Городок Берестин маленький. В нем всего-то тысяч восемь населения. Как три села вместе. Любое известие от одной околицы до другой быстро доходит. Тому и удивляться нечего. Ведь большинство людей с деда-прадеда между собой знаются. Даже прозвища уличные из далеких сельских времен кое-где остались. Десятилетиями люди роднились, дружили, кумовьями становились. Да и работали все вместе на нескольких предприятиях. Потому лихое известие о покушении на жизнь успешного местного бизнесмена Василия Степанчука, как брехня по селу, за каких-то полчаса разошлось по городку и стало известно всем.

Мария Федоровна и Василий Иванович, родители Василия, прибежали в больницу, когда еще шла операция. Вся в слезах, Галина бросилась к свекрови. Они, обнявшись, и все время всхлипывая, так и стояли, изо всех сил стараясь сдержать готовый вырваться наружу неистовый крик обиженных душ. Так и простояли перед дверью операционной, подсознательно чувствуя, что их причитания могут только повредить и Василию, и докторам, которые теперь борются за его жизнь. Даже говорить громко боялись. Чтобы, не дай Бог, не навредить чем-то своему сыну и мужу. Чтобы врачам не мешать. Боялись за самого родного для них человека.

Шепотом, чуть слышно, Галина рассказала родителям о том, что случилось, хотя и сама до конца не могла осознать всю глубину беды, так неожиданно свалившихся на них всех.

Сдерживалась. Гасила свой крик, как могла. И таки выдержала! Выдержала, как это могут сделать только любящие женщины.

А Василий Иванович все эти томительные минуты места себе не находил. Молчаливой, хмурой тенью сновал он по коридору, время от времени нервно встряхивая с рубашки несуществующие пылинки. То зубами скрипел в бессильном гневе, то пальцы в кулаки сжимал, будто к рукопашному бою с неизвестным злодеем готовился. Человек добрый, тихий и скромный по натуре, он, казалось, в эти минуты и сам, не задумываясь о последствиях, своими собственными руками задушил бы нелюдя, который так нагло посягнул на жизнь его первенца.

Как же медленно тянется время! Секунда за секундой ползут, как улитки, медленно складываясь в тяжелые минуты ожидания. Только мысли, одна быстрее другой, темные и тяжелые, быстро мелькают в голове, не зная, за что зацепиться, и тщетно пытаясь ускорить ход времени. Свою собственную жизнь, всю — до последней капельки, отдал бы, если бы ее, как донорскую кровь, можно было перелить в ослабевшее тело сына. Только бы это можно было сделать…

Как ни долго они ждали того мгновения, дверь операционной открылась совсем неожиданно. Три пары исполненных скорбью и надеждой глаз были направлены на главного хирурга районной больницы. Что он скажет? О чем сообщит им? Надежду ли им подарит, или чернее самой темной ночи будет его весть?…

— Успокойтесь, пожалуйста, — попробовал улыбнуться в небольшие усики Петр Федорович. — Самое страшное уже позади. Рано еще нашему соколику на тот свет отправляться. Вытащили мы его с той черной дороги, с которой возврата нет. Теперь все только от него самого, да от вас всех зависит. Организм у него сильный. Должен справиться с травмой! А мотивация к жизни у Василия очень высокая. Это — и родители любящие, и жена любимая, и детишки маленькие. Мы же, в свою очередь, и в дальнейшем будем делать все, чтобы его как можно скорее на ноги поставить.

Насилу сдерживая громкий плач, Галина с Марией Федоровной бросились обнимать доктора, не зная даже, как благодарить своего спасителя за его доброе сердце и золотые руки. Ведь хорошо понимали, что если бы не он, то могло и не быть у них того проблеска надежды, который теперь появился у них в жизни. И только после этого, будто реально осознав эту надежду, скупые отцовские слезы тихо побежали по щекам Василия Ивановича. Будто в одночасье отпустила его какая-то неведомая сила, ранее удерживающая его в относительно нестабильном равновесии.

— Спасибо Вам, Петр Федорович! — еле выдавил из себя, всхлипывая. — Что бы мы без Вас делали?!.

— Ну-ну, не надо, — слегка приобнял и похлопал его по плечу врач. — Успокойтесь! Хотя бы настолько, насколько это возможно, успокойтесь. И женщин своих успокоить попытайтесь. Потому что я этому, наверное, никогда так и не научусь.

Когда Василия отвезли в палату, Галина уселась возле него на стульчик и заявила всем, что отсюда никуда не пойдет. Тут, мол, буду сидеть, пока Вася в сознание не придет. Пока выздоравливать не начнет. И столько уверенности было в ее словах, что даже мать ничем не могла возразить своей невестке. Хотя и в ее сердце на какое-то мгновение всколыхнулась неудержимая волна ревности, но сразу же и улеглась. Прогнала она ее, негодную, не дав никому и заметить. Поняла мать, поняла, что именно она, невестка, мать его детей, в этой тяжелой ситуации больше всего и сможет помочь ему — ее сыну. Только бы ей силы хватило!

— Я тоже немножко посижу с тобой, Галинка. А потом к детям пойду, — нежно обняла за плечи свою невестку. — А ты, отец, быстро беги к внукам. Чтобы, не дай Бог, не перепугал их кто. Побудь там, пока я приду. А сюда по очереди ходить будем.

— А ты, дочка, за детей не переживай, — это уже к невестке. — Мы с отцом за ними присмотрим. Дома у вас все хорошо будет. Только бы здесь на поправку быстрей пошло.

Не меньше часа просидела мать с невесткой, молча всматриваясь в Васино лицо. Она все еще тщетно надеясь на то, что вот именно сейчас он откроет свои карие глаза, и что страшный призрак небытия отойдет куда-то в сторону и больше никогда, никогда, никогда не подступится к нему.

А Василий лежал неподвижно, как больничная подушка, белый, и только по легкому шевелению простыни чуть-чуть угадывалось его дыхание. Даже не верилось, что такой сильный мужчина может вот так беспомощно лежать, не в силах не только руку приподнять, но и глаза открыть.

— Идите уже, мама, — будто пробудившись от тяжелого сна, тихо прошептала Галина. — Пойдите к деткам нашим. Чтобы я хоть за них спокойной была. А то сердце мое может и разорваться между ними и Васей.

— Иду, доченька. Отец тебе что-то поесть принесет.

— Ой! Лучше не несите ничего. Не до еды мне теперь. И ложки в рот взять не смогу. Не обижайтесь только.

Постаревшая в это недоброе утро на добрый десяток лет, мать тихо вышла из палаты, оставив Галину наедине со своими горькими думами, со своим любимым мужем, с ее немощным сыном. И зачем только Господь наградил людей способностью думать? Да еще и такой сильной способностью, что мысли эти никак в повиновении не удержать?…

Галя осталась в больнице. Осталась рядом со своим любимым и, фактически, наедине со своими мыслями.

Доктор сказал, что операция прошла успешно, и что выживет ее Васенька, да еще сто лет проживет. Но правда ли это? Может, только успокаивает?… А если не выживет?… Если не выйдет из того мрака ее ладо? Что же она с малыми детками в чужом городе делать будет? Кто ее приголубит? Кто сердечко согреет? Кто смеречкой карпатской назовет?…

И домой возвращаться нет сил, и тут оставаться — беда. Какая только злая судьба может достаться человеку! Всего лишь одно мгновение, один-единственный импульс преступной мысли, одно движение пальцы — и весь радужный мир жизни в один миг превращается в серое пристанище теней, в мир без солнца, без звезд высоких, без желаний счастья и надежд на счастливое будущее.

Кто? Кто тот злой ирод, который счастливую их судьбу прикрыл черным крылом смерти? Кто в звезду их жизни в далеком небе попал? Кто деточек маленьких сиротами в мир пустить надумал?…

Роятся и роятся в голове у Галины мысли, одна горьше другой. Стучится в висках остывшая от ужаса кровь, любящее сердце ледяным дыханием обнимая. А сама она сидит, не двигаясь, возле кровати своего суженого, с тревогой всматриваясь в обескровленное лицо. Не верится ей, что это он, ее Васенька, такой сильный, веселый и жизнерадостный, лежит теперь перед ней таким беспомощным.

Разумом она осознает, что у страха глаза велики и что все может оказаться не таким ужасным, как ее мысли рисуют. Но сердцем того воспринять не может. Лишь чуть-чуть угадывается дыхание ее мужа. Иногда даже кажется, что эта могучая грудь уже не поднимается, и что последние капельки жизни неумолимо оставляют его, и что ничто уже их, эти драгоценные капельки, не в состоянии будет вернуть назад.

Но и совсем иное чудится ей. Всем сердцем чувствует Галя, что только взгляд ее любящих глаз, ее собственная энергия жизни, сила ее любви передается через этот взгляд телу любимого, и он обязательно выживет. И снова будет счастливой их жизнь, а черная тень беды навсегда исчезнет в неизвестности. Вот, только бы ей глаз не закрыть! Только бы не прервать тот лучик надежды, струящийся из самых таинственных глубин ее любящего сердца и пробивающий себе путь сквозь мрак забытья к сердцу ее любимого.

А как красиво в их жизни все складывалось! Вспоминался и вспоминался тот зимний день, когда веселая ватага студентов зашла на их подворье, и тато согласился взять их на ночлег. Сразу же бросился в глаза Гилинке молодой, статный парубок, и тенькнуло сердечко от первого дыхания не понятой еще любви. Да и он сам, ее Васенька, казалось тогда, не сводил глаз со стройной чаровницы-горянки. Даже снег в ту зиму казался ей горячим. Все люди были на удивление приветливыми. А в каждом дыхании ветерка улавливался таинственный и неповторимый запах весны, весны ее первой любви. И как подхватила их эта волна любви, как бросила их в свой бездонный омут, так и поплыли они в той сладкой волне, и не могли нарадоваться своему счастью.

А, может, думалось Гале, счастья того было слишком много? Нескольким супружеским парам могло бы хватить. А все только им самим, их семье досталось? Но, нет, нет! Это только горя у человека может быть слишком много. А счастье — оно всегда в меру. Если дорожишь им — приумножится. А если пренебрегаешь им, то и отвернуться может. Много его никогда не бывает.

Никогда не была легкомысленной со своим счастьем Галина. Всегда бережно относилась к нему, от недоброго слова и лихого ока берегла. Потому и теперь никому его не уступит. День и ночь будет сидеть рядом со своим ладом, и ниточке своего влюбленного взгляда прерваться не даст. Это обязательно поможет! Выживет ее Васенька! Обязательно выживет! А как только глаза свои откроет, как только глянет на свою любимую женушку, то тогда уже никто и ничто их разлучить не сумеет. Здоровье она ему сама вернет — и теплом своего сердца, и искренним лепетом их детишек, и целебными травами карпатскими, силы которых еще никем не измерены и которые в состоянии вливать здоровье в любое тело, даже в старое и немощное. А уж такому сильному организму, как Васенькин, то они, тем более, помогут.

Снуют и снуют мысли в голове у Галины. Приятные воспоминания душу переполняют, наливая сердечным теплом обращенный к мужу взгляд. Будто разговаривает мысленно с ним его жена. И кажется ей, что чело его светлеет от того взгляда, и будто тень его улыбки неуловимо пламенеет на его устах.

Возможно, он действительно чувствует направленную на него силу целебной энергии ее любви? Не может быть, чтобы не чувствовал ее тепла, ее заботы о нем! А если чувствует, то и сам за свое выздоровление бороться будет. Пусть на уровне подсознания, но будет бороться! Не зря ведь ученые люди утверждают, что наше подсознание, то самое шестое чувство, является чуть ли не самым главным и самым сильным резервом человеческого организма. Резервом, который в состоянии самостоятельно включаться в экстремальных ситуациях. Который помогает человеку преодолевать самые тяжелые недуги.

Вспоминается Гале, как Вася приезжал к ней весной, тогда, когда древние Карпаты одевались в нежную зелень осин и берез, когда ручейки лесные чистую родниковую воду в долины несли, птичьими песнями все вокруг полнилось и когда ее девичье сердце тоже соловушкой заливалось, в пылком порыве стремясь к его сердцу. Вспоминается, как говорил ей тогда Вася:

— Очаровала ты меня, милая горяночка! Навек очаровала! Кажется, и белый свет без тебя не милый, и солнце не так греет, и месяц не радует. Полюбил я тебя! С первого взгляда полюбил. Хочу, чтобы ты женой моей стала. Любить, лелеять всегда буду, на руках носить буду! Только бы ты моей стала!

Удивительной была такая речь простой карпатской девушке. Удивительной, но очень приятной. Будто на крыльях, поднесли ее те слова, вознесли в само поднебесье — и властно бросили в необозримый омут любви, в омут, который затянул в себя все ее существо и властно бросил в объятия парня.

— И ты мне люб, Васенька!.. — еле слышно выдохнула из себя. А больше и слова вымолвить не смогла.

Вот так, вроде бы и незаметно, подхватила их река любви. Подхватила, и понесла их к неведомым берегам, где, надеялись, их ожидает счастливое будущее.

— Ой, Вася! Люди увидят… — через какое-то мгновение розовым лепестком выскользнула из его пылких объятий. Застеснялась, порозовела, как маков цвет, и на шаг-два отступила от парня. Потом руки к сердцу приложила.

— Я согласна выйти за тебя замуж. Любить буду, верной тебе буде до конца дней своих. Только бы ты меня всегда любил.

А после тех слов как бы лукавые бесики стрельнули из ее глаз:

— Но должен ты у моей мамы и тата разрешения на брак со мной попросить. Ни одна горянка без родительского благословения замуж выйти не может. Таковы уж наши обычаи. Может, и старомодные, но хорошие. Так у нас с деда-прадеда повелось. И не мне, дочери гор, эти обычаи нарушать.

Хотя, вроде бы, и в шутку это сказано было, но Василий серьезно отнесся к словам любимой. Ведь и он сам не бусурман какой-то. По всей Украине так с давних времен заведено. Не только в Карпатах. Потому и он согласился руку любимой у ее родителей просить.

— Сегодня же с твоими татом и мамой поговорим. Если на то будет их согласие, то в следующем году и поженимся. Я к тому времени институт кончу. На работу устроюсь, чтобы самому семью обеспечивать.

— А если не согласятся тато с мамой? — будто шутя, спросила его Галя. А в самих словах и тревога, и надежда угадывались, и стремление во что бы то ни стало отстоять свое, такое неожиданное, счастье. — Что ты тогда делать будешь?

— А тогда я украду тебя. Украду, и за тридевять земель, в тридесятое царство занесу, — поддержал шутку Василий, хотя и тревожила его возможность родительского несогласия на их брак. — Может, в моих жилах есть немножко татарской или еще какой-то бродяжьей крови. Так почему бы тебя и не украсть, если это для твоего же счастья?…

— Ой, Васенька! — мнимо испугалась Галя. — Я не хочу, чтобы ты меня выкрадал! Хочу, чтобы тато с мамой наш брак благословили. Если они благословят, то и Небо благословит. Не гневи Бога, любимый! Попроси моей руки у тата с мамой…

Долго они тогда еще гуляли над речкой. Молодые смеречки им тихо нашептывали что-то. Может, долю счастливую пророчили? Может, советовали парню, как с родителями девушки разговаривать, чтобы те не отказали? А, может, о чем-то своем, личном, перешептывались между собой, о том, что людям не ведомо, и о чем им знать вовсе не обязательно?…

Вслушивался Василий в тот шепот смерековый, в гомон волн речных, в счастливый смех своей любимой, и сам всей душой радовался. И деревьям, их окружающим, и речке быстрой, и пряному разнотравью, и солнцу высокому над головой. Но еще больше он радовался тому, что рядом с ним, в этом волшебном мире, ступала его королева, его любимая, его будущая жена.

Только время от времени легкая тень озабоченности пробегала по его лицу. Именно тогда, когда он думал о будущем разговоре с родителями Гали. Не то, чтобы он боялся этого разговора. Ведь именно по этой причине он выбрался на день-два в Карпаты. Пугала его неизвестность. Не мог он с полной определенностью угадать реакцию родителей на его брак с их дочерью.

Но все получилось намного проще, чем он сам себе представлял.

— Что-то ты, парень, зачастил к нашему подворью! — будто, шутя, встретила их Галина мама, когда они ранним вечером возвратились с прогулки. — Уж не чар-зелье какое-то на нашем дворе выросло, что мы о нем и сами ничего не знаем? Или горы наши тебе так понравились?…

И такой спокойной, такой уверенной была речь этой еще молодой и симпатичной горянки, что все тревоги и сомнения парня, будто росой утренней смылись. Так спокойно на душе стало. Уверенности в себе, в своих силах будто больше стало. Будто само сердце подсказало, что такая красивая женщина не сможет отказать в счастье для своей дочери. Да и отец Гали, который как раз вышел из хаты, весело подморгнул молодым, как будто пытаясь поощрить их к какому-то конкретному разговору.

Как долго ни готовился Василий к той неизбежной беседе, но все, ранее заготовленный им, слова как бы вылетели из головы, и он сказал то, что первым на ум пришло. А, может, именно то, что само сердце подсказало, а уста только повторить сумели?…

— Мама и тату! Люблю я вашу Галю! Люблю, и она меня любит! Мы хотим пожениться! Отдайте ее за меня!

— Вот тебе и раз!.. — руками ударила себя по цветастой юбке. — Только второй раз приехал, и сразу же — «Отдайте!». Да где же это видано?…

Сначала Василий чуть-чуть растерялся. Но в словах женщины, в интонации ее речи угадывалась такая искренняя радость за свою дочку, что он только смущенно улыбнулся, но таки нашел необходимые слова:

— Можно годами знать друг друга, а потом, в браке, как кот с собакой грызться. А можно только один раз увидеть — и на всю жизнь полюбить.

— А что, дочка, понравился тебе легинь? — молвил свое слово и отец.

— Понравился, тату! Люблю его, как вы нашу маму любите! А, может, и больше! — и зарделась вся, прикрывая личико руками, не зная, куда и деться.

— Ну, что ты, доченька? Мы же не недруги твои, что ты так застеснялась? Или ты в нашей с мамой любви к тебе засомневалась? — отец нежно обнял Галю за плечи. — А, пойдемте-ка в хату. Там и поговорим ладком.

Искренним и откровенным получился тот разговор. На всю жизнь запомнил его Василий. Ведь в семье горян его сразу же сыном признали. Не затем, «который любит все взять», а именно сыном. А после того памятного разговора, уже через две недели, и официальное сватовство было. Родители Василия приехали в горное село с хлебом-солью. А домой возвращались со свадебным рушником.