Новые встречи

Пароход подошел к пристани. По спущенному трапу мы сошли на берег. Батальон французских солдат в лазорево-голубой форме и стальных шлемах взял на караул. Грянул оркестр. Мы поспешили перейти на железнодорожную станцию. Овации публики не прекращались — сказывалась экспансивность французов. До вагона нас провожала толпа; мало того, когда поезд тронулся, люди долго бежали рядом с вагоном, махая платками и оглашая воздух криками: «Да здравствует Россия!» Бросалось в глаза отсутствие мужчин: они были на фронте. Сердечную встречу нам оказали женщины, дети, старики, инвалиды…

Поезд мчался в Париж. Новая страна, новые пейзажи, иная жизнь окружали нас. Но в памяти еще были свежи незабываемые картины Англии. Мощные промышленные предприятия, огромный Лондон, полный кипучей деятельности, мужественный английский народ, готовый на любые жертвы ради победы над врагом…

«Что ожидает нас во Франции?» — спрашивал я себя и с жадным любопытством глядел в окно вагона.

В Париже нам отвели помещения в гостинице «Грильон», считавшейся одной из лучших. Располагалась она в самом центре города, на площади Согласия..

Как и всюду, нам предстояли визиты, заседания, представления… В тот же вечер состоялась встреча с нашим военным агентом полковником Игнатьевым (впоследствии генерал Советской Армии, автор мемуаров «Пятьдесят лет в строю»). Он хорошо знал промышленные возможности Франции во время войны и оказывал немалые услуги русской армии. Полковник Игнатьев рассказал о ходе поставок различных предметов вооружения. Значительные партии французских винтовок системы Гра и Гра-Кропачек к нашему приезду в Париж были собраны в порты и погружены на суда; некоторая часть их уже была отправлена в Россию через Архангельск.

На другой день нас представили военному губернатору Парижа генералу Галлиени. Мы с интересом ожидали этой встречи: Галлиени был одним из главных героев знаменитой битвы на Марне. Перед нами сидел очень худой старик высокого роста, с растрепанными усами, в пенсне, по-видимому, больной; изрытое морщинами лицо свидетельствовало о весьма преклонных годах. Бросался в глаза контраст между хилой внешностью генерала и кипучей энергией, которая жила в его старом теле. Галлиени не принадлежал к числу тех боевых генералов, которые лихо скачут перед войсками и увлекают их личным примером. Это был вдумчивый кабинетный работник, обладавший исключительными военными способностями и быстро оценивавший обстановку. Он умел энергично проводить в жизнь самые сложные мероприятия.

Затем мы посетили главнокомандующего французской армии генерала Жоффра. Его главная квартира находилась в небольшом городке Шантильи, близ Парижа.

По дороге нам встречались остатки окопов и проволочных заграждений, разрушенные строения, сожженные дома с торчащими кирпичными трубами, солдатские могилы. То были следы сражения на Марне. Несмотря на то что со времени боев прошло более года, никто не восстанавливал разрушенные дома. Жители покинули их. Война продолжалась. И у населения, видимо, не было уверенности, что немцев навсегда прогнали из этих мест.

Город Шантильи издавна был резиденцией французских королей. Дворец изящной архитектуры и тенистые парки красиво отражались в озере.

До войны Шантильи прославился скаковыми конюшнями и скачками, происходившими на близлежащем ипподроме. Теперь этот маленький тихий городок заполняли многочисленные штабы французской армии, а также состоящие при Жоффре представители и военные агенты всех союзных государств. На завтраке в Шантильи нас поразила смесь «одежд и лиц, племен, наречий, состояний».

Жоффр принял нас в рабочем кабинете. Это был полный старик с моложавым лицом и большими задумчивыми глазами.

После того как французская армия потерпела поражение в пограничном сражении, Жоффр принял ответственное и тяжелое решение: отступать от границ вплоть до Парижа, чтобы иметь возможность перегруппировать и уплотнить свои силы. И отступление французов окончилось их блестящей победой. Немецкий план захвата Парижа провалился.

Во время нашего пребывания во Франции план дальнейших действий, выработанный Жоффром, сводился к организации специальной резервной армии, которая могла бы парировать прорыв немцев на любом участке, и к подготовке решительного наступления. Французы построили по всему фронту несколько рядов укрепленных полос. Они провели вдоль фронта четыре параллельные железнодорожные линии, чтобы можно было быстро перебрасывать войска к месту прорыва. С той же целью по приказанию Жоффра в каждой армии организовали автомобильный отряд, способный одновременно перебросить бригаду пехоты, а в каждой группе армии — такой же отряд для переброски пехотной дивизии. Жоффр внимательно выслушал наши пожелания, но не стал вдаваться в их обсуждение. Он, вероятно, считал, что такие вопросы должен разрешать министр снабжения. Это, конечно, было правильно. Он указал лишь на крайний недостаток людских ресурсов во Франции.

При небольшом сравнительно населении Франции (около 40 миллионов) количество мобилизованных составляло весьма солидный процент: в армию была призвана пятая часть всего населения. Укажу для сравнения, что в России, например, было мобилизовано только 9,4 процента. Французы не случайно усиленно вербовали африканские цветные войска. Кроме того, по настоянию французского правительства в 1916 году на западный фронт было послано несколько русских стрелковых бригад.

В ставке генерала Жоффра нам удалось получить некоторые сведения об армии союзников, сосредоточенной на западном театре действий. Здесь находились в то время 11 армий и отдельный Лотарингский отряд — всего более трех с половиной миллионов человек. По национальностям это огромное войско разбивалось так: 2,5 миллиона французов, 1 миллион англичан и 110 тысяч бельгийцев.

Я, конечно, поинтересовался и новыми формированиями. Это помогло бы выяснить, для каких целей предназначаются изготовляемые на французских оружейных заводах винтовки. Нам сообщили, что в четырех пунктах Франции формируются еще 13 дивизий. Я сразу прикинул, что для этих формирований могло потребоваться около 130 тысяч винтовок, если считать по 10 тысяч штыков в дивизии.

Производительность французских заводов в то время составляла примерно 100 тысяч винтовок в месяц. Получалось, что для новых формирований не потребуется вся производственная мощность французских заводов. Эти цифры запечатлелись в моей памяти. Они означали, что французское правительство имело полную возможность помочь русской армии винтовками.

Фронт союзников тянулся на 700 километров — от моря до границ Швейцарии. Общее количество дивизий мы знали. Поэтому нетрудно было подсчитать, что на один километр фронта приходилось в среднем по 2500 штыков. Когда я уезжал с русского фронта в сентябре 1915 года, там было иное положение. Наши войска, разбросанные на протяжении 1400 километров, насчитывали в то время всего около 800 тысяч штыков. Это составляло около 600 штыков на километр фронта.

Очень большая насыщенность фронта войсками позволяла англичанам и французам на каждую дивизию, стоящую в первой линии, держать вторую на отдыхе. Смена происходила через две недели. Все четыре полка дивизии, находившейся в первой линии, назначались в окопы. Однако в полках была еще установлена смена батальонов: первый батальон находился в окопах четыре-пять дней, второй размещался в убежищах, а третий отводился на то же число дней на более далекое расстояние от линии огня.

Таким образом, английские и французские солдаты подвергались непосредственной опасности всего четыре-пять дней в месяц, исключая, конечно, время интенсивных боев. Между тем на русском фронте ввиду недостатка войск все части, за самым редким исключением, стояли в первой линии. В резерв отводили лишь сильно потрепанные полки для нового формирования или доукомплектования.

Французская и английская промышленность уже справилась с новыми задачами, определившимися опытом одного года войны. Армия союзников располагала достаточным количеством артиллерии всех типов, вплоть до тяжелых и осадных орудий. Каждый французский корпус имел 120 легких орудий и 40 тяжелых. Англичане придавали своим корпусам по 198 легких и 20 тяжелых орудий. Кроме того, каждый пехотный полк имел свою собственную полевую артиллерию и 20 пулеметов. Осадную артиллерию придавали только армиям. Часть ее перевозили на тракторах, часть — конной тягой. Боеприпасов было в изобилии.

Подготовка наступления начиналась сосредоточением колоссального количества орудий и боевых припасов в намеченном месте удара. Французский полковник сообщил нам, что при последнем, сентябрьском наступлении в Артуа и Шампани было собрано 4500 орудий, из них 2500 тяжелых. Наступление велось на фронте в 50 километров, то есть насыщенность достигала 90 орудий на километр. Во время наступления было выпущено 5 миллионов снарядов. Каждое полевое орудие производило в день по 200 выстрелов, а тяжелое — по 100.

Эти цифры наглядно показывали нам, какой характер «материальных сражений» приняли бои на западе. Меня, как артиллерийского инженера, более всего поражали быстрота и размах, с которыми англичане сумели создать мощную современную армию. До войны они имели всего шесть дивизий, бедно оснащенных оружием. А теперь, в конце 1915 года, английская армия увеличилась более чем втрое, и все новые формирования были обильно снабжены прекрасной материальной частью, заново изготовленной в кратчайшие сроки уже во время войны. Французская тяжелая артиллерия была также почти целиком создана во время войны.

Из Шантильи мы выехали на автомобиле на север, по направлению к Амьену. Этому городу пришлось не раз появляться на страницах истории мировой войны. Вокруг него происходили многие ожесточенные бои. Амьен важный стратегический пункт. Он лежит на судоходной реке Сомме, в узле железных дорог. В городе было построено много фабрик и велась обширная торговля. Миновав его, мы очутились вскоре в Дюри, где располагался штаб генерала Фоша, командовавшего в то время группой из трех армий.

Фош занимал маленький домик на окраине города. Его рабочая комната была небольших размеров. Длинный письменный стол и несколько стульев составляли все ее убранство. Рядом в таких же домах жили работники штаба.

Небольшого роста, тонкий, подвижной, он быстро вышел к нам навстречу, протягивая руку. «Когда же вперед, когда же все вместе вперед?!» — были его первые слова. Как характерно для Фоша это приветствие! Каждый из нас знал, как блестяще командовал он в сражении на Марне 9-й французской армией, составлявшей центр расположения союзников, тот центр, на который были направлены наиболее яростные атаки немцев! Смелая активность и наступательный порыв характеризуют действия Фоша в этом сражении. «Атакуйте!» — было его постоянной директивой, и это упорство принесло результаты: немцы истощились в бесплодных попытках прорвать расположение французов, перешли к обороне, а потом и вовсе отошли.

Фош расспросил нас о состоянии русской армии и поинтересовался, когда можно ожидать ее нового перехода в наступление. Мы, конечно, не имели никаких основательных данных в этом отношении и не знали планов ставки. Поэтому ответы на вопросы генерала Фоша выражали только наше личное мнение. Все надежды мы возлагали на весну следующего года: в течение зимних месяцев будет устранен снарядный голод, большое количество винтовок станет в строй, поредевшие ряды армии пополнятся вновь обученными подкреплениями…

Я был благодарен судьбе, которая дала мне возможность встретиться с будущим главнокомандующим союзных армий, организовавшим в 1918 году так называемые «последовательные операции». Эти операции, как известно, привели к окончательному разгрому немецких армий и проигрышу войны Германией. Фош выше всего ставил наступательный порыв и инициативу в действиях. «Атака подобна шару, скатывающемуся по наклонной плоскости, — говорил он. — Шар приобретает стремительность и катится все скорее и скорее при условии, чтобы его не задерживали. Если вы умышленно его остановите, вы теряете темп, а также и все ваши преимущества и должны начинать все сначала…» С необычайной последовательностью и упорством наносил Фош свои безостановочные удары по немецким армиям осенью 1918 года. Он не давал противнику ни малейшей передышки для организации сопротивления.

Но Фош, как и большинство других крупных французских генералов, являлся преимущественно кабинетным военным деятелем. До войны он был профессором военной академии, и профессорская деятельность наложила свой отпечаток: генерал не был близок к солдатам, не умел воодушевлять их и вести на подвиги.

В тот же вечер в сопровождении офицера из штаба Фоша мы выехали на фронт в расположение 10-й армии.

Мы посетили участок позиций, занятый 70-й дивизией. Насыщенность войсками этого участка была особенно велика. Дивизия занимала фронт в 1600 метров, то есть на километр приходилось около 6250 человек. Чтобы мы могли лучше ознакомиться с расположением войск, нас проводили к наблюдательному пункту, находившемуся в селении Монт-Сент-Элуа, вернее, в том месте, где когда-то было селение. От него остались одни развалины. Чудом уцелела здесь левая высокая колокольня громадного костела, превращенная в наблюдательный пункт. Каменные лестницы на колокольню также были уничтожены, и нам пришлось карабкаться по деревянным, приставленным прямо к полуразвалившимся стенам.

Перед французскими укреплениями — ряды проволочных заграждений, я насчитал их около двадцати. Дальше — необозримая равнина с хорошо видными германскими окопами. Известковый грунт создавал на насыпях белый налет и являлся хорошим ориентиром для пристрелки. В стороне виднелся привязной воздушный шар.

От наблюдательного пункта мы прошли по скрытым ходам сообщений в первую линию окопов. Они имели вид узкой канавы без козырьков. К моему удивлению, окопы были пусты. Редко можно было встретить лишь часовых и наблюдателей, следивших в перископы за противником. Мое внимание привлекли также несколько Пулеметчиков с новейшими ручными пулеметами системы Шоша, только что введенными во французской армии.

Ручной пулемет развивал скорострельность в 150–200 выстрелов в минуту и мог заменить около 15 стрелков. Вот почему в первой линии французских укреплений находились главным образом пулеметчики. Вся же масса стрелков укрывалась в следующих линиях, где им предоставлялась отличная защита от артиллерийского огня. Сколько жизней сберегал ручной пулемет!

Пока мы ходили по окопам, открыла стрельбу германская тяжелая артиллерия. Громадные клубы черного дыма поднимались недалеко от нас. Но в окопах по-прежнему царило полное спокойствие. Лишь пулеметчики приготовились на случай внезапной атаки немцев. Только здесь, в окопах около Монт-Сент-Элуа, я впервые воочию убедился в крайней необходимости для нас нового оружия. Мы отлично знали и раньше о таких образцах; еще в русско-японскую войну у нас были сформированы конно-пулеметные команды, вооруженные ружьями-пулеметами, как называли в то время ручные пулеметы системы Мадсена. Но тогда считалось, что это оружие, как более легкое, предназначено главным образом для кавалерии. Вопрос о вооружении им пехоты не поднимался. Он был разрешен только в период мировой войны, показавшей, что ручные пулеметы необходимы и для маневренных действий и для позиционной борьбы.

Не автоматическую винтовку, а именно ручной пулемет нужно было в первую очередь разрабатывать для русской армии!

Здесь, в окопах у Монт-Сент-Элуа, и зародилась у меня мысль превратить мою автоматическую винтовку в тип оружия, близкий к ручному пулемету нечто среднее между винтовкой и ручным пулеметом, то, что мы называем теперь автоматом.

Посещение французских передовых окопов произвело на меня неизгладимое впечатление и на долгое время предопределило весь ход и направление моих работ, а также работ моего ближайшего помощника Дегтярева над автоматическим оружием. Уже в 1916 году появился мой автомат, называвшийся у нас сначала ручным ружьем-пулеметом, а в 1920 году — и, первый опытный образец ручного пулемета системы Федорова и Дегтярева, сконструированный по принципу автомата с подвижным стволом.

Много препятствий приходилось преодолевать нам в этой работе. «Для чего нужен ручной пулемет, какой-то суррогат оружия?» — спрашивали многие.

Вспоминается мне заседание Совета обороны, происходившее в Петрограде в Мраморном дворце, в конце 1916 года. Начальник Главного артиллерийского управления генерал Маниковский делал доклад о необходимости скорейшей постройки специального завода для изготовления ручных пулеметов.

«К чему такое разбрасывание средств? Ведь только что через посредство английского военного министерства заказано 30 тысяч станковых пулеметов?» Так говорили члены Государственной думы и Государственного совета, входившие в состав Совета обороны. Один из них, некий Лобанов-Ростовский, человек глубоко штатский и мало разбирающийся в тактико-технических требованиях к оружию, возражал против введения такого «ублюдка».

Меня пригласили на это заседание как инициатора постройки специального завода, а также на тот случай, если члены Совета захотят получить разъяснения технического характера и нужно будет продемонстрировать действие ручного пулемета системы Мадсена. Тогда же на заседании я стал показывать, как можно рассеивать выстрелы. Потом некоторые члены Совета обратились к председателю с совершенно резонной просьбой выслушать сначала мнение специалиста: каковы свойства ручного пулемета, в чем его различие со станковым и т. п. Вспомнились мне тогда окопы в Монт-Сент-Элуа и весь опыт применения ручных пулеметов, накопленный на Западе. Я рассказал об этом, а также о том, как англичане и французы во время атаки переносили ручные пулеметы вместе со стрелковыми цепями для значительного усиления их огневой мощи. Лишь после всех этих разъяснений Совет одобрил постройку завода…

Из первой линии окопов мы перешли по скрытому ходу сообщения в следующие линии укрепленной позиции. Они представляли уже более солидные фортификационные сооружения, рассчитанные на защиту от огня полевой артиллерии. Окопы эти были с козырьками и имели большое количество вырытых в земле убежищ.

У подножия возвышенностей я видел целый ряд таких подземных нор с внутренними ходами сообщения. Некоторые были вырыты так глубоко, что толща земли над ними достигала пяти метров, и были, видимо, рассчитаны на сопротивляемость взрыву снаряда большого калибра. Во избежание обвалов были устроены потолки — бревенчатый настил, покоившийся на вертикальных подпорках. На полу лежали связки соломы, стояли баки с кипяченой водой. Стены прикрывали доски для предохранения от осыпавшейся земли. Всюду было проведено электричество. В некоторых убежищах помещались посты скорой помощи с дежурным врачом и другим медицинским персоналом. Тут стояли кровати, носилки, находились разнообразные медикаменты. Такие убежища обеспечивали французским солдатам возможность относительно спокойного, безопасного отдыха.

Вся местность кругом на большое расстояние была изрыта окопами, виднелось несколько их линий с убежищами и крытыми ходами сообщения. В дивизии, которую мы посетили, имелось по два таких хода на каждый полк. Длина их достигала шести километров. По ним проходила переносная железная дорога, причем я видел, как в передовые окопы отправляли вагонетки с бочками вина и горячей воды.

Затем мы поехали на левофланговый участок 10-й армии, находившийся около Каренси — Сент-Назер. Эти места приобрели широкую известность во время последнего наступления французов. Здесь вели наступление три французских корпуса на фронте в пятнадцать километров. Атака подготовлялась ураганным огнем артиллерии. На участке было собрано 649 орудий, из них 325 тяжелых. Артиллерийская подготовка сравняла все с землей. Вместо роскошного леса около селения Суше осталось голое место с обломками деревьев и обгорелыми пнями. Над селением Сент-Назер одиноко возвышались только развалины костела.

Офицер генерального штаба, сопровождавший нас, охотно рассказал, показывая на местность, как шла в атаку французская пехота. Приходилось брать каждый дом, каждое строение, выбивая из подвалов засевших немцев.

Мы прошли вдоль хребта Нотр-Дам-де-Лоретт, миновали развалины селений, остатки окопов, обрывки проволочных заграждений, замаскированную французскую батарею, которая вела частый огонь по какой-то открывшейся цели, несколько передовых окопов и наконец вышли на открытое пространство. Далеко впереди виднелись германские окопы. Громадная площадь обстреливалась редким огнем тяжелых орудий. То здесь, то там поднимались клубы черного дыма, взлетали фонтаны взорванной земли. Французский офицер, бравируя храбростью, повернулся спиной к неприятельской линии и продолжал рассказ нарочито спокойным голосом.

Мы стояли на открытой местности. Ноги вязли в размокшей глине. «Каково было идти в атаку по такой почве под ураганным артиллерийским огнем?»

Нас познакомили и с порядком управления артиллерийской стрельбой. Все батареи были заранее пристреляны по разным пунктам, укреплениям и огневым точкам немцев. В случае их атаки вывешивались красные флаги днем и красные фонари ночью: это был сигнал для начала интенсивного огня. Все пространство между французскими и немецкими позициями буквально засыпалось снарядами. А для того чтобы не допустить подхода германских резервов, ураганный огонь переносился за окопы противника. Делалось это по новому сигналу: зеленые флаги днем, зеленые фонари ночью.

«Имея нашу артиллерию, мы совершенно спокойны», — говорил начальник дивизии генерал Нюдан. В его словах чувствовалась твердая уверенность в победе, как, впрочем, и у подавляющего большинства англичан и французов, с которыми я встречался.

Осмотрев участок 10-й французской армии, мы поехали знакомиться с расположением английских войск, стоявших по соседству. Нас представили командующему 3-й английской армией — исполину геркулесовского сложения. Однако знакомство ограничилось одним рукопожатием: мы не знали английского, а он не говорил ни по-французски, ни по-русски.

В штабе армии наше внимание привлекли фотографии немецких укреплений, сделанные с самолета английскими летчиками. Фотографии увеличивали и составляли по ним перспективные схемы всей местности. Имелись также изготовленные из папье-маше профили пространства, лежащего впереди данной армии, с нанесенными на них мельчайшими окрестными предметами. Это позволило каждому начальнику тщательно изучать перед атакой местность со всеми окопами, проволочными заграждениями и ходами сообщения.

В английской армии царил такой же образцовый порядок, как и во французских частях. Мы не видели ни одного слоняющегося без дела солдата. Нескончаемой вереницей тянулись тракторы, подвозившие боевые припасы и продовольствие. В некоторых пунктах дежурила смена рабочих на случай необходимости быстро починить дорогу.

Посетили мы, между прочим, и один из складов интендантского ведомства. Он был забит мундирами на меху, специальными кожаными шароварами для окопов, сапогами из коричневой английской кожи на толстой подошве, добротными ружейными чехлами.

В тылу стояли батареи новеньких, только что полученных с завода 9,2-сантиметровых мортир, перевозимых на тракторах. Несколько впереди располагались батареи 45-линейных гаубиц. Англичане продемонстрировали стрельбу из орудий, которые они уступали нам в количестве трехсот экземпляров. Батарея была отлично замаскирована высоким кустарником. Полотнища защитного цвета укрывали ее от наблюдения с неприятельских самолетов. Сначала мы познакомились с приемами заряжания и стрельбы, затем один из офицеров провел нас в передовой окоп к артиллерийским наблюдателям, дававшим по телефону сведения о результатах стрельбы.

Английские окопы первой линии также имели вид узкой глубокой канавы простейшего начертания, перед которой возвышался небольшой бруствер. Войска эти окопы не занимали, в них были лишь часовые и наблюдатели. Батарея вела огонь фугасными снарядами по селениям Серр и Бомон. Она получила задание разрушить и сжечь дома, так как в них размещались резервы противника. Наблюдение велось при помощи перископов. Английский офицер предупредил, чтобы мы не высовывались за бруствер: немецкие снайперы зорко высматривали для себя цели. В доказательство он поднял на палке фуражку. Тотчас же несколько пуль с характерным свистом ударило около бруствера. Огонь гаубичной батареи вскоре оказал свое действие — деревни запылали, стало заметно движение людей. Тогда загрохотали английские полевые батареи, стрелявшие шрапнелью. Немецкие солдаты в панике бежали.

Мы перешли во вторую и третью линии английских укреплений. Это были солидные траншеи-убежища, надежно прикрытые сверху бревнами и толстым слоем земли. В окопах горело электричество; на стенах висели проволочные сетки, препятствующие осыпанию земли. Забота о нуждах войск чувствовалась во всем.

Вернувшись с фронта в Париж, я много думал о том, какие выводы надо сделать из всего, что мы видели в английской и французской армиях.

Видели мы колоссальную работу по организации армий и снабжению их всем необходимым. Немцы готовились к войне много лет. Англичане и французы в течение всего нескольких месяцев с поразительной быстротой укрепили свое положение, и силы их непрестанно росли. Они с гордостью указывали, что на каждый неприятельский снаряд отвечают шестью, на каждый неприятельский аэроплан выпускают два.

Громадное количество союзных войск было сосредоточено на сравнительно малых участках фронта. Армии богато снабжались всеми необходимыми техническими средствами: орудиями, пулеметами, аэропланами, автомобилями и т. п. Отличные фортификационные сооружения — окопы, траншеи, убежища, ходы сообщения — повышали безопасность войск. Быстрая постройка железнодорожных линий, параллельных фронту, и развитый автотранспорт позволили осуществить спешные переброски частей с одного участка на другой.

«Но,что дало возможность союзникам. России так решительно .перестроить всю свою жизнь на военный лад, привести в движение ресурсы, накопить огромные силы?» — еще и еще раз спрашивал я себя. Развитая промышленность, большие кадры квалифицированных специалистов, хорошо налаженный порядок и дисциплина… Все это было хорошо известно. Я думаю о другом. Что бы осуществить все это, требовалось известное время, нужна была какая-то передышка. И тут вновь мои мысли обращались на восток, к далекой родине. Русская армия непрерывно вела ожесточенные бои. Она не располагала такой техникой, как союзники. И потенциальные возможности наши в этом отношении были куда меньше, чем у англичан и французов. И все же в течение второй половины 1914 года и всего 1915 года атаки на русском фронте не прекращались. Разгром немцев под Гумбиненом, самсоновская операция, великая Галицийская битва, штурм Перемышля, поражение немцев у Варшавы и Ивангорода, ожесточенные бои под Лодзью и Ченстоховом, новые операции в Восточной Пруссии, великое сражение в Мазурии, одновременное наступление русской армии на Карпаты, Праснышские бои, Горлицкий прорыв, открывший цепь боев, не прекращавшихся в течение всего лета и осени 1915 года… Нескончаем этот список героической борьбы русской армии с германским милитаризмом!

В тот период все помыслы германского командования были прикованы к русскому фронту. Туда направлялись все силы, новые части и оружие. Это и дало союзникам России необходимую передышку, столь драгоценное время для развития своей индустрии, организации новых армий и накопления необходимых технических средств войны.

Как-то во время пребывания в Сент-Омер я проходил по площади, направляясь в ставку главнокомандующего английской армии Френча. Навстречу быстро ехал открытый автомобиль, в котором сидели несколько солдат, одетых в английскую форму. Машина неожиданно остановилась. Солдаты бросились ко мне: «Русский офицер! Русский офицер!» — громко кричали они… Это были наши русские солдаты, попавшие в плен к немцам в боях под Лодзью. Их переправили на западный театр действий. Но солдаты воспользовались удобным моментом и бежали через окопы и заграждения. Немцы открыли стрельбу, из двадцати человек спаслись пять…

Мы вместе направились в гостиницу, где остановилась русская миссия. Солдаты просили скорее вернуть их на родину, чтобы снова бить немца. Великую гордость за своих соотечественников испытал я при этой встрече.

 

В мастерской изобретателя

С фронта мы вернулись в Париж… До отъезда оставались считанные дни. Это время мне хотелось использовать главным образом для того, чтобы выяснить все вопросы, касающиеся производства ручных пулеметов. Я попросил адмирала Русина выхлопотать разрешение посетить мастерские, изготовляющие пулеметы системы Шоша. И вскоре уже ехал в одну из них.

Офицер французского военного министерства провел меня в небольшой кабинет. За столом склонился над чертежами пожилой полковник с коротко подстриженными усами. То был конструктор ручного пулемета — Шоша. Мы быстро познакомились. Узнав, что я его коллега по работе над автоматическим оружием, Шоша с особенной любезностью показал мне производство. В его распоряжении находилось несколько механических мастерских, где было уже закончено изготовление первых опытных партий пулеметов.

— В настоящее время, — рассказывал он, — производство пулеметов налажено и на оружейных заводах. А в этих мастерских под моим руководством лишь проверяются и уточняются рабочие чертежи и вносятся различные мелкие изменения в конструкцию. Только теперь, — продолжал он, — закончено то дело, над которым я работал в течение пятнадцати лет…

Первый его ручной пулемет был, оказывается, сделан еще в 1907 году. В те годы многие французские конструкторы занимались проектированием ручных пулеметов. На вооружение приняли систему Гочкиса образца 1909 года, а Шоша объявили благодарность в приказе по военному ведомству. В 1913 году он решил возобновить работы. Дело двигалось очень медленно, и лишь во время войны обратили внимание на его пулемет, отличавшийся особой простотой изготовления.

— В начале войны, — говорил Шоша, — я получил приказ закончить в кратчайший срок усовершенствование моей конструкции. Мне и моим помощникам удалось быстро справиться с поставленной задачей. И вот теперь с этим пулеметом французский солдат дерется против немцев. И неплохо дерется, закончил с гордой улыбкой изобретатель, осторожно поглаживая ствол своего пулемета.

Шоша родился в 1863 году. Двадцати двух лет окончил Политехническую артиллерийскую школу. Работал членом опытной комиссии в Версале, где испытывал различные образцы стрелкового оружия, служил в проектно-конструкторском бюро на оружейном заводе в Пюто, был начальником мастерской на заводе в Сент-Этьене. Все это позволило ему изучить не только различные конструкции оружия и требования к ним, но и методику проектирования и составления рабочих чертежей, а также всю производственную часть. Так он получил солидную подготовку, необходимую изобретателю.

Мастерская Шоша была не из крупных: в ней находилось не более трехсот станков. Помещение поражало обилием света. Из разговора с изобретателем я узнал, что значительную часть деталей для его пулемета можно обрабатывать на обычных токарных станках. Производство — дешевое, технологический процесс — очень прост. Число отдельных операций — в три раза меньше, чем при изготовлении станкового пулемета Гочкиса.

Здесь же я впервые познакомился с устройством ручного пулемета Шоша. Он принадлежал к наиболее распространенному в то время классу автоматического оружия с подвижным при выстреле стволом. Оригинальность заключалась в очень большой длине пути подвижных частей по сравнению с другими системами: они двигались более чем на длину патрона, поэтому открывание затвора происходило позднее и гильза выбрасывалась гораздо легче. Однако чрезмерный путь, который проходил затвор с другими деталями системы, вызывал необходимость иметь более длинную внешнюю коробку, заключавшую все подвижные части; она слишком выступала назад к лицу стрелка. Особой необходимости устанавливать такой длинный путь, однако, не было. Образец Шоша не без основания называли конструкцией военного времени, когда основное внимание обращали только на легкость изготовления автоматического оружия…

«И в Англии и во Франции не только имеются образцы ручных пулеметов, но и налажено уже их массовое производство, — думал я, возвращаясь в отель. — Русской армии также нужен специальный завод для изготовления ручных пулеметов. Он должен быть построен. В эпоху распространения автоматического оружия необходимо иметь такой завод. Продвижение этого вопроса зависит в какой-то степени и от меня, как члена Артиллерийского комитета…» Тогда же я дал себе слово добиться во что бы то ни стало постройки специального завода по выпуску ручных пулеметов, хотя знал, что это будет трудный и длинный путь.

Основная трудность заключалась в том, что в то время в России не хватало подходящих кадров инженеров, техников, оружейных мастеров и вообще квалифицированных работников. Они были буквально на счету. Многие оказались на фронте. А ждать окончания войны нельзя. Надо ковать железо, пока горячо…

Из всех вопросов, связанных со стрелковым оружием и выдвинутых войной, вопрос о ручном пулемете был наиболее важным. Мне все же удалось, возвратившись в Россию, добиться положительного решения, и в 1917 году началась постройка специального завода. В моей жизни он занял большое место, но эти страницы уже целиком относились к советскому периоду. Я работал на заводе со дня пуска в 1918 году в течение тринадцати лет. Советская власть открыла широкий простор творчеству изобретателей и конструкторов. Быстро рос коллектив молодых оружейников. Появлялись все новые образцы ручных пулеметов, автоматических винтовок, пистолетов-пулеметов. С каждым годом увеличивалось их массовое производство. В полную силу расцветал талант крупнейших мастеров оружейного искусства — Дегтярева, Токарева, Шпитального и других. Но эти интереснейшие события, к сожалению, выходят за рамки моего рассказа.

 

Неуловимый ползун

В Париже для меня была еще одна интересная приманка — автоматическая винтовка системы Маузера, захваченная французами на сбитом немецком аэроплане. Та самая винтовка, о которой говорил на лондонской конференции Альбер Тома. Однако увидеть ее было не просто. С трудом получил разрешение. Потом меня с величайшей таинственностью провели в одну из комнат французского военного министерства.

На столе, окруженном офицерами, лежали некоторые детали винтовки Маузера. Вот сильно поврежденный, изогнутый ствол. Рядом — ствольная коробка с несколькими уцелевшими частями спускового механизма. Потом мне бросился в глаза затвор. Затем я разглядел две опорные планки, а также куски поломанной и обгоревшей ложи. Все части были повреждены при падении самолета. Мне не надо было много времени, чтобы заметить, что самой главной и наиболее секретной детали, а именно ползуна, на устройстве которого основана автоматика системы, здесь не было.

— А где же ползун? — спросил я офицеров.

— Больше никаких частей у нас нет. Вероятно, германский летчик выбросил его в момент катастрофы.

«Что за проклятье! — думал я. — Ползун будто заколдован. Никак он не дается мне в руки».

Еще накануне войны, во время одной из командировок в Германию, я пытался достать эту важнейшую часть автоматической винтовки Маузера. Однако это не удалось — немцы хранили устройство ползуна в строжайшем секрете.

Правда, в свое время сам Маузер брал во всех странах, в том числе и в России, привилегии на свои изобретения. Не брать их и держать свою систему в секрете для частного изобретателя было невыгодно. Ведь всякое открытие или изобретение обычно бывает уже подготовлено целым рядом предшествующих работ и исследований, проводимых во многих странах. И здесь важно сказать последнее, решающее слово, чтобы завершить все творческие поиски и увенчать их какой-то новой системой оружия. Каждый конструктор, сказавший это слово, спешил немедленно закрепить изобретение за собой, опасаясь, что им кто-либо воспользуется. Эти-то привилегии очень часто и помогали нам выяснять некоторые важные подробности новейших конструкций. Свод привилегий, взятых Маузером, был издан в виде объемистого тома. Его имела библиотека Артиллерийского комитета. По возвращении из заграничной командировки я засел за внимательное изучение этого тома. Сопоставляя различные конструкторские приемы Маузера с известными данными его оружия, мне удалось представить себе устройство ползуна и определить, какая система признана в Германии наилучшей…

Понятно, как велико было мое желание увидеть этот ползун воочию и проверить правильность моих предположений и расчетов. Рассматривая отдельные детали, разложенные на столе в комнате французского военного министерства, я заметил выбитый на них порядковый номер — 244. Это показывало, что захваченная винтовка принадлежала к первой партии тех пятисот экземпляров, о заказе которых мне было известно еще накануне войны.

Я тут же стал объяснять французским офицерам принцип устройства ползуна.

Автоматическое открывание затвора в винтовке Маузера было основано на перемещении, или, как мы говорили, на «дрыганье», при выстреле особой части, обычно называемой ползуном. Он расположен сверху затвора. Сущность автоматического действия, основанного на этом принципе, заключалась в следующем. При выстреле вся винтовка получает в результате отдачи некоторое движение назад, и стрелок ощущает толчок в плечо. Свободный ползун, лежащий над затвором, благодаря своей инерции стремится остаться на месте. Иными словами, он получает некоторое движение вперед по отношению к винтовке, как бы сохраняющей свое положение. Такое движение ползуна разводит в стороны симметрично расположенные опорные планки, подпирающие затвор сзади. Затвор освобождается и под действием пороховых газов, надавливающих на его передний срез, отбрасывается назад. Одновременно из патронника извлекается выбрасывателем стреляная гильза и сжимается находящаяся позади затвора спиральная пружина, возвращающая затем затвор в первоначальное положение. А ползун имеет свою собственную особую пружинку, которая и ставит его на место. При этом он, в свою очередь, действует на опорные планки, сцепляющие затвор со ствольной коробкой.

По сравнению с автоматическими системами, имеющими подвижной ствол, подобная конструкция подкупает простотой устройства и меньшим весом: здесь нет необходимости иметь внешнюю коробку, в которую заключены обычно все подвижные части. С принципом «дрыганья» ползуна мы впервые познакомились при изучении шведской системы Шегреня, испытанной в России в 1911 году. Система эта была настолько оригинальна, что на этом же принципе стали разрабатывать свои автоматические винтовки сразу два русских изобретателя начальник Сестрорецкого оружейного завода Дмитриев-Байцуров и табельщик того же завода Стаганович. На эти работы были ассигнованы особые средства, однако к началу войны их не смогли закончить.

Вообще на Сестрорецком заводе было сосредоточено изготовление всех опытных русских образцов автоматического оружия. Завод имел хорошее оборудование и находился всего в часе езды от Петрограда. Конструкторы быстро могли решать здесь все возникавшие вопросы. Сестрорецкий завод стал крупнейшей кузницей кадров русских оружейников-изобретателей. Здесь работали В. Дегтярев, Ф. Токарев, талантливый мастер Рощепей. Здесь сложился дружный и спаянный коллектив изобретателей, инженеров, мастеров, рабочих. Их объединяла любовь к своему делу.

 

Снова в Париже

Перед отъездом я решил хотя бы бегло осмотреть столицу Франции. Судьба в этом отношении словно смеялась надо мной. Первый раз я был в Париже в 1913 году всего два дня после длительного пребывания в Германии и Швейцарии. Мы с товарищем, офицером генерального штаба, должны были внезапно вернуться из Женевы в Петербург…

Я попал тогда в Париж во время рождественских праздников. Все музеи, выставки, достопримечательные места были закрыты для посетителей. Мне оставались лишь одни улицы. Они были переполнены празднично одетыми людьми. В эти дни разрешалась свободная торговля с лотков, а также различные уличные представления клоунов, скоморохов, фокусников. Все это еще более оживляло шумливый Париж. У меня осталось тогда только это единственное впечатление: говорливая, жадная до зрелищ и наслаждений толпа парижан…

Теперь Париж выглядел иначе. Война наложила на него свой отпечаток: на улицах встречалось значительно меньше народу. Здесь наблюдалось противоположное по сравнению с Лондоном явление: в столице Англии нашло себе прибежище население бельгийских городов, и лондонские улицы были полны народу. В Париже мне в тот раз не довелось увидеть основную «достопримечательность» этого города — парижскую толпу. Поэтому больше внимания пришлось уделить неодушевленным предметам — домам, архитектуре, памятникам.

Я уже упоминал, что жил в гостинице «Грильон», которая находилась на площади Согласия. Это была в то время самая большая в Париже площадь, однако она не производила особого впечатления. Ее не обрамляли красивые здания. Исключением был лишь отель. Справа и слева площадь переходила в обширные зеленые массивы парков Елисейских полей и садов Тюильри. Невдалеке виднелся мост через Сену.

В прежние времена площадь Согласия была традиционным местом казней. Несколько тысяч человек сложили здесь свои головы. Странное название, думалось мне, выбрано для этого места!

Посредине площади возвышался привезенный из Луксора египетский обелиск розового мрамора с красивыми фонтанами. Статуи по краям аллегорически изображали французские провинции и города. Выделялась статуя Страсбурга главного города провинции Эльзас-Лотарингии. После потери этой провинции в результате франко-прусской войны 1870–1871 гг. подножие памятника покрыли крепом, и парижане ежедневно возлагали к нему цветы. В этом сказывалась извечная ненависть французского народа к тевтонским завоевателям.

Недалеко от площади Согласия, по другую сторону Сены, располагались кварталы, в которых были сосредоточены учреждения и военные управления государства. Здесь же здания военного министерства, знаменитый Дом инвалидов с интернатом для ветеранов французской армии, военная школа, артиллерийский музей.

Все в этих кварталах дышало духом былого величия Франции. Даже названия улиц и площадей говорили об этом. Одна площадь названа в честь известного французского инженера, строителя первоклассных крепостей площадью Вобана. Другая — по аналогии с термином, означающим пустое, незастроенное место между крепостью и городом, — носит наименование Эспланада. Затем тянется известный бульвар Инвалидов и, наконец, знаменитое Марсово поле, на котором происходили учения французских войск. По твердому грунту этой огромной площади-поля шагали некогда победоносные батальоны французской гвардии и революционной армии. Каждый француз с гордостью носил тогда флаг своей могущественной нации. Но это было так давно!

В церкви Дома инвалидов находилась гробница Наполеона. Конечно, я не мог пройти мимо нее. Могила расположена ниже пола, в особом склепе. Склеп сверху открыт и окружен балюстрадой. Вокруг воздвигнуты 12 колоссальных аллегорических фигур, изображающих главные победы Наполеона. На мраморных стенах высечены названия сражений, выигранных французскими войсками под его командованием.

Гробница производила очень большое впечатление. Его еще усиливали многочисленные знамена и штандарты, которые свешивались со стен, как бы осеняя лежащий внизу прах. Голубоватый мягкий свет, проникавший сверху, создавал торжественное, приподнятое настроение.

Я стоял у склепа и думал о трагической судьбе завоевателя Европы, военная слава которого закатилась на заснеженных русских полях. Здесь покоится прах того, кто причинил неисчислимые бедствия России и ее народу. Разрушенные города и деревни, опустошенные поля, сожженная Москва были спутниками его похода, закончившегося полным разгромом армии завоевателя. Уходя из Москвы, Наполеон приказал взорвать Кремль, великий памятник русской истории, место, откуда началось собирание нашего государства. «Непобедимые» войска Наполеона, не знавшие до того поражения, были рассеяны доблестным русским народом, вставшим на защиту своей родины.

…Изумительную красоту Парижа составляет архитектура некоторых зданий, или, вернее, ансамблей, построенных в каком-нибудь одном стиле. Мне казалось, что в этом отношении никакой другой город не может сравниться с Парижем. Я проходил мимо фасадов, богато декорированных аркадами, колонками, пилястрами, балюстрадами. Многие здания украшали скульптуры, барельефы, кариатиды. Чарующее впечатление произвела на меня эта кружевная сетка, эти ювелирные изделия парижских архитекторов.

В центральной части Парижа много таких ансамблей: громадный комплекс зданий Луврского дворца, Пале-Рояль, здания палаты депутатов, Парижской думы, Сорбонны (университета), биржи, парижских театров.

Другое, что бросалось в глаза, — обилие зелени. Пройдя по зеленому царству Тюильри с его тихо шелестящими фонтанами, прекрасными статуями, прудами, роскошными аллеями, я вдруг почувствовал себя необычайно успокоенным, как бы отрешенным от кипучей жизни, грозных событий, ужасов войны. Так велико было очарование этого уголка природы, созданного искусной рукой художника. И только тут я понял, почему так славятся парижские парки.

Из Тюильри я прошел па лежащую поблизости Вандомскую площадь. Небольшая по размерам, она сдавлена к тому же находящимися по ее краям высокими домами. Здесь меня заинтересовала лишь колонна, поставленная в честь Наполеона. Вандомскую площадь можно сравнивать с Трафальгар-сквером в Лондоне и Дворцовой площадью в Ленинграде. Все три украшены высокими колоннами в память знаменательных событий одной и той же эпохи. На Трафальгар-сквере возвышается памятник в честь адмирала Нельсона, разбившего французско-испанский флот в 1805 году. У нас воздвигнута Александровская колонна в честь побед русских войск в Отечественной войне 1812 года.

Вспомнилась мне история Вандомской колонны. В этом сказалась экспансивность французского характера. Первоначально колонну венчала статуя французского короля Людовика XIV. Во время буржуазной революции колонну низвергли. Вскоре ее вновь восстановили. На этот раз колонну украшала уже статуя Наполеона I.

Прошло некоторое время, и Наполеона постигла участь Людовика — он полетел вниз. Однако значение великого полководца не исчерпывалось только тем, что он занимал трон французской империи, и памятник ему на Вандомской площади появился снова.

Интересна и история статуи, венчающей колонну на Дворцовой площади. Здесь по заслугам нужно было поставить статую народному герою фельдмаршалу Кутузову. Однако он, как известно, был не в чести при дворе. И царские сановники решили поставить памятник Александру I. Но водружать на верхушке колонны бюст царя считалось предосудительным. Тогда в отличие от колонн в Лондоне и Париже на верхушке решили поместить ангела. А Кутузову отвели место поскромнее — на площади у Казанского собора, где покоится прах великого фельдмаршала и хранятся знамена, отбитые у французов.

Осмотрел я и знаменитый собор Нотр-Дам. Мне казалось, что я хорошо знаю его по «Собору парижской богоматери». Необычайное чувство романтики и торжественности, веявшее со страниц этого романа, запечатлелось на всю жизнь. Но то, что я увидел на самом деле, превзошло всякую фантазию. Это было чудо художественного гения. Основание собора Нотр-Дам относится еще к 1163 году. Это место считается самым древним пунктом Парижа. Здесь была небольшая крепость, построенная еще римлянами во время походов Юлия Цезаря для покорения тогдашних жителей Франции — галлов. Крепость и селение назывались в то время Лютецией.

Как зачарованный, рассматривал я это архитектурное великолепие. Передо мной возвышались стрельчатые порталы с колонками, заполнявшие весь нижний этаж. Выше лежал мощный широкий карниз с нишами, в которых были поставлены статуи французских королей. Еще выше — круглая, больших размеров розетка со стрельчатыми окнами по бокам. Далее — красивая балюстрада и две башни, венчающие собор. Всю плоскость фасада покрывали украшения. Поражало обилие скульптурных изображений чудовищ и зверей — химер, о которых так поэтично писал Виктор Гюго. Увы! Я чувствую сейчас собственное полное бессилие передать в словах то огромное впечатление, которое произвело на меня это сооружение. Его надо видеть!..

Наблюдая парижскую жизнь, сталкиваясь с различными людьми, я заметил одну характерную особенность, которая придавала особый тон всему окружающему. Это какая-то беспечность, благодушие, непреодолимая тяга ко всему, что может доставить удовольствие, наслаждение. Черты эти проявлялись во всем: и в людском говоре, заполнявшем многочисленные парижские кафе, и в манере многих людей одеваться и бесцельно фланировать по улицам и бульварам, и в пристрастии парижан к цветочным и кондитерским магазинам. Цветы и букеты я видел повсюду, пожалуй, так же часто, как и бутылки хорошего вина. Конечно, все это относилось главным образом к кругу состоятельных людей.

Настойчивое желание сохранить беспечный уклад жизни, теплый уют — во что бы то ни стало, даже вопреки войне, пылавшей над всем миром, — такое стремление я замечал у многих жителей этой страны. Мне казалось это особенно странным после посещения Англии, где все дышало практическим духом, несколько суровым, но настойчивым и целеустремленным. А во Франции едва уловимо чувствовалась излишняя мягкость, я бы сказал, даже размягченность.

В то время я не придал особого значения этому неясному впечатлению. Его заслонили важные события, напряженная борьба с нашим общим врагом. И лишь спустя четверть века, когда в 1940 году железные фашистские полчища Гитлера раздавили прекрасную Францию и поработили ее народ, лишь тогда я понял истинную цену этой черты французского обывателя. И остро осознал, какую роковую роль сыграли в этой катастрофе разросшиеся до размеров социальной болезни беспечность и благодушие, неспособность мелкого буржуа отказаться от домашнего уюта, от маленьких привычек, порабощающих человека.

 

Путь на Родину

Дела нашей миссии во Франции были закончены. Предстоял обратный путь в Россию. В бурную погоду, когда сильный пронзительный ветер гнал низкие серые тучи над вспененными волнами Ла-Манша, мы покинули на маленьком миноносце берега Франции и вновь направились к Британским островам.

Я довольно сносно переносил морскую качку в разных морях. Но здесь впервые не устоял. Волны сильно трепали миноносец. Я катался по полу трюма в жестоких приступах морской болезни.

Обратный путь в Россию мы решили совершить через Северное море. Ради скорейшего возвращения на родину пришлось отказаться от более безопасного направления — через Архангельск. Наша командировка и без того очень затянулась: прошло почти три месяца со дня отъезда.

Поздно ночью мы выехали из Лондона и ранним утром приближались уже к столице Шотландии Эдинбургу. Отсюда, из залива Форт, должно было начаться новое морское путешествие.

До отхода крейсера оставалось несколько часов. Можно было побродить по улицам города, расположенного на очень красивой пересеченной местности. Эдинбург представлял для меня особый интерес. Его название связано с юношескими воспоминаниями и мечтами. Этот город — родина Вальтера Скотта, романами которого мы зачитывались в молодости. Чудесный памятник этому писателю — коническое сооружение с его статуей — стоял на высоком месте и был хорошо виден со всех концов города. Шотландия и Эдинбург — место действия героев Вальтера Скотта. Бродя по улицам, я увидел возвышавшуюся на скалистой горе Эдинбургскую темницу. Этим именем называлось одно из самых интересных произведений писателя. Здесь же было место подвигов Роб-Роя, знаменитого героя его другого романа…

С Эдинбургом были связаны и другие воспоминания. Недалеко от него протекает река Твид. На ее красивом берегу сохранился построенный еще в незапамятные времена Лермонтский замок. Здесь жили отдаленные предки великого русского поэта. По некоторым семейным документам, эти выходцы из Шотландии переселились в Россию в XVI веке. Одну из баллад Вальтер Скотт посвятил Томасу Лермонту, знаменитому шотландскому поэту, жившему в XIII веке.

Около Эдинбурга находилось и поместье Гленарванов, откуда начинались полные захватывающего интереса главы романа Жюля Верна «Дети капитана Гранта».

В Эдинбурге причудливо переплетались нити, тянувшиеся., от многих литературных произведений, которыми мы зачитывались в молодости. Бродя по улицам, я был поглощен воспоминаниями о юных годах.

Но забыться пришлось ненадолго. Суровая действительность опять встала перед нами. Стрелка часов приближалась к двенадцати. Надо было торопиться на пристань. Здесь ожидал нас паровой катер. С момента посадки на него мы становились гостями радушных и гостеприимных английских моряков.

В заливе стояла крейсерская эскадра адмирала Битти, часть «Грэнд флит», составлявшего мощь, гордость и славу Великобритании. Был солнечный тихий день. Легкий бриз веял с залива. Искрящиеся блики солнца играли на поверхности воды. С протяжными криками летали чайки и буревестники. Высоко в небе реял дежурный самолет…

Перед нами раскинулась необозримая громада военных кораблей. Здесь стояли два отряда линейных крейсеров с флагманским кораблем «Лайон». Здесь же были и корабли, получившие громкую известность в бою с немецким флотом у Доггер-банки 24 января 1915 года. В гавани, кроме того, стояли легкие крейсеры, эскадренные миноносцы, подводные лодки, различные транспорты, а также авианосец с самолетами.

Основную силу эскадры составляли линейные крейсеры, спущенные с верфей незадолго перед войной. Они обладали прекрасными боевыми и мореходными качествами. Скорость хода крейсера достигала 28 узлов, водоизмещение около 18 тысяч тонн. На вооружении этой плавучей крепости находилось 8 орудий очень большого калибра — в 305 миллиметров. Крейсеры имели весьма мощную броню.

Катер подошел к борту «Лайона». На верхней площадке нас уже ожидал адмирал Битти. Небольшого роста, коренастый и широкоплечий человек с упрямым волевым лицом. Эти качества действительно были присущи адмиралу. Особенно ярко проявились они в знаменитом Ютландском бою. Адмирал Битти атаковал тогда своей эскадрой передовой отряд германского флота. Он выполнил завет английских моряков — всегда атаковать неприятеля, в каком бы положении и в каком бы состоянии ни находились собственные силы…

Мы осмотрели крейсер, его вооружение, каюты и огромное хозяйство. Затем нас пригласили в кают-компанию за общий стол. Моряки старались сделать приятным наше пребывание на корабле. Во время обеда мы расспрашивали о некоторых подробностях боя у Доггер-банки, в котором участвовали наши собеседники. Английскому морскому штабу удалось перехватить и расшифровать германскую радиограмму о выходе в море немецкой крейсерской эскадры адмирала Хиппера. Это позволило англичанам встретить немцев, перехватить их и сильно потрепать.

В связи с этим эпизодом уместно вспомнить, какую большую услугу англичанам оказали русские моряки. В начале войны у острова Оденсхольм, при входе в Финский залив, затонул, наткнувшись на русскую мину, германский крейсер «Магдебург». Спустившийся для осмотра подорванного корабля русский водолаз нашел там секретный германский радиокод. Находка эта принесла громадную пользу как русскому, так и в особенности английскому флоту. В бою у Доггер-банки англичане потопили немецкий крейсер «Блюхер» и сильно повредили другой — «Зейдлиц»; на последнем вспыхнул сильный пожар, и 165 человек его команды погибли от взрыва.

В этом бою на крейсер «Лайон», как на флагманский корабль, был направлен сосредоточенный огонь почти всей германской эскадры. Крейсер получил наибольшее число попаданий. Адмирал Битти перенес свой флаг на другой корабль. Несмотря на полученные серьезные повреждения, «Лайон» все же дошел до родных берегов.

Офицеры крейсера показали снаряды и осколки, которые попали в корабль, — все было сохранено и служило теперь украшением кают-компании, как память о том бое.

Переход через Северное море мы совершили на одном из самых быстроходных кораблей английского флота — «Биркенхейде», делавшем до 27 узлов. Этот крейсер строился на верфях Англии для греческого флота, но из-за войны был реквизирован и украсил собой могучую эскадру Битти.

В три часа дня без свистков и гудков «Биркенхейд» тронулся в путь, оставляя за собой раскиданную на рейде громаду боевых кораблей.

Крейсер миновал исполинский мост, соединяющий берега Шотландии с островом Люст-Эйланд. Остались позади и бесчисленные караваны тральщиков, которые все время расчищали фарватер от мин, поставленных немецкими миноносцами. Крейсер вышел в открытое море, развив скорость хода до наивысшего предела.

Море было как зеркало. Уже стемнело, когда после обеда в кают-компании и традиционного тоста за счастливое путешествие, я вышел на палубу. Полная луна освещала тихую рябь воды. От бешено вращающихся винтов за кормой кипел и бурлил длинный хвост, мириады брызг сверкали в лунном свете.

На утро следующего дня вдали показалась скалистая гряда с заснеженными верхушками гор. Они четко вырисовывались на фоне восходящего солнца. Это была Норвегия.

От командира корабля я узнал, что при быстроходности крейсера атаки подводной лодки не представляют для него особой угрозы. Однако около порта Берген нам пришлось сойти с корабля. Ход его замедлили. И этот момент сулил большую опасность: крейсер легко могли торпедировать. Несмотря на то что мы плыли уже по водам нейтрального государства — Норвегии, такое нападение было вполне возможным. Немцы не считались ни с какими международными соглашениями: мы знали уже о нескольких случаях, когда они топили суда в территориальных водах государств, не участвовавших в войне.

Вскоре к крейсеру присоединился вышедший нам навстречу норвежский миноносец. Он пошел параллельно «Биркенхейду», охраняя нас от атак германских подводных лодок. Потом показался паровой катер. Мы перебрались в него на ходу крейсера, а он, не теряя буквально ни секунды, направился обратно в Англию.

Около двух часов занял переезд по фиорду от моря до Бергена. Мы плыли по узкому извилистому заливу, глубоко вдающемуся в материк. Крутые скалы обрамляли его берега. Это был один из самых красивых уголков, который мне когда-либо пришлось посетить. Шхеры Бергена превосходят по красоте и живописности знаменитые ландшафты Швейцарских Альп.

Паровой катер быстро приближался к гавани. Две круглые старые башни, построенные, вероятно, в средние века, украшали вход в гавань.

На пристани нас ожидало несколько человек. Среди них были также вызванные по телеграфу и проживавшие в Бергене английский и русский консулы. Здесь разыгрался эпизод, глубоко запавший в мою память. Выйдя из катера, адмирал Русин поздоровался с английским консулом. В изысканных выражениях он поблагодарил англичанина за хлопоты и заботы при отправке на родину русских солдат-инвалидов (в то время происходил взаимный обмен инвалидов, бывших в плену). Русскому консулу адмирал Русин руки не подал и объявил, что тот смещен с должности за безобразное и преступное отношение к обязанностям, которые он должен был выполнять как представитель русского государства.

Этот эпизод показывал, что в царской России не обращали должного внимания на выбор консулов. Зачастую их обязанности исполняли не русские подданные, а местные жители из купцов или торговцев, не связанные с государством, которому они должны служить…

С пристани мы направились в одну из ближайших гостиниц. Берген довольно обширный городок с населением около 70 тысяч человек. Часть его лежит в котловине на берегу фиорда, а часть — на расположенных амфитеатром высотах. Особенно красивый вид на город открывался вечером, когда мы смотрели на огни домов, мерцавшие на высоких горах.

Был рождественский сочельник. Во многих домах виднелись убранные елки: детвора справляла свой праздник. На площади Бергена, по норвежскому обычаю, высилась громадная елка, украшенная десятками электрических лампочек.

Как хотелось в этот день быть дома, в кругу родных и близких! А до Петрограда еще целая неделя пути: прямое пароходное сообщение от Стокгольма до Гельсингфорса было тогда прекращено, так как немцы поставили в Балтийском море и у входа в Финский залив минные заграждения.

На другой день рано утром мы отправились дальше. Путь из Бергена в норвежскую столицу Христианию (ныне Осло) был также живописен: высокие скалистые горы, горные озера, бурные речки, журчащие водопады, долины…

Наконец у подножия холмов на берегу глубоко вдающегося в материк залива показался большой город Христиания. В нем было тогда около 200 тысяч жителей. Во время стоянки поезда мы успели осмотреть главные достопримечательности: Стортинг-дворец, где заседает парламент, и импозантное здание университета с памятниками Ибсену и Бьернсону, всемирно известным норвежским литераторам, произведения которых пользовались в то время большой популярностью. В магазинах наше внимание привлекли красивые национальные костюмы, а также изумительные по изяществу отделки вещицы, вырезанные из дерева. Нам показали, например, две ложки, связанные между собой деревянной цепью. Отдельные звенья ее не имели склепки. Вся цепь получалась каким-то образом из одного куска дерева. Эту вещь обыкновенно дарили молодоженам в день свадьбы — как символ, что они связаны на всю жизнь. В первый день новобрачные должны были есть суп такими, связанными цепью ложками, Узы брака!..

Не более часа провели мы в пути до столицы Швеции — Стокгольма. Город лежит на берегу глубокого залива Балтийского моря, в месте соединения его с огромным озером Мелар. Изрезанные берега моря, многочисленные острова, скалы и утесы придают Стокгольму особую прелесть. Из достопримечательностей мы успели осмотреть лишь здания королевского дворца с чудесной балюстрадой, театр, биржу и главную площадь.

Русские молодые люди из состоятельных семей заполняли город. То были «сиятельные дезертиры».

Вспомнился мне при этом эпизод из русской военной истории. В 1809 году в окрестностях Стокгольма, около Гриссельгама, также слышалась русская речь. Но то были голоса солдат и офицеров русских войск. Под командой генерала Кульнева они перешли по льду через Ботнический залив и с боями продвигались к Стокгольму…

Наконец мы доехали до границы Швеции и России. После осмотра багажа перешли пешком в Торнео, на русскую территорию (соединительной железнодорожной ветки тогда еще не было).

По мере приближения к дому нетерпение все возрастало. Мы миновали Улеаборг, через сутки были в Гельсингфорсе, потом остался позади и Выборг. Наконец переехали через границу около Белоострова. Показалось море огоньков нашей прекрасной северной столицы.

Сорокаградусным морозом встретил нас Петроград. У костров на улицах грелись случайные прохожие.

Вот уже Литейный мост, вот Кирочная улица. Как медленно мы двигаемся! Считаю каждую секунду. Мороз невыносимо щиплет уши, щеки, нос. Как я соскучился по домашнему очагу! С самого начала войны в течение полутора лет в непрерывных переездах, в непрестанных поисках оружия. Я чувствовал некоторую усталость. Но нельзя поддаваться слабости. Как мало еще сделано, как много надо работать, чтобы дать русской армии необходимое вооружение!

Переезжаем Суворовский проспект. Еще немного — и я буду у себя. Вот наконец дом, где я живу. Я уже на лестнице, взбегаю быстрыми шагами и нетерпеливо нажимаю кнопку звонка…