Несколько секунд тишины звучали набатом.

А потом я развернулась к Максу.

Он встретил мой взгляд спокойно и прямо.

— Он ведь прав. Ты явно не из тех, кто склонен к верности и способен на длительные отношения.

— Неправда. Мы два месяца вместе, и тебе не в чем меня упрекнуть.

— Два месяца — это аргумент, конечно. Тебя даже в твоем БДСМ-клубе забыть не успели. К тебе домой полуголые шлюхи заваливаются! — Я выдохнула и попыталась взять себя в руки, чтобы не вываливать ему весь список претензий, включая порванные как-то раз кружевные трусы. — Ты сам говорил, что не представляешь, как можно жить пятнадцать лет с кем-то. Ты даже в одной стране не можешь постоянно находиться. В конце концов, вспомни наше начало — подкараулить и облапать незнакомую девушку!

— Спросила бы, когда я в том клубе был в последний раз!

— Это что-то изменит? Или другие аргументы у тебя такой же мощи?

— Теперь тебя не убедить, да?

Макс взъерошил волосы, и мне болезненно-сильно захотелось запустить в них пальцы.

Я покачала головой, отвечая одновременно и ему, и себе.

Не надо тут делать из меня дурочку, я все прекрасно понимаю.

Он офигенный, потрясающий, классный, я хотела бы с ним провести всю жизнь.

И он не женится осенью — несмотря на наглое вранье, мое сердце забилось чуть чаще при его словах про признание в любви.

Но я не собираюсь больше ставить ни одного мужчину выше своих интересов. Тем более, мужчину ненадежного и не готового к ответственности.

Я умнее своей матери, залетевшей в шестнадцать; своих одноклассниц, выскочивших замуж в восемнадцать; однокурсниц, получивших красный диплом финакадемии только для того, чтобы готовить борщи и гладить рубашки мужчине, который и без диплома блистает в своем офисе.

Я не из того материала.

А если бы даже была из того — не из того Макс, которому быстро наскучит всего одна женщина.

И нет, меня не устраивает веселый брак длиной в пару лет с трескучим разводом.

Макс стоял и тоже о чем-то думал, потирая лоб.

— Ты дочь Снегова… — неверящим тоном произнес он.

— Молчи уже…

— Так твой отчим-кондитер, в которого ты пошла талантом, и есть тот самый Дмитрий Снегов, владелец…

— Да-да, владелец, — отмахнулась я от него. О, господи, вот этого я и боялась.

— …кондитерской фабрики «Снежок», комбината «Алимовский», концерна «Сласти для Насти»…

— Да, да, и Настя — это я. — Я закатила глаза.

Чертов концерн был причиной того, что я выбрала другой вариант своего имени даже раньше, чем пришлось скрываться от Вика.

Мы с отчимом не разговаривали месяц после того, как он устроил мне сюрприз и назвал так старый хлебобулочный завод. Начал там выпускать какую-то розово-няшную дешевую милоту с пальмовым маслом и переизбытком сахара. Я бы, блин, поняла премиум-сегмент и дорогой шоколад! Но вафли с розовой химической начинкой? Фу!

Фамилию я, кстати, никогда не меняла. Руденко — это мамина. Но он всегда представлял меня как свою дочь Настю Снегову. Ни у кого и сомнений не возникало, хотя там копнуть — пять минут. Слишком его уважали.

— …сети магазинов «Сахарный век» и булочных «Добрая пекарня»… — продолжал глумиться Макс.

— Да! — рявкнула я.

— Шоколадный Король Подмосковья?

— Да заткнись ты, ради бога!

— Ну как же… — Макс нервно засмеялся. Похоже, он не глумился, а и правда был в шоке. — Мне нужно осознать, что именно я должен был ценить все это время. Вместо того, чтобы ценить тебя.

— Ну, тогда добавь сеть кофеен «Английский чай», два ресторана, торговую марку товаров для кондитеров и свежий проект поддержки — ты будешь смеяться! — домашних кондитерских.

— Ты же золотая принцесса! Почему ты это скрываешь?

— Мне казалось, я все достаточно ясно объяснила. Он мне — не отец. Я — не наследница. Я не шоколадная принцесса, дочь шоколадного короля. Я — просто я. Все могу и без него. Ты же можешь это понять, мистер «Прикольнее самому выруливать».

Макс перестал улыбаться.

— Ты не поверишь, но — понимаю.

Я хмыкнула, но промолчала.

— Вся эта хрень появилась в первую очередь для меня самого, а не девок отшивать. Неужели ты думаешь, я бы не придумал другого способа? Я сам для себя притворялся таким золотым мальчиком, решившим поиграть в самостоятельность. Помогало не сойти с ума, когда все шло не так. Притворился, что у тебя в запасе всегда есть унизительный вариант вернуться с поджатым хвостом к родителям — и сразу появилась мотивация.

Я снова хмыкнула. Не так-то легко вернуться с поджатым хвостом. Мужчине, наверное, еще тяжелее, раз уж даже я предпочитала есть самые дешевые макароны, только не просить у мамы денег, когда заказов долго не было.

— Ну, рассказывай. — Я махнула рукой. Какой смысл тереться у двери, если он все равно не уедет без разговора?

Макс сел на барный стул за высокую стойку, привычным машинальным движением отодвинув кофеварку, которую я так же привычно придвигала на эти десять сантиметров.

У нас появились общие привычки, надо же. От этого даже больнее.

— О чем тут говорить… — он повертел в руках свою кружку. Кружку, которая в моем доме стала — его. Щелкнул кнопкой чайника. — Я феерический лузер, я вроде бы уже это признал.

— Может быть, мне нравится это слушать, — пожала я плечами, устраиваясь по другую сторону стойки и передвигая кофеварку на те же десять сантиметров в другую сторону.

— Тогда наслаждайся… — он глубоко выдохнул, зарываясь пальцами в отросшие до неприличия пряди.

Смотрю на него и вспоминаю, как все начиналось. Нужны ли мне были его слова, чтобы не питать иллюзий? Я бы сама сбежала от того, кто претендовал бы на мое сердце, а не тело. Но если бы он промолчал, если бы просто взвинчивал накал наших развлечений, а в конце лета не было бы черной дыры "нам не быть вместе", смогла бы я забыть все свои страхи и наслаждаться жизнью? Влюбилась бы я, если бы впереди не было бетонного отбойника, в который с такой радостью летела?

— Наслаждайся, — повторяет он, когда шумящий чайник заканчивает свою песнь. Макс встает, тянется к верхней полке, на которой у меня никогда ничего не хранится, потому что не дотягиваюсь, а он поселил там свои разные ароматные чаи, приучив к ним и меня, хотя мне всегда хватало пакетика "Липтона".

Насыпает что-то в глиняный маленький чайничек — тоже притащил однажды. Заливает чуть остывшей уже водой, споласкивает свою и мою чашки. Он двигается по этой кухне уверенно: за два месяца выучил. Пророс сюда.

Я-то все думала, что мы просто затейливо трахаемся, а мы успевали еще кучу всего. Традицию завтраков после того, как он возвращается с утреннего объезда, чай на двоих вечером. Сериал перед сном. То есть перед сексом, а потом сном, конечно. То, как он оборачивает мои руки нагретым влажным полотенцем, после того как я долго вожусь с замороженными начинками и кончики пальцев обмерзают до нечувствительности. Как моет посуду, пока я с той же скоростью ее пачкаю. Зато мы заканчиваем одновременно и в чистой кухне.

Мне сейчас не найти и не перечислить все те мелочи, на которые мы не обращали внимания все это время, а они связывали нас поверх яркого кипящего ядра секса.

Я получаю в ладони горячую чашку — но не получаю обычного поцелуя в нос после этого. Макс делает это движение, но останавливает себя, словно больше не считает себя вправе.

— Я лузер, который нашел потрясающую, самую лучшую девушку в мире и наговорил привычной чуши — зачем мне девочки, которые хотят замуж и детей? Зачем мне те, кто не готов расстаться через пару ярких месяцев? Обычно я начинаю скучать как раз к этому сроку, а они как раз влюбляются.

Прямо как я.

Хочется разрыдаться, но вместо этого я делаю глоток чая. Сигареты кончились. Хотя и так вся квартира пропиталась дымом, да и больше заначек я не нашла. А мне бы сейчас пригодилось.

— Ну и, понятно, прикидываться мажором всегда удобно. Другой круг общения, другие интересы. Никто и заподозрил, что я не тот, за кого себя выдаю. Ты-то должна понимать.

Киваю.

Я за это даже не особенно злюсь.

Все в порядке.

Золотая принцесса прикидывается пастушкой, пастух — принцем, и где-то посередине между полянкой и дворцом они и встречаются. И начинают яростно трахаться, не сходя с места. Уверена, была бы отличная сказка для детей старше восемнадцати.

— Как ты попал в эту компанию? С чего все началось?

— Со школы. Мы жили в центре, дедушка был каким-то выдающимся изобретателем, ему выделили мастерскую на Садовом кольце. Огромную такую квартиру с пятиметровыми потолками. Потом бардак, развал Союза, приватизация, песни и танцы, чтобы нам разрешили в ней все-таки жить, и вот моя мама, родившая меня без мужа, варит гороховую кашу в огромной кухне с остатками лепнины на потолке, а за окном проносятся «Мазератти» и «Феррари». И в школу по прописке со мной ходят дети, которых на этих «Мазератти» доставляют личные шоферы. На каникулы они улетают на Мальдивы и в Париж, а я уезжаю к бабушке в Тверскую область. Но они мои друзья — тем обломнее после выпускного понять, что их уже ждет теплое местечко в родительском бизнесе или оплаченный Оксфорд, а я могу пойти поработать в «Макдональдс».

Я слушала, и у меня в руках остывал чай. У меня тоже мать-одиночка, но даже за парой коротких слов видно, насколько разные у нас с ним получились матери-одиночки.

— Поступил все-таки в институт, отец школьного друга взял меня на стажировку: связи и мозги кое-что значат. Только доучиться была уже не судьба — мама заболела. Надо было как-то зарабатывать на лечение. Но это было недолго. Потом уже только себе на хлеб.

Меня толкнуло в живот горячей волной вины и стыда.

То, что для меня было дном пропасти, — то самое унижение вернуться к родителям с поджатым хвостом — для него было золотой неисполнимой мечтой.

— Продал квартиру и вложился в бизнес. С полным размахом, кретин! Тачку купил заранее, чтобы отметить неизбежный успех. Результат ты знаешь. Остатков денег едва хватило на мою халупу на окраине.

Он помолчал, слепо глядя в чашку, из которой пока не сделал ни одного глотка. Наверное, это очень страшно — быть одному в такой момент. Когда некому даже обругать за глупые решения и провалы.

Я вдруг увидела вместо болтливого, язык без костей, симпатяги Макса, у которого все всегда забавно и весело, или опасно и остро, или порочно и нежно — очень усталого мужчину, которому теперь с легкостью можно дать его тридцать. Словно осыпалась маска весельчака и балабола, и под ней оказался живой — и совсем не такой веселый парень.

И если в того я влюбилась до золотых звезд перед глазами и промокших трусиков, то этого сейчас, в один удар сердца, полюбила всеми своими изломами и трещинами, той самой мрачной и злой Асей, которой я и была всю жизнь до тридцать первого мая этого года.

У меня дрожат пальцы, но, слава богу, ему этого не видно. Я слишком крепко держусь за свою чашку с холодным чаем. Даже знаю, почему меня это все так пугает. Если бы Дима не женился на маме, моя судьба была бы куда хуже. Я не настолько смелая.

Вместо того чтобы держать зубами свое дело, Макс проводил дни и ночи со мной.

А когда кризис случился и там, и там, без колебаний выбрал меня.

Я не знаю, что это. Глупость или…

Он поднимает на меня взгляд — все тот же прямой и честный. Не смущаясь и не тушуясь, смотрит мне в глаза, будто хочет напрямую передать все картинки из своей головы, чтобы не доверять ненадежным словам. Между нами высокая кухонная стойка, только поэтому я еще держусь и не целую его, хотя знаю, что стоит поддаться порыву хотя бы на секунду и склониться над ней, перейдя свою часть нейтральной полосы, и Макс не упустит свой шанс.

Это он мне точно передал напрямую из своей головы.

— Значит, ты был вовсе не на Карибах с шоколадными красотками? — щурюсь я, умело, как мне кажется, скрывая дрогнувший голос за ехидными интонациями.

Но мне только кажется.

Макс легко гладит мои пальцы, не расстающиеся с кружкой, и встает, чтобы заново сделать чай.

— Камбоджа, — говорит он, споласкивая чайник. — Мне подкинули инфу, что Россия будет строить там энергостанцию и развивать туристический бизнес. Понадеялся пролезть, пока не весь пирог распределили между своими.

Он снова включил чайник и остался стоять рядом с ним, у меня за спиной. Я не оборачивалась, но чувствовала его взгляд — стайка мурашек мигрировала по спине вслед за ним.

— Но там такой бардак… — он вздохнул. — Лишился еще части денег, ввязался в мутный бизнес, прогорел, научился тайскому боксу, подрался на подпольных рингах, заработал обратно…

— Веселье.

— Ну, я думаю, повеселее, чем на карибских яхтах, — засмеялся он за спиной, и я не выдержала, повернулась. Чайник давно вскипел, но Макс ничего с ним не делал, стоял и смотрел на меня.

Я попыталась отгородиться словами:

— Так ты там работал, а не развлекался? Потому так на меня и набросился, что не трахался толком?

— Кто тебе сказал, что я не трахался? — Он медленно и лениво усмехнулся.

— Мог бы соврать, что вел жизнь целомудренного отшельника и отращивал либидо для меня.

— Я тебе соврал только в одном и больше ни в чем не собираюсь.

Макс взъерошил волосы, и у меня защемило сердце, будто я с ним уже прощалась. Или я правда прощалась? Вот мне в копилку еще одно невыносимое воспоминание, жест, от которого будет колотиться сердце, если я случайно замечу его у кого-то другого.

— Ты что, правда такой? — Я поискала слово, но подходило только одно: — Отвязный? То есть, ты и клуб свой любишь не потому, что там платят, а по зову души?

— Я правда такой. — Он улыбнулся, и мне стало тепло и больно одновременно. Кому нужен БДСМ со всеми этими плетьми, если того же эффекта легко добиться парой слов? — И да, я любил тот клуб.

— Любил?

— Я действительно должен добавлять к каждой фразе «пока не встретил тебя»? Эти опасные и странные вещи придумали люди, которые только издалека видели таких, как ты и теперь пытаются искусственно воспроизвести то захватывающее дух состояние, которое ощущаешь рядом с тобой постоянно.

Льстивый поганец. Я ведусь на слова как малолетка. Все понимаю, но в груди все равно теплеет. Остается только прервать этот поток жестким и правдивым:

— Пока не наскучу.

— Ты не можешь наскучить. Ты одна как все женщины мира.

Он делает один маленький шаг ко мне. Вроде бы маленький, но я уже смотрю на него снизу вверх, чувствую его запах, покоряюсь и сдаюсь, но еще не показываю этого.

У меня есть железный аргумент, который никак не обойти. Но пока он накрыт алым покрывалом, и я не тороплюсь его сдергивать, хожу вокруг и обсуждаю несущественные мелочи.

— Нет… Понимаешь… Ты человек, к которому домой может заявиться раздетая женщина. Просто потому, что ей это показалось хорошей идеей. Не со всяким такое случается.

— Аньку я в клубе нашел. Там часто решаются дела — она была сообразительной и ответственной, но, видимо, атмосфера повлияла, и она решила, что можно отношения оттуда перенести наружу.

Я вздохнула. Самое паршивое, что я это понимаю. Совсем другой стиль общения, образ жизни и привычки. Это не плохо, это по-другому.

И уж точно не мне упрекать в отходе от норм приличий.

— Когда ты меня там бросил, тоже дела решал?

— Ну да… — Макс нахмурился: — Мне удалось договориться об аренде на индивидуальных условиях сразу для двух новых точек. Компенсировало бы ту, где повысили цену, но ты пойми…

Он оборвал себя. Опустил голову, освободив меня от своего обдирающего кожу взгляда, дал немного времени нарастить броню обратно. Сделал еще шаг и притронулся кончиками пальцев к моей щеке:

— Ты там скучала, моя хорошая? Прости, я не подумал. Помнишь, я оставил тебя на полчаса в машине, и ты та-а-ак развлеклась. Наверное, я ждал чего-то подобного.

Тогда я еще не была в тебя влюблена, идиот. Не была такой уязвимой.

— Если я не буду связан с клубом, то и не будет таких сюрпризов, — добавил он.

— И ты собираешься забить на клуб ради меня? — неверяще спросила я. — Ой, не надо. Все равно волевые решения долго не длятся.

— Это не волевое решение. Это выбор.

— Зачем же ты меня туда потащил?

— Я хотел переиграть тебя… — как-то смущенно ответил Макс. Он гладил меня кончиками пальцев по лицу, а я тянулась за этой лаской, как цветок за солнцем. — Ты всегда выходила победительницей из наших игр, я набирал очки только за счет секса. Думал — уж на моей-то территории я смогу.

— И что? — с любопытством спросила я.

— Видишь, куда это меня привело? Нет, все, я с тобой больше не играю!

Он рассмеялся, и мне тоже очень хотелось рассмеяться, закинуть руки ему на шею, повиснуть, целоваться до золотых звезд в глазах, получить все недополученное за эту ночь и это утро внимание и любовь. Расслабиться и забыть про свое решение. Побыть с ним. Поверить.

Горячий солнечный мальчик.

Сверкающий и яркий.

Глубокий и сильный.

— Макс.

Его имя прозвучало последним ударом молотка, забивающим гвоздь в крышку гроба.

Он умолк, и даже солнечный свет за окном потускнел. Мне вообще казалось уже, что выгляни я туда — и увижу желтые листья, словно осень не только наступила на нас, но и попрыгала сверху. И неважно, что впереди еще целых тридцать дней беззаботного лета.

— Макс, понимаешь… — я продолжала, зная, что сейчас сама приближаю осень. Каждым своим словом. — Мне не нужна любовь. Ты очень классный, я от тебя без ума, и даже клуб оценила бы в других обстоятельствах. Но я влюбилась, и теперь все иначе. Мне это не нужно. Правда.

— Ася! — Он взял мое лицо в ладони, словно готовясь поцеловать. Но только отчанно смотрел в глаза. — Ну что я могу сделать? Упасть на колени, вырвать сердце из груди, чтобы ты пронзила его кинжалом? Простишь ли ты после этого меня?

— Дело не в прощении… — мне хочется прикрыть глаза рукой от его взгляда, как от яркого солнца. Он сильный, светлый, и он невероятно живой. Очень хочется согреться рядом. Но мне нельзя. — Я не шучу и не шутила, когда говорила, что мне не нужны постоянные отношения. Меня устраивал краткий роман и твоя свадьба, у меня самой времени на развлечения только до сентября. Потом я улетаю в Барселону — там уже оплачен курс в кондитерской школе. После окончания лучшим ученикам достается стажировка в ресторане. А я буду лучшей, даже не сомневайся. И останусь там работать. Нет никакого смысла обсуждать это. У нас слишком разное будущее.

Вот и все, вот и сказала.

Макс застыл.

Опустил голову.

Оперся на стойку двумя руками, по обе стороны от меня.

И молчал так долго, что мне самой стало неловко.

— Почему ты не сказала сразу? — очень тихо спросил он.

— А зачем? Ты сказал, что женишься, я подумала: отлично, не будет тяжелых разговоров. Наступит осень — ты к невесте, я в Испанию. Там горячие знойные парни будут меня с большим удовольствием отвлекать от учебы. Счастливый конец. И даже свадьба.

— Вот я дур-р-р-ак…

Макс тряхнул головой, потер руками лицо.

— Ну… соглашусь. Но и я не лучше, как ты понимаешь.

— Мы так похожи, — нервно усмехнулся он.

— Но смотрим в разные стороны.

— Конечно. Ты на меня, а я на тебя.

И он смотрел.

В теплых глазах больше не сверкали искры, и от этого было больно.

И больно от того, что он стоял невыносимо близко, но я уже поставила точку. Его близость невыносимо манила, но я не имела права даже на…

…вот этот поцелуй.

— Макс… — позвала я беззвучно, едва он отпустил мои губы на свободу.

— Ммм? — Он поцеловал меня в уголок рта.

— Ты слышал, о чем мы тут уже битый час беседуем?

— О чем? — спросил он отвлеченно, касаясь губами виска, скулы, ушной раковины.

— Я уезжаю. А у тебя кофейни. Мы расстаемся.

— Слышал… — шепнул он мне на ухо и продолжил, спускаясь вниз, к шее, дотрагиваясь кончиком горячего языка до тонкой кожи на ключице. И возвращаясь обратно к губам, накрывая их очень нежным, но будоражащим ярким поцелуем.

Я не могу сопротивляться.

Сказать, что мы расстаемся — могу, сесть в самолет — могу, закрыть за ним дверь навсегда — могу.

Не целовать его — нет, не могу.

Это всего лишь поцелуи. Каждый из них может стать последним и потому каждый — целый мир, состоящий из жадной памяти, острого сожаления и неистовой горечи, рожденной из двух слишком сладких месяцев.

— Знаешь, что я забыл? — говорит Макс в тот самый момент, когда его пальцы, уже проделав долгий и сладкий путь от моей груди до живота, наконец коснулись внутренней стороны бедер и стерли влагу, текущую по ним.

— Что? — выдыхаю сквозь сияющие огоньки под веками и привстаю на цыпочки, чтобы заставить эти пальцы погнаться за мной, а потом опускаюсь — и ловлю их в ловушку. Одно лишь его движение к влажному, горячему, ждущему наполняет все тело жаркой тяжестью, кровь ударяет в голову, и я плыву.

— Я так и не рассказал, как я тебя люблю, — говорит он медленно, тихо и очень отчетливо, но его слова тонут в шуме крови в моих венах, в стуке пульса в висках, в горячечном дыхании.

— Как?

Прямо сейчас он любит меня нежно и медленно, но при этом так плотно и глубоко, с каждым толчком внутрь я задыхаюсь от пронзительного чувства наполненности и силы, будто он приколачивает меня к себе насмерть.

— Невероятно.

Толчок.

— Сильно.

Толчок.

— Навсегда.

Я выгибаюсь, немо хватая ртом воздух, когда меня накрывает с головой то, чему нет названия, потому что я сейчас не уверена, что кто-либо в мире испытывал что-то подобное.

Макс прикусывает мое плечо и глухо стонет сквозь сжатые зубы.

В такие моменты пропадает желание менять позы, добавлять игрушки, придумывать новые и новые способы развлечься в постели, потому что каждое самое простое касание, поцелуй, движение снаружи внутрь и обратно — обретают ценность и высший смысл сами по себе. Их больше не нужно наполнять — они сами по себе наполнены тем, что мы хотим отдать друг другу.

На, возьми, пусть будет у тебя, это все, что у меня есть, — и я хочу, чтобы оно принадлежало тебе. И меня возьми — я тоже хочу принадлежать тебе. И чем больше мы отдаем, тем больше остается, выплескивается наружу слезами, стонами, криками, горячим шепотом.

Гладкие и сияющие, мы отразились друг в друге и тем понравились — золотисто розовым этим выпуклым отражением. А теперь наши неровности обнажились, прислонились друг к другу — и совпали, словно жизнь специально ломала и обтесывала нас друг для друга.

Мы не могли остановиться, просто не могли. Даже когда Макс кончал, он не выпускал меня из железных объятий, не давал отстраниться, продолжал ласкать, продолжал целовать, шептать на ухо все те слова, что хотела бы шептать ему я. Но я лишь повторяла их эхом в своей голове, полностью соглашаясь. А потом мы продолжали и продолжали, будто старались по-настоящему слиться в единое существо, которому уже не нужны будут слова и невозможно будет разделиться.

Мы засыпали в постели, мокрой от пота, смазки и слез, мы просыпались, не разделяясь и снова, снова шептали друг другу волшебные сказки о том, как все могло бы быть.

Мы так ничего и не решили, но заснули крепко обнявшись на краю пропасти — или в последнюю ночь в Помпеях. Не в силах расстаться, но и без возможности быть вместе.

Просто отложив все решения на еще одно бесконечное слияние.