся три года судебный процесс против властей штата Нью-Йорк. Как и прежние процессы в защиту гражданских прав тех или иных социальных групп, он основывался на «конституционных аргументах». Примирительный вердикт суда потребовал фактического закрытия приюта-тюрьмы Willowbrook (суд позволил оставить там лишь 250 из 5400 ее «узников»), поскольку при огромном скоплении пациентов не могло быть обеспечено их «конституционное право на гуманное обращение и лечение».

Суд также постановил разместить их в течение 6 лет небольшими группами в жилых домах, расположенных в местных общинах города и штата, где они могли бы нормализовать свою жизнь и тем самым эффективность лечения.

Финансирование проекта должны были взять на себя власти штата – как минимум, в пределах суммы, расходуемой на содержание прежнего приюта. Однако, чтобы реализовать это судьбоносное для всех людей с ментальными болезнями решение, адвокатам и присоединившимся к ним опытным исследователям сферы тюрем и психиатрических лечебниц из Колумбийского университета, потребовалось еще почти 10 лет новых процессов и апелляций, публичных протестов и добровольческих усилий. Столь долгое время потребовалось, чтобы преодолеть упорное сопротивление властей штата, недоброжелательность лидеров многих общин, страх и предрассудки местных жителей.

Об этом исключительно важном этапе движения за социальное равноправие и роли в нем филантропии и организаций третьего сектора рассказали два наиболее активных его участника – Дэвид Ротман, специалист по социальной медицине, и Шейла Ротман, эксперт по публичному здравоохранению, в своей нашумевшей тогда книге «Уиллоубрукские войны» (The Willowbrook Wars), вышедшей первым изданием в 1984 и переизданной в 2005 году.

Подобные решения судов, основанные на концепции «нормализации жизни» ментально больных людей, были приняты и в других штатах. Их власти, неспособные или нежелающие создавать и управлять многочисленными небольшими дома-общинами для этих людей, привлекли для работы с ними предприимчивых и социально активных частных лиц и их объединения. Они-то и взялись за создание многих тысяч небольших бесприбыльных и коммерческих организаций, задачей которых стало обеспечение нормальных жилищных, образовательных и реабилитационных услуг для умственно отсталых и психически больных людей.

Активно используя федеральные и штатские гранты и субсидии на миллионы долларов, а также исключаемые из налогов доноров частные пожертвования, они стали приобретать и ремонтировать, а то и строить для ментально больных новые «дома-общины». Это была очень непростая задача, поскольку приходилось, преодолевая устойчивые предрассудки, договариваться с лидерами местных сообществ и владельцами соседних домов. Так как управление столь децентрализованной системой требовало повышенных затрат, небольшие бесприбыльные организации стали кооперироваться, объединяя услуги и сокращая накладные расходы. Во многих штатах они образовали холдинговые компании, взявшие на себя управление финансами и недвижимостью, а также лоббирование и судебные дела от имени своих участников. Многие из них постепенно образовали общенациональные компании с солидным бюджетом и впечатляющим политическим влиянием, а также общеамериканские ассоциации, координирующие деятельность многих тысяч малых бесприбыльных организаций в этой сфере.

Столь крутая ее перестройка – сначала децентрализация, когда закрыли крупные приюты и переместили больных в общины, затем, пусть мягкая, но централизация, когда образовались национальные компании и ассоциации – неизбежно сопровождалась в ряде случаев ухудшением обслуживания больных, злоупотреблениями, а нередко и прямым мошенничеством или преступлениями. Этим, как известно, сопровождается в большей или меньшей мере всякая перестройка.

Однако в данном случае она также показала, насколько гибким и инновационным может быть третий сектор в рамках публично-частного партнерства – союза как с частной филантропией, так и с государством. Недаром исследователи наградили сектор эпитетом «resilient», и любое из главных значений этого слова – эластичный, неунывающий, жизнерадостный – наглядно выражает характер поведения его организаций и деятелей под давлением внешних обстоятельств.

Подъем волонтерства при Буше-старшем и Клинтоне

Республиканский вариант публично-частного партнерства

Во время президентской кампании наследника Рейгана – президента Джорджа Буша-старшего (George Herbert Walker Bush, род. в 1924 году), стоявшего у власти с 1989 по 1993 год, бесприбыльные организации, особенно общинные, оказались в эпицентре политики.

В тот период Буш, следуя за Рейганом, отверг излишне активную – скорее, по мнению республиканцев, развращающую, чем благотворную – роль федерального государства в социальной политике. Стремясь, как и его предшественник, возродить моральные ценности американцев в эпоху идущего из 60-х годов социального кризиса в стране, Буш предложил использовать в этих целях филантропию и организации независимого сектора. При этом решалась и более прагматичная задача республиканцев – снизить дефицит бюджета за счет социальных расходов и, сокращая налоги, оживить экономику после очередного спада.

Так появилась широко рекламируемая в течение президентства Буша программа с вдохновляющим именем «Тысяча источников света» (Thousand Points of Light). Замысел программы состоял в том, что каждый из этих «источников света» должен был представлять собой добровольческую, рожденную в общине, инициативу обслуживания бедных и беспомощных. А все подобные инициативы вместе – составить альтернативу системе вэлфера, созданной в 60-е годы при президенте-демократе Л. Джонсоне в ходе объявленной им тогда программы «Война с бедностью». Продолжая начатую Рейганом «консервативную революцию», старший Буш попытался вновь возродить традиционный для американской истории дух волонтерства и общинного служения.

Вот как обращаясь к Конгрессу, Буш раскрыл свою морализирующую метафору «тысяч источников света». К ним, – говорил он, – относятся «общинные организации, рассеянные, как звезды по всей стране, и занятые деланием добра». Буш обещал, что «…мы будем работать с ними рука об руку, поощряя и вознаграждая, временами возглавляя, временами становясь ведомыми. Мы будем работать над этим в Белом Доме и правительственных агентствах. Мы обратимся к людям и программам, что служат яркими маяками, и я буду просить каждого члена моего кабинета участвовать в этом. Старые идеи являются опять новыми, ибо они не старые, а вечные. Это – служение, самопожертвование, обязанность и патриотизм, и они находят выражение в соучастии и разделении каждым общей ноши».

Обозреватели писали тогда, что это был новый вызов и, вместе с тем, шанс для подъема частной филантропии и независимого сектора. Они, как и в прошлом, не только оживали, но и расцветали, когда вновь «восставала из пепла» идея публично-частного партнерства. В 1990 году по призыву Буша-старшего Конгресс принял закон о создании и поддержке правительственным грантом фонда «Points of Light Foundation», базирующегося в столичном Вашингтоне.

Это был, однако, не правительственный грантодающий фонд, а общеамериканская бесприбыльная, со льготами по налогам, организация. Объединившись с созданной еще в 1970 году сетью волонтерских организациий Volunteer Center National Network, новый фонд стал крупнейшим в то время центром национальной сети этих организаций, в которую входили также действовавшие по всей стране 200 региональных центров. Они и взяли на себя оживление добровольческой активности и стыковку местных добровольцев, социальных инициатив и программ, предлагаемых местными же бесприбыльными организациями и бизнесами.

Примерно в то же время (1992 год) на национальную сцену вышла еще одна из многих добровольческих организаций, существовавших и вновь созданных на волне тогдашнего подъема социального волонтерства в США. Это была базирующаяся в г. Атланте Hands-On-Network (в примерном переводе – Сеть «Передай дальше»). Сотрудничая с полумиллионом волонтеров, работающих на благо местных общин в США и за рубежом, эта «Сеть» осуществляла ежегодно 50 тыс. проектов – от строительства пандусов для инвалидов на колясках в Сан-Франциско до обучения чтению детей и взрослых в Атланте и восстановления домов и нормальной жизни на побережье Мексиканского залива после урагана «Катрина».

В 2007 году – после многолетних совместных проектов и акций – эти две мощные сети волонтерской сферы США объединились под крылом вновь созданной, уже при Буше-младшем, зонтичной организации Points of Light Institute. Результатом этой координационной акции стало образование одной из самых крупных в США сетей волонтерских «полевых» организаций, вовлекших в 2008 году в сферу своей деятельность около 1,2 млн. человек.

Упомянутый выше Hands-On-Network из Атланты стал для новой организации ее главной «действующей армией». В наши дни она включает 400 локальных центров, сотрудничающих с 70 тыс. бесприбыльных организаций, правительственных агентств, религиозных организаций и корпораций. Вместе со своими партнерами на местах локальные центры привлекают и обучают сотни тысяч волонтеров умению быть полезным в нужное время и в нужном месте.

Чтобы быть эффективной и демонстрировать своим донорам и заказчикам практические результаты, Hands-On-Network создает независимые рабочие группы, которые берутся за нелегкую при такой децентрализации задачу сбора, анализа и оценки достоверной информации о своих клиентах и о выполненной для их доноров работе. В докладе одной из таких групп за 2008 год сообщается, что на обучение и тренировку 60 тыс. волонтеров и штатного персонала более 30 тыс. партнерских организаций ушло 400 тыс. часов, а их темы простирались от менеджмента волонтерской деятельности и готовности к катастрофам до смягчения бедности и защиты природы.

В волонтерскую деятельность было вовлечено более 1,2 млн. человек, общее число часов их работы составило 30,4 млн., или в среднем 25 часов в расчете на волонтера. Если оценить общий объем их работы по часовой ставке $20.25 (на уровне средней часовой ставки промышленного рабочего, ежегодно публикуемой центром Independent Sector), то стоимость его составит около 616 млн. долл., или более 500 долл. на одного волонтера. Между тем, общие расходы Hands-On-Network составили в 2008 году порядка 170 млн. при весьма пестром (меняющемся от года к году) наборе источников покрытия: филантропия – 46 % (из них корпорации – 19 %, фонды – 16 %, частные лица – 11 %), собственные доходы – 30 % и государство – 24 %.

Как и многие филантропические инициативы и проекты в американской истории, выросшие снизу и поддержанные сверху, этот проект также обладал мощной силой преемственности. Однажды появившись, а затем и закрепившись, он со сменой партии у власти не исчезал. Демонстрируя, как и весь независимый сектор, эластичность, он лишь эволюционировал в сторону лучшей управляемости и большей эффективности – сообразно переменам в социальной «окружающей среде».

Демократический вариант публично-частного партнерства

Подобная преемственность, хотя и в противоречивых формах, проявилась и в годы правления президента Билла Клинтона (William Jefferson Clinton, род. в 1946 году).

Столкнувшись с консервативным большинством в Конгрессе, провозгласившем «республиканскую революцию», Клинтон, с одной стороны, вынужден был объявить войну злоупотреблениям в программах социального обеспечения. Под политически и расово корректным, но и решительным лозунгом «покончим с вэлфером, каким мы его знаем», президент и Конгресс провели специальную программу для его трудоспособных клиентов под названием «с вэлфера – на работу».

Однако к недовольству, а то и отчаянию, либералов и демократического меньшинства Конгресса, эта в общем-то актуальная акция сопровождалась также неуклонным сворачиванием других федеральных социальных программ, введенных еще при Рузвельте. Как и ранее при Рейгане и Буше-старшем, продолжалась, хотя и значительно медленнее из-за сопротивления демократов в Конгрессе, их «приватизация». Последняя означала массированную передачу управления социальными программами на уровень штатов и муниципалитетов, а от них (как и напрямую от федеральных властей) бесприбыльным и религиозным организациям, а также частному сектору.

С другой стороны, администрация Клинтона охотно продолжила прежние или проложила путь новым инициативам прямого участия гражданского общества в решении социальных проблем. Каждый президент, вступив в должность, по традиции продвигает законодательный акт поддержки подобных инициатив. В них он дополняет или преобразует акции своих предшественников, неважно были ли они его однопартийцами или нет.

Как и ранее для Буша, оживление волонтерской деятельности в стране, хотя и другим способом, стало и для Клинтона гвоздем его избирательной кампании. Придя к власти, он проводит реформирование системы управления добровольческими организациями. В сентябре 1993 года Клинтон подписывает уже упоминавшийся в разделе II закон о Корпорации национальной и общинной службы (Corporation for National and Community Service – CNCS), меры которого дополняют и развивают подобный акт 1990 года, принятый Бушем-старшим.

Целью клинтоновского закона было продолжить возрождение в стране этики гражданской ответственности и общинного духа, поощрить ее граждан, независимо от возраста, дохода и трудоспособности, к полному или частичному участию в национальном служении. Закон предписал, во-первых, дальнейшую централизацию и, вместе с тем, реформирование всех федеральных, штатских, местных программ и учреждений, занятых организацией и поощрением массового волонтерства, а, во-вторых, материальное стимулирование добровольчества, что было новинкой в этой сфере.

Массовое добровольческое движение, которое изначально развивалось в Америке снизу, приобретает в 20 веке – сначала при Гувере, затем при Рузвельте и всех послевоенных президентах – своего партнера и опекуна в лице федерального государства. При Клинтоне (хотя началось это еще при Буше-старшем) государство, опираясь на независимый сектор, становится в невиданной ранее мере стратегом, организатором и донором волонтерства.

Этот «великий перелом», конечно же, вызвал протесты консерваторов, как среди ведущих политиков, так и среди волонтерских лидеров, полагавших, что подобная централизация лишает добровольческую деятельность ее исконных свойств – неподдельной искренности, спонтанности и альтруизма. Эта реакция на перемены в организации волонтерства была повторением той же консервативной волны протестов, которая возникла в 60—70-е годы, когда рождался, поддерживаемый льготами и субсидиями федеральных властей, сектор бесприбыльных организаций.

Здесь уместно напомнить, что эволюция всей сферы частной филантропии в сторону сотрудничества с государством и создания тройственного союза филантропии, частного сектора и правительства началась еще раньше, в 30-е годы. Подобная эволюция, хотя и с отсрочкой, стала неизбежной и для волонтерства. Вопреки опасениям и нередко сопровождающим такой союз злоупотреблениям, она оказалась столь необходимой и эффективной, что инфраструктура организаций этой сферы, созданная при Клинтоне, выжила при Буше-младшем и переживает свежий старт при Б. Обаме.

Помимо централизации, другой опорой, на которой была основана новая инфраструктура волонтерства, и которая вызвала наибольшие протесты, была идея материально стимулировать новое усиление добровольческой активности среди американцев всех возрастов. Прагматическая основа этой новации состояла в следующем. Юным, особенно тем, кто желает учиться, обычно не хватает и времени, и денег. Так вот, чтобы стимулировать охоту поделиться первым, надо заинтересовать их вторым. А те из молодых, что имели интерес к карьере в публичном секторе, готовы были пройти систематическую школу волонтерства, если им покроют хотя бы житейские расходы. Пожилые, особенно те, у которых низкий доход, при избытке времени и опыта хотели бы ими поделиться, но хотя бы, как это принято в практической Америке, при символическом вознаграждении.

Буш-младший и религиозная благотворительность

Восьмилетнее правление Джорджа Буша-младшего (George Walker Bush, род. в 1946 году) привело к новому витку «консервативной революции».

Объявленное им крупнейшее в истории страны сокращение налогов на доход и наследства имело благовидной целью поддержать экономический рост, но основной выигрыш при этом достался наиболее богатым слоям общества, усилив экономическое неравенство и социальную напряженность. Снижение налогов сопровождалось неудавшейся попыткой приватизировать программу Social Security и сокращением ряда финансируемых федеральным правительством социальных программ.

Передавая многие из них в ведение штатов, Буш инициировал широкое участие в них религиозных организаций – исходя не только из религиозных, но также из идеологических убеждений. Пытаясь обосновать ужесточение политики в социальной сфере, Буш выдвинул доктрину «сочувственного консерватизма» (Сompassionate Сonservatism). Термин этот лет 20 тому назад впервые ввел в оборот президентский историк Даг Вид (Doug Wead), который с приходом Буша-младшего к власти стал его советником по социальным вопросам. Будучи, как он писал о себе, «консерватором с кровоточащим сердцем», Д. Вид так разъяснял эту расплывчатую идею. Хотя он искренне верит, что свободный рынок лучше и для бедных, политика республиканцев-консерваторов должна быть мотивирована сочувствием к ним, а не просто сохранением социального статус-кво. Опираясь на эту доктрину, Буш пытался, с одной стороны, возродить дискредитированные еще во времена прогрессивизма и Нового курса первой половины 20 века, но периодически оживающие со сменой власти идеи «малого правительства» и «американского индивидуализма», а с другой, продолжить успешную в этой стране идею частно-публичного партнерства.

По мнению одних защитников концепции «сочувственного консерватизма», социальные проблемы в США, такие, например, как здравоохранение и бедность, могут быть лучше разрешены сотрудничеством с частными компаниями, благотворительными и религиозными организациями, чем непосредственно правительственными департаментами. По убеждению других, она возрождает истинно американский взгляд на бедных. Не следует, мол, обвинять «систему» в своих собственных ошибках. Конечно, они нуждаются в моральной и иной поддержке от «Большого общества», но они должны также услышать от него призыв к персональной ответственности и опоре на свои силы. Сам же Буш так сформулировал свою доктрину: нужно сочувственно помогать согражданам в нужде и консервативно требовать от них ответственности и результатов.

Чрезмерная расплывчатость и известный анахронизм понятий и практики «сочувственного консерватизма» вызвали критику как слева, так и справа. Либералы называли его «подслащенным» старым безжалостным консерватизмом, завуалированной попыткой ликвидировать сложившуюся в течение полувека социальную «сеть безопасности» для нуждающихся американцев. Правые же консерваторы писали, что на самом деле, Буш прикрыл этим термином свое «большое правительство», финансирующее в растущих масштабах, пусть через религиозные организации, ту же социальную «сеть безопасности».

***

Если отвлечься от пристрастной политической полемики, то спорная доктрина «сочувственного консерватизма» интересна (в рамках нашей темы) попыткой оживить за счет государства традиционную, опирающуюся на религиозные учреждения, благотворительность.

Как свидетельствует ее история в Америке, эти учреждения, используя щедрые частные пожертвования, издавна сражаются с безграмотностью, алкоголизмом, наркоманией и иными «грехами» американцев (и не только своих прихожан). Они поддерживают бедных, больных и инвалидов, обучают и одевают иммигрантов, проводят различные просветительские и культурные программы – перечень этот можно легко продолжить.

Известно, что эффективности социальных служб, принадлежащих религиозным конгрегациям, нередко могут позавидовать их штатские и федеральные аналоги. Когда же они используют для социальной деятельности деньги федерального правительства, заключая с ним контракты или используя его гранты и ваучеры, то организацию этой деятельности они, как правило, поручают создаваемым вокруг них бесприбыльным организациям.

Прямое участие их штатного персонала (настоятелей, пасторов, раввинов, имамов и т. п.) в этих случаях обставлено жесткими ограничениями, чтобы исключить нарушение Первой поправки к Конституции о разделении религии и государства. К нарушениям чаще всего относят прозелитизм, то есть проповеди и другие способы вовлечения в ту или иную веру. Противоречит Первой поправке и религиозная дискриминация при найме работников. Имеются в виду те случаи, когда, скажем, благотворительная организация католической церкви отказывает претенденту иудейской или мусульманской веры, или, наоборот, социальная служба при синагоге не принимает на работу католика или мусульманина.

В прошлом религиозные учреждения нередко избегали получать от федеральных властей средства на социальные и филантропические программы. С одной стороны, это позволяло им сохранить преданность своей вере – не поступиться, так сказать, своей «духовной миссией». С другой – избавиться от упомянутых выше жестких ограничений и не допустить вторжения в «святая святых» их деятельности правительственных контролеров. Ведь последние обязаны расследовать, не используются ли федеральные деньги для продвижения одного верования в ущерб другому и не разрушают ли они при этом конституционную «стену разделения» религии и государства.

Ввиду многочисленных исков по этому поводу в низовых судах, Верховный суд США попытался в 1971 году установить в этой сфере некие «правила игры». Поводом стало представленное суду дело Lemon v. Kurtzman насчет субсидирования из бюджета Пенсильвании расходов на рост зарплаты учителей и покупку учебников в частных школах, большинство из которых в этом штате являются католическими. Решением Верховного суда по этому делу был предложен комплекс из трех критериев, позволяющих определить, не нарушается ли Первая поправка в контрактах правительств всех уровней с религиозными учреждениями, когда последние или их бесприбыльные организации берутся за реализацию социальных программ.

Первый критерий вводит в контракт четкое обозначение светской цели, установленной программой. Второй требует, чтобы ни промежуточные, ни конечные результаты деятельности (согласно уставу организации и правительственному контракту с ней) не продвигали, но, вместе с тем, и не задерживали распространение той или иной религии. Наконец, третий критерий устанавливал, что ни устав, ни контракт не должны поощрять излишнее вовлечение правительства в дела религии.

Появление свода этих критериев, названных юристами тестом Лэмона (Lemon Test), конечно, облегчило принятие решений как властями, о том, как сотрудничать с религией в социальной сфере, так и судами в случае новых и по-прежнему нескончаемых исков. Он позволил тем и другим легче лавировать в попытке соблюсти нейтралитет в условиях огромного разнообразия конкурирующих религий и сект и при конфликтах организаций религиозной и светской сфер.

Вместе с тем практика применения теста Лэмона показала, что он, ввиду его неизбежной расплывчатости, дает возможность заинтересованным сторонам толковать его по-разному. Правительству – в зависимости от того, кто находится у власти (демократы или республиканцы), судьям – в зависимости от их убеждений (либеральных или консервативных), церквям и их бесприбыльным организациям – в зависимости от остроты желания участвовать в социальных программах и добиться при этом правительственного финансирования.

***

Чтобы безбоязненно получать деньги от правительства и не попасть под судебный иск за нарушение Первой поправки даже при соблюдении теста Лэмона, религиозные организации пошли еще дальше.

В 90-е годы они добились от республиканского Конгресса принятия ряда благоприятных для них законодательных актов. Основным из них стал принятый при Клинтоне Закон о реформе вэлфера 1996 года. Суть закона хорошо передает его официальное название – «О персональной ответственности и возвращении на работу» (Personal Responsibility and Work Opportunity Reconciliation Act). По замыслу республиканского большинства Конгресса – с ним был вынужден согласиться Клинтон, представивший под их давлением проект закона в Конгресс – реформа должна была прекратить или, по крайней мере, сократить массовые злоупотребления системой социальной помощи, созданной в 60-е годы. Чтобы возродить традиционную роль в системе социальной помощи местных властей, религиозных учреждений и частной филантропии, закон передал ответственность за нее штатам и муниципалитетам. Их финансирование из федерального бюджета было обусловлено соблюдением стандартов допуска к системе помощи действительно нуждающихся и нетрудоспособных и большим участием в ней религиозных организаций.

Именно с этой целью в закон о реформе вэлфера 1996 года была включена статья о так называемом «благотворительном выборе» (Сharitable Сhoice). Эта статья закона, с одной стороны, разрешала штатам и местным властям заключать прямые контракты с благотворительными организациями при религиозных учреждениях. И это означало, что они на законных основаниях, обходя некоторые из ограничений теста Лэмона, могли с меньшими опасениями получать гранты и субсидии штатов, поступающие к ним из федерального бюджета.

Предполагалось, что лидеры конгрегаций (церквей и синагог, храмов и мечетей) и примыкающих к ним социальных организаций, находясь ближе всего к потенциальным клиентам вэлфера, располагают не только формальным, но и моральным контролем, отсутствующим или минимальным у обычных социальных работников. Поэтому они могли точнее определить заслуживают ли они помощи и в каких размерах, а тем самым останавливать злоупотребления. Вместе с тем, закон не обязывал нуждающихся быть клиентами только этих организаций. Он предоставлял им «благотворительный выбор». Претендующие на помощь граждане могли обратиться за ней как к социальным организациям конгрегаций, так и в городские социальные службы по месту жительства.

По мнению многих исследователей, особенно либерального толка, статья упомянутого закона 1996 года о «благотворительном выборе» весьма противоречива. Это была изобретательная попытка скрестить «грешное с праведным». А именно – сохранить за нуждающимися свободу выбора источника помощи и предоставить религиозным организациям, в обход Первой поправки, легальный доступ к федеральному финансированию их социальных программ.

Если при Клинтоне статья о «благотворительном выборе», хотя и использовалась, но не получила широкого распространения, то при сменившем его Буше-младшем она стала законодательной опорой его «сочувственного консерватизма». И новым испытанием как Первой поправки, так и теста Лэмона насчет ее нарушения.

В 2001 году президент Буш создает при Белом доме своим распоряжением, то есть минуя Конгресс, Отдел религиозных и общинных инициатив (Office of Faith-Based and Community Initiatives) с целью организовать массовое распространение «благотворительного выбора». Имелось в виду расширить допуск к федеральному бюджету (правда, на конкурсной основе – с участием всех бесприбыльных организаций) не только хорошо развитой и частично финансируемой государством сети социальных служб религиозных учреждений, но и их самих. Буш сознательно шел на риск обвинений в нарушении Первой поправки, поскольку знал, как нелегко их подтвердить даже с помощью теста Лэмона. Опираясь на свои евангелические убеждения, он был также уверен, что само по себе партнерство государства и церкви ради общественного блага не противозаконно, а его корни уходят еще в пуританскую эпоху американской истории.

Вскоре, вновь минуя Конгресс, Буш создает в ведущих федеральных министерствах Центры религиозных и общинных инициатив, координируемые одноименным отделом Белого Дома. Ему, однако, не удалось провести через сенат закон, смягчающий регулирование получающих федеральные гранты религиозных учреждений относительно прозелитизма и дискриминации при найме на работу. Этому, в частности, помешали бурные протесты либеральных организаций. Среди них была, к примеру, бесприбыльная организация «Союз американцев за разделение церкви и государства» (Americans United for Separation of Church and State), созданная еще в 1947 году по сходному поводу.

Обходя сенат, Буш смягчает регулирование религиозных учреждений в «ручном режиме», то есть президентскими распоряжениями. Теперь они могли почти на равных состязаться на местах со всеми бесприбыльными организациями за получение грантов из бюджетного фонда социальных услуг в размере 68 млрд. долл., распределяемого через министерства и прямо идущего в распоряжение штатов.

Только в 2005 году религиозные организации получили для своих социальных программ через контракты со смягченным регулированием примерно 2,2 млрд., а общая сумма их федеральных грантов выросла за предыдущие три года на 20 %.

В этой, на первый взгляд, странной для верующей Америки битве за равноправное участие религиозной благотворительности в социальных программах государства, выявилась возросшая в последние десятилетия, начиная с Рейгана и его «консервативной революции», роль религии в публичной жизни страны. Дебаты, связанные с «благотворительным выбором» Буша, еще долго не утихали, а судебных исков, обвиняющих власти в разрушении «конституционной стены», разделяющей государство и религию, стало еще больше.

Консервативные историки филантропии находят в этом оживлении роли религии и позитивный итог. Борьба в обществе вокруг «благотворительного выбора» была, по их мнению, отражением нового витка «Великого Пробуждения», взлеты которого в прошлом играли важную роль в сохранении и обновлении традиций американской филантропии.

Филантропия и третий сектор в «век Обамы»

У историков есть обычай останавливаться на пороге правления действующей власти в стране. Решения и события текущего периода ее деятельности еще слишком близки, весьма противоречива, а иногда просто невозможна их беспристрастная оценка.

Однако для времени правления президента Барака Обамы (Barack Hussein Obama, род. в 1961 году) потребовалось сделать исключение, правда, сопряженное с риском обвинений автора в необъективности. Рассмотреть этот период стало нужным потому, что вслед за временем относительной стабильности сферы филантропии и бесприбыльных организаций при Буше-младшем, на эту сферу, как и на всю экономику и страну в целом, в «век Обамы» обрушились серьезные потрясения и перемены.

«Веком Обамы» (Obama Age) политики, журналисты и исследователи стали называть – кто всерьез, кто иронически, а кто и с тревогой – период американской истории, наступивший в 2008 году с избранием президентом Барака Обамы, демократа, выходца из среднего класса и афроамериканца. Еще большие основания для употребления этого термина – как бы кто ни относился к личности и деятельности 44-го президента США – появились, когда он в 2012 году в упорной борьбе с белым и богатым республиканцем Миттом Ромни был избран на второй срок. Б. Обама стал первым в американской истории «черным», пусть и наполовину, президентом. Это показало, как далеко продвинулась страна на многовековом пути преодоления наследия рабства и связанных с ним расовых конфликтов. А судя по негативной, а то и враждебной реакции на его избрание значительной части американцев, стало ясно, как долго еще предстоит по этому пути идти.

Б. Обама пришел к власти на старте самого крупного со времени Великой Депрессии экономического кризиса, разразившегося в США и охватившего весь мир, и предложил для его преодоления обширную программу социально-экономических реформ, которую нередко сравнивают с Новым курсом Ф. Рузвельта. Преодолевая жесткое, доходящее до обструкции, сопротивление республиканской оппозиции в Конгрессе и рискуя не быть избранным на второй срок, Обама сумел остановить рецессию и вывести экономику на постепенный подъем менее жестким для населения, чем предлагалось оппозицией, способом.

Вместо режима суровой экономии, затягивающей как кризис, так и его бедствия для большинства населения, администрацией Обамы была использована более щадящая модель знаменитого британского экономиста Джона Мэйнарда Кейнса (John Maynard Keynes, 1883–1946). Со времени Великой Депрессии ее широко используют многие развитые страны для выхода экономики из тяжелых рецессий и кризисов. Эта модель предусматривает компенсацию резкого сокращения доходов в частном секторе возросшим вмешательством в экономику правительства, ростом его расходов и инвестиций, соответственно – бюджетного дефицита, постепенно сокращаемого в ходе нового экономического подъема. В реализации этой модели выхода из последней рецессии в США активно участвовали в качестве посредников и исполнителей бесприбыльные организации, потерявшие значительную часть своих активов и филантропической поддержки «обедневших» доноров.

На этом кризисном и полном острых политических конфликтов фоне Обама провел давно назревший, хотя и до сих пор вызывающий протесты, закон о полномасштабной реформе здравоохранения (2009), позволяющей, как считают многие эксперты, сделать его более эффективным и доступным для всех работающих американцев. Успех этой реформы в большой мере зависит от опоры на действующие и вновь создаваемые организации третьего сектора, имея в виду, что они уже сейчас преобладают в сфере охраны здоровья.

Вслед за этим администрация Обамы провела также остро необходимый – и это подтвердила последняя рецессия – закон о реформе финансовой сферы (2010), до сих пор оспариваемый консерваторами в Конгрессе и лидерами Уолл-стрита. Усиливая регулирование биржи, банков и других финансовых институтов, этот закон имеет целью предотвратить новый спекулятивный бум в экономике и последующий разрушительный кризис, а также защитить от произвола банков и корпораций в финансовой сфере широкие круги инвесторов и потребителей.

Разрабатывая совместно (и в острых дебатах) с Конгрессом долгосрочный план сокращения дефицита федерального бюджета, Обама последовательно отстаивал интересы среднего класса, добиваясь перераспределения в его пользу национального дохода за счет роста налогов лишь для небольшой группы сверхбогачей.

Вместе с тем, подготавливая реформу устаревшей и весьма запутанной налоговой системы, Обама вынужден был предложить пересмотр действующих, зачастую необоснованных, налоговых льгот для доноров бесприбыльных организаций. Отмена тех из них, что используют сверхбогатые американцы, снизит, как предполагают, их стимулы для пожертвований третьему сектору. И тем самым создаст нежелательный для правительства Обамы конфликт с его организациями, который, наверняка, потребует разумного компромисса.

***

Обама хорошо знаком с миром бесприбыльных организаций. Именно здесь он начал свою карьеру общинного организатора и публичного адвоката, позволившую ему проложить дорогу в большую политику. Еще в 1985 году, спустя два года после окончания Колумбийского университета, он, проживая в Чикаго, руководил в течение трех лет проектом развития местных сообществ (Developing Communities Project). Именно через этот проект сеть местных церквей оказывала помощь нуждающимся семьям и молодежи в окрестных общинах.

Добившись для него статуса бесприбыльной организации (она до сих пор действует в Чикагском округе South Side со скромным бюджетом менее 1 млн. долл.), Обама проработал здесь три года общинным организатором, занимаясь фандрайзингом, состоя в советах ряда фондов и общинных организаций, продвигая различные проекты, в том числе, связанные с регистрацией избирателей в районах проживания бедных и цветных семейств.

В 1992 году, уже преподавая конституционное право в юридическом колледже Чикагского университета (после окончания в 1991 году школы права Гарвардского университета), Обама возглавил Illinois’s Project Vote – организацию из 10 штатных работников и 700 волонтеров, проводившую массовую регистрацию черных избирателей во время выборов того же года. Обеспечив регистрацию 150 тысяч черных жителей Иллинойса (из 400 тысяч незарегистрированных во всем штате), Project Vote помогла избранию в сенат США первой черной женщины (Carol Moseley-Braun), победе в Иллинойсе в том же 1992 году Билла Клинтона и послужила стартовым толчком для политической карьеры самого Обамы. Этой карьере также способствовала его работа в течение трех лет, начиная с 1993 года, помощником адвоката в известной чикагской юридической фирме, специализирующейся на исках бесприбыльных организаций и индивидов по гражданским правам.

В 1996 году, опираясь на успешный опыт низовой работы в бесприбыльном секторе, престижное правовое образование и массовую поддержку избирателей, Обама становится сенатором штата Иллинойс по Чикагскому округу South Side. Будучи сенатором штата в течение трех сроков, Обама успешно продвигал ряд законов, направленных на снижение социального и экономического неравенства через меры налоговой и бюджетной политики, особенно в сферах здравоохранения, образования, поддержки учащейся молодежи и малоимущих семейств. И, конечно, опираясь на инфраструктуру бесприбыльного сектора.

Неудивительно поэтому, что организации сектора, широко используя политически активных волонтеров, в немалой степени способствовали избранию Обамы сенатором США в 2004 году, так же, как и его победе на президентских выборах в 2008 году и избранию на второй срок в 2012 году.

Придя к власти в разгар Великой Рецессии, Обама стал широко использовать инфраструктуру бесприбыльного сектора для преодоления наиболее тяжелых последствий кризиса. Здесь он действовал так же, как и его предшественники в трудные и переломные времена. Гувер и Рузвельт – в годы Великой Депрессии; Рейган, Буш старший и младший – продвигая консервативную версию подъема экономики после спадов, Клинтон – для развития волонтерства, поддержания информационной революции, перестройки системы вэлфера.

При Обаме бесприбыльные организации были вовлечены в реализацию общих мер по спасению экономики и сокращению безработицы. Они активно участвовали в организационной и финансовой поддержке социальных программ в особенно пораженных рецессией городах, регионах и штатах. Их участие было незаменимо, когда требовалось оказать помощь организациям здравоохранения и образования, науки и искусства, потерявших значительную часть своих активов, пожертвований частных доноров и грантов фондов. Без них была невозможна срочная поддержка семейств безработных, бездомных и малоимущих американцев, более всего затронутых бедствиями рецессии.

***

Серьезно пострадала в годы рецессии сфера филантропии и это значительно ухудшило положение ее клиентов в третьем секторе и во всем обществе. Существенно сократились общие размеры пожертвований индивидуальных доноров и фондов всех типов. По данным обзора Giving USA за 2011 год они составили (в млрд. долл. и в % к предшествующему году): в 2008 – 303,8 (-7%), в 2009 – 284,9 (-6,2 %), в 2010 – 290,9 (+2 %). Несмотря на некоторый прирост в 2010 году, отразивший начавшееся восстановление экономики, значит, доходов и богатства доноров, абсолютные потери пожертвований за годы рецессии составили более 35 млрд.

Это был весьма ощутимый удар, впервые испытанный филантропией, а значит и третьим сектором США в последние полвека. Среднегодовое падение пожертвований за период 2008–2010 годов составило 4,2 %, тогда как в предшествующие десятилетия их среднегодовая динамика была положительной (+2,7 %), а средний размер снижения в годы рецессий и спадов не превышал 1 %. Провалы биржевых индексов 2007–2008 годов привели к значительному обесценению вкладов богатых доноров в виде ценных бумаг, которые они пожертвовали крупным фондам, вынуждая последние сократить или прекратить значительное число грантовых программ.

И все же, как выяснилось на исходе рецессии, катастрофа в этой сфере не произошла, или, по выражению ряда обозревателей, «небеса не упали». Исторически, как показывают данные исследовательского фонда Giving USA за последние полвека, пожертвования филантропии относительно устойчивы к воздействию рецессий (они – recession-proof). Падение объема пожертвований в эти периоды всегда меньше, чем снижение общеэкономических показателей. Так, потери богатства американских домохозяйств в ходе «интернетовской рецессии», охватившей период 1999–2002 годов, составили 20 %, тогда как их пожертвования снизились лишь на 10 %. Эксперты филантропии объясняют этот разрыв в масштабах потерь тем, что рецессии, особенно такие тяжкие, как последняя, является лучшим временем для сбора, как они часто пишут, «подлинно необходимых пожертвований». Необычно возросшая нужда людей и организаций вызывает, несмотря на трудные времена, и необычную отзывчивость.

Текущие сообщения прессы времен рецессии показали, что американцы, несмотря на экономические потери, продолжали быть щедрыми. Особенно сильно возросли дарения наличными деньгами, товарами и добровольным трудом для обеспечения самых насущных нужд. Таких как обеспечение продовольствием и одеждой, расширение приютов для бездомных, меры профилактики и охраны здоровья и т. п. Несмотря на значительное снижение в годы рецессии, общий объем пожертвований американцев на ее исходе остался довольно высоким – в 2010 году он составил 290,9 млрд., что меньше лишь по сравнению с исключительно успешными тремя годами экономического бума накануне рецессии (2005–2007), но больше, чем в любой другой год за последние 50 лет.

Если американцы считают благотворительность своим долгом, их регулярные пожертвования образуют так называемый «бюджет благотворительности» (charity budget), и он становится непременной частью общих семейных расходов. Поэтому они даже в тяжелые времена стараются выделить филантропии как минимум ту же долю своего дохода, что и раньше. Косвенно о том могут свидетельствовать данные о доле общей суммы пожертвований американцев в валовом национальном продукте в годы рецессии. Доля эта, хотя и упала в 2009–2010 годах по сравнению с 2008 годом, но незначительно – с 2,1 % до 2 % при рекордной доле 2005 года в 2,3 %, что отразило скорее цикличность экономики, чем утрату традиций американской щедрости.

Наступивший с 2010 года медленный, но неуклонный экономический рост, подтвердил это заключение. Даже при умеренных темпах восстановления экономики, соответственно – доходов и активов американских доноров, в 2012 году удалось собрать по данным Giving USA (июнь 2013) пожертвований на сумму 316 млрд. долл. И эта сумма на 3,5 % больше, чем в предыдущем году (+1,5 % с учетом инфляции). Хотя, как показывают эти данные, объем пожертвований существенно вырос по сравнению с уровнем 2010 года (291 млрд.), но он все еще значительно, на 8 %, ниже рекордного – на пике спекулятивного биржевого бума – уровня 2007 года в размере 344 млрд.

Медленное общее восстановление филантропии вызвано, по мнению экспертов, пока еще скромным ростом пожертвований доноров из среднего класса, не оправившихся полностью от потерь в ходе рецессии. На этом скромном фоне более значительным выглядит рост пожертвований фондов (+4,4 %). Их активы восстанавливались быстрее за счет крупных вкладов миллионеров и миллиардеров, вставших на ноги раньше, чем средний класс. Еще больше выросли корпоративные пожертвования (+12,2 %), что явилось результатом рекордного роста прибылей корпораций во втором полугодии 2012 года. И, вместе с тем, следствием наблюдаемого в последние годы увеличения их материальных пожертвований, таких как продовольствие, одежда, хозяйственные товары, компьютеры, книги, лекарства.

***

В начале рецессии многие эксперты прогнозировали серьезное сокращение третьего сектора. И неудивительно, поскольку многим из его организаций пришлось выдержать комбинированный удар резко возросшего спроса на их услуги, удорожания своих операций и падения доходов из всех источников. Предполагалось, что миру бесприбыльных организаций, общее число которых до рецессии оценивалось в примерно 1,5 млн., предстоит такой же радикальный процесс перестройки и обновления, какой происходил в те годы в сферах финансов, крупного, среднего и малого бизнеса. Наиболее упорные пессимисты даже утверждали, что общее число бесприбыльных организаций может сократиться не меньше, чем на 100 тыс., а то и на несколько сот тысяч. Многие из них даже считали, что такое сокращение может оказаться весьма полезным для всей сферы.

«Чистка» организаций сектора, хотя и в не столь крупных масштабах, как в бизнесе, действительно имела место. Более трети организаций вынуждены были сократить свои расходы – свернули мало актуальные программы, провели сокращение штатных работников, заморозили зарплату оставшимся. На помощь призвали значительно больше волонтеров, чем в обычное время. Были усилены поиски новых источников финансирования и методов фандрайзинга, а также организованы массовые кампании давления на федеральное правительство с требованиями хотя бы частично компенсировать субсидиями и контрактами потери филантропических доходов при возросшем спросе населения на социальные услуги. Для многих выход состоял в слиянии с более жизнеспособными организациями, перестройке структуры, обновлении направлений деятельности и стратегии фандрайзинга. Наконец, еще большему числу пришлось прекратить свою деятельность, и эта судьба выпала наиболее слабым и неповоротливым организациям.

Однако в целом бесприбыльный сектор вышел из рецессии, по мнению его обозревателей, не только обновленным, но и окрепшим. Он восстановился значительно быстрее, чем утверждали пессимисты. В этом ему, помимо собственной перестройки, помог пакет стимулирования экономики федерального правительства 2009 года (American Recovery and Reinvestment Act – ARRA), осуществление которого было проведено в значительной мере через организации третьего сектора.

Восстановление сектора в последние годы подтверждает сравнение данных Национального центра благотворительной статистики о числе, доходах, расходах и активах бесприбыльных организаций до и после рецессии. В 2010 году общее число бесприбыльных организаций составило 1,56 млн., в том числе тех, что направляют отчеты-декларации в IRS – 618,1 тыс. (в 2007 году соответственно 1,47 млн. и 583,5 тыс.). Рапортующие бесприбыльные организации получили 2,06 трлн. доходов, провели расходы в сумме 1,94 трлн. и показали активы в сумме 4,49 трлн. (в 2007 году соответственно, в трлн. – 1,93; 1,7; 1,33).

***

Приход к власти Барака Обамы с его программой прогрессистских реформ потребовал, как уже отмечалось, активного участия в ее реализации организаций третьего сектора и привлечения значительных ресурсов филантропии. Однако то обстоятельство, что его победа состоялась на фоне наиболее тяжелого за последние полвека экономического кризиса означало, в свою очередь, острую нужду в поддержке третьего сектора федеральным правительством с его бюджетными ресурсами.

Вместе с тем, усиленный рецессией и без того огромный бюджетный дефицит и государственный долг вызывали необходимость серьезного уменьшения расходов федерального государства. Это обстоятельство ставило под угрозу сокращения программы «социальной безопасности» и тем самым подрывало финансовую основу организаций третьего сектора, занятых их реализацией.

Ситуацию осложнил накат после промежуточных выборов в Конгресс в 2010 году новой волны «консервативной революции». Завоевав с помощью «чайной партии» – с ее идеологией «малого правительства» и резкого сокращения бюджетных расходов – большинство в Палате представителей, республиканцы получили возможность блокировать большинство мер программы Б. Обамы по подъему экономики, требующей увеличения расходов.

Столь сложное переплетение обстоятельств экономики, политики и идеологии в течение первого и в начале второго срока правления Обамы вынудило его маневрировать и обусловило противоречивость политики, относящейся к филантропии и бесприбыльному сектору. С одной стороны, их участие неминуемо, более того, остро необходимо в осуществлении таких ключевых пунктов обамовской социально-экономической политики, как поддержка среднего класса, модернизация энергетики и транспорта, реформа здравоохранения и образования. С другой же, необходимость снижения огромного бюджетного дефицита и давление республиканской оппозиции может вынудить администрацию Обамы пойти на уменьшение прямого финансирования бесприбыльных организаций, а также налоговых льгот для них и их доноров.

Впереди, во всяком случае, вплоть до окончания «века Обамы», третий сектор и филантропию могут вновь ожидать осложнения и перемены, вызванные не столько ситуацией в экономике, сколько зигзагами политической конъюнктуры в Вашингтоне и стране.