— Почему у вас на носу пластырь? Вы что, подрались?

— Нет, я читал лежа и задремал, а читалка возьми и упади на меня. Она весит ровно семьсот тридцать граммов, я проверял. Хорошо, хоть нос у меня крепкий. Правда, должен признать, что пластырь на носу сильно мешает — хочешь не хочешь, все время косишь на него глазом… Итак, что вы на сегодня для меня запланировали?

Я очень хорошо отношусь к Сабине. Она рыженькая. Если бы в каждой конторе работала хоть одна рыженькая, дела у всех пошли бы в гору. Мне нравится заходить к ней в кабинет. Когда я открываю ее дверь, она разворачивается вместе с крутящимся креслом и встречает меня лицом к лицу, словно нам предстоит сражаться на поединке. На самом деле это лишь игра: я притворяюсь, что не знаю, чем должен заняться, она делает вид, что полностью контролирует мое расписание. Она знает обо мне все, я о ней — тоже немало. Более внимательный наблюдатель обнаружит, что на ней держится все издательство и что она с большим удовольствием доказывает это всем и каждому. В юности она была невероятно хорошенькой, но даже сейчас, в свои тридцать с хвостиком, остается красивой. Сколько авторов остались у нас только ради нее? Сколько пылких сердец влюбилось в нее без памяти? Она пережила все бури и сокращения. В тот день, когда лет десять тому назад я брал ее на работу, мне подумалось: «Ну, с таким темпераментом она здесь и двух недель не продержится, но мне позарез нужна помощница!» Судите сами, насколько я разбираюсь в женщинах.

— Утром вас хотят видеть дизайнеры с макетом, а в тринадцать пятнадцать вы обедаете с Бальмером.

— В какой забегаловке?

— Я заказала столик в «Тильбюри». Годится?

— Как всегда. А Бальмеру чего надо?

— Ничего. Это его надо подстегнуть. Он получил большой аванс, и Менье боится, что он будет тянуть резину.

— Много он понимает, этот ваш Менье. Бальмер всегда сдает рукописи в срок.

— Менье сам спит на ходу!

— Почаще мне это повторяйте. Америкашкам мейл отправили?

— Конечно, шеф.

Мадам Мартен, хозяйка «Тильбюри» на улице Драгон, дама в возрасте Полины Реаж, несет личную ответственность за желудки доброй половины французской издательской братии. Она заботливая хлопотунья, этакая лионская мамочка, непонятно зачем оказавшаяся в Сен-Жермен-де-Пре. Помню, в молодости, собираясь основать свое издательство, я раздумывал, стоит ли мне открываться в этом квартале, — причиной моих сомнений была она, потому что я своими глазами видел, как толстеют мои старшие товарищи, делаясь все более грузными и неповоротливыми, — пугающая картина. Мысль о том, что в один прекрасный день я стану таким же, меня отнюдь не прельщала. Положение отчасти спасали два выдающихся аскета, неизменно сидевшие за одинокой бутылкой воды «Эвиан». Это были две статуи Командора, два Джакометти от книгоиздания. И я сдался. В конце концов, состояния я, может, и не сколочу, зато хоть питаться буду хорошо.

— Я оставила для вас обычный столик, месье Дюбуа.

— Вот спасибо, мадам Мартен. Пожертвовать круглым столом ради всего двух посетителей, да еще на улице, где каждый квадратный сантиметр на вес золота, — это ли не щедрость!

— Постоянный клиент с таким прекрасным аппетитом вполне мог бы претендовать на половину моего ресторана!

— Я бы не возражал.

— Сегодня у меня бланкет.

— Я жду Бальмера, но пока что-нибудь выпил бы.

— Как всегда, бруйи?

— What else?

Чистое наслаждение — наблюдать, как, переваливаясь с боку на бок, она ходит между столиками. Неделями ловя обрывки разговоров, она наверняка в курсе всех наших секретов. Так, мне бы очень хотелось узнать у нее, что замышляет толстяк в глубине зала — кого из моих авторов он собирается сманить, суля златые горы и всемирную славу…

— Вот ваше бруйи. Как, достаточно охладилось? Еще есть неплохое бордо.

— Ни за что. Видите ли, на работу я прихожу раньше всех. Пашу как вол. Решения, в правильности которых не сомневаюсь, я принимаю до обеда. Вы обратили внимание, что двадцать лет назад я приходил обедать в половине первого, потом — в час, и вот докатился до часа пятнадцати? И ведь это не случайно. За обедом я немного выпиваю, чтобы до вечера в голове плавал легкий туман. Он помогает мне принимать решения неожиданные и странные. В нашем деле без этого нельзя. Издательское ремесло требует не только точных расчетов. Иногда все зависит от случая — сумасшедшего, я бы сказал, пьяного случая. Разумеется, это мое личное мнение. Те, кто делает ставку на Лагардов с Мишарами, сколачивают недурные состояния — вот они пусть и пьют выдержанное бордо… Простите. Алло?.. Бальмер? Привет. Ты что, хочешь меня голодом уморить? Уже половина второго!

— Пируй без меня. Тут такое наклевывается… Я сейчас в представительстве Apple, не знаю, насколько задержусь. Они предлагают, чтобы я писал им тексты для айфонов и айпадов. Представляешь? Прощай, бумажный роман, прощай, Гонкуровская премия! Теперь буду строчить текстики по полстранички, веселить народ. Золотая жила! И работы — непочатый край…

— А ты не забыл, что должен мне текст? И без всяких новомодных примочек? Старый добрый роман?

— Да не забыл, не забыл. Но ты уж мне поверь — это нечто! Ты тоже должен заняться чем-то в этом духе. Эти ребята просто гении! Ну, пока. Увидимся!

Вот так. Понадобилась технологическая революция, чтобы за обедом я оказался в одиночестве. Я никогда не обедаю один, а если уж обедаю, то не в ресторане. Большой круглый бокал с бруйи, украшенный красным баскским крестом, сейчас как нельзя кстати.

— Приношу вам свои глубочайшие извинения по поводу стола, мадам Мартен. Сегодня я вынужден обедать один.

— Это что-то новенькое, месье Дюбуа. Чем же мне вас порадовать?

— Начнем с артишока?

— Теплого?

— Теплого. А потом — телячьи мозги в сухарях.

Артишок — овощ одиночек. В компании есть его трудно, но когда ты один — это воистину пища богов. Медитативный овощ, предназначенный для настоящих гурманов. Вначале твердый и плотный, затем понемногу все более мягкий и нежный. Постепенно зеленоватый оттенок бледнеет, переходя в соломенный, открывающийся взору за последним из остроконечных фиолетовых лепестков. Уксусный соус подчеркивает нюансы вкуса каждого следующего слоя. Темп продвижения выбираешь себе сам. Артишок тебя не торопит. Можно по несколько минут держать во рту каждый листик, пока язык не ощутит горечь; можно, напротив, вонзить зубы в основания нескольких листиков сразу и отхватить добрый кус плотной мякоти. Для артишока существует лишь одно табу — спешка. Этот овощ диктует свои правила этикета. Затем наступает миг развлечения — ты удаляешь внутренние волокна. Прижимаешь их большим пальцем и аккуратно срезаешь ножом прядку за прядкой, в нежном, почти любовном содрогании, освобождая сердцевину от ее шевелюры. И вот она — награда: с помощью вилки и ножа ты проникаешь в сердце артишока, молясь про себя, чтобы взрастивший его садовник не оставил в нем ни намека на мучнистый привкус.

Оказывается, мадам Мартен успела поставить на стол мисочку с дополнительной порцией соуса, смягченного чайной ложкой сметаны.

Кстати, а что там насчет литературы? Нашел ли в ней артишок свое достойное отражение? Кто-нибудь посвятил ему роман, страницу или хоть абзац? Сегодня же вечером проверю.

Теперь, откинувшись на спинку стула, медленно прожевать кусочек хлеба перед глотком вина — бруйи несовместим с уксусом — и дождаться обжаренных в сухарях божественно вкусных телячьих мозгов, которые лениво разваливаются под вилкой, а затем тают между языком и нёбом. Еще одно блюдо для одинокой трапезы. Интеллектуалы терпеть не могут, когда при них едят мозги. Заказывать на обед мозги — проявление предосудительного дурновкусия со стороны издателя.