Не скажешь, что Макар Калитченко очень уж испугался, когда узнал о написанных на него доносах. Подумаешь! Тучи над ним уже не раз собирались. Но, как известно, из большой тучи далеко не всегда и дождь большим бывает. Не один раз, не раз и не дважды он после тех туч совсем сухим оставался. Все неприятности с него, как с гуся вода, стекали, не замочив. Где же это видано, чтобы такого бравого милиционера, да со службы погнали?
Будто это не он уже более пятнадцати лет верой и правдой отечеству своему служит, на боевом посту стоит. Ну, бывало, что кое-кому ребра считать приходилось. А что было делать, если отдельные несознательные элементы другого языка не понимают? А пинка хорошего отвесишь, то, смотри, и сознаются во всем. Даже в том, что в детстве, лет тридцать назад, у бабки Орыщихи грушу обтрусил…
Умеет жить Макар Калитченко. Умеет! Дома у соседей под шифером, а у него под жестью. Да еще и такой, что через год-два по-новому красить не приходится. Оцинкованная! У Макара крыша блестит. Так та жесть солнечные лучи отбивает. И летняя кухня у него просторная. Газифицированная. Надо ведь и свинкам еду сварить, и корове с бычком, и птице самой разной.
За что купить скотинку, птицу да корм для них, Макар никогда не задумывался. Достаточно было в форме по базару пройтись, и придраться к некоторым несознательным продавцам. Так и поросенок какой-то в его кошелку отправлялся, и полсотни цыплят или утят. Корма для своей скотинки и птицы он тоже на базаре реквизировал. Для анализов…
Нет! Не верит Макар в то, что за чрезмерное служебное усердие его наказать могут. Не верит даже в то, что выговор объявят. Хотя… В конце концов, выговор — не медаль. На груди его не носить. Но кому она, та неприятность, нужна? Пусть кому-то другому выговора объявляют! Тем, кто вообще ничего делать не желает. Разве таких мало? Вон, хотя бы, их водитель, Юрка. Ему — лишь бы лясы торочить, да баранку покрутить. А преступники, видишь ли, его не интересуют. Если не гавкнешь на него, то из машины своей и не вылезет. Целыми днями за баранкой дремлет. А ведь тоже — милиционер… И зарплату не намного меньше его самого получает. Вот кому выговор влепить надо! А ему, Макару, за что?…
Но Макар все же осознавал, что от Юрки далеко не убежал. Хотя тот — только сержант… Старший сержант. А вот он сам — офицер милиции…
Тут Макару припомнились слова Николая о низком его звании. Вот уж действительно несправедливость! В сорок три года он всего лишь старший лейтенант. Ну, если не полковником, то хотя бы майором уже давно пора быть. Зажимают, сволочи! Им что? Только бы своим любимцам звездочки на погоны сыпать. А тут, как ни старайся, сколько ребер клиентам ни считай, а за последние двенадцать лет никак обкапитаниться не удается. Не то, чтобы обмайориться. Только и того, что обматериться, можно. Притом — сколько угодно. Хоть каждый день, хоть ежечасно…
И кто его, этого бизнесмена долбаного, за язык тянул? На целую неделю настроение испортил! Рапорт написать, что ли? С требованием о присвоении очередного звания…
Но, нет! Рапорт еще несколько дней подождать может. Подождет, пока он сам, Макар Калитченко, этого зарвавшегося бизнесмена в тюрягу таки засадит. Лет так на адцать…
Калитченко никогда особенно не озабочивался тем, чтобы разрабатывать хитроумные планы и расставлять ловушки, в которые обязательно должны попадаться преступники. Ему даже в голову не приходило то, что нужно тщательно искать и находить факты, которыми можно было бы неопровержимо доказать чью-то причастность к противоправным действиям. Ему-то это зачем? Он свой личный план всегда выполняет. И без особенных усилий. Ведь он не следователь. Он — оперативник. Его дело — задержать преступника и привести его в отделение. Составить акт, что ему меньше всего нравилось, уж очень хлопотное это дело, и передать дело следователю. А там — хоть трава не расти! Он свое дело сделал.
За годы работы в милиции Макар так раздался вширь, что форму ему на заказ шить приходилось. Даже тут государство на него куда больше тратилось. Ведь материи на такие габариты немало надо…
Но что-то в последнее время жировые складки у него не только на пузе появились. Некоторые из коллег считали, что у него даже мозги жирком обрастать стали. Насмехаются, конечно, убогие. Ведь сами жить не умеют…
Как-то уж так получалось, что все свои задержания Макар производил только в летние месяцы. Когда же холодало, он, как медведь, впадал в зимнюю спячку. Имеется в виду то, что в холодное время года нарушителями он не занимался вовсе. Тупо отсиживался на рабочем месте по восемь часов в день, и не более того. Но его это вовсе не волновало. В душе он даже гордился тем. Говорил, что зимой он активно готовится к летним задержаниям. Ведь летом нарушений куда больше. Есть где развернуться.
Как он выполнял свою работу? А очень просто! Тут и ума большого не надо было. Достаточно было вечером выехать на скошенное поле и перехватить двух-трех бабок с мешками собранной по стебельку соломы. Вот и имеешь два-три задержания. Протоколы нацарапаешь, бабки по паре гривен штрафа в казну внесут, и служба твоя на державу оправдана полностью.
Было у Макара и несколько алкашей, которых он принуждал на себя работать. За то, что не задерживает их и не направляет в медвытрезвитель, требовал информацию. Позвонит ему кто-то из наводчиков, что соседу Ивану машину песка привезли, а Макар уже тут, как тут. «А покажите мне, люди добрые, документики на выписку песка, а еще и квитанцию на оплату услуг автотранспорта». Если такие документы имелись, он спокойно козырял и убирался восвояси. Но ежели их не было… Вот тогда уж Макар сизым соколом налетал на нарушителя, тащил такого хозяина в отделение, составлял на него соответственный акт и передавал дело следователю. А сам умывал руки. Потому что дело свое сделал добросовестно. Пусть и другие постараются…
Бывая дежурным по отделению, Макар молил Бога, чтобы во время его дежурства в городке ничего противозаконного не случилось и чтобы ему не пришлось производить следственные действия, о которых он не имел ни малейшего понятия. Или, не приведи Господи, вооруженного преступника ловить. Ему однажды приснилось, что он в перестрелку с бандитами попал, то весь день после того сна никак икоту унять не мог. Вынужден был даже в больнице целую неделю отлежаться. А что уж седых волос в густой шевелюре добавилось, то их и не сосчитать…
На своих дежурствах, особенно если они выпадали на выходные дни, а начальства поблизости не было, он только то и делал, что задержанных, если таковые имелись, по одному в кабинет к себе вызывал и профилактическую работу среди них проводил. Тут он себя чуть ли не царем чувствовал. Кому в зубы даст, кому ребра посчитает, а кому и носком сапога по печенке заедет. Одним словом, служба — не бей лежачего! Хотя, приходилось и бить…
Макар и сам не знал, почему это он так за Николая Погорельца ухватился. Сказал бы, как всегда, следователю о своих подозрениях, и умыл бы руки. Но, нет! Понесла его нечистая сила самому преступника поймать! Может, потому что воскресение было? Его день. Царский! Лучше бы это все в пятницу случилось…
Хоть и непривычный к такой работе, Макар, как испуганный конь, закусил свои «удила» и понесся в белый свет, не разбирая дороги и не видя ничего вокруг. Он упрямо начал искать доказательства вины Николая в попытке убийства его товарища. Вот только «поиски» у него, как всегда, своеобразными оказались.
В первую очередь, он переговорил со всеми своими подопечными, и двоих из них заставил написать заявления о том, что они, будто бы, видели Николая в лесу, с обрезом. И что обрез этот был именно шестнадцатого калибра. Что и требовалось доказать. Еще один из алканавтов, под диктовку самого милиционера, написал заявление о том, что Николай в ту злосчастную ночь выходил из дома по ветру и что отсутствовал дома не менее сорока минут. Этого времени было вполне достаточно, чтобы сбегать к Василию, вызвать его во двор, выстрелить и своевременно назад возвратиться. К будто бы больной дочери, чью болезнь еще надо бы хорошенько проверить, Тем более, что она уже который день прыгает по двору, как молодая козочка, и никакой температуры у нее нет.
Но самым большим доказательством вины Николая было то, что тот через день после преступления утопил какой-то продолговатый предмет в речке, под мостом, за двадцать с гаком километров от их городка. Об этом также у Макара было соответственное заявление. Будут ли искать тот продолговатый сверток, или нет, его не интересовало. Если даже будут искать, то все равно не найдут. Сами же свою неудачу объяснят сильным течением…
На сбор этих «доказательств» у Макара ушел целый день. И ничего удивительного в том нет. Только Шерлок Холмс мог распутать любое преступление, взглянув на одну пуговицу или сигаретный окурок. А настоящий следователь может целыми неделями заниматься сбором необходимых доказательств. Вот и он, старший лейтенант Калитченко, сколько времени провозился! Так долго он еще ни с одним делом не возился. Ведь целый день на поиски ушел! Это же сколько для себя, любимого, сделать можно было!
Все это свое «добро» старший лейтенант Калитченко на следующее утро положил на стол начальника отделения, чем немало удивил подполковника. Ведь такой производительности за Макаром Ивановичем еще никогда не замечалось.
Начальник внимательно пересмотрел всю ту писанину, нахмурился и нервно застучал пальцами по столу, невольно выстукивая ими собачий вальс.
— Так, по-твоему получается, что таки Погорелец покушался на жизнь Степанчука?
— А кто же, если не он? Я ведь всем об этом сразу сказал. Только мне почему-то никто не поверил. Можно подумать, что я за столько лет в милиции так ничего и не научился. Вот и пришлось целый день за следователя поработать.
Подполковник не знал, что и думать. Хорошо зная своего подчиненного, он не очень-то ему верил. Но просто выбросить в мусорное ведро принесенные им бумаги не мог. Во-первых, служба не позволяет, а, во-вторых, потом и сам от жалоб не отобьешься.
Пришлось ему все те заявления в следственное отделение передать. Еще и наорать на подчиненных за нерасторопность и неумение по горячим следам раскрыть преступление.
Макар Калитченко в тот день по отделению ходил именинником. Он искоса посматривал на свои погоны, будто рассуждая, не слишком ли тяжелыми для него будут еще две звездочки на них. По одной на каждом. О возможности получения выговора он уже не думал.