— Разбэжался! Так ми вас и отпустыли! — в последнее время подсознание разговаривало со мной исключительно голосом Сталина. Причем именно каноническим, тем, что клонировался в каждом из советских, а потом и Российских, фильмов. Так что Иосиф Виссарионович всегда был со мной, уподобившись товарищу Ленину. Если, конечно, кто помнит старую шутку про мыло «По ленинским местам», колбасу «Член совнаркома» и трехспальную кровать имени вождя мировой революции.

Кроме шуток. Медленно, но уверенно, я сходил с ума. Нет, вовсе не от «культурного шока» или боязни «кровавой гэбни». Эти… хм… последствия перемещения во времени я пережил вполне спокойно. Более того, я использовал их в своих целях. Никаких переживаний по поводу родных и друзей, оставшихся в будущем, я тоже не испытывал. С чего вдруг? Они там прекрасно себя чувствуют, если учесть тот факт, что они не только не родились, но даже в проекте еще не имеются. Скучал конечно, но терпимо. Некогда было воспоминаниям предаваться. Крыша у меня ехала как раз от работы. От ее необъятности, многогранности и бесконечности. Впервые в жизни получив достойную цель, я выкладывался по полной программе. Я работал без выходных, праздников, перекуров и перекусов. Я тут жил! И, видимо, переоценил свои силы. Разок меня уже торкнуло, после разговора с Ворошиловым, второй не за горами. Нельзя сказать, что я не понимал этого, но остановиться уже не мог.

С момента заседания ГВС прошло три недели, донельзя насыщенных переговорами и совещаниями. В своем выступлении я очертил некий каркас наших действий. Основы, от которых необходимо отталкиваться при дальнейшем планировании. Теперь этот каркас наполнялся деталями и уточнениям. И этих дополнений было такое количество, что «переварить» накопившийся объем информации и выудить из него рациональное зерно, было чрезвычайно сложно. Под давлением аргументов и авторитета Сталина, который в какой-то момент безоговорочно поддержал мою точку зрения, руководящая верхушка была вынуждена согласиться с изложенными выводами. Да, в общем-то, они не сильно и противились, как только уяснили, что идеологически их согласие будет истолковано в нужном ключе. Период воспевания «могучей и непобедимой Красной армии», когда каждый политический и военный деятель стремился опередить другого в размерах восхваления, растоптав при этом всех несогласных, на некоторое время канул в лету. Надеюсь, что надолго. Желательно чтобы еще не перестарались в самобичевании. Каяться тут очень любят и меры в этом не знают. Но одно дело принять в целом, а другое дело частности, которые способны изменить первоначальную мысль до неузнаваемости. Демоны кроются в мелочах. Но, в данном случае, все эти попытки были жестко и быстро пресечены Иосифом Виссарионовичем. Паре особенно упертых товарищей, не будем показывать на них пальцем, было проведено внушение, сопряженное с моральным насилием и угрозами разжалования. И ведь помогло!

Собственно говоря, все обсуждения крутились вокруг трех основных тем, которые действительно были очень сложны и неоднозначны. Главные возражения и уточнения касались корпусов непосредственного прикрытия государственной границы, тех что должны были действовать в полосе стратегического предполья. По мнению многих генералов существовала неоправданно высокая вероятность того, что эти части будут быстро уничтожены, полоса предполья останется совершенно беззащитной и мы, фактически, подарим немцам часть своей территории, которую они пройдут парадным маршем всего за пару дней. Малочисленные войска прикрытия фашисты просто свяжут боем, обойдут и, либо просто блокируют, либо раскатают в тонкий блин всей мощью ударной группировки. Или просто не дадут им оторваться от преследования и сотрут в дорожную пыль в чистом поле. Надо признать, что вероятность подобного развития событий была чрезвычайно высока и я не мог не признавать этого, тем более приводились вполне реальные и совсем недавние примеры. И примеры эти были совсем не радужными. Хорошо еще, что они не обладали знаниями моего времени, в котором уже были широко известны очень неудачные случаи действий передовых отрядов. Наше командование не раз и не два пыталось применять тактику задержи наступающего противника посредством выдвижения на значительное удаление от главных сил небольших подразделений, и в большинстве случаев это заканчивалось совсем печально. В июле 41 года передовые батальоны стрелковых дивизий 13 армии, разворачивающейся на Днепре, высланные вперед для «установления контакта с противником», были раздавлены наступающими танковыми дивизиями немцев. Некоторые из них не успели даже развернуться в боевые порядки, не говоря уже о том, чтобы окопаться. Летом 42 года, передовые отряды 62 армии Сталинградского фронта, были так же поголовно истреблены, серьезно уступая передовым отрядам немецких войск в подвижности и огневой мощи, к тому же лишенные поддержки с воздуха и координации. Были и гораздо более «свежие» примеры. Афганистан, например. Не имея опыта ведения длительных «контрпартизанских» операций в гористой местности, наши военачальники довольно долго действовали строго по писанным для совершенно других условий уставам. Это выражалось в обычной практике высылки передовых отрядов вперед по ходу движения колонны основных сил. В условиях резкопересеченной местности, душманы успевали под корень вырезать разведгруппы, еще до того, как успевало подойти подкрепление.

А вот я это знал. Вместе с отцом и со своими друзьями, среди которых по странной случайности преобладали военные, я обсуждал эту тему сотни, если не тысячи раз. Ну как обычно, примешь на грудь, разговоры «за жисть» плавно перетекают в спор о политике, потом о том, как дошли до жизни такой, кто виноват и тому подобное. Но далеко не всегда это происходило в состоянии… ээммм… легкого подпития. На трезвую голову мы спорили не менее часто и не менее горячо. Пару раз даже кулачками помахали. Дико, конечно, но по мне, так лучше друг другу картину начистить, чем пойти и обнести соседний ларек с пивом или в пьяной драке разбить бутылку об голову соседа по лестничной площадке. Но кроме припухших губ и светящихся фонарей под глазами, от таких разговоров был и более практический, как теперь выяснилось, толк. В споре рождается истина. Так что теперь на каждое возражение у меня имелся свой аргумент, обдуманный и обсосанный со всех возможных сторон. Правда, я не собирался заявлять об этом сразу. В своей речи я целенаправленно оговорился о том, что подразумеваю под войсками непосредственного прикрытия именно стрелковые части. Нехитрый капкан, рассчитанный на наличие собственной «соображалки» у нашего военного руководства. И он, разумеется, сработал, при этом народ очередной раз убедился в том, что товарищ Павлов вовсе не безгрешен. Зачем мне это нужно? А я не могу быть везде и всюду, пусть сами мозг включают, «ибо нех, потому как нах»!

И снова меня удивили. Первый, кто проснулся от «вековой спячки», был товарищ Буденный. Он весьма тактично высмеял «упертого танкиста Павлова», который наивно полагает, что у стрелковой части имеется хоть малейший шанс оторваться от преследования моторизованного противника. Семен Михайлович осмелился напомнить, что для подобных задач существует специальный род войск. Арьергардные и авангардные бои — непосредственная задача кавалерии! Я быстренько поднял ручки вверх, склоняясь перед умудренными возрастом сединами первого конника страны. Товарищ Буденный, поняв, что на это раз он ухватил бога за бороду, и ему предоставляется уникальный шанс спати, пусть хотя бы на время, свой любимый род войск, мучительно умирающий уже не первое десятилетие, схватился за эту идею, как утопающий за соломинку. Он вцепился в меня и в Тимошенко, как бульдог в любимую косточку, которую у него пытаются вырвать. А я, втихаря, потирал руки от удовольствия. Правда я все же лоханулся, тут же выкатив на стол заранее подготовленную штатную структуру, которую точно так же до мельчайших косточек обглодал еще в будущем. Тимошенко и Буденный сразу почувствовали подвох, но вида не подали, вступив в отчаянное сражение за каждое подразделение. Но тут я был непреклонен и аргументов у меня было более чем достаточно. Но об этом после.

Вторым узким местом моего плана были финны. Точнее нарком обороны Тимошенко, который после недавней войны, знал их как облупленных. Семен Константинович издевательски вежливо напомнил «оторвавшемуся от реальности доморощенному танкисту Павлову», что один раз мы финнов шапками уже закидали. И что шапки эти, пришлось собирать со всей страны! Второй раз наступать на грабли, пытаясь высадить морской десант в Хельсинки, прямо под орудия финских батарей, которые так и не удалось подавить за несколько месяцев боевых действий — вещь глупейшая. Спокойно и с достоинством выслушав справедливую оценку своих умственных способностей, я намекнул маршалу на то, что если буду совать свой любопытный нос во все возможные дыры, то он рано или поздно отвалиться. Я им идею предложил, а как ее воплощать и воплощать ли вообще, не есть мои проблемы. Конечным итогом этой перепалки стало волевое решение товарища Сталина, с детским умилением на лице наблюдающего за хватающими друг дружку за грудки генералами, о назначении Маршала Советского Союза Тимошенко Семена Константиновича любимой женой на вопрос линчевания белофиннов. Причем оба спорщика в глубине души остались довольны и собой и решением Вождя.

И на закуску остался так и не решенный вопрос с первой операцией по завершении мобилизации войск. Что это за зверь такой и почему он так страшен? Да все просто. Сидя на пятой точке за собственными укреплениями — войны не выиграть. Свежайшим подтверждением этой прописной истины стала Антанта, со свой «линией Мажино». Наша… хм… «линия Сталина», которая пока существовала в основном на бумаге, была жалкой стрелковой ячейкой на фоне артиллерийского форта французов. Надеется отсидеться за тонкой ниточкой собственных ДОТов, жиденько размазанных по тысячекилометровому фронту, было вершиной кретинизма. Поэтому мои расплывчатые умозаключения, по поводу изматывания противника в оборонительном сражении и сокрушительного контрудара, мало кого устроили. Точнее таковых совсем не было. Нужна была четкая ясность — где конкретно должна разворачиваться основная волна войск по мобилизации? Где хранить мобилизационные запасы? Где супостата бить будем??? Но отвечать мне было нечего. Я просто не знал ответа на этот вопрос! Операция против Финляндии на подобную роль, мягко говоря, не тянула. Улучшить наше исходное положение она могла, но выиграть войну или внести таким образом коренной перелом в боевые действия — невозможно. В своем будущем, я наслушался умнейших рассуждений на тему того, что простейшим решением проблемы фашистов, является захват Румынии и ее нефтяных промыслов. Мол, враги проклятые, останутся без бензина и все их панцеры превратятся в неподвижные огневые точки. И виделся кабинетным стратегам могучий танковый удар по небритым румынским рожам, буквально умоляющим о «красном» кирпиче. Наверное вы думаете, что я любил Румынию? Увы мне — это не так. Как я уже говорил, легкая небритость нынче в моде, но это скорее по женской части. Так в чем же дело?

Удар по Румынии — это удар в пустоту. По мере продвижения в глубь ее территории, которая вовсе не является бескрайней степью, фланг наступающих войск растягивается все больше и больше. Удержаться от искушения рубануть под основание этого нарыва вряд ли кто-либо смог. Уж точно не немцы. Это уникальный шанс, ударом из района Львова в направлении на Ивано-Франковск и Кишинев, прикрывшись с востока мощной водной преградой — Днестром, окружить и, прижав к морю, уничтожить всю нашу ударную группировку. Доставлять гансам подобной радости я не желал и другим не советовал. Однако, данная операция, по своей сути, фантастикой не являлась. Просто не могла воплотиться в жизнь как нечто самостоятельное и завершенное. Она имела смысл, только в том случае, когда сопровождалась либо одновременными, либо последовательными ударами на других участках фронта. Допустим ломанулись мы в Румынии, дождались пока немцы втянут в бой свои резервы, начнут снимать войска с других участков фронта и ударили в Белоруссии. Если вы мне, а заодно и Сталину с Тимошенко, объясните, где взять для таких операций силы и средства, то я немедленно соглашусь с этими выводами. А пока пусть румыны свою мамалыгу спокойно наворачивают, русский Иван «пока» ее отнять не может.

Был и другой вариант — удар в Белоруссии. Наступая в общем направлении на Кенигсберг, окружить группу войск противника, действующую в Прибалтике. Вариант заманчивый, поскольку в этом случае северный фланг наступающей группировки как раз будет прикрыт, а удачное завершение операции существенно сократит линию соприкосновения войск, что позволит увеличить ударную группировку. Но было и большое «НО». Восточная Пруссия — это один громадный укрепрайон посреди болот и лесов. Вероятность того, что наступление увязнет в плотной и хорошо организованной обороне противника, да еще и ввиду наличия мощных подвижных резервов в составе аж трех танковых групп, была не просто велика, а, скорее всего, неизбежна. В лучшем случае нам светила кровавая мясорубка с непредсказуемым результатом. И все же было принято решение о развертывании основных сил по мобилизации именно в Белорусском особом военном округе. Но это скорее был жест отчаяния, чем осмысленное решение. Мы готовились к войне НЕ имея четких планов своих наступательных действий. Русский «авось» в очередной раз о себе напомнил!

И все бы хорошо, только никто не снимал с меня обязанностей начальника Автобронетанкового управления. Учитывая наполеоновские планы по формированию четырех танковых армий, десяти танковых корпусов, тридцати армейский танковых бригад, шести тяжелых танковых бригад, да еще и восемнадцати противотанковых самоходно-артиллерийских, то объем работы был такой, что я был вынужден просить о временном расширении штата Управления. Кроме того, я входил в состав рабочей группы по формированию Боевых учебных центров. Но к подобной работе я был готов лучше всего. Местная бюрократия просто младенцы в сравнении с моими современниками. Все их отписки, отмазки, отговорки и прочее разгильдяйство я видел на несколько шагов вперед. Именно в этом суть работы юриста. Ему необходимо на годы вперед просчитать все возможные риски и негативные последствия. Сделать это, не вникая в суть дела, просто невозможно. Поэтому за свою жизнь мне пришлось примерить десятки масок — от начальника производства оборонного завода, до директора муниципальной управляющей компании и биржевого аналитика. Жизнь заставила быстро вылавливать в этом потоке суть, отсекая все лишнее и не существенное. Ведь если я не сделаю это в разумное время, я просто не получу денег. Жрать нечего будет! А призрак голода — это очень хороший стимул. Шутка, конечно, все не так плохо было.

Серьезной преградой на моем пути были кадры. Дело в том, что в моем распоряжении было множество хороших исполнителей, способных решить четко поставленные перед ними задачи. Но людей способных эти задачи сформулировать и взять на себя ответственность за их постановку, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Инициативных товарищей в армии во все времена было не так много, ну или они очень хорошо маскировались, а с учетом теперешних политических выкрутасов, с поиском врагов и предателей, эта небольшая «каста» военнослужащих пострадала больше всего. По моей скромнейшей просьбишке, Лаврентий Павлович Берия предоставил мне краткую выжимку из НКВДэшных досье. Оказалось, что на интересных мне людях буквально клейма ставить негде. Как новогодние елки они были увешаны взысканиями, выговорами, доносами и прочими атрибутами. Зато самые никчемные сотрудники были кристально чисты перед законом. Да не только перед законом и начальством, по партийной линии они были не меньшими ангелами воплоти. Не удивлюсь, что и у попов индульгенцию себе выпросили. Зачем? А шоб було! Самое смешное, что самые бесполезные как правило были и самыми образованными! Предыдущее начальство, чтобы хоть как-нибудь избавиться от этих «подарков судьбы» при малейшей возможности отправляло их то на повышение, то на разнообразные курсы, а некоторых даже в Академию Генерального штаба! А рабочие лошадки, на которых держалось все Управление, так и оставались с 4 классами церковно-приходской школы и к 40 годам имели звание майора. Думаете, я был удивлен или раздосадован? Отнюдь. Времена меняются, а трудности всегда одни и те же. В мое время эта проблема стояла еще острее, чем здесь. Снова повторюсь — система государственной и военной власти к этому моменту еще не успела закостенеть, поэтому изредка продолжала являть свету отличные, сверхработоспособные кадры. Основная задача руководителя как раз и сводится к тому, чтобы выявить нужных людей, расставить их по надлежащим местам и дать им все для продуктивной работы. В этой связи, я никогда не понимал смысла известной басни Крылова. Ну, знаете, если барабанщика заставить играть на гитаре, гитариста посадить за рояль, а пианиста уговорить играть на трубе, то рассчитывать на что-то приличное вряд ли можно. Я конечно не Владимир Спиваков, да и мои сотрудники — не «Виртуозы Москвы», но нормально работать нам вполне по силам.

Оставалась не решенной одна определяющая проблема. Никак у меня до нее руки не доходили. Наконец, я решил совместить приятное с полезным, убив одновременно трех зайцев! Я намеревался как можно «плотнее» пообщаться с Машей, напиться до изумления и… поговорить о деле с одним человеком. С этой мыслью в голове, я набрал нужный номер телефона и после минутной проволочки, наконец, проговорил:

— Яков? Здравствуй, дорогой. Как твое «ничего»? Моими молитвами? Ну, тогда тебе врачи не нужны совсем! До ста лет мучить всех будешь! Яков, как ты смотришь на шашлыки на природе? Когда? Сегодня, когда еще-то. Вот через пару часов и поедем, у меня все готово уже. Да, с бабами. Только это… как его… ну в общем, я буду не с женой. Переживешь? А твоя? Ну, ты тоже скажешь! Отлично! Тогда я к твоему дому подгребу через пару часов. Все, до встречи!

В отличие от официальных мероприятий, в повседневной жизни я заумных речей не говорил. Не пытался казаться «человеком из высшего света», который общается цитатами из классиков, имеет тройной запас кипельно-белых носовых платков, а пьет исключительно французские вина, закусывая нежнейшим швейцарским сыром. К чему эти выкрутасы? Зачем казаться тем, кем ты не являешься? Я на дух не переносил классической литературы, никогда не пользовался носовыми платками, французские вина видел только по телевизору, на пару со швейцарским сыром. Более того, в определенных обстоятельствах, мог со спокойной совестью орать матом, искусством которого владел в совершенстве, в присутствии представителей женского пола. Ничего, потерпят, не сломаются! Поэтому, сменив время жительства, я этого практически не заметил. Наоборот, за короткое время обогатил местный колорит новейшими словесными оборотами, с друзьями общался исключительно фамильярно, на грани сексуальных приличий, а в общении с подчиненными выносил им мозг полным пренебрежением к субординации во время отдачи приказов и жесточайшим моральным насилием во время приемки результатов. И ничего! Нормально. С какого перепугу я должен менять свое поведение? Проще всех местных переучить! Чем я и занимался, с большим успехом. Иногда внутренний голос говорил мне, что это якобы привлекает ко мне излишнее внимание. Какое нафиг внимание??? Тут только полнейший идиот не видит того, что если это существо и командарм Павлов, то над ним серьезно потрудились в секретных лабораториях! Этот секрет секретом был разве что для моего подсознания. Смех смехом, а моя шутка с Ворошиловым, ну про мозг гиббона, была воспринята обществом весьма положительно, в том плане, что в нее действительно поверили! О чем это я… А вспомнил! Так вот, я с невероятной быстротой начал обростать друзьями, товарищами, знакомыми, единомышленниками. Да и врагов прибавлялось в геометрической прогрессии, но это мелочи. Главное я теперь, что называется «с ноги», открывал почти любую дверь в любом наркомате. При этом никто особенно не удивлялся моим выкрутасам, поскольку «карманное радио» разносило слухи о странностях нового Кремлевского любимчика с фантастической скоростью. Короче говоря, Смушкевич, которого я вполне законно считал если и не другом, то очень хорошим товарищем, к этому дню разговаривал со мной на одном языке.

Любовь к жаренному мясу и отдыху на природе я впитал с молоком матери. Ну, сами посудите, сколько поколений наши предки мамонтов на костре пользовали? Вот и я унаследовал этот «инстинкт». Мамонтов, правда, уже всех съели, но свинина с бараниной была ничуть не хуже. Вчера вечером я лично (!) несколько часов священнодействовал с закупленным ординарцем мясом. Получилось как всегда хреново, но я остался доволен собой. Чтобы испортить такую вырезку надо очень сильно постараться! Впрочем, на шашлыки едут не есть, а пить! Несмотря на колоссальный опыт в этом вопросе, я долгое время мучился сомнениями, относительно того, сколько именно бутылок брать. Три или четыре? В конце концов выбор был сделан в пользу пяти, при этом я держал в уме шестую, которая всегда была в заначке у порученца. Сегодня я намеревался съесть и выпить все то, в чем отказывал себе на протяжении трех с половиной месяцев! Надеюсь, на этот раз я мяса все же попробую, хотя учитывая мой настрой и опыт юности, когда до жаркого очередь доходила лишь в исключительных случаях, в этом были определенные сомнения. Лишь с годами я понял, что сначала нужно приготовить закуску, а уж потом пить за встречу!

Спустя пару часов, в сопровождении хмурой и неразговорчивой Маши, я заехал за четой Смушкевичей и на двух машинах мы отправились за город. Машу я вполне понимал, еще бы ей не быть хмурой! Ведь ее мнения никто не спрашивал! Я, пользуясь служебным положением, договорился с главным врачом и освободил ее от дежурства. Благо, у меня хватило ума дать ей время на подготовку — за полтора часа до выезда я послал к ней порученца, с задачей выполнять все прихоти и пожелания. Судя по всему, домой она заехать успела, поскольку легкое летнее платье, смотрелось невпример лучше опостылевшей военной формы. Да и белый цвет, с вкраплением зеленого горошка, был явно ей к лицу, о чем я немедленно и сообщил, в очередной раз вогнав бедную девушку в состояние покраснения. Так или иначе, но к моменту выгрузки возле неприметной реки, с ничего не значащим для меня названием, она уже вполне оправилась от обиды, признав в душе, что ее ухажер просто не располагает собственным временем и не имеет возможности тратить время на никому не нужные политесы.

Мелочи жизни, вроде чистого неба и сельского пейзажа, начинаешь ценить только когда их нет под рукой. Сидя в бетонных коробках городов, можно с легкость потерять человеческий облик, превратившись в нечто сродни овощу, ничего кроме бездумного потребления незнающего и не видящего. Не знаю как другие, а кроме вот таких выездов на природу, я других способов сбросить напряжение не знал и не признавал. Детство, от звонка до звонка проведенное на даче, давало о себе знать. Только сняв с расчески первый седой волос, я понял насколько велика моя благодарность родителям за то, что не вырос в каменных джунглях города. Было здорово похоже на то, что мое окружение испытывало сходные чувства. Некоторое время все занимались тем, что молча вглядывались в серебристую гладь реки и прислушивались к отдаленному мычанию небольшого стада коров, скучавшего на противоположном берегу. Затянувшуюся паузу прервал я. Не в силах больше удерживаться, в секунду сбросив с себя форму, с воплем «да гори все ясным пламенем», я разбежавшись по кем-то заботливо выстроенной мостушке, сиганул в воду. Боже, какой кайф! Да в гробу я видел рестораны с барами и клубами! Что может заменить вот эти мгновения, когда сорвав с себя вещи, насквозь пропитанные дорожной пылью и городским смрадом, ты неумолимо погружаешься в освежающую воду, прозрачную и чистую, как слеза младенца?

Хотя, ведь есть те, кто плавать не умеет! Но я-то это делать умею и люблю! Видимо плаванье — это единственно дело, которое я делаю действительно хорошо. Стараниями отца и матери, я успел позаниматься всевозможными видами спорта и досуга, начиная с бальных танцев и заканчивая баскетболом. Но настоящее удовольствие получал только в бассейне. Не удосужился я изучить лишь новомодные «боевые искусства». Но никаких сожалений на этот счет не испытывал, с трудом понимая, как можно получать удовольствие от мордобития. Честно говоря, не любил даже со стороны за подобным действом наблюдать. Не могу понять, что может быть интересного в том, как пара мужиков раз за разом долбит друг друга по сусалам, выбивая из головы остатки сознания! В повседневной жизни подобное незнание никаких неудобств мне не доставляло, поскольку я вполне мог за себя постоять, не издавая устрашающих звуков «кииий-яяяяяяааа». В уличной драке весь это выпендреж вам не сильно поможет. Трое противников с кастетами и колами вправили мозги не одному дзюдоисту, чему я неоднократно был свидетелем. Вот помню, как-то раз я приехал к другу в деревню. Как и положено, первым делом мы направились знакомиться с местным «бомондом». Но не успели мы выяснить, кто из нас козлее, как на сцене появилось новое действующее лицо — мелкий пацаненок. Со слезами на глазах, малыш поведал трогательную историю о том, как в соседней деревне у него отняли удочку и скромный улов, а его другу надавали по шее. Воспылав праведным гневом, хлопцы похватали колья из ближайшего штакетника и, сиганув в кузов «Камаза», поехали искать правды. Ну не мог же я уронить достоинство городского сословия? Наше недолгое путешествие закончилось возле дверей деревенского клуба — неприметной избы, размером десять на десять метров. Не успели мы подъехать, как из дверей этого архитектурного шедевра на нас хлынул неудержимый поток аборигенов, каждый из которых припас дорогим гостям подарок в виде арматуры, цепей или бейсбольной биты. До сих пор я удивляюсь, как в такой маленькой избушке поместилось такое количество здоровенных отморозков? Короче говоря, я показал деревенским хлопцам что такое городские пацаны. На всю жизнь они усвоили, что в беге на четыре километра с барьерами равных мне нет! Круче всех досталось водителю — бедняга замешкался с открытием двери и выскочив на улицу получил киянкой по чеколдушке. На этом боевые потери были исчерпаны, если не считать брошенной техники, которую летом забрать так и не смогли, а зимой было уже нечего. Но я кажется отвлекся…

Мой страстный порыв с удовольствием поддержал Яков и Маша. Бася Соломоновна от столько резких движений воздержалась, как и мой порученец, на лицо которого без жалости смотреть было нельзя. Что поделать — служба! Принять по стопочке мы смогли минут через двадцать, когда вдоволь наплескались и обсохли. Немного пообщавшись с нами, женщины соизволили осмотреть окружающие красоты, видимо понимая, что мужикам надо поговорить. Дождавшись пока они отойдут на приличное расстояние, Яков произнес:

— Выкладывай, что ты хочешь от меня на этот раз?

— Хорошо, обойдемся без предисловий. Как ты собираешься воевать с немцами?

Лицо прославленного летчика помрачнело:

— Ты же знаешь мою позицию, Дмитрий. Я сразу говорил, что заключать соглашения с Гитлером — недопустимо! Мы могли размазать его еще в тридцать восьмом! Могли дать ему по шее в тридцать девятом! На худой конец, могли ударить сейчас, когда он занят Францией! Вместо этого, мы оказались один на один в одной палате с этим сумасшедшим!

— И что ты этим хочешь доказать? Кому ты это доказываешь? Смелость свою показываешь? Так в ней никто не сомневается! Или ты думаешь, что на Колыме землекопы с лесорубами не нужны? Ты о деле подумал? Кто дело делать будет? Пацаны зеленые? Паша Рычагов с Копцом? Они хорошие командиры полков, не больше! Хочешь с жизнью расстаться, иди в лес и застрелись, хочешь умереть красиво, попробуй вывести из штопора истребитель Микояна!

— И это знаешь?

— Знаю, Яков! Знаю! Кто-то должен всколыхнуть это чертово болото! Сидим на жопе, ждем манны небесной, речи слушаем хвалебные, а потом, бах, и Зимняя война! А немцы не финны, они с нами в бирюльки играть не будут!

— Про аварийность слышал? Статистику видел?

— Краем уха…

— А я не краем! Летчик бьются сами и самолеты гробят по нескольку штук в день! В день, Дима! В день! Заводы гонят брак сплошной. Самолеты по нескольку лет в серийном производстве, а госприемку до сих пор со второго-третьего раза проходят! Хрен с ней с рацией! Ты видел ТБ-3 наши? У них в щели между обшивкой — ногу можно просунуть!!! Мне нечем и неначем учить летчиков, понимаешь ты это или нет? Бензина нет, боеприпасов нет, техников нет, заправщиков нет! Мать, нам бензин хранить негде!!! А немцы? Я молчу про их технику и обеспечение — это можно пережить! У них опыт! Двухлетний опыт войны! Современной войны! Их средний пилот налет имеет как наши асы!

— Вот что я хочу тебе сказать, все наши стратегии пойдут псу под хвост, если ты хотя бы не сможешь нейтрализовать основную массу их авиации. Наши танки и пушки гроша ломанного не стоят без прикрытия с воздуха!

— Да, ты уже насоветовал! Аэродромы подскока в предполье! Ты головой думал, когда это предлагал? А если дождь будет? Что делать будем? На руках самолеты понесем или врагу оставим? Или предлагаешь бетонные полосы там построить?

— Ох, мать. Ну ты сам-то голову включи! Зачем из бетона, когда можно из железа!

— Какого железа?

— Чугуна, мля! Соберите взлетную полосу из металлических щитов! Дырок в них набейте, чтоб трава проросла, так их с воздуха хрен заметишь! Такую конструкцию тебе рота колхозников соберет за пару часов!

На минуту Смушкевич выпал в осадок.

— Уел. Ничего не скажешь. Еще светлые мысли есть?

— Есть! Запомни одно, если ты будешь играть по правилам немцев, ты обязательно проиграешь. За счет отлаженного взаимодействия, они будут опережать тебя на несколько шагов, все время имея решающее превосходство на главном направлении. Если не можем играть по их правилам, значит нам нужно устанавливать свои!

— Смеешься? Новая модификация «мессершмитта» по скорости превосходит даже наши опытные машины! Как в этих условиях ты будешь им свои правила навязывать?

— Один испанский товарищ, по имени генерал Дуглас, подал прекрасный пример для этого.

— Да, и что же придумал товарищ Смушкевич?

— Макаронников помнишь? Под Гвадалахарой? Тех, что ты в мелкий винегрет покрошил несколькими десятками самолетов? А теперь представь себе силу удара двух тысяч самолетов! Не одного и не двух, а двух тысяч! Нас больше, Яков! Намного больше, чем немцев! Так пользуйся этим! Сосредоточь все усилия на уничтожении ударных группировок. Хотят того германцы или нет, они будут вынуждены реагировать на эту угрозу! Вместо того, чтобы бомбить наши боевые порядки, их истребители завязнут в боях с огромной армадой наших самолетов. Необходимо сосредоточить максимально возможное число зенитных средств для защиты аэродромов. Немецким бомбардировщикам необходимо подготовить достойную встречу! Чтобы каждый куст стрелял! Но это не все. Хорошие летчики у тебя есть. Так зачем же бить растопыренными пальцами? Собери их всех в кулак, который можно быстро перебросить на решающий участок фронта! Необходимо создать как минимум два авиакорпуса РГК — истребительный и бомбардировочный. Новая техника должна поступать только туда! Временно, конечно. Полторы тысячи пилотов и экипажей ты ведь сможешь обеспечить всем необходимым по максимуму? Оставшееся время, необходимо довести интенсивность обучения в этих частях до предела человеческих возможностей! Они должны летать непрерывно в любых погодных условиях, днем и ночью! Когда придет время, они вдарят по Гитлеру на главном направлении. Да так вдарят, что эта сволочь свой язык откусит! Об одном прошу, не повторяй моих ошибок! Только Кировский завод до недавнего времени одновременно вел работы по восемнадцати прототипам! В о с е м н ад ц а т и!!! Какое уж тут качество. Выбери пару моделей и вложись в них по полной! Мы еще слишком слабы, чтобы позволять себе такое расточительство!

— Твои слова, да богу в уши…

— Не юродствуй. Все карты — у нас на руках. Если мы не сможем их правильно использовать, то это только наша вина! Для победы у нас с тобой есть все, что нужно. Осталось научиться этим пользоваться.

Разговор был прерван вернувшимися дамами. Да и угли были готовы, пора ставить мясо. Обсуждение серьезных вопросов плавно перешло в светскую беседу, информационная составляющая которой была нулевой, за исключением того, что я все больше привыкал к местным реалиям. Особенно пьющих людей не присутствовало, поэтому мои приготовления во многом пошли прахом, а мне одному было как-то неудобно. Это было бы уже чересчур. Наконец, наступило тот момент, когда компания начинаем медленно рассыпаться на мелкие группы по интересам. Яков и Бася ушли гулять вдоль берега, порученец пошел купаться, а я добрался до Маши. Как всегда, все самое сложное оставил на потом. Удобно устроив голову у нее на коленях, и наслаждаясь видом заходящего солнца, я произнес:

— Ты знаешь, я хотел тебе сказать, что развожусь…

— Зачем ты говоришь мне об этом?

Выдержав драматическую паузу, я ответил:

— Я хочу, чтобы ты переехала ко мне.

— Для чего? Чтобы ты поступил со мной так же, как со своей женой?

И что мне отвечать? Не могу же я ей сказать правду! Вот это попадалово!

— Маш, я понимаю, что поступаю как свинья, но я не могу жить с человеком, к которому не испытываю никаких чувств. Я не люблю ее, понимаешь! Не хочу ей жизнь портить…

— Куда уж еще-то портить — все что мог, ты уже сделал. Да она тут совсем не причем. Скажи честно, жизнь портить ты не хочешь именно себе.

Правда проливалась на меня спокойно-холодным голосом, начисто лишенном эмоций. Господи, что же у нее в жизни случилось, что к своим годам она стала так цинична?

— Хватит, а? И так на душе погано… Мне надоело быть одному! Я хочу приходить домой с надеждой на то, что меня там ждут! Что я кому-то нужен! Я обычный человек, мне нужен друг и товарищ, которому я могу поплакаться в жилетку! Я больше не могу жрать стряпню ординарца, а от столовской пищи у меня изжога! Я борща хочу! И картошки жаренной! Моя квартира на казарму похожа! Все уныло и серо! И я не умею гладить бриджи! И вообще, я не люблю спать один, мне страшно в темноте!

— Шут гороховый! Я ему серьезные вопросы задаю, а он все в балаган превращает! Борща он хочет? Кухарку возьми! Деньги у тебя есть, да и по статусу положено.

— А как же Ленин? Эксплуатация человека человеком? Это же мещанство! Только буржуев прогнали, снова новых порождаем? Когда-то давно, все начиналось точно так же! Чтобы содержать воинов народ не жалея сил трудился в поле, и все было хорошо, пока воины не зажрались, перестали воевать и превратились сначала в помещиков, а потом и буржуями стали…

— Тьфу на тебя! Ты в постели тоже классовой борьбой занимаешься?

— А ты проверь! И вообще, хватит мне голову морочить! Ты согласна или нет?

— Мне надо подумать.

— Хорошо, думай… Подумала?

— Нет!

— А сейчас?

Короче говоря, она согласилась.

И как выяснилось зря! Это стало понятно уже на следующий день, когда меня неожиданно вызвал к себе Сталин. В полном неведении относительно целей визита, я, бросив все дела, поехал в Кремль. Впрочем, Иосиф Виссарионович не стал испытывать мое терпение и, почти с порога, обменявшись лишь краткими приветствиями проговорил:

— Товарищ Павлов, как вы относитесь к назначению на должность начальника Генерального штаба?

Ну, батенька, на такой дешевый понт меня не возьмешь!

— Товарищ Сталин. К подобному решению, я отношусь резко отрицательно. Я строевой командир. Не обладаю должным опытом и подготовкой, необходимой штабному работнику. У штабиста должен быть особый склад ума и характер, которых у меня просто нет. Работу я завалю. К тому же товарищ Шапошников…

— Борис Михайлович болен и просил о переводе на преподавательскую работу.

— Заменить Шапошникова — некем, — твердо проговорил я. — Борис Михайлович — это столп, на котором держится вся наша штабная работа. Его авторитет в войсках непререкаем. Его опыта нет ни у одного нашего командира.

Было видно, что Сталин абсолютно согласен с моими словами.

— Хорошо, мы подумаем…

Вождь немного помолчал, пару раз затянувшись трубкой, и продолжил:

— Есть мнение, о необходимости усиления командования приграничных военных округов. Как вы смотрите на назвачение вас командующим Белорусским особым военным округом? — задал Сталин риторический вопрос.

Строевой командир, говоришь. Получите, распишитесь! Это уже не шутки. Решение, скорее всего, уже принято, хотя его логика мне как всегда не понятна. Как можно отсылать столь мутную личность к черту на кулички, да к тому же на такую ответственную должность, как командующий сильнейшим военным округом, на участке которого предполагается нанесение главного удара врага? Я бы такого решения принять не смог! Или товарищ Павлов — человек явно нужный, но оставлять его в Москве еще опаснее?

— Служу Трудовому Народу!

Сталин заметил мое колебание и проговорил:

— Это хорошо, что вы сомневаетесь, Дмитрий Григорьевич. Сомнение — хороший помощник в поиске истины.

Если Вождь сейчас скажет «проси, чего хочешь»…

— У вас есть просьбы или пожелания?

Просьбы у меня были!

— Товарищ Сталин, для организации надлежащего и всестороннего контроля за выполнением приказов, прошу выделить в мое распоряжение группу из десяти-двадцати сотрудников. Лучше всего, если бы они были из Наркомата внутренних дел. Я думаю товарищ Берия сможет найти несколько человек, имеющих военную подготовку.

— Хорошо. Что-то еще?

— Да. Прошу выделить человека, обличенного вашим абсолютным доверием. Полагаю, что его постоянное присутствие при принятии всех решений, положительно скажется на работе штаба. Товарищ Сталин, вы сами понимаете, что мне придется устанавливать новые порядки. У меня нет ни малейшего желания утонуть в ворохе доносов и жалоб. Кроме того, на мой взгляд, существует настоятельная необходимость создания института представителей высших руководящих органов при командующих военными округами и фронтами. Генеральный штаб должен обладать достоверной информацией, лишенной графического редактирования заинтересованных лиц.

Сталин был удивлен! Сталин был поражен! Нет, не государственным умом товарища Павлова, а тем с какой смекалкой и настойчивостью он пытается прикрыть свою тощую задницу!

— Ми подумаем… Что-то еще?

Я помялся с ноги на ногу, понимая, что уже хватаю лишка, но все же произнес:

— Если это возможно, отдайте мне Куликова. Мы с ним прекрасно сработались…

Вождь улыбнулся:

— Ваш особый стиль работы известен всему Наркомату обороны…

Так что, товарищи, домашнего борща я поел всего несколько дней. Как говорится — не судьба!

Окрестности Тулы, Боевой учебный центр МВО «Тесницкие лагеря», в/ч 3912

Противно заскрипев тормозами и лязгнув буфером, поезд остановился. Впрочем, Мишка, как и все остальные, никакого внимания на очередную задержку не обратил. Несколько десятков километров их состав преодолел за рекордное время в шесть часов, попутно поклонившись каждой станции, полустанку, переезду, семафору и даже каждому столбу. Некоторые попутчики еще не потеряли желание клеймить позором родных железнодорожников, на все лады обсуждая их умственные и деловые качества. Однако Михаил к животрепещущей теме разговора не присоединялся. И дело было даже не в любви и уважении к работникам транспорта. Все было гораздо проще. Последние три месяца он куда-то ехал. Либо на поезде, либо на машине, либо на подводе или лошади, и даже летел на самолете. Эта дорога ему уже успела осточертеть, была сотни раз проклята, все железнодорожники, водители, извозчики и летчики были не единожды посланы во все возможные места, и, в конце концов, гнев сменился отупляющей апатией и безразличием.

В течение нескольких дней, после памятного разговора с Павловым, он получил назначение в строевую часть. И не куда-нибудь, а в 257-ую танковую бригаду 1-ой Отдельной Краснознаменной армии! Как раз туда, где находятся пресловутые «чертовы кулички». В приморскую тайгу, где тигры и медведи встречались гораздо чаще, чем люди, а уж женщины были воистину исчезающим видом! Всю дорогу к новому месту службы Мишка не переставая ругал себя последними словами за то, что в свои годы так и не обзавелся женой. Вот где ее там сейчас искать? Не то чтобы он был большим бабником, но девушек и их общество ценил, стараясь находиться в нем как можно чаще. Тем более что редкая недотрога могла устоять перед натиском молодого красавца-танкиста, который голыми руками гнул подковы, да к тому же был прекрасно образован и начитан. Коротая долгие дорожные ночи, он так и не вспомнил случая, когда не смог добиться желанной девицы. Нет, нет! Никаких непристойностей! Его мама — вдова советского комбрига, погибшего в 24-ом году в Туркестане под обломками самолета «Фарман», сбитого басмачами, сумела внушить ему уважение ко всему женскому полу. Ко всем своим девушкам он относился с неизменным трепетом и бережностью, так и не решившись преступить моральный барьер, гласивший «до свадьбы ни-ни!», о чем сам же и жалел и был проклинаем теми же девушками.

Но вместо жизни одинокого затворника и любителя диких животных, объедаемого мошкарой, в расположении танковой бригады его ждало предписание о немедленном возвращении в Москву в распоряжение начальника АБТУ, все того же комкора Павлова, который его же сюда и заслал. Обратный путь стоил Мишке всех оставшихся сбережений, почти десятка набранных килограммов живого веса и начавшей давать сбои печени. Что еще прикажите делать в чертовом поезде, где даже зарядку сделать невозможно! В столице его ждала некоторая компенсация за неудобства, в виде капитанской шпалы в петлицы и указаний ехать на учебу куда-то под Тулу. Вот только чему и на кого будут учить, ему сказать забыли.

— Капитан! Эй, танкист! Проснись, приехали. — из грустных размышлений Мишку вывел какой-то старший лейтенант-артиллерист, похлопав его по спине.

— Куда приехали? Ведь лес кругом. Даже полустанка нет никакого. — возмутился Михаил.

— Ты глухой, что ли? На весь вагон орали, чтоб выходили все.

— Не слышал, видимо, задремал.

Собрав свои немногочисленные пожитки, он направился к выходу, возле которого бестолково толпились попутчики. Из вагона пришлось прыгать прямо на насыпь, поскольку ничего похожего на платформу не было и в помине. Поезд остановился буквально посреди леса, густо обступающего одноколейные пути. Лишь узкая полоса отчуждения разделяла дремучие дебри от замершего на путях паровоза. Впрочем, впереди по ходу движения состава из-за леса были видны клубы паровозного дыма, причем их было как минимум пять или шесть, что говорило о наличии немалой железнодорожной станции.

Оказавшиеся в столь странном положении люди недоуменно пожимали плечами и тихо переговаривались, раскуривая очередную папиросу. Никаких приказов или распоряжений никто пока не давал. Да и некому их было давать — эшелон-то не воинский, даром что кроме военных в нем никого нет. Возле паровоза было заметно некоторое оживление, где несколько командиров о чем-то ругались с машинистом. Видимо, о чем-то договорившись, один из них повернулся к группе вооруженных красноармейцев, стоящих возле первого вагона, и отдал какие-то указания. Бойцы засуетились и побежали вдоль состава, заглядывая в каждый вагон. Скорее всего, пытались убедиться в том, что все вылезли. Наконец, в толпе послышались первые признаки каких-то то ли приказов, то ли просьб. Все начали подтягиваться к паровозу, где капитан-пехотинец, тот, что отдавал приказы красноармейцам, просто попросил всех следовать за ним. Мишку аж передернуло от взгляда на здоровенную толпу военных, без всякого строя медленно бредущих вдоль насыпи. Со стороны они были похожи скорее на сборище окруженцев или беженцев, увешанных домашним скарбом, чем на красных командиров.

Метров через пятьдесят капитан свернул в лес, на узкую едва видимую тропинку. Мишка был парнем высоким, возвышаясь над другими чуть ли не на полголовы, да и шел он одним из первых, поэтому то и дело ему приходилось отплевываться от оплетавшей его паутины. Довольно скоро между деревьями замелькали просветы, и сквозь шум летнего леса и приглушенные разговоры попутчиков стал отчетливо слышен странный многоголосый гул. По мере приближения к опушке, он все усиливался и множился, напоминая звуки сотен работающих моторов. И это были именно они. Выйдя из леса, растянувшаяся цепочка военных попала на небольшую поляну, которую с севера на юг пересекала проселочная дорога. На ней практически вплотную друг за другом стояли автомашины. Судя по всему, стояли они довольно давно, так как некоторые водители вылезли из кабин и курили, правда, не глуша двигатели. Колонна техники, голова и хвост которой терялись за поворотами лесной дороги, растянулась как минимум на километр.

Капитан вел их вдоль бесконечного ряда бензовозов, ремонтных летучек и просто бортовых грузовиков, заваленных каким-то снаряжением, направляясь туда же, куда и все эти машины. Но после поворота пути людей и техники разделились, голова автомобильной змеи свернула направо, на боковую дорогу, а пешее воинство продолжило путь в лесном одиночестве. Минут через пятнадцать неспешного шага лес оборвался, и перед взглядом открылось удивительное зрелище. Впереди был огромный палаточный лагерь. Скорее даже город. Сотни или даже тысячи палаток заполонили весь окружающий пейзаж. Здесь были свои широкие проспекты и узкие улочки, отделяющие четкие квадраты палаточных кварталов друг от друга. Мишка готов был поклясться, что здесь легко могла разместиться как минимум стрелковая дивизия, если не больше. И не просто разместиться, к окраинам городка примыкали бескрайние площадки, со всевозможными спортивными снарядами, препятствиями, беговыми дорожками, лабиринтами колючей проволоки и какими-то руинами. В отдалении были слышны приглушенные хлопки, отчетливо напоминающие винтовочные выстрелы. Лагерь буквально кишел людьми, снующими поодиночке и большими группами во всех возможных направлениях. Кто-то куда-то бежал, кто-то что-то грузил, кто-то с кем-то ругался, кто-то просто спокойно шел по своим делам. Над всем этим благолепием разносился сногсшибательный аромат из смеси свежего борща, солдатской каши, бензина и соляры вперемешку с пороховыми газами. Михаил, конечно, бывал в полевых лагерях, но подобного размаха ему видеть не доводилось ни разу. Судя по всему, он был не одинок в своих ощущениях.

— Мать… Сколько ж тут народу?! — задал вслух мучивший всех вопрос стоявший рядом капитан-танкист.

Мишка чуть внимательней присмотрелся к нему. Цыган! Чистокровный. Высокий, с узкой талией и широченными плечами, из-под фуражки выбивались непокорные густые черные, как смоль, волосы. За спиной помимо тощего вещмешка небрежно висит гитара в самодельном брезентовом чехле. На груди сверкает новенький орден Красной Звезды. Во всем облике, в плавных и расчетливых движениях, чувствуется уверенность и… удаль. Монументальный мужик. Сразу видно, что в армии человек не случайный. Да и вообще, Михаил про себя отметил, что попутчики все были как на подбор, тертые и битые жизнью, еще довольно молодые, но уж точно не резервисты и не зеленые новобранцы, только что выпустившиеся из училищ. Чуть ли не каждый второй был награжден либо медалью, либо орденом. У всех звания от старшего лейтенанта до майора. Было в группе и несколько сержантов и старшин, по виду которых можно было уверенно сказать, что в армии они служат чуть ли не дольше, чем он сам. Мишка даже почувствовал некоторую внутреннюю неуверенность, от осознания того, что на их фоне он и есть зеленый курсант, который за всю жизнь ни кем и ни чем не командовал, а лишь был «мальчиком-посыльным» в высоких штабах.

Уже поздно вечером, сидя в одиночестве в палатке, которой суждено было стать его домом на ближайшие три месяца, Мишка пытался осознать, что именно с ним произошло сегодня. Как он, Михаил Степанович Мареев, буквально пару часов назад превратился из бравого капитана-танкиста, бывшего порученцем у самого начальника АБТУ, в курсанта первого огневого взвода второй батареи первого учебного дивизиона самоходной артиллерии? Сегодня днем он сменил новенькую командирскую гимнастерку на безликую полевую форму, видавшую лучшие времена. Место капитанской шпалы в петлицах занимала буква «К», а единственным указанием на то, что он когда-то был командиром, была скромная нарукавная нашивка из двух угольников, в обычной жизни говорящих о том, что их носитель является лейтенантом. Причем такие знаки нацепили на всех, невзирая на звания. А вот старшины и сержанты были без них. Народ, прибывший вместе с ним, пребывал в совершеннейшем обалдении от происходящего и, видимо, по этой причине не выражал открытого недовольства. Они стоически перенесли запрет на ношение курсантами орденов и медалей. Пережили и принудительный душ и медицинский осмотр. Но когда их начали стричь налысо (!), предел человеческого терпения наступил. Первым вспылил тот самый цыган. Он наотрез отказался стричься, вступив в матерную перепалку с местным руководством. Его активно поддержали все остальные, которые, как говорится, «на хрену крутили», местные порядки со всеми заморочками. Дело могло закончиться очень плохо, так как дежурный вызвал наряд и оповестил руководство. Но ситуацию разрядил появившийся как черт из табакерки старший батальонный комиссар. Он спокойно объяснил взбешенным командирам, что это приказ вышестоящего начальства, который так или иначе будет исполнен. Единственная возможность избежать насильственного пострига — это подача рапорта о переводе, который будет немедленно удовлетворен, и проситель отправится на прежнее место службы в звании лейтенанта. Народ приутих, но инцидент еще не был исчерпан. Какой-то острослов предложил комиссару показать пример всем окружающим, намекая на его густую шевелюру, и был тут же посрамлен, поскольку тот так же спокойно сел в кресло и приказал постричь себя налысо, что и было сделано за минуту. После столь наглядной демонстрации желающих испытывать терпение начальства не осталось. Вот только Мишке подумалось про то, кто будет стричься в следующий раз, ведь комиссар-то уже лысый?

За следующие два дня его одиночество в палатке скрасили еще три человека. Среди них не было ни одного командира, о чем красноречиво свидетельствовало отсутствие нарукавных угольников. Один из новичков, махровый хохол из-под Харькова, был механиком-водителем Т-26, а вот двое других, даже не были танкистами. Сибиряк — наводчик противотанковой сорокапятки и заряжающий — казах из Алма-Аты. Первое время чувствовалось некоторое напряжение, поскольку в Красной армии совместное размещение командиров и красноармейцев практиковалось только в условиях боевых действий, да и то не всегда. Здесь же их даже кормили вместе, считай из одного котелка, чего раньше он нигде и никогда не видел и даже не слышал. Все точки на «и» расставил их новый комдив на общем построении по случаю открытия курсов, которое состоялось на третьи сутки Мишкиного пребывания в БУЦе.

С раннего утра их собрали на огромном плацу Учебного центра, выстроив в коробки побатарейно. Здесь Михаил впервые увидел собственное руководство. Командиром дивизиона был назначен танкист — подполковник Тимофеев Роман Сергеевич. На вид ему было около тридцати лет, что явно маловато для столько высокого звания, но орден Красного Знамени, красноречиво говорил о том, что возраст не самое важное качество для командира. Но самой заметной чертой комдива было лицо, точнее то, что от него осталось. Ожог, сплошной ожог. Как он умудрился выжить с такими травмами, да еще и зрение сохранить, просто уму непостижимо. Смотреть на него без внутреннего содрогания было невозможно. Большинство людей в строю пытались так или иначе отвести глаза в сторону. Тимофеев, разумеется, видел это, но его самообладанию мог позавидовать любой. На его фоне заместитель командира дивизиона по боевой подготовке, подполковник-артиллерист Баранов Андрей Иванович, не вызывал особых переживаний. Хотя эти люди были удивительно похожи друг на друга. Рост, комплекция, звание, даже ордена и голос у них были одинаковыми. Комиссаром дивизиона был назначен уже известный бритый налысо старший батальонный комиссар — Агеев Григорий Антонович. На груди политработника красовался орден Трудового Красного Знамени. Его внешность была совершенна обычна, из тех, что увидел и через секунду забыл, но что-то в нем было такое… странное, что ли. Какое-то несоответствие. Вот только, что именно было не так, Михаил никак не мог понять.

— Товарищи, — заговорил комдив. — Сегодня вы стали первыми курсантами вновь образованных курсов подготовки кадров для самоходной артиллерии. Ранее наша Красная Армия подобной техникой не обладала, за исключением опытных образцов и импровизаций. Поэтому нам с вами предстоит заложить первый камень в прочный фундамент фактически нового рода войск — самоходной артиллерии. Командование специально собрало здесь хорошо подготовленных командиров и красноармейцев, чтобы как можно скорее создать основу будущих новых частей. Нам оказано огромное доверие. Партия и руководство Наркомата обороны возлагает на нас большие надежды. Сразу оговорюсь, поскольку не хочу вводить вас в заблуждение — у нас нет для вас готовых решений. Программа подготовки готовилась в условиях большой спешки, теория применения существует лишь формально, и ни разу не была проверена на практике. Тактика применения лишь недавно получила какие-то приблизительные очертания. Поэтому я как командир дивизиона надеюсь на ваше непосредственное участие в отработке всех вопросов на практике. Учтите, на смену вам придут зеленые юнцы — недавние выпускники училищ, которыми вам и предстоит командовать. Ошибемся здесь и сейчас — исправлять потом будете вы сами! Вы обратили внимание на странные порядки, заведенные в Учебном центре. Ну что же, я не буду объяснять вам их необходимость. Скоро вы сами поймете это, так же, как до вас понял я и мои товарищи, — комдив переглянулся с замом: — Многие, скорее всего, уже догадались, что ваши соседи по палаткам — это ваши экипажи. Вам вместе предстоит прожить здесь ближайшие три месяца, получить новую технику, освоить ее, и с ней же вы поедете к новому месту службы. Для чего это сделано? Вам предстоит передать свои знания новому пополнению. Командир должен ясно и четко представлять себе все этапы учебного процесса. Понимать, где, что и на каком этапе может вызвать затруднение у ваших будущих учеников. Учитесь этому здесь, когда для этого созданы идеальные условия, иначе… Иначе придется делать это самим и на коленке.

Тимофеев немного помолчал и продолжил:

— Товарищи. Вы не первый год в армии, поэтому я надеюсь на вашу сознательность. И все же… Хочу сразу предупредить вас, что никаких поблажек не будет. Малейшие признаки неподчинения или недовольства — и виновники поедут домой лейтенантами. Никаких исключений или особых случаев. Мы не имеем права на ошибку! Слишком мало времени… Мало времени… За время обучения никаких увольнительных не будет. Нарядов и дежурств тоже. Охрану БУЦа осуществляет НКВД, а остальными вопросами занимаются специально созданные подразделения. Вы здесь только и исключительно для учебы! Запомните это.

И уже следующим утром обещанная учеба началась, когда в шесть часов утра всех вытащили на зарядку. И какую зарядку! Такого Мишка не испытывал никогда. Он был крепким парнем, но даже для него это было невероятно тяжело. Немалая часть командиров поддержанием своей физической формы не занималась с окончания училищ. Тут им аукнулось сторицей. Первым делом, их без разминок и раздумий погнали в десятикилометровую пробежку. Прямо с места. До финиша добрались все, правда часть на плечах у других. Комдив все время бежал вместе с ними и после финиша доверительно сообщил, что через две недели побегут уже с набитыми песком вещмешками. А дальше была гимнастика, гири, турники и еще куча изуверств. К концу занятий лишь единицы сохранили способность разговаривать — настолько все устали.

Эта зарядка стала причиной первого и единственного отчисления курсантов. На следующий день двух командиров перед всем строем разжаловали в лейтенанты и отправили домой за то, что они пытались увильнуть от занятий. Жесточайшее наказание за невинный проступок. Впрочем, Тимофеев объяснился:

— Товарищи, я вас предупредил, что никаких поблажек не будет. Предупредил? Ведь было такое? Наверное, вам интересно, зачем все это нужно? Вот зачем! — он показал пальцем на свое лицо: — Я не смог уберечься сам, и не смог спасти своих друзей, потому что был слаб! Я не смог их вытащить из горящего танка! Не смог дотащить обгоревшего механика до своих окопов, и он замерз в снегу!!! Это вам понятно??? Вы хотите испытать это сами? Да или нет???

Вопросов не было. Последние иллюзии испарились как дым. Здесь придется пахать и пахать. Мишка представил, что значит видеть, как твой друг заживо горит в стальной коробке, осознавая, что не в силах ему помочь. Не дай бог такое увидеть.

Первое время матчасть изучали чужую, так как своей не было. Почти месяц разбирали и собирали по винтикам Т-26 и Ф-22. Ковырялись в моторах, выучили руководства наизусть. Танк был хорошо знаком всем танкистам, прост в эксплуатации, чинился при помощи лома и доброго слова. Практически все служили и даже воевали иненно на них. А уже через несколько недель пришел первый эшелон с самоходками. Поначалу особого восторга СУ-26-76 не вызывали, по крайней мере у танкистов. К машине сразу же прилепилась обидная кличка — каракатица. Вид у нее и правда был не очень. Инженеры не слишком заботились о внешних данных «изделия». С танка Т-26 первых серий сняли башни и подбашенную коробку, установили спереди невысокий 13-мм щиток, и прилепили сверху дивизионную Ф-22. При этом угол возвышения у орудия существенно уменьшился. Использовать ее для стрельбы с закрытых позиций больше не получится. Над открытым боевым отделением и моторным отсеком, был сварен каркас из стальных труб, на которые можно было натянуть брезентовый тент. На первый взгляд, единственным преимуществом подобной конструкции перед танком, был лучший обзор и хорошие условия во время стрельбы. Задохнуться от пороховых газов экипажу точно не грозило. В отличии от танкистов, артиллеристы самоходку приняли на ура. Их наповал сразила возможность после нескольких выстрелов собрать ноги в руки и уйти с обнаруженной позиции. И время на развертывание у самоходки практически отсутствовало. Представьте себе, за сколько минут можно привести в боевое положение хотя бы сорокапятку, да еще и таскать ее нужно на своем горбу вместе с боекомплектом. А тут… Халява короче.

Последние скептики исчезли после того, как на занятиях по тактике применения стало окончательно ясно как их собираются использовать. По замыслу командования, противотанковым самоходно-артиллерийским бригадам отводилась роль армейского или даже фронтового противотанкового резерва. После того, как для ликвидации прорыва будут исчерпаны резервы дивизионного и корпусного уровня, командующий армией вводил в бой ПТСАБ, с задачей поставить перед вклинившимся противником подвижный противотанковый заслон, с целью выигрыша времени для перегруппировки и нанесения контрудара. Либо в качестве высокомобильного арьергарда, в случае если принято решение об отходе на новые позиции. Бригада, в состав которой помимо трех дивизионов противотанковых самоходок входили дивизион 120-мм самоходных минометов, зенитная батарея, мотострелковый батальон, моторизованная саперная рота и разведрота, имел необходимые силы и средства для самостоятельного решения практически любой задачи оборонительного характера.

Нездоровое оживление вызвал основной постулат об активном использовании засад. Большинство курсантов, некоторые из которых успели повоевать, упирали на то, если противник опытный и исполняет требования устава, то он просто не может не обнаружить засады. Ну раздолбим мы их передовой отряд, что дальше-то? Или мы заранее говорим о том, что наши враги полные идиоты? Мишка и сам с трудом представлял как такое возможно. В его понимании слово «засада» прочно ассоциировалось с Денисом Давыдовым и бородатыми мужиками-партизанами, заваливающими вековую сосну посреди дороги и дубьем колотящие французских фуражиров, в повязанных на голову женских платках. Теоретически можно себе представить ситуацию, когда противник будет настолько беспечен, что позволит закупорить свою колонну на ограниченном пространстве, подставив ее под избиение всего дивизиона. Но это исключение — редчайший случай, полагаться на который безумие.

Тимофеев и Баранов спокойно наблюдали за развернувшейся дискуссией, не перебивая и не вмешиваясь. Наконец, дождавшись пока все наговорятся вдоволь, Андрей Иванович высказался в том духе, что занятия по тактической подготовке придется усилить, так как товарищи красные командиры в этой области военной науки разбираются откровенно слабо. И засмеялся на пару с комдивом. Кое-кто уже хотел обидеться, но после того, что им начали объяснять возмущение сменилось искренним интересом.

Подполковники предложили следующую схему боя. Мотострелковый батальон бригады располагается в обороне, подготовив настоящие и ложные окопы. В ложных окопах размещается усиленное боевое охранение, максимально насыщенное автоматическим оружием. В их задачу входит создать у противника видимость того, что они нащупали передний край обороны. Основные силы мотострелков располагаются на незначительном удалении в настоящих окопах. Сами самоходки находятся за позициями пехоты, используя для маскировки складки местности, обратные скаты высот, постройки, скирды и все, что придет в голову. Командиры должны заранее определить наиболее танкоопасные направления, сконцентрировав на них основную массу боевых машин, разместив их в пределах непосредственной видимости от соседних установок. Экипажи оборудуют несколько позиций для стрельбы прямой наводкой и готовят скрытые подходы к ним. Командиры экипажей заранее определяют ориентиры и расстояния до них, организуют взаимодействие с мотострелками и минометчиками, договариваются о способах связи, используя для этих целей и радио, и ракеты, и простых посыльных. Самоходки вступают в бой, только после того, как противник преодолел сопротивление боевого охранения и увяз на настоящих позициях мотострелков. Командиры экипажей все это время находятся на оборудованных наблюдательных пунктах, следят за развитием боя, намечают цели, определяет прицел и только после этого занимают свое место в боевой машине и выходят на позиции для стрельбы. Сделав несколько выстрелов по противнику, самоходка немедленно задним ходом отползает в укрытие. Чуть-чуть задержишься на позиции и тебя раздолбят прицельным огнем. Таким образом, создается ситуация, когда противник раз за разом вынужден атаковать наши позиции с неразведанной схемой огня. Он заранее не может определить, какие силы ему противостоят и где они сконцентрированы. Сами установки, находясь в капонирах, практически неуязвимы для дивизионной артиллерии врага, и могут быть уничтожены лишь случайным прямым попаданием, либо близким разрывом тяжелого снаряда. Действия авиации противника также максимально осложнены, поскольку самоходки замаскированы и располагаются в подготовленных укрытиях. Попробуй, найди их, да еще и бомбу точно в них положи!

Вообще тактической подготовке в Учебном центре уделялось основное внимание. Большая часть учебного времени была занята именно этим. В ходе занятий выяснилось, что значительная часть курсантов, и Мишка в том числе, не умеют читать карту. Учились этому, учились на местности определять места для позиций и танкоопасные участки, учились искать скрытые маршруты подходов. Одно дело на карте значки расставить, а разобраться на местности где и что нужно сделать — это совсем другое. Было очень трудно и, вместе с тем, невероятно интересно.

Судя по всему, Баранов решил добиться идеального взаимодействия в экипаже самоходки. Часами курсанты сидели в боевых машинах, раз за разом повторяя последовательность действий, доводя их до автоматизма. В конечном итоге, научились обходиться вообще без слов, пользуясь исключительно условными знаками.

Но больше все Михаилу запомнилось не это. Неизгладимый след в его памяти оставили политзанятия. Никогда, ни до, ни после Учебного центра, ему не доводилось общаться с политработниками такого уровня как Агеев. Это был уникум — человек с редчайшим даром убеждения и невероятной харизмой. Таких людей на всю огромную страну было ничтожно мало. Немыслимым образом, он сочетал в себе энциклопедические знания с громадным опытом тяжелой работы простого советского труженика. Это невозможно подделать. Он действительно был настоящим Комиссаром — плоть от плоти собственного народа. Он вовсе не был великим оратором, но когда он говорил, ни у кого не возникало даже мысли прервать его речь. Как сказочный волшебник, несколькими небрежными мазками он менял мировоззрение взрослых мужиков, повидавших в жизни всякое. Михаил не сразу понял, чего именно добивался Агеев, а когда до него наконец дошло, он был поражен до глубины души. Комиссар добивался… уважения к врагу! Если бы он своими ушами этого не слышал, то никогда бы не поверил.

Григорий Антонович великолепно знал историю и на ее примерах учил своих курсантов, на каждом занятии открывая все новые и новые ее страницы. Он рассказывал о полководцах, царях и императорах, о великих ученых и лучших мастерах. Тех, что своими руками и кровью создавали тот мир, в котором мы живем. Он рассказывал о немцах, и в его словах не было ни тени презрения или ненависти. Наоборот, он убедил всех в том, что народ, который смог выжить в европейском котле, окруженный со всех сторон врагами, и прочно занять там лидирующие позиции, тот народ, что в одиночку мог противостоять всей остальной Европе, заслуживает у в а ж е н и я! За твердую волю, за безграничное терпение, за способность бросить все силы на алтарь победы. Да, мы много раз бились друг с другом насмерть, да так, что кости трещали. Но ненавидим ли мы их? Подумайте над этим, и вы поймете, что ближе немцев во всей Европе для нас никого нет. Они очень похожи на нас. Не прячутся за чужими спинами, насмерть стоят за свой дом, так же как и мы. Со стороны мы похожи на двух тяжеловесов, которые сошлись в поединке и накостыляли друг другу по первое число. Да, мы побеждали раньше. По очкам. Но после каждого такого боя, десять раз зарекались выходить на него вновь. Сравните их с поляками, например. Больше всего паны похожы на пьяного, у которого чешутся кулаки. Ему раз по морде дали, два, но он каждый раз встает и опять доматывается. Им все равно, хмель в голове добавляет храбрости и не дает признать себя проигравшим. Мы за это их любить должны? Или англичане, которые не в силах вступить с нами в открытый бой, но постоянно гадят, натравливая на нас все тех же поляков с немцами. Так кто нам ближе?

Агеев говорил, что в истории не важны даты и даже личности людей имеют вторичное значение. Важна неразрывная цепь событий, где каждый поступок влечет за собой известные последствия. Он по косточкам разбирал политическую ситуацию в мире, раскладывая информацию по полочкам и делая из нее безусловные выводы. Впрочем, Мишка и сам уже научился их делать. И от этих выводов ему было страшно. Война. Страшная война, с могучим народом, во главе которого оказался маньяк. Маньяк, который дал немцам такую сладкую и притягательную идею о том, что они избранные. Что именно они действительно люди, а все остальные всего лишь жалкие неполноценные рабы. Как просто поверить в эту сказку. И как дорого придется заплатить за эту веру? Понятно, что за избавление от иллюзий немцы заплатят собственной кровью, но… Но пролить ее придется нам! Быть может в этот раз у нас есть шанс на то, что эта бойня будет последней…

Уже гораздо позже Михаил понял, что это сыграло с ними со всеми злую шутку. После Агеева другие политработники казались какими-то… куклами. Говорящими куклами. Посещать политзанятия и собрания стало невыносимо трудно. Не то чтобы там говорили неправду или глупости, но… говорили как-то не так. Получалось пустое сотрясения воздуха, с обильными цитатами и клятвами, которые были похожи на издевательство над павшими.

Михаил так никогда и не узнал, что был участником одной из попыток Политуправления РККА найти способ устранения тех замечаний и недочетов, которые были вскрыты в ходе работы Комиссии по изучению боевого опыта. Впервые за долгие годы военные не скрывали своего отношения, не замалчивали и не забалтывали недостатки работы пропаганды. Хороших примеров было много. Очень много. Но и негатива накопилось столько, что требовалась немедленная реакция. Среди высшего руководства Политуправления дураков было мало, если они вообще были, и оно четко и быстро осознало необходимость перемен. Тем более, что, на этот раз, Сталин явно прислушивался к мнению критиков. Беда была в том, что проблемы были видны, а вот как их решать — не знали. Точнее не знали какие методы выбрать. Более того, времени на раскачку просто не было, поэтому на свет одновременно родилось несколько новых программ подготовки. Было принято уникальное для того времени решение, о проведении на базе БУЦев экспериментов по их применению на практике. Михаил попал под один из них — самый радикальный, опыт которого был признан неудачным, как раз по причине отсутствия достаточного количества политработников высокого класса. На тот момент страна и люди были не готовы к такому. Многие просто не в состоянии были понять такие радикальные изменения, а уж объяснить их не могли и подавно. Но память все же осталась.

Три учебных месяца пролетели как один день. Незаметно наступило 20 сентября 1940 года — долгожданный день выпуска. На танкодроме в три ряда выстроились самоходки, возле каждой из которых стоял экипаж. Раздавались речи и поздравления, напутствия и советы. На выпуск приехал новый начальник АБТУ Федоренко, и тоже не смог удержаться от торжественного слова. Под их ожидаемый гул очень хорошо думалось. Михаил пытался для себя понять, чему он успел научиться? Можно ли за три месяца стать хорошим командиром? Нет. Можно ли досконально изучить технику и ее возможности? Нет! Можно ли за такой короткий срок не только выучить устав, но и научиться им пользоваться? Нет! Так чему же он научился? Задавать вопросы. Теперь он точно знал, как много он НЕ знает, и как много НУЖНО знать. Теперь он знал где и как искать ответы на вопросы. Теперь он знал, что война будет, хотя никто не говорил об этом напрямую. Теперь он не боялся ехать в часть, осознавая, что ему есть что передать своим подчиненным. И он их научит! И сам научится! Потому, что всего через несколько месяцев, он пойдет в бой вместе с ними, и кто-то из них возможно спасет его жизнь.

Ну и еще одно. Мишка понял одну простую штуку — пора жениться!

* * *

Особенных иллюзий по поводу того, кого назначат ко мне членом военного совета, у меня не было. Заполучить Куликова было бы замечательно, но Льва Захаровича Мехлиса еще никто не отменял. Да и в глубине души я был согласен с этим. Кто-то должен был помочь Федоренко на новой должности. Слишком много нововведений за ничтожный промежуток времени. Нужно хоть как-нибудь сохранить преемственность власти и идей. Петр Николаевич подходил для этой роли как нельзя лучше, учитывая его устоявшиеся взгляды и четкую последовательность действий. Надеюсь, у него хватит аргументов и красноречия, чтобы совладать с протеже Тимошенко, который в моей реальности весьма хорошо послужил стране на должности начальника АБТУ всю Великую Отечественную.

Товарищ Сталин не был бы товарищем Сталиным, если бы не сделал какого-нибудь… «финта ушами». Помимо горячо любимого армейского комиссара 1-ранга, который буквально за пару дней до назначения в округ был переаттестован в генерал-полковника, теперь при мне неотлучно находился «незаметный» майор ВВС с редкой русской фамилией Иванов. Впрочем, в принадлежность его к авиации, равно как и к русскому народу, я верил не слишком. У меня были серьезные сомнения по поводу того, что он мог поместиться в кабине маленького самолетика, не поломав при этом своими пудовыми кулачищами хлипкое оборудование, да и раскосые глаза говорили о многочисленных предках, принадлежащих к монголоидной расе. И все же при своих габаритах он умудрялся буквально растворяться в воздухе, все время находясь где-то на границе восприятия, оставаясь совершенно незаметным на всех моих встречах и совещаниях. Ради смеха, я несколько раз спрашивал у собеседников, обратили ли они внимание на командира-авиатора, присутствовавшего в кабинете, а в ответ получал недоуменные взгляды и заверения, что кроме нас там никого не было. Все как в анекдоте про слона, которого, среди прочих, так и не заметили.

Для чего он вообще был нужен? Зачем было нужно еще одно «всевидящее око»? Разумеется, Иосиф Виссарионович товарищу Мехлису доверял. Но иногда Льва Захаровича… эээ… немного заносило, даже на взгляд Вождя. Стальной Лева несколько перебарщивал с крутостью мер и слишком поспешно делал далекоидущие выводы. В столь щекотливой ситуации Сталин решил подстраховаться, использовать для наблюдения за чрезвычайно подозрительной личностью максимально возможное количество источников, буквально нашпиговав мое окружение своими людьми. Не знаю, отдавал ли он себе отчет, что такими мерами оказывает мне неоценимую услугу. Находясь под надзором со стороны НКВД, Политуправления и некой службы, подчиняющейся напрямую Сталину, я был застрахован от непредвиденных случайностей и необоснованной критики лучше, чем кто-либо другой во всей стране. Все эти организации, во главе со своим руководством, сложно было заподозрить в наличии общих целей и интересов. Как вы понимаете, вряд ли Лев Захарович горячо любил товарища Берию, да и Лаврентий Павлович целоваться с ним в десны не собирался. Личные порученцы Вождя вообще были как бы за скобками этой системы, лишенные необходимости учитывать интересы своего начальства, как это было в других ведомствах. Имея сведения о моих действиях как минимум из трех независимых источников, Иосиф Виссарионович вполне мог сделать правильные выводы. Если меня и после этого к стенке прислонят, то тогда я уж и не знаю, что нужно было придумать…

Стоит ли удивляться, что первым моим делом на должности командующего округом было выяснение отношений со Львом Захаровичем? В Минск мы прибыли практически одновременно — комиссар прилетел на самолете, а я приехал поездом. Так что первый день на новом месте был первым для нас обоих. Встреча состоялась еще перед входом в здание штаба, к которому наши машины подъехали вместе. Поздоровались весьма сухо, обменявшись лишь дежурными приветствиями и вяло пожав «друг другу» ручки, после чего каждый отправился принимать дела по собственному ведомству. Перед тем как свернуть к новому кабинету, я обратился к нему с нижайшей просьбишкой о его соизволении посетить мои скромные апартаменты по завершении личных дел. Обстоятельства позволили товарищу члену военного совета посетить командующего лишь поздним вечером, когда штаб практически полностью опустел, за исключением пары сотрудников. Мелкая подколка, а все же приятно, правда?

Перед самым отъездом в Минск я прошел переаттестацию и так же, как и Лев Захарович, получил звание генерал-полковника. Воля случая, либо чей-то умысел, уравняла начальника и подчиненного в новой табели о рангах. Впрочем, заблуждений на счет того, кто из нас стоит выше на социальной лестнице, у меня никогда не было. Генералов у Иосифа Виссарионовича было довольно много, а вот товарищ Мехлис был один. И заменить его было некем. Его авторитет в войсках и военной промышленности был огромен. Если командарм Павлов был хорошо известен в «узких кругах», то Льва Захаровича знали все, включая грудных младенцев. Командиры и директора боялись его до дрожи в коленях, каждый раз переписывая завещание по случаю посещения комиссаром вверенных им заводов или воинских частей. Народ попроще наоборот нежно любил политработника за выдающийся талант оратора и крутые расправы над забуревшим начальством. Что-что, а порку руководства в нашей стране всегда очень любили, не заморачиваясь по поводу ее правильности и разумности. И товарищ Мехлис своим авторитетом пользоваться не стеснялся, карая и милуя, карая, карая и еще раз карая. Но, клянусь головой, что случая, когда бы он использовал собственное положение для достижения каких-то выгод, либо материальных, либо моральных, в природе не существовало. В быту это был аскет, сознательно живущий в по-настоящему спартанских условиях. Он даже не пытался продвигать на лучшие посты своих ставленников, поскольку любимчиков у него просто не было, а существовали фигурки на доске, которые в данный момент смотрелись на нужном месте лучше всего. Ни в коем случае нельзя оценивать Мехлиса, опираясь на общечеловеческую мораль и правила, потому как он себя, скорее всего, к роду человеческому уже не причислял. Чтобы понять, как такое может быть, лучше всего применить аналогию с церковью и верой. Для Мехлиса Сталин был кем-то сродни пророка, учение которого конклав и священный синод одновременно признали единственно верным. Ему же — комиссару, была отведена роль карающего меча и глашатая новой веры, современного инквизитора и муршида в одном лице. Именно такие люди в средневековой Европе отправляли на костер тысячи грешников, которых так или иначе заподозрили в ереси. Они не были ни кровожадными убийцами, ни извращенцами, ни сумасшедшими. Каждый раз, отправляя в огонь новую жертву, они были абсолютно убеждены в том, что делают это во славу божию, их руку направляет длань господня, а мучительная смерть еретиков есть благо для всего человечества. Я уверен в том, что даже спустя столетия вдумчивого поджаривания на самой раскаленной в аду сковородке, отплевываясь от затекающего в рот шипящего масла, заботливо подливаемого дьяволом, они так и не поняли, в чем их вина и где их ошибка. Новоиспеченный генерал-полковник был из тех людей, которые распознают всего два цвета — черный и белый. Он сознательно вытравливал из себя понимание того, что абсолютное большинство людей окрас имеют грязно-серый, не являясь ни ангелами, ни демонами. Не хотел он этого понимать.

Впрочем, его деловые качества сомнению не подлежали. Он был хорошим организатором, толковым пропагандистом и отличным контролером. Ничто не могло скрыться от его всепроникающего взора. Махровые аферисты, лоботрясы, лентяи, а иногда и настоящие саботажники, буквально падали в обморок от одного его взгляда, начиная каяться во всех грехах, как своих так и чужих. Ко всему прочему, он обладал воистину громадной работоспособностью и трудолюбием. Короче говоря, если нужно было разобраться в том, что за безобразия творятся в интересном вам месте, лучшего ревизора найти было трудно. Его невозможно подкупить, нельзя разжалобить и уговорить. Ему ничего не нужно самому — только результат. Эти его качества мне были нужны позарез, и за их рациональное использование стоило побороться.

— Лев Захарович. Давайте поговорим с вами начистоту. Хочу сразу расставить все знаки препинания, во избежание дальнейшего непонимания. Вы не против?

Дождавшись едва заметного кивка, я продолжил:

— Для вас не секрет мое отношение лично к вам, равно как и я прекрасно осведомлен о вашем мнении обо мне. Но мы с вами не институтки, чтобы поддаваться чувствам. Мы не выбирали место службы и сослуживцев. Хотим мы того или нет, но нам придется работать вместе. Причем работать долго…

— Я бы на вашем месте столь уверенно об этом не заявлял. — с некоторой иронией в голосе произнес комиссар.

— О, да. Боюсь, вы можете потребоваться товарищу Сталину в любой момент, где-нибудь на другой должности. — скромно проговорил я. — Не скрою, что буду сожалеть об этом…

— Ваша ирония неуместна!

— Да, да. Не будем о грустном! И все же, я хочу быть уверенным в том, что вы до конца осознаете, как именно изменился ваш статус. С момента назначения членом военного совета Белорусского военного округа вы перестали быть контролером и превратились в контролируемого. Теперь не вы даете оценку окружающим, наоборот, теперь вас оценивают за то, как вы сумели организовать процесс. Вы больше не сторонний наблюдатель, а тот, кто вместе с командующим несет всю полноту ответственности за действия подчиненных. И командующий, и высшее руководство будут спрашивать за результат именно с вас. Вы это понимаете?

Мехлис был в ярости. Никто, даже Сталин, не смел разговаривать с ним подобным образом! Чудовищным усилием воли он успокоился настолько, что смог произнести несколько слов:

— Это оскорбительно…

— Да, это так. — я резко прервал начавшуюся бурю. — Это оскорбительно! Это оскорбительно, с руководящей работы в Москве спуститься на грешную землю Белоруссии…

Лев Захарович буквально онемел от моей интерпретации его назначения.

— Да как вы смеете?!? Я готов служить партии и ее вождю — товарищу Сталину, там, где мне прикажут!!! Я готов выполнить любой приказ Родины!!!

— А кто в этом сомневается-то? Я лишь желал убедиться в том, что приказ Родины вы поняли ПРАВИЛЬНО… Хорошо, раз уж мы пришли к взаимопониманию в этом определяющем моменте, я бы хотел высказать свою точку зрения по поводу направлений приложения ваших усилий. Ведь вы не возражаете, Лев Захарович?

Лев Захарович возражал! Еще как возражал! Но, не желая показывать мне свою слабость, воздержался от словесного излияния.

— Замечательно, — продолжил я, старательно не обращая внимания на обжигающий взгляд комиссара. — Первое. В кратчайшие сроки я требую от вас конкретных действий, направленных на укрепление воинской дисциплины. Нынешнее положение вещей нетерпимо! Пример с самовольной отлучкой пятисот семидесяти двух красноармейцев и командиров в 64-ой стрелковой дивизии вам хорошо известен. О том, что это не единичный случай, вам тоже прекрасно известно. Случаи систематического пьянства, проявления неуважения к командирам и политработникам, расхлябанность и ненадлежащее исполнение должностных обязанностей, зачастую приводящие к серьезным происшествиям и авариям, приобретают угрожающие масштабы. Все это легко объяснить резким численным увеличением армии, с неизбежным падением общего уровня подготовки, и недавними арестами врагов народа. Но мне не нужны объяснения, мне нужно исправление ситуации! Я не намерен снимать ответственность за падение дисциплины с командного состава, но считаю, что в первую очередь — это обязанность политработников. А…

— Так вы считаете, что арест врагов народа был ошибкой? Партия должна была закрыть глаза на подлых предателей и наймитов мирового капитала в своих рядах?!?

Блин, я аж сплюнул в сердцах. Как же меня задрали с этими наймитами, сил никаких нет!

— Да хватит вам! Нас всего двое в кабинете, но вы и здесь пытаетесь найти предателей! Свое мнение на этот счет я высказал лично товарищу Сталину! Я говорю о том, что, прикрываясь борьбой с вредителями и врагами народа, многие карьеристы, завистники и прочая шушера банально решали свои мелкие насущные проблемы. Не верите? Вот вам примеры. — я выволок на стол громадную папку с жалобами и доносами, бережно сохраняемую прежним хозяином кабинета. — Здесь таких случаев сотни. Вот не нравится, например, кому-то командир батальона, или квартира у него удобней, а может, и жена сговорчивей. И начинает такая сволочь бумажки писать, одну за одной. Мол, и тем он нехорош, и этим, весь кривой, куда ни плюнь. Большинство таких жалоб — чушь собачья, вперемешку с бредятиной. Абсолютное большинство из них после проверки оказывается банальной клеветой, и для того, на кого жалуются, все заканчивается благополучно. Но дело не в этом. Во всей этой куче бумаг я не увидел ни одной санкции для тех, кто состряпал эту липу. Их даже никто не искал! Людей, нет не людей! Этих тварей, сознательно оклеветавших товарищей, пытаясь подвести под уголовную статью или увольнение, никто даже не пытался наказать!!! Как это понимать? Вот взгляните. «Командир Б. продал свою машину по завышенной цене» — значит, спекулянт. «Интендант В. завел две семьи, не может разобраться» — не соответствует моральному облику…

— Моральный облик — это краеугольный камень… — завел свою шарманку комиссар.

— Да мне насрат…. - окончание фразы я проговорил про себя, не желая высказывать вслух, что мне плевать на то, кому и сколько палок кинул интендант В и насколько сильно выросли от этого рога у командира Б. — Моральный облик, конечно, важен. Безусловно. Признаюсь, пример некорректен. Возьмем другой: «Воен-инженер 2 ранга И. во время работы мастером на заводе таком-то имел встречи с иностранными специалистами» — значит, этот инженер враг и вообще человек не хороший…

— Это проявление нормальной революционной бдительности. Он мог оказаться вражеским агентом, ведь так?

— Лев Захарович. Вот вы, по роду своей службы, общаетесь с иностранными представителями практически каждую неделю. И что? Мне вас шпионом считать прикажете?

— Я старый большевик… — начал и тут же осекся Мехлис, видимо вспомнив о том, сколько таких старых большевиков в лучшем случае поехало валить лес на Колыму.

— Оставим этот спор, он все равно ничего не даст. Проблему с дисциплиной нам все равно решать придется, хотите вы этого или нет. Как это сделать, я совета не дам. Сомневаться в вашей компетентности у меня нет ни малейшего основания. Уверен, вы справитесь.

Я все же подсластил горькую пилюлю банальной лестью и, не давая ему опомниться, вновь заговорил:

— Второе. Предупреждаю вас, что в дальнейшем известные мне случаи культивирования шапкозакидательских настроений, попытки обвинения в трусости и паникерстве командиров, изучающих возможности противника и пытающихся на этих примерах выявить наши сильные и слабые стороны, недостатки и заслуги, и все похожие случаи, я буду расценивать как в р е д и т е л ь с т в о, со всеми вытекающими последствиями. Хватит! До такого уже договорились, что крохотную Финляндию, которую на карте не видно, несколько месяцев ковыряли! Х в а т и т!!! Вы обязаны прививать командирам умение трезво оценивать врага, его возможности — сильные и слабые стороны. Вы обязаны вдалбливать им в голову, что их единственная обязанность у ч и т ь с я воевать и у ч и т ь своих подчиненных! Именно для этого страна оплачивает жизнь такого количества здоровенных мужиков, которые вместо того, чтобы стоять за станком или трудиться в поле, занимаются спортом на природе!!! Они должны учиться думать и оценивать каждый свой шаг! Голова у них имеется не только для того, чтобы в нее есть!!! Вы — политработники, обладаете огромным авторитетом! Вас уважают и любят! Отрицать это — глупо! На вас равняются и идут за вами в огонь, навстречу пулеметам!!! Так неужели вы не сможете сделать такой малости, а??? Вы знаете, что я говорю правду. Не можете не знать! Или грош вам цена. Помогите мне сломать эту проклятую традицию! Или штабелей смерзшихся трупов под Суомуссалми вам мало? Пока наших бойцов ножами на лоскуты резать не стали, они так и не могли поверить в то, что в чужих окопах сидят не братья-рабочие, ждущие повода придушить своих буржуев, а враги, которые в них видят лишь оккупантов и насильников собственной Родины! Что мы получили? Мы получили красноармейцев, цепями, волна за волной, в полный рост атакующих неподавленные пулеметные точки. Мы получили командиров, сидящих в теплой землянке и довольно потирающих руки, уверенных в том, что они исполнили свой долг. Ну не виноваты же они в том, что у противника оказалось больше патронов, чем у них, красноармейцев!!!

Своей речью я незаметно довел сам себя до бешенства, на последних словах так треснув кулаком по столу, что он жалобно заскрипел и чуть не развалился. И тут я услышал слова, в реальность которых не мог поверить еще несколько дней назад:

— Наверное, вы правы…

В ту ночь мы еще долго разговаривали с Мехлисом. С ним что-то произошло, что резко изменило его мнение. У него даже взгляд поменялся, превратившись из уничтожающего в просто безразличный. Не уверен в том, что причиной этому мое красноречие. Скорее всего, тут совпало сразу несколько факторов. Изначально он был не готов к тому, что найдется кто-то, кто решится разговаривать с ним в подобном ключе. Он же не знал, что я фактически загнан в угол и просто не имею выбора — либо у меня получится, либо меня грохнут. Мне нужен был результат, а времени на уговоры и приличия не было. И я на него наехал! А что мне оставалось делать? Огромную роль сыграла жесткая критика Политуправления, бурной рекой пролившаяся на комиссарские головы в последние месяцы. Впрочем, критика пролилась на всех. В моей реальности раздача «плюшек» тоже состоялась, только в более скромных масштабах и с отсутствием видимого эффекта. А тут… А как будет тут, я пока еще не знал. Но, скорее всего, в глубине души он сам думал о чем-то подобном. Просто в какой-то момент понял, что стал заложником собственного образа. Он бы и рад вырваться из этого круга, да не мог, а тут «гордиев узел» взяли и разрубили без его участия.

Разумеется, об установлении каких-то дружеских отношений и речи быть не могло. Между нами и нашими взглядами на жизнь лежала пропасть. Широченная и бездонная, перебраться или обойти которую было невозможно, даже если б мы и хотели. Но вот наладить нормальные деловые отношения, лишенные бесцельно потраченного на взаимные обвинения и пререкания времени, нам удастся. По крайней мере, я на это надеялся.

* * *

Время и история странные штуки. Следуя каким-то своим законам, они стремились вновь свернуть на старые наезженные рельсы. Несколько последующих дней, я с внутренним содроганием смотрел на то, как на сцене одна за другой появляются все те же фигуры, что и в моей реальности. Все актеры трагедии «Лето 1941 года» вновь собирались вместе. Ну, почти все. Начальником штаба округа был назначен генерал-майор Климовских, плавно сменивший на должности своего начальника. Это был как раз тот Климовских, который был расстрелян вслед за Павловым, наряду с ним обвиненный в трусости и преднамеренном развале управления войсками. И все же Владимир Ефимович, занимая должность заместителя начальника штаба БОВО аж с сентября 1939 года, был сейчас как нельзя кстати, хорошо зная теперешнее состояние дел. Начальником связи округа остался пока еще бригвоен-инженер Григорьев Андрей Терентьевич. Еще один из тех, кто был обвинен в поражении Западного фронта. И опять этот человек был позарез мне нужен. Свою должность он бессменно занимал уже пятый год, досконально зная будущий театр военных действий, все проблемы и надежды связистов.

Командование над 3-ей воздушной армией, формируемой на базе ВВС Белорусского округа, принял тридцатидвухлетний генерал-майор Копец Иван Иванович. Еще четыре года назад, будучи старшим лейтенантом, на своем верном И-15 Иван громил фашистов в небе Испании, а после возвращения на родину награды и звания посыпались на него как из рога изобилия. Герой Советского Союза, кавалер двух орденов Ленина и ордена Красного Знамени. Лицо советской авиации и любимец всей страны. Тот самый генерал Копец, который застрелился 22 июня 1941 года, после того как увидел то, что осталось от приграничных аэродромов. Молодой и горячий, как вся советская авиация, всего за десяток лет увеличившая свою численность почти в тридцать раз! Еще один из тех, кому дали шанс изменить свою судьбу.

Если бы я сидел в своем мягком кресле напротив родного компьютера, лениво почитывая очередную недописанную книжку по альтернативной истории, то, дойдя до этого места, я бы смачно сплюнул в пепельницу и полез на форум, писать про надоевшие рояли в кустах. Почему? Да потому, что командующим 1-ой саперной армией, которой предстояло выполнять все инженерные работы в Белорусском округе, был назначен генерал Карбышев. Дмитрий Михайлович в той или иной форме присутствовал практически в каждом произведении, которые как грибы после дождя начали плодиться в постсоветской России начиная года с двухтысячного. Лишь наиболее ленивые авторы обошли вниманием этого незаурядного человека. Хотя, если хорошенько подумать, кого еще командование могло назначить на такую должность, как не лучшего в стране военного инженера и теоретика инженерного дела, проектировщика и строителя укрепрайонов, которые теперь собирались срочно латать и усиливать? Другой кандидатуры быть не могло.

Карбышев после переаттестации первым в стране получил новое звание генерал-лейтенанта и срочно отбыл в Минск, бросив все дела в Академии Генерального штаба. По месту службы он прибыл почти на полторы недели раньше, чем я, и уже многое успел сделать. Успел сколотить хороший штаб, выпросив в Москве серьезное пополнение знающими сотрудниками, который под его жестким руководством поспешно замыкал на себя все нити управления огромным инженерным хозяйством округа, где разворачивались строительные работы гигантского масштаба. Генерал успел подготовить общую концепцию строительства, определив что, как и когда нужно строить, в данный момент работал над подсчетом сил и средств, необходимых для реализации «наполеоновских» планов. Главный сапер уже успел пообщаться с руководством Белоруссии, несмотря на свою вежливость, оставив о себе недобрую память. Ничего удивительного в этом не было, поскольку интересы армии напрямую противоречили интересам местных властей. Нам нужны были рабочие руки, специалисты, техника и материалы. Взять их кроме как у гражданских было неоткуда, а вот планы им никто уменьшать не собирался. С них собирались содрать еще три шкуры, в добавление к тому, что они и так были должны. Кому это могло понравиться?

Впрочем, руководство страны взялось за эту проблему серьезно, не желая оставлять вопрос жизни и смерти на самотек. Первым делом были срочно остановлены все работы по строительству Минского авиазавода. Строить стратегически важное предприятие в непосредственной близости от предполагаемой линии фронта правительство резко передумало. Причем это был далеко не единичный пример. НКО тоже догадался пересмотреть планы по развертыванию военных учебных заведений на территории Белоруссии. Признаюсь честно, мне было невероятно интересно, какой баран вообще догадался до такого? У нас что, места в стране мало? Или на земле приволжской уже не осталось свободного клочка? Ладно, бог с ними. Главным было то, что освободились значительные ресурсы, которые теперь будут направлены на другие цели.

Вопрос с недостатком рабочих рук так же решался кардинальными мерами. К поиску решения приложил свою трясущуюся руку и ваш покорнейший слуга. Пришлось выдержать тяжелый бой в Москве, главной целью которого было использование призывного контингента из новоприобретенных областей страны. Я настаивал на необходимости, воспользовавшись формальным поводом, что ни один человек в новых районах не проходил службу в рядах РККА, мобилизовать в армию всё (!) без исключения мужское население этих территорий. Вообще всех и вся, начиная с восемнадцатилетних пацанов и заканчивая седеющими мужиками, отпраздновавшими полувековой юбилей. Это помогло бы решить сразу несколько проблем. Во-первых, в опустевших приграничных районах, существенно упростится работа контрразведывательных органов. Увидел мужика призывного возраста и без военной формы — смело вяжи, потому как ему здесь не место! Законопослушные граждане служат своей новой Родине, а что тут этот хмырь делает? Во-вторых, эти товарищи с ничтожными затратами на обмундирование и питание, могли многократно усилить оборонную мощь страны. Каким образом? О, ну как же! Ведь у них столько полезных навыков! Они умеют копать землю, они умеют рубить лес, они могут возить тачки с грунтом и в совершенстве освоили сложные навыки замеса цементного раствора. Нерациональное использование таких талантов, было бы преступлением, тем более, что доверить им в руки что-то опасней лопаты, я бы не решился. Не хотел повторять ситуацию, когда свои же бойцы стреляли в спину командирам, не желая воевать за чужую страну и идеологию. А с какого перепугу они должны были это делать? Здесь уже успело вырасти целое поколение, постоянно обрабатываемое враждебной СССР пропагандой, которое никогда не жило в России. Здесь осело немало людей, считавших коммунистов предателями, уничтожившими их родную страну и отнявшими имущество. Далекий голос Советского Союза, здесь был неразличим в потоке мрачных воспоминаний очевидцев крушения Российской Империи, спустя годы забывших грехи свои, но свято помнящих преступления красных комиссаров. Да, они ненавидели поляков, каленым железом выжигающих из них память о собственных предках, с их утробной ненавистью ко всем русским, белорусам и украинцам. Но с какой стати они должны были любить новую власть? А мы лишь укрепили их в своей ненависти, первым делом принявшись за «перераспределение» материальных благ, вновь отнимая у далеко не самых богатых людей часть имущества, обещая когда-нибудь все поделить по-честному, не сообщая, когда случится данное чудо. И получили то, что получили! Очевидно, что так думали далеко не все. И все же, пока мы не начнем бить немцев, пока местные жители не убедятся в том, что цель фашистов не в свержении коммунистического строя, а в уничтожении неполноценных народов, в списке которых есть и они сами, оружие им в руки я не дам. И другим дать не позволю! Результатом многодневной «битвы за призывников», как немедленно окрестил это действо Куликов, стали девять инженерных бригад особого назначения, ударными темпами формируемых в окрестностях Минска, вбирая в себя новобранцев из западных областей Белоруссии, невзирая на их возраст, опыт и навыки. Нерационально? Быть может, зато на душе спокойней.

Но это было далеко не все. По всей стране стремительно набирались отряды из старшеклассников и студентов, которых манила романтика грандиозных мирных строек, куда их якобы повезут, кого на Кавказ, а кого на Дальний Восток. А во всех этих отдаленных местах, хоть и не столь романтических, уже формировались колонны заключенных, бесплатный труд которых вновь потребовался отечеству. Впрочем, советское правительство могло за работу и заплатить. 15 июня 1940 года, на восемь месяцев раньше, чем в моем прошлом, было принято совместное постановление СНК БССР и ЦК ВКП(б) «Об обеспечении оборонного строительства БОВО», согласно которому Белорусские власти обязались нанять за денежное вознаграждение почти 18 000 человек и 1 500 подвод. Уже через месяц стало ясно, что этого недостаточно. Бумажку уровня республиканского дополнила бумаженция уровня всесоюзного, явив на свет божий постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О введении платной рабочей и гужевой повинности на закрытом строительстве». Дело добровольное плавно превратилось в добровольно-принудительное, за уклонение от которого была предусмотрена уголовная ответственность, во всем своем советском многообразии. Было и еще одно отличие. На этот раз симбиот, помня содержание статьи в каком-то военном журнале, случайно вычитанной им сидя с сигареткой в зубах на любимом унитазе, взял эти мероприятия под свой пристальный контроль. Я очень сильно не хотел повторения ситуации, когда нанятые рабочие сотнями бежали со строительства, не способные отработать даже затраты на собственное питание из-за заниженных расценок, завышенных норм, постоянных простоев и прочих управленческих ошибок. Ситуация была настолько идиотическая, что некоторые из них формально оказывались в должниках Наркомата обороны! К тому же, моя родная бабулька, принявшая непосредственное участие в этих событиях, поведала мне немало интересных историй. Например, такую, что два месяца они питались исключительно… свекольной ботвой!!! Зато ботвы было много! Вареной, жареной, пареной, сырой. На любой вкус! Я буквально изнывал от нетерпения, ожидая первого похожего случая, намереваясь устроить показательную казнь через мапупу мудаку-руководителю, допустившему подобное гадство.

Вопрос с поиском рабсилы плавно сменился вопросом катастрофической нехватки строительных материалов. Одна за другой, со скрипом, стоном, протестами мелкого и глухим сопротивлением среднего начальствующего звена, по всей стране останавливались гражданские стройки. С музеями и картинными галереями придется малость обождать. Исчезли последние сомнения по поводу того, что на войне самый хлипкий ДОТ гораздо полезней самого крепкого Обкома партии, точнее здания, в котором сидит этот Обком, и способен пережить гораздо больше попаданий, чем барак для рабочих. Товарищ Сталин подал своим подчиненным хороший пример, пойдя на жертвы личного плана, волевым решением приостановив все работы по возведению циклопического здания Дворца Советов, столь дорогого его сердцу. Видимо Иосиф Виссарионович рассудил, что немцы могут и не проникнуться величием архитектурного ансамбля, и увенчать вершину небоскреба не стометровой статуей Ильича, а не менее величественным изваянием Адольфа Аллоизовича, победно возвышающимся посреди Московского моря. Как бы то ни было, но тысячи тонн высококачественного цемента, арматуры, гранита и еще бог знает чего, старательно закапываемые в слабый московский грунт, были по братски разделены между строителями УРов и НИИ Танкостроения. Боюсь даже представить, сколько бабла поднимет на заливке фундамента под Храм Христа Спасителя решивший его восстановить человек в кепке, при учете того, что коммунисты этого сделать не успели.

Со стороны могло показаться, что слишком большие изменения произошли за слишком малое время. Но это не так. Это была наглядная иллюстрация мощи плановой экономики, все нити управления которой сосредоточены в руках государства. Это первая ласточка того невероятного мобилизационного потенциала, который позволил провести эвакуацию 1600 заводов и фабрик, за считанные месяцы собрать их заново в голом поле и к середине войны превзойти производство противника, из обломков воссоздав танковые корпуса и армии, и заполнив небеса самолетами с красными звездами на крыльях. Эту систему сложно в чем-то убедить, сложно изменить направление ее усилий, но если вам это удалось, то развернувшись и осмотревшись, она неумолимо пойдет вперед, сминая перед собой любые препятствия. Она так устроена. Так что, это было всего лишь началом. Партия и ее функционеры — мозг и приводы созданной системы, почувствовали угрозу самим основам своего существования. И начали защищаться, точно так же, как это было в Гражданскую войну, отправляя в бой все, что только можно и даже больше. Не имея возможности открыто начать подготовку к войне, провести мобилизацию и перевести промышленность на военные рельсы, система начала искать обходные пути. И находила их!

Но все это было делом будущего, хотя и очень-очень близкого. Сейчас, за опущенными автомобильными стеклами, во всю силу жарило июльское солнце. Мы с Карбышевым решили на месте оценить нынешнее состояние укреплений, на двух машинах выехав в район Заславля, на западной окраине которого была компактная группа ДОТов, прикрывавшая шоссе на Раков. От них до центра Минска было меньше двадцати километров! Всю дорогу Дмитрий Михайлович занимался просвещением неожиданно отупевшего командующего, решительно ничего не понимающего в устройстве укрепленных районов. Хотя здесь я лукавил, сознательно передавая инициативу в руки знающего специалиста.

Слушая генерала, я постепенно понимал, как далеко нашей «линии Сталина» до французской «линии Мажино» или немецкого «Западного вала». Достаточно сказать, что на 1800 километров западной границы, без учета финского участка, мы имели укрепленных сооружений меньше, чем было у французов на пятьсот километров. При этом стоит учитывать их качество. Абсолютное большинство наших ДОС, были одноэтажными пулеметными двух или трехамбразурными огневыми точками фронтального огня. В наших укрепленных районах фактически существовала лишь главная оборонительная полоса, которая на настоящий момент была лишена инженерных заграждений и полевых укреплений. Только бетонные коробки с пулеметами и точка. Пять с половиной тысяч устаревших ДОТов, размазанных тонким слоем по всему протяжению старой границы. Для сравнения, линия Зигфрида на шестьсот километров фронта имела полосу обеспечения глубиной до 20 километров, главную полосу, максимально насыщенную огневыми точками, глубиной от 8 до 16 километров, и тыловую полосу, глубиной до 100 километров. По всему этому пространству было рассредоточено до 16 000 разнообразных долговременных сооружений! К этому стоит добавить еще одну ложку дегтя. Большинство наших ДОТов имели электро- и водоснабжение от внешних источников! Проще говоря, в них не было собственных электрогенераторов и доступа к воде. Как вы думаете, сколько можно просидеть в бетонном саркофаге без вентиляции, задыхаясь ядовитыми пороховыми газами, не имея воды, без которой невозможно даже пулеметами пользоваться, ведь у «максимов» водяное охлаждение!?!

К этому дню в Белоруссии существовало четыре укрепленных района: Полоцкий, Минский, Мозырьский и Слуцкий. Самым новым, и в тоже время самым слабым, был Слуцкий УР, строительство которого началось в 1938 году и к событиям 39 года, отодвинувшим границу на запад, оно так и не было завершено. Те сооружения, что успели достроить, были не вооружены и практически не имели средств связи, наблюдения и управления. Просто пустые бетонные коробки, наспех присыпанные землей. Проектирование и строительство других УРов началось еще в 1929 году, они были полностью завершены строительством, оснащены вооружением, приборами и оборудованием. Из общей канвы несколько выбивался Минский, поскольку по программе 38 года, для его усиления было начато строительство нескольких сооружений — артиллерийских капониров и полукапониров, которое тоже завершено не было. Всего в нем на 110 километров фронта было 326 огневых точек. И все бы хорошо, но между этими УРами зияли громадные бреши. Проще говоря, они вообще не были единой системой укреплений. Между Минским укрепрайоном и его северным соседом Полоцким разрыв по фронту составлял 120 километров. Через этот пролом могла парадным маршем пройти не только танковая группа, но и весь Вермахт в полном составе!

Но все эти сожаления и критика, на самом деле от лукавого. Советский Союз для укрепления собственных границ имел возможностей гораздо меньше, чем та же Франция. Дело даже не в том, что ее длина измерялась десятками тысяч километров, а в том, что стране было не до укрепрайонов. Жрать нечего было, какие уж тут ДОТы! Последствия Гражданской войны с полным разрушением экономики сказывались еще долгие годы, а то, что построили, было создано для противодействия совершенно другому противнику — польской армии, возможности которой были несравнимо ниже немецкой. Основная масса наших ДОС была рассчитана на многократные попадания снарядов калибром 120–150 мм основываясь на том, что у поляков, на всю их военную машину, имелось не более десятка пушек большей мощности! Слабые противотанковые возможности УРов тоже объяснялись именно этим, у польской армии до середины тридцатых годов танков просто не было, за исключением нескольких ржавых драндулетов времен Первой мировой войны. Против кого противотанковую оборону строить было? С отсутствием зенитного прикрытия ситуация полностью идентична. Броневые колпаки и затворки не выдерживали прямого выстрела дивизионной артиллерии? Так ведь, когда их проектировали, сухопутных артиллерийских систем подобного уровня просто не существовало!

И все же, я верил в эти саркофаги, несмотря на все их недостатки! Верил, потому что знал, каких усилий стоило немцам преодоление даже таких сооружений, с учетом того, что большую часть их оборудования распотрошили для постройки ДОС на новой госгранице. Там, где наши части успевали своевременно занять линию укреплений, немцам приходилось кисло. До подхода полевых армий, немецкие танковые части так и не смогли пробиться через Полоцкий УР, занятый растянутыми на 50–60 километровом фронте стрелковыми дивизиями. Так и остался неприступным Киевский УР, семьдесят дней сдерживавший фронтальный нажим фашистов, оставленный нашими частями лишь в после катастрофического окружения Юго-Западного фронта. А вот Могилев, даже без бетонных укреплений, имея мощную артиллерийскую поддержку и приемлемую протяженность позиций, держался двадцать восемь дней! В отличие от моей реальности, у нас было как минимум десять месяцев, чтобы превратить тонкую фанерную завесу в крепкую бетонную стену. У нас были люди, были талантливые инженеры, было оборудование и материалы! И мы будем этим пользоваться!

Широким барским жестом, Автобронетанковое управление, в моем лице, разумеется, подкинуло строителям УРов сладкий пряник. Сейчас Карбышев пытался объяснить мне, каким образом он собирается использовать почти семь тысяч артиллерийских башен от легких танков БТ, Т-26, броневиков и прочего железа, с которых после переоборудования все это хозяйство снимали. В нагрузку к этому, инженеры получат несчетное количество башен пулеметных и около двух тысяч 45-мм танковых пушек россыпью. Сказочное богатство! Главное, чтобы не случилось того, что бывает с долго голодавшим человеком, дорвавшимся до царского стола. Но особенных иллюзий у нас не было. Все эти башни были одноразовыми. После того, как они обнаружат себя, время их жизни зависит от размеров везения гарнизонов. Картонная броня и неподвижность делает их легкой добычей даже полковых и легких противотанковых пушек. Ни малейших возможностей усилить бронирование никто из нас не видел. Для повышения выживаемости, Дмитрий Михайлович предлагал размещать подобные укрепления только на обратных скатах высот, либо за какими-то естественными препятствиями, чтобы исключить возможность их уничтожения выставленной на прямую наводку артиллерией. Такие огневые точки фланговым огнем должны были задержать вклинившиеся в оборону укрепрайона танки и самоходные орудия, а пулеметные башни помогут прижать к земле штурмовые группы, пытающиеся с тыла подобраться с ДОТу. В общем, если хорошенько все продумать, то даже такой хлам вполне неплохо послужит. Со своей стороны, я настойчиво объяснял Карбышеву свою позицию, говоря о том, что прежде всего меня интересует не столько сам УР, сколько хорошие рокадные дороги вдоль него. А лучше несколько рокад! Штучки три, как минимум. Как бы сильны не были укрепления, немцы все равно их преодолеют. Поэтому от того, насколько быстро за ними успеет развернуться танковая армия, напрямую зависит успех всей операции! Так что тут надо было думать, думать и еще раз думать.

За разговором мы даже не заметили, как миновали улицы Заславля. Беседу прервал водитель, сообщивший о том, что мы почти на месте. Он серьезно опасался, что просто проедет мимо, поскольку ни разу тут не был, а взять проводника товарищи генералы не догадались. Впрочем, проехать мимо нам не удалось. В придорожных кустах мы заметили небольшую группу полуголых красноармейцев, занимавшихся чем-то непонятным. Я приказал остановиться, и мы всем скопом полезли на улицу, кряхтя и разминая затекшие спины. Дороги тут конечно…

Бойцы то ли нас не заметили, то ли им было все равно, но никто своих занятий не прервал. Большая часть из них, удобно развалившись в тени, вела мирную светскую беседу. Лишь пара человек с топорами в руках изображала активную деятельность, нарезая круги возле чахлых кустиков акаций. В чем заключался смысл этих брожений, я понять не мог, как не старался. Не понимал этого и Карбышев. Немного потоптавшись на обочине, и не дождавшись никакой реакции, мы направили свою поступь к отдыхающим. Бойцы засуетились. На ходу натягивая гимнастерку, к нам побежал их представитель, прикрывавший спешный отход товарищей, судорожно хватавших одежду и нырявших в кусты.

— Сержант. Что у вас тут происходит?

— Сержант Колобродько. — представился подбежавший красноармеец. — Личный состав выполняет работы по расчистке секторов обстрела…

— Видим. Умаялись, бедняги. В поте лица, не щадя живота своего… Давай, веди к командиру, аника-воин.

Густо покраснев, боец повел нас к укреплению, расположенному на вершине небольшого холма, господствующего над окружающей местностью. Видимо ни у кого из солдат не хватило ума предупредить своих товарищей в ДОТе, потому как наш визит оказался полнейшим сюрпризом. Возле входа в каземат, укрывшись в тени перехода, мирно дремал часовой с карабином, всей своей позой показывая, что в караулах он бывал не единожды и в совершенстве овладел искусством сна в стоячем положении. Чуть поодаль, в тени раскидистой сирени, компанию своему подчиненному составил и командир. Разложив на земле какую-то тряпку, больше всего похожую на старый масхалат, лейтенант устроился за чтением книжки, да так и заснул, прикрыв лицо потертым книжным изданием. Откровенно говоря, я рассчитывал именно на что-то похожее, поэтому никакого волнения не проявил, чего нельзя было сказать о Карбышеве. Генерал был в бешенстве. Его утонченное лицо побелело от гнева, разве что пар из ушей не повалил. Но от комментариев он пока воздержался.

Лейтенант, разбуженный подчиненным, подскочил, как ужаленный, и на ходу поправляя обмундирование, подбежал к нам:

— Старший лейтенант Сенечкин.

— Докладывайте, — чуть слышно проговорил генерал, едва сдерживая готовый вырваться наружу громогласный крик.

— Личный состав завершил работы по расконсервации долговременной огневой точки. В настоящее время занимается расчисткой секторов обстрела.

— Видим, как вы занимаетесь, — уже прошипел Карбышев. — Ладно, с вами я поговорю чуть позже. Ведите, показывайте свое хозяйство.

Странно, но лейтенант был совершенно спокоен. Такое впечатление, что грядущая головомойка ему по барабану. А хотя… Куда могут сослать дальше укрепрайона? Погоны снять? Вряд ли… Так чего ему бояться-то?

Откровенно говоря, ДОТ произвел на меня гнетущее впечатление. Всего четыре крошечных помещения, два из которых были сквозными проходами. Нет ни туалета, ни комнаты для отдыха. Даже боезапас хранился прямо в боевых казематах. Вместо броневых дверей — толстенные деревянные, обшитые стальными листами. По моей просьбе, лейтенант, при помощи сержанта, открыл одну из бронезаслонок, предварительно скатав газонепроницаемый чехол. Я посмотрел в амбразуру и… не удержавшись, заржал во весь голос. Буквально в нескольких десятках метров впереди паслось стадо коров. Самых обычных коров, правда, на мой взгляд, мелковатых и тощих. Отсюда даже были слышны звуки хлыста пастуха, отдаленно напоминающие пистолетные выстрелы. Ну а где им еще пастись-то? Местных жителей отсюда никто не отселял! Вот и бродят по секретным объектам.

После такого Карбышев уже не выдержал:

— Лейтенант! Связь со штабом батальона! Быстро!!!

Немного помявшись, Сенечкин проговорил:

— Связи нет, товарищ генерал-лейтенант.

— Как нет? — даже опешил военный инженер.

— Кабель глубокого залегания поврежден. Связисты восстанавливают, — и спустя пару секунд добавил: — Пятый месяц…

— Так установите связь по радио! Ведь у вас должно быть радио! Вон же оно в углу стоит!

— Это муляж. Ну, из него все запчасти вынули, только коробка осталась. Запчастей не хватает, вот и разобрали для радиостанций на НП. Да и не умеет у нас им никто пользоваться, товарищ генерал. Этим приданные связисты занимаются, а они все в расположении остались.

Уже готовый матерный вопль был неожиданно прерван вломившимся в помещение майором. О! Местное начальство пожаловало. Что-то быстро оно, видать, где-то совсем рядом были. Не давая никому проговорить и слова, я обратился к своему главному саперу:

— Дмитрий Михайлович. Я покурить выйду. А ты тут… продолжай осмотр.

И ломанулся на улицу, не желая участвовать в разборках местного масштаба. Из ДОТа Карбышев вылез минут через пять, весь красный, как рак, и донельзя возбужденный. Вновь опередив его слова, я произнес:

— Давай так, Дмитрий Михайлович. Я думаю, ты тут задержаться на пару дней хочешь? А с инспекцией мы с тобой через недельку другую нагрянем. А я сейчас поеду к своим танкистам. Вчера приехал Еременко. Знаешь Андрея Ивановича? Так вот, он назначен командующим 2-ой танковой армией в наш округ. Надо с ним поговорить…

С благодарностью выслушав мою речь, генерал произнес:

— Да… Засиделся я в своей Академии. Забыл уже, как оно у нас… бывает. Ну, ничего, я их в чувство приведу!