Жо – остров Груа
– За любовь! – сказал я, глядя тебе в глаза в вечер летнего солнцестояния на пляже Гран-Сабль.
– Так и смотри мне в глаза, пока пьешь, Жо, а то ведь семь лет без секса!
Под угрозой повиновался. Ты попросила вспомнить какую-нибудь подходящую к этой минуте песню. Я напел, чуть-чуть переиначив текст: «Остров между небом и тобой, остров только мой и только твой…» – а ты мне ответила: «Давай воспевай жизнь, как будто завтра умрешь!» Ты была грустная – только что умер твой дед, чудесный теплый человек, умница, он был сражен старческой деменцией, сопровождавшейся дикой агрессией. Ты сердилась на его врачей, ты обвиняла моих коллег в том, что чересчур рьяно его лечили. И вдруг произнесла серьезнее не бывает:
– Мне бы хотелось быть уверенной, что всегда и во всем могу на тебя рассчитывать, Жо.
– Без «бы», бализки! Ты всегда и во всем можешь на меня рассчитывать. Я бы жизнь за тебя отдал!
– А если бы надо было взять? Ты сражаешься за своих пациентов до последнего… Я хочу, чтобы ты поклялся спасти меня, если когда-нибудь это будет необходимо, если я стану как дедушка.
– От чего или от кого спасти? От песчаной блохи, которая вот-вот вопьется тебе в лодыжку?
Ты вскрикиваешь и поджимаешь ноги.
– Ты умеешь лечить людей, Жо, ты знаешь, как положить конец их страданиям, ты когда-то сделал укол человеку без головы.
Я был тогда совсем молодым интерном, работал в «скорой». Я только что впервые принял роды на дому и был вне себя от радости. Сразу же поступил следующий вызов, и я очутился перед машиной, водитель которой, старик, забыл пристегнуться, и ему буквально снесло голову. Остался только рот – и ничего над ним, ни носа, ни глаз, ни волос. Череп разлетелся вдребезги, куски мозга приклеились к ветровому стеклу, но сердце билось, хоть и беспорядочно. Живот был продавлен, ноги раздроблены, но руки держались за баранку. Он был страстным курильщиком и большим пьяницей, так что его органы никому бы не могли послужить. Жену его, очень похожую на мою бабушку, извлекли из машины, у нее был шок, она медленно из этого шока выходила и все время повторяла: «Как мой муж? Он не протрезвел и заснул за рулем. Как мой муж?..» Я не хотел, чтобы у нее сохранилось жуткое воспоминание о растерзанном старике без лица и без ног, увешанном приборами, которые пищат, создавая иллюзию жизни. Зрелище было невыносимое, и я ввел ему ампулу препарата, от которого через несколько секунд сердце его остановилось. Теоретически я его убил. Я убил мертвеца, пользовавшегося в тот момент временной отсрочкой, убил, остановил фибрилляцию в грудной клетке. И рассказал тебе об этом в тот же вечер, после чего напился, но не сел за руль. Напился дома, в полной безопасности, в твоих объятиях. Я никогда никому об этом не рассказывал, только тебе.
– Я не горжусь своим поступком, хотя и не жалею о нем. А при чем тут это?
– Мы счастливы с тобой, бализки, но кто знает, какое будущее нам уготовано? Если у меня обнаружится смертельная болезнь и будет так плохо, что лучше уж подохнуть, если я превращусь в слюнявый овощ и на меня будут накатывать приступы бешенства… пообещай, что поможешь мне уйти.
– С ума сошла?
– Да. По тебе как сходила, так и схожу до сих пор. И клянусь, что сделаю то же самое, если ты меня об этом попросишь. Если не попросишь, буду преданной сиделкой в бельишке из секс-шопа, буду истово ухаживать за тобой до твоего последнего часа. Но мне противна мысль, что я могу годами медленно тлеть и не помнить, как я тебя люблю.
– Я врач, Лу, я спасаю людей, а не убиваю их. А тот человек, о котором ты вспомнила, был обречен, он уже практически был мертвецом. И я обещаю: если, не дай бог, увижу тебя в таком состоянии, как он, обещаю остановить твое сердце. Так тебя устраивает?
Ты яростно замотала головой – нет, так тебя не устраивало. Твой дедушка, единственный из всей семьи, кто рассказывал тебе о матери, по твоему мнению, не заслужил доставшейся ему участи, не должен был стать таким, каким стал. Но я понапрасну взывал к твоему разуму:
– Но зачем тебе заботиться об этом в сорок шесть лет?
Мы тогда допоздна засиделись у моря, прижавшись друг к другу Чайка прикончила наши бутерброды. Ты настаивала. Ты приводила веские аргументы. В конце концов ты расплакалась. И я сдался, решив, что мы поговорим об этом позже, что сейчас все дело в твоем настроении, что согласие ни к чему меня не обяжет… Ты подарила мне незабываемый, волшебный поцелуй, «поцелуй имени 21 июня», потом вынула из кармана листок бумаги и написала на нем: Мы, нижеподписавшиеся, Жо и Лу, будучи в здравом уме и твердой памяти, заключаем сегодня этот договор о том, что в случае необходимости безотлагательно поможем друг другу освободиться. Поставила дату, подписала, я тоже – чтобы осушить твои слезы. Ты навернула листок с договором на палец и засунула рулончик в пустую бутылку. Потом приблизила губы к горлышку, что-то – я не слышал что – туда, в бутылку, прошептала, потом сцарапала ногтем последние буквы с этикетки, чтобы осталось только начало слова. «Мерси».
Жо – остров Груа
Солнце проливает с неба лучи света на почтовик, на яхты, на рыбаков, на причал и людей на нем, на машины, на собак, на чаек. Сара одолжила мне айпод, и я всю дорогу слушал музыку из альбома Дидье Скибана «Остров Молен», она мне помогала. Вынимаю наушники, спускаюсь по трапу, бутылка оттягивает карман.
– Эй, Систоль! Папа!
Оборачиваюсь. Дети пришли меня встречать. Занимаем столик на террасе «Стоянки», заказываем мюскаде. Соаз приносит три рюмки. Вынимаю из кармана бутылку, внутри которой ты – будто джинн. Слова, которые ты прошептала туда, внутрь, теперь и в моем сердце.
– Мне не удалось вытащить письмо вашей мамы.
– У Соаз точно найдется все, что нужно, – говорит Сириан.
Идет к бару и возвращается с куском бечевки, складывает эту бечевку вдвое, делает петлю, просовывает петлю в бутылку так, чтобы захватить ею бумаги, потом осторожно вытягивает наружу – и вот они, листки. Разворачиваю пресловутый, не выполненный мной договор, затем протягиваю Сириану твое письмо, он передает его Саре, и дочка начинает читать вслух.