Помм – остров Груа

Я думала, никогда не смогу собрать саксофон, но уже собираю на автомате, ура! И мундштук беру в рот правильно, и зубы куда надо подставляю, и плечи не поднимаю, и щеки не надуваю, и, чтобы получился звук, убираю язык и тяну «ту-у-у». Я уже знаю ноты для левой руки, той, которая сверху: до, си, ля, соль, – но чтоб играть, так нет! Не выходит. Зубы скользят, язык мешает, мундштук забираю слишком далеко, а нижнюю губу поджимаю. Только все равно иногда из сакса вырывается звук, чистый такой, проникновенный, и сразу мне хочется играть и играть все время, только играть, ничем больше не заниматься.

По пути домой пританцовываю. Захожу к тебе на кладбище и тихонько протягиваю «ту-у-у», чтобы ты поняла, до чего это трудно. У певцов есть голос, пианисты ставят пальцы на клавиши, а саксофонисты играют всем телом. Я попалась на крючок. У меня все получится! Я такая счастливая, когда получается, что прямо вся киплю и пенюсь, как океанский прибой в равноденствие.

Получил очередную гугловскую рассылку. На кого-то из участников Сириановых сборищ в гостинице подали в суд. Надеюсь, нашему сыну не в чем себя упрекнуть. Сара в фоторепортажах с премьер выглядит ничуть не хуже кинозвезд в ее фильмах, она божественно прекрасна.

Когда ты была маленькая, шестого декабря в замке твоего отца послушные дети вынимали из оставленных у камина башмачков сласти, а непослушные – ивовые розги, их туда засовывал приезжавший на осле и проникавший в гостиную через дымоход вместе с добрым Рождественским Дедом злющий его спутник Папаша Фуэтар. Четыре твои старшие сестры лакомились пряничными человечками, называя их «святыми Николаями», ты, вся разобиженная и зареванная, выбрасывала розги в помойку. В тот же день вы раскладывали зеленую чечевицу на влажной вате, чтобы в рождественскую ночь украсить ростками ясли. Твои сестры, поливая свои зернышки, не роняли мимо ни капли, твое блюдечко с ватой всегда было полно до краев, и вода через край переливалась – на кружевную скатерку, на инкрустированный столик, на старинный паркет…

Ты возродила традицию с Сирианом и Сарой, исключив из нее Отца Фуэтара с его садомазохистскими розгами. Наши дети выращивали чечевицу в щербатых блюдцах на кухонном столе – так никакого риска. Но я назло тебе снимаю со стены коллекционную бретонскую тарелку и высыпаю в нее зернышки для Помм.

Я придам смысл этому дню. Я доведу до конца то, что задумал. Помм в школе, Маэль на работе. Сегодня туман, море волнуется, трудные условия – в такую погоду моряки сидят по домам, носа на улицу не высунут. Я брошу вызов твоему Богу, это будет честная сделка, все по справедливости. Рыцарь бросал своему противнику латную рукавицу. Бог согласится вступить со мной в поединок. Он взял тебя в заложницы, а я предлагаю ему себя на твое место. Я отдаю свое ничтожное существование в обмен на твое. Я не кончаю с собой, я себя отдаю, дарю. Я просто-напросто пойду туда, наверх, – от надира до зенита, по прямой, – а ты спустишься, чтобы жить дальше. Равновесие не будет нарушено. Когда мы венчались, я обещал защищать тебя, и я держу слово. Ты полезнее нашей семье, чем я. Они ошиблись там, наверху, они взяли тебя вместо меня, и я исправлю их ошибку. Ты в тысячу тысяч раз лучше меня. Я был твоим рыцарем со стетоскопом, сняв же белый халат, я гроша ломаного не стою, кому я тут нужен.

Надеваю сапоги – если ступлю за борт, вода своей тяжестью быстро увлечет меня на дно, – накидываю на плечи «жозеф»-тельняшку. Кладу в карман пластиковую карточку со своим именем, чтобы легче было опознать. Взрослый человек, если он в хорошей физической форме, при восьми градусах может продержаться в воде двадцать минут. Гипотермия замедляет биение сердца. Тела всплывают к исходу девятого или пятнадцатого дня – все зависит от подводных течений и очертаний берега. Я надеюсь, что меня найдут. Я не хочу повторить судьбу отца.

Спускаюсь в порт. Паркуюсь подальше от кафе «Стоянка». Вспоминаю Жаклин Табарли – как она думала о муже в то утро солнцестояния 1998 года, повернувшись лицом к океану: «Море не злое, море его не украло, просто забрало себе».

Я выбрал день и час так, чтобы не пересечься с почтовиком, не встретить ни рыбаков, ни яхтсменов. Смеркается, в гавани пустынно, туман стелется все ниже. Заимствую лодку у одного из приятелей, деньги за нее кладу в конверт, надписываю его имя и пристраиваю конверт у себя к рулю – когда туристический сезон заканчивается, мы здесь не запираем машин… Зыбь, лодку покачивает, дальше будет хуже – болтанки не избежать. Осматриваюсь, чтобы убедиться: никто меня не видит, я пока в своем уме, не как некоторые, зачем рисковать жизнью спасателей в такую непогоду.

Вокруг ни единой живой души. Не уверен, что сам я живой. Гребу кормовым веслом, иду к выходу из порта. Когда прохожу мимо чьей-то яхты, на палубе появляется хозяин, не дышу, не шевелюсь, замер у его правого борта. Он писает через левый и возвращается в каюту. Это отец научил меня галанить, выписывать восьмерки кормовым веслом. Отец ждет меня внизу, под водой. Выйдя из порта, оказываюсь один на один с океаном, сражаюсь с волнами. Моя лодка – будто ореховая скорлупка на поверхности воды. Я все дальше от дамбы. Течение сносит меня к Пор-Лэ. В окнах Жильдаса и Изабель свет, из трубы идет дым: камин топится. Представляю себе их сидящими в гостиной, так и вижу тяжелые кресла, низкий столик, на нем тарелка, в тарелке – канапе с морским пауком; слышу, как смеется Изабель, как музицирует Жильдас… Все это будет продолжаться, Лу. Без нас. Вчера – без тебя, завтра – без меня.

Я помню, как вновь начинали биться сердца, которые остановились, мне казалось, навеки. Помню, как выходили из реанимации на своих двоих пациенты, у которых – поклялся бы – не оставалось ни единого шанса выжить. Бывают на свете чудеса. Ору как резаный, и мой крик уносит ветер. Сначала просто так ору, потом песню, которую сочинила Барбара, – с усилием выговаривая слова, деру глотку над волнами: «Когда они – кто на земле – с нее намерятся уйти, они, кто не умел просить, но знал: рожденье – это чудо, пусть им позволят выбрать край, который им пребудет рай, в какой дали от них тот край в последний жизни час ни будет».

Задыхаюсь от ора и умолкаю. Мое хилое суденышко натыкается в тумане на скалу, я не успеваю ни за что ухватиться, неуклюже описываю в воздухе кривую и плюхаюсь в воду.

Я не совершаю самоубийства, я просто заключил сделку. Надеюсь, там, наверху, с уважением отнесутся к главному и единственному пункту нашего справедливого договора: моя жизнь за твою. Теперь над океаном торчит только моя голова. Море зимнее, ледяное, такому нельзя не покориться. Мальчишкой я просыпался среди ночи и думал: а как все было с отцом? Во время интернатуры мне приходилось видеть в парижских больницах утопленников, которых привезли из городских бассейнов, и тех отчаявшихся, кто сам бросился в Сену. Я выбрал свой океан, так надежнее. Лучше я умру, а ты будешь жить.

Помм – остров Груа

Дедушка утром был какой-то странный. Я ушла из школы первая, ни с кем не поговорила и не попрощалась, вскочила на велик и теперь с бешеной скоростью несусь домой. Сегодня нам надо раскладывать на мокрой вате чечевицу. Вижу приготовленную на кухонном столе тарелку, а Жо нигде не нахожу – ни в кабинете, ни в спальне. Скутер на месте, машины нет. Еду на кладбище. Ты тут, но его нет. Старые дамы разговаривают со своими покойными мужьями, те им не отвечают. Заплаканные мамы украшают цветами могилы детей, которым никогда не вырасти. Высыпаю на твой камень горсточку чечевицы и качу дальше искать Жо.

Вот и его любимый пляж. Здесь пусто. Спускаюсь в порт. Уф… машина припаркована почти рядом. Иду к Соаз – нет, она сегодня не видела Жо. Проверяю на морском вокзале, заглядываю к капитану порта, в турбюро – нет, он никуда не заходил. Магазин одежды, лавка с мороженым и пункт проката велосипедов закрыты. Возвращаюсь к машине, замечаю конверт – Жо пристроил его на руль. Внутри деньги и записка для приятеля, у которого он взял лодку. Если Жо нет у причала, значит, он в море. Я потеряла тебя, Лу, и ничего не смогла сделать, чтобы тебе помочь. Папа ко мне никогда не вернется, его я тоже потеряла. Я не могу потерять еще одного человека, которого люблю, я этого просто не вынесу!

Мчусь обратно в Пор-Лэ. Добегаю до самого конца причала, прищурившись, смотрю на море. Нигде никого и ничего. Стоп. Там не он? Нет, там буек над вершей. А там? Там птица… Вот! Вот же плывет лодка. Далеко, ее еле видно. Но над бортом точно никто не возвышается. Дедушке стало плохо и он свалился на дно лодки? Или в воду? Лечу к кафе Соаз, но у самого порога торможу. Жо взбесился бы, если бы узнал. Все наши спасатели – его друзья. Их катер «Нотр-Дам дю Кальм» спустили на воду в год моего рождения. Надо выпутываться как-нибудь иначе. Если я подниму тревогу на весь город, он меня не простит. А если он утонет, я себя никогда не прощу.

Вздрагиваю от пронзительного крика. Две чайки играют с ветром. Бой? Лола? Они кружатся надо мной, потом летят на мыс, к дому дедушки близняшек и Йоханы.

– Поняла! Спасибо!

Кручу педали стоя как бешеная, я вся в поту, если легкие лопнут, никогда не смогу играть на саксе, ноги горят сверху донизу, тропинка, нависшая над портом, скользкая, еле на ней удерживаюсь, ну вот, земля уходит из-под колес, резко выравниваю руль, не то бы рухнула головой в темную воду или разбилась о какой-нибудь корабль, фффууу… добралась! Запыхалась как не знаю кто. Колочу в дверь. Жильдас видит меня в окно и выходит.

– Лодка… Жо… там…

Задыхаюсь, говорить не могу, объясняю жестами. Жильдас с Изабель уже бегут к лодке, а я никак не могу отдышаться. Стемнело, далекой пустой лодки не видно. Ужасно холодно. Ветер. Сажусь на край дамбы, свесив ноги, жду.

Жо – остров Груа

Весь заледенел, пальцы от мороза как чужие. Повторяю про себя вопрос из конкурсного экзамена при поступлении в интернатуру. Утопление… В воде тело человека охлаждается в двадцать пять раз быстрее, чем в воздухе. Температура падает. Сосуды сужаются, чтобы уменьшить тепловые потери. Кровь от периферии отливает к внутренним органам, от этого повышается артериальное давление. Пульс замедляется, это помогает организму бороться с гипертензией. Мозг хуже снабжается кровью, человек теряет сознание. А дальше… либо остановка дыхания и сердцебиения еще до того, как вода заполнит дыхательные пути, смерть от синкопального утопления, и мы имеем прелестный бледный труп, либо от того, что потенциальный утопленник наглотается воды, и дальше – спазм гортани, происходящий от раздражения этой самой водой рецепторов в дыхательных путях, смерть от утопления асфиктического, и мы имеем прелестный синий труп.

Один в зимнем океане, я думаю об отце: как он шел ко дну, а вокруг плавали рыбы, которые не говорили на его языке. Гоню из головы эти мысли, моя последняя мысль будет о тебе. Пальцы онемели, не могут больше цепляться за скалу и не отвечают на приказы моего затуманенного мозга. Ухожу далеко в прошлое, в тот самый вечер свадьбы твоей кузины, когда я заявил, что хочу заставить твои алебастрово-синие глаза заискриться. Сейчас я утону, и ты проснешься в лодке вместо меня. Держусь за скалу всего двумя пальцами, большим и указательным, это ненадолго. Конечно, вот они уже и разжались, вот уже и скользят по камню, будто лаская твою кожу.

Плеска волн не слышно за ревом мотора. Наверняка галлюцинация из-за дефицита кислорода в мозге. Совсем отцепляюсь от скалы, вхожу в море солдатиком, я морской солдат, я в стойке «смирно», рот на уровне воды, обожженные солью глаза уставились на линию горизонта. Сейчас меня унесет течением, любимая. Ты там, наверху, собираешься, прощаешься с новыми друзьями. Ты виделась с моим отцом? А нашего друга Жака встретила? А маму свою нашла?

– Жо, черт побери!

Кто смеет ругаться в раю?

– Жо, ты меня слышишь? Хватайся за багор, держись крепче!

Этот голос не с неба. Это голос Жильдаса – из его лодки. Он за рулем, Изабель протягивает мне багор.

– Оставь… те… ме… в по…

Они хотят все погубить. Я вижу, ты готова перешагнуть через парапет. Путь свободен, Лу, спускайся.

Жильдас скидывает с себя одежду и, поеживаясь, лезет в воду. Два мощных гребка – и он рядом со мной. Я бормочу:

– Мне надо… спасти… Лу… Я… заключил… договор…

– Будешь сопротивляться, шарахну по башке, – рычит из волн Жильдас.

Подхватывает меня под мышки, у меня нет сил противиться, я позволяю тащить себя как тряпичную куклу. Все пропало, Лу. Ты не спустишься. Бог отказался от обмена. Жильдас втаскивает меня в лодку, кладет на дно, Изабель закутывает меня в одеяла.

Они помогают мне выбраться из лодки и, поддерживая с двух сторон, ведут к дому. Я сразу засыпаю, уж очень измучился, а просыпаюсь на кушетке у камина. На мне одежда Жильдаса. Изабель дает мне в руки дымящуюся кружку:

– Пей, так быстрее согреешься.

Слушаюсь, пью. Грог придает сил, и, наверное, я уже не такой синий. Рядом со мной сидит Помм, глаза у нее больше лица.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю тихо и невнятно.

– Она спасла тебе жизнь. Прибежала к нам и сказала… – говорит Жильдас.

– Я так испугалась, дедушка!

Впервые в жизни Помм назвала меня дедушкой. Протягиваю ей руку, она прижимается к моему плечу. Глаза ребенка, нашей внучки, ставят меня здесь на якорь, еще скольжу, но только по инерции – и от скорби о тебе. Твой Бог ходил по воде, а меня уйти под воду не пустил. Я искушал дьявола, но дьявол меня отверг. И у анку нашлись дела поважнее. Мне следовало стать дедушкой-утешителем для Помм, нормальным спокойным пенсионером, играющим в шары. Я был плохим отцом, теперь я никуда не годный дед.

– Ты нарочно это сделал? – спрашивает Помм сипло.

– Нет.

Жильдас хочет что-то сказать, но затыкается: девочка рядом. Догадываюсь, какие мысли его одолевают. «Ты можешь возвращаться туда каждое утро и каждый вечер, пока океан тебя не проглотит. Жить никого силком не заставишь. Я могу предупредить твоих детей и вызвать дежурного врача. Тебе пропишут антидепрессанты, тебя положат в больницу. А потом выпишут, и ты снова не устоишь перед соблазном…»

– Я не собирался кончать с собой.

«Уж конечно! Только очень на это похоже!» – кричат глаза Изабель.

– Я заключил сделку. Но вы меня спасли, и она сорвалась.

Ты бы оценила мою изворотливость.

– Дайте слово, что никто не узнает. Ни мои дети, ни Маэль, ни Шарлотта, никто. Я могу на тебя положиться, Помм?

Она кивает с какой-то недетской серьезностью. Поворачиваюсь к хозяевам дома:

– И никто из друзей, никто из Семерки тоже, договорились?

Теперь они кивают.

– Бой и Лола знают, ведь именно они мне сказали, но они умеют хранить тайну, – успокаивает меня Помм. – Только поклянись, что больше не будешь! Никогда!

– Клянусь.

Помм – остров Груа

Жильдас отвез нас домой на машине. За великом я зайду к ним завтра. Жо принял горячую ванну и греется у огня. Мама еще не вернулась – у нее в книжном сегодня вечером инвентаризация.

– Ты спасла мне жизнь, Помм. Я твой должник, – говорит Жо.

– Как гималайский мальчик?

Жо как-то за ужином рассказал мне про этого мальчика. Мы сидели за кухонным столом, он положил ладони справа и слева от тарелки и сказал:

– Однажды мне удалось спасти маленького мальчика, ему было столько лет, сколько тебе сейчас, и спас я его с помощью инструмента, который лежит сейчас на столе.

– Ножик?

– Нет.

– Вилка? Ложка?

Он протянул ко мне руки и объяснил. Когда я была совсем крошка, Жо повез тебя, Лу, в Бутан, страну Валового Национального Счастья между Китаем и Индией. Вы ехали на машине с шофером и гидом и остановились посмотреть соревнования по стрельбе из лука, это их национальный спорт. Бутанцы в полосатых кимоно и кедах плясали, помахивая своими традиционными бамбуковыми луками, и стреляли по мишеням, повешенным довольно далеко. Вы стояли в сторонке и восхищались мастерством лучников. Над высохшей рекой висел мост, украшенный молитвенными флагами, вас разглядывал як, всем было весело. И вдруг случилась трагедия: одному мальчику попала в грудь стрела. Мальчик упал, все бросились к нему, а впереди всех бежала его мама. Она прибежала и сразу же схватилась за стрелу, Жо заорал, хотел ее остановить, но вы стояли слишком далеко, а эта женщина не понимала по-французски. В общем, она вытащила стрелу, которую никак нельзя было вытаскивать, потому что стрела мешала начаться кровотечению. На самом деле стрелу надо было оставить на месте, отвезти мальчика со стрелой в груди в больницу, чтобы ее аккуратно вытащил хирург на операционном столе.

Жо подбежал к несчастному ребенку, когда из его сердца уже текла кровь, и заткнул рану пальцами. Бутанцы, которые верят в судьбу, в карму, пришли в ужас и все как один завопили, но Жо удалось остановить кровь. Тогда вмешалась ты, Лу. Ты попросила гида перевести твои слова, объяснила с его помощью маме мальчика, что твой муж – доктор и что он помешал сердцу ее сына остановиться от потери крови.

А эта мама тебе сказала, что мальчика зовут Таши и что она вам своего сына доверяет. Вы так и отвезли Таши с пальцами Жо в сердце на машине в больницу, так и до операционной донесли, хирург сделал операцию, и ребенок был спасен. С тех пор вы каждый год получаете открытки из страны Громового Дракона. Таши только что исполнилось восемнадцать лет.

А я спасла Жо не пальцами, я его спасла ногами, потому что бешено крутила педали на дороге в Пор-Лэ и ехала почти со скоростью света.

Лу – там, куда попадают после

Как ты мог, Жо, как ты мог? Другие, может, и позволили себя обмануть, но не я, я слишком хорошо тебя знаю. Что за бред – торговля между небом и землей! Ты же врач, ты отлично знаешь логику событий: сначала свертывается и превращается в «творог» кровь, потом из всех отверстий вытекают газы и жидкости, мясо отстает от костей, ну и так далее. И ты хочешь, чтобы я попалась на удочку, чтобы поверила, будто ты не собирался кончать с собой? Если б я уже не была мертвой, наверняка заработала бы язву желудка! Ты принимаешь наших друзей и нашу внучку за идиотов. Я поручила тебе важную миссию, а ты надумал слинять. Собственное горе для тебя важнее счастья детей. Никакое это не доказательство любви. В Бутане ты сказал, что я твое Валовое Островитянское Счастье, ВОС. Я не исчезла и не ушла, я не живу по ту сторону зеркала, я умерла. Такая у меня карма, такая у меня судьба, оттуда, где я сейчас, обратно не возвращаются. А ты – ты должен жить.