Вас множество, и я такой же снег; Мне не дано скорбеть и в бубны бряцать, Когда в асфальт закатанный узбек Не выйдет на работу в СМУ-15… Пускай его оплачет Фатима… Ему не стать пособником комфорта, В котором через год сойдет с ума Мне по крови родная, в общем, морда… Век восковой не хуже золотых, Серебряных, и каменных, и медных; Я рьяно ставил свечи для святых — И дом поджег, чтоб не стыдиться бедных… Все повторилось, как веселый сон; Бежит за шарабаном Коломбина; Синеет Айседора; лжет клаксон; И мирозданье кружится, как глина, Та, из которой сделали нас всех, Похожих друг на друга — и врагами; Нас множество, но мы тверды, как снег, К кресту земли прибитый сапогами…

Мир не так уж темен, как казалось… Ночь не смерть; усердствует свеча; Сединою выстрадана жалость На висках пропойцы-палача; Женщина моя на все готова; Дом стоит, стихает снегопад, И посредством истинного слова, Как всегда, преобразился гад. Этот мир уж очень, очень светел, Не видать звезды или огня, Я боюсь, что ангел не заметил Вот такого светлого меня… Мир не темен, тьма внутри и сбоку, Посвети мне, я сойду во тьму, Шаткие ступени — это к Богу, И обледеневшие — к Нему; Я сойду — там свет уже не нужен, Ты свети, а я иду, иду, Падаю, лечу, обезоружен И подхвачен прямо на ходу…

Мы познакомились в котельной, где я служил как истопник, и труд мой был. почти бесцельный — к такому я давно привык… Я кланялся своим лопатам, крепил выносливость углем и сочинял отборным матом стихи о будущем своем. А ты, без жалости и страха, вошла в мой мир углей и грез, как комсомолка в штаб гестапо, как дочь кулацкая в колхоз. Ни недостатка, ни излишка в тебе не видел я ничуть. Твоя мальчишеская стрижка легко склонилась мне на грудь. Мои стихи тебя пленили, сковали, бедную, навек. Вот так с тобою поступили один поэт и человек.

Во мне 12 тыщ иголок, я уповал на смерть свою. Меня сегодня спас нарколог от жизни в призрачном раю. Он заломал мне белы руки, грозил войной, параличом и плоть мою обрек на муки стерилизованным мечом. Потом вонзились копья востры; весь мир поплыл, весь враг обмяк, и босоногие медсестры нестройно грянули «Варяг». И вот, наркологом убитый, лежал средь чуждых мне людей, льняными лаврами увитый, запойный гений и злодей. И верил я почти что здраво, что жизнь со смертью — два крыла, и что не вся еще держава со мною вместе умерла…

Завесы разошлись от крика, К стакану тянется рука. Прощай, Россия-Анжелика, Мария-Родина — пока! Под дребезжанье фортепьяно Сдвигаем стулья для гостей; Не унывай, Москва-Татьяна, Узнаешь все из новостей. Какой развод без карабина, Какая свадьба без стрельбы? Прощай, Марина-Украина, Трещите, гордые чубы… Звеним, как выбитые стекла, Нас не слыхать издалека; Не забывай нас, Волга-Фекла, Поплачь, Аленушка-Ока… Крепчает бормота-цикута На донышках немытых чаш; Поставь свечу, Сибирь-Анюта, За образ уходящий наш. Я сын Советского Союза А мать моя — Надежда-Русь… Прости за все, Светлана-муза, Я обязательно вернусь. Пускай испита жизни чаша, Судьба бела, как черновик… Живи, поэзия-Наташа, Тебя не вычеркнут из книг. Еще далёко до рассвета, А нам — по краешку ползти… Прощай, страна-Елизавета, Мария-Родина, прости…

Не выгибай от счастья руки, не говори, что ты — моя. От этой обморочной скуки устала ты. Устал и я. Ведь над глухими потолками еще, конечно, небо есть… К чему размахивать руками? Я не приду ни в пять, ни в шесть… Ведь эта тихая квартира, где подоконники в пыли, поверь: намного меньше мира, хотя и больше всей земли…

Приют земной — нора и яма; Ноябрь под мертвой головой. Зачем же я родился, мама, Зачем остался я живой? Сто раз упал, ломая ребра, Растратил молодость на смех И ржавый нож точил недобро Для самой страшной из утех. Все усмехался зло и криво, Не уповал на суд и рок И непременно ждал разрыва Со всем, что сам не уберег. Но даже падая с карнизов, Шагая в заревах огня, Я принимал судьбу как вызов, Как крест, врастающий в меня. И может быть, средь черной лени, Пройдя негожие места, Для Бога я хранил колени, Для Чаши я хранил уста…