Покинув “Бородино”, я прибыл на крейсер. Мощью десятков орудий и сотен тысяч лошадиных сил пахнуло в лейтенантскую душу. Весь экипаж находился на верхней палубе. Колоритная фигура командира, окруженная офицерами, заметна была издали. Третьи сутки подряд корабль авралил, смывая заводскую грязь и наводя на свои бока лоск, называемый “морской культурой”. Шестилетний срок заводского ремонта напрочь изгладил из памяти обновленного исполина настоящий густой и свежий кедровый запах выдраенного песочком деревянного настила. Крейсер забыл о том, что когда-то штормовал в океанах, выплескивал смерчи огня из пушечных жерл, гордо демонстрировал советский военно-морской флаг в Англии. Забыл и о том, как в кровь обдирая борта, пробирался сквозь тяжелые льды Арктики. В медицине это называется ретроградной амнезией, то есть отсутствием памяти на события, предшествующие травме. А заводской ремонт для корабля есть ни что иное, как тяжелое хирургическое вмешательство по замене изношенных органов и систем. Хирургическая травма. И всем известно, насколько трудно приживаются пересаженные органы. Организм старается их отторгнуть, как чужеродные. И требуется исключительно титанический труд коллектива ученых во главе с академиком, чтобы заставить работать новый орган в унисон со всей сложнейшей совокупностью других органов и систем.
“Академик” на юте проводил конференцию. Зная крейсерский организм в совершенстве, академик делился опытом и намечал программу. А так как его умение ораторствовать, переплетая точнейшие сведения по теории и практике эксплуатации корабля и его оружия с откровенной “лапшой” небылиц, то недостатка в слушателях академик никогда не испытывал. “Главный”, реально представляя себе глобальную задачу по реанимации корабля, подбирал себе коллектив единомышленников, людей, способных, по его мнению, вдохнуть жизнь в спящую плоть находящегося в наркозе исполина. Я был одним из многих, обещанием командующего исполнить все требования по перемещению офицеров, “обреченным на повышение”. Сергеев запомнил меня еще с “Пожарского”. Чем-то лейтенант подкупал, несмотря на его резкую прямоту, что на флоте из разряда достоинств переведено в разряд недостатков. Да и не только на флоте.
Я подошел к группе офицеров, внемлющих наставлениям “академика”. Командир, заметив меня, радушно распростер объятия, словно доктор был, по крайней мере, его родным племянником, возвратившим дядюшке свой давний долг.
– Товарищи офицеры! Представляю вам нового члена нашего коллектива. Иванов. Этот лейтенант сможет навести порядок в авгиевех конюшнях медицинской службы нашего крейсера. И на “Пожарском”, и на “Бородино” зарекомендовал себя исключительно толковым офицером. Я так прямо командующему и сказал, что сейчас на “Бородино" служит мной воспитанный офицер, необходимый мне для наведения порядка на крейсере. (И когда только воспитать успел?!)
– Кто такой? – спросил командующий.
– Да тот симпатичный хохол, который отличился еще на “Сенявине”!
– А, вспомнил. Ну, если вы его требуете к себе, я не возражаю.
Командующий никогда не видел меня, так что “вспомнить” не мог. Подобный разговор никогда не происходил. Все было гораздо проще. Однако, командир должен был показать всем, что именно он формирует команду, именно он помнит “своих” офицеров, именно его просьбы не могут быть неудовлетворенными командованием флота. И “хохлом” я не был.
– Дежурный по низам! Отнесите вещи лейтенанта в каюту! (Все повторяется). Вы, доктор, сегодня можете отдыхать, устраиваться. С завтрашнего утра можете приступать к работе. Если есть вопросы ко мне, прошу в любое время заходить в каюту.
– Да, товарищ командир! Вопросы у меня есть. И от их решения зависит, насколько качественно и с какой отдачей я смогу работать на корабле.
– Хорошо, лейтенант, потом. Идите.
XXX
В каюте № 26, штатной каюте начальника медицинской службы, на верхней койке лежал капитан-лейтенант, имеющий некоторое сходство с Басовым в роли Дуремара из “Буратино”. Дуремар спал. Переборки были выкрашены в шаровый цвет, как и внешние контуры крейсера. Шторы, положенные по штату каюты, отсутствовали. На столе стоял телефонный аппарат и лежало около десятка истрепанных папок “Дело”. Нижняя койка представляла собой щит из неоструганных досок. Под умывальником стояли две гири. Своей мрачностью и убогостью, каюта напоминала келью отшельника с острова Валаам.
Разбуженный произведенным моим вселением шумом в каюте, Дуремар открыл глаза и молча уставился на меня. Доктор решил почему-то, что военмор страдает головной болью, так как гримаса на лице проснувшегося даже отдаленно не напоминала приветливость и радушие, с каким обычно встречают моряки вновь прибывающих товарищей.
– Начмед Иванов, – представился доктор. – Служил на “Пожарском” и “Бородино”. Сейчас, как я понял, служить будем вместе.
Дуремар никак не отреагировав на незваного гостя, продолжал лежать. Я пустил в ход козырного короля в надежде расшевелить негостеприимного хозяина.
– Давай-ка, дружище, прыгай с ветки! За мою прописочку могу, не отходя от кассы, предложить по пять капель.
Дуремар, выражение лица которого не изменилось, изрек:
– Меня зовут Славой.. Начальник химической службы. Фамилия Серебряный. Я не пью.
И замолчал.
– Ты что, дустом присыпанный? – удивился доктор. – Сказки рассказывать будешь своей бабушке. Слазь, кому говорю!
Никакой реакции. Ладно. Не каждое лыко в корабельном переплетении лаптей в строку.
Через пять минут, добив доктора окончательно, начхим произнес:
– Я не пью! – и встал с постели.
– Я, Петя, сегодня же перееду в свою каюту. Просто здесь мне было удобнее в отсутствие начмеда. Могу прямо сейчас уйти, если ты хочешь.
По закону дружбы и войскового товарищества было бы невежливо со стороны доктора признаться, что химик исключительно проницателен. Прямо-таки телепат.
– Ну что ты, Слава! Какие могут быть претензии! Живи... пока.
Однако, капитан-лейтенант, прихватив гири, считая их наиболее ценным имуществом, удалился. Через пять минут в каюту пришел старшина команды химиков и унес папки “Дело”, захватив туалетные принадлежности, побросал в картонный ящик из-под папирос “Беломорканал” вещи, прихватил с нижней полки деревянный щит и... молча удалился.
XXX
Первоочередной задачей встала проблема наведения порядка в каюте. В списке телефонов КАТС я нашел номер амбулатории и позвонил.
– Дзержинский на проводе, – раздался в трубке голос. Акцент явно свидетельствовал, что Дзержинский родился в республике Средней Азии.
– Вас беспокоят из кабинета № 26 Смольного. Зайдите ко мне, товарищ Дзержинский. Говорит начмед крейсера лейтенант Иванов.
Крякнув от неожиданности, Дзержинский четким голосом, но с акцентом произнес:
– Ест! Извинитэ, товарыщ лэйтэнант!
Через минуту в дверь постучал и, получив разрешение, вошел старшина второй статьи. Ушами его можно было освещать помещение или жарить на них яичницу с колбасой.
– Старшина команды медиков, фельдшер, старшина второй статьи Ходжаев, – представился вошедший.
– Садись, Дзержинский. Меня зовут Петр Иванович. Сразу же определим задачи. На ознакомительные беседы время выделим позже. Посмотри вокруг. Как ты считаешь, можно жить в подобном сарае? Нет. И воспитывать личный состав здесь тоже нельзя. Тем более, работать с Дзержинским. Сколько ты прослужил?
– Два года. За “Дзержинского” прошу прощения.
Вопрос о сроке службы не праздный. От него зависит, какие поручения можно дать моряку и что исполнять самостоятельно, организуя исполнение по официальным каналам.
– Два года – это не год. Посему ставлю тебе задачу. Первое. Каюта должна быть выкрашена в светло-голубой цвет. Второе. Новые прикроватные шторы, шторки на иллюминаторы, шторы к умывальнику. Третье. Сейф, установленный и закрепленный по всем правилам надежного обеспечения сохранности секретных документов. Четвертое. ГКС (громкоговорящая связь) с амбулаторией. И пятое, наконец. Холодильник. К нему приложение! Колбаса, консервы (не морская курица в томате, конечно!), графин с водой. Три стакана. Записал?
– Так точно! Сколько на все это вы даете времени?
– А сколько тебе нужно?
– Сутки, товарищ лейтенант!
– И даже на колбасу?
– Так точно!
Несказанно удивившись, я, однако, вида не подал.
– Хорошо, даю двое суток.
– Я просил у вас сутки, товарищ лейтенант.
Ну ва-щщщ-е...
– Очень хорошо! Вы отличный старшина, Дзержинский! Думаю, что сработаемся. Мне, как я понимаю, нужно освободить помещение прямо сейчас?
– Так точно!
– Добро, старик! Ухожу. Желаю успеха!
Взглянув на часы, лейтенант ушел. Было ровно 11.00
XXX
Комплектование офицерского корпуса крейсера шло по принципу, провозглашенному командиром: на боевом плавающем корабле должны служить “боевые плавающие офицеры”. Все, что было “в заводе”, обрекалось на сожжение, или, по крайней мере, на “ломку”: ремонтная заводская психология, ремонтная заводская организация, ремонтная культура, заменявшаяся культурой морской. Около тридцати процентов офицеров было списано с корабля и заменено другими. Притом, все “другие” назначены на “Суворов” с “Пожарского”. Следовательно, я в новом коллективе был не одинок в роли новичка. Рядом были друзья, с которыми пройдена не одна тысяча миль, съедено определенное количество соли и выпито несколько декалитров флотского компота. Количество других напитков... типа чая, учету не подлежит.
Назначение мое на крейсер произошло хотя и не случайно (все же офицер знал крейсерскую организацию), но лишь вследствие непредвиденного стечения обстоятельств, порождаемых флотской действительностью. Начальник медицинской службы крейсера, дела которого должен был принимать я, находился на лечении в психиатрическом отделении госпиталя с диагнозом “наркомания”. Что явилось побудительной причиной столь низкого падения офицера-врача, останется для флота тайной. Но однажды капитана медицинской службы Манулова (так звали доктора), нашли в открытой настежь каюте мертвецки пьяным. Рядом с ним валялись вскрытые, но уже пустые ампулы с промедолом. Ото сна восстав, “наркоман” объявил, что выпил сто ампул указанного медикамента. Строевые и политические начальники моментально записали доктора в разряд психически ненормальных и направили на лечение в девятое отделение главного госпиталя. Впоследствии “наркоман” был демобилизован из Вооруженных сил. Нюанс: приняв подобную дозу промедола, врач-самоубийца должен был скончаться на месте, не успев крикнуть “мама”.
Свято место пусто не бывает. Освободившаяся вакансия должна быть заполнена. Флагманский врач, заглянув в свою “книгу по работе с кадрами”, где учитывается прохождение по службе всего офицерского состава медицинской службы соединения, лучшей кандидатуры на пост министра здравоохранения крейсера, чем моя кандидатура, не обнаружил. И так как “офицер с назначением согласен”, то это назначение состоялось. И никаких разговоров с командующим о “симпатичных хохлах”.
XXX
Получив командирское “добро” на отдых, этим разрешением я и воспользовался, тем более, что знакомство с врачами, младшим и средним медперсоналом, решил начать в отремонтированной, приведенной в порядок каюте. Да к тому же и не “карась” уже: никакой моряк не упустит подобное “добро”, выпадающее в жизни довольно редко.
Покинув каюту собственную, я направился в каюту “жизнерадостного толстяка” Магдича, с которым читатель уже вкратце знаком. На крейсере Магдич врастал в должность комдива (командира дивизиона) артиллерийской боевой части. С “Пожарского” он прибыл дней десять назад и уже, по логике вещей, должен был обзавестись чайником, чаем (грузинский, второй сорт) и, возможно, куском колбасы.
Магдич жил в каюте, расположенной напротив камбуза рядового состава, что наполняло ее специфическими запахами жарившихся котлет или гуляша. Последнее обстоятельство имело свое отрицательное влияние на благородные попытки артиллериста бороться с собственным весом. Но и положительные моменты в сем проглядывались: диспозиция жилого и служебного помещений позволяла, не выходя из помещения жилого, затребовать те же котлеты (или “мослы”) из помещения служебного. Тем более, что камбузный наряд назначается из своих же братьев-артиллеристов. Только рангом пониже.
Я был встречен исключительно радушно, шумно и хлебосольно. Тут же, не отходя от кассы, с камбуза была затребована дюжина котлет (благо, время к обеду), заварен крутой чаек и задраена на замок каюта. А последнее означало, что не хлебом единым жив человек. Есть вещи и поважнее. И покрепче.
В возникшей оживленной беседе, состоящей из монолога расчувствовавшегося встречей артиллериста, я начал “врастать в особенности обстановки” психологического микроклимата в корабельном коллективе. Стало известно, что “старпом добряк и командовать не может”, “офицеры – отличные ребята, но есть среди них и дерьмо”, “большой зам опасен тем, что постоянно “держит всех за яйца”. Все, как везде, ничего нового. Откуда же взять исчерпывающие сведения, если сам рассказчик – новичок в коллективе. Но ведь общая картина складывается из разрозненных фактов.
Кое-что, заслуживающее внимания, все же определилось.
– Мой зам, – рассказывал Магдич, – старший лейтенант Шевельной, исключительно опасен. Живет среди лейтенантов на броневой палубе. Естественно, в курсе всех нюансов жизни “броневухи”. За ночь набирает информацию, а утром обо всем докладывает “большому заму”. И, главное, на все претензии офицеров эта сука нагло заявляет: “Я коммунист, я не закладываю, а докладываю. Партийцы должны быть честны.” И хотя бы сам не пил или по бабам не шастал! Своей “информацией снизу”, сволочь, получает отпущение грехов себе самому. За... мучил весь коллектив. Убери его как-нибудь с корабля!
– Как это я смогу его убрать?! – спросил я. – Да он “большому” дороже золота. Ты ведь его командир, вот сам и воздействуй.
Однако понятие “командир” в данной ситуации не означает “начальник”. Гораздо проще на флоте “съесть” самого командира, чем заместителя по политической части.
Магдич, узнав, что доктор на сутки не имеет своего угла, щедро предложил услуги своей собственной каюты. Верхнюю коечку. Что было с благодарностью принято.
XXX
Перед ужином я был представлен офицерам корабля. За столом командиров боевых частей, начальников служб было определено старшим помощником место, на котором мне предстояло долго клевать свою норму продовольственного снабжения. Так же, как и за столом самой царицы Екатерины, места за столами в кают-компании расписаны в соответствии с занимаемой офицером должностью. “Командирский” столик занимали старший помощник, заместитель большой и помощник маленький. Командир обедает в верхнем салоне, и за столом в кают-компании его место всегда пустует. Облагодетельствовать офицеров своим присутствием командир может в любой момент по собственному желанию. К сожалению, на новых кораблях подобное невозможно из-за отсутствия салона. (Гибнут традиции! Вместе с престижем командиров.) Слева от командирского стола располагаются за обедом командиры боевых частей и начальники служб: штурман, артиллерист, командир БЧ-7, механик, помощник по снабжению, доктор. Справа от него – стол политработников – заместителей командиров БЧ, редактора газеты, пропагандиста. Остальные офицеры рассажены за столами, стоящими перпендикулярно вышеназванным. Отдельно – никогда не пустующий гостевой. В центре – окно буфетной, единственное окно на корабле. В углу – всегда пустующий холодильник “ЗИЛ”.
Каждый стол обслуживается назначенным вестовым. И только два стола – старшим вестовым: командирский и стол начальников, перечисленных под указателем “слева”. Процедура приема пищи описана выше.
XXX
После ужина механик, капитан третьего ранга Басурин, пригласил доктора к себе в каюту. Там уже находился командир БЧ-7, капитан третьего ранга Пряхин и артиллерист капитан-лейтенант Борисов. Знакомство состоялось еще за ужином, однако офицеры уточнили кое-какие данные из биографии доктора вообще и из флотской биографии в частности. И дали несколько полезных советов, суть которых сводилась к следующему:
– Несмотря на то, доктор, что ты – еще лейтенант, однако же являешься начальником службы, следовательно, компанию водить можешь только с командирами боевых частей. В случае, если будешь замечен в чаепитиях с командирами дивизионов или групп, из нашего коллектива будешь исключен, не будучи туда принятым.
Все, о чем говорим или будем говорить, все, что делаем или будем делать в нашем коллективе, должно умереть в нем. Никакой информации снизу. И вниз. Вся информация куда бы и кому бы то ни было, должна исходить от нас только после всеобщего обсуждения. Конечно, это не касается вопросов служебных.
Мысли механик излагал четко, не оставляя возможности двоякого толкования. Меня несколько обидело предупреждение об “информации снизу”, о чем я и заявил всему коллективу.
– Доктор, мы предупредили тебя честно и прямо, так что обижаться на нас ты не имеешь права. А то, что ты все же обиделся, – хороший признак. Мы, кажется, сумеем найти общий язык.
На сем и порешили. Ночь прошла без замечаний.
XXX
Назавтра, ровно в 11.00, я постучал в свою собственную каюту. Дверь открыл Ходжаев.
– Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено.
Я ахнул (про себя). Переборки сверкали нежно-голубым цветом эмали. Постель, заправленная совершенно новым комплектом простыней, была скрыта за новыми габардиновыми шторами. Такие же шторы скрывали от взора постороннего умывальник. Сейф на месте, аппарат ГКС, обозначенный красной сигнальной лампочкой (под питанием, значит), на месте. Холодильник на месте. Стол обтянут зеленым сукном и покрыт оргстеклом. В углу, на специальном столике, телевизор “Горизонт”, размер экрана 49 сантиметров по диагонали. Содержанием холодильника можно было не интересоваться. Открыв сверкающий изнутри белой краской рундук (шкаф), я увидел аккуратно развешанную на плечиках форму, выстиранные и отглаженные рубашки.
– Дружище Ходжаев; – обратился я к моряку, молча наблюдавшему за своим удивленным начальником, – подобной прыти я, честно говоря, не ожидал. Спасибо большое! Вот это по-товарищески! Спасибо!
– Разрешите идти?
– Идите. В 15 часов – построение. Начинаем службу.
– Есть!
В 14.45 в строю стояло восемь человек: три офицера, три матроса и два старшины. Один матрос, согласно докладу врача-хирурга, находился на вахте, дежурил в амбулатории. На мое приветствие подчиненные четко прокричали здравицу в честь начальника. Хорошо. Внешний вид личного состава. Отлично. Пока все отлично. Что впереди?
– Товарищи, – несколько волнуясь, начал я. – Нам предстоит несколько лет совместной жизни. Служба – само собой. Она известна и проста, как правда, хотя море и не балует своих сыновей. В этом вы убедитесь в первом же походе. Знаю точно. Совместная жизнь – дело гораздо более сложное и тонкое. Каждый из нас имеет свой характер, темперамент, свои взгляды на жизнь, свои национальные черты, свой запас дурости. Из всего лабиринта наших с вами личностей мы должны сложить единый целостный организм. Сразу хочу предупредить, что успех нашего общего дела будет зависеть от степени нашей доброты друг к другу. Далее. Я с уважением отношусь к годкам, так как их опыт и знание службы – клад для общего дела бесценный. Но если я замечу самое малейшее проявление годковщины, в какой бы форме оно ни выразилось, замалчивать и укрывать я ничего не буду. В службе основным принципом будем считать следующий: каждый несет свой чемодан. Одно дополнение к нему: если устанет несущий, товарищ обязан ему помочь. И последнее. Старшина второй статьи Ходжаев!
– Я!
– Выйти из строя!
– Есть!
– За проявленную инициативу и добросовестную работу по ремонту каюты № 26 объявляю вам благодарность!
– Служу Советскому Союзу!
– Встать в строй!
– Есть!
В холодильнике оказалось: колбасы твердого копчения две палки, колбасы полукопченой две палки, “севрюга в томате” четыре банки, фарш сосисочный – две банки, языки говяжьи в желе – две банки, варенье из лепестков роз – одна банка, вода минеральная “Ласточка” – пять бутылок. Стаканов оказалось шесть. По количеству командиров боевых частей. Опыт корабельной службы – великая вещь.