Ерша глядел на меня во все глаза. Я в тех глазах выглядела чуть кривой — но все равно на себя прежнюю не походила. Скорее на Морислану. Или мне этого хотелось?

— Зеркало. — Приказал курносый низким голосом. — Принесите ей зеркало, пусть глянет.

Один из жильцов грохотнул подковками сапог, сорвавшись с места. Ерша вдруг облизнул губы. Угрюмо растянул губы, вроде как в улыбке.

— Говорил мне батюшка — Ерша, рыбу бери за жабры, а девку, коли чем понравилась, сразу в жены. — Он вдруг смутился, отдернул ладони от моих плеч. — Не по мне ты теперь рыбка, госпожа Триша, а жаль.

Я глянула ему в лицо и все поняла. Этот замуж не позовет.

Отказа побоится, измены, мало ли чего. а когда начнут меня замуж выдавать, так встанет в сторонке и пожелает оттуда — дескать, молодым совет да любовь, долгих лет да счастливого векования! Только глаза у него при этом будут как у больной собаки, щеки западут да лицо потемнеет. А спроси, чего ждал, почему сам замуж не звал — так и не ответит.

Не зря Кириметь-кормилица позволила девкам опаивать парней приворотным зельем, ох не зря. Редко средь них встретишь ту ярую цепкость, что девок отличает. Чтоб вот так глянуть, сказать — моё! — и вцепиться, и никому уж не отдавать. Насмерть стоять, если что.

В глаза мне блеснула лужица, оставшаяся от Шуйдена. Сколько кому отмерено Кириметью — того, думаю, даже кукуха лесная не знает. Но уж если жить, так с тем, кого сама выбрала. А иначе и сладкий кус горьким покажется.

Затылок, куда меня приложили то ли цорсельцы, то ли Держа, болел. Горница перед глазами плыла-кружилась, у горла стоял кислый ком. И сил не было, однако и сплоховать было нельзя.

Я отступила на два шага назад, под коленку мне уткнулся край лавки. На него я оперлась ногой — все легче стоять. Тайком вытерла об подол пальцы правой руки, которой заехала в глаз Рейсору. Быстро метнула взгляд на усохшую ладонь. Она теперь оказалась такой же, как здоровая. Пальцы подросли, запястье покруглело. Теперь меня нечем похаять — все у меня, как у людей.

Потом я набрала полную грудь воздуха, отчего голова закружилась ещё сильней. Выкликнула раненой лебедушкой:

— Опозорил ты меня, Ерша Нетужевич! Как теперь в глаза людям посмотрю, как невестой в Кириметьев храм войду? А и в покои безлюдные ты меня заводил, всяки речи там говорил, за руки белые хватал-удерживал.

Тут я не очень и врала, если разобраться. Водил же меня Ерша в покои Теменя, умершего королевича, сразу после встречи с Глердой? Водил. А ещё спрашивал, позволю ли сорвать поцелуй с губ.

Ты-то тогда шутковал — ну а мне сейчас не до шуток, Ерша Нетужевич.

Трое жильцов, уже увязавших натуго Держу и дана Рейсора, стояли у входа в горницу. Лица у них были серьезные, но один уж больно подозрительно закашлялся и прикрыл рот распяленной ладонью. Откуда-то притопал четвертый, посланный за зеркальцем. В руках у него было полированное, мне по пояс, зеркало, которое я помнила по опочивальне Зоряны. Влетел он, растолкав сотоварищей, и уже хотел было что-то сказать — но тут один из жильцов оглянулся в его сторону и приложил палец к губам. Он замер.

Потехи ждут, подумала я. Ну, будет вам потеха. Сам Ерша глядел без выражения, губы сжал туго-натуго, в тонкую черту. Лицо у него застыло, словно из камня вырезанное.

Мимоходом в пластине зеркала я увидела себя. Правда, издалека. Мать Кириметь, неужто я? Нос вздернутый, в веснушках, но ровный, не клювом, как раньше. Брови двумя крыльями над глазами изгибаются, рот словно земляникой измазан, розовеет. Не Морислана, конечно — но похожа. И зубы больше не торчат. То-то я смотрю, говорить стало легче.

— И в лесу мы встречались, и в кремлевских садах! — Выкрикнула я, передохнув и набрав побольше воздуха. Пусть все видят — убивается девка, значит, дело серьезное. — Ты, Ерша Нетужевич, в жены меня грозился взять, а теперь нос воротишь! В Кириметев храм не зовешь, не ведешь! Как теперь жить буду, люди добрые? Чем позор свой девичий прикрою? Кто меня взамуж возьмет такую? Был бы жив мой отец, честный жилец Добута Варятич, он бы за меня вступился. Только сгинул он, и некому теперь защитить сиротинушку.

На последнем слове я речь оборвала, лицо ладонями прикрыла. Достаточно сказала. Жильцы уж не на меня смотрели, а на Ершу. Не сказать, что нехорошо, но с сомнением. При имени Добуты Варятича брови у двоих из них сомкнулись на переносице. Небось и у самих дочери есть, и позор дочки умершего жильца им обидным показался.

Сквозь щелку меж пальцев я могла разглядеть только ноги Ерши в сафьяновых сапогах. Потом он шагнул ко мне. Склонился, щека его уколола мою частой щетиной. Прошептал, обжигая мое ухо дыханием:

— А ведь король-батюшка тебя за графу выдать обещался, если колдуна того поймать поможешь. Не хочешь все взад повернуть, Триша Добутовна? Я прикажу, и жильцы твои слова враз позабудут.

— Я те забуду. — Пригрозила я тоже шепотом. — Сказано — опозорил ты меня, в покои водил. Значит, женись.

— Ох, смотри, не пожалей потом. — Выдохнув это, он замолчал и выпрямился.

Там, где его щека колола мою щетиной, теперь было пусто, холодно, зябко.

Ещё какое-то время Ерша молчал. Ах ты злыдень, ещё кочевряжишься, в бессильной ярости подумала я. И громко, с завыванием, всхлипнула.

После этого он наконец решился:

— Свадьбосев ещё не кончился. Храм Киримети открыт, всякий, кто захочет, может пойти туда и ожениться. Триша Добутовна, раз ты говоришь, что я тебя опозорил — хоть и не трогал я твою девичью красу, ну да ладно. пойдешь ли ты за меня взамуж? Говорят, те, кто справил свадьбу в Свадьбосев, живут до старости, в ладу да в радости. Может, хоть это нам поможет.

Опять его понесло не туда. Я оторвала ладони от лица, отступила назад, махнула поясной поклон:

— Коль не шутишь, с радостью пройду за тебя, Ерша Нетужевич. Не боись, я верной женой буду.

Курносый тяжко вздохнул. Но слова были сказаны, и отступать ему было некуда. Он даже руку протянул, чтоб поддержать, когда я после поклона покачнулась.

— Двери в покои запереть, никого сюда не пускать. — Велел он жильцам. — Одного-двух оставьте с той стороны на страже. Девок Зоряниных гоните прочь, пусть переночуют на хозяйственном дворе. Если спрашивать начнут, скажете, что тут, пока все гуляли, упала зажженная свеча. Пол обгорел, так что заходить нельзя. И пригрозите, что дознаетесь, кто из них ту свечу забыл — так у них будет, о чем трещать до утра. Королевишна эту ночь проведет у королевы Голубы. Если я не приду, после заката заверните этих двоих в покрывала и несите на руках в свободную опальную башню, под двойной караул. Кто попадется да спросит, скажете, что они угорели в горнице. И вот ещё что. Уходя, коснитесь половиц ножами с зеленым огнем, чтобы доски и впрямь почернели. Все. Поздорову вам.

Потом Ерша ухватил меня за руку, дернул к двери. Однако я уперлась, кивнула в сторону лавки:

— Ерша Нетужевич, это наша с Аранией ветвь, на целый год. Не могу её бросить.

— Заберу сам к вечеру. — Пообещал он.

Больше я ему не супротивничала. Жильцы расступились, и в зеркале, что было на руках одного из них, я ещё раз оглядела себя. Правда, на бегу, Ерша почему-то запешил. Может, боялся передумать?

Кириметь-заступница. я и впрямь — красавица! И щеки ровные, мягкие, лоб высокий, глаза ясные. Хорошо-то как.

По дорожкам кремлевским мы шли в молчании. Попадавшиеся нам навстречу жильцы и их женки отвешивали поклоны Ерше. На меня косились с ехидством и любопытством.

Перед Кириметевым храмом толпы почти не было — все, кто хотел, уж оженились. Раскрытую березовую дверь, что успела перекоситься из-за жары, стоявшей последние дни, охраняли жильцы. Завидев Ершу, они поклонились, он ответил кивком.

Мы встали сразу за темноволосым парнем в длинной душегрее, который держал за руку деваху в простом сарафане. Олгар и тутешка. Видать, уводом брал девицу, без согласия родителей. Как-то они жить станут? И где, на какой стороне? Однако деваха знай себе улыбалась, на парня смотрела без робости. Тот тоже скупо улыбался, глядя на неё. Из храма вышли двое, они тут же ступили на березовую приступку.

Когда настала наша очередь, Ерша вошел первым. Я перешагнула порог вслед за ним, и сначала увидела жильцов, замерших в дальнем конце храма, по ту сторону березового пня. Короля с королевой, стоявших у стены под их надзором, я разглядела уж потом. В первый раз положских владык оберегало сразу шесть оружных людей — и это не считая тех, что стояли у двери храма. Неужто ожидали чего дурного?

С Кириметьевого трона, березового пня, ради свадеб, что здесь творились, сняли шитый золотом покров. Все согласно обычаю — так положено, чтобы руки молодых соединялись не над холодным золотом или шелком, а над березовым срезом. Свет из высоко прорубленных окошек до низа не доходил, тек под самым потолком — на кремль опускался вечер. Но темно не было. По углам ярко горели березовые лучины в стальных держаках, установленных над ушатами с водой. Лица людей в храме освещал желтый свет, неровный, но теплый, как прикосновение Киримети.

При виде нас Досвет удивленно вскинул брови, все ещё темные, лишь самую малость тронутые сединой. Ерша медленно кивнул, глядя на него. Потом протянул назад руку, не глядя, ухватил мою ладонь, притянул к себе. И громко объявил:

— Король-батюшка, королева-матушка, дозвольте слово сказать. Вот моя невеста, госпожа Триша Добутовна. Пожаловалась она принародно, что я её девичью красу позором покрыл, на тайных свиданиях с ней виделся. Потому, хоть и не просил я на то позволения заранее, как положено, но жениться на ней должен нынче же. И если вы мне в том откажете, уйду со службы. Но на девице женюсь, в том мое слово крепко.

Он замолчал, махнул поклон. Король вдруг сделал несколько шагов вперед, самую малость не дойдя до пня. Глянул на меня пристально, пока королева Голуба по-доброму улыбалась, стоя у стены под охраной.

— Ты ли это, Триша Добутовна?

Я махнула поклон в свою очередь.

— Я, король-батюшка! Кириметью-матушкой клянусь, что я!

Он вдруг выдохнул, подбородок у него задрожал. Сказал странным голосом, словно слезы в себе удерживал:

— Ишь как ты изменилась. и похорошела с той поры, как я тебя видел в последний раз. Прямо и не узнать тебя. Выходит, случилось то, что должно было случиться?

Королева Голуба смотрела от стены уже удивленно. Я глянула на Досвета открыто, согласилась:

— Случилось. И я изменилась. Даст Кириметь, кое-кто другой нынче тоже изменится.

Он не ответил. Глянул, губами пошевелил, пришептывая что-то беззвучное.

— Досвет. — С тревогой сказала Голуба из-за его спины. — Не серчай, душа моя, на Ершу Нетужевича. И на девицу Тришу не серчай. Имя-то у неё какое знакомое. Дело молодое, с кем не бывает. Прости ты его, и пусть он на ней женится, девку честной женой сделает.

— Да. — Рассеянно сказал Досвет. Тряхнул головой — соболья шапка со стрелой чуть сбилась набок. И снова глянул на меня остро и въедливо. — А что, мой жилец Ерша и впрямь тебя опозорил, госпожа Триша?

Тут меня сомнение прошибло. Вдруг королю сейчас захочется наказать Ершу за мою ложь?

— Говори правду. — Велел Досвет. Словно понял по моей нерешительности, что дело нечисто.

Ерша вдруг ухватил меня за руку.

— Король-батюшка, разреши слово молвить. Было дело, сорвал я с губ девицы поцелуй, да не один. Позор невелик, но и малое пятно честь марает. Она в том не виновата, сам я озоровал.

— Нет. — Негромко сказала я. — Не так было. Уж прости ты меня, король-батюшка, но соврала я. Однако на этот раз врать не стану — не трогал меня Ерша. Хотела я его хитростью на себе оженить, вот и все.

Один из жильцов засмеялся было, но королева глянула в его сторону и смех оборвался. Прочие стояли с надутыми рожами. Меня бабка Мирона тоже этой хитрости учила — хочется тебе засмеяться, а нельзя, так нужно губы сжать да щеки надуть. И стоять так молча, смех в себе давить.

— Вот оно как. — Задумчиво протянул Досвет. — А ведь я, Триша Добутовна, в благодарность за то, что ты и твои родители претерпели, подумывал отдать тебя даже не за графу, а за лучшего в Положье жениха. Стала бы ты знатной госпожой, со временем назвалась бы великой.

А мне Ерша говорил, что выдать меня хотят за графу. Что ж, король-батюшка у себя в королевстве владыка, никому о своих желаниях отчитываться не обязан. Вчера одно подумал, сёдни другое — король, одним словом.

Да только на все Положье имелся лишь один парень в жениховской поре, женка которого со временем станет великой госпожой — тот самый Согерд. И при нем Ерислана свекровушкой. Никому такого счастья не пожелаю, даже Арании, хоть та и не отказалась бы, по дурости своей да молодости.

Такое супружество не мне наградой станет, а Ерислане наказанием. Видать, Ерша уже вызнал да доложил, кому служила травница Кулеша.

Я, недолго думая, снова махнула поклон.

— Благодарствую за честь, за ласку, король-батюшка, да только мой выбор уж сделан. И зовут его Ершей Нетужевичем, а не Согердом Медведовичем.

Досвет глянул на меня внимательно, кивнул и снова вернулся к стене, под охрану жильцов.

— Быть по сему. Женись на ней, Ерша. Только дела свои после свадьбы не забрасывай.

— Как прикажешь, король-батюшка. — Спокойно ответил тот.

Голуба, которая все это время удивленно слушала, поспешно заявила:

— Даем мы вам свое благословение, дети, на тот случай, если у кого из вас нет ни отца, ни матери. Даем мы вам свое благословение и тогда, если у одного из вас родители против этой свадьбы. Любви, потомства да долгого вам векования вдвоем, и да хранит вас Кириметь-кормилица.

Ерша глянул на меня без улыбки, строго. Потом подтолкнул в правую сторону от пня — иди.

И я пошла.

Началось.

Ерша встал по левую сторону от Кириметьевого трона, я по правую. Он, как положено мужу, повернулся лицом на рассветную сторону. Я развернулась лицом к закатной стороне. Потом мы глянули друг на друга через плечо и протянули руки над березовым пнем.

Крепкие пальцы Ерши охватили всю мою ладонь, даже запястья прикрыли. И так, со сплетенными руками, мы двинулись посолонь вокруг пня.

Первый круг — на здоровое потомство.

Второй — чтоб в любви нам жить до старости.

Третий — на долгие лета.

После последнего круга Ерша потянул меня за руку к себе. И я, обойдя вокруг пня, подошла, повернулась к нему лицом. Он вроде как улыбался — края губ подрагивали, загнувшись вверх. Да только меж бровей застыла строгая складка.

— Идите, дети, с миром и с любовью. — Сказал король. — О прочем поговорим потом, Ерша.

И мы пошли. В кремле быстро темнело, зажигались первые фонари. Жильцы собирали по дорожкам последних подгулявших гостей, выпроваживали их к воротам.

У первой же рощицы, где тени сгущались так сильно, что стволы терялись во мраке, Ерша утащил меня с дорожки под деревья. Остановился, притянул к себе — и вдруг обнял, одним махом скользнув ладонями от плеч к поясу. Стиснул, отчего дыхание у меня оборвалось.

Потом согнулся, наклоняясь, и я ощутила его губы там, где шея соединялась с плечом. Сказал, щекоча мне кожу губами:

— Ведь жамкну один раз посильнее — сломаю, только косточки хрупнут. и не боишься вот так стоять-то? Насильно ведь меня оженила.

— Грозишь? — Прямо спросила я, чувствуя, как щекочут мне шею и подбородок жесткие, выгоревшие от солнца волосы.

— Опасаюсь. — Выдохнул он. Неспешно поднял голову, проложив от ключицы до щеки тропу из поцелуев.

— По обычаю, — задыхаясь, сказала я. — Невесте перед свадьбой положено в баню сходить.

Он коротко засмеялся, овевая мне щеку частым горячим дыханием.

— А у олгар невеста в баню идет уж после свадьбы, да прямо сразу и с женихом.

— Ты вот что. — Строго сказала я, попытавшись вырваться из кольца его рук.

Не получилось.

— Ты сначала наши обычаи соблюди, а уж потом и за олгарские берись. — Я, осерчав, стукнула его по груди. — Отпусти, медведь!

— Как ты в девках непокорная была, — строго ответил Ерша. — Такой и в женах остаться хочешь, как я посмотрю. Придется тебя поучить.

Я замерла у него в руках.

И подумала — сама же рвалась замуж. Да за Ершу рвалась, не за кого-то другого. Вот и получи. Всякий знает — мужняя жена мужу перечить не должна. А должна почитать и уважать.

Я сглотнула, враз осознав, что придется теперь и говорить по-другому, и жить по-другому. Кончилась девичья вольница.

— Сначала сходим за твоими вещами. — Распорядился Ерша, ободренный моим молчанием. — А потом, и впрямь. день был жаркий, я и сам с утра в бегах. Ополоснемся и вернемся в мою горницу. Слышала, Триша?

— А то. — Отозвалась я.

— Отвечать бы лучше так — как скажешь, Ерша. — Мягким голосом поправил он. — Повтори, а то и до дворца не дойдем — прямо здесь уляжемся, где чурбаки вместо подушек.

— Один по кустам валяйся. — Проворчала я. Хоть и понимала, что не права.

Ерша тут же закрыл мне рот поцелуем, отчего ноги разом подкосились. Потом, когда я отдышалась, сказал мрачно:

— Ты сама за меня захотела, я тебя не звал. Ну а коли хотела, так знай — я у короля правая рука, значит, жить нам придется во дворце. Как могу я прочим жильцам приказывать, если меня даже собственная жена не слушается? Или ты станешь послушной женой.

— Или?

Он снова меня поцеловал, и голова у меня пошла кругом.

— Или я тебя опою приворотным зельем, Триша. Кириметью тебе в том клянусь. И тогда ты станешь послушная. Ходить будешь только по той половице, на которую укажу, влево-вправо даже не глянешь.

Я дернулась у него в руках.

— С ума сошел? Девок опаивать не положено.

— Ты не девка, ты моя жена. — Хрипло сказал он. — А потому Кириметь-кормилица меня простит. А над тобой, думаю, только посмеется — мол, за что девка боролась, аккурат на то и напоролась.

И он снова меня поцеловал, да так, что я едва не задохнулась. Деваться мне было некуда, а потому я разлепила непослушные губы, выдохнула:

— Как скажешь, Ерша.

Кольцо его рук сразу разжалось.

— Пойдем, жена.

Голос у него был страсть какой довольный. Мне вдруг стало смешно. Нет, ну точно дите малое — я самую малость отступила назад, а он уже и рад, точно крепость взял, да немалую.

На следующее утро я уже жила в горнице Ерши как его жена. Покой оказался большим, в два раза больше того, где проживали мы с Аранией. Тут даже имелась перегородка, что отделяла закуток, шедший от печки. Окон было целых три, и над крайним я укрепила березовую ветвь, принесенную из покоев королевишны.

В светелку Арании Ерша по моей просьбе отнес другой оберег, взятый от храма Киримети.

Всем жильцам и их женам было объявлено, что я Триша, да не та — не родственница Арании, а приехавшая из дальней деревни дочь умершего на королевской службе жильца Добуты Варятича. Жильцовские женки кланялись мне теперь низко, в пояс. И кликали с почтением, по отчеству — Триша Добутовна. Думаю, что больше из-за мужа, чем из-за отца.

Те четверо жильцов, что побывали в покое королевишны, молчали, храня мою тайну.

Рассказать правду Арании Ерша мне не позволил, сказав, что время для этого ещё не пришло. Из-за этого первые дни пришлось просидеть в горнице безвылазно, спешно сметывая новые платья — потому что старые, подаренные Морисланой, Арания могла узнать. Ради такого дела Ерша сам сходил на Девичий ряд и набрал для меня отрезов, принеся их в охапке, как поленья.

А ещё он купил ожерелье и серьги зеленого камня, того самого, что с Урьих гор. Принес, сунул мне в руку и пробормотал, что к моим зеленым глазам они точно подойдут.

После чего тут же убежал по своим делам.

Сестре моей Арании объявили, что я спешно уехала домой, в родную деревню, забрав свои вещи. Та удивилась, но поскольку новость объявил ей не кто-нибудь, а сам король, вызвав сестрицу к себе, приняла всё молча.

Насчет того, что произошло в покоях королевишны, муж велел молчать. Я и так не стала бы трепать языком — у травниц многие тайны хранятся как за семью замками, никогда на белый свет не выходя. Но понять, почему Ерша и король так желают скрыть от людей измену цорсельцев, не могла.

Как-то раз, измучившись мыслями, я спросила мужа об этом прямо. Случилось это вечером, когда Ерша вернулся после своих дел и уже хлебал холодные летние щи, скинув рубаху и примостившись за столом в одних штанах.

Ответом на мой вопрос стал усталый взгляд, а потом и вздох.

— И чего тебе неймется, Триша? Или в постели тебя мало утомляю, вот тебе и лезут разные думки в голову?

— Что ты! — Вскинулась я.

— Сиди. — Осадил он. — Так и быть, скажу. Нужны нам цорсельцы. Как пугало для верчей. Помнишь, что Терен говорил Зоряне?

Я кивнула. Как не помнить — прислужник Ерисланы грозил королевишне тем, что короля сместят.

— Негоже королевству Положскому опять на верчества распадаться, как в былые времена. — Ерша нахмурил брови. — Врагов у нас немало, поодиночке от них не отбиться. Стало быть, нужно верчей чем-то в страхе держать. И опять-таки — зрение к королевичу вернулось.

Об этом я уже знала, поэтому молча кивнула.

— Но видит он не слишком хорошо. И посадить его на трон будет делом нелегким. Матушку твою убили, а она была единственной, кто в ту ночь во дворце все видел своими глазами. Парафена память потеряла, да и кто она — прислужница, нянька… Морислане верчи поверили бы сразу, выйди она перед ними и поклянись страшной клятвой, что королевич жив, что в ту ночь он спасся. Поэтому, думаю, её и убили.

Светлых дней тебе в чертоге норвинской Трарин, матушка, подумала я. Обида на мать у меня давно прошла, развеявшись дымом по ветру. Умом я понимала, что Морислана меня когда-то пожалела, не бросив в лесу, как это положено у норвинов. А вместо того пристроив в надежные руки.

Правда, она и это обставила, как милость, и сумела выторговать за меня горшок приворотного. И тут все дело к пользе своей обратила, не зря норвины называли её мудрой.

— Поэтому королю пришлось обратится к ведьмам из Ведьмастерия, чтобы те рассказали верчам о выжившем королевиче. И поклялись. Ведьмы взамен попросили себе места у трона, чтобы находится при короле неотлучно. И чтобы советами их не брезговали. Не хотелось королю на это соглашаться, но пришлось. Однако даже после этого трон под королевичем будет шататься — слишком много лет его прятали, чтобы от убийц уберечь и верчей его немочью не испугать. А потому сомнения, истинный ли он, останутся навсегда.

Ерша замолчал и добрал из миски последние ложки щей. Смел со стола крошки, упавшие с ломтя хлеба, неспешно забросил их в рот.

У меня потеплело на сердце — до того родные были у Ерши повадки, бережливые. Ох и разумно я поступила тогда, когда оженила его на себе.

А выйди я замуж за Согерда, сейчас бы в тереме с его маменькой лаялась. Да любовалась, как прыщавый верчев сын с золотого блюда золотой ложицей сладкую кашу хлебает, лицо перекосив. И думать о таком не хочется.

Ерша, конечно, и без меня бы не пропал. Рано или поздно оженила бы его на себе какая-нибудь разумница. Сначала опоив приворотным.

Пока я в тех думках плавала, Ерша глянул в упор, спросил:

— Ты устала, что ли, Триша? Вон глаза какие — прижмуренные, как будто спишь наяву.

— Ты от беседы не увиливай. — Я тряхнула головой, села попрямей. — С королевичем-то понятно, возвращать его будут. А с Зоряной что будет? И почему из-за этого измену цорсельскую скрывают?

Ерша отставил миску, глянул на меня через стол, уперев по своему обычаю одну руку в колено ноги.

— Зоряна выйдет замуж за цорсельца и отправится в Зайт. Муж её, цорсельский королевич, станет для наших верчей пугалом. Чтоб знали — как только помрет королевич Градень, Зоряна вернется в Чистоград. Да не одна, а с супругом, и по праву потребует себе трон. Пусть верчи чувствуют за своей спиной дыхание Цорселя, чтобы оно гнало их туда, куда нужно нам и Положью. А правда про цорсельцев замарает и саму Зоряну, и всю королевскую семью.

Чего мы допустить никак не можем.

Он выдохнул, вскочил с лавки, обошел стол.

— А теперь хватит о делах королевских беседовать. Я устал, ты притомилась — самое время почивать.

Он сгреб меня в охапку и понес, не слушая, что я ему говорю. А говорила я важное, о том, что надо бы съездить нам вдвоем в деревню к бабке Мироне, навестить её.

К Мироне мы, конечно, съездили. Как только Ерша отвез в Зеленый Дол королевское семейство — жару летнюю в лесах положских пересидеть…