Нас ждали с нетерпением; приготовили ужин, и сам дедушка, всегда ложившийся спать рано, на этот раз изменил своему обычаю, и остался дожидаться нашего приезда… Я спросонья сперва куксилась, щурила глаза и ни на что не хотела обращать внимание.

— Ну, ну, как заважничала, командирша моя, — улыбался дедушка, гладя меня по голове. — Знать, меня не хочешь. Хоть бы о Саше справилась, где он?

Саша — был мой кузен, круглый сирота, и жил у дедушки чуть не с первого дня рождения.

Я все еще куксилась, но при имени Саши встрепенулась.

— А где он?

— То-то, — где!.. Спит теперь, не все полуночники в роде тебя. Давеча говорит, — ждать их буду, а сам носом клюет… Я и услал его спать!.. А ты все хмуришься да отвертываешься, егоза. Да уж тебя не подменили ли, Наташенька, дорогой?.. А? — засмеялся дедушка, насильно притягивая меня к себе. — Вот разоспалась, соня этакая!.. Знал бы, не хлопотал бы о тебе… А я тебе сувенир приготовил…

У меня весь сон пропал; я прижалась к нему и спрашиваю:

— Какой?

Дедушка засмеялся.

— Вот, знаю я, чем ее расшевелить… Ну, теперь не скажу!.. Али сказать?.. Ну, изволь… Куклу я тебе из-за границы выписал!.. Да!.. Из самого Парижа города; ростом с тебя, и ходит сама, и говорит, и глазами поводит!..

Я взвизгнула и бросилась к нему на шею.

— Где она, дедушка, где?.. Дай мне ее!.. Дедушка, милый!..

А он только посмеивается.

— Погоди, внученка, дай срок, — все во благовременьи хорошо… Ужо праздник придет, елку устроим, гости сведутся, и тут ты свою куклу получишь…

Нечего было делать, кое-как пересилила я себе говорю:

— Благодарствую, дедушка!..

Я ужасно была рада, что опять очутилась в дедушкином доме, и в наших комнатах. Все тут было такое знакомое, милое, «добренькое»: низкие кресла и диваны, пузатенькие комоды, стол, с вязанной скатертью, ковры с огромными гирляндами цветов и ягод…

Легла я в самом счастливом настроении духа. Лежа я наблюдала, как няня оправляла лампадки у икон, помогала маменьке раздеваться, разговаривая с ней. В комнате было тепло, уютно; за окнами гудела-надрывалась метель, и оттого еще уютнее и роднее казалась эта хорошо знакомая мне комната…

На другой день с утра я прежде всего обежала, все комнаты, осмотрела все горки, повидала свои любимые фигурки, побывала и в девичьей, где много девушек знала по именам, перецеловалась с ними, потом забежала к экономке Марье Ильинишне.

Маленькая, подвижная старушка, Марья Ильинишна, такая, ласковая, предупредительная и всегда спокойная, была на этот раз сильно встревожена.

— Попустил Господь, на беду, непогодь этакую, — сказала она мне. — Праздник на носу, — а из городу наши не возвращаются. Как успеть во время, — ума не приложу.

Все-таки она, по обыкновению, гостила меня и вареньем с лепешками, и моей любимой смоквой.

— Душечка, Марья. Ильинишна, — сказала я ей, — как у вас тут хорошо…

— Ой, ой! — прищурилась она лукаво, — ан, сказывают, как в гостях ни хорошо, а дома-то лучше…

— Нет, у вас лучше… Веселее!..

— У нас и то, хорошо, Наташенька!..