Появление исследовательских университетов

Рождение и быстрое развитие частных исследовательских университетов между Гражданской и Первой мировой войнами было одной из самых ярких тенденций развития филантропических организаций в США. В 20 веке они стали также и выдающимся явлением жизни всей страны, оказавшись, во-первых, наиболее важной сферой исследований в общественных и естественных науках и, во-вторых, основным источником научных кадров, а также профессионалов и менеджеров для правительственной и корпоративной бюрократии.

Эти выросшие на американской почве учреждения не подражали европейским моделям университетов и не были, вместе с тем, продолжением своих отечественных предшественников – колледжей, основанных религиозными конфессиями и сектами. В отличие от колледжей, созданных в Америке ранее, новые университеты с самого начала стали независимыми от религии и государства светскими учреждениями. Но будучи свободными от их «оков», они попали, так сказать, в благодатную зависимость от богатства промышленной элиты «позолоченного века».

Их рождение стало итогом объединения, во-первых, усилий и капиталов ее дальновидных представителей, таких, как Рокфеллер и Карнеги, озабоченных острыми проблемами формирования нации и ее быстро растущей экономики, и во-вторых, устремлений образованной протестантской элиты, составлявшей ядро прогрессистского движения с его опорой на науку и социальное реформаторство. В духе наступившей индустриальной эпохи новые университеты стали почти во всех смыслах «капиталистическими предприятиями».

Они аккумулировали интеллектуальный капитал, приглашая со всего мира лучших преподавателей и ученых и вкладывая крупные инвестиции в библиотеки, лаборатории и музеи. Без этого были бы невозможны прорывные исследования, принесшие Америке рекордное число нобелевских премий.

Они накапливали в образовании и его учреждениях в неслыханных ранее масштабах финансовый капитал – через агрессивные кампании по сбору пожертвований, изощренный финансовый менеджмент и утонченное культивирование отношений с богатейшими людьми страны.

Новые университеты формировали для страны, как и для своей приносящей доход репутации, человеческий капитал, награждая выпускников дипломами и присваивая ученые степени, почитаемые в стране и во всем мире. Всю жизнь поддерживая с ними теплые отношения, они культивировали их ответную благодарность, а значит и щедрые пожертвования.

Наконец, частные университеты нового поколения, создают организационный капитал, и по мнению П. Холла, это, быть может, самое важное для страны их свойство. Они делают все, чтобы быть в центре обширной сети влиятельных учреждений, ассоциаций и организаций, столь важных для интеграции нации, ее политической, экономической, социальной и культурной мощи.

***

Историки считают, что решающий вклад в появление подобных учреждений внес Чарльз У. Элиот (Charles William Eliot, 1834–1926), самый молодой из президентов Гарварда. Это он заявил при своем назначении на этот пост в 1869 году, что Америка «сражается с пустыней, физической и моральной» и что она сможет быть завоевана лишь тогда, когда американцы будут профессионально обучены и тренированы для этой битвы частными институтами. В этом судьбоносном деле, – утверждал он, – больше нельзя полагаться на одно лишь традиционное добровольчество, вдохновленное религией или личными амбициями, ибо ему при всем энтузиазме участников присущ, как правило, любительский характер.

Новаторские идеи Элиота о профессиональном образовании вытекали не только из американского опыта, но и из детального изучения им в течение двух лет образования всех уровней в Европе. Его здесь особенно интересовали эффективные способы его влияния на индустрию и практическую жизнь. Предложения Элиота встретили полное одобрение элиты американского бизнеса, втянутого в конце 19 века в массовое поточное производство и нуждавшегося в кадрах рабочих и инженеров нового типа. Если европейские университеты с давних пор создавались, как правило, старой аристократией или государством, то в Америке за это взялась предпринимательская элита.

Опираясь на ее обильную финансовую поддержку, Элиот в течение 40 лет своего президентства провел преобразование традиционно религиозного Гарвардского колледжа в первый из выдающихся светских исследовательских университетов Америки. Гарвард при Элиоте и последующих президентах превратился в научное и учебное учреждение, занятое исследованиями во всех областях знаний – от физических и социальных наук до литературы и философии, и набирающее студентов со всей страны, а ученых со всего мира. В период между 1870 и 1920 годами нарастающий поток пожертвований новых богачей хлынул в Гарвард и другие частные университеты, включая ряд вновь созданных, таких как Корнельский (1865), Джона Хопкинса (1876), Стэндфордский (1891) и Чикагский (1891). Вслед за ними новую модель высшего образования стали внедрять и многие публичные институты высшего образования, такие как университеты штатов Мичиган, Висконсин и Калифорния. Хотя в полной мере это удалось публичным университетам лишь после 1945 года, когда резко увеличился поток федерального финансирования в науку и высшее образование.

К исходу 19 века частные, а во многих случаях и публичные университеты, становятся эпицентрами густой и сложной сети организаций, которые, продвигая социальные и экономические реформы, превращали, по выражению П. Холла «сухие результаты науки в живую плоть политики». В составе сетей этих организаций особое место занимают:

– корпорации бизнеса, филантропические и культурные учреждения, получающие от университетов новые разработки и опытных экспертов;

– профессиональные и научные общества, а также книжные и журнальные издательства, распространяющие результаты исследований их научного и преподавательского персонала;

– добровольческие ассоциации и бесприбыльные организации различного профиля.

***

Широкое проникновение крупного бизнеса и его капиталов в высшее образование встретило оппозицию консервативных кругов. Нью-йоркские бизнесмены и профессионалы попытались перехватить контроль над Йельским университетом, более двух столетий находившимся в руках протестантских теологов и священников. Они встретили, однако, жесткий отпор, сопровождаемый обвинениями во вредоносности для высшего образования «присущей еврейству», по их выражению, рыночной ментальности, и призывами защитить от нее «христианскую культуру».

Но это были попытки отсрочить неизбежное. Выпускники Йеля из мира крупного бизнеса прекратили давать пожертвования университету, и этот финансовый бойкот продолжался до тех пор, пока в 1899 году его управляющий совет не избрал своим президентом представителя деловой элиты. С этих пор она вместе с местной властью и научным сообществом университета взяла в свои руки его будущее. Поток пожертвований возобновился, сопровождая не только реформу управления университетом, но и обновление его исследовательской программы, технической базы и научного персонала согласно требованиям времени.

Вхождение капиталистической элиты в сферы политики, публичной жизни и культуры, замечает П. Холл, не было актом внезапного завоевания. Начало этому процессу в 70-е годы положили ее лидеры-индивидуалисты, хотя в большинстве своем и малообразованные, но напористые и предприимчивые, «сделавшие-себя-сами» выходцы из низов, подобно Карнеги и Рокфеллеру. Вскоре они, однако, уступили место в социальной жизни страны целой когорте не менее напористых молодых людей с университетским образованием, чему ветераны «позолоченного века» в немалой степени сами способствовали филантропическими инвестициями в высшее образование. Лидеры именно этой второй волны новой элиты, явившись опорой «прогрессистского движения», и посвятили себя реформированию стихийно складывающегося индустриального общества. Чтобы оно не рухнуло под тяжестью рожденных им проблем – от массовой бедности и конфликта между трудом и капиталом до формирования нации, достигшей небывалого экономического могущества и осваивающей свое новое место в мире.

***

Отношение первой волны новой элиты бизнеса к этому процессу и роли в нем филантропии наиболее ярко выразил Эндрю Карнеги (Andrew Carnegie, 1835–1919). Он соединил в одном лице многие требуемые временем качества – выдающийся предприниматель и сталепромышленник, социальный реформатор и филантроп. Свои взгляды на современное ему социальное устройство США и пути преодоления его противоречий Карнеги раскрыл в социально-философском эссе «Богатство», опубликованном впервые в 1889 году и позднее многократно переиздаваемое под многозначительным названием «Евангелие о богатстве». Появилось это судьбоносное для американской филантропии небольшое сочинение примерно в то же время, когда на пике индустриализации и массовой иммиграции с их кричащими масштабами бедности и острыми конфликтами труда и капитала, началось описанное выше реформирование традиционной благотворительности.

Взгляды Карнеги на последнюю оказались близки подходам к ее реформе лидеров научной филантропии и движения сеттльментов. Они, однако, отличались от них большим радикализмом, отражая мировоззрение восходящей промышленной буржуазии США. Карнеги, с одной стороны, считал, что трудящиеся массы должны опираться, прежде всего, на собственные силы и образование в стремлении улучшить свою жизнь, прибегая к благотворительности лишь в крайних случаях. А с другой, требовал от тех, кто крупно разбогател, социальной ответственности перед обществом – скромно обеспечь себя и семью, а все излишнее богатство отдай на пользу обществу.

О том, на каком социальном фоне решился этот осуждаемый со всех сторон – от властей до рабочих лидеров и священников – промышленный «барон-грабитель» высказать свои решительные идеи, могут свидетельствовать впечатления очевидца о Питтсбурге той поры – центре сталелитейной индустрии США, в которой господствовала монополия Carnegie Steel Company. Это был, как тогда писали о городе, «ад с открытой крышкой». «Невообразимая грязь и убожество, бесконечные часы рабочего дня, яростные столкновения труда и капитала, свирепая грызня за прибавочную стоимость, буквально выдавливаемую из людского пота, единая ориентация социальных верхов и в равной мере низов на материальное стяжательство на фоне тотального равнодушия ко всем прочим идеалам и ценностям».

В своем эссе о богатстве Карнеги, оценивая насильственные акции рабочего движения 80-х годов, приходит к следующим радикальным выводам. Разжигаемая марксистами и анархистами революция требует изменения человеческой натуры, на что необходимы века и что, если бы такое изменение было теоретически желательно, оно принадлежит к иной, причем далекой общественной формации. По его убеждению, неравенство в способностях людей и вызванное этим неравное распределение богатства образуют те социальные законы, что являются наиболее ценным из всего того, чего добилось человечество до настоящего времени. Несмотря на несправедливость, нередко свойственную этим законам.

Карнеги считал возросшее экономическое неравенство его эпохи является неизбежным спутником промышленного прогресса. Огромные предприятия и массовое производство требуют для управления людей с исключительным предпринимательским талантом. В их руках «по законам человеческой цивилизации» неотвратимо сосредоточится намного большее богатство и, следовательно, власть, чем у рабочих масс, которыми они управляют. Следует поэтому, – писал Карнеги, – не только принять, но и приветствовать концентрацию деловой, промышленной и торговой мощи в руках немногих и закон конкуренции между ними как нечто не только полезное, но и необходимое для будущего прогресса человечества. По его твердому убеждению, «лучше такая огромная несправедливость, чем всеобщее убожество», ибо «без богатства не может быть Мецената».

Свою апологию господства крупной буржуазии в экономике и политике Карнеги основывал на почитаемой им теории социального дарвинизма, уподобляющей общество природе с ее беспощадной борьбой за существование. Чтобы отвратить столь же неизбежный при этом порядке социальный взрыв, его следует изменить перераспределением частного богатства в пользу «рабочих масс». Он ставит судьбоносный вопрос: «как правильно распорядиться богатством после того, как законы, на которых основывается человечество, передали это богатство в руки немногих?». И отвечает на него обращением к коллегам-миллионерам с призывом «помнить, что для того, чтобы использовать богатство для истинной пользы общества, нужны способности, не уступающие тем, которые понадобились для его накопления». И не забывать о том, что совершать дело его разумного распределения нужно еще при жизни, не оставляя богатство наследникам, которые могут пустить его на ветер.

Карнеги уверяет своих собратьев по богатству, что «человек умирающий богатым, умирает опозоренным». Долг богатого человека, по его мнению, прежде всего, подавать пример скромной, непритязательной жизни и обеспечить в умеренных масштабах законные нужды зависимых от него лиц. Но после выполнения этих требований богатый человек должен «рассматривать получаемые им избыточные доходы всего лишь как трастовые фонды, доверенные его управлению», которое должно быть направлено на достижение наиболее, по его мнению, выгодных для общества результатов. Карнеги предлагает владельцам богатства самим распорядиться его распределением в общественных интересах, еще не прибегая к тому массированному его перераспределению через налоги, которое в следующем веке стало функцией социального государства.

***

В «Евангелии богатства» Карнеги, таким образом, впервые сформулировал общие принципы той фондовой, или системной филантропии, исключительно развитой моделью которой славится Америка в наше время. А вместе с тем присоединился к разноголосому хору социальных критиков той эпохи, осуждавших традиционную благотворительность и требующих ее реформы. По мнению Карнеги, традиционная благотворительность является ущербной моделью раздачи огромных состояний. Он называл ее «неразборчивой благотворительностью» и считал, что это одно из самых серьезных препятствий на пути к совершенствованию человеческого рода, потому что «было бы предпочтительнее для человечества бросить миллионные средства богачей в морскую пучину, чем истратить их на поощрение лентяев, пьяниц и подлецов».

Вот как сам Карнеги представлял себе новую благотворительность, не только поддерживая адептов «научной филантропии», но и выдвигая более радикальные требования к ее клиентам и донорам. Главным в ней должно быть стремление помочь тем, кто затем поможет себе сам, и, если уж помогать, то лишь изредка и никогда не делая всего возможного. «Ни отдельная личность, ни все человечество, – заявил он, – не становятся лучше от подаяний. Достойные помощи, за редким исключением, ее не требуют». Вместо традиционного равенства условий жизни, предлагаемого социалистами марксистского толка, Карнеги предлагал использовать равенство возможностей.

По его мнению, лучшим средством принести пользу обществу является поместить в пределах доступности ряд «лестниц», по ступеням которых стремящийся к успеху мог бы взобраться наверх. Ими являются парки и места отдыха, помогающие людям совершенствоваться духом и телом, произведения искусства, приносящие людям удовольствие и улучшающие общественный вкус, и всевозможные общественные учреждения, улучшающие общие условия жизни народа.

Что касается тех миллионеров, которые будут уклоняться от прижизненного расставания с богатством в пользу общества, Карнеги предлагал облагать их наследство конфискационным налогом в пользу государства – принудительному перераспределению того богатства, что удерживается ими из эгоизма или алчности. «Не существует, – провидчески писал он, заключая свое эссе, – иного способа распределения избыточного богатства, созданного разумными и честными людьми, в чьих руках оно оказывается, кроме как использовать его год за годом во имя всеобщего блага. И этот день уже наступает…».

Реализуя свое видение филантропии, он взялся приблизить этот день одним из первых, целиком посвятив последние 20 лет своей жизни (1901–1919) филантропическому инвестированию в различные публичные сферы почти всего своего огромного состояния (тогда – порядка 350 млн., в наши дни – от 50 до 150 млрд. – в зависимости от способа пересчета).

Откликаясь на конфликты индустриальной эпохи и призывы Карнеги и его единомышленников, продвигать социальную справедливость взялось и государство. В первой четверти 20 века были сделаны первые шаги по перераспределению богатства через налоги на доход и наследство миллионеров и проведены меры стимулирования их филантропии налоговыми льготами. Однако новой филантропии и ее организациям в США еще предстояло преодолеть немало трудностей на этом тернистом пути.

 

Легализация грантодающих фондов

Становление грантодающих фондов – нового типа филантропических организаций, основанных Карнеги и его сверхбогатыми современниками, встретило не только дружное осуждение общественности и широкой публики, но и серьезные правовые и политические препятствия. Особенно наглядно это отношение проявилось в штате Нью-Йорк. Здесь были сосредоточены крупнейшие состояния того времени, и частная филантропия столкнулась с особой враждебностью популистских политиков, поддерживаемых рабочими и фермерскими профсоюзами. Они дружно требовали вместо филантропии сверхбогачей сначала введения значительных налогов на их огромные доходы, а затем и национализации заводов, железных дорог и банков, эти доходы приносящих.

В конце 80-х годов было, к примеру, объявлено незаконным крупное пожертвование Корнельскому университету на том формальном основании, что оно превышает лимит собственности, указанный в его уставе. Нашлись также правовые основания, чтобы родственники могли опротестовать в суде завещание губернатора штата Нью-Йорк Сэмюеля Тилдена (Samuel Tilden, 1814–1886), пожертвовавшего в 1885 году 4 млн. (из оставленного им наследства в 7 млн.) на создание первой бесплатной публичной библиотеки и читального зала в г. Нью-Йорке.

Сэмюел Тилден, потомок первых английских поселенцев в Америке, выпускник Йеля, адвокат железнодорожных кампаний и удачливый инвестор, сумел в духе эпохи сколотить крупное состояние. Вступив на политическую арену, Тилден проявил себя успешным реформатором и борцом с политической коррупцией. Вслед за тем он стал губернатором штата, а на выборах 1876 года кандидатом в президенты США. Попечителям завещательного траста Тилдена лишь десять лет спустя удалось отсудить три из четырех миллионов, предназначенных на создание библиотеки. Поскольку этих денег не хватало, а в городе работали платные библиотеки, созданные Джоном Д. Астором (John Jacob Astor, 1763–1848) и Джеймсом Леноксом (James Lenox, 1800–1880), было решено по предложению попечителей траста Тилдена объединить их в библиотечный филантропический консорциум, который сможет за счет укрупнения и новых пожертвований добиться поставленной цели.

Когда в 1901 году Э. Карнеги, увлеченный строительством публичных библиотек, выделил 5,2 млн. на строительство 65 районных библиотек в большом Нью-Йорке, появились основания для рождения одной из крупнейших в мире библиотечных сетей – Нью-Йоркской публичной библиотеки. Ее открытие в новом и поныне существующем уникальном здании состоялось лишь в 1911 году. Финансовая история создания знаменитой библиотеки – четверть века спустя после завещания Тилдена и через 16 лет после создания его завещательного траста – одно из наиболее ярких свидетельств трудных условий рождения фондовой филантропии Америки.

На рубеже веков объединенными усилиями реформаторов из обеих партий удалось преодолеть сопротивление популистских и зачастую продажных политиков Нью-Йорка и провести законы, благоприятные для филантропов-новаторов, чьи пожертвования могли быть направлены и для продвижения социальных реформ. Именно в Нью-Йорке были основаны первые грантодающие фонды, и первопроходцем в этом начинании вновь стал Э. Карнеги. В первое десятилетие 20 века он основал три филантропических фонда. В 1905 году был создан Фонд Карнеги для развития образования (Carnegie Foundation for the Advancement of Teaching), в 1910 году – Фонд Карнеги по международному миру (Carnegie Endowment for International Peace) и в 1911 году – Корпорация Карнеги (Carnegie Corporation of New Yorк).

***

В ту же пору в сферу системной филантропии вторгся Джон Д. Рокфеллер (John Davison Rockefeller, 1839–1937), создатель и глава крупнейшей в то время в США нефтяной корпорации «Стандарт Ойл» и, вместе с тем, самый богатый американец.

В 1911 году Верховный суд в очередной раз обвинил корпорацию в нарушении антимонопольного закона. Ее доля в рынке, достигавшая ранее 90 %, хотя и снизилась под давлением конкурентов, властей и общественности, все еще составляла угрожающие 64 %. По решению суда «Стандарт Ойл» была разделена на 34 независимые компании, а Джон Рокфеллер, сохранив свою долю в их акциях, отошел от участия в бизнесе и, подобно Карнеги, посвятил оставшиеся годы, главным образом, филантропии.

Будучи почитателем филантропических идей Карнеги, он, однако, не последовал его примеру и не пожертвовал за пределы семьи все свое состояние, оцениваемое накануне Первой мировой войны в 1,5 млрд. Полагают, что общая сумма его прижизненных пожертвований, тем не менее, составила около 550 млн., что значительно больше того, что отдал Карнеги при жизни на цели филантропии (350 млн.). Оставшееся богатство Рокфеллер-старший счел возможным доверить членам своей семьи. Его сыновья, внуки и правнуки, знаменитая династия Рокфеллеров, продолжили филантропическую традицию ее основателя, используя обширную систему созданных при нем и после него частных фондов.

В своей филантропической деятельности Д. Рокфеллер придерживался принципа эффективности пожертвований, отбирая те объекты, которые могут принести наибольшую социальную отдачу. В этом он был единодушен как с Карнеги, так и с пропагандистами «научной филантропии». Основными сферами его филантропии стали образование, как религиозное, так и светское, и медицина. Еще в 1889 году, находясь под впечатлением эссе Карнеги о богатстве, он пожертвовал через ранее основанное им Баптистское образовательное общество – Рокфеллер всю жизнь был глубоко верующим баптистом – многие миллионы долларов на создание и развитие Чикагского университета (основан в 1890 году). В целом его поддержка университета за многие годы составила около 80 млн. долл.

Чикагский университет, однако, с самого начала стал светским учреждением – одним из знаменитых частных исследовательских университетов Америки, в стенах которого были проведены прорывные исследования, принесшие их авторам 82 нобелевские премии и мировую славу университету. В области медицины Рокфеллер увековечил свое имя основанием в Нью-Йорке в 1901 году еще одного знаменитого исследовательского учреждения – Института медицинских исследований (сейчас Университет Рокфеллера – Rockefeller University), 23 ученых которого стали нобелевскими лауреатами.

Считают, что этими и последующими прорывами в филантропии (и в бизнесе тоже) Рокфеллер обязан не только своему предпринимательскому таланту, милосердию и огромным деньгам. В 1889 году он сделал своим ближайшим советником в обеих сферах Фредерика Т. Гейтса (Frederick Taylor Gates, 1853–1929), баптистского священника и педагога, вдохновившего Рокфеллера на основание Чикагского университета. Историки утверждают, что именно Ф. Гейтс придал деловой стиль и масштабность всей филантропии Рокфеллера. Последний, в свою очередь, полностью доверял своему советнику, считая его самым выдающимся бизнесменом из тех, что он встречал в своей жизни, помимо Карнеги и Форда. Начиная с эпопеи основания Чикагского университета, именно Гейтс превращал все филантропические идеи Рокфеллера в масштабные проекты, активно участвуя в их осуществлении. Будучи опытным педагогом и зная из первых рук сколь плачевно состояние американских школ той поры, Гейтс предложил Рокфеллеру заняться проблемами не только элитарного, но и общего образования.

В 1902 году Рокфеллер внес 180 млн. в фонд тогда же организованного Совета общего образования (General Education Board). А годом позже устав Совета как публичного учреждения утвердил Конгресс США. На счету Совета, плодотворная деятельность которого продолжалась более 60 лет, большое число важных для страны акций. Среди них – создание сельскохозяйственных школ и образцовых ферм для обучения новым аграрным технологиям, организация публичных школ в южных штатах, прежде всего, для негритянских детей (к 1914 году было создано более 900 школ), финансовая поддержка созданных на Юге еще в годы Реконструкции «черных» колледжей и университетов, так же, как и поддержка грантами развития школьного образования в остальных штатах.

Столь крупный размах подобного рода филантропии, не только Рокфеллера и Карнеги, но и многих других «баронов-грабителей» индустриальной эпохи, отмечает П. Холл, помогал и политикам, и широким массам американцев усвоить идею, что богатство бывает не только хищнически приобретенным и эгоистически расточительным. Ту идею, что оно может в невиданных ранее масштабах служить общественной пользе. Но осознание этой стороны богатства еще было далеко не полным, как показало развитие событий, связанных с основанием универсального грантодающего фонда.

Идею подобного фонда выдвинул в 1906 году тот же Фредерик Гейтс. И не только потому, что как раз тогда появился в качестве его первого образца фонд Рассела Сейджа. Гейтс выдвинул ее по той практической причине, что, как он заявил Рокфеллеру, богатство последнего нарастает столь быстро, что его наследники либо пустят его на ветер, либо рухнут под его тяжестью. Поэтому единственный выход состоит в том, чтобы инвестировать большую его часть в независимые филантропические корпорации, служащие «благу человечества».

Первая попытка организовать подобную корпорацию с капиталом в 100 млн., вкладываемых Рокфеллером, и действующую на основе устава, утвержденного Конгрессом, окончилась в 1910 году неудачей, вызвав массовую бурю протестов, поддержанную прессой и политиками. Как раз в это время начинался особенно подогреваемый левой прессой антитрестовский процесс против рокфеллеровской Стандарт Ойл. Перед этим прошли президентские выборы, и кандидаты от обеих партий внесли свой вклад в разогрев полемики вокруг создания фонда.

Демократ Теодор Рузвельт заявил, что никакая благотворительность в расходовании богатства столь крупных масштабов не может компенсировать циничность методов, которыми оно приобретено. В свою очередь, победивший его на выборах республиканец Уильям Тафт отверг попытки принять федеральный закон, «инкорпорирующий мистера Рокфеллера». Разве можно дать ему право расходовать огромное состояние на публичные цели по его сомнительному усмотрению, за которым скрываются его частные интересы? Не помогло преодолеть подозрительность и предложение утвердить совет попечителей нового фонда решением Конгресса. Положение вновь спасли отличавшиеся новаторским подходом власти штата Нью-Йорк. В 1913 году – два года спустя после регистрации филантропической Корпорации Карнеги – они утвердили устав фонда Рокфеллера (Rockefeller Foundation).

***

Сопротивление, с которым были встречены грантодающие фонды, можно объяснить их необычностью. Они выделялись не только обширными правами попечителей в распоряжении их огромными финансовыми активами, но и ясно выраженными целями реформирования социальной, экономической и политической жизни.

Эти возвышенные цели предполагалось достигать не прямыми политическими акциями, в большой мере подконтрольными в условиях демократии широкой публике и государству. Фонды стремились к этим целям иным, новаторским путем. Они исследовали существующие условия, предоставляли его результаты в руки влиятельных граждан и политиков и мобилизовали избирателей для изменения статус-кво через выборные политические институты. Однако лишь в последующие десятилетия, особенно после 1945 года и наиболее наглядно в наши дни, взаимосвязь между научными экспертами, профессиональными организациями, бизнесом и правительством стала образцом управления нового типа. Основанного не на рутинной и односторонней политике, а на системе принципов и стратегии.

Подозрительность к «подрывающим основы» фондам и им подобным организациям-активистам, прошла красной нитью через все решающие события американской публичной жизни первой половины 20 века. Конгресс неоднократно проводил слушания относительно их опасной для страны роли, суды были завалены исками против фондов, их вредоносную деятельность разоблачала пресса, как и вереница книг, содержащих критические расследования «антидемократической практики» лидеров фондовой филантропии. Волны враждебности к ее деятельности периодически возникали и во второй половине того же века, ее рецидивы вспыхивают до сих пор, особенно в пору, когда страну поражают разного рода кризисы. Тому есть определенные основания, формулируемые по-своему каждой из соперничающих сторон в американской политике.

Есть, однако, одно универсальное основание, признаваемое всеми сторонами. Речь идет о способности частного фонда направить огромные средства в распоряжение независимых бесприбыльных организаций по усмотрению опять же независимого совета директоров. И нередко под влиянием намерений живущего донора или воли, выраженной в его завещании. Подобная возможность объективно позволяет так называемым «special interests», то есть частным заинтересованным лицам и организациям, оказывать влияние на публичную политику и результаты выборов, а также ориентировать определенным образом исследования и образование в колледжах и университетах.

И тем не менее, за более чем сто лет существования частных фондов, в Америке научились с ними сотрудничать, используя их плюсы и нейтрализуя минусы. За эту сотню лет частные фонды, а также рожденные и финансируемые ими бесприбыльные организации, стремящиеся, хотя и разными путями, к «благополучию сообществ, страны и человечества», стали неотъемлемой частью социального и политического ландшафта не только в США, где они появились, но и в остальном мире.

Острые публичные дебаты, периодически вспыхивающие вокруг деятельности фондов и их основателей, способствовали выработке большинством из них достаточно осторожного и сбалансированного поведения. Лишь немногие фонды, такие, например, как упомянутый выше социологический фонд Рассела Сейджа или политологический Брукингский институт (Brookings Institution) работают напрямую в сфере социальной и международной политики. Большинство же фондов действует с осмотрительностью, вкладывая средства в такие нейтральные сферы как здравоохранение и образование, либо воздействуя на социальную политику косвенно – через публично признанные исследовательские центры, авторитетные университеты и признанных ученых.

Вот два особенно наглядных примера того, как это происходит в США.

В 1910 году по инициативе и на грант фонда Карнеги по развитию образования, Абрахам Флекснер (Abraham Flexner, 1866–1959), педагог и автор вышедшей в 1908 гду остро критичной книги о здешнем высшем образовании (The American College), представил этому фонду и широкой публике объемистый доклад «О медицинском образовании в США и Канаде». Более известный под именем Flexner Report, этот доклад способствовал не только перестройке обучения профессии врача, но и обновлению всей сферы здравоохранения того времени.

В 1944 году знаменитый шведский экономист и нобелевский лауреат Гуннар Мюрдаль (Gunnar Myrdal, 1898–1987) опубликовал капитальное, объемом в полторы тысячи страниц, исследование «Американская дилемма: негритянская проблема и современная демократия». Мюрдаль с участием группы соавторов выполнял эту уникальную работу в течение 6 лет на грант фонда Карнеги. Фонд намеренно выбрал Мюрдаля в качестве руководителя проекта как европейского ученого, который мог бы беспристрастно, со стороны исследовать расовую проблему США и предложить серьезные варианты ее решения.

Вызвав огромный интерес, эта влиятельная работа выдержала 25 изданий общим тиражом более 100 тыс. экземпляров. Мюрдаль заключил ее осторожно оптимистичным и, вместе с тем, далеко идущим выводом. Демократия, – писал он, – сумеет преодолеть расизм, если разрешит чисто американский конфликт ценностей свободы и равенства и доктрины расового превосходства. Проще говоря – если «излечить» расовые предрассудки белых и/или изменить обстоятельства жизни черных. Несмотря ка кажущуюся неосуществимость этой глубокомысленной рекомендации, наблюдения и рекомендации книги Мюрдаля оказали огромное влияние на выработку и реализацию политики расовой интеграции в США в 60-е и последующие годы. Именно эту книгу цитировали в дебатах Верховного суда США по знаменитому иску 1954 года «Браун против Совета по образованию» (Brown v. Board of Education), в решении по которому суд объявил незаконной расовую сегрегацию в американских публичных школах.

Становление новой системы отношений индустриального богатства и публичной жизни в США накануне Первой мировой войны привело, по оценке П. Холла, к созданию настоящего созвездия филантропических фондов и исследовательских университетов, разрабатывающих политическую и социальную стратегию правительственных учреждений, а также обширного и влиятельного круга профессиональных ассоциаций, ориентированных на социальные изменения.

Они и составили на исходе «прогрессистской эры» ту инфраструктуру реформистского истеблишмента, который взялся завершить формирование американской нации, ее гражданского общества и образа жизни. Стремительно рождающаяся фондовая филантропия стала одним из важнейших инструментов этого процесса.