Старший помощник командира Анатолий Антонович Самофал прибыл на крейсер на неделю позже меня. На смену ушедшему. Среднего роста, коренастый, улыбчивый, тонкий ценитель флотского юмора, дипломат с начальством и женщинами. Энергия в нем била через край. Этому способствовало звание мастера спорта по боксу и предшествующая служба на эскадренных миноносцах, которая, как известно на флоте, здорово закаляет. Знания и опыт, желание внести живую струю в традиционные формы флотского соперничества, сразу же обратили на себя внимание офицерского коллектива, почувствовавшего удила железной требовательности.

Понятие требовательности включает в себя единственное: добиться того, чтобы подчиненные выполняли свои обязанности по занимаемой должности, качественно и с высочайшей профессиональной компетенцией. Однако же, форм этой требовательности существует столько же, сколько существует начальников. Анатолий Антонович умел сочетать в себе внимание к мнению специалиста, даже если тот был в звании матроса, стремление выделить главное в решаемой проблеме из массы второстепенных деталей и ясность формулировок приказаний, отдаваемых на основе анализа обстановки.

Разносы в практике его работы были редки. Чаще – язвительная шутка, которая иногда была горше любого разноса для провинившегося.

Первая моя встреча со старшим помощником произошла в буфетной офицерской кают-компании, где “док” пытался ласково воспитывать в сознании нерадивых вестовых радение к службе.

– Лейтенант! Ты что здесь бушуешь? – спросил старпом, заглянув в буфетную.

– А вы на моем месте как поступили бы в подобной ситуации? – с вызовом спросил “док” у незнакомого капитана третьего ранга, указывая на гору грязной посуды и ветоши.

– Я бы взял ремень и высек непослушное дите по казенному месту.

Было непонятно, к кому относится рекомендуемая экзекуция – к матросам или ко мне.

Лейтенант был озадачен, однако желание внести ясность в ситуацию победило.

– Заместитель (по-флотски, зам) подобную меру воспитания считает не лучшей.

– Смею вас заверить, он наиболее действенна. Свое несогласие с данной формой воспитания можете выразить мне, прибыв в каюту №5 через 15 минут.

Капитан третьего ранга удалился. Каюта № 5 – каюта старшего помощника. Вот теперь я был еще и ошарашен. Избежавшие наказания вестовые многозначительно переглянулись.

Через 15 минут, морально настроившись на экзекуцию, я постучал в каюту старпома. Там уже сидели помощник по снабжению товарищ капитан третьего ранга Крепкий и помощник командира по строевой, отвечающий за общий порядок на корабле, капитан-лейтенант Духович.

– Товарищи офицеры, – начал старпом. – Я пригласил вас для того, чтобы поставить в известность о следующем. Наш юный друг в запале красноречия (он указал на меня) выразил в адрес организации корабельной службы массу претензий. Справедливых, как я нахожу. Действительно, содержание объектов продпищеблока, общее содержание корабля недопустимо безобразное. Посему: если мне еще раз придется услышать врачебный монолог подобного содержания, я вынужден буду “власть употребить”. Даю вам на наведение порядка сутки. Вы, лейтенант, проверите качество работы по всем не удовлетворяющим вас на сей момент объектам и доложите мне. Медицину на флоте надо уважать. Все, товарищи офицеры, идите. Вы, док, задержитесь на минутку.

Помощники, принявшие скипидарный компресс, удалились, чтобы передать свое неудовольствие, вернее, неудовольствие старшего помощника подчиненным офицерам и мичманам, которые, в свою очередь, будут счастливы передать его дальше.

Я напряженно ждал.

– Садитесь. Я хочу просить вас изложить мне свою теорию воспитания личного состава. Ваша ссылка на заместителя по вопросам применения ремня меня заинтересовала.

– Видите ли, товарищ капитан третьего ранга, в детстве ремень был довольно часто моим учителем, поэтому я и сказал, что “зам” считает его применение нецелесообразным. Но это не значит, что так считаю я. Хотя, возможно, я и ошибаюсь. Я не имею в виду ремень, как таковой. Это было бы довольно примитивно. Но все же применение мер только морального воздействия я, как врач, стоящий на материалистических позициях и довольно хорошо знакомый с учениями Павлова и Сеченова о высшей нервной деятельности, считаю явно недостаточным.

– Поясните свою мысль.

– Мы обязаны вырабатывать у личного состава автоматизм действий. Автоматизм – есть не что иное, как сумма условных рефлексов, закодированная в коре головного мозга и находящая свой выход посредством определенных движений при выполнении той или иной операции – во время тренировки или при ведении боя. Попытки выработать этот автоматизм только путем осознания матросом его необходимости, мне представляется проблематичной. Низкая сознательность, о которой мы говорим, обычная человеческая лень, укоренившаяся в мировоззрении определенной части приходящей к нам молодежи, не может быть сломана только посредством выговора или обсуждения на комсомольском собрании. Подобные меры часто разбиваются о безразличие наказуемого, его цинизм при оценке таких понятий, как долг, честь, любовь к Отечеству, требования присяги.

Примеров тому великое множество. В подобной ситуации в действие должен вступить закон, советский закон. Гуманный. Боязнь наказания в виде, например, принудительных работ или лишения свободы, было бы значительным и наиболее сильным фактором воспитания сознания нерадивого. А это, в свою очередь, стимулировало бы его к овладению требующимися от объекта воспитательного воздействия операций – вплоть до автоматического их закрепления в виде условных рефлексов.

В настоящее время командир отделения, имеющий право объявить выговор, практически лишен реальной власти. То же и старшина команды. Он не имеет права объявить матросу даже наряд на работы. Уставом это отменено. Вырвав из рук младшего командного звена ремень реальной юридической власти, возможности применения к рядовому составу мер принудительного характера, мы практически обезоружили старшин и, тем самым, лишились их. Звено младшего командного состава, обязанное нести основную нагрузку в деле обучения и воспитания матросов, выпало. И эту пустоту заполнить нечем, разве что взвалив обязанности старшины на лейтенанта. Лейтенант же не в состоянии выполнять качественно сразу две функции – функцию старшины и свою собственную. Равновесие в равенстве мер убеждения и принуждения у нас сдвинуто. В сторону убеждения. К чему это приводит – наглядно демонстрирует пример двух неудавшихся военных врачей. Оба свалились в пропасть. Я имею в виду Петрова и “Профессора”. Если бы к Петрову вовремя был применен закон, он не смог бы, по крайней мере, утащить за собой напарника.

Масса тщетных попыток воспитать человека закончилась провалом. Я согласен с тем, что подавляющее большинство молодых людей обретают на флоте твердую платформу убеждений, принципов, идеалов. Однако значительное количество так называемых “грубых поступков”, не получающих должного сурового наказания, подрывает веру в жесткость и правоту советского закона. Это порождает в человеке чувство безнаказанности и вседозволенности. Поэтому часто мы видим пререкания матросов с офицером, не говоря уже о старшине и мичмане, имеем факты избиения младших старшими, так называемую “годковщину”, случаи невыполнения своих обязанностей, нарушения распорядка дня и даже умышленной поломки техники.

Все эти негативные моменты фиксируются в тысячах бумаг, по ним пишутся миллионы приказаний и телеграмм, проводятся конференции и совещания, комсомольские и партийные собрания. Итогом этой вселенской говорильни всегда бывает наказание офицера, “не сумевшего обеспечить...” В результате же взысканий, получаемых офицером за личную недисциплинированность его подчиненного, совершеннолетнего, заметьте, задерживается продвижение офицера по службе, присвоение ему очередных воинских званий. Парадоксально, но страдает реально тот, чья вина состоит в том, что он за месяц или полгода не сумел исправить огрехи в воспитании нарушителя, длившиеся 18 и более лет. А сам нарушитель? Не починившись, например, приказанию старшины, он не несет абсолютно никакой ответственности, в то же время совершая воинское преступление. И командир подразделения, должный “принять все меры вплоть до применения оружия” для наведения воинского порядка, вынужден скрывать проступок подчиненного, дабы не быть возведенным на плаху самому. Офицер становится соучастником преступления. Я сожалею о том, что у нас нет на крейсере морской милиции, пользующейся правом при необходимости наводить порядок силой. Вооруженные силы и государство в конечном счете от этого только бы выиграли. На корабле я совсем немного. И, возможно, кое-что в своих взглядах мне придется изменить, но... я пока сомневаюсь в этом.

– Да-а... – задумчиво произнес старпом. Во многом вы правы. По крайнем мере, кое в чем. Объективные оценки существующего положения вещей не всегда находят поддержку... Устоять на позициях... бывает трудно. Иногда – невозможно. Я боюсь, что вы еще набьете много шишек... если вас не сломает система. Но, желая вам успеха, я понимаю вас. Идите.

Несмотря на то, что сумбурная теория моя не нашла полной поддержки о стороны имеющего большой опыт службы офицера, но она и не вызвала возражений. Довольно странно. Или нет? Что-то в этом есть?! Попытаемся вернуться к ней позже. Через годы.

Служба шла своим чередом. По заведенному кругу. Я уверенно завоевывал свои позиции во флотской системе расстановки кадров, основным принципом которой является: “каждый на своем месте”. По результатам проверки медицинской службы крейсера “по итогам летнего периода обучения” она заняла второе место в объединении, поднявшись с последнего места на флоте. Божков повеселел, приобрел уверенность в подчиненных и в себе. Его “Ах, ах!” раздавалось чаще и в мажорном звучании:

– Ах, ах, Иванов... Вы будете назначены на мое место. Ах! Вы – моя смена. Ах! Преемственность! Ах! Ленинград! Ах! Теща... Ах! Грамота! Ах! Мы сумели. Ах! Добились. Ах! Мудрое руководство...

Флагманский врач эскадры, заметив резкое улучшение дел в медицинской службе корабля, верно оценив потенциальные возможности лейтенанта, трудолюбие его и умение добиваться поставленной цели, однажды предложил мне:

– Как вы смотрите на то, чтобы с 1 декабря пойти на учебу в интернатуру? Получив там удостоверение хирурга, вы сможете ходить в длительные автономные походы. Крейсер через год встанет в ремонт. Стоять в заводе для любого моряка всегда муторно. Нет простора деятельности. Вы согласны со мной?

– Да. Походы всегда были моей мечтой. Но ведь Божков и командование корабля надеются на то, что в недалекой перспективе я сменю своего начальника. То, что вы предлагаете, может вызвать негативную оценку моих товарищей, с которыми я уже сработался. Мне не хотелось бы выглядеть в их глазах выскочкой, для которого служебный рост выше товарищеского расположения.

– Вы молоды и неопытны, лейтенант. Запомните на всю дальнейшую службу: служебный рост офицера всегда найдет понимание товарищей. Если офицер не мечтает о карьере – он уже не офицер. Еще А.В. Суворов говорил: “Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом”.

– Понял. Но все же, разрешите мне подумать?

– Думайте сколько угодно... До приказа о зачислении на учебу. Решение мной уже принято.

– Для чего же вы тогда спрашивали мое мнение? – обиженно спросил я.

– По инструкции положено. Сам когда-нибудь будешь делать так же. Командиру я уже сообщил об этом. Он согласен. Хороший у тебя командир.

– В этом я уже успел не раз убедиться сам.

– Все. Разговор окончен. Давай, служи. Но нос не задирай.

XXX

Новость, которую я принес на броневую палубу, здесь таковой уже не была. Флотский телеграф ОБС (одна интеллигентная и осведомленная женщина сказала) уже донес ее до лейтенантской братии. В последнюю очередь новости доходят до виновника их рождения. Броневой народ постановил: это событие надо отметить. Раскошеливается, естественно, виновник. Постановление большинства надо уважать, несмотря на постоянный финансовый кризис. Иначе – удачи не видать.

Корабль стоял у мыса Голдобин. Лагом. На заправке. Была суббота – самый любимый на флоте день. Команда занималась самообслуживанием. Через полчаса я, засунув в карман 30 рублей, ссуженных мне местным финансовым воротилой холостяком Магдичем (по статье “жена и дети” у него расходов пока не предвиделось), чувствовал себя Рокфеллером. Список приглашенных, составленный по принципу добровольного участия минус дежурная смена, составлен был в мгновение ока. Дело оставалось за малым: нужен был катер, чтобы доставить повес на шумные улицы города. Но катер лейтенантам по штату положен не был. Приходилось идти на поклон к старшему помощнику. Однако, учитывая то, что подобные просьбы на флоте благосклонностью начальников не пользуются, охотников идти к старпому не находилось. Тогда в действие вступил жребий. Морской. Суть его сводится к понятной истине: “Бросили “на морского” и... “молодой” побежал”. Самым “молодым” был я. (Возраст исчисляется с момента прибытия на корабль). Мне выпала честь.

Старпом, окутанный облаком пара и весь покрытый хлопьями пены, стоял в душе и ждал, когда же наконец брызнет вода. (Не лучший момент для обращения с просьбами.) Однако я, просунув голову в дверь, решительно (от безысходности), спросил:

– Анатолий Антонович! Разрешите вопрос?

– Ну, что там стряслось?

– Мне нужен катер.

Глаза старпома, округлившись, вынуждены были закрыться, мыльная пена сделала свое подлое дело. Но старпом все же не успел дать мне совет следовать своим путем: тугая струя воды, ударив сверху, разрядила обстановку. Смыв мыло с головы, старпом подобрел:

– Скажи спасибо трюмным, лейтенант. А катер-то зачем?

Малейшая ложь даже из разряда “святой” могла обернуться отказом. Я решился:

– Лейтенанты в кабак желают сходить, товарищ капитан третьего ранга.

О чем подумал старпом в этот момент, осталось тайной. Но... разрешил.

– Скажите дежурному офицеру, что я разрешил взять катер. Путь отвезет. Но пиво мне ты все же привези. После бани полезно.

– Спасибо, есть!

Я исчез, не давая старшему помощнику возможности передумать.

Через несколько минут компания уже отчалила от борта крейсера, провожаемая завистливыми взглядами остающихся на корабле лейтенантов.

Когда мощный катер, оставляя пенистый бурун за кормой, мчится по мутным водам Золотого Рога и затем, описав эффектную дугу, на виду у гуляющей публики аккуратно швартуется к пирсу, каждый лейтенант чувствует себя каперангом.

Друзья степенно сошли на берег. Короткое совещание. Решение принято. Курс – ресторан “Волна”. Это на морском вокзале. Основная его достопримечательность – варьете, собирающее публику и дающее доход предприятию общественного питания. Качество программы значения не имеет. Резко очерченные помадой рты, штатные улыбки, обнаженные стройные бедра танцовщиц, музыка, сопровождаемая цветовой гаммой, бутылка коньяка и гребешки под майонезом всегда гарантируют успех концерту. Моцарт бы здесь не прошел. Разве что для нерассчитавших дозу незадачливых посетителей.

Несмотря на толпу желающих попасть в зал, лейтенантам столик нашелся, так как никогда не бывает у них проблем с оплатой предъявленных векселей, даже если приходится оставить в залог часы или другие ценные вещи. Об этом всегда помнят официанты. (Вот вам и столик.)

Вечер прошел по четко спланированному сценарию всех вечеров всех ресторанов Владивостока. Компания офицеров, захмелев, порезвившись на танцевальном пятачке и отказавшись от навязчивых услуг предлагавших себя пассий (ночь – полтинник, четвертной или бутылка водки), двинулась к вокзалу “на такси”. С пивом во Владивостоке была напряженка. Для старшего помощника была запасена бутылка шампанского. Коллективная мысль утвердила меня во мнении, что “шампанским каши не испортишь”.

В первом часу ночи, поднявшись на борт крейсера по штормтрапу, компания отправилась на броневую палубу для продолжения банкета, а я, отпустивший тормоза, двинулся в каюту старпома (“карась” – больше нечего сказать).

Резкий стук в дверь выбросил старшего помощника, всегда готового к действию, из теплой постели.

– Товарищ капитан третьего ранга! Лейтенанты прибыли на крейсер без замечаний. Пива не было. Я привез шампанское,

Сраженный наповал бесцеремонностью лейтенанта, старпом хватал воздух широко открытым ртом.

– За... заберите немедленно! Поговорим с вами завтра. Убирайтесь отсюда.

Однако, закусив удила, лейтенант сдаваться был не намерен.

– Я, между прочим, могу и обидеться!

Несокрушимый довод и переполненная истинным убеждением угроза, бросила старпома в кресло. Строгий уставной вид лейтенанта вызвал приступ неудержимого хохота, а смех, как известно, делает человека добрее.

– Завтра я вам все объясню, лейтенант. А сегодня приказываю отправляться в каюту и ложиться спать. Идите.

– Есть!

Утром я проснулся не в лучшем расположении духа. На душе мертвым грузом лежало вчерашнее приключение. Домоклов меч старпомовской расправы рождал сомнение в правоте часто посещавших буйную лейтенантскую голову идей. Купеческий шик с шампанским мог вылезти боком. Предположение не замедлило заявить о себе голосом рассыльного:

– Товарищ лейтенант. Вас вызывает старпом.

– Хорошо.

Хорошего ничего ждать не приходилось, но и ничего не оставалось делать, кроме как идти по вызову.

Бодрым голосом (хорошая мина при плохой игре) я доложил о своем прибытии. Старпом сидел в кресле с видом верховного жреца от инквизиции.

– Доктор, вы взяточник, – заявил он категорично. Однако, знание его юридических категорий давали возможность мне смягчить удар, чем я с завидной оперативностью и воспользовался.

– Никак нет! Взяточник вы, а я – взяткодатель.

Отлично. В яблочко. Старпом сам загнал себя в угол. Оценив сообразительность и быстроту реакции лейтенанта, несостоявшийся инквизитор искренне расхохотался.

– Молодец! Надо же! Взяткодатель. Вы заслуживаете снисхождения в данном случае... Предлагаю партию в биллиард. Выиграешь – прощаю. Проиграешь – месяц без берега. Можешь меня не благодарить. (Да, Виктора Конецкого он читал.)

Прощение было заслужено катастрофическим поражением старшего помощника.

Подобные служебные новеллы на флоте пользуются великой популярностью, хотя, на первый взгляд, даже не стоят внимания. Они становятся достоянием флотской общественности, передаются из уст в уста, обрастая различными подробностями, так что в конечном итоге, возвращаясь к автору, предстают перед ним в совершенно неузнаваемом виде. Оказывается, что где-то какой-то командир какого-то лейтенанта отправил на гауптвахту. Но лейтенант, одурачив коменданта, на “губу” или, по-флотски, “кичу” не сел, так как убедил всю комендантскую службу в том, что без санкции прокурора арест не законен. В этом, как утверждают критики, анализируя народные сказки, “сказалось стремление угнетенного народа к торжеству над угнетателями”. А кто же, как не комендант совместно со старпомом, олицетворяет собой орудие угнетения всех лейтенантов всех флотов и всех кораблей?