Перед нами, на другом берегу Волги, раскинулась Старица. Даже издали этот старинный городок свидетельствовал о былом великолепии и роскоши царской России. Над скромными светскими зданиями возвышались великолепные православные храмы. Толстый слой снега покрывал их большие купола, а круглые окна взирали на нас из-за реки, словно темные внимательные глаза.

Фишер сидел за рулем старого «Опеля», а Кагенек, Крамер и я были пассажирами. Мы ехали назад в тыл по той же самой дороге, по которой совсем недавно прошли с боями. Мы проезжали через деревушки, которые брали штурмом, и видели могилы наших павших товарищей. Наш автомобиль резво катил по замерзшей дороге, снежный покров которой был хорошо укатан тяжелыми грузовиками. Чтобы преодолеть отрезок пути длиной более ста километров, сегодня нам понадобилось менее двух часов.

Перед самой Старицей наш «Опель» прогромыхал по настилу деревянного моста через Волгу, возведенного нашими саперами. По темной речной глади лениво проплывали отдельные льдины. Но скоро они уже не будут так вольно плыть по реке, а начнут примерзать друг к другу. Сначала в местах со спокойным течением, а потом и на всем протяжении реки. По мере того как зима будет все сильнее сковывать все засыпанные снегом окрестности, эти льдины будут становиться все толще и толще. Волга будет по-прежнему течь, но в течение долгих зимних месяцев под ледяным панцирем толщиной сто или даже сто пятьдесят сантиметров. Сверху лед заметет толстым слоем снега, и до следующей весны великую русскую реку можно будет увидеть только на карте.

Слабое зимнее солнце освещало снег. И хотя оно ярко светило, но совсем не грело. Над всем этим чудесным ландшафтом царило такое умиротворение, что даже замкнутый Крамер был тронут этим великолепным зрелищем.

Съехав с моста, «Опель» шустро взобрался на береговой откос, повернул налево в сторону города и понесся по равнине к аэродрому. Крамеру крупно повезло. Уже сегодня на родину улетал военно-транспортный «Юнкерс» Ю-52, прозванный нашими солдатами «Тетушкой Ю», в котором для него нашлось свободное место. Мы хорошенько закутали его в одеяла и попрощались. Вскоре «Юнкерс» уже катился по заснеженному аэродрому, набрал скорость, оторвался от земли и взял курс на Германию.

Мы так никогда больше и не увиделись с обер-лейтенантом Крамером. После выздоровления его перевели в одну из дивизий, сражавшуюся на южном участке Восточного фронта, а год спустя он погиб под Сталинградом.

* * *

Нам показалось, что жизнь в люфтваффе проходила словно на другой планете. Это был мир настоящей роскоши по сравнению со скромным существованием пехоты, где благосостояние каждого бойца зависело от того, что он сам мог таскать на собственном горбу. Мы были просто потрясены всем увиденным.

Все военнослужащие люфтваффе спали на настоящих кроватях. У них всегда имелся французский коньяк и ликер. Вдобавок к обычному продовольственному пайку летный персонал получал даже шоколад: это был шоколад с колой, чтобы во время воздушного боя летчики постоянно сохраняли высокую концентрацию внимания и быструю реакцию. Каждый солдат и офицер люфтваффе уже получили первоклассное зимнее обмундирование. Неудивительно, что они могли посмеиваться над войной и подшучивать над жизнью, эти молодцеватые, подтянутые кавалеры в безупречно сидящей форме.

Но когда мы сидели с ними в дружеской, непринужденной обстановке, наша зависть тотчас улетучилась. И они вели свою кровопролитную войну и каждый день смотрели смерти в лицо. Сегодня они завоевали наши сердца своей жизнерадостностью, это счастливое братство никогда не унывающих парней, которые, казалось, знали всех боевых немецких летчиков.

Брат Кагенека! Конечно, знаем! Отличный парень! Все еще где-то в Северной Африке! Всегда сражается как истинный рыцарь неба! Настоящий ас! Сбил уже более шестидесяти самолетов противника. Так говорили летчики о брате Кагенека, а потом поставили всем присутствующим выпивку и провозгласили тост за далекого летчика африканской пустыни. А потом еще раз выпили за здоровье бедных чертяк из пехоты!

– Да за все золото России я бы не согласился занять ваше место, коллега, – откровенно признался мне врач люфтваффе. – А вот любое фронтовое подразделение люфтваффе готов взять в любое время! Эти парни живут так хорошо, что никогда ничем не болеют. А если с ними что-то случается и их самолет подбивают, то они сразу погибают. Или падают за линией фронта на территории русских. В любом случае они не возвращаются оттуда. У меня, как врача, вообще нет никакой работы! Настоящая барская жизнь!

Я попытался объяснить ему, что и жизнь в пехоте имеет свои хорошие стороны. Нигде больше я не встречал такого фронтового братства, таких подлинно товарищеских отношений, такого сплоченного сообщества. Между прочим, ведь это именно пехоту называют «царицей полей». И хотя в войне на ее долю выпадают наибольшие тяготы, но зато она добивается и наибольшей славы…

– Нет, дорогой коллега, – улыбнулся он, – лучше вы перебирайтесь к нам в люфтваффе!

Кагенек завел разговор о положении, сложившемся вокруг Москвы. Ведь летчики первыми замечают все передвижения войск. И они охотно рассказали, что в некоторых местах наши передовые отряды уже находятся всего лишь в двадцати пяти километрах от Кремля – прямо у городских ворот. По их словам, на следующей неделе ожидается немецкое заключительное наступление, решительный штурм столицы большевиков. Это были действительно волнующие новости.

Энергичный пилот самолета-разведчика, родившийся в Рейнской области, охотно поделился с нами подробностями:

– Последний удар по Москве ожидается в самое ближайшее время. Постоянно к фронту в огромных количествах перебрасывается военная техника, боеприпасы, горючее и прочее военное имущество. А наши армии, находящиеся южнее Москвы, все время перегруппировываются!

– А как обстоят дела у русских? – поинтересовался Кагенек.

– Сожалею, что вынужден огорчить вас, но с востока в Москву один за другим прибывают воинские эшелоны. Конечно, мы не можем наверняка сказать, насколько хороши эти войска…

* * *

На следующее утро мы случайно встретили на улице в Старице знакомого Кагенека – обер-фельдфебеля из 86-й пехотной дивизии. Во Франции наши дивизии были соседями, и Кагенек был лично знаком со многими офицерами и солдатами из соседней дивизии. По словам обер-фельдфебеля, 86-я дивизия продвинулась далеко вперед в сторону столицы красных и теперь занимала позиции южнее Клина у железнодорожной линии Калинин – Москва.

– В каком состоянии дорога от Старицы до Клина? – спросил его Кагенек.

– В хорошем, герр обер-лейтенант!

– Может быть, мы ненадолго заедем туда? – обратился ко мне Кагенек. – Я бы с удовольствием повидался со своими старыми друзьями!

После хорошего обеда в летной столовой Кагенек сообщил, что получил от летчиков бензин для заправки нашего «Опеля».

– Уже через пару часов мы можем оказаться на Московском фронте! Считаю, что нам надо обязательно совершить эту непродолжительную поездку! – попытался уговорить меня Кагенек.

– Опять решил заняться своими молниеносными вылазками? Откуда мне знать, что тебе не захочется съездить в кино в Москву, как только мы окажемся в Клину?

– Взгляни на это с другой стороны: от Старицы до Клина девяносто километров. Расстояние от Клина до нашего батальона гораздо меньше, чем отсюда до наших позиций. Если мы поедем в Клин, то тем самым приблизимся к своему батальону!

– Это такая же самая логика, как та, которая чуть было не привела тебя в Восточной Пруссии на гауптвахту! Ты же помнишь, когда уговорил жену без разрешения вышестоящего начальства нанести тебе визит…

– В результате которого она со дня на день ожидает прибавления в семействе!

Как после такого признания я мог в чем-то отказать гордому будущему папаше? Конечно, я согласился. И мы отправились в путь в Клин, находившийся в семидесяти километрах северо-западнее Москвы.

* * *

На прощание наш «Опель» был до отказа забит подарками от люфтваффе: 12 бутылок французского коньяка, 50 плиток шоколада с колой, сигары, сигареты и огромное количество медикаментов, которые могли нам очень пригодиться. Летчики с радостью взяли своего рода шефство над нами, бедными пехотинцами. А поскольку мы ни в коей мере не могли отплатить им тем же, почувствовали себя довольно неловко. И тогда, чтобы мы смогли преодолеть эту неловкость, они угостили нас на дорожку виноградной водкой.

В 10 часов утра мы уже прибыли на место. Это была незабываемая поездка. Во всех немецких подразделениях, дислоцированных в Клину и его окрестностях, царил оптимизм. Наши войска подошли к Москве уже очень близко. Теперь во всех штабах царила лихорадочная деятельность по подготовке последнего решающего наступления на столицу большевиков, которое должно было начаться со дня на день. Было налажено снабжение и подготовлены исходные позиции. При необходимости наши войска отбивали эти участки фронта у русских и тотчас окапывались там. Моральный дух в войсках был очень высок, и каждый был совершенно уверен в том, что мы возьмем город еще до конца года. И хотя из-за обморожений танковые и пехотные дивизии понесли ощутимые потери, однако они все еще оставались вполне боеспособными. Солдаты знали, что их не смогли остановить ни дождь, ни грязь, ни снег, ни мороз. И они были уверены, что столица красных должна пасть. Поскольку, так они считали, они это заслужили.

86-я пехотная дивизия, которую мы, собственно говоря, и собирались посетить, уже покинула Клин. Как нам удалось узнать, теперь она располагалась севернее города у железнодорожной линии, довольно близко от нашего батальона. Но мы встретили офицеров из 1-й танковой дивизии, которой пробивали путь 2 октября у озера Щучье. От них мы узнали, что 5-я и 11-я танковые дивизии и 106-я пехотная дивизия нашей 9-й армии с боями приблизились вплотную к Москве и теперь находились на расстоянии всего лишь пятнадцать километров от столицы. Они наступали вдоль автострады Клин – Москва и сейчас располагались в сорока пяти километрах южнее Клина. Мы решили проехать эти сорок пять километров и посетить эти дивизии.

Когда мы отправились в путь, снова пошел сильный снег. Небо было свинцово-серым, а видимость из-за кружащихся снежинок – сильно ограниченна. Любой внешний шум доносился до нас приглушенно, словно весь мир оказался укутан в вату и плюш. Нам показалось, что даже шум двигателя нашего «Опеля» звучал теперь тише. Воздух наполнился какой-то своеобразной, почти неслышимой музыкой, странным, воздушным рокотом напряженного ожидания. Кагенек и я не могли не поддаться этому всеобщему напряжению. Нас охватило беспокойство, полное странных предчувствий. Казалось, что готовилось что-то грандиозное. Что-то такое, что должно было до основания потрясти наш маленький мир, что-то до сих пор неизвестное, словно скрытое в запечатанном секретном приказе Небес.

На дороге не было ни души. От многих зданий, мимо которых мы проезжали, остались только полуразрушенные стены. Огромные груды развалин безмолвно свидетельствовали о последствиях нацеленных бомбардировок или массированного артиллерийского огня. Все без исключения дома были покинуты их обитателями. Перед дверями рубленых изб уже намело сугробы снега, снег лежал на крышах и на подоконниках. Закодированные знаки на временно установленных полевой жандармерией дорожных указателях свидетельствовали о том, что мы все еще находились на нужной нам дороге.

Все в окружавшем нас ландшафте указывало на близость Москвы. Плотность застройки прилегавшей к дороге местности постоянно возрастала, все больше поперечных дорог отходило от главной автострады. Среди деревянных бараков то тут, то там одиноко возвышались двухэтажные кирпичные здания школ. Справа и слева мелькали огромные плакаты с портретами Сталина и Ленина. Мы действительно находились очень близко от огромного пульсирующего сердца Русского Медведя. Это был именно тот город, который постоянно возникал в нашем воображении во время долгих, бесконечных пеших переходов. Словно заколдованный сказочный город, скрытый от нас за семью печатями, теперь он лежал где-то впереди. И тем не менее у нас возникло странное чувство, что в любой момент снежная завеса может рассеяться, и тогда мы увидим его…

От одной только мысли, что если мы будем ехать с той же самой скоростью, то через полчаса окажемся в самой Москве, у нас захватывало дух. А еще через пятнадцать минут мы могли бы доехать до Красной площади и до Кремля!

Вскоре мы увидели несколько автомобилей, припаркованных на открытой площадке, и вымпел штаба полка, развевавшийся над входом в двухэтажное кирпичное здание. Видимо, до передовой оставалось совсем немного. Когда Фишер подъехал к командному пункту, из дверей показались два офицера. Мы не могли определить, в каком они были звании, так как поверх формы на них были тяжелые кожаные плащи. Они тоже заметили нашу машину с билефельдским щитом, эмблемой нашей 6-й пехотной дивизией. Кагенек опустил стекло со своей стороны, и невысокий офицер спросил на чистом саксонском диалекте:

– Ну и куда же вы собрались?

– В Москву! – без колебаний ответил Кагенек.

– Мы тоже хотим туда! Может быть, будет лучше, если вы все-таки подождете нас! – заметил с улыбкой высокий офицер и показал рукой в кожаной перчатке на юго-восток. – Вон там, справа и слева от дороги, русские. А прямо перед нами – на той стороне – проходит линия московского трамвая, там, на конечной остановке, стоит трамвай. Если бы по неосторожности он не был выведен из строя, вы могли бы пересесть на него, чтобы бесплатно доехать до Москвы. Но на вашем месте я бы не стал пока делать этого. Сегодня вы еще встретили бы по пути больше иванов, чем вам хотелось бы. Но если вы захотите снова приехать сюда через пару дней, то тогда, вероятно, сможете проехать на своей машине прямо до Красной площади!

– Вы так уверены в этом? – спросил Кагенек.

– Полагаю, что да! Кажется, Гитлер заключил договор со святым Петром. Вы же сами видите, что с каждым днем становится не холоднее, а все теплее. Если погода и дальше останется такой же, то условия для нанесения последнего удара будут самыми благоприятными!

Я сунул руку под сиденье и извлек припасенную бутылку коньяка.

– Поскольку мы не сможем лично присутствовать, когда вы будете входить в Москву, передаем вам эту бутылку коньяка! Выпейте за наше здоровье, когда окажетесь на Красной площади!

При виде бутылки оба офицера на какое-то время утратили дар речи. Потом высокий сказал своим низким голосом:

– Но, господа офицеры! Мы не можем принять от вас такой дорогой подарок! У нас фронтовиков желудки стали слишком слабыми для таких напитков – мы просто уже отвыкли от них!

– Так же как и мы сами! – ответил я. – Но когда мы получили эту «огненную воду» от люфтваффе, то не смогли отказаться. Не хотели бы вы присесть на минутку к нам в машину, чтобы спокойно побеседовать?

Фишер вылез из машины и отправился на командный пункт полка. Оба офицера сели к нам в машину. Как и мы, они также мало знали о том, что происходит за пределами их ограниченного участка фронта. Они лишь улыбнулись, узнав, что у нас был только один случай обморожения. Их полк потерял из-за этого уже около 25 процентов личного состава. (Притом что морозы в это время были слабые – 4–6 градусов ниже нуля. – Ред.)

– Видите ли, – сказал высокий, – наши солдаты просто молодцы! Они думают только об одном – как можно быстрее взять Москву! Для них падение красной столицы означает конец войны!

Оба офицера окончательно оставили свой шутливый тон.

– Самое неприятное заключается в том, что мы слишком поздно подошли к Москве! Что уже наступила зима! Ведь теперь успех или поражение может зависеть от показания термометра. Если теплая погода сохранится, то к Рождеству война будет выиграна!

Он немного помолчал.

– Вы только посмотрите! – неожиданно со страстью и чуть ли не с отчаянием в голосе воскликнул он. – Вот, прямо перед нами раскинулась Москва! До нее рукой подать! Еще один рывок, и мы там! И тогда все закончится! Не могут же принесенные нами жертвы оказаться напрасными!

– Если только до этого не ударят сильные морозы! – заметил маленький саксонец. – В этом случае всех нас ожидает страшный холод – возможно, вечный…

Видите ли, господа, – продолжил он после короткой паузы, – сейчас это наша единственная проблема – холод, зима! Как уже сказал мой товарищ: успех операции теперь зависит от показаний термометра! – Он нажал на ручку и распахнул дверцу. – Пожалуй, мы лучше пойдем, пока совсем не расплакались тут! И не забудьте навестить нас в Москве! К тому времени, когда вы прибудете в столицу, мы уже наверняка станем заправскими гидами и с великим удовольствием покажем вам город!

Оба офицера направились к командному пункту. На их кожаные плащи со свинцово-серого неба продолжал сыпаться пушистый снег. Прежде чем скрыться за дверью, маленький саксонец с гордым видом обладателя помахал нам полученной в подарок бутылкой коньяка.

В мертвой тишине валил густой снег. Прямо перед собой мы заметили навес над остановкой для пассажиров трамвая. Телеграфные столбы, смутно видневшиеся сквозь снежную пелену, указывали путь к советской столице.

– Пойдем туда и посмотрим на эту остановку! – предложил Кагенек. – Тогда мы сможем сказать Нойхоффу, что были на конечной остановке московского городского трамвая!

Мы вылезли из машины и молча двинулись по улице к трамвайной остановке. Нигде не было заметно ни души, когда мы остановились у деревянной скамьи под каменным навесом. Наверняка уже тысячи москвичей сидели когда-то на этой скамье в ожидании трамвая, который с металлическим лязгом приближался к ним из центра Москвы. У одной из стен остановки я заметил старую деревянную урну. Я сунул в нее руку и достал целую пригоршню использованных трамвайных билетов. Мы смогли прочесть напечатанное кириллицей слово «Москва».

Кагенек и я медленно вернулись к нашему автомобилю. Я снова вспомнил слова старого дровосека: «В этом году майские жуки отложили личинки глубоко в землю…»

В конце концов Кагенек высказал вслух то, о чем мы оба подумали:

– Мы просто обязаны справиться с этим! Однако меня постоянно мучит вопрос… сможем ли мы это сделать?

Фишер развернул «Опель», и мы поехали по заснеженной дороге назад в Клин.

Вот только снег повалил еще сильнее.