Чурьянов закончил дежурить ровно в восемь. В журнале, где кратко, в нескольких строках фиксировался каждый вызов, рядом с фамилией Снегиревой появилась запись: «Четвертая горбольница — отказ хирурга в обработке ран. Отвез потерпевшую в облбольницу.».

В общем-то, все как обычно, за ночь нагрузка не выше средней, обслужено восемнадцать вызовов. Трое человек госпитализированы, двух женщин перевезли в роддом, два вечерних вызова оказались ложными. За последние дни количество таких «приглашений» скорой участилось. Нередко звонили из отдаленного района города, и машины шли через темень и гололед, чтобы, затратив час, а то и больше в оба конца, вернуться ни с чем. Или дома под названным номером вообще не существовало, или хозяева в недоумении разводили руками:

— У нас — тьфу-тьфу, чтоб не сглазить — все здоровы. Мы «скорую» не вызывали.

Понятно, что по 03 трезвонили от скуки подростки, бывало и великовозрастные нетрезвые балбесы. И хотя диспетчеры научились «отсекать» добрую половину ложных звонков, но все-таки часть просачивалась сквозь сито их каверзных вопросов.

Ту девушку, Любу Снегиреву, пришлось везти в областную больницу. Пока там занимались ею, Иван Иванович успел обслужить два вызова, потом вместе с Любой и таксистом (фамилия его, волей случая, оказалась как у хирурга, о котором он старался не думать, — Левашов) поехали в райотдел.

— Большое спасибо, доктор, — сказал ему следователь. — И не извиняйтесь за задержку. Вы свое дело сделали, хотя, слышал, встретились с непредвиденными трудностями. Оставьте на всякий случай свои координаты.

На перекидном календаре он записал его телефоны, после чего отправил таксиста за судмедэкспертом, чтобы зафиксировать повреждения на теле девушки. Врачи «скорой» часто встречались с экспертами по ночам, обычно в случаях, связанных со смертью человека, либо подобных этой криминальной ситуации. Некоторых из них Иван Иванович знал в лицо.

…В опустевшей квартире было тихо. Жена на приеме в поликлинике, дочери в школе. Чурьянов разделся до пояса, зашел в ванную комнату. В зеркале он увидел не выспавшегося усталого мужчину со свежевыросшими редкими волосками на подбородке. Умывшись, он провел ладонью по шершавой коже. Собственное отражение (его второе «я») не вдохновило Ивана Ивановича. Он отправился на кухню, где на плите остывал традиционный завтрак спешащих на работу людей — яичница с колбасой, но не притронулся к нему, лишь выпил стакан тепловатого бледно-желтого чаю и прошел в спальню.

Сон, однако, не приходил. Обычно после дежурства он отключался быстро, едва только голова касалась подушки, а тут — ни в какую. Одолевали разные мысли: домашние заботы, дела на «скорой», учеба дочерей, предновогодние хлопоты, наконец, события прошедшей ночи. Все смешалось, кружилось хороводом, цеплялось одно за другое. Привычного чувства усталости и покоя не ощущалось. Он лежал с закрытыми глазами бесконечно долго, но, когда взглянул на часы, оказалось, что прошло всего пятнадцать минут.

Тогда Иван Иванович решил прибегнуть к испытанному, верному средству, которое применял редко, несколько раз в год. Он проглотил таблетку фенозепама, вдогонку ей послал столовую ложку меда, запив все это сухим вином. Он налил на глазок с пол — стакана, вино было ледяное, из холодильника, но уже с горчинкой, все-таки простояло больше двух недель с момента, когда у Чурьяновых в последний раз были гости.

Он лег в постель, и снова без успеха. Прошло еще какое-то время, прежде чем Иван Иванович осознал, что все его попытки в этой неравной борьбе тщетны. Слишком тяжело далась ему прошедшая ночь. Он взял какой-то журнал, вяло полистал его. Прочитал на последней странице что-то из иностранного юмора об английской пунктуальности, одолел детективный рассказ с банальным сюжетом об ограблении магазина собственным заведующим, который проворовался и решил инсценировать кражу. Однако сон — блаженнейшее из состояний уставшего человека, ускользал от Чурьянова.

И тут его осенило. Иван Иванович встал, набросил на плечи теплый шерстяной халат и пошел к телефону.