Это было самое безумное лето в моей жизни.

У меня и так было неплохо с воспоминаниями о сумасшедших выходках в юности. Столько, сколько я выпила в свои восемнадцать, я не выпью теперь и за всю оставшуюся жизнь. Я перепробовала все легкие наркотики и перебывала во всех злачных местах города. Перебесилась — и стала, как я думала, скучной и добропорядочной девушкой, которая не пьет, потому что просто больше уже не может.

Но Макс разбудил во мне какую-то легконогую стрекозу, которая отвечала: «Да!», «Разумеется!» и «Ты еще спрашиваешь?!» — на все его предложения.

Утром я просыпалась от его звонка и невероятных пошлостей, которыми он сыпал в трубку. Смотрела в свой ежедневник и начинала готовить самые основные заготовки для заказов на будущую неделю. Мне пришлось освоить строгое планирование, чтобы не подвести клиентов.

Потому что в обед Макс приезжал и тащил меня ловить лето. Мы побывали во всех парках Москвы, на всех летних верандах и во всех новых ресторанах. На диванчиках у воды, на крыше высотки или в глубине тенистых зарослей мы пили ледяные лимонады, коктейли со взбитыми сливками и свежевыжатые соки из всех возможных сочетаний фруктов. Мы перекусывали то самыми простыми сэндвичами, то авторскими блюдами вроде свеклы в меду с черной икрой или тартаром с облепихой. Мы перепробовали все виды мороженого в городе и еще немного — на случайно попавшемся нам фестивале мороженого.

Вокруг нас кружилось жаркое лето, кидалось брызгами воды из фонтанов, вынуждало целоваться в маленьких белых беседках у пруда, запускать руки под футболки и лапать друг друга под столом, пока официанты записывали наши заказы.

Мне казалось, что мир вокруг танцует в каком-то ошеломительном горько-сладком ритме латины, мелькает кадрами, до краев, до выступающих упругих боков наполненными солнцем и жарой, ледяными коктейлями и огненными поцелуями.

Вечером мы приезжали обратно, занимались любовью, если не успевали насытиться в своих подростковых играх за спинами взрослых, и Макс уезжал на работу. А я приступала к основным задачам. Взбивала, пекла, морозила, украшала, варила, вынимала из форм, заливала в формы — и все получалось у меня так быстро и ловко, все рецепты складывались сами собой, а новые идеи рождались из этих летних меню от забегаловок в заброшенных усадьбах до самых дорогих ресторанов в центре города.

Не бывало так, чтобы не взбились сливки, не случалось, чтобы переварился яичный крем, хотя раньше я регулярно выкидывала в мусор пахнущую ванилью сладкую яичницу, стоило зазеваться буквально на секунду.

Даже макаронсы, регулярно трескавшиеся у меня раньше, выходили идеальными как на подбор. Я не могла себе позволить тратить время на переделку, и мир подстраивался под меня.

Потом я падала спать до вечера, подскакивая от звона таймера: переложить инсерты, вынуть заморозившиеся муссы, залить их глазурью и отправить обратно в морозильник.

Я спала кусками по пятнадцать минут, максимум по часу, потому что ближе к ночи приезжал Макс и начиналось самое сладкое: разговоры и музыка, фильмы, обнявшись, медленный сладкий секс — с экспериментами и извращениями, танцы в каком-нибудь интересном месте: мы ездили с ним на милонги, в рок-клубы или упарывались в каком-нибудь безумном клубе под что-нибудь трансовое и возвращались уже сонные к нему или ко мне, где спали пару часов в обнимку, пока он не подскакивал, чтобы вновь отправиться на работу, а я спать, пока он не позвонит.

Не уверена, что я спала больше пяти часов в сутки в общей сложности, но лето бурлило в моей крови так неистово, что казалось — в ней постоянно кипит кофе.

Макс и провокации — это идеальное сочетание, как абрикосы с эстрагоном, как инжир с пармезаном, как… ну пусть ром, кокос и ананасы. В роли ананасов — уже я.

Потому что без меня ни одна провокация не достигает той степени изысканности и безумия, что получается у нас вместе. Все то же самое у одного Макса остается лишь легким хулиганством. Вдвоем мы сводим с ума всех окружающих.

В Измайловском парке много потайных тропинок, заброшенных зданий, заросших травой и кустами секретных полянок с беседками середины прошлого века.

Но их мы минуем, чинно держась за руки и обсуждая влияние Кэмпбелла и Проппа на тексты Оксимирона. А вот как только вокруг начинают появляться люди: краснолицые отцы семейств, беременные с колясками, старушки с хлебными крошками для уток, рыбаки, переползающие с места на место, веселые компании, умудряющиеся упиться в усмерть молочными коктейлями — Макс поворачивается и требует:

— Отсоси мне.

Еще полчаса назад — и не вопрос, мы уже как-то раз застревали среди деревьев Коломенского парка, где, на самом краю отвесного спуска в овраг, я вжималась спиной в шершавую кору, а Макс стоял передо мной на коленях, и его ловкий язык выводил затейливые узоры в ритме пения соловья прямо над головой. Я бы без проблем отдала моральный долг. Но здесь? Здесь?!

А впрочем…

Я разворачиваюсь, поднимаюсь на цыпочки и шепчу ему на ухо:

— Конечно, милый. Все ради тебя.

Мои руки уже на пряжке его ремня, и пока на его лице только изумление. Он уже успел понять, что я почему-то согласилась, хотя не люблю делиться своими играми с окружающими, но еще не успел сообразить, в чем подстава.

Вот в чем.

Пряжка звякает, я тяну вниз молнию на его джинсах и с улыбкой смотрю в глаза. Да. Да. Да. Вот сейчас.

Да!

Он, наконец, понимает, что через секунду все вокруг будут любоваться его совершенным членом. А я останусь стоять рядом — одетая и невинная. И не придраться, мне-то что готовиться — только рот открыть.

— Стой! — сдается он, перехватывая мои пальцы.

Я наклоняю голову как нежный щеночек и стараюсь не слишком ухмыляться.

И точно знаю, что он отомстит мне в ближайшее же время.

И не ошибаюсь — Макс берет билеты на большое Колесо Обозрения и где-то там на вершине, где остается только тишина, ветер и скрип ржавых сочленений кабинки, он задирает мое летнее платье, стаскивает тонкие трусики и заставляет ухватиться за тонкие поручни в чешуйках облупившейся старой краски.

И месть его даже не в том, что он трахает меня, держа на весу, длинными медленными движениями, притираясь к лобку и задевая при каждой фрикции уже и так набухший клитор, не в том, что, хотя вокруг все кабинки свободны, с земли мое развевающееся белое платье выглядит как флаг сдавшейся крепости, и работники внизу прячут ухмылки, когда мы проходим мимо них, пытаясь пригладить спутанные ветром волосы. А в том, что этот невозможный, ужасный, наглый, невероятно самодовольный мужчина, уже познавший реакции моего тела вдоль и поперек, доводит меня до оргазма ровно в тот момент, когда наша кабинка оказывается на самой вершине.

Вместо «Смотри, смотри, вон мой дом», «А это что за высотка», «Ух ты, так облака делает ТЭЦ» и «А что там в лесу такое интересное, пошли туда», я стискиваю пальцы на поручнях так, что вся облупившаяся краска остается потом на них, кричу в небо, откидывая голову, и тысячи разноцветных звездочек взрываются у меня перед глазами, и дыхание я восстанавливаю только уже внизу, так и не увидев никаких красот с высоты.

Трусики остаются у Макса в кармане, и всю обратную дорогу до выхода из парка он многозначительно прижимает к нему ладонь и стискивает мою руку.

— А если я сейчас задеру твое платье, все увидят, что ты без трусов, — шепчет он.

— Макс, тебе двенадцать лет? — закатываю я глаза.

— Мне двадцать девять. Но чувствую я себя, как будто мне подарили железную дорогу, щенка овчарки и огромный шоколадный торт на день рожденья. Только лучше.

— Хочешь подарю тебе огромный шоколадный торт просто так?

— Хочу, чтобы ты сделала что-то такое же волшебное, как на свадьбе.

— Не вопрос, дорогой. Две пятьсот за килограмм и оставить меня в покое на час.

— Я хочу, чтобы ты сделала его вместе со мной…

— Голой?

— Как ты догадалась?

— Ну, тебе уже не двенадцать лет.

Никогда не думала, что моя работа может быть такой эротичной. Двести капкейков оставили у меня скорее ощущение утомительного марафона, загнанности и отравления парами шоколада.

А сейчас я спокойна, расслаблена и… счастлива?

Мы танцуем с Максом под какой-то очередной летний хит, не вслушиваясь в слова, чтобы они нас не расстроили. Почему-то во всех летних песнях обязательно есть строчки про то, что лето однажды кончится. А это совсем не то, что нам надо.

Снова ночь — он только что приехал со своей работы, а я проснулась после трех часов сна и готова к таким подвигам, как научить своего любовника делать мою работу.

У меня вообще-то уже есть готовые инсерты и даже завернутые в пленку основания для тортов и пирожных. По сути, все, что мне нужно, чтобы прямо сейчас сделать торт, — это мусс. Три минуты и готово. Но искушение посмотреть на Макса на кухне — невероятно велико.

— Что-нибудь простенькое? Смотри, у меня есть обычная круглая форма. Пусть будет сливочный мусс с ароматом молочного улуна, внутри слой ананасового конфи, не слишком яркого, чтобы не забивать вкус чая, кремю из ежевики, которая даст легкую терпкость, и тонкая прослойка желе из эстрагона, горьковатого и довольно внезапного для сочетания этих вкусов. Как будто внутри особый сюрприз. И все это положим на основу из… пусть будет дакуаз, чуть пересушенный и хрустящий.

— Простенькое… — пробормотал Макс, глядя, как я прыгаю, пытаясь достать венчик с верхнего уровня сушилки, куда он же его и закинул, помогая мне вчера мыть посуду. — Слушай, а ты ядерную энергетику не изучала? Тоже, наверное, простенько.

— Нет, — серьезно ответила я. — Изучала бухгалтерский учет и аудит. Тоже ничего сложного, только нервно очень.

— И как ты добралась до тортиков через аудит?

— Надо же было давать взятки за зачеты, а деньгами на таком факультете как-то неудобно.

Сначала нужны ароматизированные чаем сливки. Можно их кипятить, но если дать настояться в холоде, аромат будет тоньше и естественней. Так что я засыпала самый ароматный улун в самые жирные сливки — не удержалась и слизнула немножко с маленькой ложечки на длинной ручке. Я очень сочувствую людям, вынужденным сидеть на диетах и никогда в жизни не пробовавшим настоящие жирные сливки из деревни. Это просто крем — их даже взбивать не надо, они и так достаточно плотные. Мне приходится их даже немного взболтать венчиком, чтобы распределить чай равномерно.

Что-то меня все-таки беспокоит в сочетании ингредиентов. Вроде все правильно, все оттенки вкуса уравновешены, но…

Я повернулась к Максу и протянула ему маленькое белое облачко сливок на кончике ложки:

— Попробуй. Это гораздо вкуснее аудита и ядерной энергетики.

— Так ты закончила финансы и…

— Я не закончила. Макс, ну что ты, кто мечтал трахаться в ванной, полной сливок?

— Я хочу трахнуть тебя в мозг, моя загадочная фея. Почему ты бросила институт?

— А ты? Ну попробуй! — Я дразню его облачком сливок, и его длинный и… ох какой ловкий язык быстро слизывает их. Кот. Как есть — кот.

— Там не учили зарабатывать деньги и жить.

— А у нас учили считать чужие деньги и пытались разучить жить.

— И ты сразу занялась тортиками?

— Нет…

Я убрала сливки в холодильник, нарочно дав повиснуть паузе, но он не стал дальше расспрашивать, и я тайком выдохнула. Ненавижу эти вопросы: почему такая умненькая девочка с невероятными баллами на экзаменах не пошла на медаль и почему не стала получать престижное образование, а «опустилась» до ручного труда.

Практически вернулась в Средневековье. Люди нашего уровня скорее получат две вышки и МВА, чем пойдут в кулинарный колледж. Кстати, не дойдут.

— Дальше делаем инсерты. Ананасовое конфи самое простое. Смотри, замачиваем желатин в ледяной воде… Бери пластинки, из них легче отжать лишнюю воду. А пока в ковшик кладем ананасовое пюре. Можно порезать туда кусочки настоящих ананасов, тогда это называется компоте и на вкус немножко веселее. Но мы тут серьезные парни, так что обойдемся пока так. Макс, весы! Весы — это важно!

— Почему?

— Потому что положишь побольше желатина — и будет резина, а поменьше — оно расплывется. Надо ровно-ровно.

Я смотрела, как он хмурится, ответственно отвешивая ровно четыре грамма, и тоже решила позадавать неудобные вопросы:

— А ты какой институт бросил?

— А? — он отвлекся. — Оно закипает уже, снимать?

— Снимай. Кипятить не надо, желатин отлично растворяется и без этого. Давай, смешивай. И вот формочка для инсерта. Наливай — и в морозилку. И на вопрос ответь.

— Юридический. У моего лучшего друга отец был юрист. Хотел стать, как он. Он крутой. Но когда поступил, понял, что я свихнусь с этой зубрежкой. И вся эта бодяга на пять лет. К черту!

— Значит, ты не склонен к постоянству? — Я достала соковыжималку и запихала туда пучок эстрагона.

— Я не представляю, как люди живут на одном месте дольше года и в браке по двадцать лет. Мне кажется, мозговые извилины при этом просто распрямляются.

— Ясно… — я украдкой бросила на него задумчивый взгляд. Как же ты жениться собрался? — Макс, нагрей сок, добавь ложку сахара и желатин.

— Ты закупаешь промышленные количества желатина.

— Ты бы видел, какие количества яиц я закупаю…

— А дальше что-то там из ежевики…

— Кремю. В общем, абсолютно то же самое, только кусочки фруктов не кладем и добавляем что-нибудь молочное. Сейчас положим сметану.

Мне понравилось готовить с Максом — с его быстрым умом он с полуслова понимал, что я от него хочу.

— Все. Теперь ждем, пока вся эта радость заморозится, и будем готовить мусс.

— А как же основа из… как ты там назвала? — Макс сощурился, положил ладони на мои бедра, провел по ним, отчетливо понимая, что под длинной домашней футболкой на мне нет белья. Зачем оно, когда он у меня в гостях?

— Я хотела сделать основу из дакуаза…

Он сжал мои ягодицы — и вдруг подхватил меня и посадил прямо на барную стойку позади нас. Пришлось потеснить миксер и соковыжималку, которые там жили до сих пор.

— Дакуаз… Звучит очень эротично.

Я не могла понять, почему на стойку, она ему выше пояса, так ведь неудобно!

— Это французское слово… Обозначает такое тесто из меренги и ореховой муки.

Но когда он широко развел мои ноги, я поняла, что снова грядет особое издевательство.

— Меренга тоже красиво звучит. Но мы будем его готовить?

— Нет, у меня есть запас в морозилке.

Он встал между моими широко раздвинутыми коленями и развел их еще чуть-чуть. Сразу сладко заныли мышцы. Жалко, я не балерина, с Максом растяжка бы пригодилась.

— А говорила, играем без читинга. Теперь в наказание рассказывай, как его готовить.

Его рука накрыла междуножье, он как будто поймал птицу в ладонь.

— Ты серьезно?

Я всматривалась в его глаза, но в них только искрилось обычное его безумное веселье, а пальцы уже осторожно раздвигали складочки, разводили нижние губы и дотрагивались до самых чувствительных мест.

— Никогда не был так серьезен. Это твоя страсть, — он лизнул меня в губы, и его пальцы дрогнули, даря мне короткую, но острую ласку. — А это моя. Давай соединим их.

Он закатал мою футболку выше, на пояс, открывая все, что обычно скрыто, своему взгляду, и по моему телу прокатилась волна дрожи и напряженного возбуждения, от того, с каким вниманием он меня рассматривал.

— Ну же… — не поднимая глаз от моей вульвы, поторопил Макс.

— Нужно смешать белки и сахар… — начала я самый странный урок кондитерского мастерства в своей жизни.

— Сахара, конечно, поменьше? — все так же деловито уточнил Макс.

Его палец провел сверху донизу, а потом остановился, другая рука приподняла капюшон клитора, а он коротким движением дотронулся до него, запустив цепную молнию по всем моим нервам. Они заорали: алярм, алярм, пробуждение всех эрогенных зон!

— Надо взбить до мягких пиков, как для меренги, — на выдохе произнесла я, с трудом найдя слова. Я прекрасно помнила такие базовые вещи, но дар речи куда-то упорно убегал.

— Мне начинает нравиться слово меренга. Оно такое же загадочное, как слово минет. И дакуаз. Все самое вкусное придумали французы.

Он обвел клитор по кругу, от чего тот увеличился и запульсировал, а я непроизвольно попыталась свести ноги. Но Макс не дал. Руки твердо развели их еще чуть-чуть, и я застонала.

— Продолжай. Орехи же, да?

Его большой палец надавил на клитор, а указательный и средний медленно проникли в меня. Они легко скользнули внутрь: я была уже безумно мокрая.

— Надо смешать ореховую муку и обычную.

— Молодец.

Пальцы слегка согнулись и уперлись в то самое местечко, прикосновение к которому заставило меня ахнуть и попытаться откинуться назад, но Макс поймал меня и положил руку на поясницу. Теперь он стоял совсем близко, окутывая своим запахом кардамона и перца. Я спросила однажды, что это за одеколон, но он только улыбнулся.

— И перемешать вручную, чтобы не опала меренга.

— У меня никогда ничего не опадает, ты-то должна знать.

Я попыталась засмеяться, но только ахнула, когда пальцы стали жестко и быстро тереть найденное местечко, а еще один теребить клитор. Мое тело не понимало, на что из этого реагировать в первую очередь, и лавиной подавало противоречивые сигналы.

— А потом… на силиконовом коврике… в… аххххх… духоооооовку…

Я договаривала уже на автопилоте, потому что невыносимое ощущение то ли близких слез, то ли близкого оргазма захватывало целиком, пальцы Макса сновали внутри, и между ног у меня непристойно хлюпало — так громко, так развратно.

— И сколько минут? — спросил Макс, расстегивая джинсы одной рукой и выдергивая из меня другую.

— Пока не начнет пружинить… — выдохнула я, и он вошел в меня, проскользнул мгновенно и до самого конца, выбив еще один острый стон.

А Макс на моих глазах облизал свои пальцы, будто он не оттрахал меня ими, а съел тот самый торт.

В общем, изготовление мусса пришлось немного отложить.