Тимур прибыл в Манеж только к шести вечера – пришлось забежать домой, чтобы принять душ и переодеться. Угнетенное настроение, тяжелые личные переживания – весь этот мрак души как рукой сняло, как только страдалец очутился в огромном выставочном зале и с наслаждением вдохнул давно забытый запах художественной выставки. Посвежевший и чувствующий себя много лучше утреннего, Тимур сразу преисполнился неясной надеждой и, не раздумывая, бросился на поиски Сони. Однако, как ни спешил он отыскать любимую, экспозиция невольно приковала внимание, ноги сами замедлили бег. Уже очень скоро он медленно плелся по залу, недоверчиво осматривая выставленное искусство, удивляясь и одновременно пугаясь его уродливому многообразию. Картины, написанные маслом, акрилом, мазутом и аэрозольными красками, фотографии инвалидов без рук и ног, портреты грязных бомжей, демонстрирующих свои гениталии, панно Богоматери, сделанное из слоновьего помета, чучело гориллы с отрубленными конечностями и торчащими в спине топорами, большие бронзовые гномы, сидящие со спущенными штанами и испражняющиеся на пол золотыми крендельками какашек, троллейбус, сделанный из картонных коробок, поролоновая скульптура, мозаика из раскрашенных костей – вся эта пошлая нелепость, халтура и художественная дикость, за которую Амуров всегда так ненавидел современное искусство, сейчас словно смеялась над ним, ослепляя и без того воспаленные глаза своими агрессивно яркими цветовыми пятнами. Чувствуя возврат волны физического удушья, он вытащил темные очки. Однако наваждение никуда не ушло, а только разрасталось. На миг ему даже привиделось, будто бы это не выставка, а гигантская ярмарка запретных развлечений, площадной балаган уродцев, где никому нет дела до искусства и где художник вынужден орать, размахивать руками, плеваться, пытаясь привлечь внимание лишь своим персональным безумием, стараясь, чтобы его заметили, запомнили, а если повезет, то и прочитали фамилию.

С брезгливым ужасом он брел по выставке, диковато озираясь и разглядывая толпы восторженных зрителей. Его собственный творческий путь уже давно разошелся с подобным актуальным искусством, и еще будучи молодым человеком, он как-то художественно устарел, стал неэластичным, а в какой-то давно им забытый и, как выясняется, очень нужный момент отказавшись принять кураторский патронаж, в конце концов вылетел из обоймы модных и постепенно попал в аутсайдеры. Теперь у него осталось только прошлое, блестящее, звонкое, неоспоримо красивое прошлое – девяностые годы, когда его компания была самым модным художественным сообществом своего времени. Многие из тех, кто сейчас встречался на пути, еще его узнавали, с ним раскланивались, какие-то давно забытые знакомые художники несколько раз даже окликнули, кто-то взял по-дружески за локоток, что-то спросил, Тимур не ответил. Понемногу он стал приходить в себя, собрался с духом и попытался абстрагироваться от происходящего. Окончательно в чувство привычной самоуверенности привела фотовспышка, выделившая Амурова из толпы.

«Вот это правильно, поздоровайтесь с дядей», – не без самодовольства поздравил он сам себя.

Поиски не затянулись. Довольно быстро он добрался до стенда «Свиньи», а там лицом к лицу столкнулся с Зиновием – вид у предводителя «Картонки» был озадаченный. Обычно неприветливый и высокомерный, на этот раз Зиновий проявил такую радость от встречи, что едва не кинулся с объятиями на шею. Вся эта сцена неприятно кольнула Тимура в сердце.

«Что-то тут не то. Никогда жирная скотина не была приветлива, с чего он так распелся?»

Жирная скотина действительно была необыкновенно любезна. Зиновий тарахтел без умолку, тряс Тимура за локоть, заглядывал в глаза и торопливо рассказывал об успехах своих учеников. Но от внимания Амурова не укрылось ни то напряжение, с которым на него смотрели девочки-ассистентки, и ни то, как его поприветствовал Артемон. Как только человек-пудель завидел Тимура, он рванулся к художнику так, что натянулась цепь ошейника. Неприлично завиляв бедрами, Артемон изобразил половой акт. Зиновий извиняющимся жестом попытался сгладить возникшую непристойность, а Тимур поморщился от отвращения. И тут Артемон отстегнул цепочку.

– Ну что, святоша, пришел? – приблизившись вплотную, язвительно прошипел он Тимуру в самое ухо. – Сто долларов принес? Или снова решил стать модным художником? А может быть, ищешь свою шлюшку?

Тимура как будто по лицу ударили. Он развернулся, чтобы размазать обидчика по стенке, но тот успел отскочить:

– Была она здесь только что, плакалась, ныла, а Дольф взял и выгнал ее за бездарную живопись. Представляешь себе дебют?

– Послушай, ты, зоопидор!.. – гневно прорычал красный как рак Тимур.

– А я-то тут при чем? – светясь мстительным восторгом, пропел Артемон.

– Что здесь происходит? – рыкнул художник на бледного Зиновия.

– Видишь ли… – смущенно пролепетал тот. – Не обращай на него внимания, все сегодня как с ума посходили… Если ты ищешь Соню, то она где-то рядом, скорее всего на стенде Галереи Шума, там ее работы…

Понимая, что с Соней произошло что-то ужасное и, возможно, даже непоправимое, Тимур теперь уже не оглядывался на окликавших его друзей, не засматривался на искусство. Размахивая руками, он несся по залу, заставляя всех расступаться. Ошибиться было невозможно: впереди происходило что-то невероятное. Уже чувствуя неприятный вкус очередного унижения, он торопливо подошел к плотному скоплению зрителей. Чтобы понять, что происходит и кто собрал здесь толпу, пришлось подпрыгнуть. Он чуть было не упал от шока – у завешенного картинами стенда абсолютно голая Соня с визгом размахивала топором. То, что произошло вслед за этим, повергло Тимура в состояние ступора. Голоса вокруг смешались, и их перекрыл истошный вопль Сони:

– …Свободна-а-а!!! – А дальше раздался звон бьющегося стекла и отчаянные крики.

Толпа качнулась. Тимура грубо толкнули в спину, – расталкивая всех локтями, к месту событий прокладывали дорогу охранники и усатый милиционер в надраенных до блеска сапогах.

– Искусство должно быть свободно! – орала обезумевшая художница на весь Манеж.

Она вскочила на кровать, размахнулась и, к ужасу столпившихся зрителей, ударила топором по раме собственной картины.

Удар так напугал собравшихся, что началась паническая давка. Те, кто был в первых рядах, подались назад, засверкали десятки фотовспышек.

Дольф тоже трусливо попятился и наступил на ногу любовавшемуся перформансом Тропинину.

– Так было задумано? – весело спросил Виктор.

– Что? – не видя ничего перед собой, пролепетал зажмурившийся Дольф, прикрывая руками лицо от сыплющихся осколков.

Раскололась еще одна рама.

– Я говорю, кто ее готовил? – надрывался Виктор. – Горский?

– Черт ее готовил! – в сердцах пролаял Дольф.

– Э-ээх!!! – неистовствовала Соня.

После очередного мощного удара более легкие работы, висевшие рядом со злополучной абстракцией, градом посыпались на пол, а несколько осколков вдребезги разбитых стекол поранили ее. Однако художница уже без комментариев набросилась на следующую работу и принялась крушить с таким остервенением, что свидетели побоища оцепенели.

Когда до места разгрома добрались милиционер и черные костюмы, перформанс был в самом разгаре. Размахивая рациями, охрана попыталась приблизиться к художнице, но огромная псина с диким рыком кидалась на всех, не подпуская никого к своей хозяйке, а та, размазывая по заплаканному лицу кровь, рубила топором то, что еще минуту назад было ее картинами.

Следом за милицией рядом с Соней появился запыхавшийся Артемон. Быстро оценив масштаб акции и количество журналистов, он почернел от злости и, бесстрашно приблизившись к Соне, громко прокомментировал ее действия:

– Хватит придуриваться!

– Пошел прочь! Пес! – рыдая, проголосила голая художница.

Перекрывая грохот, крики, улюлюканье и хохот, перепуганный милиционер что есть мочи засвистел в свисток и достал табельный пистолет. Охрана стала осторожно подступать к разъяренной собаке, но тут перед ней вырос Тимур. Милиционер махнул пистолетом, и охранники навалились на художника, стали крутить руки. На помощь Тимуру бросились несколько его бывших друзей и многочисленные студенты «Картонки». Возникла всеобщая свалка. Пока охранники, расталкивая художников, надевали на Тимура «браслеты», молодежи удалось отбить девушку. Рыдающую художницу завернули в оберточную бумагу и, прикрывая от назойливых журналистов, поспешно увели. Следом за охранниками, потащившими связанного Тимура и еще пару задержанных буянов, к выходу проследовал подавленный Дольф. Однако совершенно неожиданно за арестованных вступился ЧТО. Виктор Андреевич шепнул пару слов начальнику охраны, тот пожал плечами, кивнул костюмам, и бузотеров тут же отпустили.

Когда сотрудники охраны удалились, шум побоища сменил нарастающий, как цунами, шквал восторженных зрительских аплодисментов.

Тимур вновь бросился за Соней, но ее и след простыл. Он заметался по Манежу, врывался в женские туалеты, как полоумный бегал из угла в угол и смог настигнуть ее только случайно, на лестнице. Одетая в незнакомые вещи, с засохшей кровью на щеке, растрепанная и зареванная, она показалась ему жалкой и несчастной. Ее руки были холодны как лед.

Тимур попытался заглянуть ей в глаза, но они были пусты. Амуров пришел в ужас. Все, что произошло с ним сегодня, напугало его до такой степени, что теперь он боялся даже самого себя, боялся разглядывавших их людей, боялся Перро, у которого на загривке шерсть стояла дыбом, и больше всего он боялся, что его Соня уже никогда не станет прежней. Все изменилось в одночасье. Он держал ее холодные пальцы в своей ладони и, понурившись, ждал. Но Соня молчала.

– Я ищу тебя уже третий день. Прости меня!.. – с трудом выдавил он из себя.

– Теперь уже поздно, – равнодушно прошептала Соня.

– Дрянь! – послышался за спиной у Тимура голос Дольфа. – Мы заплатили за стенд пятнашку, а ты перерубила картины и, на потеху чернушникам, устроила скандал. Ты опозорила нас перед всеми, выставила посмешищами. Маленькая неблагодарная дрянь! Никогда, слышишь, никогда ты не появишься ни на одной выставке «Свиньи», и не только «Свиньи» – ты не появишься нигде!

Соня не стала дослушивать, резко рванув Перро за ошейник, она понеслась с собакой по лестнице и в один миг выбежала на улицу.

– Твое имя исчезнет отовсюду! Я тебе обещаю! Ты кончишь, как все эти художники-бородачи, на помойке! – кричал ей вдогонку красный от бешенства Дольф. – Бездарность!..

Тимур задрожал от ярости, но не стал тратить время на разбирательство. Сбежав по лестнице, он рванул дверь, выскочил на залитую ярким солнцем улицу и успел увидеть, как Соня усаживается в поджидавшую ее машину. Хлопнула дверца, Тимур припустил догонять, но машина уже тронулась, его обдало бензиновой гарью, и в заднем стекле качнулась широченная морда Перро.

– Со-оняяяяяя!!!!

– Потрясающе! И очень свежо! – восторженно делились впечатлениями люди, столпившиеся вокруг заваленной обломками и битым стеклом кровати.

– Да уж, необыкновенно!

– Виктор Андреевич, – заискивающе ликовал какой-то коллекционер. – Ваши художники всегда удивляют! Такой смысловой резонанс…

– Ваша девочка – это нечто!

– А я, признаться, поначалу даже оробел, не поверил, что такое возможно…

– Прекрасно.

– Да уж…

– А как ее фамилия?

– Штейн?

– Зиновий, говорят, это ваша ученица?

Горский, Тропинин и Гейман стояли в кругу улыбающихся свидетелей события и принимали поздравления. Как только перформанс закончился, большая часть обычных зрителей разошлась по выставке, но возле груды обломков остались искусствоведы, критики и кураторы. Все те, кому посчастливилось стать свидетелем акции, теперь энергично обменивались мнениями. Общее впечатление узкого круга ценителей было близко к восторгу и склонялось к тому, что акция, безусловно, удалась. На лице Зиновия плавала неуверенная, но в то же время счастливая улыбка, он сам не ожидал такой удачи. Горский, напротив, солидно комментировал произошедшее, напирал на скрытый символизм и социокультурное значение и, не отрицая своего кураторского участия, давал развернутые комментарии. Лишь один ЧТО был внешне безучастен и, думая о чем-то своем, вполуха выслушивал различные впечатления.

– Это напомнило мне акцию, виденную мною на острове Борнхольм в прошлом году, – интригующим шепотом сообщила обществу куратор Вера Акула. – Тогда одна швейцарка обмоталась холстиной своей картины, и все желающие бросали в нее пакеты с краской.

– Ну, нет ничего общего, – воспротивился кто-то еще. – Там была скука, а здесь огонь, мороз по коже, какой-то танец с саблями.

– Вот именно, танец с саблями!

– Чистая энергия…

– Да, да, все очень правдиво. Особенно удалась настоящая кровь.

Виктор, наблюдавший за обменом мнений, неожиданно просиял лицом.

– Вот именно – чистая энергия! – воскликнул он. – Как вы правильно заметили! Это была чистая, искусственно вызванная энергия, пролившая кровь художника и преобразовавшая ее в самостоятельный акт искусства.

Ученое общество тут же развернулось к нему и приготовилось слушать, а Виктор вдохновенно развил начатую мысль:

– Дело в том, что мы уже давно ведем эти опыты: подбираем новую формацию художников, свободных и непредсказуемых, с полным упразднением для них старых теорий, готовых плыть против течения, готовых даже к разрушению. Это трудный процесс, и значимый результат пока не удавался. Сами видите, подобное творчество сложно мерить привычными категориями. Как художником, так и объектом может выступить кто и что угодно, и носитель сигнала может быть ничтожно мал, но высвобождаемая при этих опытах энергия настолько велика, что она потрясает тысячи людей. Вспомните дуэли, корриду, бои без правил. Таков был наш план. Сами знаете, художники, несмотря на свои странности, все же люди, и поэтому многие соискатели оказались к такому не готовы. Ведь нужно подняться над собой, научиться существовать без картин, отречься от всего сделанного и, если надо, отказаться от себя самого, по сути умереть, и пойти на смерть добровольно, а это по силам далеко не каждому. Остается расчет, но расчет, как и любой трюк, почти всегда заметен. Казалось бы, тупик? Но нам помог случай. Вот, например, сегодня мистерия удалась. Возникла чистая энергия, и заметьте – лишь благодаря случайному недоразумению и бешеной эмоциональности художника. Уверяю вас, вы видели не постановочный спектакль, нет, хотя формально план для акции был создан. Все решили импровизация и сила личности.

– Интересный, но не новый метод, Виктор, – перебил его седой искусствовед Лапин. – С разрушительной трансформацией в искусстве уже экспериментировали американцы Райнд и Сибовски. Вы должны помнить. В семидесятых годах все художники бросили вызов обществу, а эти вообще сожгли свои картины, чтобы на закопченном огнем натяжном потолке нарисовать новые. Идея была созвучна времени, и тогда многие поверили в их необычную доктрину перерождения одной энергии в другую – они нарисовали, эти свои «новые» картины, и коллекционеры передрались из-за них.

– Вот видите, их опыт удался!

– Это был не опыт, – с усмешкой возразил Лапин. – Прошло совсем немного времени, и в насмешку над собой они завалили мир бесконечными повторами, озолотились, и эксперимент превратился в бренд. Теперь любому ясно, что таков и был их расчет. Но стало ли подобное новым шагом искусства?

– Безусловно! – воскликнул Виктор. – Вы, как историк искусства, должны помнить любимое высказывание Уорхола: «Лучший вид искусства – умение делать деньги», так что Райнд и Сибовски ничем не погрешили против постулата. Но наша девочка ничего не создавала, и, следовательно, в ее перформансе точно есть что-то новое, – улыбаясь, добавил Виктор.

– А что будет с этим объектом?

Увлеченные собеседники разом повернулись.

Саркастически улыбаясь, седовласая женщина лет пятидесяти указывала пальцем на Сонину кровать.

– Прекрасная выставка, Долфи! – поприветствовала она подскочившего к ней Анапольского.

– Здравствуй, Руф! – ошеломленно воскликнул Дольф, мигом стирая с лица брезгливое выражение, оставшееся на нем после общения с Соней. – Счастлив тебя видеть.

Владелица крупнейшей Лос-Анджелесской галереи Руф Кински, приплывшая со своей свитой как облако, не обратила внимания на приветствие и тут же переключилась на Тропинина:

– Здравствуй, Виктор! Ты тоже прилетел? Прекрасная выставка, и в этом году достойных работ гораздо больше, чем в прошлом, а Лобанови, как всегда, в центре внимания!

Кински эффектным жестом указала своим спутникам на громадную картину. Было видно, что они видят ее впервые и она их очень заинтересовала.

– Хорошо! – продолжила Кински. – Как смело, что вы поместили эту работу, она держит всю выставку. Для нас очень важно было это увидеть. Сколько прессы! Это успех. Моим коллекционерам также понравился перформанс, они желают купить кровать.

Дольф с тревожным лицом вслушивался в беседу.

– Долфи! Мы покупаем объект для частного фонда в Детройте, – надменным голосом сообщила Кински. – Сколько он стоит?

– Художница сорвала выставку, и ее работа не продается… – начал вяло оправдываться Дольф.

– Хороший пиар – «искусство, которое не продается». Блестяще! Так сколько стоит кровать? – не унималась Руф Кински.

– Две тысячи долларов…

– Я покупаю.

– Поздравляю, – замогильным голосом пошутил Дольф.

– Двадцать тысяч, – вмешался Виктор.

Все вздрогнули.

– Коллекционер, которого я представляю, уже купил эту работу, – веско добавил он.

По тому, как Виктор произнес эти слова, Дольф понял гораздо больше, чем было сказано. Посерев лицом, он развел руками:

– Бизнес есть бизнес, ты же понимаешь, Руф.

– Мой клиент дал за всю инсталляцию двадцать тысяч и желает отдельно купить видео по перформансу, – громко, чтобы все слышали, заявил ЧТО.

– Хорошо, Виктор! Вы не дали нам этого художника, но к теме бизнеса мы еще вернемся, – с ядовитой вежливостью ответила седая американка.

Она резко развернулась и, раздраженно переговариваясь со своими спутниками, ушла.

Дольф совершенно не ожидал, что эпизодическое участие в выставке молодой художницы закончится таким свинским скандалом. Эмоции так зашкаливали, что он испытывал острую потребность срочно выпить водки. Его уже не трогали все ужасы, творившиеся вокруг его имени: агрессивное поведение прессы, ссора с Кински, единичные оскорбления и даже то, что кто-то из зрителей запустил стакан кока-колы в картину Близнецов. Страсти так накалились, что он впал в ступор. Все пошло наперекосяк.

Виктор же, напротив, непринужденно беседовал с клиентами, рассказывал про художников, шутил, был бодр и сиял дружелюбной улыбкой. Его вдохновенное настроение мало-помалу стало бесить Дольфа. Время от времени посматривая на компаньона, Дольф злился еще больше, хмурился и покашливал.

Заметив подавленное состояние друга, ЧТО отвел его в сторону и, приобняв за плечи, сообщил:

– Я только что продал четыре боковых холста Близнецов за пятьсот в Ханты-Мансийск.

Видя, что Дольф не оживает, он зашептал на ухо:

– Забудь ты чертовую старуху. Плюнь. Думаю, она хотела купить девчонку только затем, чтобы поизмываться над тобой. Ты просто еще не знаешь ее подлинных планов. Но она натолкнула меня на одну мысль. То, как наизнанку вывернулась наша истеричка, и то, как приняли истерику зрители, – гениальная формула, я просто прозрел! Это чистая энергия, которую мы направим в нужную сторону и заработаем на ней миллионы. Остается только правильно подобрать художников и название под стать их безумию, но с выбором у нас, кажется, проблем не будет…

– Какие еще художники? – не выдержал Дольф.

Виктор мягко повернул его за плечи и указал вперед рукой.

– Вот один из них, собственной персоной, на тебя несется. Познакомься – наш новый проект «Ярость».

Дольф, изумленно выпучив глаза, увидел, что к ним с явным желанием расправы приближается Амуров.

– Алчная, жирная гадина! – взорвался Тимур, протягивая руки к насмерть перетрусившему Дольфу. – Ты никогда мне не нравился, продажная тварь, а сейчас я просто готов тебя убить!

– Нет, я больше этого не вынесу, кто-нибудь, позовите милицию, – завыл Дольф, прячась за Виктора.

Пытаясь достать галериста, Тимур рванулся вперед, но наткнулся на спокойную улыбку Тропинина.

– Убьешь обязательно, – пообещал ему Виктор. – Но не сейчас. Попозже.

– А ты кто такой?

Виктор пропустил мимо ушей реплику и неожиданно протянул руку.

– Давай еще раз познакомимся! Виктор Тропинин, коллекционер. Я только что купил работу твоей подружки.

– Да пошел ты! – недоверчиво огрызнулся Тимур.

– Нет, правда, очень хорошая работа. Двадцать тысяч долларов. Не веришь? Спроси у кого хочешь, хоть у него.

Дольф испуганно закивал головой.

– У нее большой потенциал, просто так все было задумано. Это спектакль, современное искусство, а ты с кулаками. Вот моя визитка. Давай лучше поговорим о тебе…