Поднимаясь вверх, Долопихтис с изумлением заметил, что вокруг всё неуловимо изменилось. Тьма, в которой он родился, к которой привык и которая казалась бесконечной, уступила место неопределённому, мёртвенно-серому, очень слабому свету. Толща воды казалась сероватой, и это было поразительно и необъяснимо. Совсем рядом проплыли рыбы-топорики, потом — некоторое время спустя — маленькая медуза, но удильщик не обратил на них внимания. Он всё время плыл вверх и с возрастающим изумлением наблюдал, как вода — та самая вода, чёрный цвет которой он считал за постоянное свойство, — изменяла свой цвет. Правда, вода была ещё очень тёмной: черновато-синяя, даже скорее чёрно-серо-синяя, но синий оттенок проявлялся уже несомненно. Постепенно синего становилось всё больше. И это была уже не густая синева, примешивающаяся к чёрному цвету ночи, — в синем цвете проявилась лёгкость голубизны, которая создавала иллюзию света, — это была голубизна, светящаяся голубизна, голубизна окружающего мира.
Зачарованный удильщик остановился, чтобы перевести дух, и увидел 40-сантиметровую рыбу с четырьмя яркими поперечными полосами, которая быстро плыла ему навстречу. Раньше Долопихтис никогда не встречался с этой рыбой и поэтому не знал, нужно ли её опасаться. Между тем полосатая рыба, приблизившись, с видимым интересом рассматривала удильщика, не проявляя агрессивных намерений.
— Простите, вы, вероятно, оттуда? — спросила рыба, кивнув вниз.
— Совершенно верно. Но как вы догадались? — ответил удильщик.
— Потому что я никогда раньше не встречала вас там, — охотно ответила рыба, указывая наверх, и добавила: — Здесь я случайно. А вы?
— Я хочу подняться наверх, чтобы увидеть водоросли и солнце, это так интересно!
— Вы думаете? — с сомнением произнесла полосатая рыба. — Хотя, быть может, вы и правы, ведь вы всю жизнь живёте во тьме, а я ужасная непоседа, а когда много путешествуешь, то насмотришься на всевозможнейшие вещи и постепенно утрачиваешь интерес к окружающему. Я, рыба-лоцман, сопровождаю акул и корабли, и часто на мою долю выпадает пища, которая остаётся после трапезы акул. Кое-что выбрасывают и с кораблей.
— И вы совсем не боитесь акул?! — изумлённо воскликнул удильщик.
— Совсем. Акулы никогда не нападают на лоцманов. Потому что лоцманы помогают найти акулам добычу — зрение у нас лучше, — и лоцманы поедают паразитов, которые прикрепляются к коже акул и очень им досаждают.
Долопихтису, как взыскательному и щепетильному удильщику, показался несколько странным прихлебательский образ жизни нового знакомого. Поэтому он переменил разговор, заговорив о вещах, которые действительно интересовали его:
— Не могли бы вы объяснить: почему вода вдруг стала голубой?
— Мне кажется, — вежливо ответил лоцман, — что вода стала голубой не вдруг. Нам, рыбам, населяющим верхний этаж океана, известно, отчего зависит окраска моря.
Тогда Долопихтис, тоже очень вежливо, попросил объяснить ему, от чего зависит окраска моря, и затаив дыхание приготовился слушать.
— Знаете ли вы, о неизвестная мне рыба, приплывшая из глубин (в этом месте Долопихтис сконфузился, вспомнив, что он позабыл представиться, в то время как лоцман весьма обстоятельно познакомил его со своей биографией), знаете ли вы, что такое солнце и что оно даёт нам?
— Я это знаю только понаслышке, — ответил Долопихтис, — но я никогда не видел солнца и поэтому не знаю доподлинно.
— Чтобы знать доподлинно, не обязательно видеть. Ведь мы не видим собственного глаза, а впрочем… — при этих словах лоцман вежливо и вопросительно взглянул на фонарик Долопихтиса, — у некоторых рыб, приплывающих снизу…
Лоцман так и не закончил фразы, и Долопихтис смущённо и торопливо принялся объяснять, кто он, как живёт, чем питается и зачем ему нужен фонарик. Лоцман очень внимательно выслушал удильщика. Казалось, замешательство и смущение Долопихтиса прошло для него незамеченным. Преподав таким образом удильщику урок хорошего тона, лоцман спокойно продолжал:
— Солнце посылает нам белый свет. На самом деле истинно белого цвета не существует — белый свет состоит из лучей различного цвета, смешанных в строго определённой пропорции. Если эту пропорцию нарушить, свет превратится из белого в окрашенный. Надеюсь, я рассказываю достаточно понятно? В таком случае, я продолжаю. Когда свет падает на воду, часть лучей отражается, но это совсем не интересно для тех, кто живёт в воде. Однако бóльшая часть света проникает в воду, и это для нас важно. Но вода обнаруживает ряд свойств — она пропускает лучи различных цветов не в одинаковой степени: красные и жёлтые она поглощает у самой поверхности, в то время как синие и фиолетовые проникают глубже. Поэтому и вода с глубиной приобретает синеватую окраску, если смотреть снизу вверх, навстречу лучам. Я выражаюсь достаточно ясно?
— О, вполне, — еле слышно прошептал Долопихтис. Подавленный необыкновенными знаниями лоцмана, он мог говорить только шёпотом.
— Но это не всё, — продолжал лоцман. — У воды есть ещё одно свойство — способность рассеивать свет по всем направлениям. Сильнее всего вода рассеивает синие, слабее всего — красные лучи. Таким образом, синие лучи слабо поглощаются, проникая глубже остальных, одновременно при этом сильно рассеиваясь во все стороны (а это значит и вверх, как вы, конечно, уже догадались), отчего вода на глубине со всех сторон кажется голубой. Это вам нравится, и вы уже это называете красивым. Но когда вы подниметесь выше и вода будет приобретать дополнительные цвета, которые, сочетаясь, будут давать разнообразнейшие оттенки — и это будет действительно красиво, — какими словами тогда вы опишете свои ощущения?!
В этом месте Долопихтису показалось, что заданный ему вопрос, скорее всего, произнесён в форме восклицания и поэтому не требует обязательного ответа. Тем не менее он счёл возможным заметить:
— Внизу, откуда я приплыл, много огней. Там встречаются все оттенки красного, жёлтого, зелёного и синего, но это именно огни, а не свет. Они предупреждают об опасности. Свет этих огней холоден, он делает окружающий мир ещё более мрачным. Здесь, наверху, — совсем другое. Когда вся вода вокруг светится — и это всего лишь её свойство, — начинаешь по-настоящему понимать красоту в её отвлечённом виде.
Поглощённый беседой с лоцманом, Долопихтис так увлёкся, что долгое время не обращал внимания, насколько густонаселённым оказался животный мир здесь, наверху.
Около самого носа Долопихтиса прошмыгнула изумительная по красоте колония сифонофор, которые казались вылитыми из стекла.
И вдруг Долопихтис явственно осознал, что он давно уже видит живых веслоногих рачков-копепод. В несметном количестве они порхали, прыгали и спокойно плавали вокруг.
Сотни гладких блестящих рыб двигались совсем рядом — он всех отчётливо видел собственными глазами. Внезапно его поразила мысль, вызвавшая непривычное ощущение, — удильщик чувствовал себя голым. Ведь все тоже видели его, маленького удильщика.
А кругом было много крупных рыб, и хотя вид у них был гораздо менее устрашающий, чем у обитателей глубин, Долопихтис без труда заметил, что они гораздо прожорливее.
Правда, в основном они поедали всякую мелочь, и прежде всего копепод, но кто мог поручиться, что они не пожелают «познакомиться» с ним поближе.
Рыба-лоцман, поймав взгляд удильщика, обнаружила завидную проницательность:
— На вашем месте, Долопихтис, я бы не очень опасался за свою жизнь. Во-первых, у нас довольно широко распространён пищевой консерватизм, и поэтому все рыбы предпочитают питаться привычным для них кормом, и во-вторых, как вы, наверное, успели уже заметить, этого корма вокруг достаточно.
— Благодарю вас. Вы меня успокоили. Я чувствую себя увереннее. Хотя не скрою, поведение некоторых незнакомых рыб показалось мне весьма выразительным.
— Конечно, несоблюдение осторожности наверху не может повредить больше, чем у вас — в глубине. Расплата и здесь и там одна. Но вы можете считать, что по крайней мере первая допущенная вами неосторожность не доставила вам хлопот. — И, заметив недоумение в глазах удильщика, лоцман вкрадчиво добавил: — Из всех рыб моего размера одной из наиболее непритязательных в отношении пищи по справедливости считаюсь я: ведь я сопровождаю корабли и акул.
Среди многих своих достоинств Долопихтис не без основания гордился способностью мгновенно принимать правильное решение. Бежать было поздно да и некуда.
Поэтому, несмотря на сосущее чувство страха, удильщик и глазом не повёл. Наоборот, обнаруживая редкое присутствие духа, он спросил:
— Значит ли это, что мне нужно было опасаться встречи именно с вами?
— И да и нет, — ответил лоцман. — «Да» в принципе, и «нет» в частном случае. Я бы оказался невежливым и потерял всякое уважение к себе, если бы забыл всё то, что было хорошего между нами.
«Интересно знать, много ли стоит уважение к себе рыбы, лучшим другом которой, по её собственному признанию, является акула», — подумал Долопихтис, но вслух он произнёс нечто совсем другое:
— Но если это единственное, что удерживает вас…
— Нет, нет, — поспешно перебил лоцман, — не думайте обо мне слишком плохо. Я мог бы и не заговорить об этом. Но мне казалось, что так будет полезнее для вашей будущей безопасности. Ведь вы могли встретить и другую хищную рыбу моего размера. И потом, вспомните, я заговорил с вами первым, а это значит, что вы не находились ещё под защитой Закона.
— Это правда, — ответил Долопихтис, который почувствовал в словах лоцмана что-то любопытное и, вероятно, полезное. — А что вы имели в виду, когда заговорили о Законе? — спросил он.
— Как? Вы ничего не знаете о Законе? — изумился лоцман. — А разве у вас внизу не соблюдают Закона?
— Боюсь, что я не смогу ответить на ваш последний вопрос, пока не узнаю сути Закона.
— Наш Закон — это Закон вежливости. По Закону, любое существо, первое заговорившее с вами, не должно быть съедено или обижено. Те, кто нарушают Закон, презираются всеми.
— Ваши представления о чести наверху возвышенны и гуманны, — грустно произнёс удильщик. — Боюсь, однако, утверждать, что ваш замечательный Закон имеет силу внизу. Мне иногда кажется, что у нас не соблюдают никаких законов, кроме закона силы.
Долопихтис заметил, что их затянувшаяся беседа сама собой пришла к концу. Лоцман тоже почувствовал это. И они расстались.
Лоцман поплыл искать своего кровожадного друга — акулу, а удильщик, оставшись один, с интересом отметил, что вода вокруг приобрела зеленоватый оттенок. Это был радостный тёплый оттенок прекрасного мира, в котором даже хищники были обаятельны и любезны.