И вновь несли Кадзэ ноги по дороге, ведущей в деревню Хигаши, — все дальше и дальше, мимо места, где схоронил он двоих первых убитых парней Куэмона. Надо же, а статуэтка Каннон его работы до сих пор стоит, храня покой мертвых! До селения дошел он довольно скоро, сразу после полудня был уж там. Да, а постоялый двор-то в Хигаши всего один — хочешь не хочешь, а придется остановиться там, где вмешался он некогда в ссору меж хозяином и служанкой-подавальщицей. Впрочем, все сошло гладко. Если хозяин о ссоре и помнил, то, надобно заметить, и виду не подал, приветствовал самурая радостно и почтительно. Хотя… в заведении его по-прежнему пусто было, хоть шаром покати, тут уж не до гордости, поневоле перед каждым гостем трижды склоняться.

В кошельке Кадзэ с прошлого раза монет не прибавилось, вот и решил он на сей раз в общей зале отобедать, отдельного кабинета не требовать. Велика ли разница — ни там, ни тут никого, кроме него, нет! Вот и уселся он за низеньким столиком в полном и гордом одиночестве. Не успел даже более-менее устроиться на стареньких облезлых татами — подскочила девица, за которую он тогда заступился. Чай принесла и полотенце мокрое, руки перед едой обтереть. Гостя узнала сразу — грубовато-смазливое личико так и расцвело сияющей улыбкой.

— Благородный господин воин! Вот радость-то! Вы ж давеча так неожиданно нас покинуть изволили! Я, бедная, и отблагодарить-то вас за доброту вашу как следует не успела!

Кадзэ предпочел этих многообещающих слов не услышать, но в душе испуганно поежился. Нет, от девицы так просто не отделаешься, нынче ночью, чтоб авансов ее избежать, потрудиться придется немало. Вообще-то женщин Кадзэ любил, к юношам был равнодушен. Но привык он сам выбирать, с какой красоткой ночь проводить. И его представлениям о привлекательности тощая служаночка с крестьянским смуглым лицом никак не соответствовала. К тому же Кадзэ вообще не слишком жаловал продажных женщин — хотя эта, вне всяких сомнений, собиралась его ублаготворить совершенно бесплатно.

Девчонка поставила перед ним чай и умчалась за обедом, на прощание наградив самурая прямо-таки раздевающим взглядом. Кадзэ тяжело вздохнул. Будда великий, Каннон Милосердная! Ну почему за невинное удовольствие изредка восстанавливать попранную справедливость сплошь да рядом приходится платить столь непомерную цену?

Служанка вернулась, держа на подносе большую миску окайю, щедро приправленной ломтиками сладкого картофеля. Проголодавшийся в пути Кадзэ немедленно засунул в рот изрядную порцию и чуть не выплюнул. Еда оказалась очень горяча, пришлось на нее дуть. Девица уходить не собиралась. Скромненько уселась на почтительном расстоянии от самурая, но взгляды по-прежнему на него кидала страстные до неприличия.

— Ну и чего тебе? — не выдержал наконец Кадзэ.

— Ничего, благородный господин воин. Просто не ждала, не мечтала вас снова увидеть…

Кадзэ фыркнул довольно нелюбезно.

— Когда вы в тот раз уйти изволили, я прямо обрыдалась вся. Ну, думаю, пропал самурай мой, коль его демон ужасный не утащит, так, верно, бандиты проклятые зарубят!

— О бандитах, красавица, более можешь не печалиться.

Изумленная служанка широко распахнула глаза:

— Как это, господин?

— Очень просто, милая. Предводитель Куэмон убит. Люди его либо тоже мертвы, либо разбежались кто куда. Ныне тут у вас тишь да мир настанут — по крайней мере на несколько лет. И дело ваше, я уверен, в гору пойдет.

— Что вы говорите?! Господин Куэмон… убит?! Да верно ли?

— Вернее не бывает.

Девчонка вскочила на ноги. Сказала торопливо:

— Простите, что покидаю вас, благородный господин, только я к хозяину побегу. Надо ж и ему все рассказать. То-то он обрадуется!

Кадзэ кивнул и с большим облегчением принялся доедать отличную окайю. Но несколько минут спустя служанка вернулась — да притом не одна, а в сопровождении самого хозяина постоялого двора.

— Верно ли вы сказали?! — закричал старик едва не с порога. — Господин Куэмон мертв?!

— Мертв, — коротко подтвердил Кадзэ.

Хозяин расплылся в широчайшей улыбке:

— Что за чудесные новости! Нет, благородный господин самурай, вы даже возражать не извольте, — нынче вся еда за счет заведения. Радость, радость-то какая! Ну, заживем мы теперь тут, эх, заживем! Князь Манасэ собрал наконец-то людей и разобрался с шайкой проклятого Куэмона!

— Точно, — согласился Кадзэ. — Разобрался.

— Князь, видать, воинов со стороны нанимал — с вольными молодцами справиться. Судья наш — осел тупорылый, где уж ему с лихими парнями навроде Куэмона и ребят его дело иметь.

— Полагаю, так и было, — пожал Кадзэ плечами.

— Ну, какая теперь разница! Простите великодушно, благородный господин, только я уж поспешу. Надо ж и с односельчанами вестью радостной поделиться!

С этими словами хозяин постоялого двора споро выскочил из залы, оставив самурая на милость служаночки.

— Что ж, если сегодня меня кормят за счет заведения, то я бы с удовольствием съел еще порцию этой чудесной окайю, — проговорил Кадзэ.

Улыбка девицы сделалась еще более сияющей — верно, сама готовила. Она почти выхватила миску из рук Кадзэ и помчалась на кухню за добавкой. Вернулась весьма скоро, еду перед гостем поставила и вновь уселась на прежнем месте — обдавать самурая нежными взглядами, сносить которые Кадзэ становилось уже невмоготу. Молчание затягивалось. Наконец Кадзэ поинтересовался:

— Ну как, видели у вас в деревне того демона еще?

— Нет, благородный господин! После той ночи жуткой не видали. Оттого-то я по вам все глаза и выплакала — когда, значит, в Судзаку направились.

— Судзака-то здесь при чем?

— А как же, господин! Да ведь демон тот и прискакал по той дороге, что от Судзаки к нам сюда ведет!

Ранее Кадзэ еще никогда не задавался вопросом, на какой именно дороге крестьяне видели демона.

— Любопытно. И что же — демон скакал в направлении Судзаки или, напротив, от нее?

— От нее. А вы почему спрашиваете?

— Любопытство меня когда-нибудь погубит. Но ты уж его удовлетвори, милая. Значит, ты говоришь, через седло демона был переброшен человек?

— Был, господин. Не вру я, правда. Все мы его видали.

— Ах так. Скажи-ка: человек тот — он живой был или мертвый?

Несколько мгновений девица хмурилась, припоминая. А потом честно ответила:

— Не знаю, благородный господин.

— Он что — дергался? Кричал? Спрыгнуть пытался?

— Ой, что вы, господин! Конечно, нет!

— Надо же. Завидное хладнокровие для того, кого тащит в преисподнюю чудовищный демон…

Девчонка вскинула голову и уставилась на Кадзэ, явно не понимая его иронии. Объяснять сельской девчонке в услужении тонкие оттенки понятия «сарказм» самурай не намеревался. Поэтому просто продолжал расспрашивать:

— А заметил ли кто-нибудь из вас, куда демон направлялся?

— А как же, заметили! К той дороге, что от нас в провинцию Рикудзен ведет.

— Ага. Но ведь эта дорога, кажется, пересекается с той, что ведет назад, к перекрестку в провинции Удзен, — задумчиво протянул Кадзэ.

Служанка пожала тощими плечиками. Полюбопытствовала довольно ехидно:

— Да какой дурак, едучи от Судзаки, станет такой крюк огромный делать, чтоб только назад к перекрестку попасть? Зачем?

— Вот я и думаю — зачем? — сказал Кадзэ негромко.

— Эй, есть здесь кто живой? — воззвал внезапно кто-то от дверей постоялого двора. Голос был женский, но странный — резкий и громкий, подобно мужскому.

От неожиданности служанка прямо-таки подскочила на месте — верно, новые постояльцы и впрямь заглядывали сюда нечасто. Она быстро подхватилась, поднялась и поспешила к дверям — гостей встречать. Говорила девушка тихо, слов ее Кадзэ разобрать не мог, зато преотлично слышал громоподобный голос пришелицы, так что суть разговора в целом улавливал.

— Явилась наконец! Что ж, и ночь еще не настала!

Тишина. Очевидно, бедная служаночка рассыпается в униженных извинениях.

— И нечего тут сидеть, поклоны отбивать, не в храме молишься! — гремела незнакомка. — Помоги мне разуться, дуреха ты этакая! И проводи туда, где можно испить чаю!

Снова несколько мгновений тишины.

— Сколько стоит приличная комната на одну ночь?

Тишина.

— Сколько-сколько?! Неслыханная наглость!

И опять тишина.

— Да ты здесь при чем?! Позови-ка мне хозяина этой жалкой дыры. Очень хочу обсудить с ним цены. Да не сейчас! Что же за дурища, право? Сначала проводи нас внутрь и налей бурды, какая у вас тут сходит за чай.

Несколько секунд спустя служанка вернулась в общую залу — раскрасневшаяся, растерянная, явно не представляющая, как вести себя с громогласными, грубыми, напористыми новыми постояльцами. Немало позабавленный услышанным раньше Кадзэ не без удивления обнаружил, что в действительности пришельцев трое. Впереди шла рослая престарелая особа, на вид явно уж взрослых внуков имеющая. Ее густые волосы, щедро припорошенные сединой, были без затей уложены в узел на затылке. Лоб старухи обвивала белая повязка с выведенным на ней иероглифом — «месть». Одета она была, словно мужчина благородной крови, — темное кимоно заправлено в штаны хакама, сверху наброшена накидка хаори. За широким поясом красовались два настоящих меча, и вошла она в комнату широким, уверенным шагом, гордо вскинув голову, — точь-в-точь закаленный в боях самурай!

Следом за ней брел совсем уж древний старик. Насколько колоритно смотрелась пожилая дама, плотная, словно бочонок доброго саке, настолько эфемерным выглядел ее спутник — не человек, а газовый экран, который у жаровни ставят! Лицо его было чудовищно тощим, иссохшая кожа туго обтягивала кости черепа, суставы плеч, локтей и колен, казалось, вот-вот прорвут ткань унылого кимоно. Кадзэ даже поежился — кошмар какой-то, не человек — скелет ходячий, пришелец с того света.

Завершал занятное шествие последний участник — юноша лет пятнадцати-шестнадцати с милым открытым лицом. На спине юноша тащил тяжеленную плетеную корзину, для удобства снабженную двумя кожаными лямками, обтянутыми мягкой тканью. Из корзины, явно перегруженной, торчали на всеобщее обозрение ручки многообразных котелков.

Войдя, странноватая троица тотчас же обосновалась в дальнем углу общей залы. Повинуясь законам вежливости, Кадзэ сел по-другому, дабы не оскорбить незнакомцев прямым взглядом. При иных обстоятельствах это нормальное проявление благовоспитанности автоматически воздвигло бы меж ним и его соседями по комнате невидимую стену. Каждый спокойно продолжал бы заниматься своими делами, не замечая другого, словно и не сидят они в одном помещении. Но энергичная престарелая дама, похоже, не такова была, чтоб замечать какие-то там невидимые стены, воздвигнутые вокруг нее традиционными законами японской любезности. Еще чего не хватало!

Она решительным шепотом приказала старику и юноше сидеть в уголке и помалкивать, сама же преспокойно прошествовала через всю залу и, подойдя к Кадзэ, хлопнула его по плечу. Запросто прикоснуться к незнакомцу?! Грубость невообразимая, Кадзэ даже не понял, как реагировать на подобное хамство. Может, плюнуть на все и обращаться со старой грубиянкой с почтительностью, какую и должен выказывать мужчина пожилой женщине достойного происхождения? А может, наоборот, — взять да и повернуться к ней спиной, словно и не заметил столь невоспитанной попытки завязать знакомство? Но — нет. Все-таки Кадзэ с детства учили — к детям следует проявлять снисходительность, а к старикам — почтение. Хлопать незнакомых людей по плечу, конечно, неприемлемо, но обращаться со стариками необходимо со всем возможным уважением.

— Слушаю вас, госпожа бабушка, — сказал Кадзэ, употребив нейтрально-вежливое обращение к женщине зрелых лет.

— Вы здесь единственный постоялец, господин воин? — без обиняков спросила старуха.

Кадзэ позволил себе пожать плечами:

— Понятия не имею, госпожа.

— А купца вы, случайно, здесь не видели? — расспрашивала старуха настойчиво.

— Нет, госпожа. Здесь, на постоялом дворе, не видел.

— Увидите купца — соблаговолите сообщить об этом мне, — приказала старуха.

— Вообще купца? Любого?

— Нет, конечно же, не любого. Тот купец, которого разыскиваем мы, предпочитает обычно путешествовать по дороге Токайдо. Но никогда не знаешь наверняка, под каким камнем искать ядовитую гадину! Мы ныне именно к дороге Токайдо путь и держим — может, там удастся все-таки найти мерзавца. Нам официально дозволено свершить долг кровной мести. Подали письменное прошение в канцелярию нового правительства Токугава и получили разрешение. Теперь вот странствуем в поисках некоего купца, дабы заставить его собственной кровью смыть нанесенную нам обиду. Возмездие неотвратимо!

— Да, госпожа бабушка, я вижу: за поясом у вас — два весьма основательных орудия справедливого отмщения. Не завидую тому, на кого они обрушатся.

— Вы полагаете, я собираюсь исполнить свой долг в одиночку?! — Глаза старухи гордо сверкнули. — Нет, со мной путешествуют верный слуга, — кивком она указала в сторону тощего старика в углу, — и один из многих моих внуков.

Снова кивок, на сей раз — в сторону паренька с корзиной.

— Ну, тогда уж злокозненному купцу тем более есть чего страшиться. Ни кара небес, ни людское возмездие его не минуют.

Престарелая дама сурово кивнула. Похоже, иронии, прозвучавшей в словах Кадзэ о высоких боевых качествах троицы мстителей, она не уловила. Но вообще официально дозволенная кровная месть поводом для смеха не была. Совсем не была. В данном случае означало это вот что: забавные трое путников действительно получили от властей бумагу, подтверждающую ее право преследовать и убить кого-то, кто оскорбил честь их семьи. Впрочем, подробностей Кадзэ разузнать не успел: в залу вбежала служанка, за ней же плелся и сам хозяин постоялого двора. Внимание старухи, разумеется, немедленно переключилось на злосчастного трактирщика.

Хозяин еле рот успел открыть и пролепетать какое-то подобие почтительного приветствия — и на него обрушилась буря. Гневно рыча, престарелая дама принялась обвинять беднягу во всех мыслимых и немыслимых грехах. Заведение его — грязная дыра, прислуга — наглая и ленивая, и вообще непонятно, как у него еще наглости хватает требовать хоть сэн с каждого из порядочных путешественников — благородной дамы и ее спутников, привыкших, кстати сказать, к помещениям и обслуживанию совершенно другого уровня!

Обалдевший от такого напора хозяин только и мог, что непрестанно бить поклоны да время от времени пытаться вставить хоть словечко в столь бесконечный поток суровых обвинений, да какое там! В полном отчаянии он послал Кадзэ молящий взор, надеясь, видимо, что самурай окажет некую помощь и призовет наглую старуху к порядку. Кадзэ, умирая в душе от хохота (уж больно занятная сценка перед глазами его разыгрывалась, хоть сейчас в пьеску вставляй), покачал сокрушенно головой, но в перепалку предпочел не ввязываться — упаси боги мужчину спорить с женщиной, а уж с такой — подавно.

В итоге доведенный до отчаяния хозяин завопил, что за счастье почтет принять у себя благородную даму и ее спутников всего лишь за два сэна — а обычно ночлег на троих у него стоит и вовсе пять! Старуха на то раздраженно фыркнула: делать нечего, придется уж ей нелюбезно воспользоваться плодами столь невообразимой щедрости и преклонить голову под, несомненно, дырявым кровом гостиницы. Но два сэна — все равно цена несусветная, внук и слуга ее преотлично и под открытым небом переночуют. И говоря по чести, хозяин сам бы постояльцам должен приплачивать, чтоб они только согласились почтить своим присутствием сей гнусный клоповник!

Тут хозяин, измученный до состояния полной прострации, счел за лучшее попросту удрать, а служанка пусть как умеет, так сама и разбирается с чудовищами во образе посетителей!

Кадзэ с наслаждением досмотрел спектакль до конца, однако ж заканчивать свой обед предпочел молча, не вступая более с новоприбывшей троицей ни в какие разговоры, ровно и не сидел с ними в одной зале. Впрочем, старуха и двое остальных и меж собой-то не слишком много разговаривали — жадно поглощали поданную служанкой еду. Кадзэ разрывался от любопытства — кому же собирается мстить эта нелепая троица? Тем более у женщины на лбу такая повязка — дело явно серьезное! Но разумом он все же понимал: хватит, достаточно уже пообщался с наглой старой стервой, ни к чему продолжать знакомство, расспрашивая ее об имени обидчика и характере нанесенного им оскорбления.

Доесть в тишине, впрочем, Кадзэ так и не довелось. Кланяясь на ходу, прислужница ввела в общую залу очередного гостя. Они еще через порог переступить не успели — а Кадзэ уж вскочил на ноги, хватаясь за рукоять меча.

— Вы?! — В голосе нового постояльца звучали изумление и гнев.

Перепуганная служаночка резво, точно крольчонок, отпрыгнула назад. Троица в углу подняла глаза от мисок и с любопытством уставилась на происходящее. Кадзэ же просто невозмутимо склонил голову.

Молоденький задира-самурай, над которым Кадзэ так зло подшутил на островке, тоже схватился за рукоять меча.

— Имею честь вызвать вас на немедленный поединок, и на сей раз попрошу обойтись без трюков типа «меча, меча не имеющего»! — прошипел он зло.

Несколько секунд Кадзэ смотрел в бешеные глаза юноши. Потом заговорил:

— Не знаю, как и вымолить у вас прощение за свою нелепую и глупую шутку. Характер у меня такой невозможный — люблю розыгрыши. — Он опустился на одно колено: точь-в-точь — простой солдат, отдающий донесение военачальнику. — Нижайше прошу вас простить мне эту обиду!

— Да вы не просто мерзавец, а еще, оказывается, и трус? — хмыкнул молодой самурай.

Кадзэ не ответил на оскорбление. Так и оставался в коленопреклоненной позе просителя.

— Нет, — упрямо настаивал юноша. — Извинений ваших я не принимаю. Я настаиваю — давайте немедленно сразимся. Выходкой своей вы оскорбили не только лично меня, но и всю славную школу меча Ягию. Обида столь великая может быть смыта лишь кровью, пролитой во время честного поединка!

— Пусть так, — Кадзэ поднялся, — но соизвольте хотя бы согласиться сражаться не на боевых мечах, а на деревянных, тренировочных. Ведь суть поединка в том, что вы хотите продемонстрировать мне свое высокое мастерство во владении мечом? К чему же использовать боевое оружие?

Юный самурай одарил Кадзэ взором, полным презрения, — видимо, и впрямь заклеймил его мысленно трусом. Однако произнес сквозь зубы:

— Отлично! Значит, пусть будут деревянные мечи. Сражаться станем прямо здесь и сейчас.

— Полагаю, лучше все-таки будет выйти на улицу, — негромко посоветовал Кадзэ. Повернулся к извертевшейся от интереса служаночке и велел: — Принеси-ка нам, красавица, две палки длиной с катану. Ждем тебя снаружи.

Девица округлившимися глазами уставилась на самураев. Закивала. Умчалась куда-то — палки подходящие разыскивать.

Вежливо пропустив молоденького самурая вперед, Кадзэ неторопливо вышел с постоялого двора. Надел у дверей сандалии. Остановился посреди пыльной деревенской улочки. Юный противник последовал за ним. Поодаль стеснились нежданные зрители: старуха с повязкой мстительницы, ее тощий слуга и внучок собрались насладиться интереснейшим зрелищем.

Девчонка воротилась со скоростью поистине неправдоподобной. За ней поспешали хозяин, его пышнотелая супруга и целая орава ребятишек. В подоле верхнего кимоно служанка несла две палки, каковые с довольно изящными поклонами и вручила участникам поединка. Кадзэ осмотрел свое оружие, покачал головой и, вынув меч, обтесал нижний конец, дабы тот хоть относительно напоминал рукоять нормального меча. Молодой самурай вынул из кармашка длинную белую ленту и стремительными скупыми движениями подвязал ею рукава своего щегольского кимоно — так, чтобы лента сначала перекрещивалась на спине, а потом охватывала концами плечи. Проделал он это эффектно и с большой помпой, явственно играя на публику — маленькая группа зрителей и впрямь ответила одобрительным ворчанием. С победоносной улыбкой юноша обернулся навстречу Кадзэ.

Кадзэ засунул свой настоящий меч за пояс. Взялся обеими руками за импровизированную рукоять палки. Глядя на молодого противника, замер в классической боевой стойке. Юноша бросился на него со звонким кличем, но Кадзэ стоял все так же неподвижно, деревянный меч в его руках даже не шелохнулся.

Молоденький самурай, несколько сбитый с толку столь полным отсутствием реакции противника на его атаку, приостановился на мгновение — обдумывал, похоже, что дальше делать. А потом завопил еще громче и набросился на Кадзэ со всей силой, стремительностью и задором юношеской ярости, обрушивая деревянный меч вниз в мощнейшем ударе. Кадзэ почти небрежно отразил этот удар. Оба противника одновременно перешли к приему кириотоши. Что есть кириотоши? Описать можно без труда, применить же на деле — непросто. Разом блокировать атаку врага и перейти в контратаку самому, не разделяя эти два движения, но, напротив, слив их в одно, единое, — немногие способны на такое. Молодой самурай, впрочем, сражался недурно, и от удара Кадзэ уйти сумел, отпрыгнув с кошачьей быстротой и грацией, и собственный прием в то же время провести попытался.

Снова и снова стукались друг о друга деревянные мечи.

Во взгляде юного воина, обращенном на Кадзэ, презрительная насмешка сменилась поначалу удивлением, а после и вовсе восторгом.

— Да ведь вы великий мастер меча! — вскричал он наконец.

— Благодарю вас за доброту. — Кадзэ коротко поклонился. — Ну что же, можно считать, теперь ваша честь отмщена?

— Ну, я бы сказал, что мы с вами сражаемся на равных. Впрочем, полагаю, подобный исход поединка меня вполне удовлетворяет, — отвечал юноша.

Кадзэ помолчал мгновение. Прозмеилась лукаво точеная бровь.

— Отлично, — улыбнулся он, — коли вам угодно считать, что мы сразились вничью, я — только «за».

— А сами вы, выходит, не уверены, что исход поединка — ничейный?! — враз встопорщился молодой самурай.

— А сам я уверен: коли ваша честь отомщена, то более и обсуждать нечего!

— Вы даете мне понять, что ничьей все же не было?

— Да была ничья, была. К чему беспокоиться?

— Сказать вы можете все, что угодно, — но в душе, я вижу, вовсе не считаете меня равным себе противником. Так?

Кадзэ молча возвел глаза к небу. Юный самурай швырнул свою дубину-меч наземь.

— Нет, честь моя не удовлетворена! — Голос его стал злым, запальчивым. — Я требую: давайте сразимся снова! Только на сей раз биться будем уж на мечах настоящих. Пускай сталь нас рассудит!

— Прошу вас, подумайте еще. К чему нам настоящее оружие? Я уверен, наши неурядицы преотлично разрешит и второй бой на мечах деревянных…

— Стало быть, вы все-таки трус? — прошипел юноша.

— Да коли вам угодно так считать, пусть я хоть трижды трусом буду, — пожал Кадзэ плечами.

— Вы еще и смеетесь?! Сражайтесь! — Молодой самурай рванул меч из ножен. — Сражайтесь, или я вас сейчас на месте зарублю!

Кадзэ тоже отбросил палку и обнажил катану.

— Жаль мне вашего необдуманного решения, — сказал он тихонько.

Вместо ответа юноша принялся наступать на него, подняв меч в классическую исходную позицию — на уровень глаз. И вновь Кадзэ замер на месте, поджидая, когда молодой противник атакует. Но теперь юноша не спешил. Подойдя на расстояние удара, он внимательно изучал старшего воина взглядом. Явно ожидал, что Кадзэ либо отвлечется на долю мгновения, либо проявит недостаток внимания — в общем, совершит хоть мельчайшую ошибку, которая позволит ему пробиться сквозь превосходно выстроенную защиту противника и нанести смертельный удар. Секунды бежали одна за другой. Зрители, заинтересованные поединком, похоже, не меньше его непосредственных участников, затаили дыхание. Внезапно молодой самурай все-таки решил нападать. С громким криком он бросился вперед, высоко взметая меч и стремительно обрушивая его вниз, с намерением рассечь горло Кадзэ.

Атаки не получилось. Кадзэ вновь пустил в ход кириотоши, только на сей раз клинок его вонзился уже в тело молодого самурая. Изумленный юноша отскочил и растерянно воззрился на свой бок, где по шелку нарядного кимоно медленно расползалось багрово-красное пятно. Губы его скривились. Уронив меч, молодой воин схватился за рану. Чуть пошатнулся. И упал на колени, дрожа от боли и неожиданно накатившей слабости.

— Глупец! Мальчишка! — орал Кадзэ с наслаждением. — Птенец неоперившийся, не рановато ль тебе рисковать своей жизнью столь же нелепо, как это делаю я? Пойми, тебе-то есть что терять! Да у тебя на такие опасные игры ни ума недостает, ни опыта! Ишь ты, нашел себе развлечение — по дорогам он мотается да незнакомцев на смертный бой вызывает! Да ты еще не способен определить уровень противника даже во время тренировочного поединка на деревянных мечах! Щенок! Во время настоящего боя насмерть один взгляд, одно движение пальцем решают порой, победить тебе иль погибнуть. Слишком сложно для сопляка без капли опыта. И судить еще берется!.. Ладно. Молю Милосердную Каннон, чтоб не задел я тебе какого-нибудь жизненно важного органа. И так-то сдерживался, как незнамо кто, лишь бы тебя, щенка, ранить, а не убить ненароком. Слишком много я трупов за спиной своей оставил в провинции этой проклятой, тошнит от убийств бесконечных. И уж точно не имею я желания присоединять к прочим убитым еще и малолеток вроде тебя — таких, что по молодости да по глупости возможностей своих истинных еще не знают и бойцами великими себя мнят! — Покосившись в сторону хозяина постоялого двора и служанки, он махнул рукой: — Отведите его в гостиницу и вызовите лекаря. Будет жить как миленький, только кровь побыстрее остановить надо. Поторопитесь!

Девица и хозяин и верно заторопились. Скорехонько, как велено было, подбежали и на себе потащили юного самурая, бледного как смерть от потери крови и хлесткой отповеди Кадзэ, в дом. Отерев клинок катаны о рукав кимоно, Кадзэ тоже побрел за ними следом. Шествие замыкали старуха и ее оживленно переговаривающаяся маленькая свита.

Вернувшись в залу, Кадзэ молча сел, взял свою миску и принялся за остывшую кашу.

Прочие гости — все трое — тоже взялись за еду. Впрочем, теперь наглая старуха держалась осторожнее, в фамильярности с Кадзэ вступать не спешила. Иное дело — прислужница. Та, убирая поднос и миску со столика завершившего трапезу самурая, склонилась сколь можно ближе и зашептала заговорщически:

— Какой поединок был прекрасный — глаз не оторвать! Так вы помните, господин: ночью, когда все уснут, я к вам приду. Ох и отблагодарю ж я вас за все добро и благородство ваше, ох и отблагодарю!..

Кадзэ не ответил, храня на лице пристойно-каменное выражение. Но после — девица, собравши все подносы, миски и палочки, уж удалилась на кухню — он все ж таки решил осмотреть предоставленную ему комнату. Ничего особенного, но чистенько. Футон на полу расстелен заранее. Деревянный валик для головы тоже поставлен. Хороший валик — шея во сне не затечет. Комната крошечная, а посему ей вполне хватает бледного света единственной свечи, вставленной в бумажный фонарик. А впрочем, чего придираться? Обычный размер японской спаленки на постоялом дворе средней руки — клетушка на несколько татами — хватило бы, спать ложась, места и ноги вытянуть, и головой о стену не стукнуться, да и все. Ему повезло еще. Комната аж в четыре татами. Лучшую в гостинице, верно, отвели. Маленькая, но уютная — чего страннику одинокому еще желать?

Минутку Кадзэ посидел на пороге, не без любопытства соображая — интересно, а хватит в этой игрушечной спаленке места не только одинокому страннику, но и пылкой служанке? Наклонился. Задул свечу. На футон, впрочем, укладываться не стал — к чему? Просто подождал немножко, пока глаза к темноте не привыкнут, а после встал и раздвинул скользящие створки седзи. Вышел на общую веранду, огибающую здание постоялого двора, и направился в дальний ее угол — туда, где уборная мужская помещалась.

Уборная была чуть поодаль от веранды отгорожена — жалкий закуток, отграниченный двумя низенькими ширмами бамбуковыми. Но опять же — бедненько, зато чистенько. Пол земляной не песком — свежими сосновыми ветвями и иголками хвойными устлан. Мужчине естественные надобности отправлять удобно — стоит себе на веранде и отливает на ароматную хвою. А ветки да иголки, между прочим, меняются не реже, чем раз в два-три дня. И пол устилается свежей хвоей, чтоб, значит, запах приятный не пропадал. Впрочем, женщинам труднее, им с веранды не помочиться. Хотя… кто ж его знает? Не поклялся бы Кадзэ, что не отпихнет его сейчас локтем, дабы не лез без очереди, решительная престарелая дама, затеявшая страшное дело кровной мести. Но правда, и ей вниз спускаться придется. Нелегко! Однако, опять же, спуститься придется и самому Кадзэ, реши он отправить надобности более серьезные…

Развлекаясь мыслями столь легкомысленными, Кадзэ шел вдоль по веранде назад, в свою комнату. И тут увидел на задах гостиницы две съежившихся прямо на земле фигуры, закутанных в пестрые одеяла. Понятно. Тощий слуга старухи и ее молоденький внук и впрямь ночуют под открытым небом! Кадзэ поразмыслил мгновение — и вдруг глаза его сверкнули остро, молодо и весело. Перепрыгнув через перила, он приземлился рядом с телом, завернутым в одеяло поприличнее. Потыкал спящего сандалией.

— Прошу прощения, — начал Кадзэ вежливейшим тоном.

Существо под одеялом что-то сонно заворчало.

— Прошу прощения, что тревожу ваш сон, — мурлыкав Кадзэ, — но я решил нынче не пользоваться своей комнатой. Душно, одиноко… Проведу-ка я эту прекрасную ночь на вольном воздухе! Вам, молодой человек, может, приятнее было бы поспать на мягком футоне, а не на голой земле?

— Ох, господин самурай, покорнейше благодарю вас… — залепетал паренек, кулаками протирая глаза.

— Отлично. Тогда следуйте за мной, — любезно предложил Кадзэ.

Он кое-как дотащил спотыкающегося мальчишку до комнаты, в которой предстояло ночевать ему самому.

— Залезайте на футон, — посоветовал он любезно, — и укройтесь потеплее. Нет, свет зажигать не нужно. Мошки налетят, комары… Желаю вам сладких снов!

С весьма ехидной усмешечкой на устах Кадзэ задвинул седзи за спиной, снова спрыгнул с веранды, выбрал на дворе местечко поукромнее и с наслаждением растянулся на нагретой за день земле, поплотнее запахнув на груди кимоно. Спал он, как всегда, чутко, не выпуская из рук меча…

Следующим утром Кадзэ вернулся в гостиницу и приказал подавать завтрак. Заспался он — старуха, ее слуга и внук кушать уже заканчивали. Пожилая дама сурово отчитывала паренька.

— Да что с тобой нынче сталось? Демоны, что ль, тебя ночью околдовали? — шипела она. — Спишь на ходу!

Внучек лишь поглядывал на нее поверх миски с похлебкой, затаенно, нежно улыбался да хлопал длинными ресницами.

— Ничего, госпожа бабушка, ничего, — бормотал он, — все прекрасно!

— Что прекрасно?! Странно ведешь себя, подозрительно! — не сдавалась старуха.

Мальчишка не ответил. Сияющая улыбка его, казалось, освещала всю залу.

Кадзэ сел. Вскоре яростным стремительным шагом подошла служанка. Грохнула на его столик поднос с завтраком так, что по всей гостинице звон пошел. На грубовато-смазливом ее личике застыло выражение праведного гнева, глаза метали искры. Ухмыляясь до ушей, Кадзэ с чувством принялся за вкуснейшую похлебку.

Забавная троица собралась в путь. Но паренек успел еще сторожко подкрасться к Кадзэ и сунуть ему в руку что-то легкое, завернутое в тряпицу.

— Не почтите за обиду, — зашептал он, — это всего лишь сэнбэй, печенье рисовое. Знаю, бедный подарок, но уж так хочется мне поблагодарить вас, благородный господин, за то, что в комнате вашей переночевать мне дозволили!

Кадзэ, коротко кивнув, сунул нежданный гостинец в кармашек рукава, где хранил всякие мелочи, и благополучно о нем позабыл. Ну не любил он печенья…