Франц Фюман

Капитуляция

Семь часов после безоговорочной капитуляции Германии, подписанной верховным командованием вермахта: раннее утро 9 мая 1945 года; вершина холма в глубине богемского леса, недалеко от дороги, забитой, как все дороги Богемии в этот час, орущими толпами немецких солдат, бегущих на запад, два жандарма полевой жандармерии под командой лейтенанта СС силятся повесить на дубовом суку молодого солдата, а он отчаянно сопротивляется. На груди у него болтается торопливо написанный плакат: "Я трус, отказавшийся защищать Германию от варваров". Молодой солдат, не переставая, выкрикивает все одно и то же: "Но ведь война уже кончилась! Война уже кончилась!"

Он кричал это даже тогда, когда один из жандармов, словно репетируя, слегка потянул за конец веревки, наброшенной на его шею, и веревка натянулась. Лейтенант СС - его, видно, раздражало, что солдат кричит, поднял руку, и жандарм, подчиняясь приказу, сильнее потянул за веревку; но тут вдруг лейтенант вскрикнул, обернулся и бросился бежать вниз, мимо дуба, по склону холма, в сторону от дороги; на бегу он вопил: "Русские! Русские!"

Жандармы отпустили свою жертву и побежали вслед за лейтенантом, спотыкаясь от испуга. Ноги молодого солдата подогнулись, он тяжело грохнулся на землю, он упал вперед лицом, а веревка со свистом проехала по затрещавшему дубовому суку и сильно, как кнут, стегнула по краю дороги. Молодой солдат проводил веревку ошеломленным взглядом, и тут он увидел советских солдат; они мчались по шоссе на бронетранспортерах, размахивали автоматами, что-то выкрикивали, а когда машины затормозили, соскочили с них и закричали разбегающимся во все стороны немецким солдатам: "Камрад! Война капут! Стой, камрад!"

Молодой солдат увидел русских, в ужасе вскочил на ноги и побежал вниз по тому самому склону, по которому убежали жандармы; он побежал так стремительно, что веревка, тянувшаяся за ним, затрепетала в воздухе. Он бежал, машинально повторяя про себя: "Только бы не упасть!", и с необычайной отчет.

ливостью видел у себя под ногами склон залитого солнцем холма, зеленый крутой склон.

"Только бы не упасть!" - думал молодой солдат и старался на бегу откинуть корпус назад. Это был даже не бег, это были стремительные прыжки с одного выступа, который мог дать упор ноге, на другой.

Так он сбежал с холма. Внизу, в лощине, было темнее, и тут он побежал чуть медленнее. Тропинки расходились в разные стороны. Молодой солдат, не размышляя, побежал прямо по просеке: справа и слева стояли молодые сосны, они были всего на голову выше его, но росли так густо, что в темной зелени леса видно было всего шага на три. Черный лес был безмолвен. В нем не пели птицы. Молодой солдат испугался и снова побежал быстрее; напрягая до боли глаза, он выискивал на сумрачной просеке место, куда лучше ступить, чтобы не споткнуться. Он чувствовал, что каждый его шаг становится все короче, мышцы все неувереннее, а тело, измученное и избитое, отказывается ему повиноваться.

"Я больше не могу!" - подумал он, но продолжал бежать.

"Только бы не упасть!" - подумал он; и тут лес справа и слева от него стремительно ринулся вниз по круто ниспадающим горным склонам, просека сузилась, чтобы где-то далеко впереди превратиться в узкую тропку, усеянную острыми камнями; между двумя провалами она круто поднималась на горное плато, а перед беглецом открылась глубокая пропасть и склон, крутой, как стена, покрытый бессчетными вершинами сосен, остро вспарывающими воздух. Молодой солдат остановился, его пошатывало, ноги под"

гибались, он рухнул на землю, и его голова повисла над обрывом. Так он пролежал несколько минут, ничего не чувствуя, ни о чем не думая. Он только дышал. Наконец боль в шее и плечах пересилила смертельную усталость; он поднял голову и увидел перед собой бездонную пропасть.

Его охватила слабость. Глубина притягивала его.

"Я хочу жить, я должен выжить!" - думал он.

От слабости его голова клонилась все ниже, он чувствовал, как она становится все тяжелее и тяжелее и как его тело медленно-медленно сползает вниз.

"Не хочу", - подумал он.

- Я хочу жить!

Он закрыл глаза, но ужасная чернота бездонной пропасти стояла у него перед внутренним взором, и он поспешил открыть глаза.

Он снова увидел пропасть. "Нужно отодвинуться, - подумал он. - Но как?" Его руки были связаны за спиной; он подергал путы и немного пошевелил связанными руками, но тут же пропасть, покачиваясь, придвинулась к нему, а в его душе зазвучал вкрадчивый голос:

- Не сопротивляйся, ты упадешь, и все будет кончено; ты не знаешь, что еще ждет тебя, если ты останешься жить, - говорил этот вкрадчивый голос.

- Нет! - закричал молодой солдат.

Он закричал, чтобы заглушить своим криком вкрадчивый голос.

- Нет! Я хочу жить, я буду жить! - сказал он твердо.

И вкрадчивый голос умолк. А солдат изо всех сил вбил носки сапог в каменистую землю и оттащил тело от обрыва. Его живот лежал на остром камне, отползая назад, он испытал пронзительную боль и едва не потерял сознания, но, стиснув зубы, он выдержал и эту боль. "Жить хочу!" застонал он, когда боль пронзила его тело, но тут он почувствовал, что его подбородок упирается в твердую землю, и он стал отталкиваться назад подбородком, а потом, с уси"

лием отрывая тело от камней, заставил себя встать на колени, потом лечь на спину и откатиться от обрыва.

- Спасен! - сказал он шепотом.

На коленях он подполз к острому камню и пере"

пилил о камень пеньковые путы, снял веревки с запястий и снова обессиленно лег на спину.

Он лежал спокойно; он дышал глубоко, он смотрел в высокое майское небо и видел, какое оно синее и как легко скользят в высоте кудрявые облака.

Но вдруг ему почудилось, что все эти легкие облака собрались внутри его тела и оно отяжелело, а небо потеряло цвет и расплылось. Облака нависли совсем низко над ним. Он почувствовал, как его тело болез"

ненно напряглось, словно вот-вот разорвется.

Весь кошмар, весь ужас последних дней и всей его жизни поднялись в нем, внезапная судорога сотрясла его тело, и пот хлынул изо всех пор. Солдат почувствовал облегчение. "Спасен! - ликуя, подумал он. - Спасен!" Ветерок обдул его и высушил его пот. Пылающее лицо остыло, и тело, которое было только что таким тяжелым, стало совсем легким; юноше показалось, что он летит по теплому воздуху, высоко над пропастью вместе с вереницей облаков. Он блаженно улыбнулся. Он подумал, что когда-нибудь напишет такую картину и назовет ее: "Свобода".

Он изобразит себя совсем одного в синем небе, среди облаков, омываемого прохладным ветром, а внизу страшный непонятный мир: кровь, гной, вонючие язвы. Картина эта парила перед его глазами: симфония синевы и белизны; он видел на картине свои губы, свое тело - он напишет их голубыми, как небо, и на этой голубизне будут только две черные точки, черные, как эбеновое дерево, громадные глаза, обра* щенные в небо, отражающие свет звезд.

"Я напишу такую картину", - подумал он и встал.

Его руки болели, он растер запястья, он вытянул руки вперед и переплел пальцы, так что хрустнули суставы; потом он потянулся, высоко подняв руки и поворачивая их в плечах, напряг все мускулы, словно хотел вылезти из своего тела, совлечь с себя старую кожу, покрытую незримыми струпьями. Позади две смерти, позади война, позади и генералы и суды.

Он выжил и остался на свободе!

- Я свободен! - громко сказал он. - Я свободен!

Он сильно хлопнул в ладони. "Теперь я могу делать, что хочу", - подумал он. Он еще раз потянулся, потом потянулся в третий раз; он подпрыгнул; он нагнулся, взял комок земли, размял его пальцами, понюхал и вытер руки о мундир, он поднял кусок кварца и бросил его в пропасть, он засмеялся, он запел, он засвистел, за одну секунду он совершил множество нелепых поступков, он сделал все, что ему взбрело на ум, сделал все, что захотел. И вдруг как раз в тот миг, когда он снова потянулся изо всех сил, его измученное тело перестало подчиняться ему, и солдат замер, приподнявшись на цыпочки. Он задохнулся, как боксер, который получил сильный удар в живот. Его затошнило, он стал судорожно глотать слюну, лес закачался перед его глазами. Напрасно он делал глотательные движения, он не мог справиться с тошнотой. Он упал на колени, вытянул голову, и его вырвало слюной, желтой от желчи, а ему казалось, что у него вывернется наизнанку все нутро.

Ему стало чуть легче, но он не поднялся с колен.

Он сидел, упершись ладонями в землю, чувствуя себя усталым и больным. Его кидало то в жар, то в холод.

"Сигарету бы, - подумал он. - Сигарета бы мне помогла". Молодой солдат ощупал карманы мундира, но не нашел сигарет, тогда он вспомнил, что они лежали в мешке для сухарей, а мешок у него отняли жандармы, когда потащили его на холм. Он подумал вдруг, что должен что-то делать, не оставаться же навсегда на этом плато под этими облаками. "Но где я?" - подумал он. Он огляделся. Перед ним отвесный обрыв: спуститься по нему немыслимо. Позади плато переходит в узкую каменистую тропку, а дальше тянется просека; повернувшись, он увидел, что тропка тянется бесконечно далеко. Слева от него, на краю обрыва, рос серебристый бук, и под корнями бука склон, должно быть, круто обрывался, потому что оттуда, где находился солдат, - а он лежал всего в нескольких метрах от бука - склона уже не было видно. Зато справа от себя он видел большой участок склона, хотя был от него гораздо дальше, чем от обрыва слева. Правый склон порос лиственницами, молодыми желтовато-зелеными деревьями; на фоне их желтоватой зелени выделялась более темная полоса, лощинка, должно быть. "Вот где мне придется спускаться", - подумал солдат и неуверенно поднялся. Он подошел к склону, поросшему лиственницей, и стал всматриваться вниз, в лес, который полого поднимался по другую сторону узкой лощины и терялся в далеком тумане. Но когда он вгляделся в даль, внезапный испуг заставил его отпрянуть назад; он упал, и зеленые ветви лиственниц скрыли его, а перед его взором на опушке леса выросли четыре русских солдата. Он с ужасом вглядывался в них, высоких, широкоплечих, освещенных солнцем.

Они смеялись, один из них хлопал себя руками по бокам, хлопал себя по бокам и трясся от хохота. Молодой солдат не слышал этого смеха. Он его только видел, но ему казалось, что этот смех звучит из самой преисподней. В его мозгу мгновенно пронеслось все ужасное о русских солдатах, что он слышал от родителей, от учителей, по радио, что он читал в газетах, что говорили его начальники, что прокричал генерал, который приговорил его к смерти, и лейтенант СС, который привел его к виселице: каждого, кто попадет им в руки, они пытают, давят гусеницами танков, жгут заживо, мало того, они варят в котлах и едят мясо убитых. И теперь он видел их перед собой, и они были вооружены, и они могли поймать его.

"Неужели это люди?" - подумал он. Он видел - они выглядят как люди. Но он не удивился бы, если бы эти смеющиеся солдаты стали на четвереньки, завыли по-волчьи и бросились бы, оскалив зубы, в лес. Ему стало страшно, только теперь он понял:

война проиграна, а перед ним солдаты, которые выиграли эту войну. Он быстро заставил себя оборвать эти мысли. Он увидел, что русские вернулись в лес, и тут ему почудилось, что по лесу стелется низкий серый туман, словно призрачная колонна солдат, серая, предвещающая смерть. "Что это? растерянно подумал он. - Русские? Волки? Дым?" Он напряг глаза, чтобы разглядеть серую колонну, но чем напряженнее он вглядывался в нее, тем сильнее расплывались перед глазами лесная чаща и широкие спины четырех солдат, а потом все слилось в зеленую и тихую лесную темноту. Лес опустел. Молодой солдат остался один.

"Снова спасен, - подумал он, - ну, а теперь прочь отсюда". Он повернулся на пряжке своего ремня, как на оси, пополз к левому склону холма, притаился за серебристым буком и выглянул - теперь уже осторожнее в щель между корнями дерева и камнями. Его лицо превратилось в неподвижную маску. Внизу стояли три жандарма из полевой жандармерии и вглядывались из-под ладоней в плато, прикрывая ладонью глаза от солнца. Молодой солдат прижался к каменистой земле. Странно, он больше не ощущал страха, и его жар тоже прошел. Ненависть сделала его решительным и сильным. Он хотел запомнить лица своих палачей, он напряг все силы, чтобы запомнить их лица. Когда они тащили его на холм, он не сумел разглядеть их лиц. Но теперь он хотел вглядеться в них, теперь он хотел выжечь в.памяти их проклятые черты, чтобы когда-нибудь написать их на холсте. Три морды трехглавого адского пса, сторожевого пса преисподней, вот как он изобразит их: картина уже жила в его воображении, на холсте остались только три пустых пятна, лица его палачей, которых он так и не разглядел. Он напрягся, чтобы разглядеть эти лица, но видел только фигуры в мундирах, лиц он разглядеть не мог - на них падали тени от касок. Солдат посмотрел на их руки.

Он увидел, как лейтенант вытащил из полевой сумки карту, раскрыл ее, разгладил, потом сложил в маленький прямоугольник, он увидел, как их пальцы ползут по карте, как все трое оглядываются и снова смотрят на карту, видно не соглашаясь друг с другом, они спорили шепотом, сильно жестикулируя.

Он видел, что они отодвинулись друг от друга, посмотрели в разные стороны, разглядывая лес, потом снова сблизили головы. Когда он увидел, как они шепчутся, он вдруг подумал: "Они обязательно поднимутся вверх, чтобы сориентироваться", и сразу вслед за этим он подумал: "Самое время смыться отсюда". И еще подумал: "Жаль! Я так и не узнаю, как выглядели мои палачи".

Он в последний раз посмотрел вниз. "Пусть хоть один поднимет голову, подумал он. - Хоть один, на одну секунду". И один поднял, это был лейтенант, но расстояние до лейтенанта было слишком большим, его лицо казалось плоским и белым пятном, разглядеть черты этого лица было невозможно. Молодой солдат отвернулся. "А теперь надо смываться", - сказал он сам себе и отполз еще немного от обрыва.

"Но куда?" - подумал он и остановился. "Назад, куда же еще!" - решил он, но не сдвинулся с места.

"Скорее!" - приказал он сам себе, но опять не сдвинулся с места.

Внизу, там, где стояли жандармы, что-то зашуршало и задвигалось. Молодой солдат испугался, сделал усилие, чтобы встать, но сразу же вспомнил, что вставать ему нельзя. Тогда он, чувствуя, как у него гудит в ушах, повернулся, не вставая с земли, и увидел: обратная дорога бесконечна, это трудная, узкая, крутая тропинка, усеянная острыми камнями, а дальше длинная просека среди сосен. Она идет через далекие-далекие леса, а потом теряется где-то на горизонте. "Проползти весь этот путь?" ужаснулся молодой солдат. У него болела голова, и он вдруг опять почувствовал смертельную усталость и тяжесть во всем теле. Он невольно проговорил вслух: "Мне этого не одолеть". Он уже собирался было поползти в бес-- конечную обратную дорогу, но когда он услышал свои собственные слова, они парализовали его, и он не двинулся с места.

"А может, они уже ушли?" - подумал он, успокаивая сам себя. "Конечно, они ушли!" - сказал он и прислушался. Тихо. Он снова осторожно повернулся и выглянул из-под корней. И тут он увидел то, что так хотел увидеть: лицо одного из своих палачей.

Круглые водянистые глаза, толстые щеки, мясис"

тый нос, огромный подбородок. Жандарм вползал по склону, подтягиваясь волосатыми ручищами, дыша широко открытым ртом, напряженно мигая. Молодой солдат отпрянул, он беззвучно пополз по плато, инстинктивно выбирая направление к темной полоске среди лиственниц, на том склоне, который вел к русским, он пробрался между стволами и вполз в узкую неглубокую лощинку - действительно, там, где виднелась темная полоса, была лощинка. Он съежился и прижался к земле, и тут он услышал шум на плато: чье-то тяжелое тело карабкалось на плато, шуршала трава, послышались одышка и сопение. Видно, жандарм вскарабкался на холм и теперь, сопя и задыхаясь, отдыхал. Шум постепенно затих, и тут сквозь одышку послышался щелчок, жандарм, верно, отстегнул застежку футляра, где лежал полевой бинокль, теперь стало совсем тихо, и только в лощине на склоне бешено колотилось сердце молодого солдата, словно кто-то бил в литавры.

Солдат прижался грудью к земле, но сердце не стало биться тише. Всей тяжестью тела он сдавил собственное сердце, и тогда в сердцебиении наступил перебой, и от страшного перенапряжения всех чувств он впал в забытье. "Здесь они меня не найдут!" - подумал он, как во сне. Ему пригрезилось, что они играют в жандармов и разбойников, как они всегда играли после школы. И, как всегда, никто не хотел быть жандармом, и тогда он сам вызвался быть жандармом, и разбойники, как полагалось по правилам игры, гонялись за ним, чтобы поймать его и повесить.

Он рассмеялся: не поймают и не повесят! Он хорошо спрятался! Он спрятался в рощице за отцовским домом, в яме, скрытой живой изгородью из ежевики: кроме него, никто не знает, какую ветку надо приподнять, чтобы раздвинуть живую изгородь и пробраться в его убежище, не поцарапавшись. "Поищите-ка меня, поищите", - подумал он, но тут вдруг яма начала медленно вращаться вокруг него, а живая изгородь упала, и в яму заглянул человек с седой бородой и багрово-синим лицом. Что-то загремело, загрохотало, и его убежище с громом провалилось под землю. Он очнулся и понял, что лежит, скорчившись, в лесной норе, и в ту секунду, когда он потерял сознание, он ударился головой о землю.

Перед его норой неподвижно стояли молодые, травянисто-зеленые сосенки.

Молодой солдат с трудом приподнялся. Он прислушался: тишину нарушали только удары его сердца. "Он меня не нашел", - подумал он. И вдруг он почувствовал, как его лицо и руки обдало жаром.

"Господи, я же бросил там наверху разорванную веревку", - подумал он, и тут же, заглушая стук сердца и гул крови, прозвучали шаги: это были шаркающие шаги тяжелых ног, осколки кварца, по которым ступали подошвы сапог, скрипели и скрежетали, как битое стекло.

"Раз он расхаживает взад и вперед, значит он ничего не заметил", заглушая страх, думал молодой солдат. А жандарм расхаживал по плато, держа в руках перетертую веревку, и думал: "Значит, этот парень все-таки удрал. Тем лучше!" Он хотел было небрежно сунуть веревку к себе в карман, это была его собственная веревка, а в такое время всякая мелочь годится, но потом он решил, что не стоит держать при себе лишнюю улику, остановился и выбросил веревку. Потом он облегченно вздохнул, опустился на одно колено, приложил бинокль к глазам и стал разглядывать лес по ту сторону ложбины и лиственниц.

"Вот теперь он остановился, - подумал молодой солдат, - вот он нашел мои путы, теперь мне конец!"

Он испугался и почувствовал новый приступ тошноты.

А наверху все было тихо, ни единого вздоха.

"Что мне делать? - с отчаянием подумал молодой солдат. - У меня нет оружия". И ему показалось, что он снова слышит голос генерала, приказавшего его повесить: "Ты почему бросил свою винтовку, болван? У меня не капитулируют. У меня воюют.

А кто не воюет, тот висит".

- Я буду жить, я должен жить, - простонал молодой солдат.

На плато было по-прежнему тихо. Жандарм подкрутил свой бинокль и стал разглядывать лес, прячась за лиственницами. Он увидел в тумане серую колонну, которая медленно тянулась по лесу. Он подкрутил бинокль - колонна стала видна отчетливее.

"Пленные", - удивленно прошептал жандарм и опустил бинокль.

"Значит, они берут пленных", - подумал он и снова недоверчиво поднес бинокль к глазам. И когда он снова поглядел в бинокль, ему показалось, что в колонне пленных тот самый молодой солдат, которого было велено повесить и который, к счастью, удрал от них. "Для него теперь все позади, - подумал жандарм. - Для него война кончилась. Он остался в живых". Жандарм на мгновение закрыл глаза. "А мне как быть? - подумал он. - Стоит им увидеть мою проклятую форму, и они сразу же меня прихлопнут".

Ему показалось, что молодой солдат, который привиделся ему в толпе пленных, исчез вместе с колонной в лесу, и он опустил бинокль.

А молодой солдат в своей норе зажал себе рот кулаком: наверху все замерло - это было ужасно.

"Жандарм что-то задумал, - решил молодой солдат. - Что? Если хитрость, я пропал! Пусть он спустится сюда! Если он сейчас же не спустится, если он не спустится, я закричу!" Он почувствовал, что крик поднимается у него в горле, и судорожно проглотил его. Он стиснул зубы. "Второй раз вы меня не поймаете, я удавлю вас голыми руками", - поклялся он сам себе и скрипнул зубами.

Наверху по-прежнему было тихо.

Он укусил себя за руку. Потекла кровь. "Это конец", - в отчаянии подумал молодой солдат. "Теперь я мог бы со всем покончить, - подумал жандарм, который был наверху. - Выброшу нагрудный знак и перебегу к русским, там много наших, пройдет первая волна, и потом русские мне ничего не сделают, а когда я пройду через первые допросы и окажусь подальше отсюда, все будет хорошо, надо только как можно скорее оказаться в тылу, в плену, среди наших. - Он снова поглядел в бинокль. - С этим психом-генералом и полоумными эсэсовцами все мы сдохнем. Остается одно перебежать к ним". Он обрадовался: хорошо, что молодой солдат теперь уже там, среди пленных. "Он может замолвить за меня словечко, - подумал жандарм. - Пусть подтвердит, что нас заставил этот эсэсовец, а я даже не дотронулся до парня, я его не бил, я его не пинал ногами, и за веревку тянул не я. Это все Каумиц".

"А теперь скорее на ту сторону, - решил он, - чтобы лейтенант не заметил и чтобы догнать этого парня!" Он отцепил нагрудный знак и бросил его, металлический щиток со звоном упал на кристаллы кварца. И этот звук пронзил молодого солдата. "Вот он вытащил пистолет, - подумал молодой солдат, - уронил его, а сейчас поднимет, спустится сюда и изрешетит меня пулями". Он сжался, огромное тело заполняет всю яму! Он скорчился. "Здесь я беспомощен, - подумал он, а голос в его сознании завопил: - Нет! Нет! Нет!" И он встал и заставил себя выбраться из ямы, как раз в тот миг, когда жандарм решил спуститься вниз. Его знобило. Жандарм услышал за своей спиной подозрительный шум, он хотел крикнуть: "Кто идет?", но не решился. А вдруг русские? Если русские, тогда весь его план летит к черту, он не сможет присоединиться к солдатам, которые уже в плену, его пристрелят, как собаку!

И он тяжело побежал по плато, чтобы спуститься к остальным. Молодой солдат услышал, что шаркающие шаги удаляются, и остановился. Он дрожал:

"Убегает от меня, - подумал он. - От меня, от безоружного!" Он влез наверх на плато. Рука кровоточила. Он заметил, что рука кровоточит, испугался вида крови и подумал, что все сложилось совсем не так, как он себе представлял. "Он заметил меня, - подумал молодой солдат, - решил, что я достал оружие, побоялся подойти ко мне один и побежал за остальными". Шум шагов стих. "Теперь он сидит на краю обрыва", - подумал молодой солдат и услышал долгий сухой скрип и шорох сукна и кожи, а маленькие камешки стали падать вниз: они звенели, как стеклянные колокольчики. "Он спускается!" - подумал молодой солдат. Он выбрался на край плато, дополз до бука и поглядел вниз. Он увидел жандарма - тот полз вниз по обрыву, как огромный паук.

"Что же мне делать? - снова испугался молодой солпат. - Что же мне теперь делать?" И тут он осознал, что под рукой у него камень. Он надавил на камень.

Снизу донесся сухой наждачный звук: это попадали вниз камешки из осыпи. Солдат услышал шорох и нажал посильнее. Камень поддался.

Еще не совсем понимая, что он делает, солдат уперся в камень, камень покачнулся, рука подтолкнула камень, и камень полетел вниз. Он ударился о корень дерева, отскочил от него и, пролетев метров двадцать, попал в голову жандарму, который, спускаясь по склону, услышал звук падающего камня и поглядел вверх, камень размозжил лоб жандарму и оторвал своей тяжестью его тело от склона. Мгновение жандарм как бы лежал в воздухе, потом перевернулся, закручиваясь, как спираль, и стал катиться по склону вслед за камнем, а камень, ударяясь о склон и подпрыгивая, с грохотом летел впереди него. Второй жандарм и лейтенант, которые стояли внизу, отпрянули в разные стороны, камень проскочил между ними. И к их ногам упало избитое тело их товарища.

- Болван! - сердито сказал лейтенант. - На таком склоне свернуть себе шею! И наверху тоже метался, как идиот!

Второй жандарм поглядел на лейтенанта злыми глазами. "Было бы лучше, подумал он, - если бы вместо него тут лежал ты, мартышка желторотая!

У Иоганна четверо детей сиротами остались, а ты еще сопляк сопляком".

- Как последний идиот, - повторил лейтенант.

"Война кончилась, что мешает мне съездить разок этому типу по морде?" подумал жандарм.

- Так точно, господин лейтенант, - сказал он.

- Болван! - сказал лейтенант. - Болван!

Он наклонился над телом, разбитым о камни.

- Ему уже не поможешь, - сказал он и выпрямился.

- Жаль. В последний день, - сказал жандарм.

- В последний день? Что вы хотите этим сказать? - прикрикнул на него лейтенант.

Жандарм ничего не ответил. Они оба помолчали.

Лейтенант долго откашливался, потом спросил:

- Вы видели? Как это все случилось?

- Видел. Иоганн ухватился за камень, - ответил жандарм, - а камень, верно, сидел в земле некрепко, он его стронул с места, вот камень и разбил Иоганну голову да и самого его сбросил вниз.

- Так, - протянул лейтенант и, помолчав немного, спросил: - А как, собственно, была его фамилия?

- Вахмистр Иоганн Шликхюбель! - сказал жандарм.

- Покойся с богом, камрад Шликхюбель! - сказал лейтенант, вытянулся перед покойником по стойке "смирно" и выбросил вперед руку. И жандарм тоже встал "смирно" и тоже выбросил руку. Потом лейтенант опустил руку и отвернулся от покойника, и жандарм тоже опустил руку и повернулся к лейтенанту.

- Что же, господин лейтенант, теперь будет? - спросил жандарм.

- Прежде всего выкурим по сигарете, чтобы прийти в себя, а потом поднимемся по склону, оглядимся и двинемся на соединение с нашими частями.

- Так точно, господин лейтенант, - сказал жандарм.

- Одно ясно - большевикам мы не сдадимся! - сказал лейтенант.

- Так точно! - сказал жандарм.

- Вот и ладно, - сказал лейтенант, - вот и ладно!

Он поискал в карманах сигареты. Жандарм увидел, что лейтенант ищет сигареты, достал пачку из кармана и протянул ее лейтенанту. Пачка была из мешка молодого солдата. "Куда делся этот парень?" - подумал жандарм. И еще он подумал: "Он наверняка перебежал к русским, и они, конечно, приняли этого хлюпика, как героя". И позавидовал ему: "У него все позади!" И злобно пообещал: "Попадись он мне, я его пристукну!"

Лейтенант взял сигарету. Они сели на мох, но лейтенант первым сел, а потом жандарм еще раз встал, чтобы дать лейтенанту огонь, а потом сел снова, и они выкурили по сигарете. Но всего этого молодой солдат уже не видел.

Когда камень покатился из-под его руки, он испугался и хотел было крикнуть "стой!", чтобы задержать камень, или "берегись!", чтобы предупредить жандарма. Но камень уже размозжил жандарму голову, жандарм распластался в воздухе, его лицо было залито кровью, а те двое, которые стояли внизу.

отпрянули в разные стороны, а потом лейтенант наклонился над упавшим, и уп.авший, показалось солдату, что-то шепнул ему, и тогда цторой жандарм показал наверх, и его вытянутая рука была направлена прямо на молодого солдата, и лейтенант тоже посмотрел наверх и кивнул головой. Теперь молодой солдат понял, что те внизу знают всё. "Бежать! - приказал он себе. - Бежать!" И, не вставая с земли, он торопливо пополз от бука к лиственницам, и, скользя по склону, он робко подумал: "Нельзя ли переждать несколько часов в этой лощинке?" А в мозгу у него стучало: "Дурак, жалкий дурак, измаранный кровью, именно в этой яме тебя высмотрел тот жандарм!"

И в его беспредельную растерянность вдруг ворвалась мысль, пронзительная, как молния: "Перебежать! Перебежать к русским! Сдаться им в плен, тогда все кончится. Там тебя жандармы не поймают! Перебежать".

Молодой солдат даже присвистнул от неожиданности. Мысль эта была такой внезапной и сильной, что он подумал: может быть, у русских все не так, как ему твердили, и он почувствовал искушение заглянуть в незнакомый мир. И тут же он почувствовал, как в нем оживает все его прежнее внутреннее сопротивление: предвзятость, сомнения, страхи, пугающие слухи. Он ощутил, что снова впадает в то мучительное состояние, при котором не может ни на что решиться. "Я хочу, чтобы все кончилось. Пусть ужасный конец, но конец!" - подумал он и сразу отбросил все сомнения. Он сказал со страстью, которую породила внезапная решимость броситься в неизвестное: "Да, я хочу. Я хочу перебежать к ним. Я хочу узнать тот, другой мир. Да, я этого хочу. Они тоже люди. Я перейду к ним добровольно: они сумеют это оценить. Я хочу к ним".

Он огляделся, словно прощаясь с тем миром, в котором жил прежде. Темная зелень леса была неподвижной: лес казался стеной с острыми, дрожащими зубцами под чистым синим небом, по которому плыли кудрявые снежные облачка. "Овечки, - подумал он, - милые, безобидные овечки". Он вздохнул. Гдето далеко стучал дятел. Молодой солдат, повернувшись спиной к дальнему лесу, стал спускаться по склону, поросшему лиственницами. Когда он проползал мимо своей ямы, он подумал: "Вдруг русские уже за моей спиной?" Он не знал, где они. Он не оборачивался. Он напряженно смотрел прямо перед собой на зеленые замшелые камни, на свисающий пышный мох, по которому бесшумно скользила его тень. "Сразу к русским я не пойду, - подумал он, огляжусь вначале".

Он спускался вниз нерешительно. "А хорошо бы, - подумал он, - быстро спуститься на дорогу и просто удрать, как-нибудь я проберусь мимо них!"

"Трус! - выругал он сам себя. - Какой трус!"

Внезапно он понял, что русские уже стоят у него за спиной. "Нет, не могу перебежать к ним, мне страшно", - подумал он. И вдруг он почувствовал резкую удушающую хватку на шее, что-то жесткое резко сдавило ему горло, не давая дышать. Он за что-то зацепился веревкой. Только теперь он заметил, что у него на шее все время оставалась петля-удавка, сейчас ее конец запутался между сучьями или камнями и остановил его. Это были не мысли, а ощущения - невозможно дышать, серая пелена застилает глаза, в гортани непереносимая боль. "Вот так и умирают?" - пронеслось в его сознании, и тут перед его глазами на волне резкого света всплыло лицо - старик с багрово-синим, набухшим лицом, с перекошенным ртом, с развевающейся седой бородой. Он увидел лицо старика и сразу почувствовал запахи едкого дыма, чад горящих домов, обугливающейся одежды, паленого мяса, и вместе с этими запахами в памяти всплыла бесконечная равнина, покрытая хлебами, и утонувшая в полях деревушка с колодезным журавлем, с подсолнухами, с белыми до голубизны домиками, с простреленными гипсовыми фигурами поющих детей перед разрушенным зданием школы.

"Константинове! - пронеслось в памяти солдата. - Константинове. Украина. Отступление. Приказ о выжженной земле. Выжженная земля. Старик вышел из своей хаты и погрозил нам кулаком. Старик с седой бородой. Приказ - повесить..."

- А-а-а! - закричал молодой солдат. А старик придвинулся к нему и поднял кулак. - Я не виноват, я тебя пальцем не тронул, я не виноват! пробормотал молодой солдат, но не услышал собственного голоса. - Я не виноват, я не виноват! - безмолвно вопило его сердце, но он сам больше не верил своему сердцу. Замирая от ужаса, он видел, как к нему по воздуху приближаются мстители. И первым был повешенный старик, а за ним аллея ни в чем не повинных деревьев: их ветки согнулись под тяжестью повешенных, их тела раскачивались и ударялись друг о друга, как колокола, бесконечный, гудящий набатом лес двигался на него, а за этим лесом шагала армия мстителей, и хриплым от ярости было ее дыхание, и от медного грохота ее литавр рушились стены городов. И старик показал на молодого солдата, и русские солдаты бросились на него, и их руки схватили его железной хваткой за горло и вдавили его горло в готовое разорваться сердце. Солдат вырвался изо всех сил - это его ослабевшие руки чуть расширили удавку на шее. Он поднялся на цыпочки, откинул шею назад с такой силой, что у него затрещали позвонки, и так, чуть увеличив просвет между веревкой и гортанью, он сумел левой рукой придержать веревку и свободной правой рукой схватить веревку, которая висела у него сзади на шее, и изо всех сил несколько раз дернуть за нее. Веревка надорвалась, но осталась целой. Тогда, придерживая веревку рукой, солдат, пятясь, взобрался немного вверх по склону, и веревка обвисла и отцепилась, и, шурша и извиваясь, как змея, заскользила сквозь листву кустов. Солдат мгновенно расширил петлю на шее и, обливаясь потом, побежал вверх по склону.

Взбираясь вверх, он думал о том, каким безумием было бы сдаться самому в плен к русским. "Они не могут простить! Они не могут иначе, - думал солдат, взбираясь по склону. - Они должны свершить отмщение: зуб за зуб, око за око, жизнь за жизнь, деревня за деревню, и за каждый город-город, наш народ за их народ, и наша страна за их страну! Они победили, и это было бы безумием, если бы они отказались от мести! О Германия! Твои города будут испепелены прежде, чем кончится этот май, и стены твои будут разрушены, а твои сыны и дочери убиты, и имя твое будет предано забвению, и плуг распашет твою обугленную землю. Иначе быть не может!

Взгляни судьбе прямо в глаза, глупец! Мы проиграли войну, это конец, и мы его заслужили. Теперь нас, немцев, вычеркнут из истории народов. Это грядет отмщение!"

Молодой солдат взобрался на плато. Его лицо и руки были в крови. Мундир превратился в клочья.

Он рухнул на колени и сорвал петлю с шеи. "Пусть будет что будет, сказал он, - я жить хочу! Я еще не жил! Я должен написать ту картину!" дыхание со свистом вырывалось у него из груди.

"Надо спуститься вниз, к товарищам, - подумал он, как в горячечном бреду. Он заставил себя встать, ноги плохо слушались, мысли неслись как у безумного: К товарищам! Что бы ни случилось, к моим товарищам! У меня нет другого пути. Разве мы все не немцы? Мы должны держаться друг за друга. Мы должны продолжать войну. Пробиться.

Ни о чем не думать. Сражаться. Выдержать. Сражаться!"

И, думая все это, он сантиметр за сантиметром переползал к буку. Его тело пылало. Он чувствовал, как страшно распухли руки и ноги. "Без товарищей, один, я здесь подохну, - подумал он и вдруг его поразила мысль: - А ведь это справедливо, что попытки уклониться от боя и капитулировать подавлялись так жестоко, кто предает товарищей и бросает оружие, того надо вешать".

Он подумал: "Но я же хочу теперь сражаться! - И еще он подумал: - Но им нужен теперь каждый человек!" Он добрался до середины площадки, и тут на кварцевом песке он заметил нагрудный знак убитого жандарма. Рядом с нагрудным знаком лежали перетертые путы. Нагрудный знак сверкал и блестел на солнце. Он слепил глаза.

"Он положил его тут, чтобы обозначить место! - подумал молодой солдат. Мороз прошел по его телу.

Он задрожал. - Но они вовсе не хотят, чтобы я был их товарищем, подумал он, дрожа, - они вовсе не хотят, чтобы я сражался вместе с ними, они идут сюда, чтобы отомстить мне!"

Его надежда лопнула, как воздушный шар, из которого вырвался газ, и он вдруг ясно понял: "Они будут мне мстить!" В его воображении зазвучали их лающие голоса, их грозные голоса: "Где убийца нашего боевого товарища?" Нагрудный знак горел нестерпимым огнем. Он бросал резкие пятна света на бледное лицо, на дрожащие и трясущиеся губы. Он знал - они будут мстить ему, это их заповедь, всегда мстить - даже если они сами при этом гибнут.

"Верность - вот основа чести, - вспомнил он. - А этот лейтенант эсэсовец, а они самые верные".

Теперь он уже не сомневался: они придут. Он поглядел вниз. Они поднимались по склону.

Первым карабкался жандарм, за ним лейтенант.

Лицо жандарма застыло в гримасе злобы и страха, а что будет написано на лице лейтенанта? "Нет, - подумал молодой солдат, - они мне этого не простят. Не простят. Они связаны друг с другом по гроб жизни. Они будут мстить. Они убьют меня. Они приведут приговор в исполнение. Но прежде они будут меня пытать. Милосердный боже, ты знаешь, что они могут сделать с человеком, которому решили отомстить. Господи боже мой, услышь меня: они выпустят из меня всю кровь до последней капли!" Он посмотрел вниз - он ждал чуда! Чудо должно свершиться! Пусть остановятся, пусть повернут обратно и уйдут.

Но они поднимались все выше.

Страх колол его тело раскаленными иглами. "Тогда уж лучше к русским", говорил ему этот страх.

"Слишком поздно!" - отвечал его разум. "Я не хочу, чтобы меня зарезали, как скотину, я не хочу, чтобы из меня выпустили кишки, я жить хочу!" яростно стучало его сердце. Оно кричало: "Вперед! Встань!

Схвати камень! Забросай их камнями! Бросься на них! Схвати их за глотку! Удуши их своими руками!" Лихорадочно ощупывал он почву вокруг себя, но его руки наткнулись только на каменную глыбу, которая крепко торчала в земле. "Это конец!" - простонал он, и это был стон отчаяния. Его взгляд упал на плакат, все еще висевший у него на груди.

"Ты трус! - кричало его сердце. - Напади на них первым!" - "Я устало, я хочу, чтобы все кончи* лось", - отвечало его тело. Враги уже близко, вотвот они схватят его. И тут, в мгновение самого большого страха, молодой солдат вдруг повеселел. "Это сон, это всего лишь сон. Сейчас, сейчас, вот сейчас раздастся сильный шум, и я проснусь, и пойму, что все это было только страшным сном".

- Открой же глаза, - приказал он себе, - проснись!

Он открыл глаза и тут же увидел лица карабкающихся вверх убийц. Он увидел белки их глаз, а больше он ничего не мог разглядеть. Сон кончился. Это было самое трезвое мгновение его жизни. "Вот за что я отдал свою жизнь, - подумал он. - Вот за что.

За этих убийц. За страшные законы этих убийц.

За бесконечные ряды виселиц. За то, чтобы убитые нами не оставляли нас в покое. За то, чтобы меня самого в первый день мира прикончили в лесу эти убийцы, как дикого зверя!" Он поднялся.

- Нет! - сказал он.

Молодой солдат был спокоен. Тело его двигалось свободно, как тело лунатика. Его палачи глядели на него снизу вверх. Он одно мгновение постоял во весь рост, глядя на них сверху вниз, потом наклонился, поднял веревку, надел петлю на шею, пробежал несколько шагов к крутому склону и крепко привязал веревку к длинному торчащему из земли корню.

"Значит, я капитулирую!" - подумал он. "Этого я и хочу", - ответил он сам себе и спрыгнул с обрыва.

В момент толчка он еще хотел вернуться, но его ноги уже повисли над пустотой. Он почувствовал, что рот его наполнила слюна, ему показалось, что все поры его тела открылись, он почувствовал ужас, но вдруг ощутил, что стал легким и свободным.

Это был полет. Вместе с облаками он летел над лесом, и теперь он увидел лес таким, каким еще ни разу его не видел, каким ему всегда хотелось увидеть лес. Он увидел тихую зеленую путаницу ветвей, прозрачную и чистую, как изумруд. Там, внизу, в глубине, зелень была темной с отсветами - там, в глубине, покоились кристаллы, зарождались корни и ручьи.

Выше лежал тонкий слой, черный, но прозрачный: то были перегной, осыпавшаяся хвоя, упавшие шишки, тихо тлеющие листья и кости зверей, а выше была свежая буйная зелень - мох, кустики ягод, папоротники. Еще выше и светлее - подлесок, еще выше и светлее - верхушки сосен и пихт, а еще выше в светлой прозрачности, объединявшей зелень и синеву, купол неба, верхний слой леса, переходящий в воздух. Вот так, горизонтальными слоями, покоящимися друг на друге, лежал под ним мир леса, и сквозь эти слои вверх и вниз бежали ручьями желтые и золотые соки - они поднимались от корней вверх по жилам дерева, а еще в лесу были запахи, алые, сочно-зеленые, синие запахи, и пестрая радуга птиц и чистая белизна вод, то поднимавшихся к небу, то падавших на землю. И в этом покое, в этом вечном круговороте на летящем облаке парил он, центр мироздания. В блаженном опьянении он впитывал эти образы, должно быть, это и означало свободу.

Он писал свою картину, он писал ее как одержимый, он писал ее на облаках и на холсте небес, тысяча рук была у него, чтобы писать картину, и тысяча глаз, чтобы смотреть. И внезапно, когда он писал на своем холсте шум леса, он заметил, что шум этот становится грозным, что он нарастает, и ему вдруг стало страшно, и он приказал облакам: "Дальше, дальше, дальше!" И послушные облака помчались вперед, оставляя за собой зеленый кристалл леса, и заскользили дальше над полями и лесами, над бесконечными аллеями, которые - это было очень странно - почему-то передвигались по земле. Облака долетели до маленького города, где родился молодой солдат, они остановились над домом его отца, где в саду росли яблоки, где был мостик через ручей, и где так хорошо пахло кожей из сапожной мастерской, и где стоячие часы отзванивали время, считая дни и часы домашнего тихого счастья. Добро пожаловать, добро пожаловать! Облака мягко опустились вниз, и молодой солдат соскользнул с них на землю.

Его тело погрузилось в блаженное тепло, и вдруг он почувствовал прикосновение свежих губ и юную упругую грудь на своей груди.

- Хорошо, что ты пришла, - сказал он. - Мне снился такой страшный сон.

Он улыбнулся, задыхаясь в ее сильном объятии.

- Иди же, иди же ко мне! - сказал он.

Поцелуй пронзил его.

- Иди же!

Он проснулся, в ушах у него гудело, он больше не грезил, он был дома, и как странно, как странно: он упал со своей кровати. Он обругал сам себя: "Не падай на пол из кровати!" Он скатился вниз по склону, веревка порвалась. "Еще и ударился обо чтото, - подумал он, - какой ужасный сон". Он лежал между кроватью и стулом, а ему представлялось, что он лежит между двумя горами, и они казались ему огромными.

"Это во сне или наяву?" - подумал он и решил, что снова проснулся. И тут к нему с грохотом приблизились шаги, и двери такие высокие, что доставали до середины неба, отворились, и вошел отец. Он остановился. "Доброе утро, - сказал юноша. - Доброе утро. Ты знаешь, я выпал из кровати, мне приснился такой ужасный сон". И он увидел, что отец молчит. Юноша поднял на него глаза. "Как он странно выглядит! - подумал он. - На кого он так похож?"

Отец склонился над ним, и молодой солдат подумал: "Почему он так похож на жандарма из моего страшного сна?" И он, вытянув губы, шаловливо, как ребенок, дунул в широкое лицо отца и хотел сразу вскочить, но ноги еще не слушались его. А жандарм, который наклонился над юношей, увидел, как губы того силятся сложиться в трубочку, будто он собирается подуть. Он увидел, что ноги юноши судорожно дергаются, как ноги подбитого воробья. Он увидел дыру в его черепе, он увидел ручеек воды и крови, который вытекал из отверстия в черепе. "Значит, с ним все-таки покончено, - подумал жандарм. - От нас никто не уйдет".

А юноша видел, что отец все стоит, наклонившись над ним, и не двигается с места. "Знаешь, я очень устал", - сказал юноша виновато. Он попробовал подуть на волосы, которые щекотали ему лоб. И вдруг он задрожал, ему стало холодно. "У меня, наверное, небольшой жар, - подумал он, - простудился вчера в лесу, на голой земле, в яме, поросшей ежевикой!"

- Принеси мне чаю! - попросил он.

Жандарм опустился рядом с ним на колени,

- Наверняка у него есть вещи, которые могут пригодиться, не пропадать же им, - сказал жандарм сам себе.

- Что ты на меня так смотришь, отец? - спросил молодой солдат.

- Почему у тебя такие большие глаза, отец? - спросил молодой солдат. Он увидел огромный глаз, чудовищный металлический глаз, этот глаз сверкал у отца на груди. И вдруг он громко закричал: "Отец, берегись, русский здесь! Он стоит у тебя за спиной!

Он поднял кулак! Он убьет тебя! О боже!"

Он увидел, как крестьянин с развевающейся на ветру бородой подходит все ближе и поднимает над головой отца огромный камень.

- Берегись, - закричал он, - беги, беги!

Жандарм увидел, как на губах юноши вздулись пузыри от последнего вздоха.

- Спасайся! - закричал солдат из последних сил.

Жандарм полевой жандармерии Якоб Каумиц увидел, как лопнули пузыри на губах молодого солдата.

- Это же жандарм, - вдруг сказал себе юноша.

Действительность вновь ворвалась в его сознание, как молния. Он ощутил ее, как острый луч, насквозь пронизывающий его мозг, и он закричал от боли.

И, рыча от боли, он увидел прямо над собой лицо жандарма. Это лицо неотвратимо надвигалось на него, неотвратимо, как месть. Молодой солдат увидел белки в приближающихся глазах, и вдруг он увидел, как эти глаза гаснут, и увидел, как жандарм падает.

"Солнце заходит, - подумал он. - Глаза гаснут".

Что-то сверкнуло, упало, рухнуло, взорвалось, ударило его всей тяжестью - это на его тело обрушился труп жандарма, и металлический нагрудный знак залила кровь.

Лейтенант отбросил в сторону камень, которым он пробил череп жандарма. "Извини, камрад, - пробормотал он, - но свидетели мне не нужны". Он снял мундир, фуражку и офицерский ремень и повернулся к молодому солдату. Он оттащил в сторону труп жандарма, расстегнул мундир молодого солдата, приподнял расслабленное тело умирающего, снял с него солдатский мундир и снова бросил труп на землю. Он снял солдатский ремень и фуражку, снял плакатик с надписью: "Я трус, отказавшийся защищать Германию от варваров", снял с его шеи оборвавшуюся веревку и надел петлю себе на шею. "Это мне пригодится у русских", - сказал лейтенант сам себе. Он надел на себя форму молодого солдата, она оказалась хороша ему. Потом он вынул бумажник из своего мундира, достал офицерское удостоверение, разорвал его, достал пачку фотографий и их порвал тоже, потом он вырыл яму в рыхлой лесной почве и закопал клочки. Закончив эту работу, он вытащил из мундира, который теперь был на нем, солдатскую книжку молодого солдата и прочитал то, что в ней было записано. "Антон Шельц", - прочитал он вслух, чтобы запомнить, и молодой солдат, который безмолвно умирал, вдруг услышал свое имя. И он закричал:

"Здесь!" "Профессия - студент художественной школы", - прочитал лейтенант и пробормотал: - Ну что же, все правильно. Таких типов не жаль!"

- Антон Шельц - я! Здесь! - беззвучно прокричал студент художественной школы.

- "Родился 18 февраля 1926 года в Бермбахе, в Гарце, - продолжал читать лейтенант, расхаживая взад и вперед, чтобы лучше запомнить. - Антон Шельц, студент художественной школы, родился 18 февраля 1926 года в Бермбахе, в Гарце". - И, повторяя это, чтобы запомнить, он медленно уходил от высоты и думал при этом: "Уеду в Аргентину, если не повезет, завербуюсь в Иностранный легион. - И он повторял, запоминая: - Студент художественной школы, Бермбах, Гарц".

И умирающий видел, как лейтенант уходит, и тогда внезапно, напрягая в последний раз все силы ума и души, он все понял. "Боже, дай мне еще одну жизнь, я знаю теперь, что я должен делать!" Но тут он почувствовал, что последние силы оставляют его.

Перед его глазами предстала смерть.

- Не хочу! - беззвучно выдохнул он.

- Тебе больше не будет больно, - ответил вкрадчивый голос смерти.

- Я хочу жить! Теперь я знаю, зачем жить! - кричало его сердце.

Смерть встала перед ним, и ее тень, высокая, как вершина самого высокого дерева, скользнула по глазам молодого солдата. Но молодой солдат еще раз пересилил смерть. Тускнеющими глазами он увидел, как лейтенант вошел в лес с его плакатом на груди, с его петлей на шее, с автоматом за спиной, и он увидел, как из леса внезапно вышли русские и как лейтенант с петлей на шее и плакатом на груди заученным движением сорвал автомат с плеча и направил его на русских, и он увидел, как лейтенант упал, и он услышал грохот выстрелов, и он с благодарностью подумал: "Хорошо!" И тут тень с шорохом надвинулась на него, и со вздохом, погружаясь в ее темноту, молодой девятнадцатилетний солдат умер в богемском лесу, над которым в безоблачном небе сияло майское солнце.