Осада Иерусалима длилась не слишком долго. Ирод не зря надеялся на помощь Антония: друг прислал ему два легиона под началом надёжного Гая Созия.

С таким войском, вкупе со своими собственными силами, он мог взять всю страну. И собирался её взять, как сделал это с Мариамной. Где, в какой момент времени он отождествил свою непокорную жену со страной, что была её родиной? Может тогда, когда, цепляясь за его одежду, она пыталась не пустить его, и кричала: «Не смей, не смей их убивать! Никогда больше я не буду твоей, не появляюсь даже на пороге твоих комнат. Ты не увидишь моего лица, я прокляну тебя самым страшным проклятием…» Он с трудом оторвал её от себя, передал на руки прислужницам.

— Мариамна, — сказал он, — а ведь они, жители твоей столицы, тоже будут убивать. И меня в числе прочих, ты не боишься? Мне всё равно не остановить Рим. Так почему бы не сделать тебя царицей в Иерусалиме? Это будет твой город, жена, и я сделаю его достойным такой царицы. Не надо мешать мне, ты сама не знаешь, чего требуешь.

Он ушёл, оставив её рыдающей. Пожалуй, впервые он шёл на бой таким смятенным. Ей удалось посеять сомнения в душе. Хотя разум не сдавался. Он знал, зачем шёл в Иерусалим. Он вернёт эту страну в пределы, положенные ей ещё Давидом, а может, и вырастит эти пределы. Он заново отстроит Храм, который так ей дорог — ибо это удел её семьи, где её предки были первосвященниками. Он построит крепости на укреплённых границах, и украсит дворцами города. И новые города возведёт тоже, он мечтает о таких городах, какие ему приходилось видеть — с прямыми, широкими улицами, с множеством колонн, с возвышающимися повсюду беломраморными башнями, с амфитеатром…. Его сыновья получат в наследство куда больше, чем он мог хоть когда-либо мечтать. Он-то сам начинал с ничтожно малого, а их дети… Дух занимался при мысли о том, какие открываются возможности. И если ради этого нужно уложить в могилу несколько тысяч человек, которые в любом случае — что с Иродом, что без него — будут убиты римлянами, и спасти тысячи и тысячи других — что же, он готов заплатить.

Две крепостные стены окружали город. Шесть недель удерживали жители города внешнюю стену. Затем отступили к внутренней. Там они продержались ещё две недели. А потом римляне преодолели все преграды и ворвались в нижний город, разделив Иерусалим надвое. Большая часть защитников нашла прибежище в верхнем городе. Кто-то укрылся в Храме. Город затих, затаился.

Крики Мариамны ещё звенели в его ушах. Он не хотел, чтобы люди, среди которых она росла, легли на улицах родного ей города, а она исходила слезами по погибшим. Восемь недель Ирод не видел её, после такого недолгого обладания. Ему хотелось бросить всё и умчаться, и, уединившись с ней в своих покоях, снова и снова сливаться с ней в одно целое, ласкать её гибкое тело, целовать каждый изгиб, каждую выпуклость…. Ни одна женщина, кроме неё, не способна была вызывать в нём такую нежность. Нежность до боли в сердце. Он думал о том, как заслужить её улыбку.

Ирод послал в Храм жертвенных животных, чтобы продолжались ежедневные жертвоприношения. Он просил сдаться жителей верхнего города. Он пытался говорить с Созием, весьма недовольным затянувшейся, с его точки зрения, осадой и его, Ирода, поведением. Пытался говорить и со своими солдатами, исполненными той кровавой, застилающей глаза ненавистью, что свойственна войне гражданской, междоусобной. Но его голос оставался одиноким и плохо различимым во всеобщем шуме.

И штурм верхнего города и Храма начался — вопреки его желанию. В этом бою никто не щадил ни женщин, ни детей, ни стариков. Отчётливо осознавший это город защищался до последнего. Ощетинился каждым переулком, каждой улицей, каждым домом. Сопротивление ожесточило победителей, и вскоре превратило сражение в страшную, кровавую бойню. Всё смешалось в диком водовороте криков, ударов, стонов…

Когда он, находясь в числе очищающих верхний город, был извещён о падении Храма, земля закачалась у него под ногами. Не медля ни минуты, он понёсся туда. Приближаясь к Храму, Ирод отплевывался кровью — так тяжело дался ему этот бег.

Гора пестрела легионерами. По большей части живыми, но и мертвыми тоже. Храм ещё стоял, но отряд легионеров, прикрывавшихся щитами от стрел, и града камней, летящих в них, был уже во дворе народа, и прорывался во двор священников. Снизу теснились на ступенях вновь прибывающие римляне, передние ряды их смыкались с передними рядами защитников, поэтому каждый шаг вперед был шагом по телам павших.

— К Созию! К Созию! — кричал Ирод, пробираясь между легионерами вверх, ближе к Храму. — Награду тому, кто проведёт меня к Созию! Я должен видеть легата!

Его никто не слышал. Каждый искал награды сам, зная, что в стенах Храма можно будет чем-нибудь разжиться. Но он всё же нашел военачальника.

— Во имя нашей дружбы, предотврати осквернение Храма! — молил он его.

— Я потерял людей, и немало! — отвечал ему Созий. — А ты говоришь мне о стенах. Я сравняю Иерусалим с землёй, и одной заботой у тебя будет меньше…

— Гай, я не могу управлять пустыней. Останови легионы, оставь мне подданных в Иерусалиме. Их теперь вдвое, втрое меньше, довольно! Антигон в наших руках, Антоний будет доволен. Я теперь царь в этом городе, я! Он нужен мне, а ты превращаешь его в руины!

Чудом предотвратил он осквернение Храма. Умолил Созия отвести солдат прежде, чем город будет окончательно разрушен.

Едва закончив бой, понёсся к ней, к Мариамне — везти её в город, положить спасённые им Иерусалим и Храм к её ногам.

То, что ждало его при встрече, было невыносимым. Она осыпала его упреками. Она называла его убийцей, захватчиком и чужаком. Он пытался оправдаться, объяснить. Она словно и не слышала его вовсе. Ушла, не пожелав более с ним говорить. Она отказала ему в близости, закрыла перед ним двери. Ошеломлённый её поведением — поведением женщины, что была в конце концов его женой, его вещью, если бы он захотел! — он проспал ночь одиноко, проснулся неудовлетворенным. Был угрюм, неласков. Ощущал себя униженным, незаслуженно оскорбленным. Мысли были горькими.

Римляне умели его понимать. Да, ему приходилось привозить деньги Антонию в уплату за оказываемые им милости. Но обращение с ним Антония было выше всяких похвал. Покорители половины мира умели дарить дружбой. Сохраняя своё достоинство, не чернили достоинство других.

Среди евреев он не имел друзей. Кто-то из них льстил ему, как, например, старый Гиркан. Неудивительно, он смертельно трусил перед племянником, а кто, кроме Ирода, мог уберечь его от Антигона? Кому-то он платил, как, например, своему еврейскому войску, и в силу этого — они покорялись. Но все они без исключения относились к нему как к чужаку. Даже те, кому он благодетельствовал, кому платил. Они ненавидели его и боялись. Они не испытывали к нему любви, и ладно. Но они ещё и не уважали его. Забавно, последние из них считали себя лучше и выше Ирода, человека, добившегося невозможного. Они кололи глаза своей богоизбранностью. По их мнению, Ирод избранным не был, а значит, не был достоин ни их уважения, ни любви.

Теперь и Мариамна, воспитанная ими, Мариамна, ради которой он готов выпустить кровь из жил до последней капли, зовёт его захватчиком! А Антигона, изуродовавшего деда, Антигона, пустившего в Иудею парфян, она чужаком и убийцей не зовёт!

Он растравлял свою обиду. Помнится, когда он был в Галилее, а ему не хотели покоряться, не считая своим, он гнул им выи. Почему бы и нет, то было его право, право правителя. Его вызвали в иерусалимский Синедрион, где преобладали противники. Счастье его, что он послушался отца и взял с собой охрану. Они осудили его, как наместника — будто бы имели на это право! Он был подотчётен только Риму. И приговорили к смертной казни. Если бы не его отряд, с которым Ирод пришел в Иерусалим, давно бы его не было на свете. Но даже и так, они доставили ему немало неприятностей. Опасаясь за свою жизнь, Ирод был вынужден отправиться в изгнание. Мог ли он забыть когда-нибудь, как его унижали в Синедрионе, как смеялись над его правами! Воспользовавшись тем, что Риму не до провинций, а это было время убийства Цезаря Брутом и Кассием, они развязали междоусобную войну в стране. Отец погиб в этой войне, а он, Ирод, был призван защитить Гиркана, их первосвященника, и его обручили с Мариамной… Если он становится нужен, его призывают, если нет — осыпают насмешками.

Что же, пришла пора показать им всем, какой он царь!

Ирод ворвался в Иерусалим во главе небольшого отряда своей охраны. Тем, кто видел его лицо в те дни, оно запомнилось — навеки. Оно дышало грозой, было тёмным и страшным. Завидев его, люди на улицах в ужасе отворачивали лица, разбегались…

Старейшинам не удалось скрыться, и он собрал Синедрион. Собрал для того, чтобы сорок пять из семидесяти казнить. Он не дал саддукеям опомниться, он косил их одного за другим, приспешников Антигона. Легион, оставленный Созием, был ему опорой. А деньги, которые он получил, отняв имущество у казнённых, — приятным дополнением к мести. Весь следующий год он возводил укрепления на границах, и создавал военные поселения. Было на что.

Он знал, что многие из семей прибегали к заступничеству Мариамны, столь добродетельной, столь прекрасной, столь разумной! Это страшно забавляло его.

Ей он тоже припомнил обиды. Взял, да и разобрался в собственном доме, как следовало. Ворвался на женскую половину. Разогнал грозными окриками всех её женщин. Она стояла перед ним, гордая, неприступная, всем своим видом показывая, как презирает его, как стыдится. Ну, у него тоже кое-что встало. Всё это время женщин у него не было. Он не мог, не до того было. Утомился, постепенно лишая её близких и родных, а когда вокруг только слезы, стоны да кровь, да тебя томит неутолённая ненависть — не до женщин.

А тут она, совсем близко, в глазах — вызов, дышит взволнованно и часто, грудь вздымается, щёки горят…

Он разодрал на ней одежду. Её сопротивление только распаляло его. Он бросил её на ложе и навалился на неё, как на врага. Зря она упиралась в его плечи, извивалась, сучила ногами. Укусила его раз, другой, что ж, он впился в её губы поцелуем, а поскольку она отстранялась — укусил её до крови, и больше она кусаться не смела. Она извивалась и билась под ним, но напрасно. Долго сопротивляться она всё равно не могла. Сказывалась разница в весе, да и в силе. Вскоре затихла, сдалась. Ох, как же ему было сладко! Все эти месяцы — кровь, злоба, всеобщая и всепоглощающая ненависть, томление по ней. А теперь — её нежное тело под ним, и он вонзается в неё все глубже, все сильней, не сдерживая себя. Так, как хотелось всё это время, пока она держала его на расстоянии — по какому праву, спрашивается? Пусть теперь терпит…

Крики Ирода, которые он не озаботился сдерживать, были хорошо слышны не только в её покоях. Смысл их был хорошо понятен всем, вокруг-то были не дети. Мариамна молчала и покорялась. Молчал и покорялся Иерусалим.