1

Профессор Розен, сопровождавший известного путешественника Гумбольдта в его странствованиях по Уралу, побывав в обширных владениях горнозаводчика Прокофьева, был очарован незабываемыми красотами диких горных уголков. Ученый почел за необходимое записать в дневнике свое восхищение этими прелестными местами.

«Завод господина Прокофьева богат и обширен, — писал он, — производство ведут приписные крестьяне. Наиболее очарователен пруд — украшение сего поместья. Он огромен и имеет десять живописных островов. Плотина обложена гранитом и огорожена чугунными решетками, вставленными в гранитные столбы. Отсель открывается изумительный вид на черноватые еловые леса, кои покрывают береговые возвышенности и придают виду строгий, немного угрюмый характер, свойственный ландшафтам севера, но тем не менее имеют весьма много привлекательного. Ландшафт сей напоминает мне подобные же в Швеции, виденные в прежние годы.

Сам господин Прокофьев толст, бородат, а глаза — плутовские. Однако ж с нами он отменно вежлив. И — что примечательно — за ним все время по пятам следует пес. Волкодав сей громаден, сер и премного злобен. Видать, добрый пес! Глаза у него человечьи, и он безусловно предан своему хозяину. Кличут пса — Ратай».

На другой день профессора постигло горькое разочарование. Первое утреннее пробуждение его в хоромах гостеприимного хозяина произошло от грубых окриков и невыносимого воя, оглашавшего двор. В одних исподних, в ночном колпаке профессор выглянул в окно и ужаснулся. Посреди пустынного двора, обнесенного высоким частоколом, топтался малорослый, грузный хозяин. Заложив руки за спину, щурясь от яркого утреннего солнца, он покрикивал:

— Ату! Рви хлеще!

Вдоль частокола бежал нагой исхудалый мужик с выпученными от ужаса глазами и выл от боли. Злой волкодав Ратай настигал бегущего и рвал икры. Лохматый кат с сыромятной плетью бежал рядом с истязаемым и, когда тот останавливался, жгучими ударами подхлестывал его.

Профессор зажмурил глаза и отошел от окна.

В эту пору в горницу вошла синеглазая прислужница. Гость не утерпел и спросил ее:

— Поведайте, любезная, сколь велико преступление сего разбойника, ежели его так мучительно истязают?

Молодка вспыхнула, потупила глаза.

— Эх, барин, да это вовсе и не разбойник, а жигарь. Хозяин пожелал испоганить его девку, а она не далась. Вот его и пытают за то…

Она замялась и покосилась на темную дубовую дверь:

— Только вы, барин, — об этом…

Профессор разбудил Гумбольдта и рассказал ему о виденном. Оба немедленно засобирались в дорогу.

Господина Розена больше не радовали восхитительные виды, перо валилось из рук. Может быть, по этой причине и дневник остался недописанным.

Путешественник Гумбольдт мрачно молчал. Плотно сжав губы, он сухо откланялся хозяину, и гости уехали.

Заводчик прищурил глаза и усмехнулся вслед:

— Ишь ты! До чего жилы тонкие, ровно скрипичная струна. Не выдержали суровости нашей жизни! Эге!

В душе заводчика отъезд ученых гостей вызвал облегчение.

«Немчишки-соглядатаи, — опасливо подумал он про себя. — Насмотрятся тут и сбрехнут, что не к месту на людях. Ладно удумали мин геры. Уехали, покатились; скатертью дорога!»

На радостях хозяин наказал истопить баню.

Четыре молодки под вечер сволокли хозяина в мыльню, разоблачили и усадили его в дубовое корыто, наполненное приятной теплой водой. Девки старательно терли и намывали тучное тело хозяина, даже вспотели от усердия. Довольный заводчик плескался в воде и кряхтел.

После омовения он вышел в предбанник и жадно выпил ведерный жбан холодного квасу. От его багрового, распаренного тела клубами валил пар. Прислужницы завернули утомленного хозяина в простыни и уложили на лавку. Настал час самозабвенного отдыха.

В щели предбанника золотились последние лучи заходящего солнца. Мимо раскрытой двери мелькали низко летающие стрижи.

«Экая благость, — сладостно думал хозяин. — Будет вёдро, и, хвала богу, соглядатаев сбыл».

В эту минуту блаженного покоя в предбанник ввалился заводский приказчик — широкоплечий, нелюдимый кержак. Он сопел, топтался у порога, как неуклюжий медведь. Кержак многозначительно поглядел на хозяина и на дверь мыльни.

В бане на полке в густом пару хлестались вениками молодки.

— Закрой! — показал хозяин на дверь в баню. — Ну, докладывайся, пошто приволокся? Случилось что?

Приказчик закрыл дверь, скинул шапку.

— Беда, господин! — хрипло выдавил он.

Хозяин сбросил простыни, вскочил.

— Ну!

Из-под густых бровей приказчика сверкнули нелюдимые глаза. Он засопел, разгладил бороду и сказал угрюмо:

— Троих пымал, а четвертый угребся, жильный бес, и челобитную на тебя, хозяин, уволок.

— Девки, облачать! — заревел заводчик, и глаза его налились злобой. — Я им покажу челобитье! Я им…

Он задыхался от ярости. Девки мигом облачили его. Красный, распаренный хозяин выскочил за порог бани и заорал на весь заводский двор:

— Плети! Ратая!

На его зов с высокого крыльца сорвались и бросились навстречу дядька-кат и серый волкодав Ратай.

 

2

Рассвирепел-залютовал хозяин, разослал во все концы конные дозоры. С усердием они обшарили горы, чащобы, болотистые зыбуны да изрыскали тайные тропы, но беглец-челобитчик как в воду канул. Ушел удалец и унес горькую жалобу на заводчика.

Задержанных утеклецов-бедолаг заковали в тяжелые дубовые колодки и бросили в яму. Хозяин и кат отводили душу на несчастных; каждый день они спускались в глухое подземелье и чинили расправу: жгли каленым железом пятки, полосовали кошкой, подпаливали бороды, но молчали бедолаги. Ни одним словом, несмотря на страшные муки, не обмолвились.

По утрам на шихт-плац сгоняли всех заподозренных и секли кошками. Еще пуще обезумел от крови заводчик. На избитых, измордованных натравливал он пса-волкодава. Пес рвал икры, опрокидывал людей на землю и грыз. Троих унесли с шихт-плаца замертво с изорванными глотками. По заводу прошел глухой слух, что темной ночью кат сбросил с плотины грузные рогожные кули. А пока шли суд и расправа на заводе Прокофьева, утеклец-челобитчик достиг города Екатеринбурга. После долгих мытарств добрался до горного начальника и вручил ему мирскую жалобу. Жаловались в ней работные, что Прокофьев обременяет людишек непосильной работой, истязает их нещадно, а баб и девок берет себе на утеху. Горная канцелярия всколыхнулась — учуяли приказные в этом деле доходную статью. Давненько добирались они до денежной кассы заводчика, да причины не находилось. А тут челобитная подоспела — само счастье шло в руки.

По жалобе проворно нарядили следствие; на завод наехали горные начальники и стали допрашивать работных и потерпевших девок. Все в один голос показали на безмерное утеснение. Следователи жили на заводе долго, тянули допросы, изводили бумагу.

Заводчик не дремал, умчал в Екатеринбург и пробыл там с месяц.

В скором времени на завод пришел указ, а в нем предписывалось: крестьян, которые изобличены в неповиновении, наказать плетьми и сдать в солдаты. Девок за блудодейство предать церковному покаянию, а заводчика поручить наблюдению предводителя дворянства.

Дабы неповадно было в дальнейшем возмущать народ, закованного в кандалы челобитчика-ходока под сильным караулом доставили на завод и сдали на внушение заводчику.

Измученный, избитый работный предстал пред грозные очи владельца. Суд был скорый и беспощадный. На ранней зорьке по приказу заводчика кат вывел бедолагу за ворота и пустил бежать.

Вдогонку за несчастным натравили пса Ратая.

На валу собрались мужики и заводские бабы. Глядя на эту гнусную картину, бабы утирали слезы.

Работные угрюмо молчали.

 

3

Не прошла и неделя, как на заводе случился новый переполох. Нежданно-негаданно с ночи исчез пес Ратай. Днем волкодав, как тень, следовал по пятам хозяина, а вечером ложился в коридоре у порога хозяйской спальни — стерег его крепкий сон.

И вдруг обнаружилось — нет Ратая. Поднялась суета, кричали, свистали, — пес не отзывался. Хозяин насупился, помрачнел — почуял неладное.

После недолгих поисков пса нашли в темном сарае. Ратай, тихо раскачиваемый ветерком, висел на пеньковой веревке. У раскрытых ворот сарая расхаживала ворона и призывно каркала.

Пса вынули из петли, положили на землю. Подошел хозяин. Все притихли. Заводчик склонился и тоже долго молчал. Потом встряхнулся, крикнул, озлобясь:

— Так вот что с моим верным другом сделали. Погодите же!

Уйдя в хоромы, хозяин вызвал к себе попа. Заводский попик отец Иван немедленно явился на зов владельца. В серой домотканной рясе, худой, с испитым лицом, попик боязливо переступил порог хозяйской горницы и заискивающе поклонился.

Хозяин сидел в широком покойном кресле, опустив на грудь голову.

— Изволите звать, батюшка, — прервал щемящую тишину поп.

Заводчик поднял глаза.

— Батя, беда стряслась! Сгиб мой верный друг Ратаюшка, — голос хозяина задрожал.

— Добрый был пес! — вздохнул поп. — А только вы не извольте кучиться, то все ж псина, а не человек.

— Как так? — вспыхнул хозяин. — Ведомо тебе, батя, что пес мой получше человека берег меня! Они, они, работные, его сничтожили! — закричал заводчик. — Так я ж покажу, как превысоко стоит мой пес. Слушай, батька, пса я упрятаю в домовину, а ты панихиду отслужишь, да на заводское кладбище его отнесем.

Поп вылупил глаза.

— Сегодня заупокойную отпоешь! — поднялся с кресла заводчик.

Поп скрестил на животе руки, собрался с духом, осмелел.

— Увольте, милостивый. Скотину, а наипаче пса, канонами православной церкви не дозволено покоить на людском погосте. Не могу.

— Как? — вскипел заводчик, сжал кулаки и тяжелым шагом пошел на попа. — Как ты смеешь мне в том отказывать? Я тут царь и бог. Убью! — заскрипел он зубами.

Поп испуганно пал на колени.

— Расказните, не могу! Лучше прикажите принять мученическую смерть, чем господа обидеть.

— Дурак, сот пять отсыплю, хорони пса! — не отступал хозяин.

— Ох, и велик соблазн, — вздохнул поп, — да не могу. Ох, не могу! Расстригнут меня.

— Кто?

— Известно кто, митрополит. Ох, пощади, батюшка!

Хозяин прошелся по горнице, кивнул головой:

— Ладно, поговорим и с митрополитом!

 

4

Отказ попа отнюдь не смутил настойчивого горнозаводчика, а только добавил куражу. «Что бы там ни было, а свое возьму!»

В ближайшие дни он съездил в Екатеринбург, отыскал бойкого писца и настрочил челобитье митрополиту. В ходатайстве господин заводчик писал:

«Ваше преосвященство!

К сему руку приложил ваш покорнейший слуга, владетель железоделательных заводов Прокофьев».

Во имя отца и сына и святого духа. Я, покорнейший и смиренный ваш и православной церкви недостойный раб, дерзаю просить о дозволении настоятелю нашему отцу Ивану отслужить панихиду о преданном друге нашем, безвременно положившем живот, — Ратае. Благочинный прихода отказал нам в том и в захоронении его на заводском погосте, ссылаясь на то, что Ратай есть существо четвероногое — пес, а не человек. Осмелюсь опровергнуть сие доказательством. Первое — у Ратая очи глядели по-человечьи, были умильные и умные. Второе — был нам до смерти предан и не любил нерадивых и суесловных работных людишек. В-третьих — ни пития, ни озорства, ни блуда за ним не значилось, ибо облегчен он был во младенчестве. К тому, ваше преосвященство, нам известно: “Блажен, иже скоты милует”, и по канонам православной церкви по окоту допускается богослужение. Всем ведомо молебствие о скоте в Егорьев вешний день, а также и то, что преподобные Лавр и Флор издревле почитаются в русском народе за покровителей коней. Посему слезно просим вашу милость снизойти к ублаготворению нашей почтительнейшей просьбы. От скудости нашей вносим вам при сем пять тысяч ассигнациями на обновление святого храма и прочие богоугодные надобности. Из сего вы сами видите, сколь рачительны мы к делу веры нашей и в преданности к вам, ваше преосвященство.

Получив слезное послание заводчика со вложением пяти тысяч, митрополит по части денег не морочил себе голову — богомерзкие ассигнации, дабы не было соблазна младшей братии, быстрехонько прибрал к рукам. Что же касается молитвословия о псе и его погребении, он долго совещался со священниками и вынес весьма осторожное решение, которое и довели до сведения заводчика.

«К нашему глубокому прискорбию, вопрос о сем не может быть определен за недостатком материалов», — гласила резолютивная часть сего деликатного решения. Ответ митрополита обрадовал заводчика. Он потребовал к себе отца Ивана и показал ему отписку. Отдав должное домашним настойкам, заводчик и поп долго совещались и пришли к выводу, что письмо митрополита — безусловно добрый знак, а за материалами дело не станет.

Спустя несколько дней по окрестности разнесся слух, что к попу отцу Ивану явилась честной жизни богоугодная старушка и на духу поведала ему про дивный сон. Снилось ей, будто на облаке, в окружении ангельского сонма, на землю спустился преподобный Христофор. Лик его был, как то известно из писания о житии его, косматый, псиный. И сказал псиноголовый Христофор безгрешной женке не то грозно, не то ласково: «Иди, честная вдовица, и поведай православным, что послан я был господом богом на землю и принял муки в образе пса отверженного».

Многие слышали эту женку, ибо она словоохотливо, со слезами на глазах и с дрожью в голосе, кротко рассказывала о чудесном явлении. Однако заводские работные проявили себя маловерами и потешались над женкой.

После сего необычного случая поп Иван и заводчик Прокофьев составили новую челобитную. В ней они обратили внимание его преосвященства митрополита на то обстоятельство, что преподобный мученик Христофор, как то явствует из книги жития святого, имел псиную наружность. Это свидетельство непорочной заводской вдовицы о необычном явлении святого мученика, хотя и во сне, указывает о рачительстве преподобного Христофора в сем деле. Известно, что глас народа — глас божий. А кто сия смиренная, богомольная женка, как не народ? К новой челобитной, по совету попа Ивана, господин заводчик приложил пятнадцать тысяч рублей ассигнациями на обновление риз и престола.

Никому не известно, какое обстоятельство возымело действие на его преосвященство митрополита. Но, как бы то ни было, от митрополита последовала собственноручная отписка. В ней значилось:

«Иерею отцу Ивану и владельцу заводов господину Прокофьеву.

Во имя отца и сына и святого духа.

Имеем вам сообщить, смиренные чада церкви нашей, — поскольку в известном деле было заявлено ходатайство преподобного мученика Христофора, постольку мы не можем чинить препятствий к молитвословию о милосердии божьем к скоту, с захоронением его подобающим образом».

Пока шла переписка, пес Ратай был упрятан в холодный подвал, но это нисколько не помогало, — труп пса предавался тлению со всеми присущими сему случаю явлениями.

Поп Иван отпел «упокойника» заглазно, после чего пса извлекли из подвала, уложили в долбленую дубовую домовину, в какую кладут умерших кержаков, и с пышностью отнесли на заводский погост, где и погребли среди христианских могил.

 

5

Действия заводчика усилили ропот и недовольство среди работных. Последнее дело возымело силу. На третий день после погребения пса, рано утром, после крепкого и освежающего сна выйдя на крыльцо, хозяин отшатнулся.

Посреди крыльца лежал извлеченный из могилы труп Ратая. Невыносимый своим видом, он скалил на хозяина зубы. Подле его оскаленной пасти лежало подметное письмо.

Возмущенный заводчик схватился рукой за сердце и молча убрался в покои. Приказчик прочел господину письмо:

«Убрали одного пса, уберем и другого — главного. Разумей, хозяин!»

Заводчик за весь вечер ни словом не обмолвился с приказчиком.

«Ну, быть грозе, — думал тот. — Жди беду!»

Но прошло немало дней, а хозяин не призывал ката.

Струсил заводчик, потемнел, осунулся, но из-за гордыни не сдавался.

В народе в старое время бытовало поверье — кто гроб загодя сделает или памятник на своей будущей могиле заживо поставит, тот долговечен на земле будет.

«Погодите! — храбрился заводчик. — Вы меня смертью пугать. Так вот, гляди, назло вам оттяпаю монумент, да ишшо какой!»

Заводчик выбрал на кладбище сухое высокое место — золотые пески. Отсюда видны кругом горы и леса. Над будущей могилой возвышалась вековая могучая пихта, а кругом расстилались пахучие травы. Издалека сюда привезли мрамор. Большой искусник-итальянец год трудился над камнем и вырезал диковинный монумент. Все ходили на кладбище и дивились невиданному итальянскому мастерству.

Заводчик к этому времени совсем заплыл жиром. Он расхаживал по заводу и похваливался:

— Видели, зрели? Ин, какой монумент возвел. Я ишшо сто годов отбрякаю!

Но все случилось иначе.

Весной по буйной верховой воде по Чусовой-реке гнали груженные железом струги. И стряслась тут беда. Бурливая вешняя волна подхватила струг, понесла стрелой и с ревом хряснула его о каменную грудь бойца. Струг качнулся, раскололся, и тяжелый груз пошел на дно. А за ним, утонул и заводчик.

Никто не дознался: то ли нарочно потесные головной струг на бойца направили, то ли в самом деле нежданная беда нагрянула…

Роскошный монумент на кладбище так и остался стоять впусте.

1940