De Secreto / О Секрете

Фурсов А. И.

Фурсов К. А.

Перетолчин Д. Ю.

Емельянов Ю. В.

Островский А. В.

Островская С. П.

Черемных К. А.

Кравчук Н. В.

Черемных К. А

ПСИХОПАТОЛОГИЧЕСКИЕ ШИФРЫ ЭПОХИ

Опыт расплетения узлов идеологии, клиники и конъюнктуры

 

 

1. Новый пролеткульт у храма науки

Сегодняшнее поколение мировых бунтовщиков многим отличается от поколения рубежа XIX–XX веков. В частности, оно не приучено к напряжению интеллекта в библиотечной зале, равно как и к напряжению мускулов за ротапринтом: и то, и другое заменяет компьютер, привычный, как очки или зубная щетка.

Однако у нового поколения амбиций не меньше, чем у интеллигенции, строившей диктатуру пролетариата. Если вы думаете, что их единственная страсть — свержение всех и всяческих авторитарных режимов, то вы ошибаетесь. То, что может показаться политическим средством — например, защита Pussy Riot или Химкинского леса, — фактически является частью великой (в их представлении) цели. Вхождение в светлое (в их представлении) будущее предполагает революцию далеко не только в политике.

Как политические, так и культурные революционные интенции этого поколения, в отличие от их предшественников, фактически не являются никаким новым словом — иначе бы у них не ходил в кумирах Борис Акунин, автор легко усваиваемых бутафорий из do-it-yourself декораций светской жизни полуторастолетней давности. В сфере материальной культуры их точкой отсчёта является поздний нигилизм, волей судьбы оказавшийся на обочине мировых потрясений, поскольку творцы XX века отвергли это направление (Пролеткульт и др.) как бесплодное и, соответственно, никчемное.

Они берутся исправить досадную (в их представлении) ошибку истории. На портале «OpenSpace», который взял на себя резервные функции во время «судьбоносного» марша миллионов 12 июня 2012 г., размещена обширная апологетическая статья о Казимире Малевиче, который был не понят идеологами и практиками пролетарской революции. Вместо того чтобы полностью уничтожить классическую литературу, архитектуру и музыку, оппортунистические (в их представлении) народные комиссары решили сохранить наследие прежних веков, и более того — фуй, фуй! — взяли его на вооружение.

Но это не единственная ошибка, которую бунтари сегодняшнего дня хотят исправить.

Екатерина Евгеньевна Мень, филолог, литератор и самодеятельный психолог (точнее, по честному признанию, — ретранслятор достижений западной психологии), а также активист «болотной революции», заявила на своей странице в ЖЖ, что преодоление тоталитаризма необходимо также в области отечественной психиатрии (1). В этой сфере аналогом «Рафаэля», которого нужно сжечь «во имя нашего завтра», объявлен концепт академика АМН СССР Андрея Владимировича Снежневского о субстрате и процессе (nosos et pathos) шизофрении.

Предшествующее поколение ниспровергателей тоже революционизировало одновременно агрономию и языкознание, не обязательно обладая систематизированным образованием в этих сферах. Однако, взявшись за ту или иную область, то поколение яростно вгрызалось в гранит отраслевых знаний и обязательно привлекало специалистов-попутчиков, прежде чем что-либо ниспровергать. Помимо этого, в самом целеполагании их отраслевых переворотов — удачных и неудачных — была логическая последовательность. При этом они не ретранслировали, а хотя бы пытались либо изобретать новое, либо до неузнаваемости переделывать существующее — о чём свидетельствует цитируемое ниже субъективное, но добросовестное исследование истории психоанализа в Советской России, произведённое А.М. Эткиндом.

Филолог и литератор Е.Е. Мень по каким-то причинам занялась проблемой детского аутизма. Я не буду высказывать предположений о побуждающем мотиве, поскольку давал в 1984 г. клятву Гиппократа, обязывающую к этике и деонтологии в профессиональной деятельности — и, соответственно, при использовании профессиональных знаний. (По тем же причинам ниже в тексте будут встречаться аббревиатуры вместо имён живых людей или людей, у которых живы близкие родственники. Оговорюсь сразу, что эти принципы я намеренно, произвольно (arbitrarily) не распространяю на глобальный истеблишмент и специально объясню, почему.)

В эфире телеканала «Дождь» Екатерина Евгеньевна с высоты знаний, почерпнутых у непререкаемо авторитетных для неё западных специалистов, утверждала, что все дети-аутисты а) на самом деле хотят говорить и б) не говорят потому, что не могут справиться с собственными эмоциями. Из этого допущения прямо следует, что любого ребенка-аутиста можно компенсировать с помощью психологических (немедикаментозных) средств. Речь идёт исключительно о компенсации — посредством создания вокруг этих детей супердеонтологической, то есть оранжерейной среды. Стремиться к излечению, согласно авторитетам госпожи Мень, вовсе не нужно. Эта ненужность обосновывается неологизмами, ловко переведёнными на русский: «нейротипики» — это обычные люди, «нейроотличные» — это аутисты. Двойное значение слова «отличный» в русском языке привносит ноу-хау: быть аутистом лучше, чем нормальным человеком. Ergo не следует извлекать аутиста из его особого мира: пусть там живёт.

Я не зря так подробно излагаю теорию, позаимствованную Екатериной Евгеньевной у современных якобы учёных. На самом деле это не учёные, а функционеры. Они в той же степени не-специалисты в психологии, не говоря уже о клинической психиатрии, в которой защитник абстрактных прав человека в Чечне — не специалист по культуре Чечни. Функционер, находящийся на службе глобального управленческого аппарата, в данном случае из системы современной Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), стрижёт под одну универсальную гребенку абсолютно разные клинические состояния, не считая нужным разбираться в их причинах и даже в их содержании.

Поясняю: аутизм — это не заболевание, а синдром. Он возникает по разным причинам и имеет разные исходы. Рассматривать этот синдром вне других синдромов — значит априорно отказываться от установления диагноза. Что это означает на практике? Это означает, например, что если аутичный ребенок, помимо нарушений общения, страдает нарушениями восприятия — например, слуховыми галлюцинациями, то мы можем об этом узнать посредством суррогатов речевого контакта (предлагаемых авторитетными для г-жи Мень функционерами), а можем не узнать. А поскольку мы заведомо отказываемся от диагностики и лечения основного заболевания, то мальчик или девочка как ходит с «голосами», так и будет ходить. А «голоса» могут что-нибудь приказать сделать. Не обязательно доброе. Не обязательно с собой — может быть, с мамой. Я не стал бы об этом говорить, если бы с этим не встречался в клинике.

Когда в процессе разработки приоритетного национального проекта «Здравоохранение» узкие профессионалы правдами и неправдами старались включить тот или иной институт в программу, один особо ушлый нейрохирургический коллектив умудрился добиться включения в перечень высокотехнологических услуг имитацию операций на макете головы. Психологическое лечение аутизма неустановленного генеза — сродни лечению макета головы.

Какое отношение это имеет к выбрасыванию за борт революции академика Снежневского? Прямое. Потому что Андрей Владимирович Снежневский был классиком нозологической психиатрии. Того направления, которое стремится к поиску первопричины, и даже если эту первопричину сегодня установить невозможно — к отграничению одних состояний и процессов от других, которые по-разному возникают, протекают и лечатся. Сначала установи, что скрывается за фасадом синдрома, а потом уже лечи.

Почему мишенью революционерки стал именно академик Снежневский, а не кто-нибудь ещё? Потому что в конце 1980-х гг., в позднюю перестройку, в мировых, особенно британских и американских, СМИ была развёрнута кампания против так называемой карательной психиатрии, персонифицируемой (уже посмертно) интеллектуальным лидером советской психиатрической школы. Имя Снежневского было приравнено к «психиатрическому Сталину». За что? За гипердиагностику. То есть за наклеивание «ярлыка шизофрении» произвольно, по ничтожным основаниям и по поведенческим, в том числе политическим мотивам.

С чего эта кампания начиналась? С подписания Советским Союзом Хельсинского соглашения. Правда, в 1970-х гг. претензии к советской психиатрии у мировой общественности возникли не по поводу диагностики, а по поводу применения отдельных видов психотропных препаратов (галоперидола) к конкретным диссидентам Ковалеву и Плющу. Нельзя сказать, что это помогло другим диссидентам — Илье Габаю, Юрию Титову, Льву Лубману, Владимиру Данилову. Все они оказались на долгожданной воле наедине со своими психозами. И никто не составляет мартиролог из известных в узких кругах трагических исходов — итогов отказа от лечения.

В 1974 г. ленинградский судебный психиатр Марина Вайханская эмигрировала на Запад с запрятанной в багаж связкой историй болезни — «доказательством карательной медицины». Её супруг Виктор Файнберг неоднократно арестовывался за участие в политических протестных акциях, в том числе в знаменитой акции против ввода войск в ЧССР. Правда, в первый раз этот правозащитник лечился ещё в 1950-х гг., и диагноз «шизофрения» поставила ему профессор Раиса Яковлевна Голант, принадлежавшая отнюдь не к так называемой московской школе (склонной к широкому толкованию шизофрении), а к ленинградской (склонной, наоборот, к гипердиагностике). Голант, более того, числится в «жертвах Снежневского», о чём будет сказано ниже.

Чем закончилась эта история? Файнберг ни политиком, ни литератором не стал. Спустя много лет его видели в Париже в компании чеченского оппозиционера-эмигранта Ахьяда Идигова. Файнберг утверждал, что накануне специально подосланный агент ФСБ пытался проломить ему голову (комментарии лиц, которые его знают, были весьма выразительны) (2). Врач Вайханская сделала профессиональную карьеру психоаналитика. Для остальных последствия состояли в том, что в начале 1990-х гг., когда в России был страшный дефицит психотропных средств (большинство импортировалось из ГДР, ЧССР и союзной Югославии), директорам отечественных медицинским учреждений отказывали в поставке лекарств на том основании, что наша психиатрия недостаточно демократизирована.

Больше всего тогда не хватало антидепрессантов. Но в тот период некоторые новаторы из Независимой психиатрической ассоциации — я имею в виду её соучредителя Александра Пинхосовича Подрабинека — считали, что в росте суицидов ничего ужасного нет. Поскольку в любом случае один человек, то есть психиатр, не имеет права вмешиваться в частное решение другого человека, то есть больного, в частности, в решение о самоубийстве.

С тех пор многое изменилось как на фармацевтическом рынке, так и в головах. Независимые психиатры сами столкнулись на практике с последствиями «либерализации диагностики». Далеко не все больные, оказавшиеся от психиатрического наблюдения после того, как эксперты НПА признали их здоровыми или лёгкими невротиками, оказались им в итоге благодарны, не говоря об их родственниках. Оставшиеся без диагноза больные были автоматически выброшены из очереди на улучшение жилищных условий по медицинским показаниям, без льгот на покупку лекарств, которые стали многократно дороже, без пенсий по инвалидности.

Закон «О неотложной госпитализации», принятый под давлением озабоченного мирового сообщества, запретил недобровольно стационировать больных за исключением случаев, когда состояние пациента угрожает жизни его или окружающих. То есть если больной склонен к агрессии и/или суициду (депрессивно-бредовые больные иногда убивают вместе с собой родственников, чтобы спасти семью от грозящего всем, как им кажется, преследования или катастрофы — это называется расширенным суицидом), то согласия больного не требуется. А как быть в случае, если мир кажется в обострении цветущим и прекрасным, собственные возможности безграничными и скромный инженер отправляется в дорогой ресторан, по пути раздаёт деньги прохожим, а когда попадает в долги, беззаботно подписывает с малознакомым доброжелателем договор о продаже квартиры? Он ведь никого не убивает, он, напротив, готов каждого встречного расцеловать. Его действия «всего лишь» опасны для экономического состояния его самого и его родственников. Но таких больных было не разрешено стационировать законом, принятым как раз в момент возникновения свободного рынка недвижимости.

Благодаря либеральному подходу к психиатрическому учёту, позволявшему теперь «освобождаться» от него по желанию, в райсоветы и облсоветы в 1990 г. было избрано множество граждан, ранее проходивших лечение у психиатра. Один такой депутат Ленсовета устроил в Мариинском дворце приёмную Богородичного центра, другой закрылся в кабинете с оружием и был извлечён оттуда санитарами. А депутат Выборгского райсовета П. выбросил с пятого этажа свою супругу, а затем умудрился (1992 год, демократия) с удостоверением проникнуть на борт самолета Петербург — Берлин, с которого также был извлечён.

Бунтарям 2010-х гг. уже неоднократно ставилось в упрёк желание вернуть Россию в 1990-е гг. Впрочем, литератор Екатерина Мень апеллирует к временам хрущёвской оттепели. Она нашла в 1960-х гг. антитезу тоталитарному Снежневскому в лице ленинградского профессора Андрея Сергеевича Чистовича, которого именует не больше и не меньше как «Вавиловым в психиатрии».

При этом революционерка ссылается на два текста: а) на редакционную статью в журнале Независимой психиатрической ассоциации за январь 2004 г. и б) на недавно переизданную полемическую книгу Чистовича «Психиатрические этюды».

Что же революционного написала редакция НПЖ в 2004 г.? Дословно следующее:

От редактора. Ю.И. Полищук, в течение многих лет работавший под руководством А.В. Снежневского, с полным основанием пишет о несправедливости утверждения, что концепция шизофрении Андрея Владимировича создала основу для злоупотребления психиатрией в политических целях. Такую основу создал тоталитарный режим, несовместимый ни с адекватным пониманием феноменологического метода (противоположного принципу партийности в науке), ни с правовой регуляцией психиатрической помощи. Концепция А.В. Снежневского послужила лишь удобным поводом для злоупотреблений. В 1917–1935 гг. она спасала от расстрела, в 1960–1980 гг. — служила дискредитации и подавлению правозащитного движения, т. е. нормальной самодеятельной социальной активности, идущей снизу. Если даже и ставить проблему таким образом, то она касается не концепции шизофрении А.В. Снежневского, а её догматического использования эпигонами. Такая вульгаризация имеет место в отношении всех научных школ, именно она содействовала антинозологизму и антипсихиатрии.

А.В. Снежневский — исторически, реально крупнейшая фигура отечественной психиатрии второй половины XX века: это и клиницист, и ученый, и лектор, и организатор, и создатель научной школы.

Но он ещё в полной мере и явление своей эпохи — эпохи Большого Террора, Павловской сессии, тоталитарного духа. Андрей Владимирович — квинтэссенция того и другого. Это Моцарт и Сальери в одном лице. Это Карл Шнайдер отечественной психиатрии. Надо знать, насколько и для немецких коллег это до сих пор крайне болезненный вопрос. Но наша ситуация совершенно другая. Она неизмеримо дальше от разрешения.

А.В. Снежневский — это узел по-прежнему самых острых и фундаментальных проблем — профессиональных, научных, этических… Значимость этих проблем так велика, а излом так глубок, что позволяет заглянуть и глубже и дальше по всему кругу проблем отношения каждого психиатра и психиатрии в целом с политикой и идеологией властей, с больными как «объектами диагностики» и «объектами реабилитации», с научными идеалами, с оппонентами, со своей собственной властью и самим собой.

Школа Т.И. Юдина, Л.М. Розенштейна, С.Г. Жислина и А.С. Кронфелъда, тонкая профессиональная интуиция как результат постоянной клинической деятельности, проницательная опора на идеи Клауса Конрада и общих патологов — И. В. Давыдовского, С.Н. Давиденкова, на В.Х. Василенко позволили — вопреки неизбежной идеологизированности той эпохи — создать выдающуюся оригинальную концепцию и свою крупную школу в психиатрии. Это Рубен Наджаров и Таксиархис Пападопулос, Григорий Ротштейн и Моисей Вроно, Марат Вартанян и Николай Жариков, Анатолий Ануфриев и Николай Шумский, Александр Тиганов, Анатолий Смулевич, Ирина Шахматова-Павлова и многие другие ныне здравствующие клиницисты.

Неоценимой заслугой А.В. Снежневского были издание классической монографии В.Х. Кандинского «О псевдогаллюцинациях» и Т.И. Юдина «Очерки отечественной психиатрии» в 1951–1952 гг., активная поддержка Э.Я. Штернберга после его возвращения из ссылки. Поучительна борьба А.В. с паранаукой. Но главное, в чем мы видим Непреходящую заслугу А.В. Снежневского, что в решающий, критический для отечественной психиатрии момент, когда она попала в трясину вульгарной физиологизации, он удержал её в русле высокого клиницизма, верности лучшим отечественным традициям. Он собрал коллектив своего института по деловым качествам, не считаясь с анкетными данными.

Однако А.В. Снежневский — грандиозный по размаху и драматизму урок для всех не только своими продуктивными вкладами, но и своей оборотной стороной диктатора и разрушителя. Глубоко неверно даже в юбилейной статье не очертить его теневые контуры, которые срослись с его продуктивным вкладом в историю отечественной психиатрии (…). Это искажённое понимание феноменологической школы К. Ясперса… Это авторство центрального доклада на Павловской сессии 1951 г., разгром неврологического («психоморфологического») направления в психиатрии (М.О. Гуревич, Р.Я. Голант, А.С. Шмарьян), а затем соматоинфекционного (А. С. Чистович, А.Л. Эпштейн), с сожжением сборника научных трудов Игренской психиатрической больницы под ред. А.Л. Эпштейна, уничижение психотерапевтического направления (за исключением С.И. Консторума). Это расширительная диагностика шизофрении, использованная для немедицинских целей, в том числе собственными руками, например, в экспертизе генерала П.Г. Григоренко (1964 г.). Это диктаторский образ правления, запечатлённый в самом его облике.

За несколько лет до смерти А.В. заглянул ей в лицо, — диагноз рака лёгкого преобразил этого железного человека: он начал сокрушаться, что в Павловскую сессию «наломал дров» и — более того — отступил от непререкаемого тона в отношении собственной концепции… О вкладе А.В. Снежневского можно сказать так же, как о 3. Фрейде: мы чтим автора, грандиозность его вклада, критикуем догматические редакции его концепции и боремся с издержками их практического использования (3).

Мы вернёмся к этому тексту. Но сразу отметим, что:

а) независимые психиатры признали, что А.В. Снежневский был не просто крупной, но выдающейся, системообразующей фигурой в отечественной психиатрии и значимой фигурой мировой науки. Это естественно: во-первых, большое видится на расстоянии, во-вторых, руководство по психиатрии под редакцией Снежневского (1983) — объёмистый белый двухтомник, аккумулировавший передовые достижения мировой нозологической психиатрии во всем комплексе, включая морфологию и иммунологию, остался непревзойдённым отечественным manual в этой дисциплине (4);

б) независимые психиатры считают, что (абстрактный) тоталитаризм несовместим с правовым регулированием психиатрической помощи. Но парадокс состоит в том, что в конкретных условиях сталинского СССР и были выстроены все системы медицинской помощи, зато распад СССР, мягко говоря, не расширил прав психически больных на лечение — учитывая минимальную платежеспособность этой категории, а о состоянии системы призрения инвалидов говорят регулярные пожары в интернатах со сгнившими коммуникациями;

в) независимые психиатры противопоставляют феноменологический метод «принципу партийности науки», который будто бы повсеместно внедрялся — где именно в медицине? У нас применялся партийный подход к туберкулезу или гангрене? Если речь идёт о психиатрии, где в учебниках сталинского времени хоть одна придуманная партией болезнь или отвергнутое партией лекарство? Отмена некоторых средств (сульфозин, амитал-натрий) — явление времен перестройки, во втором случае — абсолютно клинически неоправданное, зато отвечающее на политическое давление извне. Если это партийность, тогда какой партии? Республиканской партии США?

г) независимые психиатры признали, что учение Павлова («вульгарная физиологизация») была тормозом развития медицинской науки, но при этом нашли альтернативу Павлову в лице Фрейда, считая австрийского психолога «грандиозной фигурой»;

д) независимые психиатры признали и напомнили международным начётчикам, что психиатрический диагноз во многих случаях был спасением от уголовного преследования, в том числе от высшей меры. Но вот ограничение этого периода 1930-ми годами — либо заблуждение, либо подтасовка, либо невротическое (истерическое) вытеснение: здесь вижу, здесь не вижу.

Мне приходилось повторно освидетельствовать больного М., директора колхоза в Новгородской области, в сердцах обругавшего советскую власть и осуждённого по ст. 58 в 1951 г. Комиссия во главе с проф. Е.С. Авербухом признала его невменяемым на момент совершения преступления. Другое дело, что к гипердиагностике шизофрении этот случай не имел никакого отношения: М. был поставлен диагноз паранойяльной психопатии.

От ответственности за антисоветскую агитацию и пропаганду в начале 1980-х гг. в психиатрической больнице № 3 г. Ленинграда были освобождены проходившие по одному делу граждане В. и С. Одному был поставлен диагноз «шизофрения», другому — «паранойяльная психопатия». Катамнез (послебольничное наблюдение) показал, что спасённые от тюрьмы своей политической деятельности не оставили и в то же время в поле зрения районного психиатра больше не попадали. Тем не менее, ближайшие коллеги В. по политической деятельности не раз замечали, что у него периодически возникает ощущение преследования, не имеющее реальных оснований, в том числе в 1990-х гг., когда он окончательно перестал интересовать компетентные органы. С этими состояниями В. справлялся самостоятельно или с помощью близких, обходясь без лекарств. С годами он изменился внешне, эти изменения хабитуса (стигмы) бросаются в глаза не только профессионалам. Тем не менее, он продолжает творческую деятельность, и признаков распада эмоционально-волевой сферы у него не наблюдается. Иными словами, если следовать систематике А.В. Снежневского — Р.А. Наджарова, имеет место приступообразное малопрогредиентное течение шизофренического процесса. Постфактум можно считать, что судебные эксперты приняли 30 лет назад гуманное решение, освободив В. от тюрьмы. Они спасли его от декомпенсации процесса, неизбежного в условиях зоны. Но попади он тогда в руки независимых психиатров, его ждали бы исправительные работы по полной программе, которые этому человеку со слабой физической конституцией, несомненно, сократили бы жизнь: «реабилитированный» по психическому статусу, он вышел бы из тюрьмы с кардиологической инвалидностью. Если бы вообще вышел.

В «чёрный список» психиатров-карателей А.П. Подрабинек включил, в частности, ныне покойного заведующего кафедрой Ленинградского Педиатрического института Федора Измайловича Случевского. Для упомянутого больного В. великим счастьем оказалось то обстоятельство, что его консультировал не Случевский — поскольку этот человек с военной косточкой, не вполне разделявший подход Снежневского (то есть рассматривавший шизофрению в более узких рамках), признал бы его, во-первых, психопатом, а во-вторых, вменяемым. Я много раз присутствовал на клинических разборах под председательством Случевского и не помню такого случая, чтобы он не признал психопата пригодным к военной службе. Случевский был убеждён, что армия любого психопата не декомпенсирует, а исправляет. Ровно обратный подход был у заведующего отделением пограничной психиатрии Института им. Бехтерева, «твёрдого снежневца» В.М. Воловика. На самом деле истина, как и во множестве других случаев, лежит посредине: есть разные психопатии как по «радикалу», так и по степени выраженности.

Ныне ставшие умеренными революционеры из НПА, признавая значение фигуры А.В. Снежневского, сохранили чёрно-белое мышление в характеристике теоретических споров в отечественной психиатрии. По этой причине «гуманистка» Екатерина Мень, ссылаясь на цитированную выше статью, обожествляет теоретического оппонента Снежневского — профессора Военно-медицинской академии А.С. Чистовича.

Если бы у госпожи Мень хватило усидчивости, чтобы преодолеть умственную лень и толком познакомиться с наследием автора, она прочитала бы не только приглянувшиеся ей «Психиатрические этюды» Чистовича, но и «Записки старого психиатра» (5). Из того большого и очень интересного текста, насыщенного клинической феноменологией, следует: а) Чистович вовсе не считал, что шизофрении не существует; б) те формы психозов, которые он относил к инфекционным, другие авторы, в том числе московские, в изрядном числе случаев отнесли бы к неопределённому понятию «органического поражения головного мозга». Иначе говоря, поставили бы под сомнение инфекционную природу, но не стали бы отрицать экзогению.

Действительно, в 1962 г. на Всесоюзном совещании по проблеме шизофрении имела место интереснейшая открытая всесоюзная дискуссия, на которой Снежневскому и его сотрудникам оппонировали Чистович, Петр Фаддеевич Малкин (Куйбышевский мединститут) и Абрам Лазаревич Эпштейн (Днепропетровский мединститут). Действительно, большинство поддержало «линию Снежневского». Но из этого не следовало, что оппоненты подверглись партийному взысканию, не говоря о репрессиях. Если говорить о том, какую роль эта дискуссия, навеянная ветрами хрущёвской оттепели, сыграла в психиатрии, то следует признать, что оппоненты Снежневского оказались не на высоте исключительно из-за Эпштейна. Поскольку из всех троих оппонентов только Эпштейн, исходя из собственной догматики, назначал больным, которых признавал «инфекционными психотиками», астрономические дозы антибиотиков. Что касается Чистовича и Малкина (оставившего в наследство непревзойдённое исследование органических психических расстройств), то они лечили психозы нейролептиками, но при этом поступали осторожнее, чем многие московские и ленинградские коллеги: подозревая органическую «подкладку», они выбирали более щадящие препараты (дающие меньше осложнений).

Однако дискуссия 1962 г. была «дуэлью» не нозологистов и антинозологистов, а двух направлений нозологистов между собой. Обе стороны искали первопричину. Совсем другой спор в 1970-х гг., когда готовился к изданию белый двухтомник, происходил в общей медицине. И здесь аргументы Снежневского были адресованы не только психиатрам. Поэтому он ссылался не только на них, но и на Ипполита Васильевича Давыдовского — классика отечественной патологической анатомии, который утверждал, что у любой болезни есть предрасполагающий фактор, причина и поводы. При этом поводы могут быть разнообразны (переутомление, переохлаждение, стресс и т. п.), а причина — одна.

Давыдовский был сыном православного священника, как и Дмитрий Евгеньевич Мелехов — создатель системы врачебно-трудовой экспертизы в психиатрии и один из немногих авторов (в советский период) работ о взаимоотношениях психиатрии и церкви. Главный спор в отечественной медицине был спором о монокаузальности или так называемой «полиэтиологичности». Второй подход активно навязывался извне, его «привезли» с международных конференций.

Снежневский победил в своей отрасли, в то время как коллеги из других отраслей медицины капитулировали, поскольку такие диагнозы, как «ишемическая болезнь сердца» или «хроническое нарушение мозгового кровообращения», — это уход от нозологического подхода. Это признание множественности причин, что в науке означает отказ от исследования причинного фактора (например, этиологии атеросклероза), а в практике — триумф симптоматических средств, которые не лечат, зато вызывают привыкание. Равно как и триумф услуг, дающих временное, физиологическое или психологическое облегчение.

О прямых бенефициарах полиэтиологического подхода на Западе догадаться легко. Частный врач столь же заинтересован в повторном посещении больного, как фармацевтическая корпорация — в прибыли от сбыта технологически несложной, но широко востребованной продукции. «Полиэтиологизация» была одним из приёмов в строительстве унифицированного общества потребления на основе гипермонополизации рынков. Из больного хроническим гайморитом можно выкачать несравнимо больше средств, если он будет ежедневно получать симптоматические средства от насморка, чем если его однократно оперировать.

Точно такой же отбор происходил и в секторе услуг — в частности, психотерапевтических. Больше того, психотерапия вторгалась в чужую область и пыталась наводить в ней собственные порядки. Это происходило именно в начале 1960-х гг., когда возникла так называемая антипсихиатрия — направление, представленное очень узким кругом клиницистов (Р.Д. Лэинг, Т. Сас и др.), но широко популяризированное кинематографом, прежде всего культовым фильмом «Полёт над гнездом кукушки». Антипсихиатрия не просто отрицала существование шизофрении «как класса» — она пыталась «помножить на ноль» результаты многолетнего труда научных школ, прежде всего германской и русской, произвольно игнорируя не только клинические, но и биохимические и морфологические доказательства необратимых изменений, происходящих в головном мозгу в длиннике больших психозов (независимо от того, называть их шизофренией или нет).

Любопытно, что при создании культового кино, вошедшего в «джентльменский набор» революционера 1960-х гг., творчество исподволь вступило в спор с теоретической абстракцией антипсихиатров: рядом со здоровым и главным героем мы видим в клинике типичных больных с длительным стажем, с чертами следа болезни (дефекта) в мимике, жестикуляции, общении — глубоко изменённых людей, которым никакое психологическое толкование их состояния не поможет стать снова такими, каким они были до болезни.

Этот конфликт художественной правды с теорией понятен: любой режиссер театра и кино имеет бэкграунд изучения истории культуры, в которой помимо королей, поэтов, иконописцев и кардиналов фигурируют юродивые, колдуны, отшельники-еретики и отшельники-святые, придворные маги и ворожеи, преследуемые церковью. Аномальных личностей, с годами меняющих образ жизни и внешность, слишком много, чтобы их отрицать как художественную реальность.

Философские статьи, отталкивающиеся от двух-трёх историй болезни, никогда бы не «родили» целое направление, претендовавшее на немедленное воплощение в жизнь, если бы заведомая антинаука, явно расходящаяся с реальностью, не получила дополнительный политический импульс — в дополнение к рыночной конъюнктуре услуг. Это ясно уже из «катамнеза» этого направления — оно сходит со сцены с завершением «революции 60-х».

 

2. Территория большой психиатрии

Психотерапевтическое направление с момента своего возникновения на самом деле не претендовало на чужую территорию. Зигмунд Фрейд и его последователи лечили тех, кого считали невротиками, — больных с пограничными психическими расстройствами. Интерпретируя сны, они не отождествляли сон с галлюцинаторно-бредовыми переживаниями, которые в бодрствовании толкают людей на нелепые поступки. В свою очередь, мастера гипноза намеренно избегали пациентов, ощущающих преследования, зная, что это обычно приводит к обострению бреда и один такой больной может испортить весь эффект массового сеанса.

Русская школа клинической («большой») психиатрии имела своих классиков ещё в XIX веке. Одним из них был Виктор Хрисанфович Кандинский, двоюродный брат художника, врач-ординатор, написавший брошюру, достойную докторской диссертации, — «О псевдогаллюцинациях» (1881). В отличие от французских коллег, склонных к блестящим внешним описаниям, Кандинский систематизировал продуктивную симптоматику психозов, проведя грань между зрительными и слуховыми обманами, возникающими первично (галлюцинациями) и происходящихми из бредовых переживаний: во втором случае больной, увидев огромного льва, кладущего лапу ему на плечо, не испытывает ужаса: видение «иллюстрирует» его бред, в котором он считает себя пэром Англии.

Эта систематизация помогла русской психиатрии принять и впоследствии развить нозологический подход Эмиля Крепелина и Ойгена Блейлера. Тот факт, что именно психиатры-немцы, отделяя главное от второстепенного, нашли общие признаки в множестве вариантов клинических картин и предложили объединяющие термины эндогенных психозов (шизофрения и маниакально-депрессивный психоз), интерпретируется этнопсихологически: немецкий ум более склонен к абстрагированию, чем французский или итальянский. И именно педантичные и терпеливые немцы впервые (Клотц, 1827) занялись динамическим наблюдением душевнобольных и прогнозом исходов (6).

И опять же именно немцы (хотя первый объединяющий диагноз звучал как «раннее слабоумие») опровергли вывод француза Бенедикта Мореля о «законе дегенерации» при эндогенных психозах: в отличие от ряда наследственных первичных атрофий головного мозга (например, болезни Хантингтона) утяжеление течения и более ранний дебют в следующем поколении не характерны для шизофрении. Тот факт, что эндогенные психозы не «менделируют», как цвет крыльев дрозофилы, позволил позже придти к выводу о том, что передаётся предрасположенность (pathos schizophreniae по Снежневскому), а саму болезнь, процесс (nosos), вызывает пока не выявленный агент — возможно, медленный вирус, один из множества, обитающего в человеческом организме. Риск «дегенерации», впрочем, возрастает при близкородственных браках (инбридинге).

Главный общий феномен, объединяющий множество клинических картин — схизис (расщепление личности) может проявляться самым разным образом. В продуктивной симптоматике — синдром двойника, диалог двух непрерывно спорящих «голосов». В негативной (дефицитарной) — расщепление эмоциональных связей, амбивалентность (любовь-ненависть), расщепление воли — амбитендентность, чередование противоположных мотиваций, дезорганизующее поведение. При простой форме болезни, когда обеднение эмоций и воли происходит без продуктивной симптоматики, схизис также выявляется. «О чём ты думаешь, Миша?» — спрашиваешь больного, неделями не встающего с койки. «Я думаю — лечь на левый бок или на правый», — отвечает дефективный больной.

В клинической практике психоз, воспринимаемый больным как нечто чуждое, возникшее извне — «наваждение», когда человек распознаёт у себя начало приступа, предупреждает об этом родных, а иногда и сам приходит к участковому психиатру за направлением в больницу, называют «краевым», а болезнь, развивающуюся исподволь и прорастающую личность изнутри, — «ядерным». Это деление подчёркивает принципиальное различие в прогнозе. Индикатор самого благоприятного прогноза в описании психического состояния выражается тремя словами: «личность противопоставлена болезни».

Классическое течение краевого психоза — очерченные приступы, как правило, с изменением аффекта (тревогой, возбуждением), бессонницей, и феноменами бредовой дереализации (ложное узнавание, чувством «уже виденного» или «никогда не виденного»), летучими (несистематизированными, интерпретативными) идеями особого значения, отношения, преследования — всё это в комплексе именуется острым чувственным бредом. На пике приступа наступает помрачение сознания с изменением восприятия времени и пространства, больной ощущает отрыв от земли, полёт над землей, разделение своей личности на несколько частей, распад тела на атомы.

В острейшем варианте помрачение сознания с переживаниями перехода в другую реальность переходит в более глубокое расстройство, в котором переживания уже не запоминаются (аменция), при этом может повышаться температура, возникать сыпь, отёки, вплоть до симптоматики, неотличимой от инфекционно-токсического шока. Такие состояния, иногда грозящие смертью от острой надпочечниковой недостаточности (тканевое дыхание угнетается гипертермией выше 42 градусов, дерегуляция сердечно-сосудистой деятельности приводит к коллапсу), в Донозологический период относили к инфекционным психозам. Диагностическая трактовка таких состояний и была основным предметом спора между коллективом

Снежневского и «неврологическим направлением» (А.С. Шмарьян, Р.Я. Голант), которое оплакивается в цитируемой выше статье в НПЖ. Это был этап осмысления массива феноменологии, обогащённого данными только шагнувшей вперёд лабораторно-инструментальной базы и первыми итогами медикаментозной терапии — которая, как выяснилось, способна не только снимать продуктивную симптоматику, но и упорядочивать мышление и аффект.

Однако в начале века этого опыта ещё не было. Тогда часть московских профессоров приняла термин «шизофрения» в штыки: объединение психозов, представляющихся разными по происхождению (например, дебютирующих после родов или стресса), под одной рубрикой они считали неправомерным. К этим сомневающимся принадлежал и В.П. Сербский, имя которого носит нелюбезный диссидентам Институт общей и судебной психиатрии.

Снежневский учился у Тихона Ивановича Юдина, который работал у Крепелина. Автор термина «ипохондрическая шизофрения» Семён Консторум учился у Артура Кронфельда, преподававшего в Берлине и Москве. Само понятие о вялотекущих шизофрениях было позаимствовано у Ойгена Блейлера («мягкие формы»), а не выдумано «врачами-карателями». Груня Ефимовна Сухарева и Татьяна Павловна Симеон, родоначальницы советской детской психиатрии, еще в конце 1920-х гг. описывали мягкие (малопрогредиентные) варианты разных форм шизофрении в школьном возрасте.

Советская психиатрия была свободнее американской и европейской. Кафедра Крымского мединститута во главе с профессором А.Н. Корнетовым (7) внесла очень интересный вклад в исследование психиатрической нозологии, сопоставляя средний возраст дебюта, тип течения (степень благоприятности, оцениваемый по динамике личностных изменений) и фабулы (тематику) переживаний у мужчин и женщин. Выводы, к которым пришли авторы, характеризовали не болезнь, а принципиальную разницу между полами: мужской пол — авангард человеческой цивилизации, женский пол консервативнее, прагматичнее и больше сосредоточен на личном, чем на общественном. И в рамках собственной эволюции большой психоз (шизофрения) поражает мужскую часть населения тяжелее, её дебюты у мужчин возникают раньше (в возрасте от 3 до 12 лет на трёх заболевших мальчиков приходится одна девочка). Мужчинам больше свойственны непрерывные психозы, женщинам — приступообразные, при которых исход благоприятнее. У женщин фабулы психотических переживаний приземлённее и в большинстве случаев включают сексуальные сюжеты. Будь такая работа опубликована на Западе, авторам не дали бы покоя возмущённые феминистки.

 

3. Спрос на патологию

«В деревне никто не сходит с ума», — утверждал Иосиф Бродский и был неправ. В русской культуре юродивый — фигура совсем не обязательно городского быта, а образы колдуний в фольклоре традиционно помещаются в сельский ландшафт. В деревне душевнобольной заметнее, чем в городе, и его поведение больше контрастирует с бытовой моралью. Особенно поведение «одержимой бесом» женщины — в силу тех особенностей, о которых писали сотрудники Крымского мединститута.

Психотическая патология встречается в любой среде и местности. Другое дело, что предметом всеобщего внимания оказываются известные люди и их окружение. Кроме того, в силу комплекса биологических и генетических причин болезнь приумножается в благородных фамилиях или изолированных религиозных или этнических популяциях. И, кроме того, психическая патология «ходит вместе» с творческими, да и не только творческими талантами. Отсюда появилось меткое французское определение шизофрении как «болезни королей и поэтов».

О взаимодействии таланта и душевной болезни первым из крупных психиатров написал Чезаре (Йезекиэль) Ломброзо, более известный как основоположник криминологической антропологии. Период 1860–1920 гг., когда на фоне упадка монархий на мировую сцену вышли фигуры и движения ниспровергателей, а философия и психология обогатилась новыми яркими и необычными авторитетами, давал много пищи для размышлений. Тем более что этот период обозначился не только прогрессом индустриальной цивилизации, но и стремительным развитием прессы.

Революционная публицистика издевалась над странностями монархов, цепляясь за каждый повод. Охранители устоев, напротив, стремились изобразить больными ниспровергателей. С развитием газетной индустрии критик уравнялся в статусе с художником слова — чему в России способствовал Некрасов, поставивший литературный памятник Добролюбову.

Но ни революционеры, ни философы, ни критики, бросившие вызов консервативным ценностям и классическому художественному творчеству, сколь бы ни вдохновлялись независимостью от влияния на их разум «сверху», со стороны государства и церкви, ничего не могли поделать с «влиянием изнутри». Психозы узников — декабриста Батенькова, землевольцев Ишутина и Худякова, народовольцев Конашевича и Арончика — ещё можно было, на уровне представлений того времени, списать на эффект тяжёлой неволи. Однако самоубийство в депрессии короля литературной критики Дмитрия Писарева в эту интерпретацию не укладывалось. Как и внезапный конец карьеры его коллеги Варфоломея Зайцева, замкнувшегося в себе и ушедшего в монастырь.

«Наконец-то ушло это наваждение», — говорила Наталия Александровна Герцен, когда у неё завершился приступ галлюциноза — и вместе с ним страсть к террористу Сергею Нечаеву. Тяжёлый непрерывно текущий психоз у сына Николая Гавриловича Чернышевского описан в романе Владимира Набокова «Дар».

Сами русские просвещенцы, заимствовавшие взгляд на мир у немецких агностиков и британских эмпирицистов (Локк был вначале кальвинистом, затем социнианцем; Дарвин был атеистом во втором поколении), были склонны объяснять душевные болезни результатом банальных внешних воздействий на гомеостаз организма. Писарев, страдавший биполярным аффективным психозом, маниакальную фазу не считал болезнью, хотя осознавал, что с ним происходит что-то необычное («опрокинув в уме своем всякие Казбеки и Монбланы, я представлялся самому себе каким-то титаном, Прометеем, похитившим священный огонь»), В этом состоянии, которое у него не дошло до крайней степени возбуждения, он «опрокидывал в себя» Аристотеля и строчил бесконечный доклад о судьбе человека. За манией, в которой он и перестал быть христианином, пришла затяжная депрессия, причём с выраженным ипохондрическим элементом; в отличие от чистого меланхолика он испытывал резко выраженный, физиологический страх смерти. В это состоянии, по его самоописанию, его взгляд на мир достиг предельного скептицизма и одновременно он зафиксировался на собственном здоровье, считая причиной болезни неправильный режим в предыдущий период (когда он, как всегда бывает в мании, неделями не спал) и неправильное питание. Чтобы выйти из тягостного состояния, когда «даже свет и темнота, луна и солнце на небе казались мне декорациями и входили в состав общей громадной мистификации» (этот феномен именуется деперсонализацией), он практиковал различные диеты. Самоубийство он совершил на пике второй по счёту депрессии, когда к острой тревоге, в которой он не находил себе места, присоединился бред преследования.

Биологам-натуралистам, фотографически точно описанным Тургеневым в образе Базарова, была свойственна рациональная, вульгарно физиологическая интерпретация как здоровых, как и болезненных движений души, которая сама по себе воспринималась ими как разновидность физиологического отправления. Эра Просвещения развернула интерес учёных от человека к окружающему миру, что отождествлялось с прогрессом — при том, что понимание человеческой природы и мотивов человека, в том числе и собственных, упростилось до примитивности, скатилось на уровень ньютоновской механики. В то же время открытия, сделанные в точных науках, повышают как самомнение, так и убеждённость в неограниченных возможностях человека, который кажется более могущественным, чем Творец. И более того, ни в каких высших силах «над собою» не нуждается: они мешают, досаждают, строят препятствия к исследованиям, не дают сворачивать познавательные «Казбеки и Монбланы».

«Новые люди», о которых упоминают Достоевский и Толстой, формируют мыслительную среду, отвергающую вместе с «ненужным» Творцом духовную иерархию, поскольку открытия идут вразрез с поверхностно понятым Священным Писанием. Чем дальше, тем привычнее душевные движения объясняются законами физики и ещё не развитой физиологии. Законы термодинамики вторгаются как в романистику, так и в психологию; сложнейшие психопатологические феномены объясняются простым замедлением или ускорением нейрональных связей. Эмпирицистская психология внедряется в чужое пространство, а свой интерпретативный аппарат заимствует из законов термодинамики.

Открытие генов и элементарных частиц имплицитно подрывает картину теистической предопределённости: и человек, и Создатель знают, что ничего не знают, частицы создают равновесие сами по себе, закон сохранения и превращения энергии определяет всё сущее, от движений планет до движений души.

В так называемом Серебряном веке идеалы империи расходятся с интересами монархий — они становятся замшелым препятствием, как и землевладельческий класс. Монархические семьи уступают во влиянии финансистам, они внедряются в геополитику, ставя под контроль своих частных интересов и дипломатию, и генералитет. Idee fixe всех держав становится покорение Востока, a idee fixe востребованных и тиражируемых философов — идея сверхчеловека, «отменяющая» заповеди авраамических богословий.

Самый яркий выразитель идеи сверхчеловека Фридрих Ницше к концу жизни своим неадекватным поведением раскрывает тайну собственного антихристианства. Когда он три дня не выходит из гостиничного номера и никого туда не впускает, забеспокоившиеся коллеги просят портье открыть дверь запасным ключом снаружи. За дверью творится ужасное: стены измазаны экскрементами философа, а сам он, совершенно голый, вопрошает с перекошенным от гнева лицом: «Как вы смели потревожить Бога?»

Но Ницше не рухнул с пьедестала. Конъюнктура времени, именуемого декадансом, сложилась. Элиты зациклены на сверхъестественном; в то же самые крайние патологии воспринимаются как результат простых внешних воздействий. Именно в этот период складывается представление о том, что психиатром, что будто бы равнозначно психологу, может быть любой обыватель, изучивший курс физики.

В то же время массовая пресса, жаждущая прибыли, удовлетворяет спрос обывателя, а обывательское сознание тянется к аномалиям. На глазах у потеснённых и приниженных церквей то, что считалось грехом, возводится в массовый культ. Все познавательные запреты отменены, и в то же время пустота на месте авторитетов жаждет заполнения. Для творческих личностей с психическими аномалиями создается беспрецедентно благоприятная среда.

«Серебряный век» характеризуется беспрецедентным контрастом сред. Идея сверхчеловека, вдохновляющая военачальников, парадоксально сочетается с интеллектуальной властью аномальных лиц — хрупких, изломанных, вычурных персонажей, которые в предшествующий период имели бы репутацию маргиналов от науки, искусства, литературы — неучей, пасквилянтов, графоманов, извращенцев. Более того, эти же модные маргиналы легко принимают разные вариации идеи сверхчеловека, как и идеи сверхнации, чему способствует разрыв не только между обществом и религией, но и между политикой и религией. Это бросается в глаза в равной степени в русской и немецкой культурах, и две империи становятся заложниками расчётливого англо-американского целеполагания.

В канун Первой мировой войны субкультура столиц преодолевает культуру наций, поскольку пресса ищет тиражи. Это время царствования не государей, а журналистов. Императорские фамилии преследуют борзописцы, не упуская случая уличить коронованных особ в неадекватности. Охранительное мышление пытается отвечать той же монетой. Университетскую профессуру рвут на части, выкручивая руки: с нами или против нас? Прогрессист или мракобес? А в это время высшие круги, принимающие решения, как старое дерево, разъедает насквозь агентура, торгующая мистикой.

Вместе с религиозной моралью массовая аудитория утрачивает способность к критике к собственным действиям, даже к простой саморефлексии. Идолами становятся интеллектуалы, идеологи и мнимые провидцы, которых не только инквизиция, но и любая имперская власть (кроме британской начиная с XVIII века) изолировала бы от общества. Модно богохульство, и точно так же модна тяга к самоубийству (культовая фигура поэзии — Семён Надсон). В числе кумиров урбанистической популяции — как клинические парафренные больные («мегаломаньяки»), типажи вроде Ницше, отрицающие Творца по той причине, что отождествляют с Творцом самих себя, так и хронические меланхолики-ипохондрики, у которых картина мира сформирована восприятием окружающего как мёртвой декорации или машины, уничтожающей человека (типаж Льва Шестова, затем Франца Кафки).

Забегая вперёд, заметим, что опыт манипуляции массами через моду на патологию в начале XX века будет осмыслен и поставлен на службу геополитическими манипуляторами, чтобы многократно воспроизводиться для подрыва государств изнутри через деструкцию традиционных обществ. Подобно тому, как в рядах террористической «Народной воли», основные кадры которой под британской опекой были рекрутированы герценовским кружком — составной частью транснационального сообщества сокрушителей континентальных империй, критическую массу агитаторов составляли патологические личности с предрасположенностью к шизофрении, диссидентство 1970-80-х гг. будет состоять преимущественно из «естественных изгоев», со скачкой реформаторских идей и сниженной мотивацией самосохранения — как пятеро из восьми участников упомянутой демонстрации 1968 г., как множество активистов НТС, СМОТ, «Мемориала», Демократического союза, кружков националистов и отказников. Тот же стереотип станет путеводным при выборе активистов китайской (особенно тибетской) оппозиции и «арабской весны». Вышеописанные типажи парафренных больных будут востребованы для руководства массовыми сектами — «Фалуньгун», «Аум Синрике», а депрессивные ипохондрики, как из академических, так и из общественных структур, станут идеальными пропагандистами экологических фобий.

Начало XX века, таким образом, — период великого эксперимента с колоссальными ставками, когда большими игроками финансового мира впервые в равной мере высоко востребована как психическая неадекватность самодержцев, которых закономерно окружают маги и парапсихологи, так и затуманивание сознания критической массы творческой, научной, чиновной, военно-разведывательной и, наконец, богословской интеллигенции.

В Серебряный век гуманитариям труднее всего: неокантианство, смешиваясь с оккультизмом, ищет и находит благоприятную среду для обитания и размножения, довлея над творческими кругами и над литературой. Башня Вячеслава Иванова становится центром культа, источником сокровенных знаний, мерилом престижа. Он притягивает одновременно либералов и консерваторов, которых объединяет нечто «по ту сторону». Pathos здесь, несомненно, присутствует (например, старший брат Мережковского болен злокачественной шизофренией). И более того, импульсы pathos не подавляются, а культивируются, в том числе в сексуальных извращениях, больше мотивированных культом, чем врождёнными особенностями сферы влечений.

Этим дышит эпоха. Столицы из центров государственных стратегий становятся центрами тиражирования разврата, поощрённого учёным сословием. «Пришла проблема пола, румяная фефёла, и ржёт навеселе», — писал Саша Чёрный. Откуда пришла? Из столицы империи Габсбургов Вены, где финансовый капитал впервые подчинил себе монархические интересы. Оттуда же придёт нацизм.

 

4. Пленник мысленного шара

В 1993 г. увидело свет исследование Александра Марковича Эткинда «Эрос невозможного» (10) об истории психоанализа в Советской России. Автор неравнодушен к предмету, он оплакивал судьбу центральноевропейского учения, в чужой цивилизационной обстановке и в особом времени трансформированном, но так и не признанном.

Нетрудно было догадаться, что пересмотр истории начала XX века, начавшийся в период перестройки с реабилитации «левых и правых уклонистов» в ВКП(б), докатился в постперестройку до реабилитации психоанализа и для попытки его самоутверждения в политике. Так оно и случилось: первым указом Бориса Ельцина после выборов 1996 г. был указ о поддержке психоанализа. Но триумф был недолговечным: в практической политтехнологи монополию перехватило нейролингвистическое программирование — синтез учения И.П. Павлова с гипнозом, которым Фрейд не пользовался, а в системе медицинской помощи лечение, требующее одновременно временных, финансовых и непосредственно психологических затрат, не могло быть востребовано реальным рынком середины 1990-х гг., когда размножившиеся было частные клиники для среднего класса потеряли пациентов и в большинстве обанкротились. По той простой и известной причине, что в период борьбы за выживание количество неврозов сокращается. А психозы, статистика которых неподвластна войнам и революциям, остались в сфере государственной медицины.

Упования на возрождение психоанализа и его экспансию в новой России до среднезападного уровня исходило, судя по аргументам Эткинда, из того, что на смену идеологическому и культурному диктату наконец пришёл диктат «постмодернизма, признающий множественность, эклектичность и неслиянность сознаний как основной принцип современной жизни, возвращающейся от “систем” и “измов” к “здравому смыслу”». Так тогда виделось из Парижа.

Однако труд Эткинда, утратив отраслевую актуальность, интересен и сегодня. Диалектическое отрицание отрицания (Ельциным — Горбачева) ввело новые краски в только что обелённые и приукрашенные образы партийных и литературнотеатральных жертв репрессий. Всё оказалось не просто сложно, а ещё сложнее. Эткинд с самозабвенным художественным нарциссизмом расставлял точки над i, возвышая себя столь же последовательно, как Катаев, но не над современниками, а над ушедшими учителями. И в итоге, вопреки собственному подчёркнутому антисталинизму, не только объяснил, но и оправдал логику сталинских решений, воспринимаемых как репрессии учёного сословия. А помимо этого, вопреки столь же подчёркнутому еврейскому комплексу, убедительно и профессионально раскрыл всю противоречивость отношений между германской и еврейской культурами в Европе после Первой мировой войны, открывая путь к самым разным новым интерпретациям.

Эткинд напомнил о многих деталях истории советской науки, которые даже в новое время было не принято обсуждать. Например, о том, что классик детской психиатрии Лев Семенович Выготский не только состоял в Российском психоаналитическом обществе, но и считал, что психоанализ вполне совместим с учением Павлова об условных рефлексах. Это документируется цитатой из совместной работы Л.С. Выготского и А.Р. Лурия (1925): «У нас в России фрейдизм пользуется исключительным вниманием не только в научных кругах, но и у широкого читателя. В настоящее время почти все работы Фрейда переведены на русский язык и вышли в свет. На наших глазах в России начинает складываться новое и оригинальное течение в психоанализе, которое пытается осуществить синтез фрейдизма и марксизма при помощи учения об условных рефлексах». Таким образом, Выготский видел в павловианстве удобное связующее звено между марксизмом и фрейдизмом. Отсюда (спасибо Эткинду) становится понятно, что Леонид Рубинштейн не терпел Выготского не по причине личного соперничества, а по идеологическим мотивам: сам он приложил огромные усилия к тому, чтобы создать телеологическую концепцию развития человека «в обход» павловианства и проистекающей из него теории отражения.

Как далее документирует Эткинд, идея совмещения психоанализа с павловианством была близка Л.Д. Троцкому (цитата из Жана Марти: «Наиболее серьёзной фигурой, стоявшей за событиями, был Лев Троцкий, имевший специальные причины для поддержки психоанализа»). Программа педологии, оглашённая на 2-м Психоневрологическом съезде (1924) Ароном Залкиндом, в «Красной Нови» интерпретировалась так: «Социогенетическая биология в соединении с учением о рефлексах, при осторожном использовании ценнейшего ряда фрейдистских понятий и отдельных его экспериментальных методов, сильно обогатят био-марксистскую теорию и практику».

«Самым ценнейшим» фрейдистским понятием, очевидно, в этой практике была сублимация. А.Б. Залкинд прославился своими попытками регламентировать половую жизнь, став прототипом товарища Дисциплинера в опальной пьесе Сергея Третьякова «Хочу ребёнка». А.С. Макаренко рассказывал о том, как ему приходилось отбиваться от проверки чиновницы-педолога в связи с беременностью одной из воспитанниц его интерната. «Как, у вас девочки рожают детей? — «А что же они ещё могут рожать»? Однако ценность соединения «ценнейших понятий» с павловианством могло преследовать лишь одну цель — отчуждение детей от своих родителей, от родовой истории в процессе конструирования нового обобществленного человека.

«Уводя от исследования сексуального либидо в поиск иных движущих человеком сил, линия этих поисков была, пожалуй, противоположна мировому направлению развития психоанализа», — заключает Эткинд. И в том же тексте приводит поучительные примеры случаев, когда психоаналитики 1930-х гг. при оказании «помощи» политическим и культурным деятелям СССР добивались отнюдь не сублимации, отнюдь не отвлечения пациентов от их сексуальных проблем, а напротив, погружения в них с печальными последствиями. Это случай с Адольфом Иоффе, который покончил с собой; это случай с Михаилом Зощенко, которому досталось в специальном постановлении ВКП(б) за книгу «Перед восходом солнца», и наконец, с Сергеем Эйзенштейном, который не смог закончить фильм «Иван Грозный».

Впрочем, во всех трёх случаях психоаналитики оказываются как бы ни при чём: Иоффе якобы был психологически травмирован опалой Троцкого, Зощенко якобы не ожидал партийной критики, а Эйзенштейну психоанализ якобы не мешал, а помогал творить.

Однако, во-первых, никакая угроза ареста на момент суицида над Иоффе не витала, а классическая эндогенная депрессивная фаза, как и прежние, должна была спонтанно завершиться, и он её преодолел бы, не получи от психоаналитиков оценки, воспринятой как приговор. Зощенко страдал, говоря современным общепринятым языком, органическим поражением головного мозга со стойкими невротическими (!) психическими нарушениями. Он был фиксирован на нарушениях потенции в результате повреждения подкорковых структур (что бывает очень часто), и для его компенсации требовалась разъяснительная психотерапия и с ним, и с его родственниками, а для снятия фиксации был вполне уместен гипноз. Вместо этого психоаналитик Марголис разъяснял ему, что он страдает комплексом кастрации, а «вечный фетиш большого бюста женщины, так влекущий и так мучающий» его, «указывает путь к комплексу Эдипа и только к нему». После чего наша литература потеряла яркого сатирика, а получила литературного онаниста, копателя во вторичных переживаниях, переносимых на окружающих. Много ли мы от этого приобрели, как и сам Зощенко? Эткинд считает, что много. Но это его частная точка зрения.

О том, что происходило с несчастным Эйзенштейном, можно судить по специальному исследованию Оксаны Булгаковой (11). Он штудирует диссертацию Льва Выготского «Психология искусства», он изучает ранние работы Александра Лурия о сексуальных обрядах примитивных народов, пишет письма немецкому специалисту по нетрадиционным половым ориентациям Магнусу Гиршфельду, затем углубляется в оккультную литературу и в итоге садится за бесконечный путаный труд под названием «Метод», в который «пытается вместить теорию плазмы и теорию относительности Эйнштейна, аналитическую геометрию Декарта и мистику чисел пифагорейцев». Под влиянием Гиршфельда он переосмысливает диалектику, считая теперь, что она прямо связана с бисексуальностью, благо Гиршфельд ему подсказал, что Гегель был бисексуалом. Все названные выше разнородные учения, теории и понятия у него связываются через музыкальный ритм, который он ещё до «просвещения» успешно использовал в своих фильмах. Эту связь ему также подсказали: посещая в начале 1930-х гг. лекции лингвопалеонтолога Н.Я. Марра, он, по интерпретации Булгаковой, пришёл к прафеноменам техник репрезентации в их соединении с ритмом и движением.

Что заинтересовало Эйзенштейна у Марра после психоаналитических сеансов? Больше всего — «ступенчатая конструкция» в первобытном мышлении, а именно:

— амбивалентность в языке, позволяющая связать моторику и троп (метонимию, метафору, загадку) при опоре на магические практики: неназывание, переносное называние, ритуальные жесты заклятия и проч.;

— Мужское, Женское, бисексуальное как телесная форма выражения этой амбивалентности;

— выражение этой амбивалентности в характере (Джекилл и Хайд) и конкретной личности художника (Льюис Кэрролл и Чарльз Доджсон);

— выражение этой амбивалентности в “вечных” сюжетах (поиски отца).»

О. Булгакова также очень туманно поясняет, что лекции Марра ввели Эйзенштейна «в круг идей одного из наиболее влиятельных направлений в изучении мифов на основе теории имён. Подобно тому, как Марр искал соединения первичных корней с первичными смыслами, эта школа пыталась разгадать забытое значение имени бога, утрата которого приводит к иррациональности мифов (если найти первосмысл слова, можно понять, какое содержание скрыто в загадке бога)». В примечании рецензент называет имена представителей этого круга — Аби Варбург и Эрнст Кассирер.

Аби Варбург, родной брат соучредителя Федерального резервного банка Пауля-Морица (Пола) Варбурга, члена совета директоров Рейхсбанка (1933-38) Макса Варбурга и основателя международной организации еврейской помощи «Джойнт» Феликса Варбурга, на несколько лет раньше Эйзенштейна совершал «паломничество» в Мексику для изучения древних цивилизаций. В центре интересов Аби в течение многих лет была античная (дохристианская) составляющая культуры эпохи Возрождения. Его интересовало дионисийское начало и сексуальная символика в греческой и римской архитектуре, а затем в живописи Возрождения, из которого и возник проект «Атласа Мнемозины». У Аби были сложные переживания идентификации: он говорил о себе, что по рождению он еврей, по воспитанию немец, а по духу флорентиец (семейство происходило из Италии). В 1919 г. Варбург госпитализировался в психиатрическую клинику, что подобострастные биографы объясняют «душевной травмой» либо от ужасов Первой мировой, либо от страха перед антисемитами (хотя из вышеприведенного самоопределения следует, что еврейскими комплексами он не страдал, как, очевидно, и его братья). Первое, что сделал Аби Варбург после выхода из клиники, — выступил с лекцией об истории культа змеи и его отображения в архитектуре. Это был год мюнхенского путча.

Так или иначе, Эйзенштейна одновременно лечили и индоктринировали. Продуктом того и другого стал замысел повествования «в форме шара», с целью тотальной семиотизации мира. Проект такого масштаба достоин и большого художника, и особого времени, постоянно ставящего сверхзадачи. Однако семиотизируемый мир включает не только реальность. Из Мексики он привозит описание василады — гротескного юмора, связанного с наркотическим состоянием. При этом он заранее подготовлен к наблюдению транса, поскольку доброжелатели снабдили его книгой троцкистки Аниты Бреннер, где о ней упоминается, а супруг Бреннер, французский мистик Жан Шарло, пишет его портрет. Его обхаживают, как «вратаря республики» из книги Льва Кассиля.

О. Булгакова удивляется тому, что в черновиках Эйзенштейна нет ссылок на Русских философов, кроме широко популяризированного на Западе Розанова. Но ведь он общается преимущественно с иностранцами, такие возможности для него не ограничены. Он читает Маутнера — и ему уже не интересен Бахтин.

Другое дело, что его тянут с собой в Среднюю Азию Выготский и Лурия, рассчитывая изучить местные племена по схеме мексиканских, — но экспедицию не разрешают. Дочь Лурия потом пояснит, что замысел истолковали как фашистский — исходящий из посылки о неразвитости изучаемых народов.

Он хочет обобщить свой художественный опыт, а вокруг ходит толпа советчиков, принуждающая из этого обобщения сделать «общую теорию всего» и сбоку обязательно привязать наркотический бантик.

Конспект книги уже содержит выдержки из Маркса и Сталина. Он доходит до упоминания диалектики. И тут — понеслось.

«Диалектика есть проекция в сознание (в философскую концепцию) бисексуальности нашего строения. Легенды о разделении полов. Бисексуальность, как пережиточная форма — воспоминание имевшего места явления (в Ребре и выделении Евы) бисексуальности…

«Наиболее архаический тип, близкий к сексуально-недифференцированным праотцам, деление Ад[ама] и Евы, существа Платона, история Лилит и скрепленности спинами первых людей (по Каббале) и потому более близкий к “единству с вселенной”, более близкий к вегетативным явлениям. Сюда же войдёт многое из дородовой биологической драмы по [Charles Stockard] “The Physical Basis of Personality”. Напр[имер] вопрос Twins [близнецов] — одного пола, ибо возникают в одном яйце. […] Гений — вообще человек, ощущающий диалектический ход вселенной и способный включаться в него. Бисексуальность, как физиологическая предпосылка должна быть у creative dialectics…»

Бахтин, начавший с тезиса о первичности языка перед мышлением, тоже доходит до «сексуально недифференцированных праотцев», до андрогина — что Эткинд связывает с прямым влиянием Вячеслава Иванова, приводя цитату: «Как мыслитель и как личность Вяч. Иванов имел колоссальное влияние… Все его современники — только поэты, он же был и учителем».

Эйзенштейну не нужен Иванов: его свели с «учителями учителей». Но он их не просто эпигонски повторяет, считая безусловные авторитетами: он включает их аргументы в собственный концепт. Правда, при этом оказывается, что ход рассуждений понятен лишь ему одному.

«Книга Эйзенштейна поражает дидактичностъю основной (“универсальной”) концепции и разноголосием языков, монтажом фрагментов “чужого ” материала, который оформляется контекстом как “свой”», — замечает Михаил Ямпольский. «Теоретические фрагменты, “цитаты", присвоены Эйзенштейном и преобразованы в симптомы его собственной болезни. Всё начинается с его собственных интимных проблем и возвращается к этим проблемам. Он страдает от слабости воли, которая проявляет себя в сексуальных подавлениях, но воля сама есть продукт торможения в рефлексологических терминах. Найти глубинную схожесть между волей и рефлексологическим автоматизмом не только теоретическая, но и терапевтическая необходимость. Весь проект теоретизирования создается эйзенштейновской болезнью. И регулируется схожестями и несхожестями, корнями, уходящими в его личный опыт».

О. Булгакова бросается на защиту гения: «На попытки избавиться от невроза, депрессии и сомнений указывают уже первые эйзенштейновские записи — “My Art in Life”. Но теорию как терапевтический анализ, кажется, ещё никто не писал».

Действительно, у больного эндогенной (или иной) депрессией, как и у невротика, самоанализ не разовьётся в универсальную концепцию, доходящую до философских и религиозных абстракций. Депрессивный больной или невротик при самых больших стараниях рационализировать или мистифицировать происходящее с ним не продемонстрирует в своем ходе мыслей бросающихся в глаза сбоев логики, являющих собой ассоциацию по поверхностному сходству. Сама же Булгакова признает, что трактат представляет собой «запутанную сеть гипертекста, который развивается не линеарно и принуждает менять уровни в направлении часто непредсказуемых ассоциаций».

Невозможно себе представить, чтобы Эйзенштейн, в подлиннике читавший Гегеля, знал только один закон диалектики — о единстве и борьбе противоположностей и не понимал суть диалектики — рождение нового качества, а не противодействие двух вечных начал. Чтобы свести воедино Гегеля, Николая Кузанского и андрогин, недостаточно одной склонности к высокому абстрагированию. То, что заметил Ямпольский, представляет собой описанное всеми классиками-психиатрами структурное расстройство мышления, из-за которого логика автора убедительна лишь для самого автора, а читатель (почитатель, как Булгакова) в лучшем случае восторгается формой и элементами содержания.

Такая логика называется паралогикой, и она свойственна «болезни королей и поэтов», а вовсе не депрессии и неврозу. Жалобы астенического характера, с которыми больной шизофренией приходит к врачу, включаются одними авторами в первичную негативную симптоматику, другими (со ссылкой на нейрофизиологические исследования) — в раннюю продуктивную.

Это был не невроз и не депрессия. Несчастный Эйзенштейн ошибся адресом: он пришёл не к психиатру, а к психоаналитику, и тот, произвольно интерпретируя психотические симптомы как невротические комплексы, декомпенсировал больного, направив его сохранный творческий потенциал в русло бесплодных, ходящих по кругу рассуждений. А заодно свёл одновременно с психологами, возводящими извращения в норму, и с искусствоведом — братом банкира, формировавшим культурный облик нацистской Германии (арийская мистика, римский стиль министерских зданий, греческий — стадионов и т. д.).

Александр Эткинд сокрушается, что психоанализу не дали в Советской России по-настоящему развернуться. И при этом проговаривается, что Бахтин также прошёл терапию в одном флаконе с индоктринацией: «Если бы развитие психоанализа в России проходило в более нормальных условиях, концепция Бахтина могла бы быть ассимилирована и, возможно, придала бы русскому психоанализу свою национальную окраску подобно тому, как позже это удалось сделать Лакану во Франции. Наряду с осознанием роли языка и лингвистических структур этот вариант отличался бы, вероятно, меньшей жесткостью и дисциплинированностью терапевтических отношений, большей свободой действий аналитика, меньшей манипулятивностъю терапии. Диалогизм Бахтина позволил бы дать этим особенностям Техники концептуальное осмысление. Через Бахтина и его круг православная философская традиция имела шанс вступить в контакт с основными направлениями европейской мысли столетия, психоанализом и структурализмом…»

Вот как много, оказывается, мы потеряли! А помешал Сталин, директивно положив конец и психоаналитической обработке интеллектуалов, и педологическому воспитанию детей (несмотря на ссылки педологов на умершего к тому времени Павлова), высказываясь на партконференциях «зачем-то» о вещах, выходящих за рамки государственного строительства — например, о том, что мышление первично по отношению к языку, а не наоборот. У него было только, «всего лишь» богословское образование, а пришлось поневоле стать «в языкознаньи также корифеем». В результате его вынужденных вмешательств русское православие «всего лишь» не ушло в теософию. Спасибо Эткинду: он разъяснил нам масштаб и смысл философского подвига генсека и генералиссимуса. О его значении мы сегодня догадаемся сами.

 

5. Откуда у Фрейда арийская грусть?

Через всю книгу Эткинда сквозной нитью проходит образ Сабины Шпильрейн, непосредственной ученицы Фрейда и участницы съездов Международного психоаналитического общества. Утверждается, что именно её авторитет обеспечил признание на «высшем уровне» Русского психоаналитического общества и она же обратила Выготского в психоаналитическую «веру». Та же «роковая женщина» якобы сыграла существенную роль и в отношениях Фрейда с К.Г. Юнгом: два корифея посвятили аж 40 писем осуждению этой персоны, поскольку она была влюблена в Юнга (фактически — своего врача) и досаждала ему письмами.

Единственная положительная героиня всего повествования, которой уже, казалось бы, можно ставить памятник, под конец характеризуется выводом, весьма характеризующим как её саму, так и очарованного ею Эткинда. Нежелание Сабины Шпильрейн покинуть Ростов накануне прихода нацистов, по его интерпретации, объяснялось тем, что она ждала прихода немецкой армии с надеждой. Для «наивной девушки», оказывается, немецкая нация была нацией великого Юнга, и она не ожидала, что её поставят к стенке вместе с другими ростовскими евреями. То есть была настолько аутична, чтобы не знать об «окончательном решении еврейского вопроса»? Или настолько оптимистична, чтобы ждать от немцев восстановления справедливости, нарушенной вышеназванным постановлением?

«Знала ли Сабина, что со своим интересом к “неуловимому” и к духу расы Юнг примыкал одно время к нацистскому движению?» — вопрошает автор, поднимая другую поныне неудобную для научного сообщества тему: ведь Юнгу на мировом уровне симпатии к нацизму прощены — так же, как и Мартину Хайдеггеру. Так же, как банкирам Варбургам и голландскому принцу Бернарду прощено пребывание в рядах СС, Отто Хану — участие в германских ядерных разработках, Альберту Эйнштейну — в Манхэттенском проекте, а нацистским профессорам Фрицу Ленцу и Ойгену Фишеру — их научное обоснование улучшения человеческой расы.

Разгадка, видимо, состоит все-таки в аутизме, но не детском, а приобретённом — по причинам, которые автор — бывший сотрудник НИПНИ им. Бехтерева — отказывается признать болезненными, но не изложить не может. В одном из писем к Сабине Шпильрейн Фрейд желал ей «полного излечения от фантазий», которые состояли… в её желании родить нового Спасителя от смешанного арийско-семитского союза с Юнгом.

Истерия или шизофрения? На этот вопрос, как мне представляется, отвечает сама смерть Сабины Шпильрейн. Два корифея, столь много времени посвятившие себя общению с ней, сочли бред величия за фантазию — в чём её выжившим потомкам, которых обхаживает Эткинд, остаётся только их и винить.

В процитированном выше письме к Сабине Шпильрейн есть замечательный пассаж: «Сам я, как Вы знаете, излечился от последней толики моего предрасположения к арийскому делу. Если ребёнок окажется мальчиком, пожалуй, я бы хотел, чтобы он превратился в стойкого сиониста. В любом случае он должен быть темноволосым, хватит с нас блондинов. Пусть избавимся мы от всего “неуловимого”! Мы евреи и останемся ими. Другие только эксплуатируют нас и никогда не поймут и не оценят нас», — пишет Зигмунд Фрейд.

Излечиться можно от болезни, наваждения, дурной привычки. Как следует из признания Фрейда, арийский пафос когда-то затронул его, а потом уходил постепенно, «толикой за толику». И уезжать из Вены он не хотел вплоть до 1938 г., хотя его книги были сожжены в 1933 г. Оставалась «толика надежды»? Существенная деталь: психологу и члену НСДАП Антону Зауэрвальду было поручено в освободившейся после разрешённого отъезда квартире Фрейда открыть Музей расовых исследований — то есть мемориализировать жилище «идеологического врага».

Отношения эксплуатации, на которые жалуется разочарованный Фрейд, являются синонимом не отчуждения и не вражды, а только подчинения, уязвляющего самолюбие. Фрейд обижен на то, что рейх не использовал психоанализ так, как он рассчитывал, не стал частью арийского мифа. Альтернативный сионистский идеал, к которому он решил склониться, никак не связан с иудаизмом: незадолго до отъезда Фрейд пишет работу «Моисей и монотеизм», в которой пророк изображается не более чем племенным вождём. Это некая мечта об интеграции своего учения в другую культуру на другой территории — не осуществленная из-за болезни, из-за болей в челюсти (эпителиома глотки), из-за которых — или по иной причине? — он спустя год жизни в Лондоне настаивает на эвтаназии, хотя до сих пор его выручал кокаин.

Первая возможная причина — вынужденный отрыв от привычной венской среды, перемещение в английскую культуру из родной германской. Связь с этой средой вряд ли умещается в термин «ассимиляция». Отказ австрийца Гитлера от услуг еврейского интеллекта — крах не только иллюзий Фрейда. Это крах традиции партнерства Габсбургов с еврейскими банкирами и советниками, это крах еврейского участия в германских делах при Бисмарке и Вильгельме. В русскоязычной берлинской «Еврейской газете» потомок ветерана Первой мировой войны Карл Абрахам, опираясь на рассказы отца, напоминает, насколько массовым было участие евреев в германской армии — 95 тысяч из 550 тысяч, «то есть практически в каждой семье был солдат». Это был призыв эпохи вызова человека Богу, призыв империи, раздавившей монархии и увлекшейся «Философией истории» Гегелем и «Заратустрой» Ницше (12).

«Поражение Троцкого поставило точку над целым периодом истории, может быть, лучшим временем для интеллектуалов. Политическая победа Сталина означала победу мрачной самоцельной силы над светлыми абстрактными мечтаниями, победу воли над разумом, почвы над культурой, харизмы над утопией, Ницше над Гегелем». Этот стон А.М. Эткинда выражает не философскую позицию — вряд ли он не читал расистскую «Философию истории», — а то же самое разочарование, которое постигло Сабину Шпильрейн. Влияние Ницше не только на Горького, но и на Ленина и Сталина — для него аксиома, вытесняющая исторические и политические аргументы на основе «актуализации латентных признаков», как сказал бы специалист из школы Снежневского.

«Светлые абстрактные мечтания» психоаналитиков, как и их воспреемников из Франкфуртской школы, изначально базировались на германском величии, на новой роли Германии в геополитике, на равных с Великобританией и Соединенными Штатами. Это им был дорог Ницше — во всяком случае, дорог больше, чем Кант, в жизни не противоречивший «сложившемуся порядку» и не склонный к геополитической романтике. Тот же Эткинд признает, что педология в советской интерпретации, которой покровительствовал Троцкий, была выражением идеи переделки человека, навеянной Ницше. Идеи, от которой Сталин в итоге отказался, вместо этого обратившись к церковной и военной традиции, запечатлённой в родовой памяти. И тот же Эткинд признаёт, что в Германии для Сабины Шпильрейн самой большой ценностью был именно Ницше:

«Шпильрейн трактует "вечное возрождение" и идею сверхчеловека как результат идентификации Ницше с матерью: его любовный союз с матерью таков, что он не представляет себя иначе, как собственную мать, и свою мать иначе, как самого себя. Он беременен сам собою, и потому, действительно, готов возрождаться вечно. И он сам, и человек вообще, и всё человечество в целом для Ницше равно матери, вынашивающей великолепное дитя. Человек — это то, что нужно преодолеть, потому что человек родит сверхчеловека».

И в этом она солидарна со своим возлюбленным Юнгом, из чего и рождается так называемая «фантазия» о мессианском слиянии арийского и еврейского начал: «Такой подход в более чистом виде соответствовал методологии Юнга, как раз тогда подытоженной в “Метаморфозах и символах либидо”. Юнг впоследствии указывал на то, что идеи Шпильрейн связаны с одной из глав его книги, в которой он рассказывает о двойственном значении материнской символики. Возможно, это и так, но скорее оба они основывались на одном и том же источнике, которым был Ницше. Как раз в это время ницшеанские мотивы становятся очень частыми в письмах Юнга».

Юнгу, действительно, некуда деться от Ницше: переживания, связанные с собственной матерью, для него не менее актуальны. И точно так же, как у Ницше, его отношение к своей матери — отношения симбиотической зависимости, любви- ненависти. Начиная с того периода, когда его мать, изначально — эксцентричная и властная глава семейства, начинает закрываться в комнате и беседовать с призраками, а потом на полгода помещается в психиатрическую клинику. Переживания болезни матери — первопричина интереса Юнга и к психиатрии (в чём он не одинок), и к Фрейду, который убеждает его в своей версии его собственных «эдиповских» переживаний. Другое дело, что к Ницше Юнг приходит не сразу: несколько лет он спорит с Фрейдом, сопротивляется «дионисийскому» началу (его отец- подкаблучник всё же был пастором), брюзжит на других коллег Фрейда: «Доктор Гросс заходит слишком далеко со своей модой на сексуальные короткие замыкания… Доктор Эйтингон позволяет себе расторможенное отреагирование сексуальных инстинктов». Он долго страдает, прежде чем признаться Фрейду в главной собственной проблеме, не имеющей отношения к Эдипову комплексу: «Моё отношение к Вам скорее носит характер “религиозного” преклонения. Хотя это не так уж беспокоит меня на деле, мои чувства неприятны и смешны для меня, и я не могу отрицать их эротическую подоплеку. Это отвратительное ощущение восходит к случаю, когда я мальчиком стал объектом сексуального покушения со стороны мужчины, которого я боготворил. Поэтому я боюсь Вашего доверия. Я также опасаюсь реакции с Вашей стороны, когда я говорю о своих интимных делах».

Юнг к этому времени отслужил в швейцарской армии, защитил диссертацию по психиатрии, был женат и имел детей. Однако амбивалентность в отношениях с Фрейдом (как и с матерью) только усугубилась после признания. А особенно после того, как в 1913 г. Юнг начал «видеть видения и слышать голоса». (Фактически это был второй приступ: первый развился в 12 лет после эпизода, когда на него «навалился мальчик», тогда Юнг полгода не выходил из дома.)

Переживания юности, в которых он признался, отразились в теоретических расхождениях с Фрейдом: в юнговской схеме личности-мужчины присутствует женское начало, anima, которое приходится постоянно подавлять. Коллективное бессознательное, дух нации, помогает этому избавлению.

Этот ход рассуждений перекликается с переживаниями Отто Вейнингера — венского студента, который во время работы над диссертацией о бисексуальности почувствовал, что у него есть двойник («Тебе не приходила в голову мысль о двойнике? Вдруг он сейчас появится, а?.. Это тот, кто всё знает о человеке. Даже то, о чём никто не рассказывает», — говорил он своему другу Артуру Герберу) и принял решение покончить с собой, но затем «решил, что не время», и занялся сочинением 600-страничной книги «Пол и характер». В книге он обосновал отказ от собственного еврейства тем, что евреи, как и негры, «насквозь пропитаны женским началом», в отличие от арийцев, и перешёл в католицизм. Ни смена веры, ни путешествие (его притягивала Венеция) не спасли от рецидива депрессии и переживаний, связанных с двойником: в 23 года он застрелился в доме Бетховена, оставив записку: «Я убиваю себя, чтобы не убить другого».

Как сами психотические переживания (положительный бред двойника), так и попытки личности найти способ избавления от них в случае с Вейнингером скорее типичны, чем оригинальны. Что касается идеологического содержания совершенного им выбора и его мотивов, а также вкусов и оценок («Вагнер — вторая по величине личность в истории после Христа»), то они кажутся противоестественными только ретроспективно. Фабула бреда была созвучна настроениям времени (1903), которые психоз лишь утрировал.

Вейнингер, как пишет О. Булгакова, оказал сильное влияние на Сергея Эйзенштейна — «не прогнозами смерти цивилизации в связи с нарушением равновесия биологической бисексуальности в сторону Женского (и еврейского) в современной культуре, а культурологической концепцией Мужского и Женского и трактовка биполярности в мифе об андрогине, идущем от Платона и алхимии к Сведенборгу — Сведенборг понимал андрогина как парадигматический образ совершенного человека, воплощающего первичное единение Мужского и Женского и обладающего поэтому полнотой в самом себе, включая полноту знания».

Спасибо за разъяснение. Вейнингеру было трудно преодолеть свой синдром двойника: он начитался работ Эммануэля Сведенборга — талантливого инженера- изобретателя, которому однажды «видение» сказало, что он — Пророк и поэтому не должен есть мяса, и который был бы высмеян и забыт, если бы не конъюнктура раскола и трансформации христианства, из которой возникает одновременно Сведенборговская церковь, масонская ложа и британское Вегетарианское общество.

Вейнингера тянула в Италию та же самая сила, что привлекала Аби Варбурга. Античное начало, воплощаемое в официозном искусстве, создаст ауру, которая неудержимо вовлечёт в себя швейцарского немца Юнга, поставив себе на службу его гомосексуальные комплексы. Та же аура какое-то время действовала и на Фрейда.

 

6. Мексиканские страсти Варбурга

Вторая возможная причина суицидального исхода Зигмунда Фрейда состоит в его собственной эндогении. Фрейд в 1900 и 1923 гг. переносил психотические приступы, умещающиеся в диагностические рамки периодической депрессии. Двое из его многочисленных племянников покончили с собой в юношеском возрасте. Оказало ли это влияние на его мировоззренческие представления? С 1920 г. в его работах появляется термин Todestrieb — стремление к смерти, которое в последних его учебниках квалифицируется как самостоятельная побуждающая сила наряду с либидо. По существу его картина мира становится дуалистической начиная с Jenseits der Lustprinzip: помимо принципа удовольствия существует мотив, реализующийся не обязательно в суициде, а например, в возделывании земли. Его ученики назовут эту второе начало mortido, а в мифологической интерпретации — Thanatos в противоположность Eros, и этот дуализм станет неотделимым от фрейдизма как философии и от психоанализа как практики.

Вслед за его прямым учеником Паулем Федерном изучение мотивов суицида заинтересует Эрика Берна — который, впрочем, под видом дополнения к психоанализу разработает собственное учение — скрипт-анализ, не оставляющее от психоаналитической трактовки человеческого выбора камня на камне.

Непосредственный ученик Фрейда Вильгельм Райх сосредоточится на изучении психической энергии. Как и Берн, он откажется от дуалистической («равновесной») картины мира. За это он будет жестоко наказан: его лабораторию закроют, а книги сожгут. И не в СССР и не в нацистской Германии, а в «цитадели свободы» — США. Больше того, эксперты придут к выводу о том, что он страдает душевным заболеванием с идеями величия. Поскольку Райх дважды нарушит неписаные правила поведения: вступит в компартию и займется исследованиями, отнесёнными к спецведомствам, — при этом не давая спецведомствам никаких обязательств.

Если бы психологическая наука в США была свободна от наднаучной и надполитической конъюнктуры, основы фрейдизма (положения о комплексах Эдипа и Электры и построенные на них методы индивидуальной «терапии») были бы давно признаны если не шарлатанством, то субъективизмом профессионала, путающего науку с искусством. Иначе говоря, его удачные опыты лечения были бы признаны результатом его врачебного дара, но не теории. Ведь не считаются же в нашей стране наукой несомненно удачные опыты Владимира Дурова с передачей собакам мысленных команд: у Дурова собаки исполняли вслух не озвученные команды, а у коллег этого не получалось: это было искусство.

В отличие от фрейдизма, учение Берна о психологических трансакциях между тремя элементами предсознания (Родитель, Взрослый, Ребенок), а также о предсознательном выборе индивидуальной судьбы применимо к любому человеку, включая глухонемого, перед которым психоаналитик бессилен. Но Берн, вместо того чтобы засекретить свои открытия, изложил их настолько популярно, что ими мог бы воспользоваться и геополитический соперник.

Тайны психической энергии, поставленные на службу государственным интересам, в свою очередь, избавили бы народы от разрушительных войн в случаях, когда некий лидер «должен уйти», но не хочет. Райх влез в государственную епархию — и стал неудобен.

В то же время, хотя начало XX века с его модой на иррациональное и интересом к подкорковым мотивам давно прошло, психоанализ остался и стимулируется в научной среде и в информационном поле. Никто не запрещает называть фрейдизм шарлатанством, но эти оценки мейнстрим признаёт не более чем частной точкой зрения. Мейнстрим его культивирует: на одно скептическое высказывание о Фрейде следует целая серия похвал, его не только ставят в один ряд с Эйнштейном, но даже сравнивают с Платоном и Фомой Аквинским. Более того, сама принадлежность к роду Фрейдов открывает настежь дорогу к карьере в самых разных областях, как и к сватовству с титулованными особами. Фрейд не был банкиром, однако его род почитается так же, как род Варбургов или Рокфеллеров.

Эта волна признания заслуг следует за «сексуальной революцией», которая выносит на поверхность его последователей — Герберта Маркузе и Жака Лакана, в то время как его критик Сартр, несмотря на известность, теряется на фоне новых «светильников разума».

Примечательно, что авторы апологетических опусов основную заслугу Фрейда усматривают не в его исследованиях сновидений, не в его систематике неврозов, не в описании механизмов психологической защиты, развитом Анной Фрейд (эта часть его учения, несомненно, вносит вклад в поведенческую психологию и даже в этнопсихологию), а в объяснение индивидуального развития Эдиповым комплексом. Позитивно оценивается именно тот самый спекулятивный элемент учения, который в сочетании с психотехниками разного сорта оправдывает отчуждение человека от его рода, «освобождение от гнёта» родительского влияния. Эта конъюнктура настолько сильна, что Эрик Берн в своей последней книге «Что мы говорим, когда здороваемся» — чтобы с ней не случилось того же, что с наследием Вильгельма Райха? — опровергает сам себя, отказывая человеку в выборе позитивного скрипта в пользу освобождения от любого «навязанного родителями» сценария (впрочем, эти завершающие абзацы написаны так вымученно и неубедительно, что воспринимаются именно как подцензурный компромисс, а от лечебной практики «освобождение» заведомо оторвано, поскольку автор не объяснил, зачем и каким образом его реализовать).

Райх не оказался бы жертвой американской карательной психиатрии, если бы овладение психической энергией не было idee fixe англо-американского финансового истеблишмента — ив конце XIX века, когда миф о сверхцивилизации воплотился в романе Эдварда Булвера-Литтона «Вриль. Сила грядущей расы» (1871), и в 1920-30-х гг., когда Великая депрессия пошатнула основы «американской мечты», и в конце 1940-х гг., с возникновением ядерного паритета. И во всех случаях — при развязывании Первой мировой, при подготовке Второй мировой, при внедрении постиндустриальной парадигмы — искатели магического начала обращались к дохристианской культурной истории и к культам примитивных народов.

Кафедра психиатрии Крымского мединститута, в противоположность психологам из гнезда Выготского и их братьям по разуму из гнезда Аби Варбурга и Эрнста Кассирера, интересовалась не преемственностью магических рецептов, а наследованием душевных болезней. Злокачественность течения и ранний дебют, по оценке А.Н. Корнетова и сотрудников, коррелируют не только с полом, но и с этническим происхождением. Ранняя детская недифференцированная шизофрения — «привилегия» развитых цивилизаций, а острейшие и кратковременные, не оставляющие заметных последствий психозы свойственны, напротив, молодым этносам, ввиду длительной изоляции задержавшимся в развитии.

Коллектив Корнетова обратился к материалам старшего поколения отечественной психиатрии. В работах дореволюционных авторов острейшие кратковременные психозы, именуемые эпизодическими, описывались у ряда северных и восточносибирских племен. С такой же клиникой встречались сотрудники профильных НИИ у граждан ряда африканских стран. Иностранцы в советский период не стационировались в обычные межрайонные больницы, и этот контингент автоматически «доставался» научным учреждениям. Практическая сложность состояла в том, что в НИИ в отличие от межрайонных больниц пациентов (а иностранцев тем более) не разрешалось физически ограничивать, а в этом была объективная потребность. Приходилось идти на ухищрения — использовать, например, без записи в истории болезни такой мощный, но запрещённый к применению препарат, как оксибутират натрия.

Кроме того, только у отдельных примитивных народов описывались массовые индуцированные психозы, которыми от одного больного «заражалась» целая деревня. В 1982 г. мне попалась на глаза небольшая междисциплинарная работа, выполненная группой специалистов из Хабаровска, где изучалась связь между практикой шаманов в Якутии и наследственной предрасположенностью к острейшим периодическим психозам. По данным этого исследования, искусство вхождения в так называемый транс (в бытовом, а не научном применении этого термина) было результатом передачи во многих поколениях искусства управления собственным состоянием — сдерживания начала психоза, о приближении которого свидетельствовали мучительные мигренозные боли, и «высвобождении» его в культовых действиях, при которых экстатические переживания передавались всей «пастве».

У племён Дальнего Востока краеведы и местные писатели (в частности, Рувим Фраерман в повести «Васька-гиляк») отмечали традицию употребления эйфоризирующих растительных препаратов. Как и у племён Центральной Америки, употребляющих мескалинсодержащие грибы для культовых целей, смысл традиции состоял в достижении состояний, аналогичных естественным.

Аналогичный «спиритуальный опыт» привлекает в Центральной Америке вначале британских розенкрейцеров, затем теософский кружок Елены Блаватской, затем Аби Варбурга, племянник которого Джеймс Пол Варбург в Конгрессе США публично обосновывает неизбежность создания глобального правительства.

Персональный фактор, конечно, имел значение, о чём свидетельствует описание мексиканского паломничества Аби Варбурга его биографом Марио Люшером:

«Другие фотографии явно демонстрируют желание Варбурга непосредственно участвовать [в ритуале]. На следующей картинке мы видим его рядом с танцором Хопи, окружённым индейскими масками. Они были сделаны по случаю Hemiskatchina-Dance, ритуал Хопи, связанный с будущим урожаем. У Варбурга была возможность присутствовать на этой церемонии, во время которой индейцы, надевшие специальные маски, посещали деревню и приносили благословение богов своими танцами. Простое присутствие полубожества Качины и их строго ритуализированные танцы гарантировали успех церемонии. Они, однако, приписывали своё могущество полностью своим маскам, которые превращали их обладателя в своего рода демона-посредника между богами и людьми. Ношение маски и посредством этого следующее преображение в Качину было доступно лишь мужчинам, прошедшим инициацию в сообществе Хопи. Во время танцев актёры удаляются на край деревни, чтобы отдохнуть и там же снять маски, что делает место табуированным для любого "не-Качины ”. В середине этой сцены мы обнаруживаем Варбурга, принуждающего одного из танцоров позировать вместе с ним для фотографии, действие, которое привлекает внимание окружающих их индейцев. В очевидном случае трансгрессии Варбурга, в порыве провозгласить себя сверхъестественным существом на целлюлоиде, попытке участвовать в “свободном действии, выходящем за пределы шизофренического", (переживание многих личностей одновременно, как он называл это), становится очевидным. Как показано на следующей картинке, Варбург не побоялся сам надеть эту сакральную маску в надежде пережить магическое преображение в Качину» (13).

В 1930-х гг. в Мексику возвращаются Оскар Ичазо и Клаудио Наранхо — ученики Георгия Гурджиева, которые приносят эту практику в Esalen Institute, где при участии Тимоти Лири и Ричарда Альперта непосредственно практикуется воспроизводство острых шизофренических психозов при помощи естественных и искусственных галлюциногенов. Дальнейшие опыты на калифорнийской базе, на территории бывшей мексиканской крепости Президио, включают эксперименты с биоэнергетическим преодолением физических барьеров и одновременно (под тем же руководством генерала Стабблбайна) — с обучением грудных детей половым извращениям с поглощением кала и мочи друг друга. «Образы мочи и кала амбивалентны, как и все образы материально-телесного низа: они одновременно и снижают-умерщвляют и возрождают-обновляют, они и благословенны и унизительны, в них неразрывно сплетены смерть с рождением, родовой акт с агонией», — рассуждал индоктринированный Бахтин.

 

7. Кредо и страхи семьи Джорджа Сороса

Наследие Аби Варбурга почитается не только в Лондоне, где работает институт, названный его именем и сегодня сосредоточенный на влиянии исламской цивилизации на европейское Возрождение (в период, когда «арабская весна» провозглашается аналогом европейского лютеранства). Его высоко ценит фонд «Открытое общество» Джорджа Сороса, что навлекает на спекулянта-филантропа и сторонника легализации наркотиков дополнительные упрёки.

Джорджа Сороса американские правые католики считают коммунистом, русские националисты — сионистом, а израильские правые — предателем еврейства: широко известно участие Сороса в финансировании саботажных антиправительственных кампаний через множество опекаемых пацифистских, правозащитных и гендерных структур — как еврейских, так и арабских. Пристрастные биографы упоминают о его бытовой неряшливости, об эпизодах неадекватного поведения, но чаще всего цитируются его признание в мечте о власти над миром, которые он в детстве старался вслух не озвучивать («я воображал себя чем-то вроде Бога»), так как боялся, что его сочтут сумасшедшим. Сорос разоткровенничался при Клинтоне, когда пришёл к выводу, что его мечта сбылась: «То, что раньше было советскими республиками, теперь — соросовские республики… Зачем нужно НАТО, если есть мой фонд?» и т. п. Идеи величия?

Отец Джорджа (Дьердя) Сороса, Тивадар Шварц, был человеком, без преувеличения, редкой судьбы: он удивительным образом дважды выпутывался из опасных военно-политических обстоятельств. Во время Первой мировой войны Тивадар, солдат австрийской армии, оказался в лагере для военнопленных в Якутии. Оттуда, по словам его сына, он уже во время гражданской войны якобы бежал на плоту, не зная даже направления: «Они (участники побега) долго плыли вниз по реке. И только когда стало холодно, догадались, что все реки здесь впадают в Ледовитый океан, тогда сошли с плота и пошли наугад через тайгу» (14).

Позже Джордж Сорос добавил к этому рассказу, что его отцу помогло знание языка эсперанто, которым он увлекался: начальник лагеря тоже увлекался эсперанто, и Тивадар и двое других эсперантистов имели в лагере особые привилегии… Историю про плот он в этом интервью не комментировал.

История путешествия через Сибирь была изложена самим Тивадаром в романе «Современные Робинзоны», опубликованном на эсперанто. Из повествования следовало, однако, что Тивадар вначале из сибирского лагеря для военнопленных скрылся в Японию, а пресловутое путешествие на плоту было частью путешествия его и нескольких других заключённых из японского лагеря для перемещенных лиц через Россию в Европу.

Маршрут путешествия в изложении Тивадара Шварца был таким: по Транссибирской железной дороге от Хабаровска до Ксеньевской, трудный переход через реку Черный Урюм, поход через сибирскую тайгу, остановка у кочевников-арачонцев (видимо, орочей) и наконец, возвращение к цивилизации на плоту по реке Витим.

Для чего понадобилось уходить от цивилизации, чтобы с такими усилиями к ней возвращаться? И в чём была цель такого путешествия в Европу, к которому по пути примкнули австрийцы Сепи и Дельфи, в пути съевшие своего товарища Ганса?

На германском портале Arcadepub.com история дополняется весьма любопытной деталью: «По пути обратно в Венгрию ему также удалось заехать в Москву, где он содействовал созданию Советской ассоциации эсперанто».

Так что это было — побег, авантюра человека с психопатическими наклонностями, каких в истории эсперантизма много (взять священника Иннокентия Серышева, в годы революции сначала пытавшегося проповедовать на эсперанто, затем написавшего статьи «О признании Красного Китая» и «О Соединённых Штатах человечества», бродившего пешком по Японии, а затем осевшего в Австралии и снова в качестве священника удивлявшего русских эмигрантов предложением купить острова в Полинезии и создать там государство), этнографическая экспедиция или разведывательная операция?

Последний вариант кажется на первый взгляд наименее вероятным: Австро-Венгерская империя пала, Венгерская Советская республика разгромлена, правое правительство молодого Хорти, по идее, никак не должно симпатизировать анархо-интернационалистским языковым экспериментам…

Для бдительных американских республиканцев увлечение отца Сороса эсперанто — одно из доказательств принадлежности всего семейства к коммунистическому лобби. Участие в советском мероприятии 1920 г. — лишняя «улика».

Но тогда возникают вопросы не только к Соросу, но и к Миклошу Хорти. Как он допускает на своей территории явно ультралевое движение интеллектуалов?

В 1922 г. Тивадар Шварц начинает выпуск в Будапеште журнала «Literatura Mondo» — «Мир литературы», который становится центром кристаллизации литературы на эсперанто, форумом, где публикуют свои первые работы писатели-эсперантисты Кальман Калочай и Дьюла Баги.

И никто не мешает самовыражаться ни Соросу, ни Шварцу, ни Калочаю, ни Баги. Другое дело, что венгерские классики эсперанто, мягко говоря, очень далеки от коммунизма. В названиях произведений Калочай — «Секретные сонеты», «Эзопова мудрость», «Двенадцать ночей дьявола» — какие-то идеи явно звучат, но отнюдь не левые. Ещё его перу принадлежит «Свобода и любовь» — но это избранные переводы Петефи.

Дьюла Баги менее склонен к мистике. Он написал три книги о жизни австровенгерских военнопленных в Восточной Сибири, но не авантюрных, а трагических. Он больше прославился гуманистическим романом «Зелёное сердце». В этом есть логика: символ эсперантистов — зелёная пятиконечная звезда. Зато его письмо-обращение к братскому народу удмуртов и стихи, посвящённые родству венгерского и эстонского народов, ни к какому интернационализму отношения не имеют. Эта песня — из другой оперы.

Нельзя сказать, что Баги был единомышленником главы Всемирной ассоциации эсперантистов (CAT) Эжена Ланти: тот проповедовал «безнациональность», а вовсе не венгерско-эстонскую дружбу.

Эжен Ланти с начала 1930-х гг. критикует Сталина. По времени его разочарование в советском руководстве совпадает с опалой Троцкого, который, как и А.В. Луначарский, поддерживал эсперанто, более того, считал его языком мировой революции. Принято считать, что два судебных процесса против советских эсперантистов (1937 и 1938) — результат расхождения руководства CAT с формулой Сталина о построении коммунизма в отдельно взятой стране, и отсюда же — квалификация эсперантистов как троцкистов.

Но всё было сложнее. Первые аресты эсперантистов относятся к 1936 г. Первые две «жертвы произвола» — Оскар Янович Лейланд, периодически путешествующий в буржуазную Эстонию, и бывший торгпред СССР в Германии, уроженец Берлина Герберт Ильич Муравкин.

В том же году руководство Союза эсперантистов советских республик (СЭСР) публично и организационно отмежёвывается от CAT. Тем не менее, в апреле 1937 г. арестовывают как Владимира Варанкина, старейшего эсперантиста и поэта, продолжающего контакты с CAT, так и бывшего комиссара и лояльного председателя СЭСР, латыша из остзейских немцев Людвига Карловича Дрезена. Роковую роль для Дрезена играет донос, инициативно составленный украинским советским писателем Владимиром Саввичем Кузьмичём. Там утверждается, что Дрезен рекомендует организации активизировать контакты с «будапештским центром», в том числе с литераторами Калочаи и Баги.

Вторая волна арестов — результат допросов бухгалтера СЭСР А.Т. Самойленко, экспедитора Г.А. Степанова и заместителя главы московского клуба эсперантистов В.И. Горожеева. Экспедитор, безразличный к «делу эсперантизма», механически перечисляет имена, встречавшиеся ему по переписке. Горожеев, имя которого назвал Степанов, старается обелить себя (он будет выведен В.Т. Шаламовым в рассказе «Эсперанто» под фамилией Скоросеев, в том же ИТЛ пребывает зэк «Нарынский» (Миримский?), обвинённый в шпионаже в пользу Венгрии и этим гордящийся). Однако логика вынесенных приговоров свидетельствует о том, что НКВД руководствовался прежде всего показаниями Самойленко. Бухгалтер, ранее работавший в Наркомвнешторге, рассказал, что в 1925 г. познакомился в Берлине с членами Союза советских студентов Гербертом Муравкиным и Владимиром Маркузе. Последний, по его словам, завербовал его для работы на германскую разведку, а затем, после отъезда в СССР, поручил передавать сведения Муравкину.

«С приездом из Германии в СССР БАТА Иосифа — Венгрия, а потом — МУРАВКИНА (1933 г.), к-p. шпионская деятельность значительно оживилась и приняла широкие размеры по всему СССР. На воинских предприятиях организовывались эсперантские ячейки бюро межрабсвязи. Из числа их вербовали людей для шпионской работы и через них получали необходимые шпионские сведения, которые шли, главным образом, в Германию для немецкой разведки», — написал Самойленко.

Венгр Йожеф Бата, до 1932 г. состоявший одновременно в компартиях Германии и Венгрии, в 1933 г. приехал в Москву. Именно этот человек, через запятую названный в инициативном доносе Кузьмича, интересовал НКВД. И не просто в связи с «будапештским центром», а потому что в период второго судебного процесса над Матьяшем Ракоши, участником венгерского восстания 1919 г., тайно отправленным в Венгрию в 1924 г., выяснилось, что этого коммуниста-сталинца сдал полиции Хорти именно Бата.

Матьяш Ракоши в 1935 г. на повторном суде был приговорен к пожизненному заключению; через пять лет Москва его обменяет на трофейные венгерские знамёна. А НКВД занялось Батой и его контактами в СССР. В числе контактов помимо попавшего под раздачу Дрезена оказались сотрудники не только Наркомвнешторга, но и Наркомсвязи, один из них — бывший заместитель наркома Николай Моденов, а также сотрудник Союзвзрывпрома Григорий Демидюк. Показания на Бату, кроме его супруги, дали ещё двое эмигрантов из Венгрии. При этом речь шла о его работе на венгерскую, а не германскую разведку. Ещё одним подозреваемым (и расстрелянным) оказался Федор Павлович (Ференц) Робичек — сын заместителя министра почты Венгерской Советской Республики. Ещё одним — Михаил (Миклош) Аронович Розенфельд, на момент ареста — заместитель главы НКВД Таджикистана.

На кого на тот период работали Герберт Ильич Муравкин и Владимир Максимович Маркузе, о которых сегодняшние составители мартирологов почему-то не плачут?

Название «Союзный центр», которые составители мартирологов позиционируют как типичную для сталинских палачей следовательскую фикцию, упоминал на допросах только А.Т. Самойленко. «В основном для германской разведки», — писал он. А ещё для какой? А «Будапештский центр» — тоже вымысел? Тогда что такое «центр кристаллизации эсперантистов», о котором сейчас пишут немецкие историки? И если московские эсперантисты ни к какой антигосударственной деятельности причастны не были, то как объяснить их концентрацию в государственных ведомствах связи и на предприятиях, связанных с радиоприборами и взрывотехникой?

(Примечательно, что высшая мера досталась немногим. Её избежал один из самых активных «международников» П.Д. Мостепанов; её избежал, несмотря на ответственную должность, Н.Д. Моденов. И даже П.Н. Шумилов, на первом допросе в 1937 г. показавший, что намеревался «взорвать Красную площадь», был осуждён всего на 5 лет ИТЛ, поскольку год спустя от своих показаний отказался. Двое подозреваемых проходили судебно-психиатрическую экспертизу в НИИ Сербского, из них один сразу признан невменяемым, другому 8-летний срок был сокращён до 3 лет, после чего он воевал в звании старшины и заслужил Орден Красной Звезды. И это в тот период, который считался самым брутальным…)

По возвращении в Венгрию отец Сороса продолжал преподавать эсперанто. Об источниках своего состояния он не распространяется, но семья была зажиточной ещё в 1930-е гг. В 1936 г. якобы из-за антисемитизма он сменил фамилию семьи, Шварц (которая распространена и у немцев и «подозрительной» не является), на «Сорош», что по-венгерски означает «наследник», «преемник», а на эсперанто — «взлетим вверх». С приходом немцев 1944 г., если верить его мемуарам «Маскарад» (1965), семья сменила жительство и приобрела фальшивые документы, «чтобы слиться с местностью, как поступают животные: это называется мимикрия». Далее рассказывалось о «тысячах людей», которым Тивадар помог, снабдив фальшивыми документами. За некоторые авантюры платить приходилось местным чиновникам-коллаборантам, которым автор не сочувствовал: «Наша семья недостаточно конвертировалась в христианство, чтобы отвечать хлебом на брошенный камень».

В завершающей части книги, написанной в авантюрном жанре с весёлым оттенком бахвальства, описывается битва советских и нацистских войск за Будапешт. Здесь есть трогательный эпизод: Сорос-старший и двое юношей помогают 17-летнему немцу-новобранцу спастись от неминуемого растерзания. На улице стоит советский танк, экипаж которого состоит из четырёх евреев (sic), и участь белокурого и синеглазого мальчика предрешена. «Мы помогли юноше забраться на подоконник, и представитель Третьего рейха сбежал из страны, оккупированной евреями».

Образ «еврейской оккупации», очевидно, был навеян более поздними событиями — приходом к власти коммуниста Ракоши и экспроприацией семейства. Джордж Сорос ещё в 1946 г. намеревался сбежать в Москву, «чтобы понять секрет власти». Но после 7 месяцев диктатуры Ракоши отец отправляет его в Англию, где в Лондонской экономической школе он учится у Карла Поппера и Фридриха фон Хайека.

Матьяш Ракоши (Розенфельд), уроженец Воеводины, в период Первой мировой войны — как Дьюла Баги и Тивадар Шварц — побывал в лагере для военнопленных в Восточной Сибири и был женат на якутке Феодоре Корниловой. У Шварца, похоже, сразу несколько причин для страха перед Ракоши. Он не только безжалостно расправляется с бывшими коллаборантами — особенно из партии «Скрещенные копья» Ференца Салаши (Салашьяна), которой Рейх передал власть силой в октябре 1944 г. Он помнит и «уклонистов» в коммунистических рядах и не может не быть наслышан об эсперантистах из того «Будапештского центра», сотрудник которого его сдал. Не потому ли Шварц сменил фамилию — не только свою, но и всей семьи — в 1936 г., что в это время Бата был арестован в Москве?

Вторая книга мемуаров Тивадара Сороша «Маскарад» была издана в 1965 г. Автор гиперболизировал свои заслуги в спасении евреев в период, когда его сын начал делать карьеру в США (он получил гражданство в 1961 г.). Можно предположить, что к сыну и отцу были вопросы в спецслужбах США, касающиеся времен как Первой, так и Второй мировой войны. В 1969 г. регистрируется Quantum Fund (на британских Вирджинских островах, право вкладывать средства по действовавшему законодательству граждане США не имели).

В 1998 г. заслуги Тивадара были поставлены под сомнение: республиканские оппоненты Сороса выяснили, что в 1944 г. он и юный Дьердь были завербованы в юденрат (выполнявший, как и в других странах, надзор за еврейским населением) и участвовал в описи имущества евреев, у которых нацисты конфисковывали собственность.

В телеинтервью Ларри Крофту Сорос изложил собственную версию событий: когда отец изготовил всей семье фальшивые документы, он заплатил взятку сотруднику министерства сельского хозяйства, чтобы тот взял к себе в дом 14-летнего Дьердя. При этом он признал, что присутствовал при описании конфискуемого имущества, но не очень понимал ситуацию в своём юном возрасте. В другом интервью он назвал тот период самым счастливым в своей жизни. Сведения о том, что он раздавал листовки, выпущенные юденратом (при этом выдавая себя за венгра), он не комментировал.

В 2006 г. тема конфискаций вновь заинтересовала республиканцев в связи с делом Кэтрин Швейцер в Австралии. Это была еврейка, у которой в Будапеште было конфисковано имущество по наводке юденрата. Швейцер сообщила, что в соседнем квартале Сиднея поселился еврей, описывавший её имущество. Через месяц Швейцер была найдена убитой, полиция подняла аналогичный случай с другим уроженцем Будапешта, датируемый 2000 г.

Позже Майк Кауфман в апологетической книге о Соросе назвал фамилию чиновника, у которого временно проживал Сорос с документами на фамилию Киш-Баумбах (без имени) и описал эпизод, когда Дьердь Сорос присутствовал при описи имущества крупного землевладельца Мора Корнфельда. О деловых отношениях между Тивадаром и Баумбахом ничего не говорится. По версии Кауфмана, мальчик «бродил по поместью, общался с прислугой Корнфельда, учился кататься на лошади, но больше всего боялся, чтобы кто-нибудь не увидел, как он писает (т. е. что он обрезан)». Эта выдержка из книги Кауфмана вывешена в рубрике «Часто задаваемые вопросы» на личном сайте Сороса.

В этом эпизоде пиар опять вступил в противоречие с фактами: выяснилось, что семья не была религиозной, более того, мать ранее перешла в католицизм. Сам Сорос проговорился, что его мать стыдилась своего происхождения. В итоге в той же рубрике на своём сайте под подзаголовком «религия» Сорос поясняет, что он атеист и «уважает все вероисповедания и религиозные практики».

В США Сорос дважды женился, обе супруги были англосаксонского происхождения. 12 июля 2013 г. стало известно, что 82-летний финансист помолвлен с 40-летней телеведущей Тамико Болтон (грузинского происхождения по матери), занимающейся рекламой йоги. Дочь Сороса от первого брака, Андреа Сорос-Коломбель, в 1993 г. основала Trace Foundation, который «поддерживает культурную преемственность и устойчивое развитие тибетских сообществ на территории Китая».

Вопреки декларируемому атеизму в 1997 г. Сорос заявил о значении веры (faith) для западной цивилизации в период, когда слепая вера в свободный рынок создает тягу к чрезмерному обогащению крупных капиталистов. «Откровение» последовало за его участием в российском аукционе на 25 % акций ОАО «Связьинвест».

Однако в 2004 г. в ходе кампании в пользу демократа Джона Керри Сорос высмеял Джорджа Буша за его религиозность, интерпретируя её как мотив для глобальной антитеррористической кампании и для вторжения в Ирак и Афганистан. Тогда же Сорос финансирует организацию MoveOn, которая поддерживает создание палестинского государства. В 2006 г. он одобряет саудовскую Арабскую мирную инициативу, после чего в Jerusalem Post его характеризуют как «self-hating Jew», «еврея, ненавидящего самого себя».

Фактически отношение Сороса к своему этносу амбивалентно: с одной стороны, он многократно упоминает холокост и заверяет, что его отец спасал евреев, с другой, объясняет равнодушие к Израилю равнодушием к племенным отношениям. В то же время он неравнодушен к племенам Южной Африки. Первый благотворительный филиал его фонд открывает в 1979 г. в ЮАР для поддержки чернокожих студентов, после «падения апартхейда» финансирует племенные проекты зулусов.

Лоялен ли глобалист Сорос к какой-либо нации или её наследию? В 1984 г. он открывает в Будапеште Центральноевропейский университет, в который входят чиновники правительства Кадара. С венгерскими служащими он не находит разногласий — в отличие от чиновников Сербии и Хорватии после распада СФРЮ.

В Сербии основная претензия к Соросу связана с его поддержкой сепаратистов Воеводины, входившей в состав Австро-Венгрии. На ленте, выпускавшейся в 1990-х гг. дочерней структурой CEU — Open Media Research Institute, столь же пристально отслеживается трансильванское движение в Румынии и активность венгерских партий в Словакии. Премьер Словакии Владимир Мечьяр становится его третьим личным врагом — после Милошевича и Туджмана. В Чехии Сорос вызывает раздражение у Вацлава Клауса.

Ненависть Франьо Туджмана к Соросу («он тут создал второе правительство») сочетается с подозрениями к семье Габсбургов.

В 2005 г. Сорос вместе с Георгом фон Габсбургом входит в состав Международного центра демократического перехода (ICDT) при Совете за сообщество демократий. Вместе с ними в совете директоров — экс-госсекретарь Мадлен Олбрайт, бывшие послы США в Венгрии Роберт Блинкен и Герберт Уокер, принц Иордании Хасан бин Талал (на тот момент — президент Римского клуба), экс-глава МИД Польши Бронислав Геремек, президент Белградского фонда политического совершенствования Соня Лихт, посол Георг (Дьердь) фон Габсбург, президент Эстонии Тоомас Гендрик Ильвес, экс-президент Шри-Ланки Чандрика Бандаранаике, экс-глава МИД Украины Борис Тарасюк, а кроме того — глава Международного центра переходной юстиции Александр Борэн, знакомый ему по ЮАР.

Эсперантистская деятельность была возрождена при Хрущёве под эгидой ССОД в 1962 г. (год исключения Ракоши из ВПТ), в позднюю перестройку активизировалась, в начале 1990-х гг. рухнула, а спустя десять лет вновь оживилась. В 2009 г. в Эстонии пришедшая к власти правая коалиция, глава которой Т.Х. Ильвес входит в состав Мадридского клуба и ICDT, активизировала преподавание угро-финского «диалекта» эсперанто.

Тибор Шварц-Сорош, — конечно, своеобразная личность. Вероятно, гипертимная, судя по одинаковой задорности его повествований о самых жестоких временах века, судя по его приспособляемости и даже по избранной для семейства фамилии. Его известный всему миру сын, возможно, перенёс в детстве аффективный (маниакальный) психотический эпизод, который мог развиться в болезнь, но не развился (в таких случаях говорят: «болезнь постучалась в двери, но они не открылись»).

Но действия и отца и сына логичны. И в длиннике можно усмотреть не только общую логику, но и общую лояльность.

Миклош Хорти, правивший Венгрией до 1944 г. (хотя ещё в 1938 г. Салаши опубликовал сведения о еврейском происхождении его супруги), имел официальный статус протектора (регента) Королевства Венгрия. Гитлер не был уверен в его лояльности именно потому, что в этом статусе была зафиксирована лояльность австро-венгерскому императорскому семейству, хотя Хорти не имел права — по итогам Версальских соглашений — вернуть Габсбургов на трон.

Швейцарский профессор Богдан Гаврилишин, друг Отто фон Габсбурга, одновременно обучал Украину «азам рыночной экономики» и курировал возрождение скаутского движения, ради этого лично вступив в ряды «пластунов». При его участии Сорос открывал в 1989 г. структуру своего института под названием «Видраджэнне».

Гаврилишин подчеркивает, что принц Отто сыграл очень важную роль в восточноевропейских «бархатных революциях» (не упоминая, впрочем, о роли посла США в Венгрии, члена Совета по международным отношениям Марка Палмера). Действительно, в 2009 г. Deutsche Welle назвала мероприятие, организованное Отто в венгерском городке Шопрон у австрийской границы двадцатью годами ранее, «пикником, изменившим европейскую историю».

Мероприятие в Шопроне 19 августа 1989 г. действительно была не демонстрацией и не съездом, а завтраком на свежем воздухе — предшественником сегодняшних «прогулок» оппозиции, перед которыми органы правопорядка законодательно безоружны, поскольку это не митинг. Тысячи оппозиционеров из разных стран Восточной Европы жарили стейки, закусывали и пили пиво, а в это время пограничники Австрии и Венгрии торжественно открывали ворота на Братиславском шоссе — невдалеке от того места, где 27 июня того же года министры иностранных дел двух стран Алоиз Мок и Дьюла Хорн символически взрезали пограничное ограждение. Как потом похвалялся Отто фон Габсбург, «Панъевропейский пикник» был тестом на реакцию Москвы: именно тогда стало ясно, что Берлинскую стену можно валить. А через год в Львове начался выпуск журнала «Державшсть» с Соросом в редакционном совете, где популяризировался миф об Украине как «четвёртом Риме».

Принц Отто, которому только в 1965 г. было возвращено австрийское гражданство, двадцать лет заседал в Европарламенте, представляя там баварский ХСС. Его сверхценный интерес к наследию Российской империи не ограничивался Украиной. В 2000 г., порицая Владимира Путина за операцию в Чечне, Отто многозначительно заявил, что в России «о самоопределении где только не говорят — от Тувы до Мордовии».

Если мордва принадлежит к угро-финскому языковому семейству, как и привлекавшие внимание эсперантиста Баги эстонцы и удмурты, то Тува, где конкурируют буддизм и шаманские культы, казалось бы, астрономически далека от даже самых гипотетических границ великой Австро-Венгрии. Но вряд ли случайно Отто женил своего сына Карла на баронессе Франческе, дочери земельного магната Генриха фон Тиссена-Борневисы. Баронесса, как и его отец, была увлечена Востоком, а в особенности «делом Тибета», и была близко знакома с далай-ламой.

Карл фон Габсбург с января 2002 г. занимает должность (специально для него созданного) генерального директора Организации непредставленных народов (UNPO). Генеральным секретарем UNPO уже через год становится Марино Буздакин, уроженец г. Умаго в Истрии (ныне Хорватия), член итальянской Радикальной партии и Транснациональной радикальной партии.

Итальянская Радикальная партия больше всего известна портретом Махатмы Ганди на партийных билетах и скандальной славой порнозвезды, венгерской еврейки Илоны Сталлер по прозвищу Чиччолина. Она была депутатом итальянского парламента вместе с Эммой Бонино, которая затем возглавила Комитет ООН по правам человека и избрана в руководство Международной кризисной группы (ICG) вместе с Соросом и Збигневом Бжезинским.

Эта организация, проповедующая антипрогибиционизм в любой форме (включая полное равенство прав для лиц с сексуальными извращениями и полную свободу производства и распространения наркотиков), одновременно является одной из немногих в мире политических структур, пропагандирующих эсперанто.

Эсперанто также пропагандируется японской сектой оонто, основанной в 1892 г. В данном случае это не прихоть и не исполнение чьих-то желаний, а часть вероучения: секта считает изобретателя глобального языка Людвига-Лазаря Заменгофа святым. В 1990 г. делегация секты оонто приезжала в СССР и была принята президентом-генсеком М.С. Горбачевым.

Генсеку, к этому времени ставшему пантеистом и мысленно обитавшему в наднациональном пространстве, имя Заменгофа было дорого: «гилелизм», изобретенный этим уроженцем Белостока, был пантеистическим концептом, предполагавшим строительство храмов объединенной глобальной религии под зелёным знаменем (16).

Насколько повлиял на Сороса пантеистический бэкграунд эсперантизма? Теория открытого общества позаимствована им у своего соотечественника Карла Поппера. Однако именно Сорос превратил её в универсальную теорию, выходящую за рамки экономики и политики. Уместно предположить, что заменгофовский гилелизм и есть главное, что он унаследовал от отца. А поскольку гилелизм изначально был альтернативой сионизму, неприятие Сороса правыми израильскими кругами (и напротив, признание левыми) имеет не только политическое, но и мировоззренческое основание. Другое дело, что не каждый политик и публицист в современном Израиле знает о Заменгофе. Отсюда и возникает «когнитивный диссонанс»: то, что кажется «раздвоением личности», восходит к цельному, хотя и весьма своеобразному идейному источнику.

 

8. Мечты и искушения одного эрцгерцога

В январе 2010 г. премьер-министр и кандидат в президенты Украины Юлия Владимировна Тимошенко ошарашила многих своих избирателей, заявив, что если бы она жила в 1918–1919 гг., она вступила бы в Корпус сечевых стрельцов. Юлии Владимировне тогда задали вопрос: значит ли это, что она вступила бы потом в УПА? Она промолчала. Между тем был бы уместен другой вопрос: почему её «исторически манило» участие в Украинском сечевом стрелецтве (УСС) именно с 1918 г.? Ведь корпус УСС был создан австро-венграми ещё в 1913 г. из молодёжных (скаутских) организаций «Сокш» и «Пласт».

Заявление Тимошенко можно интерпретировать как месседж или крик о помощи в канун выборов: симпатии к ней в 2007 г. публично высказал Отто фон Габсбург — почётный член фракции Европейской народной партии в Европарламенте. А отдельным отрядом сечевых стрельцов, образованных из УСС, именно с марта 1918 г. (после заключения Брестского мира, о котором хлопотал Троцкий) руководил Вильгельм Франц фон Габсбург, уроженец г. Пула в Истрии, именовавший себя «Василь Вышиваный» и ещё с 1911 г. (год основания «Пласта» в Львове) мечтавший стать королём Украины. О его планах русской армии было известно ещё с 1915 г., когда начальник жандармского управления Галичины генерал Мезенцев обнаружил в тайнике собора Св. Юра проект присоединения Украины к Австро-Венгрии, согласованный Веной с греко-католическим митрополитом Андреем Шептицким: там упоминалось имя Вильгельма-Франца, ещё не назвавшегося Вышиваным.

Современная украинская историография отводит Вильгельму-Вышиваному весьма скромную роль: так, в «Истории национального движения Украины 1800–1920» ему посвящены лишь несколько абзацев, причём подчёркнуто, что в отличие от периода 1915–1916 гг. стрельцы под его предводительством не одержали ни одной победы. Легион опоздал на защиту Львова, а летом 1918 г. сам претендент на престол, несмотря на предложения генералов Болбочана и Петрива, побоялся силой взять власть у гетмана Скоропадского.

В апологетической публицистике (С. Пинчук в «Зеркале недели», А. Коваленко в «Газете по-украински») Вышиваный изображается как «очень авторитетная фигура», что «доказывается» присвоением ему звания полковника президентом Западно-Украинской народной республики Евгением Петрушевичем. Персона королевских кровей с высшим военным австрийским образованием не заслужила ни генеральского звания, ни должности командующего УСС и подчинялась Евгению Коновальцу. И в итоге нашла предлог для выхода из игры — договор Симона Петлюры с Пилсудским, предусматривающий поддержку в захвате Киева в обмен за передачу Галиции Польши.

Та же персона в мае 1920 г. публикует написанную с обидой статью о предательстве украинского и еврейского населения (Пинчук и Коваленко о евреях стеснительно не упоминают, хотя поводом для статьи был еврейский погром в Львове), за что удостоилась гнева от собственного отца-«полонофила» Стефана, ранее претендовавшего на польский престол. Снова обходя деликатную этническую тему, Пинчук и Коваленко не поясняют, чем мотивировалась досада отца: два брата Вильгельма, Альбрехт и Лео, служили в польской армии, также с династическими намерениями, а в это время режим Пилсудского мобилизовал население против «жидобольшевиков».

И, несмотря на это, та же персона королевских кровей год спустя снова претендует на украинский трон при поддержке поверженного главы королевского семейства Карла Габсбурга: провал Троцкого и Тухачевского в кампании против «белополяков» вдохновляет на разработку военной авантюры. В 1921 г. Петлюра, находясь в Польше, отправляет в Вену бывшего посла ЗУНР в венгерском парламенте Мыколу Василько — яркого авантюриста, ранее ограбившего Селянскую кассу. Мыкола, имеющий к тому времени титул барона фон Вассилько, умудряется убедить свергнутого Карла Франца Иосифа Габсбурга в том, что он со своими могущественными полками и венгерским монархическим подпольем вернёт ему трон — не в Вене, так в Будапеште, а заодно вернёт под власть Габсбургов Галицию, Буковину и Подкарпатскую Русь путем коронации Вильгельма-Вышиваного на украинский престол. Афера проваливается, и Карла Франца Иосифа после попытки путча в Будапеште англичане высылают на остров Мадейра.

Карл Габсбург, которого глава Габсбургской комиссии Австрийской Академии наук Гельмут Румплер называет «дилетантом, не способным к политике», поддался не только на обаяние барона фон Вассилько, но и на заверения самого Вильгельма Вышиваного. Профессор Йельского университета Тимоти Снайдер в увлекательной биографии Вышиваного «Красный принц: тайные жизни одного из эрцгерцогов Габсбургов» (17) пишет, что в этот период Вышиваный общался также с бывшими чинами германского правительства, в том числе Эрихом Людендорфом и Максом Бауэром, и утверждал, что за ним стоят «Белый интернационал, Украинский Синдикат, Свободные казаки и Зелёный интернационал» (то есть эсперантисты?) и что в одной Вене у него 40 тыс. подпольщиков из «свободных казаков».

Вышиваный действительно увлечён ролью «красного принца» — как назвал сам себя, отказав польским помещикам вернуть обобществлённые украинские земли. При этом он развешивает эту «лапшу» так убедительно, что ему поначалу верят. Он производит «многоходовые финансовые комбинации». А потом, после высылки Карла, наступает «отрезвление», и он бежит из Австрии, изготовив себе паспорт с именем Василь Вышиваный. Бежит в Испанию под крыло дяди Альфонса, оставив оружие, собранное для борьбы с большевиками. Два года о нём не слышно, потом оказывается, что Вильгельм активно торгует в Испании недвижимостью и обращается за кредитами к самому Дж. П. Моргану.

Этот период биографии украинский официоз игнорирует. Между тем в книге Снайдера описывается история, достойная романа. В 1926 г. Вышиваный прибывает во Францию, где ему уже купили виллу. Он снова общается с украинской диаспорой, финансирует эмигрантскую газету, ведёт речи о «соборной Украине», и в то же время его видят на набережных Сены в женском платье и в компании то испанского принца, то шоколадного африканца. С гомосексуальными партнерами он просаживает полученные в Испании деньги, а заодно и виллу. Безответно (в силу голубизны) влюблённая в него дама-эмигрантка по имени Полина Куйба достаёт для него несколько миллионов у французских Ротшильдов, но он просаживает и эти деньги. Тогда Полина представляет в другой банк фальшивую расписку, и гуляка-педераст оказывается под судом. На этом суде Полина поясняет, что собирала средства на благое дело — восстановление империи Габсбургов, а эмигрант-писатель Василь Панейко характеризует её пассию так: «Эрцгерцог сам не верил в свое украинское будущее. Но он продолжал втирать очки наивным людям, стараясь извлечь из этого материальную выгоду».

Эксцентричный эрцгерцог бежит в Вену, суд заочно приговаривает его к пяти годам тюрьмы, а Отто фон Габсбург, сын Карла, вынужден устроить «внутреннее расследование», чтобы оправдаться перед Ротшильдами. В итоге Вильгельм лишается рыцарского титула в ордене Золотого Руна. Сам же Вильгельм утверждает, что стал жертвой чехословацкой разведки, а также коварного Панейко, работающего на Москву.

Дальше о нем опять не слышно до 1937 г. В это время Отто мечтает о восстановлении австрийской монархии, об этом хлопочет барон Фридрих фон Вейснер. И тут Вильгельм публично заявляет, что он против восстановления монархии, если этим занимается еврей фон Вейснер. У Вильгельма возникли новые прожекты, теперь уже связанные с Гитлером. Он стал антисемитом и взял немецкое гражданство — в отличие от Альбрехта, захотевшего остаться поляком и отправленного в концлагерь. Получив вместе с сестрой Элеонорой, вышедшей замуж за немца, долю польского имущества Габсбургов, Вышиваный ведёт переговоры с У ПА. К концу войны его легко вербуют одновременно англичане и французы, и он теперь хлопочет за УПА перед Парижем. После войны он остаётся в английской зоне оккупации, и там в 1947 г. встречается с представителем правительства де Голля. Сразу же после этого его похищает НКВД и вывозит в Киев, где он оканчивает жизнь в Лукьяновке — умирая, по апологетической версии, от туберкулеза.

В суверенной Украине, где в Львовском музее висят портреты Шептицкого и кардинала Иосифа Слипого, из фигуры Вильгельма — жертвы сталинских репрессий — должны, казалось бы, сделать икону, поставив памятники на центральных площадях. Тем более что на Габсбургов ориентируются сторонники отделения Западной Украины (которые считают Львов самой «проблемной» частью своего прожекта — очевидно, ввиду всё того же польского фактора). Тем более что в июле 2011 г. австрийский парламент отменил закон, не позволявший членам монархической семьи занимать государственные должности, и теперь Карл фон Габсбург вправе последовать политическому примеру болгарского наследника Симеона Сакс-Кобург-Готского.

Однако ни ныне покойный Отто фон Габсбург, ни его сын Карл в своих многочисленных интервью не упоминают о сгинувшем в застенках родственнике. В самом деле, его витиеватый жизненный путь не только не красит его самого, но и выдаёт некоторые наследственные черты рода.

По данным испанского генетика Г. Альвареса, в роду Габсбургов коэффициент инбридинга (внутреннего скрещивания) достигает 25 %, обгоняя другие европейские монархические фамилии. Этим обстоятельством эксперт объясняет обилие психической и врожденной неврологической патологии в семье.

В истории Габсбургов галлюцинаторно-бредовыми расстройствами страдала прабабушка Карла V Изабелла Кастильская, а также его мать, известная под именем Хуана Безумная: она возила по городам гроб почившего супруга, отказываясь его хоронить, поскольку слышала из гроба его голос, а затем не выдала замуж младшую дочь, требуя её постоянного присутствия, так как «через неё» слышала тот же голос. Последний испанский король династии Филипп не имел наследников ввиду тяжёлой врождённой патологии с задержкой развития и судорожными припадками; он был косноязычен, слюняв и неадекватен в поведении. Множество членов семьи умерли либо сразу же после рождения, либо в раннем детском возрасте.

На рубеже XIX–XX веков психические нарушения становятся проблемой престолонаследия уже в Вене. Единственный сын-наследник императора Франца-Иосифа эрцгерцог Рудольф 30 января 1889 г. пускает себе пулю в лоб у трупа своей несовершеннолетней любовницы, скончавшейся от осложнений аборта; по официальному заключению Ватикана, принц был в «состоянии психической неуравновешенности». Тогда имперские власти пытались распространить версию смерти кронпринца от аневризмы аорты. Эрцгерцог Франц-Фердинанд, по описанию историка Михаэля Фройнда, «был мрачен внутренне и внешне, распространял вокруг себя ауру странности, отбрасывая тень жестокости и импульсивности».

Запутанная судьба Василя Вышиваного являет собой клиническую картину циклотимии с гипоманиакальными фазами, манифестирующими гиперактивностью, псевдологией и переоценкой собственной личности. Интерпретации парижских проблем граничат с идеями преследования; в свою очередь, побег из Вены в 1922 г. вызывает подозрения о депрессивно-параноидных расстройствах в этот период. И наконец, смена юдофилии юдофобией может быть проявлением психотической амбивалентности, а вовсе не приспособления к политической конъюнктуре.

Все биографы Вышиваного сталкиваются с противоречием: с одной стороны, современники описывают его как крайне непрактичную, легковесную, инфантильную личность, а с другой — признают, что по меньшей мере четыре раза в жизни он быстро и успешно обогащался (в том числе при получении польского наследства). Это противоречие объясняется только динамикой психопатологии: в субклинической гипомании мышление ускоряется, память и внимание улучшаются, как и способность презентовать себя влиятельным лицам. В декомпенсации, когда начинается скачка мыслей, галопирует аффект, нарушается сон и «вылезают» расстройства влечений, тот же человек кажется окружающим чудаком, инфантилом, пустопорожним хвастуном, а его действия на практике вредят его же собственным планам, благо планы могут меняться по нескольку раз за сутки или даже за час.

Юлия Тимошенко, оказавшись в Лукьяновской тюрьме, похоже, восприняла эта совпадение как знак судьбы, и её многочисленные неизлечимые заболевания, сменяющие друг друга по хорошо описанному Фрейдом стереотипу конверсионной исторической симптоматики, подсознательно воспроизводят недуг её кумира-стрельца. И если она не называет его имя вслух, то лишь потому, что не получила пока прямого соизволения от его родни.

Вряд ли случайно Тимошенко раньше «весны» в Египте и московского митинга на Болотной использовала в своей символике белый цвет — цвет «антикоррупции», цвет лотоса и цвет Белой армии одновременно. Вряд ли эта идея, наряду с другими элементами символики оккультного характера, наряду с интересом к Японии, могла взяться «с потолка». И вряд ли случайно за неё вступается далай-лама.

Восточные увлечения Отто фон Габсбурга относились ещё к началу 1920-х гг. Вскоре после провала монархического заговора своего отца он сблизился с графом Рихардом Николаусом фон Куденхове-Калерги, сыном австрийского родовитого дипломата и медсестры-японки, который тогда был увлечён идеей создания единой человеческой расы. Первым шагом для этого должно было стать объединение Европы, для пропаганды которого в 1922 г. Отто и Куденхове учредили Пан-Европейский союз. Идеи Куденхове, как он сам подчёркивал, должны были стать альтернативой мировому коммунизму, и особо важной задачей граф считал вовлечение состоятельного еврейства, не заражённого коммунистическими идеями. В процессе слияния рас, как пояснял Куденхове в книге «Практический идеализм», еврейство, опережающее другие расы в интеллекте, компенсирует своё отставание в физическом развитии.

На первом съезде Пан-Европейского движения присутствовали, в частности, Эйнштейн и Фрейд. Интерес философов-атеистов к инициативе Отто и Рихарда объяснялся, очевидно, не только пацифистским, но и антиклерикальным аспектом начинания. Куденхове и Эйнштейн разделяли симпатию к эссеисту и поэту-экспрессионисту Курту Гиллеру, яркому публицисту и борцу за права гомосексуалов, а также за право на аборт и суицид, который боготворил Шопенгауэра и Канта и презирал Гегеля, в связи с чем был отторгнут марксистскими кругами. В 1929 г. Гиллер сменил упомянутого Магнуса Гиршфельда, хорошо знакомого Фрейду сексолога, в должности председателя Научного гуманитарного комитета, отстаивавшего права сексуальных меньшинств.

Альберт Эйнштейн и Мартин Бубер, подписывавшие воззвания Научного гуманитарного комитета, в 1925 г. вместе с Фрейдом были избраны в правление открывшегося накануне Еврейского университета в Иерусалиме. Ещё одним членом правления стал Феликс Варбург. В 1933 г. Гиллер окажется в тюрьме (хотя и ненадолго), а Макс Варбург, брат Аби и Феликса, напротив, будет избран в совет директоров германского Райхсбанка, где будет заседать ещё пять лет.

Таким образом, нельзя сказать, что Отто фон Габсбургу были совсем чужды те формы поведения, которые демонстрировал в Париже его кузен Вильгельм. Однако, очевидно, он не был уверен в том, что украинское общество в силу христианского влияния в полной мере оценит «продвинутые» веяния, которыми в период, вошедший в историю как декаданс (распад, разложение), увлеклась верхушка европейской земельной аристократии в едином порыве со сливками венской интеллигенции.

По свидетельству Олега Хавича, одного из идеологов строительства «соборной Западной Украины», Отто фон Габсбург в 2007 г. выступал в горсовете города Черновцы «с лекциями об угрозах европейской идентичности — это было такое классическое консервативное видение». Именно поэтому Хавич и его братья по разуму уповают на нынешнего кронпринца Карла, уже основавшего фонд в Львове «для поддержки культурных проектов не только в Галичине, Буковине и Закарпатье, но и в Подолье и Волыни». Вряд ли Хавич, презрительно отзывающийся о буддистах, в курсе связей семейства Карла и Франчески. А поскольку книга Куденхове «Практический идеализм» с 1925 г. не переиздавалась, пантеистический бэкграунд PEU ему, скорее всего, также неведом.

Судьба Вышиваного — самый большой зуб семейства Габсбургов на Россию. Это единственный представитель рода в XX веке, который был дважды опозорен на одной и той же территории, мало того, оказался там в плену и, мало того, там погиб. Возможно, под пытками. И даже нельзя исключить, что пытки были особо издевательскими. И эти подробности могут всплыть.

Но больше всего насолил семейству Тимоти Снайдер из Йельского университета. Вряд ли случайно его детальная биография Вышиваного обильно цитируется в энциклопедиях — она вошла в международную конъюнктуру периода глобального финансового кризиса.

Мировоззрение Габсбургов-младших «раздвоилось» между монархической традицией и глобальной повесткой дня. Отто фон Габсбург неоднократно настаивал на том, что Европа должна быть самостоятельным полюсом мирового влияния. В концептах Куденхове-Калерги его больше привлекало панъевропейство, чем идея смешения рас и конфессий. Нельзя исключить, впрочем, что в 1920-х гг. он (вместе с частью транснационального финансового сообщества) представлял себе будущий мир глобализированным, но евроцентричным. Но история распорядилась иначе.

Решение Иоанна Павла II беатифицировать Карла Франца Иосифа можно считать попыткой Ватикана поставить его сына перед идеологическим выбором. Этот жест с учётом биографии последнего австро-венгерского императора можно рассматривать и как смысловой вызов американоцентричной пантеистической модели глобального мира.

Сегодня, когда европейская экономическая система рассыпается, когда на страницах британского New Statesman Ангелу Меркель сравнивают с Гитлером, а Ватикан является объектом непрерывного медиа-разоблачения в педофилии, этот жест выглядит смешно и грустно.

 

9. Странный протеже странного лорда

Отто фон Габсбург, после «бархатных революций» в Восточной Европе возмечтав о новой экспансии своего семейства на Украину, в начале 1990-х гг. столкнулся с весьма неожиданной конкуренцией. «Володарем» Украины объявил себя персонаж, доселе известный как Алексей Анжу-Долгорукий.

У этого персонажа, родившегося в 1946 г. в Бельгийском Конго под именем Алексис Бримейер, была весьма сомнительная репутация. Ещё в десятилетнем возрасте он пытался присвоить себе бельгийский графский титул. Позже за присвоение французского графского титула он попал под суд. Тогда он отправился в Неаполь, где познакомился с престарелым графом Дурасовым, чудаком и гомосексуалом, в 1920-х гг. присвоившим титул Анжу-Дураццо. Уже после смерти старого извращенца Алексис продемонстрировал подписанную им бумагу о том, что он является наследником рода Анжу. В 1971 г. в Париже он уже заявил, что по материнской линии является потомком Романовых — через великую княжну Марию Николаевну, якобы выжившую и покинувшую Украину вместе с последним командующим армии гетмана Скоропадского Александром Николаевичем Долгоруковым. Родственники Долгорукова подали на него в суд, после чего он сбежал в Грецию, где представлялся уже потомком византийских императоров. Затем с паспортом на имя «Анжу-Долгорукий» отправился в Испанию, где приобрёл документы о принадлежности к роду Бурбонов-Конде.

Мошенник, эпизодически попадающий в скандалы в связи с неадекватным поведением (аналогичным эксцессам Василия Вышиваного), имел, однако, неких влиятельных покровителей. Первый фальшивый паспорт он получил от принципалитета Силэнд — асфальтированной платформы у берегов Англии, которую международная группа авантюристов, связанных со спецслужбами, объявила независимым государством и занималась много лет не только выпуском почтовых марок, но и «суверенной» контрабандой. В Греции его видели в компании офицеров НАТО. Но его главным «капиталом» было письмо от лорда Луиса Маунтбеттена о том, что он, Алексис, действительно принадлежит к роду Романовых. В отличие от вороха других писем и грамот, которыми щеголял Алексис, оно было подлинным.

Неудивительно, что сразу же после распада СССР на свет появилась «автобиография» под заглавием «Я, Алексей, правнук царя», а вслед за ней — активная медиа-кампания. Популяризацией «Анжу-Долгорукого-Романова» занималась в России газета «Слово и дело», учрежденная Санкт-Петербургским университетом: откровения мошенника печатались из номера в номер. Между тем на Украине «Закарпатская правда» поведала аудитории, что в 1939 г. в городе Хусте фантомная республика Карпатская Украина накануне интервенции венгерских (!) войск успела короновать Николая Александровича Долгорукова (18). И что его отец, Александр Николаевич, двумя десятилетиями раньше также получил «державу» из рук гетмана Скоропадского. При этом сообщалось, что Александра Николаевича замучили большевики.

На самом деле, по данным киевского историка Ярослава Тинченко (19), для Скоропадского Долгоруков (командовавший его войсками меньше месяца) «был крайне невыгодным главнокомандующим. Князь мнил себя чуть ли не вторым Наполеоном, с мнением других военных не считался, а самого гетмана даже слегка презирал, как изменника. На своем посту Долгоруков успел издать множество приказов, шедших вразрез с официальной политикой гетмана и даже опровергавших некоторые указы Скоропадского. В начале декабря 1918 года Долгоруков почти полностью вышел из подчинения Скоропадского, теперь даже номинально не признавая его власти. Он грозился устроить крестовый поход на большевистскую Москву, собирался под своей рукой объединять все антибольшевистские силы на территории бывшей Российской империи, а в случае необходимости — умереть на виду вверенных ему войск. 14 декабря 1918 года Скоропадский и Долгоруков бежали. Но если Скоропадский оставался в своём дворце даже после официального отречения, то Долгоруков оставил штаб сразу же после известий о вступлении украинских частей в Киев. Отдав офицерским дружинам приказ стягиваться к Педагогическому музею, князь Долгоруков, возможно, намеревался и сам отправиться туда. Но оказался не в петлюровском плену, разделив участь своих офицеров, а в… Германии». И скончался в итоге в Париже в 1948 г.

Начало 1990-х гг. было временем не только романтизации, но и мифологизации Белого движения. О доблестях Долгорукова-старшего в должности командующего полком кавалергардов в России писали больше, чем на Украине. В это время Алексис Бримейер посетил Белград и объявил себя ещё и наследником рода Неманичей, представляясь Алексисом Романовым-Неманичем-Долгоруким. Тут уже заволновалась Европейская монархическая ассоциация, а также Мальтийский орден, ибо Алексис объявил себя (очередным) покровителем «экуменических мальтийцев».

Неизвестно, во что вылилась бы эта кампания, если бы в марте 1995 г. Алексис Бримейер не скончался в Мадриде от СПИДа. После чего ушёл в отставку глава МИД Испании, который, как оказалось, одновременно числился главой МИД «свободного принципалитета Силэнд», а на Украине вакансию самозванца занял Николай «Романов»-Дальский, также объявивший себя покровителем Экуменического Мальтийского ордена, а киевский патриархат — подлинной Русской православной церковью. И по совпадению в его псевдоструктуры записался Глеб Якунин, которого покровители российских христианских демократов (ХДСР) в Брюсселе считали британским агентом.

Душевнобольных претендентов на наследство Романовых на протяжении XX века было множество, но никто не пользовался таким патронажем, как бисексуал и неудержимый псевдолог Алексис Бримейер. Его популяризаторы в Санкт-Петербургском университете в этот период планировали открыть российское представительство молодежной организации НАТО — Young Europeans for Security (YES). Колониальные амбиции вошли в созвучие с имперскими «заскоками» отдельных членов британской королевской семьи, а самозванство — с такими же плодами болезненного воображения отдельных русских дворян.

Лорд Луис Маунтбеттен, урожденный Баттенберг, всю жизнь был неравнодушен к российскому престолу. Он до конца своих дней (погиб в 1979 г. в результате собственной неосторожности: отправившись на деревянной лодке ловить раков, был взорван вместе с лодкой сепаратистами из ИРА) бережно хранил фото Марии Николаевны, к которой когда-то питал нежные чувства.

Это была персона королевских (гессенских) кровей с выдающимся послужным списком (генерал-губернатор Индии и Бирмы, затем глава генштаба Великобритании и глава военного комитета НАТО) и столь же выдающимися странностями. Как писал его биограф Филипп Циглер, он «с кавалерийским напором стремился выдать небылицы за факты, чтобы приписать себе исключительную роль в истории» (20). Луис Маунтбеттен приписывал себе все заслуги в освобождении Индии, на практике пытаясь ускорить этот процесс, что привело к большому кровопролитию в Панджабе. Когда его племянник Филипп стал принцем-консортом Великобритании, лорд заявил, что эпоха Виндзоров сменилась эпохой Маунтбеттенов. Королеве это показалось наглостью. Тогда он стал обхаживать принца Чарльза, сватая ему собственную внучку, чтобы «эра Маунтбеттенов» наступила хотя бы ценой близкородственного брака.

В 1967 г. лорд Маунтбеттен пытался уговорить научного советника правительства лорда Солли Цукермана и медиа-магната Сесила Кинга устроить переворот с целью свержения лейбористского правительства Гарольда Вильсона. Поводом были его собственные представления о том, что Вильсон тайно работает на Советский Союз.

Алиса Баттенберг — принцесса Греции, сестра Луиса и мать Филиппа — в 1928 г., после вынужденного бегства с супругом из Афин в Париж, сначала стала крайне религиозной, потом стала слышать послания с неба и объявила себя целительницей. В 1930 г. её впервые госпитализировали в берлинскую клинику-санаторий Эрнста Зиммеля, откуда она была выписана с диагнозом «шизофрения». Затем её пришлось «недобровольно отделить от семьи» и поместить ещё на два года в швейцарскую клинику Кройцлинген. Семейная жизнь с принцем Андреем на этом закончилась. В неустойчивой ремиссии она вернулась в Грецию, откуда захотела совершить поездку в Индию, где её охотно приняли ввиду её увлечения индийской философией. Но по прибытии в Индию она впала в возбуждённое состояние, которое она потом описала как «выход из телесной оболочки». Свои дни она закончила в Букингемском дворце, куда её поместили под надзор родственников и слуг.

Принц Филипп воспитывался преимущественно дядей Луисом, в связи с чем и принял фамилию Маунтбеттен. После войны в Японии Филипп увлёкся местным гуру по имени Окада Мокичи — в прошлом традиционным синтоистом, испытавшим «озарение» и создавшим затем собственную Церковь Всемирного Мессианства. Культ был построен на особых методах целительства. Уместно предположить, что Филипп испытывал какие-то неприятные ощущения, от которых с помощью Окады хотел избавиться.

Своего странноватого и дискордантного сына Чарльза принц Филипп отдал на попечение южноафриканского мистика Лоренса ван дер Поста, любителя африканской магии и ученика Юнга. На тот момент, когда ван дер Пост встретился с Юнгом, австрийский корифей окончательно ушёл в восточную мистику и перевёл Тибетскую книгу мёртвых. Ван дер Пост возил принца в Ассизи, чтобы тот подобно Франциску Ассизскому научился разговаривать с цветами.

Цветы, водоросли, насекомые и прочие представители дикой природы стали предметом узконаправленной заботы Филиппа. При этом он не прерывал связей с Окадой. Когда Филипп возглавил Всемирный фонд дикой природы (WWF), Mokichi Okada Association соучредила с WWF Ассоциацию религиозной консервации и финансировала форумы под председательством принца, на которых идеи ограничения народонаселения внушались иерархам различных церквей и приравненных к ним харизматических культов.

Принц Филипп известен своей замкнутостью, внешней суровостью, которая прерывается неуместными репликами и шутками, забавляющими только его самого. Из-за его рекомендации английским студентам в Китае «Смотрите, чтобы у вас не сузились глаза» Лондону пришлось официально приносить извинения Пекину. Не меньше шокировал публику его пассаж в интервью: «Если мне суждена реинкарнация, то я бы хотел прожить следующую жизнь в облике смертельного вируса».

Воинствующее мальтузианство Маунтбеттенов не является предметом стыда или даже смущения. Во-первых, родители Филиппа числятся в списке героев Холокоста за спасение во время войны еврейской семьи Коэнов. Во-вторых, сверхценная идея сокращения человеческой популяции вкупе с легализацией гомосексуальных браков находится в самом центре современного мирового идеологического мейнстрима.

 

10. Второе дно ревизионизма

Ключевые события середины XX века, предопределившие и распад СССР, и закат Европы, осмысляются российской аудиторией упрощённо и фрагментарно. Отчасти по той причине, что книжный рынок ориентируется на легко усвояемую и в то же время претендующую на сенсационность продукцию. Есть и другая причина — стойкий стереотип, сформированный валом мемуаров начала 1990-х гг., где стереотипное топтание на памяти И.В. Сталина соседствовало с идолизацией и мистификацией деятельности зарубежных спецслужб.

Этому спросу на легкоусвояемое идеально соответствует книга Стюарта Стивена «Операция «Раскол» (Operation Splinter Factor), изданная в Филадельфии в 1974 г. (21) и спустя 28 лет — «не прошло и полвека» — поданная в России как историческое откровение.

Э. Макаревич, автор предисловия к российскому изданию, объясняет «невнимание» к книге Стивена тем, что она была неудобна и Вашингтону, и Москве. Однако уместно предположить и другое: историки её проигнорировали ввиду поверхностности, а ангажированная пресса — из-за расхождения с конъюнктурой.

Вообще говоря, С. Стивен, по рождению Стефан Густав Кон (1935–2004) — слишком своеобразная и стигматизированная личность, чтобы служить надёжным историческим источником. Талантливый и энергичный редактор, невероятный болтун, анонсировавший собственные статьи под вымышленным именем «слушателя» по радио, дважды увольнялся со скандалами из правых британских газет в связи с публикацией заведомо ложных сенсаций, одна из которых была чистым заказным измышлением (подделка письма британского лорда), другая — перепечаткой статьи малолетнего сына консерватора Майкла Говарда, дискредитирующая Тони Блэра. Ещё один скандал был связан с публикацией версии о том, что Мартин Борман жив и прячется в Южной Америке.

Эксцентричному редактору многое прощалось за его обаяние и чистосердечное раскаяние после очередного разоблачения. Разоблачался он и буквально, продемонстрировав (с непонятной целью) своему коллеге по редакции, что он, хотя и еврей, не обрезан. Фактически он был евреем по отцу и немцем по матери, и это было источником его комплексов, которые, по словам его коллеги Питера Добби, подсознательно принуждали его постоянно доказывать свою «британскость» (в том числе игрой в крикет) и свою благодарность стране, которая приютила смешанную католическую семью его родителей. Во всех без исключения некрологах симпатия сочеталась с ироническим описанием психопатического поведения (22, 23, 24).

«Благодарность приютившей стране» в вышеназванной сенсационной книге выражается в том, что Стивен при анализе послевоенных чисток в Восточной Европы прибегает ко всем возможным ухищрениям, чтобы затушевать роль британских спецслужб: дело Ласло Райка в Венгрии, дело группы Сланского в ЧССР и опала Владислава Гомулки и Мариана Спыхальского в Польше изображались как результат единоличной разработки Аллена Даллеса с помощью его агента Иожефа Швятло и используемого втёмную двойного агента-неудачника Ноэля Филда.

Поверхностность, свойственная манере психопата-циклоида, состояла: а) в старании блеснуть новизной концепции (выгодной, впрочем, не только автору, но и МИ-6); б) в обилии белых пятен, делающей эту концепцию неубедительной. Лишь «на бегу», однократно, поясняя, что жертв всех трёх чисток подозревали в титоизме, автор вообще не рассматривает подоплеки отношений Москвы и Белграда в их динамике. Вообще не упоминается имя Моше Пьяде («шавки Тито», по определению Сталина), контакты с которым инкриминировались Сланскому и Клементису (25).

Никак не анализируются мотивы А.И. Микояна, предупредившего чехословацкий ЦК об опасности, грозящей Сланскому. «Повисает в воздухе» смысл процитированного письма Ракоши Готвальду, где ему заблаговременно предлагается принять меры к английским агентам в КГТЧ (называются глава МИД Владимир Клементис, его заместитель Артур Лондон, глава Госплана Людвиг Рейка, замминистра внешней торговли Эуген Лебл и секретарь КП Словакии Отто Шлинг). И наконец, упоминание в чешском процессе имени депутата Палаты общин от лейбористской партии Великобритании, полуфинна-полуамериканца Кони Зиллиакуса объясняется внутренней интригой в этой партии — хотя каким образом эта интрига встраивается в игру Даллеса, остаётся непонятным.

Точно так же остается непонятным внезапное освобождение Ноэля Филда и его брата. Прежде всего потому, что внешняя политика Хрущёва (точнее: Микояна — Хрущёва) представлена в книге как последовательное продолжение курса Сталина. А как тогда понять его попытку флирта с Тито?

Западная публицистическая конъюнктура не могла «взять на вооружение» книгу Стивена по другой причине. Она вышла в свет после уже новых — 1968 года — политических чисток в Польше, которые проводил Гомулка и которые имели вполне определённый акцент «десионизации». И западный медиа-мэйстрим теперь, постфактум, переоценивал направленность судебных процессов 1956 г. над чекистами Ромковским, Рожанским и Фейгиным, тогдашнюю опалу Болеслава Берута, Якуба Бермана, а также Юлии Брыстингер, руководившей антирелигиозным отделом польского Министерства общественной безопасности. Ставить антисемита Гомулку (Александр Галич уже назвал его «гомункулюсом») на одну доску с жертвами чешских процессов Сланским, Лондоном, Швейкой казалось теперь нонсенсом.

В то же время ломать копья с опровержениями по тем же конъюнктурным причинам западному мейнстриму было невыгодно. Потому что стоило копнуть чуть глубже — и выяснилось бы, что арест Ласло Рейка в Венгрии готовил не только Ракоши, но и «икона» демократического социализма Имре Надь, в ту пору вполне лояльный сталинистскому руководству ВПТ.

Что касается советской партийной историографии брежневского периода, то она была ограничена вовсе не боязнью КГБ СССР признать, что их служба, по выражению Э. Макаревича, «недотянула» и пошла на поводу у Даллеса. Во-первых, ведомство Андропова не собиралось защищать деяния Сталина: ни секретный доклад Хрущёва, ни решения XX и XXII съездов не пересматривались, в этом не был заинтересован Брежнев по своим причинам, Андропов — по своим. Матьяш Ракоши, отстранённый Хрущёвым, оставался в ссылке, а Янош Кадар, предавший Райка, вполне устраивал и Хрущёва, и Брежнева как политический партнёр. Обнародовать письмо Ракоши Сталину о вскрывшихся фактах вербовки Райка советским ГРУ без уведомления государственного руководства КГБ, естественно, не считало нужным, а без этой исторической детали подоплека дела была неполной. «Заметание под ковёр» старых и новых внутренних противоречий объяснялась не только нежеланием давать повод недружественным внешним силам для новых интриг, но и намеренным умалчиванием — для сохранения лица — о ключевом психологическом факторе целого ряда восточноевропейских брожений, а именно о факторе личностного контраста Хрущёва и Сталина. Хрущёв, мягко говоря, не был той фигурой, которая могла навеять страх на Гомулку или Надя.

С другой стороны, если бы теория единого авторства Даллеса соответствовала действительности, контрпропаганда 1970-х гг. взяла бы книгу Стивена на вооружение. Сюжет мог бы вылиться в новую многосерийную психологическую драму Юлиана Семёнова (зацикленного на Даллесе) с трагической фигурой Ноэля Филда а-ля профессор Плейшнер.

Но увы, во-первых, красивый концепт, построенный на нескольких личных свидетельствах, не соответствовал действительности. Трайчо Костев действительно имел дело с окружением Тито. Гомулка не имел к нему никакого отношения, зато был терпим к верующему большинству. Дело Сланского было фактически несколькими делами, искусственно связанными в одно по инициативе окружения Готвальда, который в итоге действительно воспользовался и компроматом ЦРУ, и собственными данными об израильских связях группы Сланского — в момент, когда Сталин был заведомо в конфликте с правительством Бен-Гуриона, которое предпочло США в качестве союзника.

Неряшливая книга Стивена вскользь упоминает о расхождении Сталина с Бен-Гурионом, но умалчивает о том, что именно противоборство с Англией стало мотивом для признания Израиля. (Жорес Александрович Медведев потом распишет этот сюжет подробно, вместе с сюжетом о миссии Михоэлса и его сплетнях. К сожалению, в его добросовестном анализе бэкграунда этих сюжетов не хватает одного эпизода — физической ликвидации в Тель-Авиве почти всей советской агентурной сети накануне первых выборов в кнессет, которую исполнила, как утверждалось, американская «спецбригада», присланная Меиром Лански.)

Неряшливая книга Стивена игнорирует и более важную причину послевоенной геополитической напряжённости — стремление Сталина вернуть России контроль над Босфором и Дарданеллами и всемерное противодействие Лондона этим планам.

Раскол Союза коммунистов Югославии в момент образования Коминформа и долгие попытки Сталина до разрыва с Тито уговорить его отказаться от британского патронажа, добросовестно отражены в книге Предрага Миличевича «Осторожно — ревизионизм» (2001), где опубликована эта неофициальная переписка (26).

Известно, что Даллес действительно был в восторге от «дел, которые натворил» Йожеф Швятло (Флейшхарб), используя Филда в качестве «меченого атома». Более того, он мог приписать себе по карьерным соображениям конфликты сразу в нескольких компартиях, сказавшиеся на экономике советских сателлитов. Однако, во-первых, самый серьёзный экономический удар по Венгрии нанес не Даллес, а Хрущёв, сместив Ракоши (при котором объём промышленного производства по сравнению с уровнем 1938 г. утроился). И в лице того же Хрущёва советское руководство потеряло авторитет в Польше. Но не потому, что он отступил перед переизбранным польским ЦК, избравшим генсеком реабилитированного Гомулку.

Даже если в Москве, как считает Стивен, «прокуковали» избрание Гомулки и из-за этого были вынуждены стерпеть и освобождение кардинала Стефана Вышинского, это не объясняет «толерантности» Москвы к судебным процессам против вышеназванных кадров МОБ Польши. Теория Стивена совершенно не объясняет, почему кардиналу в 1950 г. было разрешено возвратить католической церкви собственность, и почему в заключении он оказался в 1953 г. Именно после смерти Сталина польские чекисты-евреи при правлении Болеслава Берута (Рутковского), «распоясались» и обрушили на духовенство всю тяжесть карательной машины. Мотивы этого решения скрыла остающаяся «загадочной» смерть Берута в Москве 12 марта 1956 г., после открытого Микояном XX съезда.

После распада СССР и последующего обнародования многих архивных документов того времени в Великобритании и США вышел в свет целый ряд серьёзных исследований, посвящённых политическим кризисам в странах Восточной Европы. В частности, в 2004 г. в Нью-Йорке опубликована книга Джоанны Гренвилл «Первая косточка домино: Международное принятие решений в период венгерского кризиса» (27). В ней подробно описаны и планы Лондона и Вашингтона по сдерживанию влияния СССР в Восточной Европе, и внутриполитические события, предшествовавшие политическим кризисам в Венгрии и Польше. Автор специально приводит слова Дж. Карлейля о том, что описание любых внутриполитических событий искажается, если не принимать во внимание общемировой контекст.

Как следует из анализа Дж. Гренвилл, в середине 1950-х гг. стратегия Белого дома Дуайта Эйзенхауэра предусматривала создание в странах Восточной Европы Добровольческого корпуса мира. Для этой цели использовались агенты-эмигранты правых убеждений, не приемлющие коммунизм по религиозным мотивам.

У британских спецслужб возможности были значительно шире благодаря влиянию в Югославии. Режим Тито, в этот период расширяя свободы самовыражения, по оценке Гренвилл, рассчитывал на позитивную оценку Вашингтона, в том числе и Аллена Даллеса. Однако смысловая сторона сдвига, происшедшего в Венгрии, не имеет отношения ни к противопоставлению христианства коммунизму, ни к дезинформации, в которой участвовал Швятло.

Дж. Гренвилл подчеркивает, что Имре Надь, которого поддерживали интеллектуалы из «кружка Петефи» (И. Лакатош и др.), с одной стороны, воспроизводил идеи Лайоша Кошута о создании Дунайской конфедерации, а с другой, как и Тито, ассоциировал себя с «третьим путём» и всецело одобрял пять принципов «панча шила» Бандунгской конференции Движения неприсоединения (1955). То есть принципы, сформулированные на основе буддийской, а вовсе не христианской этики. В исходном варианте Пяти заповедей первая из них — ахимса, то есть отказ, воздержание от причинения любого вреда живым существам.

И тот же Надь в октябре 1956 г., за две недели до своей декларации о выходе из Варшавского договора, писал письмо в Москву о том, что кризисом в Венгрии могут воспользоваться Соединённые Штаты. При этом от левых убеждений он (как позже Дубчек в Чехословакии) не отказывается. Он с некоторых пор иначе их понимает.

Коронным преимуществом Лондона было влияние на левые умы — влияние, реализуемое не через хитроумные средства воздействия на массовое сознание, а через индивидуальную обработку ключевых политических фигур. Сталин уже с этим сталкивался. Ничем иным не объясняется внезапная отставка главы НКИД Максима Литвинова (Валлаха) в мае 1939 г. и последовавший «процесс дипломатов», по которому проходил, в частности, глава пресс-службы НКИД Евгений Гнедин, сын Александра Парвуса. В том, что многолетнее пребывание Литвинова в Лондоне в 1900-х гг. не осталось без последствий для его мировоззрения, свидетельствует и переезд его вдовы в Лондон в 1972 г., и диссидентская карьера его сына.

Русскоязычная «Википедия» считает нужным сообщить о контактах Литвинова с экстравагантным Уильямом Буллитом — в 1919 г. первым посланником Белого дома в Советскую Россию, а в 1933-36 — послом в Москве; в статье о Буллите упоминается устроенный им в Москве бал, который стал прообразом «Бала Сатаны» в «Мастере и Маргарите» Булгакова. Со ссылкой на Ф.Д. Волкова упоминается, что «в годы Второй мировой войны» Буллит призывал «повернуть оружие против СССР» (!). Также приводится заглавие работы Буллита «Вильсон: Психологический этюд», написанной совместно с Фрейдом.

А.М. Эткинд уделяет Буллиту много внимания: по его сведениям, он сначала лечился у Фрейда, затем стал его другом и помогал ему с отъездом в Англию. «Американский финансист Джеймс Пол Варбург устраивал вместе с Буллитом в 1933 г. экономическую конференцию в Европе», сообщает Эткинд. Варбург выбрал Буллита как лучшего переговорщика, идеального знатока Европы и талантливого устроителя неформальных мероприятий. Другие источники называют Буллита «человеком тайны и парадокса», «многократно меняющим взгляды». По версии Эткинда, «озорник» (по описанию Варбурга) Буллит был прототипом Воланда в «Мастере». Пышный «Фестиваль весны» в Спасо-Хаусе 1 мая 1935 г., под впечатлением которого написана эротическая сцена Бала Сатаны, включал «сцену, изображающую колхоз» (как сообщал посол в депеше в Вашингтон) с медведями и козлами. Как подчёркивает Эткинд, многие участники бала (Тухачевский, Егоров, Радек, Бухарин, Мейерхольд) «вскоре стали жертвами беспричинных расправ».

Максим Литвинов представлял СССР в Лиге Наций. Тогда же в аппарате Лиги Наций работал публицист и разведчик Конни Зиллиакус.

Зиллиакус, которого С. Стивен изображает крайне левым маргиналом в среде респектабельных лейбористов, фактически был участником самых серьёзных глобальных игр. Начнем с того что он был сыном Конрада Циллиакуса, финского социалиста шведского происхождения, в 1905 г. уличённого в попытке хищения боеприпасов царской армии для финских сепаратистов на корабле «Джон Графтон» (операцию финансировал военный атташе Японии в Европе Акаси Мотодзиро, которому подчинялся легендарный англо-японский агент Сидней Рейли и которого японские историки считают также спонсором восстания на броненосце «Потёмкин»). Когда операция по доставке оружия сорвалась, Циллиакус-старший сбежал в Японию (28).

Сын финского сепаратиста, работавшего на японские деньги, учился в Швеции, независимой Финляндии и США, благо его мать была американкой немецкого происхождения. Вступив в Лондоне в лейбористскую партию, он был принят на работу в МИД и служил вначале в секретариате Лиги Наций (откуда демонстративно уволился после того, как она «проглотила» аншлюс Чехословакии), а во время войны — в Министерстве информации. «Маргинал» печатался под псевдонимом Vigilantes — Бдительный. В 1949 г. Зиллиакус был исключён из фракции лейбористов за то, что проголосовал против вступления Великобритании в НАТО. Он возглавил Независимую лейбористскую группу, а уже год спустя покинул её в связи с тем, что левое большинство этой группы поддержало Сталина против Тито. Позже его исключают из партии за публикацию в чешской газете, но в 1952 г. принимают снова, и «маргинал» до самой смерти в 1967 г. заседает в палате общин.

В правой прессе, в которой печатался С. Стивен, прочно освоившийся в британском истеблишменте Зиллиакус в силу конъюнктуры квалифицировался как левый, поскольку был одним из основателей Кампании за ядерное разоружение (CND). Идеологом этой группы — прямого предшественника «нового левого движения» 1960-х гг. — был граф Бертран Рассел, сыгравший первостепенную роль как в закладке идеологических основ Движения неприсоединившихся стран, так и в использовании его для раскола советской зоны влияния в Европе. «Гуманист» Рассел, которого Хрущёв считал союзником, поскольку принимал его «рационализм» за атеизм. Тем более что граф сам активно способствовал подмене понятий во множестве статей и эссе о том, что наука вытесняет религию с мировой арены.

Петиция против американской войны во Вьетнаме, которую в 1965 г. подписал Зиллиакус, также была не выражением позиции частного лица левых убеждений, а частью игры, в которую энергично затягивали хрущёвский ЦК вместе с советской научно-технической элитой, — игры, результатом которой стало образование Римского клуба. Это произошло не при Эйзенхауэре, а при Линдоне Джонсоне.

Тем большевиком, который в 1905 г. на финской территории ожидал груз с «Джона Графтона», был Литвинов. Тем большевиком, который писал Троцкому положительную рекомендацию на Брюса Локкарта (будущего начальника политической разведки Великобритании), был тоже Литвинов. В русскоязычной «Википедии» опубликованы выдержки из доносов, которые он писал на разоблачителя Локкарта — Георгия Чичерина.

Хрущёв в своих мемуарах «Время. Люди. Власть» посвятил целую главу доказательству антисемитизма Сталина, а в качестве примера привёл (без доказательств) план физического устранения Литвинова, которое готовил Сталин (29). В западном медиа-мейнстриме этот фрагмент стал основанием для датировки «начала борьбы с космополитизмом» за десять лет до того, как это слово появилось в газете «Правда».

Никита Сергеевич очень сильно, до непристойности сильно, старался приукрасить свой имидж перед внешней аудиторией. И понятно, по какой причине: его дружба с Гамалем Абдель Насером и Ахмедом Бен Беллой — на той же почве воинствующего атеизма — создала стойкие подозрения в его адрес и со стороны международной еврейской общественности, и в тех московских интеллигентских кругах, где с придыханием встретили разоблачение сталинского культа.

Лежала ли на столе Аллена Даллеса папка с названием «Операция “Раскол”»? Вполне вероятно. Для выводов об углублении раскола в компартиях Восточной Европы были более чем достаточные основания. И в этом расколе был заинтересован и Аллен Даллес, и его брат Джон Фостер Даллес, и семейство Рокфеллеров.

Самый большой интерес в ту пору состоял в том, чтобы соперничающая система раскололась надвое, чтобы разделились СССР и Китай. Это событие 1956 г. было фатальнее восточноевропейских дрязг. Понятно, почему С. Стивен об этом не упоминает: то, что натворил Хрущёв — по подсказке, но в силу собственных мотивов, невозможно при всём желании свалить на Даллеса.

Но восточноевропейские дрязги были фрагментом другого начинающегося раскола, прошедшего через весь коммунистический истеблишмент, а затем через всё общество Советского Союза. Об этом ниже.

 

11. Этот дивный галлюцинаторный мир

Бертран Рассел, как и Конни Зиллиакус, в начале 1920-х гг. посещал Советскую Россию и питал симпатии к революции. Однако атеистом он стал с того момента, когда хорошо изучил биографию своего отца, закоренелого мальтузианца, и своего деда-министра, близкого к семье Дарвина.

Атеистом был и ближайший друг Рассела Людвиг фон Витгенштейн — более того, их считали любовниками. Граф регулярно спасал Людвига от попыток самоубийства, к которым тот был склонен не из-за своих симпатий к Отто Вайнингеру, а ввиду собственного психического заболевания.

Nosos et pathos schizophreniae пронизывал всё сообщество лондонских интеллектуалов, из которого образовался Всемирный союз консервации природы (IUCN) — предшественник Бильдербергского клуба. Все три дочери Бертрана Рассела страдали шизофренией. Род Витгенштейнов, в начале XX века богатейший в Австрии после Ротшильдов, «приобрёл» психотическую предрасположенность предположительно от бабушки Людвига (которая была теткой Фридриха фон Хайека). Мать страдала тревожными расстройствами, трое родных братьев Людвига в юности покончили с собой. Ещё один брат, Пауль, высказывал идеи воздействия в адрес Людвига: «Я не могу играть на рояле, пока ты в доме: твоя тоска проникает ко мне в комнату, просачиваясь под дверью». Людвиг поначалу показался своему педагогу Расселу «тронутым», но затем тот восхитился его изысками ума. Первая депрессия у Людвига развилась по возвращении с войны (в Галиции), но «толчком» стало не поражение Австрии, а смерть его любовника Давида Пинсента. Людвиг удалился преподавать математику в деревенскую школу, где зверски избивал детей, пока родители не обратились в полицию; не дожидаясь полицейского, Людвиг исчез, позже объяснив знакомым, что «не хотел ни перед кем извиняться», и устроился садовником в монастырь, собираясь уйти в монахи. Но депрессия отступила, сменившись гиперактивностью, и Людвиг занялся проектированием дома для своей тетки. С большим трудом Рассел и Кейнс уговорили его вернуться к науке и преподаванию в Кембридже. Его труды по математической логике создали ему славу. Но в конце 1940-х гг. он опять выходит из строя. В повторных депрессиях он морил себя голодом до тяжёлой анемии. В 1951 г., за две недели до смерти от рака простаты, он заявил, что с его мозга впервые спала пелена, до последнего дня диктовал философский труд и умер со словами «Я прожил замечательную жизнь».

Семья ближайшего единомышленника и коллеги Рассела, сэра Джулиана Хаксли, также пестрит психозами. Прадед, сэр Леонард Хаксли, скончался в приюте Барминг в состоянии «раннего инфантильного слабоумия». Брат прадеда Джордж переносил состояния то «крайней тревоги», то «эйфории», в последних безудержно тратил деньги. Его дочь Мэри сразу же после замужества «стала неадекватна», с годами превратилась в «овощ» и умерла от застойной пневмонии. Дед, сэр Томас Генри Хаксли, учился на врача; первый раз побывав на вскрытии, почувствовал себя плохо и несколько месяцев не выходил из дома, «впал в летаргию», при этом считая, что отравился формалином. Позже он перенёс ещё три приступа болезни. Один из братьев, Тревенен, покончил с собой в депрессии в юности. Другой, писатель Олдос Хаксли, в 1937 г. полностью изменил образ жизни, стал вегетарианцем и занимался медитацией, что объясняли влиянием Кришнамурти и Свами Прабхаванды. Его дальнейшее увлечение галлюциногенами, в том числе ЛСД, в свою очередь, объясняли тем, что его совратил Элистер Кроули. Сам Олдос Хаксли говорил, что «в новую эру лидеры мира, вместо того, чтобы применять насилие, будут управлять людьми посредством введения в младенческое состояние и наркогипноза». Прабхаванда прервал с ним отношения, зато Хаксли написал эссе «Двери восприятия», ставшее культовым произведением хиппи, а спустя шесть лет — утопию «Остров», полную противоположность своей антиутопии «Этот дивный новый мир». Идиллию острова увенчивали попугаи, произносившие фразы-лозунги, воодушевлявшие обитателей.

Сэр Джулиан Хаксли, естествоиспытатель, энтузиаст защиты животных и многолетний глава британского Евгенического общества, страдал ремитирующим (приступообразным) психозом с 1913 г. В структуре первого приступа на фоне депрессии присутствует бесплодная борьба мотивов: переживая свою безответную влюблённость, он ощущает борьбу двух начал — похоти и вины. В 1919 г. после женитьбы сэр Джулиан, уже известный биолог, переносит ещё один, теперь уже биполярный аффективный приступ.

Совместно с супругой в 1920-х гг. Хаксли путешествует в Восточную Африку. Побывав на плато Серенгети, сэр Джулиан приходит в восторг: из-за того, что здесь распространена муха цеце, люди здесь перестали селиться, и в результате живая природа сохранилась в своей первозданности. Яркое впечатление постпсихотика дает пищу для философских обобщений.

В 1941 г. Хаксли пишет о целесообразности массовой стерилизации малообеспеченных слоёв: «Длительная безработица должна быть основанием для кастрации… Никто не сомневается в полезности селекции генетического материала в сельском хозяйстве — так почему же не применить это к человеку?»

В отличие от коллег из Третьего рейха сэр Джулиан был в большей степени социал-дарвинистом, чем расистом. В диком животном мире он различал примитивные и продвинутые виды, но не допускал мысли об истреблении примитивных созданий, поскольку фауна «самоочищается» от неполноценных особей посредством сексуальной селекции (т. е. самки не выбирают неполноценных самцов).

Свою должность вице-президента в Евгеническом обществе он оставил не из-за того, что на фоне практики нацистов это направление стало считаться «нетолерантным», а из-за тяжёлого психического расстройства, которое вывело его из строя на три года. Преодолеть психоз врачам удалось только с помощью электросудорожной терапии. Происхождение болезни британские «эпштейны» связали с гепатитом, перенесённым во время очередной поездки в Западную Африку.

В 1946 г. выздоровевшего Хаксли избирают генеральным секретарем ЮНЕСКО, с трибуны которого он выступает за решительное сокращение численности населения на планете. Те же идеи проповедуются в соучрежденном им, Расселом, Эйнштейном и Джоном Дьюи Международном союзе за гуманизм и этику (IHEU).

Сталинское Политбюро и Ватикан реагируют на это одинаково негативно. После этого Хаксли «окончательно излечивается» от симпатий к СССР и организует кампанию в защиту советских генетиков. В его представлении Трофим Лысенко — не менее опасный идеалист, чем Святой престол. «Марксизм-ленинизм стал догматической религией, и свидетельством тому служат репрессии», — догадывается мальтузианец-догматик Хаксли вслед за Расселом. Вместе с Расселом и Джоном Бойнтоном Пристли (который также был соучредителем CND) Хаксли вносит в палату общин законопроект, разрешающий однополые браки. Полный спектр неомальтузианских идей изложен Хаксли в эссе «Перенаселённый мир» (The Crowded World), опубликованном в 1958 г.

Собственные воззрения он именует «трансгуманизмом». В усовершенствованном виде они сводятся не только к очистке от неполноценных особей, но и к «биологическому и социальному смешению» лучшего генетического материала всех трёх рас («дивизионов») человечества. Это, в его представлении, должно заменить «богоцентрическую концепцию цивилизации» на «эволюционно-центрическую». Некоторые критики считали Хаксли не атеистом, каким он считал себя сам, а «религиозным натуралистом».

«Религиозный натурализм» пользуется спросом не только в узком кругу научного истеблишмента, но в равной степени в высшем (семейном) кругу американской бизнес-элиты и в монархических семействах Европы. Самыми решительными воспреемниками идей Хаксли оказываются британский принц-консорт Филипп Маунтбеттен и голландский принц-консорт Бернард.

«Дело генетиков» при Хрущёве было преподнесено как одно из самых веских и убедительных свидетельств не только произвола Сталина, но и его идейной косности. Евгенический аспект советских генетических исследований остался в тени — и всплыл в перестройку, когда писатель-демократ Даниил Гранин написал апологетический роман о Николае Тимофееве-Ресовском, работавшем в нацистской Германии. Статусные антифашисты не покоробились. Они не покоробятся и в постперестройку, когда режиссер Михаил Литвяков устроит в Санкт-Петербурге показ фильмов Лени Рифеншталь. Ведь в рамках того же фестиваля презентуется антисталинская поделка Сокурова.

 

12. Гендерный язык заговорщиков

Пути античеловеческих идей в XX веке и особенно в 1960-70-х гг. необходимо изучать для понимания исторических катастроф — таких, как распад Восточного блока и крах СССР. Однако такое исследование сопряжено с интеллектуальным усилием, для многих — насилием над собой в процессе ломки собственных стереотипов. И они легко замещаются поверхностными интерпретациями, сводящими подтекст противостояния прошлого века к гениальному расчёту отдельно взятого американского чиновника, якобы объехавшего Сталина на эксплуатации его «паранойи».

Это упрощение удобно трижды. Во-первых, постепенная утрата советского влияния в Восточной Европе сводится к ошибкам Сталина. Во-вторых, поддерживается легенда о его паранойяльных подозрениях, в том числе этнических. В-третьих, ЦРУ рисуется как центр глобального принятия решений, а роль британской короны, финансовых семейств и образованных ими параполитических структур, равно как и роль транснациональных теневых кланов, остаётся побоку.

Демонизация Аллена Даллеса как автора плана морального разложения советского общества является общим местом отечественной публицистики. Хотя нельзя сказать, что суть так называемой доктрины чем-либо отличается от стандартных рецептов духовного порабощения любой цивилизации, представляющей реальную и потенциальную угрозу глобальному субъекту. В то же время в разных редакциях одного и того же текста, регулярно тиражируемого в книгах и статьях, ни слова нет о методах идеологической обработки, предметом которого является не сознание масс, а мышление элит. Если Даллес действительно допустил столь откровенное и страстное (чрезмерно страстное для холодного стратега) высказывание о стратегических целях, удивительно, что из его изложения выпал или был выпущен этот аспект идеологической войны.

Над нами смеются. В английской Wikipedia уже размещена статья «План Даллеса», где скрупулезно прослежена эволюция мифа о доктрине от романа Юрия Дольд-Михайлика «И один в поле воин» до монографии Н.Н. Яковлева «ЦРУ против СССР». И приведено сопоставление с «Коммунистическими правилами революции», якобы обнаруженными войсками Антанты в Дюссельдорфе в 1919 г. и перепечатанными в 1946 г. правым американским журналом Moral Re-Armament — совершенно аналогичными по смыслу (30), а также с руководством «Промывание мозгов», сочинённым основателем Сайентологической церкви Л. Роном Хаббардом и приписанным Л.П. Берии.

Аллен Уэлш Даллес, сын священника Аллена Мэйси Даллеса и дядя римско-католического кардинала Эвери Даллеса, был правым политиком до мозга костей. Но это не освобождает его от подозрений со всех сторон. Тот факт, что в 1916 г. в Швейцарии он отклонил ходатайство Ленина о поездке в США — а значит, общался с Лениным, в глазах правых католиков-изоляционистов прямо увязывается с провалом операции в Заливе Свиней, после которой он был снят с должности Джоном Кеннеди. Но та же обида на президента, а также подозрения в адрес одного из его агентов, Фрэнка Стерджеса, в глазах демократов служит основанием для подозрений в причастности к убийству Кеннеди.

С. Стивен шёл по наезженной колее. В конце 1960-х гг. в США было опубликовано множество работ о подоплёке убийства Кеннеди, где муссировалось использование братьями Даллесами русских эмигрантов, сочувствующих кубинским контрас — католикам и антисемитам. Домыслы о русском эмигрантском подполье затушёвывали и личную заинтересованность Линдона Джонсона в устранении Кеннеди, и претензии к Кеннеди со стороны семьи Рокфеллеров.

Придавая особое значение пребыванию Ли Харви Освальда в Минске, некоторые авторы путали понятия «белый русский» (бывший белогвардеец») с понятием «белорус». Одной из самых зловещих фигур изображался эмигрант из России, выходец из остзейской помещичьей семьи и якобы прожжённый антисемит Жорж де Мореншильдт.

Пресловутый Мореншильдт покончил с собой в депрессивно-параноидном приступе, в бреду у него были одновременно ЦРУ, КГБ и сионисты. Неудивительно: внимание к его персоне следователей и прессы изничтожило его деловую репутацию и привело к разорению; рухнул, в частности, его красивый проект индустриального развития Гаити. Потомок остзейских дворян был яркой личностью, он постоянно эпатировал публику неполиткорректными шутками на самые разные темы, а также хождением в полуголом виде по провинциальному американскому городку, вызывая негодование и местных католиков, и коллег-эмигрантов. Периодически он срывался в авантюрные путешествия по Африке, где зарабатывал большие деньги, которые тут же проматывал. Версия о его деятельности в качестве агента Даллеса не стоила ломаного гроша: эксцентричный гуляка-болтун был не в состоянии не только хранить тайны, но даже не привлекать внимания: он был, наоборот, виден всем за версту. Подобно Вильгельму-Вышиваному, он то умудрялся добиться доверия у сильных мира сего, включая Жаклин Кеннеди, то сам активно разрушал собственные мегапроекты.

Подставная версия о Мореншильдте уводила в сторону от международной теневой подоплеки убийства, до которой удалось докопаться прокурору Нового Орлеана Джиму Гаррисону: он получил улики в отношении бизнесмена Клея Бертрана, он же Клей Шоу, директора Ново-Орлеанской международной выставки. Клей Шоу входил в совет директоров швейцарской компании «Международные промышленные выставки» (Permindex). Основатели этой компании, которая к этому времени подозревалась в подрывной деятельности в Италии и Франции (где контрразведка вышла на её след в расследовании покушения на де Голля), представляли собой крайне пёстрое сборище. Вместе с базельским банкиром Гансом Зелигманом, владельцем «Schlumberger Ltd.» Жаном де Менилем и дядей египетского короля Фарука бизнесменом Муниром Шурбаги в совет директоров входили три итальянских правых радикала, в их числе — граф Гуттьерес ди Спадафора, экс-министр сельского хозяйства при Муссолини. Экс-премьер Венгрии в 1946-47 гг. Ференц Надь, бежавший в США от Ракоши, соседствовал в совете директоров с генерал-майором Ференцем Шимонфаем, бывшим коллаборационистом. Этот состав «противоречиво» дополняли три лица еврейской национальности — канадский юрист Луис Мортимер Блумфилд, советник сенатора Маккарти Рой Кон, который был прокурором в процессе супругов Розенберг, и, наконец, Джорджо Мантелло, он же Дьердь Мандель, дипломат с репутацией антифашиста, спасавший венгерских евреев от отправки в Аушвиц. Однако окончательную пикантность этому набору лиц придавало присутствие в списке Джузеппе Бонанно — представителя влиятельнейшей мафиозной итало-американской семьи, который вместе с Коном официально представлял интересы «Lionel Corporation».

Джиму Гаррисону заткнули рот: его уличили в контактах с теневыми конкурентами Бонанно. Блумфилд, несмотря на запросы французской контрразведки о его связях с постнацистской OAS (покушение на де Голля, по их данным, финансировал израильский банк «НароаНт»), был избран в правление Еврейского университета в Иерусалиме и стал вице-президентом канадского филиала Всемирного фонда дикой природы (WWF). До расследования связей с британскими спецслужбами дело не дошло — хотя Блумфилд начинал карьеру в миссии SIS в Палестине. Клей Шоу был признан невиновным. Рой Кон попал под суд за давление на свидетелей и финансовые махинации, компрометируя Маккарти. Джорджо Мантелло (усилиями семейства Валленберг) числится в анналах героев Холокоста, хотя утверждалось, что на спасении узников гетто он хорошо заработал на безопасной должности посла Сальвадора в Швейцарии.

Роспуск комиссии Гаррисона (как и последующий отказ вдовы Блумфилда предоставить допуск к его архивам) помог спрятать в воду самые разные концы. Во-первых, теневые. Блумфилд, в 1940-х гг. возглавлявший 5-й департамент ФБР, был личным адвокатом семейства Бронфман и, очевидно, служил посредником между этим семейством и группировкой Бонанно, а также с их партнёрами во Франции и Израиле. Во-вторых, политические: несмотря на участие в правых инициативах, Рой Кон, партнер Бонанно, был функционером Демпартии США. В свою очередь, Блумфилд, консультировавший Бен-Гуриона, финансировал Гистадрут — профсоюз, ставший финансовой и электоральной базой левой израильской партии «Авода». Наконец, Крестьянская партии Венгрии (Партия миноритарных владельцев, крестьян и граждан), которой Москва не помешала выиграть выборы 1945 г. и остаться младшим партнером ВКП в 1947 г., также относилась к левому спектру.

Имре Надь, однофамилец Ференца Надя, был министром сельского хозяйства во временном (теневом) просоветского правительства Белы Миклоша в 1944-45 гг. Когда генерал-перебежчик Миклош был лишён депутатского мандата по инициативе коммунистов, коммунист Надь был приглашён Золтаном Тильди, премьером от Крестьянской партии, на должность главы МВД и занимался земельными проблемами (и в этот период семейство Соросов не пострадало). С приходом Ракоши, когда премьером был «левый крестьянин» Иштван Доби, Надь был министром сельского хозяйства. В 1952 г. доверяющий ему Ракоши утверждает его премьером. Однако 1 ноября 1956 г. Надь заявляет о выходе своей страны из Варшавского договора, при этом подчёркивая, что остаётся коммунистом. Его непосредственно поддерживает ЦРУ через посольство США в Белграде, и в югославском посольстве он и прячется.

Высказывалось предположение о том, что Зелёный интернационал, поддержкой которого хвастался Василь Вышиваный, был на самом деле Международным аграрным бюро (МАБ) — объединением крестьянских партий восточноевропейских стран. Действительно, МАБ было основано в 1921 г., а в начале 1930-х гг. было известно как Крестинтерн и рассматривалось как противовес Коминтерну. Другое дело, что венгерская Крестьянская партия, хотя и появилась на свет раньше других (1908), в первоначальный состав МАБ не входила. Более того, Москва допускает её парламентскую победу в 1945 г., предпочитая её Партии независимости Венгрии Белы Миклоша. Генерал-перебежчик выходит из доверия — то ли благодаря тогдашним интригам Имре Надя, то ли по той причине, что трансильванец Миклош накануне своего выхода из подчинения германской Первой танковой армии хлопотал о скорейшем выходе Венгрии из войны, чтобы сохранить её в прежних границах. А возможно, в этом играет роль недооценка коварства Лондона — не только позиции Черчилля по отношению к СССР, которая будет сформулирована в Фултонской речи, но и планов по сохранению влияния в Восточной Европе посредством манипуляций внутри левого движения, по следам разработок Пальмерстона середины XIX века. И не только в Восточной Европе, но и на Ближнем Востоке — с использованием связей в теневых кругах, которые налаживались ещё в начале века в подмандатной Палестине и Египте, где король был пешкой в английских руках.

Блумфилд работал с венграми, но не на «великую Венгрию»: именно оно помог эмигрировать румынскому наследнику престола Каролю II — родственнику короля Георга и кавалеру британского Ордена Подвязки. Венгры были только инструментом, составной частью левой антисоветской, «неприсоединившейся» Восточной Европы. Ставкой на кону был план Маршалла. Ференц Надь сбежал из Венгрии в 1947 г. при содействии Управления оккупированных территорий ЦРУ, которое занималось как вербовкой бывших нацистских специалистов, так и формированием новых антикоммунистических групп на случай дальнейшей экспансии СССР. В связи с планом Маршалла в ЦРУ было сформировано Управление политической координации, глава которого Фрэнк Визнер и считается в многочисленных источниках куратором Ференца Надя. Тот же Визнер занимался пропагандой плана Маршалла в США.

Фрэнк Визнер в 1956 г. настаивал на оказании прямой помощи «бунтарю» Имре Надю, однако не встретил поддержки со стороны Эйзенхауэра. При этом известно, что ранее к Визнеру имел претензии глава ФБР Эдгар Гувер. Существенно, что эти претензии касались «эксцессов» Визнера в Румынии: участвуя в помощи королевской семье, Визнер не удержался от романа с принцессой Караджей. Гувер жаловался Визнеру на Даллеса — как считается, по мотивам личной зависти. Но причины могли быть и другими — психопатологическими. Это — третья сфера, где дальнейшее расследование было прервано роспуском комиссии Гаррисона.

Как Гувер, так и его протеже Рой Кон, и его партнер в Permindex Клэй Шоу были гомосексуалистами (через новоорлеанское гей-комьюнити Гаррисон и вышел на след).

После смерти от осложнений СПИД Кон стал героем кинематографа: в «Ангелах в Америке» ему на смертном одре приходит видение казнённой Этель Розенберг, и даже в «Симпсонах» фигурирует юрист с голубыми волосами с насморочным голосом Кона.

Не исключено, что и другие отношения в рамках Permindex строились на гендерной идентификации, преодолевающей этнические и сословные «предрассудки». Джим Гаррисон и его коллеги крупно скомпрометировали консерваторов в глазах общества: ведь вся антикоммунистическая риторика Маккарти была построена на противопоставлении нормального консервативного американца «коммунистическим извращенцам». Гувер и Кон в своей работе на ФБР пытались «властвовать собой», скрывая свои порывы от общества.

Гувера могли раздражать не только гетеросексуальные эксцессы Визнера, но и его контакты с бисексуалом Кимом Филби, которого тот пытался вербовать. Однако для настороженности в адрес Визнера помимо «гендерных» были и другие основания, которые могли быть причиной и недоверия высшего руководства.

Гиперактивность Визнера, как и его эксцессы, имели болезненную подоплеку. После венгерских событий 1956 г. он оказался в клинике, где провёл полгода и подвергся лечению электрошоком. Даллес, который его высоко ценил, даже после этого назначил Визнера главой лондонской резидентуры, но у бывшего аса разведки рецидивировала депрессия, и в 1962 г. он добровольно покинул службу.

До 1968 г., когда «третий путь» воплотится не в хрупком альянсе мелкобуржуазных партий, а в мощном антиавторитарном пафосе послевоенного «разочарованного» поколения, когда восстанет Чехословакия, пройдет ещё 12 лет. С беспрецедентными жертвами во Вьетнаме, более того — с идеологической уступкой, в которой государство предаёт честь собственных солдат. При том, что Лондон, играющий в этой операции — в лице графа Рассела с его гомосексуальным протеже Витгенштейном в том числе — ещё более активную роль, не принуждается к подобным жертвам.

С подачи Хрущёва на эксплуатации «дела врачей» будут ломаться и крошиться ряды левой оппозиции в Европе и Америке, труды марксиста Дьердя Лукача будут намеренно издаваться под одной обложкой с опусами «третьего пути», в рамках Пагуошских переговоров будут намеренно «вовлекаться в диалог» советские учёные еврейского происхождения. Диалог предназначен для продвижения манипулятивной «теории конвергенции», которую в Москве отстаивает освобождённый из Сухановской тюрьмы Евгений Гнедин.

Благодушное согласие СССР на присоединение к Хельсинкскому соглашению, которым был удивлён даже Генри Киссинджер, станет ахиллесовой пятой, удобной для эксплуатации. Одновременно с нападками на советскую психиатрию будет эксплуатироваться проблема «отказников», на которой будет надуваться, как резиновый ядерный гриб, имидж академика Андрея Сахарова («Толстого сегодняшней эпохи», как назовет его Гнедин).

А в советской беллетристике образ монстра будет по-прежнему делаться из Аллена Даллеса. И не только в советской, но и в американской. Мертвых пинать удобнее, и это относится не только к Сталину. В американском фильме «JFK» Джиму Гаррисону, постфактум опять сделанному героем, будет приписано намерение вызвать Даллеса на допрос. Зато личный архив Блумфилда так и не распечатан — под тем предлогом, что этого не позволяет его вдова.

 

13. По ту сторону советского схизиса

В период своей жизни в Лондоне в 1910-х гг. Максим Литвинов возглавлял Герценовское общество. Имя Александра Ивановича Герцена, «разворачивавшего революционную агитацию» на британские деньги, становится культовым в определённом кругу научной и политической элиты при Леониде Брежневе. А именно — в кругу считающихся опальными интеллектуалов, которым покровительствует Юрий Владимирович Андропов.

«Крестным отцом» Андропова был, и об этом хорошо известно, Отто Вильгельмович Куусинен. У него странная репутация в современной литературе. Испаноязычная Wikipedia именует его предшественником перестройки. В свою очередь, российско-израильское совместное предприятие русскоязычной «Википедии» «Ежевика» утверждает, что именно Куусинен был первым партаппаратчиком, употребившим слово «космополитизм» — раньше Андрея Жданова.

Любопытно, что в соответствующей статье «Ежевики» начало кампании по борьбе с космополитизмом датируется — зря Никита Сергеевич старался — не 1939, а 1946 годом. При этом, как ни странно, изложение событий обрывается в 1949 г., до «дела поэтов» и «дела врачей». Повествование, непонятно почему включающее при этом постановление оргбюро ЦК «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», на что-то натыкается и не двигается дальше. И можно догадаться, на что — на «ленинградское дело», сложное для интерпретации. Поскольку его главную фигуру, Александра Алексеевича Кузнецова, не подозревали в сионизме — наоборот, он в нём подозревал многих деятелей, вплоть до министра Абакумова. И только потом пострадали те, кто его арестовывал.

Назначенцы Кузнецова имели впоследствии репутацию «русского крыла» в партийном аппарате. Об этом вспоминал, в частности, второй секретарь Карело-Финскош обкома и бывший партизан Геннадий Куприянов. Когда началась чистка, он был уверен, что его подчинённый Андропов за него вступится — он тоже считался своим. А Юрий Владимирович взял и предал его. По подсказке Отто Вильгельмовича.

Алексей Николаевич Крылов, хорошо знающий Куприянова и других пострадавших, считает, что Андропов, который работал в Петрозаводске, был вовсе не Андроповым, а английским агентом Гленном Миллером (31).

Его подозрение, хотя и экзотично, оказывается вполне созвучным тому, что о Куусинене писал первый заместитель главного редактора «Литературной газеты» Юрий Изюмов (32):

«Отто Вильгельмович очень интересная фигура. В молодости он вращался на политическом Олимпе Финляндии, водил дружбу с богатыми и влиятельными масонами. 9 лет был депутатом сейма, 6 лет возглавлял социал-демократическую партию. Потом — “на подпольной работе” (согласно справочникам). С 1921 по 1943 г. — один из руководителей Коминтерна. С 1941 года до самой кончины (1964 г.) член ЦК ВКП(б), а при Хрущёве — секретарь Центрального Комитета КПСС. В 1939-м был один неординарный эпизод, связанный с советско-финской войной. Куусинен возглавил тогда созданное на случай нашей победы, в которой никто в СССР не сомневался, правительство народной Финляндии. Как же его поносили на Западе! Везде, кроме Великобритании.

В ЦК КПСС Куусинен ведал международными вопросами. В том же 1957 году, когда Хрущёв выдвинул его секретарём ЦК, Андропов с должности посла в Венгрии сразу стал заведующим подведомственным Куусинену отделом по связям с коммунистическими и рабочими партиями соцстран, а через пять лет — секретарём ЦК. Отто Вильгельмович подготовил себе надёжную смену. Британия высоко оценила его заслуги перед спецслужбами. Как пишут в таких случаях, по некоторым данным, секретным указом королевы он награждён высшим британским орденом, получил рыцарское звание, а коллегами назван самым успешным агентом в их тёмной истории. Последняя жена Куусинена откровенно написала в своих мемуарах: “Его ведь, в сущности, мало интересовал Советский Союз. Строя свои тайные планы, он не думал о благе России”».

Другие авторы уместно напоминают о дружбе Куусинена с Николаем Бухариным. По совпадению с сыном и вдовой Бухарина был очень близок Евгений Гнедин, и вместе они входили в круг опального, но защищённого Андроповым философа Михаила Яковлевича Гефтера, который писал о необходимости «соединения Маркса с Герценом» и почитал Бахтина. В том же кругу вращался молодой американец Стивен Коэн, ныне работающий в Колумбийском университете. Имя Бухарина упоминается некоторыми источниками в связи с масонами из Сведенборговской ложи.

Англоязычная Wikipedia сообщает о Куусинене, что в период обучения в Хельсинкском университете будущий социал-демократ «увлекался фенноманским консерватизмом и алкиоизмом».

О чем идёт речь? Фенноманами называла себя партия, отстаивавшая независимость финнов от влияния Германии и Швеции. Основателями были швед Йохан-Вильгельм Снельман, добившийся от Александра II права на эмиссию финской валюты, и ботаник Элиас Леннрот, издатель «Калевалы». В 1894 г. от партии отделилась антимосковская Партия младофиннов, в которой англофильское крыло («Воробьёв») возглавлял Каарло Юхо Столберг. С 1919-25 гг. он был президентом Финляндии, а в 1946 г. стал советником президента Паасикиви.

Слово «алкиоизм» происходит от имени Сантери Алкио, первоначально младофинна, основателя Партии центра, представлявшей интересы мелких собственников. Он был сторонником независимости, пацифистом (агитировал против воинской повинности) и антиклерикалом: «Мы должны освободить прекрасное учение Христа от тирании богословов». В 1920-х гг. он увлёкся Махатмой Ганди, которого воспитали в лондонском Вегетарианском обществе — дочерней структуре Сведенборговской церкви. И в то же время Алкио поддерживал проект Соединённых Штатов Европы.

В русской «Википедии» о нём написано больше, чем в английской, причём с придыханием: «Он полностью принимал великую идею Ю. В. Снелльмана о финском цивилизованном государстве и обществе и оставался верным этой миссии до конца жизни. Официально движение придерживалось нейтральной линии в политических дебатах того времени, но это было скорее программным фасадом. На самом деле под руководством фенноманов и при преобладании финской сельской молодежи, оно было одним из главных оплотов феннофильства. Для Алкио было очень важно, чтобы движение стало чем-то принципиально новым — культурнопросветительским и “охранительным” движением. Основной задачей ставилось искоренение “испорченности нравов и невежества” и укрепление веры в здоровые ценности сельской жизни. Их было необходимо оберегать от урбанизации, создавая защитный панцирь от соблазнов индустриального образа жизни. Эти отправные точки аграрного движения стали непосредственным направлением развития Аграрного союза».

Интересные симпатии были у марксиста Куусинена. Впрочем, к моменту, когда Алкио погрузился в гандизм, Куусинен уже работал в Коминтерне, снабжая сторонников в Финляндии средствами от продажи контрабандных бриллиантов. Его супруга работала на ГРУ, в том числе в течение трёх лет в США.

Контрабандная практика Коминтерна навела Максима Калашникова на вывод о том, что «коммунисты-интернационалисты» в динамике оказались в орбите «Сообщества тени», центром которого являются США. Мне представляется (с учётом сказанного выше о Ференце Наде), что в эту гипотезу следует внести уточнение: вначале в этой орбите оказались «международные аграрии».

Куусинен как раз следил за тем, чтобы сеяние революции не превращалось в лавочку: он курировал в Коминтерне Интернациональную контрольную комиссию. Не исключено, что эта функция, вкупе с «алкиоизмом», сформировала некие стереотипы, оказавшие влияние на его протеже Андропова.

По вопросу о происхождении Андропова языки Wikipedia не сходятся. Итальянская называет его по отцу Либерманом. Англоязычная считает его отца армянским дворянином. Фамилия матери, Флеккерштейн, происходит от её отца, шведа, родившегося в Выборге. Приёмного отца, уточняет русскоязычная «Википедия».

Второй карманный диссидент Андропова, Рой Александрович Медведев, иллюстрирует книгу двумя загадочными профилями, далёкими от славянских и скандинавских.

Загадка Андропова была бы весьма интересна Эрику Берну. Жизненный сценарий (скрипт) формируется у человека из образов родителей. Если на их месте пустота, то она заполняется образами, созданными приёмными родителями или детским учреждением. Теория Берна подтверждается опытрм послевоенных советских беспризорников, которые знали об отце только то, что он погиб как герой, и многие детдомовцы с таким внутренним стимулом выходили в люди.

После смерти о юношеских представлениях Андропова что-то по капле становится известно. Например, о том, что он болезненно воспринимал черносотенцев. Мне представляется, что на проблему идентичности больше указывают другие детали — например, дружба с семьей Чуковских с её как этнической, так и исторической внутренней проблемой.

Лидия Корнеевна Чуковская писала предисловие к тюремным мемуарам Евгения Гнедина. Эпиграфом служит объявление в Sachsische Arbeiter Zeitung: «Извещаем о рождении крепкого, жизнерадостного врага государства. Наш сын родился в Дрездене утром 29 ноября… И хотя он родился на немецкой земле, у него нет родины… Мальчик будет нами воспитан как боец в рядах социально-революционной армии. Парвус и его жена». Так, по Берну, и создаются жизненные сценарии. Сам Гнедин приводит цитату из протокола допроса военного атташе в Берлине: «Если (такие-то и такие-то) сволочи, то Гнедин — трижды сволочь!» (33) Такие формулировки палкой не выбивают.

Будь у Андропова подобный сценарий, судьба не хранила бы его ни в Петрозаводске, ни в Будапеште. Воображаемый ангел-хранитель у него, несомненно, был. Какого происхождения? По финским законам сына уроженки Выборга могли признать финном.

Соответственно, его образ родины расплывчат.

Другой вопрос — всё ли в его биографии определяется берновским скриптом? Иначе говоря — всё ли укладывается в психическую норму?

Он имеет репутацию бытового аскета. Это вынужденный аскетизм — результат нефрита. Традиционное партийное застолье для него «заказано». Внешняя отгороженность может интерпретироваться этим. Но есть ли у него друзья? Что-нибудь известно об эмоциональной стороне личной жизни?

В Будапеште он приобретает славу двуличного дипломата, с которым откровенность противопоказана. Он может продемонстрировать радушие и потом ударить в спину.

В депешах в Москву он вначале защищает Ракоши. Когда Москва вынуждает Ракоши уйти, к нему захаживает его преемник, нерешительный и непопулярный Эрне Гере, также еврей. Общается он с ним более чем доверительно — жалуется, что «Имре Надь всем хвастается, что он имеет поддержку от Микояна».

В то же время он — свой человек в «кружке Петефи», в «штабе революции». По словам цитируемого Крыловым полковника Шандор Копачи; Андропов «производил впечатление сторонника реформ. Он часто улыбался, у него находились лестные слова для реформаторов, и нам было трудно уразуметь, действовал ли он только согласно инструкциям или по личному почину».

Кому он симпатизирует — непонятно. Время идёт. Когда дело доходит до бунта, он, по выражению генерала Белы Кираи, вдруг станет «инквизитором». Реформаторы будут подавлены так жестоко, что дальнейшие антисоветские настроения в Венгрии гарантированы без всякой вашингтонской пропаганды.

Джоанна Гренвилл подчеркивает, что и в Будапеште, и в Варшаве в глазах поднявшей голову оппозиции власть «ассоциировалась с евреями». Может быть, Андропов воспринимал их как черносотенцев и оттого проявил коварство? Или в избыточной жестокости был дальний план? Оставим этот вопрос пока открытым.

В 1957 г. после изгнания Маленкова, Молотова, Кагановича и «примкнувшего к ним» главы МИД Шепилова в Политбюро вновь оказывается Куусинен. Его забирают из Карелии после смены президента Финляндии. Одновременно его избирают в Академию наук. А Карело-Финская ССР понижается в статусе до АССР.

С уходом Семичастного, за год до событий в Чехословакии, Андропов становится главой КГБ СССР. Семичастный и Шелепин имели репутацию членов «русской партии». Триумф «интернационалистов»? Начальником военной контрразведки одновременно становится Виталий Федорчук, пришедший из ЗГВ, в 1950-52 — начальник управления особых отделов в Австрии. Спустя три года он уходит с повышением в ранге в Киев. Из какой он «партии»? В Киеве о нём говорят, что он «ищет масонов даже у себя под кроватью».

В 1972 г. профессор А.Н. Яковлев публикует в «Литературке» статью «Против антиисторизма», где заведомо критикуются одновременно «западники» и «деревенщики», но «западник» назван в единственном числе (И. Забелин), а «деревенщики» — во множестве и с издёвкой по поводу «тайны русской души». В 1959-60 гг. он учился в Колумбийском университете вместе с Олегом Калугиным. Его отправляют в Канаду

А в российской интеллигенции продолжается дуэль. Одни читают «Новый мир», другие — «Наш современник». Читающие «Новый мир» толпятся за билетами на Таганку, где царствует опальный, но защищённый Любимов. Функционеры. И офицеры. И врачи-психиатры.

Психологи упиваются ротапринтным Фрейдом, солидарно иконизируют Выготского и «полуподпольно», в рамках «психодинамики», практикуют психоаналитические методики. В самиздате в одном наборе с Пастернаком тиражируются мистик Кришнамурти, нарколог Гроф и сексолог Кратохвил. Общий рефрен: мы до сих пор ничего не знали, от нас всё скрывали, и вот теперь наконец до нас доходят истины, уже открывшиеся продвинутым коллегам по соцлагерю.

В 1979 г. решается вопрос о вводе войск в Афганистан. Побеждает точка зрения Андропова, который пугает Политбюро угрозой халифата в Средней Азии.

Этнический комплекс? Корреспондент EIR Тану Майтра неоднократно беседовал в Таджикистане с офицерами, почитавшими Андропова. И одновременно — исламиста Ахмад Шаха Масуда, а вовсе не гражданского президента Наджибуллу.

После серии странных несчастных случаев в 1982 г. меняется власть. Не ориентирующийся в пространстве Брежнев видел своим наследником Щербицкого. Но преемником становится Андропов.

Короткое правление Андропова знаменуется возвышением Гейдара Алиева и падением Щёлокова, заменяемого Федорчуком. На экраны выходит фильм «Преферанс по пятницам», где впервые показывают самый элитный ленинградский дом на улице Рубинштейна, где угнездилась продовольственная мафия. Генсек собирает вокруг себя Арбатова, Бовина, Бурлацкого, именуя их «аристократами духа».

Либеральная интеллигенция ходит сначала с воодушевлённым видом, потом с озадаченным. В новогоднюю ночь её балуют по телевизору западной киноклассикой, а спустя три месяца с экранов кино исчезают все иностранные фильмы, кроме ГДР-овских. А партийное руководство ГДР никак не может понять, что от него хочет Андропов.

Либералы окрылены делом Трегубова и свержением демонстративно разжалованного Щёлокова. Через три месяца любого, кто появляется в магазине в рабочее время, упаковывают в участок — хоть работягу, хоть артиста.

Отношения с Америкой доходят до предела напряжённости после истории с корейским «Боингом». Но вдруг генсек читает письма Саманты Смит и объявляет, что сворачивает проекты альтернативного СОИ.

Некоторые американские энтузиасты СОИ видели в проекте возможность для совместного прорыва в новые технологии и новые миры. Удаётся добиться реакции генсека. Он заявил, что в отличие от Брежнева, является не атлантистом, а континенталистом.

Означает ли его континентализм примирение с Пекином? Наоборот: Бурлацкий пишет о Китае как об опасной феодальной империи, хуже халифата. Так какая у него ориентация? Евроцентричная? Оставим пока этот вопрос открытым.

Когда становится известно, что генсек безысходно болен, региональная партийная пресса издевается над ним в открытую. Перед уходом в мир иной он оглашает имя своего наследника — это Горбачев. Об этом говорил даже Джеймс Бейкер с высокой трибуны.

Из Канады возвращается Яковлев, и раскол элиты и литературы выходит на новый виток.

В Ленинграде научная и клиническая психиатрия делится на два лагеря. Она бы и не хотела делиться, но парткомы распространяют литературу, которая делит. Например, полемику «деревенщика» Астафьева с интернационалистом Эйдельманом.

Врачи, отложив истории болезни, пишут друг на друга доносы. Федор Измайлович Случевский не поладил с главврачом Арнольдом Петровичем Зайцевым. Зайцев имеет репутацию «русопята». Соответственно, Случевский автоматически попадает в демократический лагерь. А парторг больницы Эльманович, верный Зайцеву, — в патриотический. «У меня дедушка был ксендз», — говорит Эльманович.

…Об А.Н. Яковлеве в Ленинграде ходят слухи, что он все-таки тайный «русак», благо близкий к нему А.Я. Дегтярев патронирует отряд историков язычества, загадочно именуемых волхвами. Потом израильский профессор Илья Земцов — человек из когорты Гейдара Алиева — расскажет, что Яковлев курировал неофициальные советские контакты с Израилем.

Годы спустя Владимир Крючков будет утверждать, что Андропов считал Яковлева проходимцем. (К этому времени выдвиженец его босса Алиев возглавит самое самодостаточное государство экс-СССР.)

У Юрия Изюмова другие сведения: Андропов одновременно давал фору Горбачеву, Лигачеву и Яковлеву. Действительно, на свободные выборы выходят Народные фронты и Объединённый фронт трудящихся. Либералы именуют себя левыми, а «правые» — ругательное слово, означающее одновременно «партократ» и «антисемит». Общество «Память» политической силой не становится, зато становится пугалом на Западе и на интеллигентской кухне.

В Ленинграде психиатры-либералы ликуют: главным психиатром назначена Людмила Рубина. Её предшественник Владимир Барабаш в газете «Приморские новости» излагает свои представления о тлетворном генетическом влиянии на организм и судьбу славянина даже однократного соития с еврейкой. Его избирают в Международную академию экологии. В Бехтеревском институте с восторгом встречают высокого гостя — далай-ламу, перед которым накануне раскрылись двери секретных советских НИИ. Главные инженеры крупнейших заводов делегируют на Байкал топ-менеджеров для участия в организационно-деятельностной игре «Лель». У директората появляется новый авторитет — Фридрих фон Хайек. Мизантропия транслируется будущими приватизаторами, «заряженными» в австрийском Институте прикладного системного анализа (IIASA).

Лигачёвский сухой закон, аналогичный тому, который в Финляндии писал Сантери Алкио, сменяется полной свободой торговли. Административно введённые кооперативы перепродают переданную и стыренную собственность по рыночным ценам. Союзный бюджет истощается. Россия экономически эмансипируется от СССР.

Лозунги «За нашу и вашу свободу» и «Освободимся от подбрюшья» взаимодополняемы, как «инь» и «ян». Яковлев печатает труды о покаянии и об информационной теории, но впоследствии признается, что он не «деревенщик» и не интернационалист, а буддист из японской партии-секты «Сока гаккай».

К «Памяти» примыкает ханты-мансийский писатель Юван Шесталов. Ему приклеивают ярлык «Юван, не помнящий родства». Однако газету «Шаман», где он печатается, распространяют активисты Ленинградского Народного фронта. В газете тема НЛО соседствует с темами языческого быта, а родство угро-финских народов распространяется на волжских мусульман. Об этом читателя просвещают профессора из Хельсинкского университета.

Вот теперь уместно вспомнить и о финнах, объединяющих Европу, и о венгерской расправе, и о так называемом континентализме. О пантеизированных Габсбургах, о графе Куденхове, о Фрейде, Эйнштейне, Расселе.

Что является первоисточником схизиса в обществе? Массовый психоз? Меряченье? Но наша цивилизация — не первобытное племя и в шаманы уходят единицы. Большинство просто не понимает, куда его тащат и зачем, — просто ощущает, как рушится всё вокруг, от производственных связей до человеческих.

Заговор? Тогда с какого времени?

Нам усиленно внушают, что всё это устроил Аллен Даллес. Поэтому качественная литература о событиях XX века остаётся неведомой аудитории. Поэтому остаются белыми пятнами вторжение в Афганистан, ирано-иракская война, «бархатные революции» в Восточной Европе, истоки кавказских войн, беловежский процесс.

Поэтому раскол никуда не девается. Нами можно играть и дальше. Наши умы можно и дальше дёргать за ниточки, расчленяя на племена и низводя до инстинктов.

В реабилитированной пьесе Булгакова есть фраза о том, что разруха начинается в головах. И даже понятно, в каких головах.

Когда Андропов начинал процесс Трегубова, льстецы называли это возвращением к ленинскому стилю, а наследование власти Горбачеву генерал Юрий Любимов интерпретировал мизантропической теорией Голгофы.

А может быть, всё немного проще? Может быть, на кухне у Гефтера Юрию Владимировичу читал свои мемуары (33) Евгений Гнедин, где были такие пассажи, например:

«Я полагал, что, если раскрыть тайну бюрократизации, то можно возродить творческое революционное начало.

…Я как-то отметил для себя слова Ницше, смысл которых был тот, что правда открывается, только если вся история воспринимается как лично прожитая, как результат личных страданий.

…В метаморфозе, произошедшей со мной в сухановской тюрьме, была ещё одна сторона, относящаяся не к сфере интеллекта, пожалуй, и не эмоций, а скорее инстинктов …»

И Юрий Владимирович слушал. И с ним произошло то, что называют озарением. Этот термин существует не только в богословии и научной мысли, но и в психиатрии.

Может быть, Андропов выбрал преемником Горбачёва по той причине, что только с ним мог найти общий особый язык. По той же причине, по которой Магнусу Гиршфельду было интересно общаться с Эйзенштейном, Расселу с Витгенштейном, а Фрейду с Юнгом. Другие его смыслов просто не могли воспринять — кто в силу возраста, кто в силу психической нормы.

Так или иначе, поведение Андропова — что в Венгрии в 1956-м, что в ГДР в 1983-м, что во внутренней политике, что во внешней, оставляет впечатление клинической амбитендентности, выходящей за рамки pathos в область nosos. То же касается логики выбора союзников. Прогредиентность доказывается процессом.

Линдон Ларуш и его коллеги характеризуют Андропова как «глубоко мистифицированную личность», упоминая о его увлечении проблемой неопознанных летающих объектов.

А сотрудники Горбачёва, тщетно пытавшиеся помочь ему возродить его проект Социал-демократической партии, не являясь специалистами, описывают у него классические структурные расстройства мышления — соскальзывания, смысловые инверсии, паралогизмы. «Когда он начинает мысль, совершенно непонятно, каким поворотом она закончится», — рассказывал мне один бывший спичрайтер.

Горбачёв тоже соприкасался с НЛО. А Андрей Дмитриевич Сахаров, говорят, даже вёл переговоры с инопланетянами. Возможно, на балконе в горьковской квартире, куда его выставляла Елена Георгиевна, когда надоедал.

Этично ли это обсуждать? Позволяет ли это медицинская этика? У каждого правила бывают исключения. Бывает жизненная необходимость в хирургии. Бывает историческая необходимость в правде.

 

14. Ещё один «план Даллеса»

Нами играют и дальше. Наши умы и дальше дёргают за ниточки — в том числе и очень незаурядные умы. Частный пример — популярность в отечественной аналитике старых баек на новый лад. Например, о том же пресловутом Аллене Даллесе.

В 1917 г. Даллес опубликовал документы, доказывающие изготовление «Протоколов сионских мудрецов» русской разведкой. Но в кругах еврейской общественности есть подозрения в отношении его самого: он работал в 1933-35 гг. в Германии, а затем в Швейцарии, где отмывались нацистские капиталы, а после войны курировал операцию Paperclip по доставке германских специалистов-ракетчиков в США. Уже после смерти Даллеса претензий добавилось: в 1950-х гг. он контактировал с египетскими «Братьями-мусульманами». Тогда «Братья-мусульмане» ориентировались на Лондон в противовес прогерманским националистам. Но к концу 1980-х гг. к «Братьям», особенно в израильской прессе, огульно причисляли последователей Саида Кутба.

Новые зловещие черты в портрет Даллеса внесли Джон У. Лофтус и Марк Ааронс — авторы серии книг, изобличающих корпоративные интересы США, прямым инструментом которых якобы был Даллес, в сделках с арабскими нефтяными королевствами и Ватиканом в ущерб евреям и государству Израиль.

Одним из доказательств двуличия американского истеблишмента был эпизод с американским разведывательным кораблем Liberty в 1967 г., который потопили израильтяне, считая, что судно отслеживает передвижение войск на Голанах.

Впрочем, один из выживших офицеров только спустя десять лет после выхода в свет книги Лофтуса и Ааронса «Тайная война против евреев: Как западный шпионаж предавал еврейский народ»(34) рассказал, что Liberty на самом деле шёл вовсе не из Египта, что его задачей было отслеживание сирийской авиации и что судном командовал вовсе не майор Блюз, как написано у авторов разоблачения, тем более что майор — звание армейское, а не флотское. Майор Блюз существовал, но он был переводчиком с арабского и ничем не командовал в свои 24 года (35).

Но, несмотря на «прокол» с Liberty, несмотря на явно однобокое выведение всей геополитики из нефтяных аппетитов, книги Лофтуса и Ааронса были «подняты на знамёна» влиятельной фракцией правого истеблишмента США, включавшей Ричарда Перла, Джеймса Вулси и разоблачителя «теорий заговора» Дэниела Пайпса. Их совершенно не смущал коммунистический бэкграунд Ааронса. Более того, Лофтуса избрали вице-президентом Музея Холокоста в Майами и президентом частного международного клуба Intelligence Summit, с трибуны которого российских чиновников, включая Евгения Примакова и Сергея Шойгу, обвиняли в перепрятывании иракского оружия массового уничтожения в Сирии. Потом выяснилось, что Intelligence Summit финансируется фондом Михаила Чёрного, а этот предприниматель имеет даже в Израиле неоднозначную репутацию. Только после этого из совета директоров Intelligence Summit вышли подрабатывавшие там Вулси и Джон Дейч.

Скандал, возникший вокруг клуба, связывали с назначением Джона Негропонте на пост директора национальной разведки. Можно считать тогдашнее унижение Перла, Пайпса и компании результатом игры кланов, в которой победил «просаудовский клан», но у Буша и Негропонте могли быть и другие поводы для «прикрытия лавочки» (позже открывшейся снова). Начнём с того, что Лофтус и Ааронс приписывали профашистские симпатии не только Прескотту Бушу — отцу Буша-старшего, имевшего отношение к IG Farbenindustrie, но и всему семейству Бушей. Эти симпатии, в свою очередь, притягивались за уши к контактам Белого дома с «Братьями-мусульманами», начатыми Эйзенхауэром. Те же симпатии приписывались (якобы также насквозь антисемитскому) семейству Кеннеди, а следующими «виноватыми» были Никсон и Киссинджер вместе с Рокфеллерами и Джимми Картером. Это несмотря на то, что Рокфеллеры, «архитекторы» приручения Саудовской Аравии вместе с Даллесами, терпеть не могли Никсона и спровоцировали Уотергейтский скандал для его устранения. Но у авторов всё «складывается»: Никсон дружил с католическим кардиналом Нью-Йорка.

Джон Лофтус на многочисленных конференциях в Иерусалиме постоянно подчёркивал, что он не еврей, а ирландец-католик, однако эта «объективность» выдавала с головой истоки его предвзятости. Доказательная база всей серии книг строится на постулате о том, что коварные британцы, душители (ирландской) свободы, намеренно «продали» Америке собственную сеть «арабов-фашистов». В эту категорию зачисляются без каких-либо различий и «Братья-мусульмане», и саудовские ваххабиты.

Изначальная ригидная концепция, возводящая фактор нефти в абсолют, а германское происхождение (в том числе Киссинджера) — в отягчающее обстоятельство, с каждой книгой обрастала новыми доказательствами, притягиваемыми за уши. При этом Лофтус регулярно настаивал на том, что его версия американской истории XX века ни в коем случае не является теорией заговора. Несмотря на то, что его логика полностью соответствовала критериям теории заговора, составленным сочувствующим ему Пайпсом — только вывернутой наоборот, не «жидомасонского», а антисемитского и антиизраильского.

Как и в случае с Мореншильдтом, критикам книги не хватает профессиональной экспертизы. Любой представитель московской психиатрической школы описал бы Лофтуса как классического паранойяльного психопата. Его взгляд узконаправлен, как луч стационарного прожектора, и всё новые детали выискиваются из того же поля зрения, определённого абсолютно субъективными, произвольными критериями. Он видит в политике США 1920-х гг. Рокфеллеров и Бушей, но в упор не замечает Варбургов. Он видит взаимосвязанные интересы британского и голландского семейств, но в упор не замечает семейств Габсбургов и Ротшильдов. Он фиксируется на английских играх с арабским духовенством, но в упор не замечает французских игр. Он фиксируется на сырьевом лобби Республиканской партии и в упор не видит нарколобби Демократической партии. При этом когда реальность входит в грубое противоречие с его схемами, он не пытается признать хоть единственную собственную ошибку, а пытается притянуть реальность за уши к своим схемам.

Соглашаясь на председательство в Intelligence Summit, разоблачитель корпоративных интересов не был смущён тем фактом, что эта структура финансируется из сомнительных источников. Его «луч прожектора» этого не улавливал — как и явной неадекватности ряда других приглашённых ораторов с собственными концептами иракской и сирийской угрозы. Вполне уместно предположить, что Негропонте «закрыл лавочку» просто по той причине, что участие крупных чинов в экстравагантной тусовке компрометировало разведывательное сообщество в целом.

Как интерпретирует Лофтус итоги «арабской весны», имеющие измеримый экономический, явный геополитический и впечатляющий культурный результат? Он их сводит к «глупости на 90 % и интересам на 10 %» (36).

Он утверждает, что весь замысел арабской трансформации якобы преследовал цель «выращивания» либеральных арабских партий, а провал этих либералов и триумф «Братьев-мусульман» якобы является «просчётом Freedom House» и IT-менеджеров. Несмотря на то, что уже в 2007 г. и в Совете по международным отношениям, и в Госдепе США сложился полный консенсус относительно ставки на «Братьев». Несмотря на то, что семья Саудов смертельно боится повторения египетского опыта и всемерно старалась помешать в Египте победе этих «Братьев».

Пресловутые 10 % экономической подоплеки Лофтус сводит исключительно к нефти. Несмотря на то, что пресловутые Рокфеллеры давно ушли с сырьевых рынков. Несмотря на то, что демократ Барак Обама чаще и дольше общается с Хамидом Карзаем, чем со всеми аравийскими монархами вместе взятыми. Несмотря на то, что даже такой прожжённый ооновский бюрократ, как Антонио Мария Коста, прямым текстом заявил ещё в январе 2009 г. в интервью венскому журналу «Профиль»: «Во многих случаях деньги, поступающие от наркотиков, являются единственным на данном этапе ликвидным инвестиционным капиталом. Во второй половине 2008 г. ликвидность была главной проблемой банковской системы, и, таким образом, ликвидный капитал стал важным фактором» (37).

Ещё одна личность такого же склада, с таким же здоровым цветом лица в преклонном возрасте, с такой же постоянно торжествующей улыбкой всезнающего искателя правды, — американец из Польши Ян Томаш Гросс, автор романов «Страх», «Соседи» и «Золотой урожай» на одну и ту же тему — о зоологическом антисемитизме поляков и вообще католиков. Роман «Соседи» о еврейском погроме в польской деревне Едбавне, со сжиганием заживо и отрубанием голов, пользуется равной популярностью в Израиле и Германии.

Berliner Zeitung, поощряя направление исследований, присовокупляет к нему суждение второстепенного израильского писателя Эфраима Кишона (Ференца

Гоффмана), в 1981 г. из-за «непонятости» переехавшего в Швейцарию: «Национал-социалистическая Германия, осуществляя “решение еврейского вопроса”, выполняло общеевропейский проект… Посткоммунист Квасьневский принёс публичные извинения, но этого не сделала столь сильная в польском обществе церковь»…

Тема исторической вины Ватикана становится общим местом историографической конъюнктуры уже после того, как упомянутые Лофтусом ватиканские банки выполняют свою миссию по поддержке «Солидарности» — под предлогом исчезновения ксендза Попелюшки, ныне почитаемого в гомосексуальных кругах. Эта тема поднимается, когда уже использованный ЦРУ и теневикам банковский капитал становится предметом внешнего интереса. Кампания разворачивается на фоне кризиса в католической церкви и борьбы за Святой престол. Едва преемником поляка Иоанна Павла становится немец Ратцингер, как ему напоминают о его «нацистском прошлом» (в гитлерюгенде). Делает это Дэвид Роткопф (38), президент международной консалтинговой фирмы Garten Rothkopf (специализация — реформы глобальной энергетики), а ранее — основатель и директор корпорации Intellibridge («Разведывательный мост»). Это тот самый Дэвид Роткопф, который вызывает гнев целого ряда мейнстримных изданий своим бестселлером «Суперкласс» о мировых банковских и сырьевых воротилах, который становится настольной книгой для поколения Occupy и Anonymous.

В отличие от Лофтуса и Гросса Роткопф — статусный профессионал, прикидывающийся конспирологом. Различие между паранойяльной личностью и манипулятором, «косящим» под паранойяльную личность, читается не только по биографии и кругу интересов, который не сужен на узком фрагменте текущей истории, но и по эффекту, на который рассчитано творчество автора. Роткопф пытается не убедить в своей правоте и не поделиться выборочными эксклюзивными знаниями, а поставляет пищу для эмоциональных реакций, добиваясь доверия аудитории в пресловутом коррупционном вопросе, чтобы тут же начать её обрабатывать по религиозной части. Его можно сравнить с владельцем панк-группы Pussy Riot Плуцером-Сарно, который собирает русский мат и конструирует перформансы не ради сексуального просвещения и не ради устранения социальной несправедливости.

Даже Уолтер Зеев Лакер, весьма предвзятый автор, не причислял Ватикан к партнёрам Гитлера и ЦРУ одновременно. «Всем известно, что Святой престол был не в состоянии усмирить Гитлера», — писал он.

Примечательно, что если набрать в «Яндексе» имя Уолтера Лакера, половина ссылок выпадут на книгу 1994 г. «Чёрная сотня», за которую он получил репутацию русофоба (только внимательный В. Кожинов обращает внимание на то, что книга была написана фактически со слов сотрудника Горбачёв-ф®вда Валерия Соловья). Между тем Лакер, несмотря на пожилой возраст, — не зацикленный, рефлексирующий автор. Его последние книги о судьбе СССР («Мечта, которая рухнула») и о кризисе Европы («Последние дни Европы», «Конец европейской мечты»), остались у нас незамеченными. Не удостоился адекватного внимания в России и главный исторический труд Тимоти Снайдера — монография «Кровавые поля: Европа между Гитлером и Сталиным» (39), где документируется массовое целенаправленное уничтожение нацистами славянских народов — не газом «Циклон В», а просто голодом. Американский автор — редкий случай — не уравнивает масштаб жертв нацизма и коммунизма, и, более того, за нас доказывает, что термин «Холокост», или «Катастрофа», должен быть применён и к славянским народам. В книге много передержек, но это добросовестный труд. Однако российской аудитории «скармливаются» либо неряшливая конспирология Лофтуса с Ааронсом, либо, «наоборот», тексты ревизионистов, отрицающие сам факт применения газа «Циклон В» — и тем самым снимающие историческую вину, в частности, с Макса Варбурга.

 

15. Семейное бредообразование и глобальная идеология

Глобальная конъюнктура выбирает из философских и исторических трудов только то, что «соответствует моменту». В начале 1990-х гг., например, имя немецкого философа и политика Макса Вебера ритуально упоминалось российскими либералами, воспитанными в австрийском IIASA, и их наставниками из Mont Pelerin Society (основанного Отто фон Габсбургом и Фридрихом фон Хайеком) исключительно в контексте протестантской этики — как альтернативы коммунистической этики и морального фундамента возрождаемого капитализма. На самом деле это был не капитализм, а Вашингтонский консенсус, в котором Европа ещё мнила себя самостоятельным полюсом, притягивающим утраченные австро-венграми земли. На самом деле Макс Вебер, во-первых, был не лютеранином, а кальвинистом и в силу этого стал неокантианцем. Во-вторых, его критика германского экспансионизма была выгодна Габсбургам, и потому это имя было поднято на щит. В-третьих, Вебер был автором не только «Протестантской этики», но и книг «Древний иудаизм» и «Религия Индии: социология индуизма и буддизма». В-четвёртых, его мировоззрение существенно менялось, в том числе и в динамике его психического состояния: в 1903 г. он был вынужден оставить университет ввиду психического заболевания и вернулся в Гейдельберг только в 1919 г. И наконец, его главным предметом интереса были не секреты экономического роста, а аскетизм (нестяжательство) в противоположность «рационализму и интеллектуализму», воплощение которого он видел как в политике Ватикана, так и в германской имперской политике.

В начале XX века из наследия Вебера конъюнктура выбрала вовсе не его «принцип методологического индивидуализма», а его критику бюрократических иерархий, вытесняющих магию и мистику предопределением, а в экономике — планированием (которое, по его мнению, невозможно). Этот элемент оценили будущие «классики» Франкфуртской школы, которых подняла на щит уже конъюнктура 1960-х гг. В свою очередь, его ориенталистские исследования увлекли его друга-психиатра Карла Ясперса, который в 1960-х гг. был записан в классики экзистенциализма, хотя сам он себя не относил к этому направлению.

Из Ясперса, в свою очередь, управляемая мировая аудитория извлекла только то, что было искусственно актуализировано в эпоху New Age, — а именно его вывод об особом «осевом времени» VI–II вв. до н. э., когда Восток и Запад независимо друг от друга достигли вершин естественного и философского познания. Но и в этом глубоком исследовании был проявлен интерес лишь к отдельным фигурам и событиям: в частности, из исследования Ясперса была извлечена и искусственно раздута фигура индийского императора Ашоки, который был невероятно свиреп, заживо сжигал за неповиновение собственных жён, однако после кровавого покорения буддийского царства Калинга, увидев горы трупов, «внутренне изменился», принял буддизм и стал повсеместно насаждать вегетарианство и строить буддийские храмы.

Историческая аллегория с императором Ашокой как ключ к замочной скважине подходил к истории войны США во Вьетнаме, где проблемой агрессоров стала не только советская поддержка северян, но и сопротивление населения, в том числе южновьетнамского, католицизму, который навязывал сайгонский диктатор-марионетка Нго Дин Зьем. Именно с Ашокой, а не с джайнизмом, стали связывать «философию ненасилия» (ахимсу), благо император, перенесший внутреннее «преображение», в своих эдиктах проповедовал завоевание не посредством военных действий, а посредством мирного обращения в свою веру (дхаммы).

Эта аллегория была «скормлена» Джимми Картеру — любимому президенту Рокфеллеров и весьма своеобразной личности.

Джеймс Эрл Картер сделал карьеру в военно-морских силах США, а именно на подводном флоте. Длительное и опасное пребывание в замкнутом пространстве сыграло, видимо, роль того «толчка», повода, который произвел с ещё кандидатом в президенты внутреннюю трансформацию. «Озарение» наступило, когда Картер присутствовал при ликвидации последствий аварии АЭС в Канаде. Картер стал первым американским лидером, фанатически приверженным альтернативной (дружественной природе) электроэнергетике. Именно тогда была принята серия экологических законов, сдерживающих экономическое развитие и вынуждающих к аутсорсингу промышленных мощностей в страны «Третьего мира». Глава приобретшего особый статус Агентства по защите окружающей среды Билл Дрейтон основал в 1981 г. фонд имени Ашоки — Ashoka Foundation, с тех пор постоянно финансируемый Рокфеллерами. Так называемое «социальное предпринимательство» (индивидуальный непроизводственный мелкий бизнес), лоббируемое этим фондом, и представляет сегодня воплощение идей Вебера.

Президентство Картера ознаменовалось Кемп-Дэвидским миром, за который он был удостоен Нобелевской премии, и в то же время — началом кампании в Афганистане, сводившим на нет «ашокианскую» этику. Картер не доверял своим промышленникам и в то же время доверял наркоторговцу и банкиру Агахоссейну Абеди. Он ратовал за права человека и попустительствовал религиозной диктатуре в Пакистане. В его собственном представлении в этом не было никаких противоречий: введение диктатуры затруднило реализацию пакистанского атомного проекта, а в Афганистане, как он считал, советское планирование удушало свободное предпринимательство. Над ним издевались даже иранские революционеры, отказываясь выдать пленённых американских послов.

Причин для издевательства было достаточно. В 1973 г. Картер оказался единственным свидетелем полёта НЛО в штате Джорджия (специалисты пришли к выводу, что он принял за НЛО планету Венера). В 1979 г. он заявил, что во время рыбной ловли его преследовал вплавь гигантский заяц с огромными челюстями. В обоих случаях он не поддавался разубеждению.

Отслужив четыре года, Картер посвятил себя не бизнесу, как его предшественники и преемники, а защите прав человека. В июле 2011 г. он высказался за свободу употребления наркотиков, в мае 2012 г. — за повсеместное разрешение гомосексуальных браков. В основанной им группе The Elders объединилась мировая правозащитная элита с мировыми функционерами, одобряющими легализацию наркотиков. На его «антитоталитарных» убеждениях сделали колоссальные состояния кто угодно, только не он сам.

Странному провинциалу, в юности обитавшему во временном жилье, удалось стать президентом, как пишет его биограф Лоренс Шауп, исключительно потому, что его поддерживала «элитная часть американской прессы». С первого года правления его считали марионеткой Рокфеллеров: в его администрации оказалось 26 членов Трёхсторонней комиссии.

Семейство магнатов десятилетиями контролировало нефтяной бизнес, фактически создав монополию, и вросло во все высшие звенья американского управления. Если считать сырьевые интересы доминирующим двигателем и средством контроля над миром, то выход Рокфеллеров из этого бизнеса следовало бы считать либо иррациональным решением — ввиду коллективного «преображения» в духе императора Ашоки, либо продуманной сменой основного источника прибыли.

«Озарение» коллективным не бывает. В то же время логика смены глобальной парадигмы, теснейшим образом связанной с семейством Рокфеллеров (первая конференция Римского клуба состоялась в их европейской резиденции), не выводится исключительно из сферы интересов.

Винифред Рокфеллер-Эмени, дочь Перси Рокфеллера, в 1950 г. лечилась в санатории в связи с «нервным расстройством». 15 марта 1951 г. она совершила расширенный суицид, задушив себя и двоих дочерей-подростков в гараже выхлопным газом.

Вторая дочь Перси, Исабель Рокфеллер-Линкольн (была замужем за потомком Абрахама Линкольна), с 1930 г. до своей смерти в 1980 г. не показывалась на публике.

Дочь его брата Уильяма, Этель Джеральдина Рокфеллер, вышла замуж за Марселлуса Хартли Доджа, владельца оружейной компании Remington Arms. Их единственный сын погиб, врезавшись в осветительный столб на машине, после чего семья сменила место жительства и проживала раздельно в двух домах. Решение разъехаться, возможно, было связано с тем, что Джеральдина приютила огромное количество собак, которым посвятила себя полностью. Муж занялся лошадьми.

Эдит Рокфеллер-Маккормик, дочь президента Standard Oil Джона Д. Рокфеллера-старшего и сестра Джон Д. Рокфеллера-младшего, бросалась в глаза своей эмоциональной неадекватностью. Когда ей сообщили о смерти её пятилетнего сына, она только кивнула и продолжала принимать гостей на званой вечеринке. Зато спустя 12 лет она сама обратилась к Юнгу в связи с депрессивным состоянием и длительно лечилась. В 1923 г. ей пришло озарение о том, что она является перевоплощением жены фараона Тутанхамона. С этого времени она стала спонсором феминистских инициатив, в частности, Всемирной женской ярмарки. В раннем детстве умерли двое из её пяти детей.

Сам Джон Рокфеллер-старший из 98 лет своей жизни 40 лет посвятил экологической благотворительности. По его инициативе были созданы национальные парки Grand Teton в США и Virgin Isles National Park на Виргинских островах. Он же учредил один из первых крупных природоохранных фондов — Conservation Foundation. Он в 1924 г. спонсировал Американскую лигу контроля рождаемости евгенистки-феминистки Маргарет Зангер. Его супруга, Эбби Олдрич, была увлечена Востоком и в особенности буддизмом. Родная сестра Эбби была глуха и слабоумна в связи с наследственным синдромом Вандерберга.

Один из его сыновей, Джон Д. Рокфеллер-младший, сразу же после окончания колледжа отправляется в Японию, где участвовал в конференции Института тихоокеанских отношений (Institute of Pacific Relations). В 1952 г. он учреждает Совет по народонаселению, поощряющий распространение контрацептивов и аборты «для повышения цивилизационного уровня примитивных народов». В 1963-м он открыл при Третьем фонде Рузвельта Азиатскую культурную программу сближения западной и восточной культур, после его смерти преобразованную в Азиатский культурный совет. Ближний Восток интересует его не меньше, чем Япония: он финансирует археологические раскопки в египетском Луксоре и строительство Палестинского археологического музея в Восточном Иерусалиме.

Лоренс Спелман Рокфеллер, брат Джона-младшего и Эдит, первоначально был венчурным капиталистом, инвестируя в том числе в атомную энергетику. С 1935 г. он увлекается зоологией и входит в совет попечителей Нью-Йоркского зоологического общества. В 1950-х гг. он посвящает себя развитию национальных парков и экотуризма. Он учреждает Американское общество консервации природы и открывает национальные парки в 6 штатах. Затраты на эти цели явно превышают доходы от экотуризма. С середины 1970-х гг. его увлекает психокинетика. Он финансирует PEAR Labs, инициирующую проект Stargate, к которому вместе со специалистами-технологами и военными разведчиками привлечены лица с паранормальными способностями, в том числе ясновидящие. Параллельно он вкладывает средства в изучение так называемых «ведьминых кругов» на сельскохозяйственных плантациях, а затем посвящает себя проблеме НЛО, которой досаждает сначала Джорджу Буша-младшему, затем Биллу Клинтону. Свое имение Лоренс и его супруга Мэри завещали Службе национальных парков. Дочь Лоренса Мэрион занимается узкопрофильной благотворительностью: она финансирует художников-целителей, считая их «вестниками глобальных перемен».

Независимо от Лоренса (и наследственности его ветви семейства), судьба живой природы увлекает банкира Дэвида Рокфеллера, который покровительствует Римскому клубу. Его Global Development Fund предназначен для поддержки «проектов устойчивого развития» и христианско-мусульманского диалога. Четверо его детей посвящают себя экологическим проектам. Впрочем, Эбби-младшая в юности увлекается Фиделем Кастро, затем становится радикальной феминисткой и только потом глубоко уходит в экологизм. Её особенно интересует проблема рециклинга человеческих экскрементов.

Нельсон Рокфеллер, брат Джона-старшего и Дэвида, посвящает себя бизнесу и политике, но его сына Майкла всё это не интересует: он увлечён первобытными племенами и экзотической природой Новой Гвинеи, где и гибнет при неизвестных обстоятельствах.

Годфри Рокфеллер-младший, представитель ещё одной ветви семьи, ради живой природы совершал чудеса, сажая свой 37-футовый вертолет на теннисную площадку длиной 40 футов, чтобы не повредить траву на прилегающем участке. Он был исполнительным директором Всемирного фонда дикой природы.

Сенатор Джей Рокфеллер в 2010 г. разочаровался в Бараке Обаме из-за того, что тот слишком непоследовательно внедряет альтернативную энергетику. Однако в канун выборов он активно подыграл демократам, присоединившись к британской кампании против Руперта Мердока. Его сын Джастин Рокфеллер получил титул «Доброго предпринимателя» от Ashoka Foundation за программы венчурного микрофинансирования. Джастин также заботится об «улучшении коммуникации между политиками и студенческой молодежью», для чего учредил свою неправительственную организацию Generation Engage. У его родной сестры Эйлин Рокфеллер-Гровальд более узконаправленные интересы: она изучает «связь мысли и тела, так называемый эмоциональный ум (emotional intelligence)».

Отделить патологию от индоктринации в этом массиве нелегко. В том числе потому, что родители со «сдвигом» на экологии активно влияют на своих детей. Алида Рокфеллер-Мессинджер, спонсирующая экологические организации, а также Центр общественной целостности (Center for Public Integrity), рассказывала, что её отец Джон Д. Рокфеллер-младший учил её благотворительности с пятилетнего возраста.

Так или иначе, львиная доля рокфеллеровских фондов вкладывает средства в проекты консервации живой природы, в организации, занимающиеся индоктринацией экологизма в мировые религии, наряду с спонсированием универсального новейшего искусства, в особенности инсталляций на тему войны и секса.

В этом мейнстримном направлении задействованы и средства других транснациональных элитных семейств. Так, в феврале этого года Якоб Ротшильд вместе с британским принцем Чарльзом анонсировали инвестиции в проект 40 электростанций на биогазе (бытового и сельскохозяйственного происхождения).

В роду Ротшильдов, где, подобно их самым заботливым покровителям Габсбургам, часто встречаются родственные браки, также встречается психическая патология. Джеймс Эдуард де Ротшильд, сын Натаниэля Ротшильда-старшего и его французской кузины Шарлотты де Ротшильд, покончил с собой в тяжёлой депрессии, при этом страдая «множеством других болезней». Георг Ансельм Альфонс Ротшильд, сын Альфонса Джеймса Ротшильда и баронессы Беттины Каролины де Ротшильд, умер в частной психиатрической клинике. Его младший брат Оскар Рубен Ротшильд покончил с собой в возрасте 21 года.

Последнее самоубийство датируется 1996 г. и было (в отличие от предыдущих) неожиданностью для династии. В возрасте 41 года повесился на поясе от купального халата барон Амшель Меир Джеймс Ротшильд, никогда не отличавшийся странностями успешный финансист. Были слухи об убийстве, однако в узких кругах циркулировала ещё одна версия, высказанная близким знакомым семьи. У барона Амшеля имелись сексуальные проблемы: ради возбуждения он эпизодически сдавливал себе сонную артерию и однажды «перестарался». Версия представляется убедительной, поскольку в младших поколениях семейства чаще встречаются патохарактерологические расстройства (психопатии), чем психозы. Эрик де Ротшильд одевался в диковатые чёрно-серебряные туалеты и заказал Энди Уорхолу свой портрет в голом виде, Натаниэль-младший имел репутацию «ходячего афродизиака», не пропуская ни одной юбки. Рафаэль, брат Эстер де Ротшильд, бродяжничал и скончался от передозировки героина.

Из членов рода, в начале века XX фактически управлявшего Францией, контролировавшего Суэцкий канал и спонсировавшего сионистское движение на разных этапах, всецело поглощён изучением биологических видов был только Виктор Ротшильд, которому было адресовано знаменитое письмо лорда Бальфура. По описанию это была глубоко шизоидная личность, однако психотических расстройств у него не наблюдалось.

Из двух знаменитых семейств, о соперничестве которых ходят легенды, к формированию глобальной повестки дня ближе всё-таки Рокфеллеры. Это немецкое семейство больше отягощено психозами (хотя не склонно к инбридингу) и в то же время более влиятельно как в финансовом, так и в политическом отношении. Дэвид-старший и Дэвид-младший — не психотики, но убеждённые глобалисты-экологисты — представлены не только в Бильдербергском обществе, но и в калифорнийском Богемском клубе, где вырабатываются стратегические решения глобального масштаба. В отличие от банков и неправительственных организаций в Богемском клубе лиц еврейского происхождения мало. Куда чаще встречаются немецкие, итальянские и греческие фамилии.

Амброз Бирс, один из учредителей Богемского клуба, беллетрист с явными некрофильскими (психопатическими) наклонностями, безвестно исчезнувший в последние дни войны с Мексикой, составил Словарь дьявола — якобы шутливый, эпатажный глоссарий, в котором мальтузианство определено вполне серьёзно и исторически проиллюстрировано: «лучшим мальтузианцем был царь Ирод».

Манхэттенский проект, одобренный под кронами Богемской рощи, был результатом письма, которое отправил в Вашингтон Альберт Эйнштейн. Имя пантеиста-фаталиста, внедрившего кантианство в физическую науку, вполне закономерно присвоил институт, вооружённый мизантропической версией индийской «ахимсы» (ненасилия) ради разрушения цивилизаций. Внедрение этих технологий в практику «арабской весны» 2011 г. лишило Европу рынков сбыта и источников эффективных, то есть натуральных энергоносителей и обрекло на уничтожение европейский полюс влияния, на который вместе с Габсбургами сделали ошибочную ставку Ротшильды.

Конкуренция двух глобализированных семейств преувеличена; они сосуществуют и в институтах (например, в совете директоров Питерсоновского института мировой экономики), и в финансовых структурах, и в международных закрытых клубах — Le Cercle, Pilgrim Society. Однако кризис европейского проекта можно считать победой Калифорнии над Веной, победой одного центра совращения глобальных элит над другим.

Чем располагает Вена? Проект международного языка не состоялся. Проект объединённой Европы, манипулирующей левыми и правыми смыслами, тоже не состоялся. Флирт австро-венгерской «панцивилизации» с исламом промелькнул в последний раз в 1991 г. в прожекте «Идель-Урал», скопированном у нацистов. Далай-лама десятилетиями находится на содержании ЦРУ, а не Габсбургов. Что осталось? Психоанализ? Эту лавочку можно закрыть в один день, учредив в Калифорнии, в клинике на горе Кармель, где работал Эрик Берн, Международный центр скрипт-анализа.

Сто лет назад Япония, которую финансировали Шиффы и Варбурги против Российской империи, была одной из системообразующих держав. Сейчас Токио, десятилетиями выручавший Америку покупкой ценных бумаг, остаётся наедине с долгом и Фукусимой. В Китае первопроходцами были Рокфеллеры, и, судя по смене руководства Asia Society и косвенно — по последним внутриэлитным конфликтам, их влияние в Пекине возрастает.

Силиконовая долина, где теперь концентрируется управление сетевыми сообществами, находится в Калифорнии. Языки программирования давно отправили эсперанто на пенсию, и его постигла та же судьба, что и его предшественника — волапюк.

Кумиром новейшего левого направления стал ученик Жака Лакана, президент Люблянского общества теоретического психоанализа и международный директор Биркбекского института гуманитарных наук Лондонского университета Славой Жижек. Он уже сказал о Джордже Соросе всё, что он о нем думает (40).

Одно наследственное безумство повергает другое. Черчилль рассматривал две мировые войны как одну — тридцатилетнюю войну XX века. Вместе с «холодной войной» и последующим освоением средств глобального информационного контроля это — столетняя война.

 

16. Неприкаянные мегаломаны

Ригидные некорргируемые концепции бытия и истории могут не заполнять страниц и эфира, а много лет жить собственной жизнью в повреждённом разуме, пока однажды не выдадут себя в холодно и тщательно, до мелочей просчитанном агрессивном акте. Это было описано в романе Набокова «Двойник», логика героя которого представляла собой последовательную конструкцию, где была лишь одна изначальная болезненная ошибка: герой-убийца, рассчитывавший получить крупную страховку, был убеждён в том, что его жертва как две капли воды похожа на него. А это не соответствовало действительности.

Грань между сверхценной идеей психопата и бредовой идеей душевнобольного действительно трудно различима, если подтекст человеческих действий скрыт от окружающих. И даже оказываясь при свете софитов и в зале суда, клинический паранойяльный типаж для обширной аудитории становится кумиром, а его судьи — представителями «подавляющей бюрократии». Во-первых, потому, что многим таким неожиданным антигероям, в том числе террористам, откровенно и на удивление солидарно сопереживает медиа-мейнстрим. Во-вторых, потому, что мотивы паранойяльных личностей, выражающих свои концепции в раскольниковском «самосуде», не аутичны, не оторваны от реальности, а прямо отталкиваются от неё. И в рядах сочувствующей публики, которые многократно приумножены прессой, неизбежно присутствуют другие лица с психическими отклонениями.

В 1935 г. кафедра психиатрии Одесского мединститута проводила интереснейшее исследование — анализ зависимости фабул бредовых переживаний от общественных процессов (на Украине особенно бурных и противоречивых в начале века). К сожалению, с тех пор работы на такие темы не печатались, и феноменологическая часть науки от этого много потеряла. Однако по опыту того межрайонного учреждения, в котором я работал 16 лет, — а туда стекались пациенты с одной трети пятимиллионного мегаполиса — я могу засвидетельствовать, что наступление горбачёвской перестройки, а затем реформ Ельцина — Гайдара очень существенно отразилось на содержании бредовых картин. Вместо КГБ в период Горбачёва больных стали преследовать пришельцы на НЛО, а известный всему стационару пациент, «управлявший» солнечной системой, объявил себя не просто богом, а «экологическим богом шести планет». При Ельцине НЛО стушевались, уступив место американской разведке.

Больные ходят рядом с нами, социально дезадаптируются, как и обычные граждане, только раньше и безнадёжнее их, и потому регулярно появляются на протестных акциях разного рода и под разными лозунгами, порой переходя линию фронта в силу собственного понимания справедливости и правды, которая иногда не искажена, а напротив, последовательна, но утрирована по форме («люди, которых мы называем шизофрениками, воспринимают происходящее трагичнее, чем мы», — писал Кемпинский (39).

До совершения радикальных действий переживания больных, остро реагирующих на текущую политическую реальность, могут казаться вполне адекватным отражением мэйстримных идей. Эксцессу Андерса Брейвика предшествовала, как мы помним, реплика канцлера Германии Ангелы Меркель о полном фиаско политики мультикультурализма.

Брейвик, в 2002 г. перенесший «нервный срыв», никого потом не беспокоил много лет со своей ригидной некорригируемой концепцией. Прежде чем надолго уединиться, он путешествовал и старался найти братьев по разуму, выбрав для этого столь разные страны, как Белоруссия и Израиль. Уединившись, он скупал оружие и взрывчатку. И лишь после массового самосуда публика ознакомилась с его обширным, как труд Эйзенштейна, трактатом, где он неоднократно ссылался, как на образец, на отбывающего пожизненное заключение террориста Теда Качинского.

История с Качинским известна всей Америке. Вундеркинд с коэффициентом интеллекта 169, подающий надежды доцент кафедры математической логики, ученик знаменитого Вилларда ван Ормана Квайна, он вдруг в 26-летнем возрасте покидает научную и преподавательскую деятельность в Калифорнийском университете (Беркли) и поселяется в уединённой хижине без электричества и водопровода — как он объяснит родителям, чтобы «проверить свою способность к полному самообеспечению». Впрочем, спустя несколько лет он обратится к ним за крупной суммой, не объяснив её назначения. После семи лет отшельничества он начинает изготовлять взрывные устройства и отправлять их частным лицам; одна из жертв — лесопромышленник, другая — владелец компьютерного магазина, ещё несколько — специалисты-инженеры и психологи. Одно из взрывных устройств закладывается в багажник пассажирского самолета. У посылок странная особенность: в пакет с взрывчаткой обязательно закладывается кусочек коры дерева.

Эксперты ФБР условно именуют неизвестного террориста, использующего один и тот же тип взрывчатки, «Унабомбером». Он, впрочем, пытается выдать себя за организацию, отправив короткий «манифест» в New York Times от имени «организации FC». В 1995 г. он даёт о себе знать пространным текстом «Индустриальное общество и его судьба», где отдельные словосочетания набраны заглавными буквами, а врагом названа «система», уничтожающая дикую природу и контролирующая человеческий разум. Как следует из текста, «Унабомбер» рассчитывает на побуждение «свободных людей» (вымышленное FC — «Союз свободы») к революции против системы. Его сдаёт ФБР его родной брат Дэвид, узнав Теодора по стилю: в год своего ухода от цивилизации он написал эссе об «индустриальном обществе». В момент ареста в обросшем и вонючем дикаре (Теодор не мылся целый год) бывшие коллеги не могут узнать талантливого докторанта-математика. Отмытый Теодор безмятежен, не тяготится допросами, не боится наказания и настаивает на публикации своего витиеватого труда за счёт продажи своей хижины.

Некорригируемые концепции вынашивали, при неведении окружающих, организатор взрыва в Оклахома-Сити Тимоти Маквей, а также Джаред Ли Лафтон, застреливший шесть человек и причинивший тяжкие увечья депутату Конгресса Габриэле Джиффорде в Тусоне, штат Аризона. Оба считали себя «борцами с системой», оба были разочарованы в религии и ненавидели любую власть, как за действительное насилие, практикуемое государством, так и за «чинимый» над ними контроль мышления. В обоих случаях жертвы, как и избранные мишени Качинского, лишь персонифицировали власть, не принадлежа к кругу лиц, принимающих решения, а большинство пострадавших составляли случайные прохожие, включая детей.

Маквей, как и Брейвик, ссылался на прецеденты — а именно на супругов Рэнди и Вики Уивер, которые уединились в Руби Ридж, убили офицера Службы маршалов и стреляли по вертолёту с телеведущим Джерально Риверой, и на Дэвида Кореша, предводителя харизматической секты «Ветвь Давидова». Общность в его представлении сводилась к тому, что сектанты также противостояли власти. Рэнди Уивер скупал оружие, как Качинский и Холмс, готовясь к противостоянию тому, что он называл ZOG — «сионистскому оккупационному правительству». При этом всем своим детям он давал еврейские имена.

В каждом из вышеназванных случаев (как и в случае с поджигателем провинциального театра Джеймсом Холмсом), поведенческие девиации были заметны невооружённым глазом задолго до трагедий. У Качинского, Маквея и Лафтона была общая черта биографии: над каждым из них издевались в школе. Жертвами подростковых издевательств чаще всего бывают дискордантные шизоиды («гадкие утята»), зацепкой и поводом при этом служит как их моторная неловкость, так и коммуникативная несостоятельность. Если так называемый холодный шизоид реагирует на приставания маской презрения — невербально, но эффективно, а так называемый «блеклый» шизоид беден мимикой и незаметен в классе, то дискордантный типаж привлекательнее всего как мишень для эксперимента: чем сильнее его обидеть, тем забавнее он будет краснеть, сопеть, метаться, прятаться от обидчика, и при этом, скорее всего, никому не пожалуется, поскольку учителей он тоже раздражает и догадывается, что они его переживаний не поймут.

Из трёх разновидностей шизоидии именно дискордантная является маркером pathos по Снежневскому, то есть предрасположенности к психотическому процессу. Моторная неловкость имеет тот же источник, что и неспособность «постоять за себя» в общении: в раннем детстве этот человечек был настолько погружён в собственный яркий внутренний мир, что не был способен — а часто и не был мотивирован — копировать манеры окружающих, то есть усваивать те неписаные правила бытовой адаптации, которые не излагаются ни в каких учебниках. Иначе говоря, первоисточником его внешне воспринимаемой чудаковатости была патология восприятия, которая могла включать и зрительные обманы, и феномены дереализации. Так, Качинский в раннем детстве избегал не только людей, но и высоких домов — очевидно, ему казалось, что высокая стена может на него упасть. Столь же типичен для этого типажа страх перед перспективой (агорафобия) или замкнутым пространством (клаустрофобия).

Дискордантная шизоидность может компенсироваться особыми, тепличными условиями, в которых важна неизменность среды и наличие близкого человека, постоянно опекающего подростка и заменяющего друзей. Такие подростки декомпенсируются при смене места жительства, при болезни родителей (как это было с Юнгом) и при их разводе. Из всех вышеназванных лиц гармоничная родительская семья была только у Теодора Качинского, но это было многодетное семейство, в котором ему не доставалось особого внимания.

Как упоминалось выше, фабула переживаний существенно определяется общественной и идеологической конъюнктурой. Вышеназванные террористы воспитывались в очень специфическом обществе, которое определяло, часто вопреки их особенностям, их иерархию ценностей. Казалось бы, к юношескому возрасту незащищённый подросток должен оценить опеку со стороны государства, которое может предоставить особые условия — направить в детский санаторий, обеспечить пособием по безработице или, наоборот, принять в колледж для особо одарённых. Но в системе представлений всех чудаков, ставших террористами, на первом месте с большим отрывом в иерархии ценностей стояла свобода. Как у хрупкой орхидеи принцепс в одноименном (явно проективном) рассказе В.М. Гаршина.

Более того, идеал свободы в описанных случаях включал свободу пользования оружием: Маквей даже был участником общественной организации, ратовавшей за расширение этой свободы. Американская цивилизация поощряла личную инициативу, но реализация этих возможностей зависела и от свойств личности. Зависть к «более приспособленным» закладывала основы будущего бунтарства.

В стране, где государственная идеология определяется Конституцией, а многообразие религий ничем не сдерживается, а напротив, поощряется, отмежевание группы верующих от секты («церкви») адвентистов седьмого дня в новую секту («церковь») давидианцев выглядело обычным явлением и не привлекало внимания ни муниципалитетов, ни прессы. Когда предводительница этой дочерней секты Флоренс Гутефф в 1959 г. «анонсировала» второе пришествие Христа, это тоже никого не удивило: ведь профетические культы в США многочисленны и равноправны с прочими, всякий «балуется» с религиозными смыслами как считает нужным. И никто не мешал этой секте проповедовать в других странах. Тем более что с точки зрения идеологического мейнстрима, распространение в Израиле особых, вегетарианских кибуцев — не только не странное, но и общественно полезное дело.

Ни местная общественность, ни пресса не придали значения повторному расколу, когда от давидианцев отделилась «Ветвь Давидова» — после того, как Бенджамину Родену в видениях пришел Христос, «взявший его за пижаму» и сообщивший, что его второе имя — Ветвь, и эта группа присвоила небольшому холму имя библейской горы Кармель: ведь в стране десятки сект, считающих Америку новой Палестиной. Даже тот городок, в который удалилась группа Вернона Хауэлла, не признавшая Родена, назывался Палестайн. А ещё одна гора Кармель находится в Калифорнии и носит это название с 1602 г., когда туда прибыла миссия розенкрейцеров.

Только когда Хауэлл, взяв себе имя Давид Кореш, пожаловался на Родена в прокуратуру в связи с его попытками эксгумации ради демонстрации чуда воскрешения, «Ветвь Давидова» обратила на себя внимание на местном уровне. Потом сторонники Кореша и Родена обстреляли друг друга, но никто не изъял у явно неадекватных харизматиков оружие. Роден попал на принудительное лечение в психиатрическую больницу только год спустя, когда зарубил топором ещё одного «прихожанина», объявившего себя Мессией. А Кореш только обрадовался решению вопроса, став единоличным предводителем и — как он теперь считал — Агнцем Божиим. Все последующие три с половиной года сектанты беспрепятственно скупали оружие, собрав внушительный арсенал, а «агнец» обзаводился множеством «телесных и духовных» жён, в том числе 11-12-летних. И когда наконец до ФБР дошли сведения о том, что «агнец» собрался осуществить коллективное самосожжение, началась осада псевдо-Кармеля, продолжавшаяся 51 день с десятками жертв с обеих сторон.

Однако Давид Кореш стал примером для подражания «антисистемщику» Маквею не после этой перестрелки, а после суда с широчайшим освещением в местных, региональных, федеральных и международных СМИ, которые в один голос обрушились на государственное ведомство за «преднамеренное массовое убийство». И точно так же Качинский стал примером для Брейвика в силу широчайшего сочувствия, окружившего его и его команду адвокатов.

Нельзя сказать, что взгляды Теда Качинского были далеки от мейнстрима. По существу они ни в чём не противоречили содержанию агитации Greenpeace, Conservation International, Earth First, равно как и Международного бюро по климатическим изменениям при ООН. Отличие состояло лишь в том, что в бредовую систему Качинского попали психологи, занимающиеся технологиями обработки массового сознания. Но и этот аспект его антисистемного (в его представлении) пафоса не был аутистичным, не пришёл «из ниоткуда»: в своем опусе Качинский обильно цитировал французского «христианского анархиста» Жака Эллюля. Последний как воспитывал, так и продолжает воспитывать новое поколение «внесистемщиков», ассоциирующих анархию с подлинным Христом, а подлинного Христа — с неприкосновенностью дикой природы.

Если клиника психозов несколько различается в «старых» и «молодых» этносах, то частота заболеваемости не зависит от среды, от войн и революций. Зато частота случаев психотической агрессии со смертельными исходами определяется не биологией, а традициями общества, как и бредообразование.

В США число государственных и общественных служб правопорядка больше, чем в любой из западноевропейских стран. Помимо ФБР и Службы маршалов (которая отслеживает исполнение судебных решений), помимо Службы внутреннего налогового надзора (FRS) и Службы контроля над алкоголем, огнестрельным оружием и взрывчатыми веществами (BATF) в США существуют и активно действуют многочисленные добровольные организации по слежке за поведением граждан. Однако крупнейшая из этих организаций Guardian Office оказалась совершенно беспомощной перед Церковью сайентологии, поскольку эта так называемая церковь, а фактически типичнейшая харизматическая секта, внедрила в неё множество собственных агентов, чтобы — по аутистическим мотивам своего основателя Рона Хаббарда — разоблачить в коррупции Службу внутреннего налогового надзора.

Хаббарда, точно так же как и Родена с Корешем, государство могло, казалось бы, вовремя остановить, сэкономив огромные средства на бесчисленные судебные процедуры. Мешала Конституция, на которую ссылаются не только харизматические галлюцинирующие псевдомессии, но и рядовые сектанты, и их адвокаты, и особенно журналистское сообщество. А глобальный идеологический мейнстрим, поощряющий «альтернативные верования», включал в свой пантеон и не давал в обиду своих столпов, у которых учились харизматики. Авторитет Фрейда ни на йоту не поколебался после того, как у него поучился Хаббард, заложив в основу своей идеологии «излечение» всех неофитов от влияния родителей.

В популярной отечественной литературе харизматические секты, и особенно часто — сайентология, причисляются к инструментам манипуляции американских спецслужб. Этот штамп гуляет из книги в книгу точно так же, как несуществующая «стратегия Даллеса». Поводы для такой мифологизации существуют. Их два — склонность харизматических сект к агрессивному прозелитизму и бэкграунд отдельно взятой «альтернативной религиозной организации» — так называемой Церкви объединения Сан Мен Муна.

Сан Мен Мун не только состоял на службе и содержании ЦРУ, но и в дальнейшем финансировал американские спецоперации и даже СМИ (Washington Times). О целеполагании его найма свидетельствует как доктрина Муна, так и его взаимодействие с правыми антикоммунистическими организациями (Антибольшевистский блок народов, Всемирная антикоммунистическая лига). Один из его последних «подвигов» Муна, лично приближенного к семейству Бушей, — нейтрализация обращённого в его веру Луиса Фаррахана, лидера негритянской организации Nation Islam. Правого харизматика мог нейтрализовать только другой правый харизматик.

Однако конъюнктура, десятилетиями востребовавшая Муна, ушла в прошлое. Он был нужен преимущественно для облегчённого обращения в веру атеистов. Сегодня атеизм не является мишенью «крестового похода» — напротив, он в различных формах поощряется. Сегодня авангардом американской идеологической и информационно-психологической войны является не правый, а левый истеблишмент США. Сегодня глобальная повестка дня предполагает не объединение христианства, а его разложение, не поощрение союза мужчины и женщины, а полная легитимация противоестественных союзов.

В отличие от Муна Рон Хаббард доставлял только проблемы американским спецслужбам — начиная с эпизода во время службы в армии, когда он, командуя судном, велел открыть огонь по островам, принадлежавшим Мексике. С его «церковью» в США вынуждены считаться, поскольку она ничем формально не противоречит Конституции. Использовать её во внешнеполитических целях можно только в отдельных ситуациях, когда под её влияние попала — гипотетически — некая статусная личность, которая в соответствии с доктриной полностью исповедалась о своих детских годах жизни. Но чтобы воспользоваться этими данными, ЦРУ должно держать в составе секты целый батальон агентов, причём каждый из них, подвергаясь такому же допросу, не должен себя выдать. Это более затратно, чем способствовать экспансии этой секты только с той целью, чтобы она меньше мешала в самой Америке. Но даже такие усилия не оправданы: во-первых, «пассионарность» сайентологов пошла на спад после смерти Хаббарда («выбравшего для жизни другую планету», как объяснили его последователям), во-вторых, их доктрина содержит лишь один «полезный» глобальному истеблишменту элемент — цивилизационную и родовую деидентификацию адептов. Между тем существует множество новых экспансивных сект, где присутствует сразу несколько «полезных элементов». Так, объединение харизматических церквей, имевших представительство в Санкт-Петербурге, в 1995 г. возглавил пастор южнокорейской «экологической церкви» под названием «Еммануил». В Москве в тот же период распространялась секта «Центр космического разума».

Встреча Сан Мен Муна с Михаилом Горбачёвым, организованная в 1990 г., лишний раз тешила самолюбие Джорджа Буша-старшего. Однако тот международный конгломерат, который ангажировал Горбачёва и позволил Бушу приписать себе эту победу, ему не принадлежавшую, не преследовал целью «мунизацию» нашей страны. Цель как была, так и состоит в расколе и ликвидации авраамических религий и их ценностных приоритетов. Личности с хронической психической патологией, в том числе харизматики, для этой цели востребованы. Однако подобных агентов идеологического влияния скорее будут искать внутри или на периферии духовных иерархий, чем «катапультировать» извне.

Номинально левый американский истеблишмент имеет многодесятилетний опыт манипуляции одновременно номинально левыми и правыми (в отечественном понимании — почвенническими) раскольниками. Реальная игра на раскол началась ещё в начале 2000-х гг., когда в Интернете появились соперничающие православные сообщества, сами себе присваивающие «ники». Эта игра уже дала результат на Украине. «Имущественная» кампания против патриарха Кирилла — только дебют партии, в которой непременно займёт центральное место сексуальная тема. Группа Pussy Riot цитирует Бахтина. Она знает правила игры. Ей подсказали рецептуру, удобную для применения, пока православная общественность гоняется за третьестепенными врагами.

…В отличие от США, в Австралии «церковь» Хаббарда запрещена — на основании заключения государственной межведомственной экспертизы, в которую входили психиатры. Исходя из истории всей жизни и творчества этого «пророка», его псевдологии, выражающей бред величия, его кампаний, мотивированных параноидной настроенностью, австралийские эксперты постановили, что учение: а) болезненно по происхождению и определяется бредовыми причудами автора; б) тоталитарно; в) опасно для общества.

Однако особенности американской общественной и законодательной системы — не единственная причина феноменально потворствующих условий для укоренения бреда в псевдорелигиях, как и для мотивированного бредом террора. Другая причина заложена в американской системе психиатрической науки и практики.

Доминирующей структурой американской психиатрии является Американская психиатрическая ассоциация. Несколько делегатов из АПА в период перестройки приезжали в Ленинград и с разрешения властей проводили альтернативное медицинское освидетельствование больных, совершивших преступления. Одному из пациентов, много лет получавшему пенсию по инвалидности с диагнозом «шизофрения», американские гости выставили диагноз «гомосексуальная паника». И более того, озвучили этот диагноз самому пациенту — после чего он, несмотря на дефект психики, впал в реактивное возбуждение, клянясь и божась, что никогда в жизни не испытывал влечения к своему полу. Невозмутимые гости ссылались на результаты психоаналитического опроса, выявившего подавленные влечения, из которых, по их мнению, и произошла вся симптоматика.

«Когнитивный диссонанс» был предопределён и культурой, и наукой. Отцы-основатели германской психиатрии, у которых учились отечественные классики, начиная с Артура Кронфельда и Петра Ганнушкина, для американских светил никакого авторитета не имеют. Хотя термин «шизофрения» в американской Систематике психических расстройств (DSM) присутствует, болезнь как процесс с её динамикой и морфологическими проявлениями исследуется отдельными группами исследователей (например, школой Гайдушека-Джиббса), в то время как система учёта больных как таковая отсутствует. Соответственно, один и тот же больной, оказавшись в поле зрения врачей с интервалом в несколько лет, каждый раз оказывается первичным и может трактоваться и лечиться диаметрально противоположно, особенно если переезжает из штата в штат.

Наиболее авторитетными историческими фигурами в АПА являются Адольф Мейер и Роберт Шпитцер. Швейцарец Мейер учился нозологии у Ойгена Блейлера, но в период работы в США всё больше склонялся к истолкованию эндогенных болезней психологическими влияниями — разумеется, на основе психоанализа. Шпитцеру принадлежит «заслуга» в исключении гомосексуализма из категории психических аномалий. Спустя 27 лет, впрочем, американский классик осторожно поднял вопрос о возможности смены ориентации некоторыми лицами с гомосексуальной на гетеросексуальную. Гнев и возмущение общественности было трудно передать. На АПА обрушились не только ЛГБТ-организации, но и сайентологи, давно считающие ассоциацию (как и любых психиатров) лютым врагом человеческой свободы. Шотландец Роберт Кэмерон, единственный крупный американский психиатр, близкий к германской нозологической школе, не стал классиком: не потому, что озвучил тезис о межрасовых различиях, а потому, что участвовал в экспериментах «МК-Ультра» под эгидой ЦРУ.

Как можно догадаться, психологическая трактовка эндогенной болезни не способствует её лечению патогенетическими средствами: если псевдогаллюциноз и бред инопланетного воздействия возник из гомосексуальной паники, то несчастного будут мучить расспросами про Эдипов комплекс. А если даже психоз признан «эпизодом с симптомами шизофрении», то происходящее с больным после выписки уже никого не интересует: ведь это эпизод. Он свободен как истинный американец: он может жить на помойке, питаясь объедками, а может возглавить 625-ю харизматическую секту и вооружиться пулемётом для выполнения религиозной миссии.

«Надоедливая» опека над больным в системе советского психиатрического учёта удерживала сотни тысяч больных от социальной дезадаптации. Как правило, пациент рассказывает постоянно наблюдающему его психиатру куда больше, чем родственникам. Правильно подобранное поддерживающее лечение часто предупреждало декомпенсации в течение многих лет. Я наблюдал больного с хроническим бредом двойника, который благодаря поддерживающей терапии и адекватной заботе любящей супруги, вовремя консультирующейся заочно с врачом, двадцать лет не попадал в стационар, защитил кандидатскую диссертацию и написал три монографии.

«Свобода от опеки» для больного с непрерывно текущей симптоматикой и связанной с нею прогрессирующей дезадаптацией приводит не только к «социальному дрейфу» (термин из американской психиатрии), но и к трагическим исходам. Самый яркий пример — не Холмс и не Лафтон, а легенда Америки, гениальный инженер, бесстрашный летчик и способный кинорежиссёр Говард Хьюз. Человек, которого у нас называли американским Чкаловым, в 1950-х гг. оставил творческую деятельность, перестал жить дома, вначале обитал в гостинице, потом часто менял одну гостиницу за другой, потом истратил свои средства на приобретение отелей в собственность, чтобы избавиться от мнимого преследования и отравления. Его нашли на улице, обросшего, с пятисантиметровыми ногтями, неузнаваемого и предельно истощённого: он по бредовым мотивам отказался от еды и, нигде не находя покоя, бродяжничал как клошар. Спасти его не удалось: изобретатель, внесший колоссальный вклад в инженерный ум и престиж Америки, умер от голода в богатейшей стране мира. А юрист, который зарабатывал на его нелепых покупках гостиниц, получил гонорар за мемуары.

…Поскольку перестройка осталась в прошлом, к американским «высоким мнениям», как и к французским, можно, казалось бы, не прислушиваться. Но к этому принуждает Международная классификация болезней ВОЗ 10-го пересмотра, максимально приближенная к американской DSM-III. На её основании строится статистика и в нашей стране. И с каждым годом эта статистика становится всё более бессмысленной, поскольку ни о чем не говорит — ни о тяжести дебюта, ни о качестве и динамике (прогредиентности) процесса, ни о характере изменений личности. Первый вопрос, с которого в германской и отечественной клинике начиналось обследование больного, — о наследственности — теперь задавать и вовсе незачем. В смысловой тупик поставлена медико-социальная экспертиза: с одной стороны, больной явно изменён, это бросается в глаза, его нигде не принимают на работу, а если принимают грузчиком, то он (педагог или художник в преморбиде) там не справляется, не вписывается в дружный коллектив. Но на каком основании признать его инвалидом, если в диагнозе стоит «острый эпизод»? И какова вообще для эксперта, который призван оценить тяжесть болезни и её социальный прогноз, польза от классификации, где (в отличие от отечественной систематики Р.А. Наджарова) никак не отражена степень прогредиентности процесса?

Кому нужна классификация, где процессы не отделены от состояний, нозологические диагнозы чередуются с синдромами и просто с отдельными симптомами («навязчивое ковыряние в носу»), а часть синдромов исключена, вымарана: есть паранойяльный синдром с сутяжным бредом, но отсутствуют паранойяльные синдромы бредового изобретательства и реформаторства. Почему с каждым изданием Международная классификация болезней всё больше удаляется от диагностики во внешнее описание на уровне примитивного мышления («что вижу, о том пою»)? Почему высший профильный глобальный институт «разворачивает обратно» научное познание, особенно в сфере психиатрии? Похоже, эта дисциплина стала такой же парией в новой глобальной повестке дня, как и ядерная энергетика. Она слишком склонна к анализу и синтезу. Если, разбивая предрассудки и штампы, профессионально и доступно изложить результат её огромного документированного опыта, общество может догадаться о том, что его судьбами распоряжаются деградированные инбридингом семейства, ведомые иррациональными и садистическими мотивами.

Психиатрия мешает геополитике. Дополнительно свидетельство тому — отсутствие переводов на английский язык не только работ русских психиатров, но и таких клиницистов, как немец Карл Леонгард и поляк Антоний Кемпинский. Отсутствие результатов их труда в языке международного общения делает мировой дискурс психиатрии неполноценным — что особенно бросается в глаза на фоне обилия Фрейда и Грофа, рассчитанных вместе с целительским хламом на массовое потребление и на массовую примитивизацию умов.

 

17. Тупик Виленского

Мы уже говорили о том, что восприятие реальности модифицируется через медиа по рыночным законам. Но конъюнктура в информационной сфере определяется не только прибылью от реализации. Реализуемое влияет на умы и эмоции властителей, интеллектуалов и широкой массы населения. Если уже по общему предмету и общей интонации заголовков в национальной прессе очевидно, что в стране ведется медиа-кампания, противопоставляющая население власти, то сама миссия, которую несёт на себе власть, — не только военно-политическая, но и социальная — ставит вопрос о том, откуда, для чего и кем направляется информационная агрессия. И точно так же, если популярная историческая публицистика, в том числе переводная, хором выпячивает второстепенные смыслы, оставляя в тени главное и стратегически важное, власть по тем же мотивам вправе вмешаться в этот внешне автономный процесс.

Вопрос «кому выгодно?» не устарел и не устареет, пока существует геополитика. Если бы это вопрос не задавал себе Сталин, он не выстроил бы систему цивилизационной защиты, позволившей стране встретить войну в духовном всеоружии, которое преобладало над материальным. И напротив, несравнимо более экономически мощный Советский Союз 1980-х гг. был обречён прежде всего в силу смысловой беспомощности, подобно царской России 1910-х гг.

В войне смыслов первая задача — персональная дискредитация соперничающей стороны, за которой следует разгром самих смыслов. В каждом теоретическом направлении есть представители, ударяющееся в крайности и дискредитирующие этим учителей. В том числе и в психиатрии.

Авторы НПЖ пишут о том, что у Снежневского были «клевреты», возводившие его теорию в абсолют, «более верующие католики, чем папа римский». Святая правда! Только имена этих клевретов авторы почему-то избегают называть. Между тем для тех, кто работал в клинике в 1980-х гг., участвовал в заседаниях Психиатрического общества и выписывал Журнал невропатологии и психиатрии им. Корсакова, эти имена никакого секрета не составляют.

Если «ленинградскую школу» дискредитировал А.Л. Эпштейн, то школу Снежневского дискредитировали Анатолий Болеславович Смулевич, Лев Лазаревич Рохлин и Александр Моисеевич Вейн. Все три профессора произвольно (то есть игнорируя параклинические методы исследований) втаскивали в рами шизофрении широкий круг хронических ипохондрических состояний, то есть таких расстройств, при которых больной испытывает неприятные, трудно описываемые ощущения в разных частях тела. При этом Смулевич и Рохлин помещали эти расстройства в рамки шизофрении, а Вейн и его школа — в рамки аффективных психозов, а конкретно — вялотекущих депрессий.

Два из этих трёх имён помещены авторами НПА в число заслуженных, выдающихся учеников Снежневского, то есть намеренно «обелены». По какой причине? Боюсь, что разгадка никакого отношения ни к психиатрии, ни вообще к медицине не имеет. Авторы видят заслугу Снежневского в том, что он привлекал себе в штат специалистов, «невзирая на анкетные данные». Иными словами, «клевретов» ругать возбраняется по причине «пятого пункта». Даже если эти «клевреты» в клинической практике, назначая нейролептики органикам-непсихотикам, не снимали, а обостряли болезненные симптомы.

Независимые психиатры и не подозревали, из какого угла на них обрушится уничтожающая критика. Приведенный выше пассаж о том, какое влияние оказало на Снежневского его онкологическое заболевание, глубоко возмутил Олега Григорьевича Виленского — ещё одного профессора с «анкетными данными», на тот момент преподававшего в Израиле.

Вот что написал Виленский (42), вступаясь за бывших московских коллег:

«По поводу биографии Снежневского А.В. на страницах Независимого психиатрического журнала (http://www.npar.ru/journal/2004/l/snezhnevski.php)

На страницах Независимого психиатрического журнала была недавно опубликована биография великого русского психиатра — академика Андрея Владимировича Снежневского. Общепризнано, что он был крупнейшим советским психиатром и одним из ведущих специалистов в мире. Между тем, эта заметка наряду с дежурными формальными комплиментами насыщена резко отрицательными выпадами в адрес великого психиатра. Конкретно, по пунктам.

1. Повторяется нелепое обвинение в адрес А.В. Снежневского, что он специально создал теоретическую концепцию, на основе которой группа диссидентов была, якобы, необоснованно помещена на принудительное лечение в психбольницу. Приводится навязший на зубах пример с генералом Григоренко…

2. Далее, Снежневского обвиняют в том, что он, в начале 50-х гг., якобы, разгромил и запретил концепцию «мозговой патологии» Гуревича М.О., Голант Р.Я. и Шмаръяна А.С. Не знаю, участвовал ли в этом академик, но сама по себе концепция «мозговой патологии», которую справедливо называли «мозговой мифологией», оказалась несостоятельной…

3. И, наконец, Снежневского обвиняют в том, что он, якобы, разгромил профессоров Чистовича А. С. и Эпштейна A.Л. и сжёг сборник трудов практических врачей Игренской психбольницы.

По сути. Профессора Чистович и Эпштейн выдвинули концепцию, согласно которой болезнь под названием «шизофрения» не существует, а все (абсолютно все!) психические расстройства связаны с «хронической инфекцией».

Профессор Чистович проповедовал свои идеи в Ленинграде, но не получил поддержки. Он провёл последние годы своей бренной жизни в НИИ психиатрии имени Бехтерева (на больничной койке). Профессор Эпштейн получил удобное поле для реализации своих идей — в Днепропетровской областной психиатрической больнице (Игрень), главный врач которой Зеленчук И.П. своим приказом запретил ставить больным диагноз «шизофрения», как компрометирующий их честь и достоинство. Профессор Эпштейн занялся на этой основе диагностической лечебной работой. В эти годы я жил и работал в Днепропетровске и знаю всё происходившее в деталях. «Диагностика» проф. Эпштейна исключала беседу с больным и сводилась лишь к перкуссии и аускультации головы, а лечение — к гигантским дозам антибиотиков (десятки миллионов единиц). Вся эта вакханалия продолжалась около 10 лет и только в 1959 году днепропетровский облздравотдел создал комиссию, куда вошли профессора терапевты, невропатологи и психиатры из Днепропетровского мединститута и Харьковского НИИ психиатрии, которая, изучив сотни историй болезни и обследовав сотни больных, дала резко отрицательную оценку всей этой «деятельности». Главврач Зеленчук и профессор Эпштейн были уволены. Кстати, профессор Эпштейн часто получал лечение в психбольнице, а главврач Зеленчук умер в доме престарелых для психохроников. Непонятно, каким образом днепропетровский облздравотдел мог действовать по приказу Снежневского? О сборнике трудов врачей больницы мне лично не известно, непонятно только, зачем его нужно было сжигать и откуда у автора статьи такая информация.

И ещё одно. В биографической заметке со злорадством говорится, что Снежневский скончался от рака лёгкого, а перед смертью — покаялся (в чём и перед кем?). Цинизм этого заявления не нуждается в комментариях.

Профессор О.Г. Виленский

Иерусалим, 2007».

К чести для Виленского следует признать, что для него «пятый пункт» не был предметом табу: белоруса Чистовича и еврея Эпштейна он красил в одинаковый уничижительный цвет. При этом в обоих случаях, отбрасывая деонтологию, подводил под уничижение медицинский фактор. То есть связывал «антишизофренизм» обоих профессоров с их собственными психотическими расстройствами.

Однако в этом медицинском аспекте, как говорят в Одессе, есть две большие разницы. Во-первых, если Эпштейн отличался странностями много лет, то Чистович был госпитализирован в старческом возрасте с отнюдь не эндогенной, а типично атеросклеротической клиникой. И не он один, а несколько профессоров — выдающихся психиатров и неврологов — окончили свои дни в клинике 3-го геронтологического отделения Института им. Бехтерева. Так как в те времена это было единственное специализированное геронтологическое отделение на весь Ленинград. На этом же отделении мучительно умирал бывший главный психиатр Ленинграда, один из создателей системы советской психиатрической помощи Георгий Викторович Зеневич. Умирал от уремической комы: его перевели в бессознательном состоянии из лёгочной клиники ВМА, где из-за неряшливости медсестры после инъекции у него развился абсцесс, который просмотрели.

Если же говорить о реальном бэкграунде полемики Чистовича, то нельзя не отметить, что он был военным психиатром, а инфекционные психозы во время и после войны действительно были реальностью, как и в 1920-е гг. А кроме того на его взгляды в области происхождения психозов оказал влияние авторитетный для него (и, к сожалению, не только для него) Иван Петрович Павлов. В «Записках старого психиатра» всё это изложено.

Во-вторых, психическими заболеваниями страдали не только «антишизофренисты». Доктор наук М., очень известная фигура в детской психиатрии, многократно стационировалась с острыми шизоаффективными приступами. Что не мешало ей диагностировать шизофрению решительнее и чаще, чем её ближайшим коллегам. Она считала, как и В.М. Воловик, что в случае с определением годности к военной службе лучше передиагностировать, чем недодиагностировать. Влиял ли на этот взгляд опыт её собственных переживаний? Если и влиял, то совсем не в ту сторону, которую Виленский приписывает Чистовичу, а наоборот.

Если мерить меркой Виленского «московскую школу», то противоположная крайность тоже окажется неоднородной. Л.Л. Рохлин и А.Б. Смулевич — абсолютно разные личности. Льву Лазаревичу избранная им тематика помогла сделать молниеносную карьеру: он тонко и рационально чувствовал конъюнктуру. Анатолий Болеславович был «клевретом» в силу других свойств. Чтобы избежать долгого описания, рекомендую читателю найти и сравнить его портрет с портретом Геннадия Эдуардовича Бурбулиса. Это один и тот же фенотип и психотип. Существует категория шизоидных личностей, предрасположенных к идеологическому начётничеству и к персональному прислуживанию одновременно. Когда на очередной научной конференции неподвижный, замкнутый, бледный, тощий и аскетически суровый Анатолий Болеславович оказывался рядом с пышущим здоровьем, широкогубым, рассказывающим анекдоты Григорием Яковлевичем Авруцким, не было лучшей иллюстрации к монографии Эрнста Кречмера «Строение тела и характер».

Я не зря подчеркиваю субъективизм Виленского (увы, мой спор с ним уже не может быть очным, он умер в 2010 г.). Дело в том, что Олег Григорьевич, несмотря на дистанцию от Москвы до Иерусалима, стал в некотором роде иконой для добросовестных отечественных консерваторов-охранителей — в частности, для уважаемого мной Николая Старикова. В 2007 г., в год своего ядовитого ответа независимым психиатрам, Виленский издал книгу «Психиатрия. Анализ общественно-политических движений», которая многим кажется убийственной: она не оставляет камня на камне от всего правозащитного сообщества, в том числе от гомосексуального, феминистского и экологистского движений. Именно на основании расширительной психиатрической диагностики.

Цитировать Виленского (43) одно удовольствие: «Вялотекущая шизофрения с сутяжно-паранойяльным синдромом может проявляться в форме борьбы не за свои права, а за интересы других людей или всего общества в целом. Такие больные, часто забрасывая свои дела, посвящают всё свободное время и силы поискам нарушений законов, “прав человека ”, и вообще различных злоупотреблений и недостатков. При этом они изучают юридическую литературу и сами пишут целые трактаты по этим вопросам…»

Однако Николаю Старикову следовало бы перечитать материалы круглого стола в «Литературной газете» в августе 1989 г., где Виленский, ещё москвич, «препарировал» Сталина, ссылаясь на диагноз, якобы поставленный Бехтеревым в 1927 г.(44): «Замкнутость, необычайная подозрительность, крайне своеобразное мышление, при котором любые реальные факты игнорировались или подчинялись его собственным идеям, грандиозные мании величия и преследования с периодическими обострениями, многомиллионные жертвы, которые Сталин приносил с исключительной лёгкостью ради утоления собственного бреда и страха перед “врагами ”, — всё это укладывается в схему “параноидной шизофрении ”. Будучи одержимым бредовыми идеями величия и преследования, Сталин чётко ориентировался в окружающем и отлично понимал, что он совершает невиданное в мировой истории нарушение законов и моральных норм, что миллионы рядовых граждан, уничтоженных по его приказу, ни в чём не повинны, а дела их сфабрикованы. Поэтому, если допустить, хотя бы теоретически, возможность судебно-психиатрической экспертизы Сталина, то, несмотря на диагноз психического заболевания, он, я уверен, был бы признан вменяемым и должен был бы нести ответственность за свои преступления».

И тот же Виленский рассуждал: «По-видимому, отшельники и монахи — это, как правило, больные шизофренией»(45).

Это вполне логично. Стопудово. Ведь если озабоченность другими народами и молитва за другие души — это признак душевного расстройства, то тогда и любое неэгоистическое действие — признак душевного расстройства. А монахи занимаются даже антиэгоистическими действиями — «следовательно», саморазрушающими. Они борются с побуждениями собственной плоти, они себя истязают, тащат за волосы с земли на небо. Ещё и не ради себя, а ради паствы? Ну, тогда точно неадекватны, вычурны и нелепы!

Догматик-доктринер на либеральном собрании распространил границы психозов до столь невиданных широт, что далеко переплюнул и Смулевича, и начальника спецотделения Института Сербского Дмитрия Романовича Лунца. Никому из коллег Снежневского по разработке систематики психических болезней не приходило в голову «запихивать» в эндогению целые сословия. Никому из специалистов ВНЦПЗ и его томского филиала, изучавших генетику, иммунологию и морфологию психозов с учётом опыта зарубежных коллег, не приходил в голову вывод о «нарастающей шизоидизации» населения Земли, являющейся чистой фантазией Виленского (46).

А наши сегодняшние охранители очаровались Виленским — и попали, мягко выражаясь, пальцем в небо. Попали в типичнейшего клеврета.

Клеврет отличается от ученика тем, что не стремится развить и улучшить достижения своего учителя, а вместо этого выхолащивает учение, превращая его в механическое прокрустово ложе, «в колею глубокую», из которой не выбраться.

Виленский, увы, был таким же примитивизатором Снежневского, как Смулевич и Рохлин. И разница лишь в том, что в Израиле его «узкоколейность» подпитала банальная и крайне популярная у советских переселенцев неприязнь к израильским левым, которые в их представлении составляют однородную антигосударственную массу, неотделимую от внешних благодетелей вроде Сороса.

Это восприятие крайне пристрастно. Иронист Игорь Губерман писал о таких людях: «… и личный занавес железный везёт под импортной рубашкой». Поправевший иммигрант, зацикленный на агентах арабского влияния, делит окружающий мир на чёрное и белое, теряет способность к восприятию не только красок, но и объёма, перестаёт быть художником — как перестали быть художниками писатели, ударившиеся в правозащиту. Получается «правозащитник наоборот», в бытовой жизни — такой же надоедливый и скучный доктринёр, воспринимаемый окружающими с жалостью.

Прежде чем восторгаться обобщениями Виленского, отечественным охранителям следовало в комплексе оценить не только доктринальные истоки, но и сиюминутные конъюнктурные стимулы этих обобщений — хотя бы для того, чтобы отграничить собственно концепцию от повода для её предъявления. А помимо этого, прежде чем брать концепцию на вооружение, продолжить её логику — и представить себе мир, полностью «освобожденный» от pathos schizophreniae в расширенном понимании Виленского, на практике — мир без больших страстей и порывов вдохновения, мир, замкнутый в упорядоченном и усреднённом потреблении. И задуматься о том, какое будущее ждало бы такой воображаемый мир, если бы он существовал.

Более того, предъявление такой концепции обществу вряд ли способно найти тот отзвук, который охранителям хотелось бы найти для реализации собственных идей. Ведь охранитель, спасая общество от разложения, а страну — от распада, всегда ищет ту опору, на которой общество должно стоять насмерть и не сходить с места, устоять перед разлагающим давлением. Но совокупность обывателей, смотрящих только «под ноги» и движимых только рациональным бытовым расчётом, вполне может прийти к коллективному представлению о том, что разрыв национальной ткани менее хлопотен, чем её сохранение, что «пастьба» на одной поляне более осмыслена, чем покорение пространств, что раз мы курские, то нам моря не надо, и пускай ингерманландские плавают, если хотят.

Мне много раз в жизни приходилось сталкиваться с бытовыми, рассудочными сторонниками расчленения нашей страны, один из них работал вице-губернатором в успешном и самодостаточном чернозёмном регионе. В их суждениях не присутствовало никаких формальных логических нарушений — разве что отсутствовало понимание того факта, что на мировом уровне сильные считаются только с сильными, а мотивы агрессии совсем не обязательно рациональны. Но они и не утруждали себя геополитическими премудростями — как всякий человечек малого масштаба, они поднимали бровки: а зачем?

С Виленским можно спорить по мелочам — в его собственной логике. Во-первых, сам Бехтерев, якобы ставивший диагноз Сталину, однажды лечился в Петербурге в психиатрической больнице (ныне № 6). Острейший психоз с онейроидной клиникой, переходящей в аменцию, Чистович отнёс бы к инфекционным. Но с позиции школы Снежневского, у молодого учёного, будущего академика, имел место приступ фебрильной шизофрении. И уж тем более — с позиции лично Виленского, который произвольно включает в шизофрению и иные состояния с расстройствами терморегуляции (следуя доведенной до абсурда логики Вейна, отрицающего как класс органические заболевания ЦНС с преимущественным поражением межуточного мозга).

Во-вторых, не приходило ли в голову Виленскому поинтересоваться родственниками покойного В.М. Бехтерева, в частности академиком Н.П. Бехтеревой? Для начала просто всмотреться в лицо этой женщины во второй половине жизни? И наконец, поинтересоваться логикой развития её своеобразного учреждения в Петербурге и истоками её иррациональной ненависти к институту имени своего деда?

В-третьих, к вопросу об идеях преследования: существовали ли заговоры с целью физического уничтожения Сталина — или для такого умысла ни у кого не было никаких поводов?

В-четвёртых, вот случай для Виленского. Один из основателей НПА, профессор К., настырно доказывал встречному и поперечному, что от больного шизофренией может заразиться любой проживающий с ним в одном подъезде. Этот профессор не придумал вирусную теорию происхождения больших психозов, но настолько её утрировал, что в ней невооружённым глазом читалось отражение припрятанных (диссимулируемых) собственных болезненных страхов. Здоров или болен этот гипердиагност?

И наконец, в-пятых: не производит ли сам Виленский своей фиксацией на всеобщем диагностировании впечатления паранойяльной личности?

Но всё это мелочи. Главная проблема не в том, кто где лечился или напрасно не лечился. Проблема в подходе, который напрасно вдохновил наших охранителей. Тем более что профессор Виленский не только был доктринёром, но и представлял собой тип, который нередко характеризуют как «салонный дурак». Доказываю его фразой: «Как реакция на гитлеровский геноцид в СССР возникло гонение на генетику». Известно, что происходит с дураком, а точнее, его лбом, когда ему предлагают помолиться.

Главная проблема в том, что, увлекая охранителей своим подходом, Виленский, камуфлирующий собственные израильские страхи, загнал добросовестных русских охранителей в смысловой тупик. Стоит им попытаться воспользоваться его подходом, как вслед за Pussy Riot мы получим не горстку, а весьма внушительный отряд граждан с диагнозами и без, с духовным, военным, инженерным, педагогическим и медицинским призванием, который скажет власти, персонифицированной охранителями:

— Да, мы ненормальные, потому что мы неравнодушны.

— С нами Пушкин, Достоевский, Толстой, Гоголь, Гаршин, Леонид Андреев, Велимир Хлебников, Блок, Белый, Маяковский.

— С нами Галилей и Коперник, с нами Колумб и Магеллан, с нами врач Пастер, миссионер Ливингстон и этнограф Маклай, с нами все первопроходцы, изобретатели и революционеры.

— С нами русские святые. И все христианские святые. И апостолы. И если хотите, Христос, считавший себя сыном Божиим, вместе с Иосифом, которому приходили видения.

И такие демонстранты будут правы.

Потому что поиск, порыв, мотив спасения душ и жизней — свойство, отличающее не патологию от нормы, а человека от низших существ.

Потому что талант, а тем более воля, не исчерпывается патологией, даже если она следует рядом. Потому что не болезнь, а личность и среда определяет применение задатков во благо или во зло. И общественная среда, которую своей энергией и примером заряжает человек с даром вождя и полководца, может поднять ценностную планку до того градуса, когда самопожертвование становится нормой.

А если в мире есть области, где природа и архитектура генерируют импульсы низменных, животных начал, то это неизведанное явление не имеет отношения к дару и болезни.

Потому что в великой русской литературе весь верхний ряд занимают личности с отклонениями более чем пограничного характера, но это не уменьшает масштаба личностей и творений.

И не только в русской. Виктор Гюго, у которого брат и дочь были психически больны, в единственном числе занимает верхний ряд французской литературы. Акутагава Рюноскэ и Юкио Мисима — в японской.

Такие демонстранты будут правы. Но то, как они распорядятся своим протестным импульсом, определится масштабом их личностей и свойствами среды.

И поэтому, если применить элементарную фантазию и продолжить сюжет гипотетического Crazy Riot здесь и сейчас, то «революция ненормальных» будет неизбежно сопровождаться издержками.

Акт второй: рядом с вышеназванными лозунгами появится непрошеный лозунг: «С нами Чайковский, Нуриев, Виктюк, Борис Моисеев и Гидо Вестервелле».

Акт третий: расцветают все цветы. Регистрируется Партия за право отделения каждого человека от России с земельным участком, пропорциональным доле собственности (организация с примерно таким названием в 1990-х гг. была действительно зарегистрирована в Петербурге, её основал террорист Александр Шмонов, «жертва карательной психиатрии»). Из больниц и казематов, обнимаясь, выходят на волю душевнобольные вместе с разом реабилитированными извращенцами, включая серийных убийц, справедливо реабилитированных по той причине, что они мотивировались нарушениями влечений.

Акт четвёртый: на свободных выборах побеждает самая мотивированная, целеустремленная и фактически самая психически здоровая из революционных отрядов-партий. Та самая, которая вышла с плакатами про Чайковского. На выборах она, разумеется, эксплуатирует не только свободы своего меньшинства, но прежде всего самые популярные антикоррупционные темы.

Акт пятый: депутат от партии Гоголя обвиняет предводителя партии Чайковского в прослушивании, преследовании и воздействии с помощью марсиан.

Акт шестой: партия Чайковского исключает партию Гоголя из правительства, объявляет диктатуру и запрещает гетеросексуальные браки.

Акт седьмой: жертвами экспериментов в первую очередь оказываются сами же душевнобольные, именем которых делалась революция. С ними в массовом порядке происходит то же, что с Говардом Хьюзом.

Занавес.

 

18. Подвижники и короеды

Тупик Виленского — знакомый тупик для тех, кто читал Григория Петровича Климова и думал потом, не стоит ли пойти и повеситься.

Выход из этого тупика, самый наглядный, — в той же русской культуре.

Владимир Набоков написал помимо «Дара» непревзойдённо подробную биографию Гоголя, представляющую собой историю болезни образца начала XX века.

Детские рассказы Набокова и его романы «Двойник» и «Защита Лужина» представляют собой явный результат саморефлексии. Интерес к патологии в жизни других классиков профессиональный психотерапевт вполне уместно интерпретирует как своеобразный механизм защиты. (Следует заметить, что систематика механизмов защиты, составленная Анной Фрейд, действительно является ценным вкладом в психологическую науку и не представляет собой произвольную экстраполяцию, как Эдипов комплекс.)

Так же можно интерпретировать и обилие в романах Достоевского персонажей, страдающих «падучей»: их мышление и поведение автор намеренно отчуждает от собственной личности, словно освобождаясь от накопившегося груза.

Но в отличие от героев набоковских романов герои Достоевского сами пытаются преодолеть свою патологию. Это происходит и с Раскольниковым, образ которого может служить пособием для специалистов по психопатологии террора. Опорой для этого преодоления становится религиозная этика, очищенная от деспотического налета, отображённого в «Карамазовых» как чуждая надстройка, искажающая саму веру.

Такое происходило не только с героями, но и с живыми людьми.

Андрей Белый периодами испытывал страх преследования, был внешне странен и одинок, просиживал часы за столоверчением в башне Иванова в компании теософов и просто извращенцев. Но его личность что-то хранило. Скорее всего, Бог, воплощённый в отце. В 1905 г. он сделал невероятное — выдернул из себя всю накопившуюся мерзость и вложил в персонажа романа «Петербург», в аутичного отцеубийцу. Лев Выготский увидел в этом романе антисемитизм (это было самое первое эссе будущего подтанцовщика Фрейда и Троцкого), хотя обижаться было уместнее финнам на «Пеппа Пепповича Пеппа».

Юрий Карлович Олеша с первых осознанных лет страдал разнообразными комплексами и остро переживал свою неполноценность. Он вложил её в своего антигероя Кавалерова, оттенив контрастом с героем своего времени. Казалось, он вовсе ничего от себя не оставил. Но то, что осталось, воплотилось в детской сказке, очень актуальной сегодня, если её внимательно читать: идеалом антигероев, Трёх толстяков, было превращение людей в заросших шерстью животных. Олеша предсказал паранойяльную идею Рокфеллеров, ныне господствующую в мировом истеблишменте.

Катаев снисходительно присвоил Олеше прозвище «ключик». И случайно попал в точку.

Олеше повезло: в отличие от Эйзенштейна и Зощенко доброжелательные марголисы его не «лечили». И он поэтому не ходил по кругу, а прорывался сквозь болезнь изо всех сил — в пору, когда ещё не было, к сожалению, лекарственных средств, снимающих неврозоподобную симптоматику.

В отличие от Набокова, от Ходасевича («Некрополь»), от Катаева («Алмазный мой венец») Марина Ивановна Цветаева в своей портретной галерее своих современников целенаправленно разделяла болезнь и личность. И в жизни, и в творчестве она давала талантам авансы, с русской безбрежной щедростью и с точным немецким расчётом на аудиторию через сто лет.

Если Набоков и Ходасевич расчленяли своих современников как энтомологи, чтобы в конечном счёте от них осталась одна прозрачная оболочка, то Цветаева, наоборот, собирала по частям личности крайне своеобразных людей, где патологию перевешивали исключительные черты таланта и нравственности, и получались литературные надгробья с размашистыми признаниями в любви. Ей можно поставить в упрек обратную крайность — идеализацию, но всем известно, как она была взыскательна: она не идеализировала кого попало, и не создавала такие же надгробья своим многочисленным пассиям: она выбирала, кто достоин надгробья, а кто нет, и видела в этом некий особый долг.

Собственный жизненный расчёт Цветаевой не состоялся по стечению обстоятельств, в которых она вместе с семьей зависела от чиновников от госбезопасности и от литературы. Ее смерть — редкий случай абсолютно мотивированного самоубийства здорового верующего человека. И редкая по яркости иллюстрация контраста между гибелью большой души, верной цивилизации, стране и власти, и спокойным выживанием маленьких душонок, делавших маленькие карьеры на унижении великих.

Это стечение обстоятельств персонифицировал драматург Константин Тренёв. Его маленькая душонка затравила большую душу. Так же было с Пушкиным и Дантесом.

В период перестройки было модно грызть образы титанов. Человечки малого масштаба концентрировались в «Огоньке», и такая же короедская микрофлора оккупировала театр. Потом время расставило многое по местам, иногда жестоко. В феврале 1992 г. я беседовал в Иерусалиме с Юрием Карабчиевским, который в перестройку посвятил себя вивисекции Маяковского. На короеда было жалко смотреть: до него дошло, что он был литературным участником геополитического преступления, безвозвратно уничтожившего единственный мир, в котором он мог существовать.

Юрий Аркадьевич Карабчиевский покончил с собой в июле 1992 г. в клинической депрессии. В этом состоянии любой человек воспринимает мир трагически, но классическая меланхолия включает ещё и переживание вины — не только за такие собственные действия, которые человек до приступа признал своей непоправимой ошибкой и которые касались всего общества, но и за прегрешения малого масштаба — перед родными и близкими.

Отряд короедов не заметил потери бойца: он был погружён в рефлексию в связи со сменой конъюнктуры, безвозвратно уронившей тираж больших журналов. У властителей дум, если бы их вправду тревожила общественная несправедливость, был шанс вырасти в масштабе, возвысив голос в защиту миллионов незащищенных — в том числе душевнобольных, хуже всех адаптировавшихся к павловскому обмену купюр, а потом к гайдаровскому замораживанию пенсий. Но эти невидимые миру слезы их не интересовали. А зачем?

Грызение титанов — признак карликовости.

Забота о миллионах и ответственность за миллионы — подлинная, а не показная, как у карьерных правозащитников, — признак масштаба личности.

 

19. Тезисы о цивилизационном иммунитете

На круглом столе в августе 1989 г. Сталина грыз не один Виленский, а целый консилиум короедов. Их уже сейчас никто не помнит. А Сталин живёт во всём, что при нём и его волей было создано и спасено. Этот груз созданного и спасенного на весах истории многократно перевешивает потери и издержки.

Загадка Сталина, как и загадка гениев вообще, имеет отношение к генетике, но выходит за рамки психиатрии и психологии. Энергетика личности, которая вынуждала Черчилля при входе Сталина вставать, не описывается в рамках синдромологии и не прививается аутотренингом или гипнозом. То же касается Наполеона и Жанны д’Арк, всуе упоминаемых Виленским.

Еще одна область загадок — дар предвидения. Он тоже не укладывается в синдромы и не воспитывается. Нострадамус, Мартелли, Робида, Ванга, целый ряд менее ярких провидцев, включающий Распутина, — особая категория, общим свойством которых является уникальная способность к эйдетизму (зрительному произвольному воспроизведению и созданию образов).

Родственны ли эти свойства душевным болезням? Существует некое звено предрасположенности, которое их связывает. Но предрасположенность, как было сказано выше, не тождественна причинному фактору болезни, разрушающей личность. И если этот фактор, поисками которых занимались Гайдушек и Джиббс, будет найден, из этого не следует, что, научившись предотвращать шизофрению, мы тут же уничтожим гениев.

Но на сегодняшний день это фантазии. Медицина едва научилась справляться с опасными инфекциями, да и среди инвазий умеет оперативно лечить только гельминтозы. Все то, что мы называем хроническими болезнями, — это неизлечимые болезни. Изучение генеза атеросклероза — на ещё более зачаточной стадии, чем изучение генеза шизофрении. Не следует обольщаться.

Зато сегодня мы сталкиваемся со страдающими людьми, ушедшими в мир переживаний, которых вместо адекватной и непубличной профессиональной заботы окружают сплетни и пересуды. Говорящие головы в рейтинговых программах берутся исправлять и политику, и медицину. Татьяна Толстая считает себя вправе судить о том, что делать с не выходящим из дома математиком Перельманом: с высоты её точки зрения — пусть уединяется дальше, потому что если лечить, то сразу пропадет талант. Эксперимент действительно интересный: умрёт учёный на улице, наложит на себя руки или совершит какую-нибудь агрессивную нелепость, опубликовав трактат на 1500 страниц? Зато потом он будет гарантированно оплакан — вместе с теоремами, давно брошенными в нелеченном бреду.

Зато сегодня больным с начавшимся непрерывным течением болезни не оказывают самую действенную помощь — шоковую терапию, дающую ремиссии на много лет. Покорно усвоенная систематика, где вообще нет упоминания о течении процесса, нивелирует — по совсем не медицинским причинам — результаты исследований и практики. Зато у клиник беспрепятственно митингует секта «Фалуньгун», основатель которой, считающий себя царём космоса, был комиссован из китайской армии после затяжного психоза.

Зато сегодня и каждый день нам приходится сталкиваться с разнообразными толкованиями исторических смыслов и очень часто — с выворачиванием их наизнанку по мотивам, которые внешне кажутся узкогрупповыми, но при этом удивительно попадают в такт глобальной античеловеческой философии.

Авторы этих вывернутых истолкований под лупой выискивают психотические расстройства у Сталина и Путина, но не видят их в упор у Горбачева и Яковлева, не говоря о законодателях мод — Фрейде, Юнге, Расселе, и не только не видят, но и изо всех сил стараются скрыть прямое родство античеловеческих концептов и практик начала XX и начала XXI века. Блоггерская болтовня о ненормальности руководителей страны и церкви в точности воспроизводит газетную травлю имперской власти сто лет назад. Медиа-публика, наклеивающая ярлыки и дающая непрошеные советы, не знает и знать не хочет, что ежедневно травмирует страдающих людей и их родственников. А интервенции разрушительных смыслов никто не мешает.

Мировая информационная обстановка 2012 г. была сродни фронтовой. Линии добра и зла различимы. Недавняя демонстративная самоидентификация Захара Прилепина — пример выбора между сталью и молью, к которому вынудила моль.

Моль оккупирует не только Болотную площадь. Куда больше моли расселось в 1990-е гг. в дипломатическом корпусе, образовательной бюрократии и мейнстримных СМИ, где вольготно себя чувствует.

В июне этого года на портале ИТАР-ТАСС в рубрике «Эхо планеты» была опубликована статья Константина Кедрова о Витгенштейне под заглавием «Великий дилетант» (47). Создателю «лингвистической философии, которая учит, что не только мы говорим языком, но и язык говорит нами» был воздан не только профессиональный, но и персональный панегирик — вплоть до оправдания избиения им малшика, который стал после этого инвалидом. Как утверждает Кедров, Витгенштейн работал на советскую разведку и завербовал Кима Филби и всю так называемую «английскую пятерку».

Ход мыслей немудрящ. Витгенштейн посетил СССР в 1935 г. Он был гомосексуалом. Он «поэтому» был антифашистом. И «потому же» плохо относился к ядерному оружию. И «поэтому» вербовал агентов для России, тоже гомосексуалов.

Автор игнорирует тот факт, что Витгенштейн учился в одном классе с Адольфом Гитлером, что и помогло ему потом при трёх четвертях еврейской крови получить в Германии статус Mischling (полукровки) лично от фюрера в виде редкого исключения. Что неудивительно, поскольку существенных идеологических разногласий у них не было. Английское гражданство Витгенштейн запросил только в 1939 г., на год позже Фрейда.

Автор игнорирует тот факт, что Витгеншейн всю жизнь был солипсистом-эгоцентриком, почитателем Ницше и Вейнингера, астрономически далеким не только от левых идеалов, но и от тени заботы о ближнем.

Для автора почему-то не является авторитетом такая перестроечная фигура, как Генрих Боровик, по версии которого, Филби и его первая жена Алиса Кольман были рекомендованы советской разведке давним лондонским агентом, англичанкой Эдит Тудор Харт. Рекомендованы потому, что были увлечены левыми идеями. Кто сыграл в этом первоначальную роль — отец, перешедший в ислам ориентолог, или коммунистка Алиса — другой вопрос. Факты же состоят в том, что это был человек из совсем другого «материала», чем Витгенштейн, что подтверждается ранней биографией искателя; что он был женат ещё дважды — в последний раз в СССР, где ему ничто не мешало жить жизнью холостяка, подобно Гуверу, если того требовала его натура. Но натура того вовсе не требовала. А вот общение с действительным гомосексуалом Бёрджесом, проблемой всей «пятерки», может быть, и вынуждала забраться с ним под одеяло — чего только не приходится делать дипломатам и разведчикам (пример — «роман» Г.В. Чичерина с министром иностранных дел Веймарской республики графом Брокдорфом-Ранцау, сыгравший роль в подготовке жизненно важного для Советской России Рапалльского договора).

И наконец, автор старательно оберегает репутацию Бертрана Рассела, которым был очарован Хрущёв из-за своей антирелигиозности. Поскольку Витгенштейн не мог быть агентом без ведома Рассела, а значит, и Рассел (оправдывавший ядерный удар по СССР, пока Москва не обзавелась ядерным оружием) был агентом.

Произвольное умолчание в мейнстримных СМИ не может считаться правом публициста на «художественное видение». Публицист — не художник, история — не tabula rasa, а точная наука, а масс-медиа — не лужайка для случки, а поле мирового сражения. И произвольное умолчание, и намеренное искажение смыслов — это информационно-психологическая операция, а не просто враньё в интересах меньшинства, имеющего глобальное лобби в силу соответствия мальтузианским сверхзадачам.

Цель названной выше операции — не просто возвысить «историческую роль» гомосексуалов, а заслонить смысловым суррогатом реальные исторические смыслы. И прежде всего — ту притягательную силу советской модели, которая увлекала людей разных цивилизаций и рас, которая мобилизовала освободительные армии и партизанские отряды, подняла огромный Китай из общества, где встречались архаические ритуалы родовой мести, в передовую цивилизацию, обеспечила ядерный паритет, построила на долгие годы геополитический щит, предотвратила войны и бедствия на нашей территории вплоть до поздней перестройки. До того периода, когда на сцену вышли короеды истории и осквернители святынь, когда прежде сдерживавшие свои импульсы извращенцы растормозились и пошли убивать ради оргазма.

Публицистический изыск можно и должно отличать от намеренной лжи, а обыкновенную намеренную ложь — от подмены понятий. А среди разновидностей подмены понятий должно различать те, которые прощать нельзя.

Средства общения следует отличать от средств влияния на массовое сознание, а в последних выводить моль — дустом. Это нормальная защитная деятельность, как деятельность иммунной системы в биологическом организме. Чужое должно распознаваться и отторгаться.

Говорить о психозах надо, и доступным языком. Но языком профессиональным и ответственным — ив клиническом, и в общественном смысле.

Пророки и святые, которыми движет мотив спасения, формируют и отстаивают системы ценностей народов и цивилизаций, создают смыслы для несчётных поколений, возвышают человека над прочими биологическими созданиями.

Основатели сект, которыми движет в лучшем случае эндогенный бред величия, подменяют смыслы и понятия иногда до противоположных, крошат и дробят цивилизации, страны и общины, и если им удаётся, за их спинами легко обнаруживается рука неверующего хозяина.

Есть разница?

Врач-ординатор Виктор Хрисанфович Кандинский воспроизводил на бумаге собственные переживания, чтобы внести вклад в отечественную и мировую науку, ещё не знающую средств лечения. Он отделил себя от болезни не только для спасения своего духа, но и для понимания психозов множеством коллег: доступно описать психические автоматизмы может только тот, кто это пережил сам. Он вёл себя так же, как инфекционисты того времени, испытывавшие вакцины на себе.

Профессор Зигмунд Фрейд отделил от своего горячо любимого «Я» один симптом, обсосал, обслюнявил и развернул в теорию. Облегчившись и без труда найдя заинтересованных патронов, он заставил множество способных и мыслящих людей копаться в самих себе неделями, месяцами, десятками лет. Личные неврозы он сделал семейными, а неврозоподобные переживания вялотекущих эндогенных больных усугубил, извратил, загнал в замкнутые круги, убил на корню их замыслы, заставил их вдохновение рождать уродов.

Есть разница?

Неизвестно, переносил ли Сталин эндогенное, спонтанное ощущение преследования. Если будут найдены убедительные доказательства того, что периодически или эпизодически он от него страдал, то его масштаб личности от этого только возрастёт: значит, он преодолевал не только внешние, но и внутренние разрушительные импульсы. И несмотря на них, генерировал целеполагание, преодолевавшее энтропию на половине земного шара.

А Горбачёв шёл на поводу у внутренних разрушительных импульсов. Мало того, поддавался на все соблазны, паразитирующие на этих импульсах.

Есть разница? Издержки подстёгнутой им энтропии легли на миллионы граждан России и Евразии. И на граждан опекавшихся СССР развивающихся стран, опущенных обратно в дикарство.

Это тот душевнобольной, которого следовало остановить. В Китае так сделали с генсеком Чжао Цзыяном, и страна остановилась над бездной.

Душевная болезнь — ниспосланное испытание, с которым каждый человек справляется по-своему. Если преморбидно сформированная личность противопоставлена болезни, она проходит через испытание — более того, мобилизует весь сохранный потенциал, и он противостоит энтропии как внутри, так и в окружающей реальности.

Человек, которому ниспослана тяжёлая форма расстройства, не постепенно изменяющая, а стремительно уничтожающая личность, не в силах ничего сделать ни с собой, ни с обществом: у него разрушается воля, а морфологически это сказывается в дегенерации нейронов лобных долей.

Человек с благоприятным течением душевной болезни, периодическим или вялотекущим, в силах осознать факт болезни, особенно если видит её следы в своем роду. Если он при этом плывёт по его течению, и более того, увлекает вместе с собой свое хозяйство, нацию, глобальное сословие, мы вправе назвать такого человека одержимым.

Одержимость объективно воспринимаема, различима, видна. Её нельзя допускать к управлению. Это возможно, что доказано не только примером Китая, но и историей нашей страны. Пример — избавление Екатериной от Петра III — брутальный, но необходимый и ответственный шаг. Противоположный, трагический и поучительный пример — неспособность бояр и семьи остановить Иоанна Грозного, заболевшего в середине своего правления и утратившего способность сопротивляться галлюцинаторно-бредовым переживаниям. Если мы сравним издержки в одном и другом случае, мы захотим поставить Екатерине памятник из золота.

Если одержимость угнездилась на уровне структур, от которых зависят судьбы многих государств и всего мира, если античеловеческая идея, вылившаяся в систематизированный бред, стала мейнстримной идеологией — например, современное неомальтузианство, оно же постиндустриализм, то этой идее следует сопротивляться. Если мир — большое хозяйство, а главные хозяева одержимы, и у нас сегодня нет сил сопротивляться в одиночку, значит, следует искать союзников и вместе с ними готовить глобальный Reason Riot — бунт разума.

Хозяйский разум цивилизации, защищающей себя, выстраивает несколько линий обороны, в том числе и внешнюю, на идеологически зараженной территории, где работать не легче, чем в условиях военной оккупации, и где на свой страх и риск сопротивляются отдельные группы, возглавляемые редкими, уникальными — и, несомненно, аномальными личностями. В 1930-х гг. опасным отщепенцем считался ушедший от Фрейда Вильгельм Райх, сегодня его роль досталась Джулиану Ассанжу — ожившему герою сказки Олеши, сыну циркача, канатоходцу, выбившему окно в идеологическом дворце Международного бюро по изменению климата (IPCC) и именно из-за этого, а не из-за кражи дипломатической переписки ставшему изгоем.

Хозяйский разум, активно и целенаправленно преобразующий природу для нужд цивилизации, для общего блага, ставит себе на службу таланты, помогает им разрешить свои внутренние мучения, и они находят себе место и роль — как нашёл Булгаков, когда писал «Белую гвардию», как нашёл Пастернак, включившийся во фронтовую пропаганду.

Хозяйский разум отстаивает и результат труда учёных-естественников, и результат труда языковедов. Политическое вмешательство в эти сферы нормально и оправдано. Ненормально потворствовать псевдо-вере, выводящей смыслы из цифр, псевдо-биологии, выводящей сознание из выделительной системы, псевдолингвистике, выводящей мышление из языка.

Защита этих дисциплин, точно так же как защита истории вообще и истории отечественной науки в частности — составная часть защиты цивилизации. Это не вопрос вкуса, академической правоты или партийной лояльности. Это вопрос жизни и смерти.

Список использованной литературы

(1) http://katya-men.livejoumal.com/126853.html

(2) http://www.westeast.us/51/article/2004.html

(3) http://www.npar.ru/joumal/2004/l/snezhnevski.htm

(4) Руководство по психиатрии / Под ред. акад. АМН СССР А.В. Снежневского. В 2-х т. М., 1983.

(5) Чистович А.С. Из воспоминаний старого психиатра. Л, 1977. http://www.audiolit.ru/works/ index.php?SECTION_ID=32&ELEMENT_ID= 1661

(6) Каннабих Ю.В. История психиатрии. М., 1928.

(7) Корнетов А.Н., Самохвалов В.П., Корнетов Н.А. Клинико-генетико-антропометрические данные и факторы экзогенной ритмики при шизофрении. Киев, 1984.

(8) Герцен и Запад. М., 1985.

(9) Лосский И.О. Условия абсолютного добра. М., 1991.

(10) Эткинд А.М. Эрос невозможного. М., 1993.

(11) Булгакова О. Версия как утопический проект // НЛО. 2007, № 88. http://magazines.rass.ru/nlo/2007/88/bu3.html

(12) http://www.evreyskaya.de/archive/artikel_424.html

(13) http://www.ncca.ru/publications.text?filial=2&id=142

(14) http://cityroom.blogs.nytimes.com/2010/12/16/how-do-you-say-billionaire-in-esperanto/

(15) http://donh.best.vwh.net/Esperanto/Literaturo/Poezio/ vagabondo/19.html

(16) Shor Е. L.L. Zamenhof and the Shadow People // The New Republic, 30.12.2009. http://www.tnr.com/print/article/books-and-arts/ll-zamenhof-and-the-shadow-people

(17) Snyder T.D. The Red Prince: The Secret Lives of a Habsburg Archduke. Basic Books, 2008.

(18) «Закарпатська правда», 18 березня 1993.

(19) Тинченко Я. «“Белая гвардия” Михаила Булгакова»

http://fb2.booksgid.com/content/E9/yaroslav-tinchenko-belaya-gvardiya-mihaila-bulgakova/53.html#.UDnZiMEaOgM

(20) Ziegler P. Mountbatten. New York, 1985.

(21) Steven S. Operation Splinter Factor. Philadelphia, 1974.

http://www.e-reading.org.ua/bookreader.php/1003481/ Stiven_Styuart_-_Operaciya Raskol_.html

(22) http://www.guardian.co.uk/media/2004/jan/20/ pressandpublishing.guardianobituaries

(23) http://www.pressgazette.co.uk/story.asp?storyCode= 28569§ioncode=l

(24) http://www.dailymail.co.uk/debate/columnists/article-228170/Farewell-Clive-Chiswick. html#ixzz2499Ldrk2

(25) http://www.workersliberty.org/story/2012/02/06/slansky-trial-performance

(26) Миличевич П. Осторожно — ревизионизм. Что потеряли трудящиеся в результате разрушения социалистических стран. М., 2001.

(27) Granville J. The First Domino: International Decision Making During the Hungarian Crisis of 1956. Texas, 2004.

(28) Futrell M. Northern Underground: Episodes of Russian Revolutionary Transport and Communications through Scandinavia and Finland 1863–1917. L., 1963. http://www.spartacus.schoolnet.co.uk/TUzilliacus.htm

(29) Хрущёв H.C. Время. Люди. Власть. (Воспоминания). М., 1999. http://www.hrono.info/ libris/lib_h/hrush3 5.php

(30) http://www.snopes.com/language/document/commrule.asp

(31) http://samlib.ru/lc/krylow_a_n/33-l.shtml

(32) Изюмов Ю.П. По чьим трупам шли к власти Андропов и Горбачёв.

http://za-kaddafi.zews.su/biblioteka/istoriya-rossii/321-sssr-po-chim-trupam-shli-k-vlasti-andropov-i-gorbachev

(33) Гнедин Е.А. Катастрофа и второе рождение. Амстердам, 1977.

(34) Loftus J.W., Aarons М. The Secret War Against the Jews: How Western Espionage Betrayed the Jewish People. New York, 1994.

(35) http://www.usslibertyinquiry.com/commentary/ahrons-loftus/analysis.html

(36) http://wn.com/john_loftus запись 2

(37) http://www.iht.eom/articles/reuters/2009/01/25/europe/ OUKWD-UK-FINANCIAL-UN- DRUGS.php

(38) http://www.theatlantic.com/personal/archive/2009/03/the-aids-libel/56057/

(39) Snyder T.D. Bloodlands: Europe between Hitler and Stalin. Basic Books, 2010.

(40)http://scepsis.ru/library/id_683.html

(41) Kepinski A. Schizoffenia. Warszawa, 1979.

(42) http://vilenskyog.narod.ru/new.html

(43) http://vilenskyog.narod.ru/Analiz.html

(44) Чехонин Б.И. Журналистика и разведка, http://evartist.narod.ru/textl6/003.htm

(45) http://davydov.blogspot.com/2009/08/blog-post_7967.html

(46) http://beon.ru/discussion/104-968-vilenskii-read.shtml

(47) Кедров К. Великий дилетант // Эхо планеты, ИТАР-ТАСС, 27.06.2012 http://www.itar-tass.com/c43/457952.html

•••••••••••••••••••••••••••••••••••