Уже на вступительных экзаменах в вуз мне встретились внимательные и доброжелательные педагоги, понимавшие без слов фронтовиков и «детей войны». Так, один из моих будущих одногруппников, получив «неуд» за сочинение, был, казалось бы, «обречён». Но когда выяснилось, что Иван Розов – инвалид Великой Отечественной войны, ему дали возможность переписать сочинение и приняли в студенческую семью. После этого наш товарищ все пять лет учился только на «отлично». Позже он успешно работал главным ветеринарным врачом совхоза «Пригородный», затем был переведён в один из крупнейших свинокомплексов Ленинградской области.
Педагоги К.И. Куйбина, М.А. Медалинский, С.С. Пайкин, Ф.И. Юдин и многие другие были примером заботы о студентах, отзывчивости и гуманности.
Вынужденно сочетая очную учёбу с работой в больнице, я рассчитывал уделять побольше внимания специальным предметам, прежде всего за счет часов физической подготовки, уклонения от общественной работы, а также «имитации» занятий по общеобразовательным дисциплинам. Однако после сдачи экзаменов за первый семестр, а особенно после доверительного разговора с членом комитета ВЛКСМ, блокадником Владимиром Мушковым понял: нужно отличными знаниями на экзаменах зарабатывать повышенную стипендию в 475 рублей.
Однажды во время сдачи экзамена требовательному ректору Николаю Семушкину у меня вырвался тяжёлый вздох. Профессор попросил пояснить, в чём причина. А в заключение сообщил, что программный материал я знаю на «хорошо», но за сообразительность он ставит «отлично». Помню, как меня поразил нешаблонный подход педагога.
Преподаватели кафедры физвоспитания хотели, чтобы при моём росте 192 сантиметра и весе 81 килограмм я начал заниматься баскетболом с первого, а не с третьего курса. Такой рост имел только капитан олимпийской сборной СССР 1952 года Отари Коркия! Пришлось уступить. На межвузовских соревнованиях от нашего института, где училась тысяча студентов, выступали три мужские и две женские команды. Тренировались и соревновались в цокольном помещении, приспособленном под спортзал, а девушки нашего курса защищали честь баскетбольного клуба СКА ЛенВО. Выиграли первенство ЦС «Урожай». А вот на соревнованиях ВЦСПС в Каунасе нас постиг конфуз: после игры с «Жальгирисом» «в строю» остались только трое ребят. После «потогонных» тренировок и игр мы пили… томатный сок и пивные дрожжи с сиропом.
Я постепенно набирал вес, а посему по просьбе товарищей пришлось выступать на межкурсовых соревнованиях штангистов. Под весёлый смех друзей несостоявшийся Юрий Власов «сражался» со спортсменами наилегчайшего веса – и в итоге остался в арьергарде состязаний.
Мои товарищи записывались в спортивные секции, чтобы выданные им трусы и майку носить вместо нижнего белья. В кино брали самые дешёвые билеты на первые ряды, а в театры не ходили вовсе – из-за отсутствия соответствующей экипировки. Зато курсовые концерты художественной самодеятельности проходили при переполненных аудиториях! Руководили ростом сценического мастерства тоже студенты – будущие ветеринарные врачи. Например, мой сокурсник Герман Поляков начал сценическую «карьеру» в палатах госпиталей, переполненных раненными фронтовиками, а в студенческие годы выступал как вокалист в коллективе ДК им. Капранова. Сольными номерами радовал совхозных рабочих, а затем учащихся Беседского совхоза-техникума.
В больнице Крестовского острова несколько пациентов, разглядев во мне потенциального гребца, познакомили с супругами Савримович. Заслуженный мастер спорта Михаил Савримович был 26-кратным чемпионом СССР по академической гребле, а его жена Вера Александровна подготовила восьмёрку юношей, занявшую верхнюю ступеньку пьедестала на первенстве СССР в 1948 году. Один из членов той команды, будущий скульптор Юрий Тюкалов, под руководством всё того же Михаила Савримовича на одиночке выиграл первое место на Олимпиаде в Хельсинки. Загребной Владимир Кирсанов впоследствии окончил институт физкультуры им. П. Ф. Лесгафта и защитил диссертацию на степень кандидата педагогических наук.
Погоня за повышенной стипендией, работа в больнице, сельхозпрактика и последствия болезней, приобретённых в годы войны и после неё, – всё это не позволило мне стать ни кадровым офицером, ни профессиональным спортсменом. Однако спорт свёл меня с интеллигентными наставниками, дружба с которыми продолжалась всю жизнь. А ещё педагоги и тренеры дали мне основы физической культуры, которая позволила удерживать свой студенческий 90-килограммовый вес более шестидесяти лет, стать пропагандистом здорового образа жизни, спасаться от инфарктов на дорожках бассейнов и лыжне, поддерживать морально студентов-спортсменов, морально и материально – инвалидов-спортсменов, мастеров и кандидатов в мастера спорта. В школьные годы занимались волейболом дочь Ольга и внук Георгий, который выступал за команду Энгельсского троллейбусного завода. Внучка Мария осваивала плавание, баскетбол и теннис, её сын Никита со второго класса – участник соревнований по армейскому рукопашному бою.
Убеждён, что человек от рождения и до глубокой старости должен быть физически активным и заниматься лечебной физкультурой, укрепляющими процедурами, участвовать в оздоровительных мероприятиях, направленных на активное долголетие во благо близких людей и общества. Массовая физическая культура должна стать нашей национальной идеей, основой важнейших государственных программ, а энтузиасты и организаторы этого процесса – уважаемыми в обществе людьми, всячески поощряемыми морально и материально.
Будучи студентом пятого курса, я навестил своего двоюродного дядю Александра Максимова. При обсуждении учёбы и перспектив трудоустройства поделился: мол, в нашем институте на тысячу студентов профессоров больше, чем в других вузах Ленинграда, а получивших диплом назначают сразу на должность старшего врача МТС или главного врача района. Мой «революционер», некогда плюнувший в лицо жандарму и исключённый за это из университета, в ответ заявил: «Из тебя профессионала не получится!». Как же дядюшка был прав! Скольких людей загубила иллюзия значимости «столоначальника» при должности – профессиональной пустышки; сколько наших наставников с учёными степенями, даже прошедших фронт, отлично знавших массовые заразные и паразитарные болезни лошадей, впоследствии оказались на обочине послевоенного возрождения колхозов и совхозов страны. А практикам того времени так требовалась помощь учёных: коррекция постоянно нарушаемых биотехнологий, профилактика, умение прогнозировать ситуацию, искать и находить новые способы лечения массовых незаразных заболеваний животных на фермах в условиях концентрации и интенсификации коллективного животноводства. Впрочем, отставание науки от требований производства, некомпетентность руководящих кадров и сегодня подобно веригам сдерживает передовую научную мысль, опыт пионеров реального сектора экономики не только в аграрной отрасли, но и в образовании, медицине, правоохранительной и других системах и ведомствах страны.
Первая возможность по-настоящему самостоятельной работы представилась мне через три года после получения диплома – с переводом из Копорья в Ропшу Ломоносовского района Ленинградской области. Ропша известна прежде всего тем, что именно здесь при так и не выясненных до конца обстоятельствах погиб царь Пётр III (впоследствии императрица Екатерина II пожаловала Ропшу своему фавориту Григорию Орлову). А ещё тут в конце XVIII века была построена первая в России бумажная фабрика; протекает речка Стрелка, питающая фонтаны Петергофа; установлены памятная стела коню Петра I, раненному под Нарвой, и танк, участвовавший в прорыве блокады Ленинграда; занимается селекцией ценных пород рыб центральная станция ГОСНИОРХА. Ну, а в те времена, когда я впервые ступил на эту землю с богатейшей историей, тут обретался колхоз имени В. И. Ленина. В бывшем доме священника размещался ветеринарный участок, здесь же находилась и квартира врача.
В пору моего профессионального становления общественное мнение не причисляло ветеринарного врача к интеллигенции. «Коровий доктор» носил статус «прочего специалиста», был своего рода «боксёрской грушей» для отработки частых ударов бездумья, безразличия, безответственности, безграмотности и бесхозяйственности, в немалой степени свойственных колхозно-совхозному животноводству. Политическая трескотня, прожектёрство, обезличивание труда специалистов-животноводов, постоянные реорганизации и смены вывесок мешали работать. Так, после объединения сельхозартелей в колхоз имени В. И. Ленина, последний быстро скатился в число отстающих. Ветработники бюджетной организации были обязаны безвозмездно отвечать за состояние животноводства в этом хозяйстве и в совхозе «Плодоягодный».
Немногочисленная интеллигенция при любой возможности убегала в город, а если возможности не было – спивалась. Актуальнейший вопрос впервые прозвучал в незатейливой песенке того времени: «Почему перевелись в селе специалисты?».
Позволю себе с высоты своего сегодняшнего опыта дать ответы хотя бы на некоторые «почему?» 55-летней давности.
В результате внедрения силосно-соломенных, силосноконцентратных и силосных рационов, не сбалансированных по сахару и белку, у скота нарушалось пищеварение, развивался ацидоз, происходило самоотравление, имели место патологические изменения внутренних и эндокринных органов у коров и плодов. Внешне это проявлялось заглатыванием камушков, кирпичной крошки, костей, резины, металлических и других инородных предметов, а также родовой и послеродовой патологией, диспепсией новорождённых телят. Из-за бесплодия маточного поголовья снижалась молочная продуктивность, а процент выбраковки коров наоборот перекрывал все допустимые пределы. Молочная продуктивность и продолжительность племенного использования животных на фермах была в полтора-два раза ниже, чем у скота на личных подворьях.
Перевод с двукратного поения из открытых водоёмов (сочетавшегося с физической активностью) на автопоение в стойловый период усугубляло патологическое состояние дойного стада и нетелей. Отсутствие укрытий от солнца в летние месяцы, поение тёплой водой вызывали у животных перегрев, стрессы, сопровождающиеся не только снижением молочной продуктивности, нарушением репродуктивных функций, но даже рассасыванием эмбрионов. Усугублялось положение на фермах слабой мотивацией скотоводов и специалистов, работающих на скромных окладах и низких расценках за полученное молоко и обслуживаемое поголовье, не заинтересованных в увеличении племенного и продуктивного долголетия коров. Некоторые фермы напоминали лазареты с детским, «гинекологическим», хирургическим и инфекционным отделениями, державшимися на вакцинах, фармакологических и других оздоровительных средствах. Кольцевание быков, кастрация жеребцов, лечение болезней копыт у взрослых животных, диагностические и лечебные процедуры были, при явном недостатке мужских рук, сродни каскадёрским трюкам. Резиновые сапоги почти круглый год, безрукавка, тёмный халат, передник, нарукавники и наплечники, отсутствие разовых и длинных резиновых перчаток при ректальных исследованиях коров, тёлок и кобыл, непроходящий навозно-силосный «аромат», источаемый волосами и одеждой, квартира рядом с «офисом» и круглосуточная трудовая вахта – вот штрихи, красноречиво дополняющие романтику будней сельского ветеринарного врача. Неудивительно, что ленинградская молодёжь, зная всё это, не стремилась приобрести специальность колхозно-совхозного «коровала».
В бытность моей работы на колбасном заводе один «доброжелатель» внушал: мол, чтобы жить хорошо, надо научиться обманывать людей. И вот теперь, когда вплотную соприкоснулся с колхозно-совхозным производством мяса, молока и яйца, мне предстояло проверить этот постулат на практике. Ибо передо мною ребром встал вопрос: как жить дальше?
Вариант первый. Можно было, став «семейным доктором», собирать с населения по два-три рубля за оказание врачебной помощи животным на дому, а в качестве дополнительного стимула после каждого визита, что называется, не отходя от кассы «принимать на грудь». И при этом постоянно расти в собственных глазах, произносить пламенные речи на сессиях Ропшинского сельсовета, на колхозных партийных и отчётных собраниях, а совесть, ежели она когда и встрепенётся, глушить всё тем же проверенным средством – алкоголем.
Вариант второй. Обрасти хозяйством, продавать овощи, ягоды, молоко, мясо, яйцо или мёд в качестве добавки к нищенскому окладу сельского специалиста – и постепенно «зарыться в землю», окончательно потерять в себе врача-клинициста. Увы, этим путём прошли многие – и до меня, и после. На заре своей врачебной практики я наивно надеялся, что следствием высоких результатов труда станет соответствующая зарплата, а впоследствии, если доживу, то и пенсия. Полагал, что круглосуточным трудовым вахтам, перевыполнению планов партии и правительства будет непременно дана должная оценка, которая повлечёт за собой моральные и материальные вознаграждения. Не дождался. Всюду работал один и тот же принцип: давай-давай-давай!..
Овощи и ягоды приходилось выращивать самому, молоко покупали у соседей, а мясо – в магазине «Военторга». Один-два раза в год доярки просили «забраковать» бычка, выпоенного молоком, тогда и у меня появлялась возможность выписать на складе два килограмма телятины.
В то время было запрещено выдавать населению справки для продажи мяса крупного рогатого скота на рынке, как и отправлять животных в «Заготскот». Коров и телят покупали совхозы. В результате взрослые особи не выдерживали стрессовой обстановки коллективного содержания на фермах, и их приходилось рано выбраковывать. А сельхозчиновники не желали признавать, что сельский ветеринар спасает «молочные агрегаты», «ремонт» которых был и будет вкладом в социально-экономическое развитие поселения, муниципалитета, региона – независимо от того, в чьей собственности находятся животные.
Вот в таких условиях мне нужно было восполнять пробелы вузовской подготовки, повышать организацию и производительность труда, а самое главное – эффективность своей работы и не только. Я довольно быстро сообразил: без свежих идей здесь не обойтись. И вместо того, чтобы являться на фермы по вызову, начал с диспансеризации колхозных и совхозных коров. Установил, что некоторые бурёнки телятся в начале года, а затем в конце следующего, и яловыми не являются, хотя интервал между отёлами составляет по 500-600 дней вместо 365 положенных по крестьянской мудрости и 330-335 – по науке. Разделив надой за лактацию на дни между отёлами, установил низкую продуктивность племенных коров. Скрытыми резервами производства молока является сокращение яловости по ферме, региону, стране. Напомню, что стельность коровы или тёлки продолжается 285 дней, месяц –послеродовый период, а спустя 30 дней после отёла – бесплодие. Неоплодотворенная корова в течение 90 дней относится к яловым, а тёлка – через 20 месяцев «девичества». Например, от ста коров за календарный год ожидали получить 115 отёлов, но получили – 80. Надоили по 4000 кг молока за 12 месяцев на голову или по 8,55 кг за день межотельного периода. Для определения результатов труда животноводов 365 дней умножаем на 100, делим на 80, и межродовый период будет равен 456 дням. Это по 50 дней яловости по каждой голове. Потери составили 35 телят (35х1,5 ц.), 5250 кг молока, а недополучение молока из-за яловости (8,55 х 5000) достигнет 42750 кг плюс издержки содержания коров в течение 5000 дней яловости… Такой самоконтроль даст возможность проводить мероприятия за сокращение каждого дня яловости на ферме, комплексе, в регионе, используя резервы каждого специалиста, ответственного за интенсификацию производства дешёвого молока и говядины, снижения себестоимости сырья.
Чаще всего животные бракуются после длительного бесплодия от потери продуктивности. С внедрением такого прогрессивного метода племенной работы, как искусственное осеменение, потребовался объективный контроль за репродуктивными функциями каждого животного. Надо было клинически выявлять причины низкой оплодотворяемости скота, не только лечить, но и профилактировать послеродовые осложнения, скрытое течение ряда болезней репродуктивного аппарата. К примеру, в начале своей врачебной карьеры мне удалось клинически диагностировать хронические процессы в яйцепроводах и другие патологии воспроизводительного аппарата у коров на фермах. Заметил, что безграмотное применение доильных аппаратов приводит к раздражению и заболеваниям молочной железы, запоздалому проявлению половых рефлексов, последующей яловости и выбраковке лучших коров в группе. Навсегда отказался от использования металлических катетеров при лечении воспалительных процессов в молочной железе. Необходимо было не только подтверждать стельность на раннем этапе, но и ректально диагностировать болезни репродуктивного аппарата. Надо сказать, что после отёла у коров родовые пути напоминают частично заполненный мешок, заброшенный за плечо: послеродовое очищение затруднено, особенно у животных на привязном содержании. В природе же, во время передвижения копытных, происходят естественная коррекция кислотно-щелочного равновесия, внутренний самомассаж родового аппарата, в результате которого он очищается своевременно.
Частые и массовые профилактические обработки скота на фермах требовали мужской помощи, но мероприятия приходилось проводить с учётом занятости колхозников на основной работе и на собственных подворьях. Молодёжь ездила на работу в Ленинград, Красное Село, на птицефабрики. «Прочие специалисты», как я, получали за стоическую работу на фермах чахлые бюджетные ставочки, а колхозники – «палочки» за трудодни. Нам не положены были ни отгулы, ни оплата за сверхурочные часы. Кстати, «палочки» приносили всё-таки больше, специалисты материально жили хуже.
В подтверждение того, что инициатива наказуема, меня избрали в колхозный партком, Ропшинский исполком сельского Совета, сделали внештатным инспектором народного контроля и вдобавок нагрузили преподаванием «Основ животноводства» в местной школе. На производстве меня в первую очередь интересовали организация труда в животноводстве, закрепление кадров на рабочих местах, результаты внедрения всевозможных новаций. Поэтому брал на себя ответственность за наиболее сложные участки, где особенно требовались профессионализм и авторитет, результативность диагностической, лечебной и профилактической работы.
Народ нуждался в реальной помощи, а порой – просто в добром слове. Работать на селе вообще сложней, чем в городе, и даже не с точки зрения нехватки материальных благ и удобств. Главное – это люди, у которых ты всегда на виду и про которых сам знаешь всю «подноготную».
На фермах работали женщины с тяжёлой судьбой: «разведёнки», матери-одиночки, алкоголички, неудовлетворённые психически, физиологически и материально, с низким интеллектом. Вскидывая себе на живот тяжеленные корзины с силосом, доярки срывались на ругань и оскорбления. В ответ на однообразный мат я, чтобы разрядить обстановку, рекомендовал колхозницам расширять запас непечатных слов и учиться ругаться, как донские казачки или рыбачки. Подобные советы, как правило, действовали благотворно: женщины успокаивались, на лицах появлялись улыбки. До или после работы, смотря по ситуации, я снабжал их политинформацией и профессиональными рекомендациями. В свою очередь доярки помогали мне в фиксации коров при лечении маститов, копыт и других заболеваний, где нужны были сила и сноровка в обращении с рогатыми пациентами.
Но женщины и на ферме женщины! Как-то мне шепнули, что моя главная опора, которой я дал рекомендацию в партию, лечит маститы у коров своей группы… мочой. Сплетне я не придал огласки, но когда Полина пригласила меня к домашней кормилице, посоветовал доярке лечить воспаление вымени своим «фирменным» методом. На что она заявила, что новокаиновая блокада всё-таки лучше. Пришлось просьбу труженицы выполнить…
Руководство района вынашивало мысль рекомендовать меня директором совхоза «Плодоягодный». На мое счастье, в Ленинградскую область прибыли старшие офицеры запаса, подготовленные в Омске для работы руководителями колхозов и совхозов. В «Плодоягодный» был назначен полковник старше меня на двадцать лет, но такого же высокого роста. Встретились родственные души! От меня офицер узнал, что молодой совхозный зоотехник Анна Духина за прямолинейность отправлена заниматься полеводством.
С введением искусственного осеменения требовались иные подходы, несовместимые с безответственностью за конечные результаты труда по дойному стаду хозяйства. В результате концентратного типа кормления яловость на совхозной ферме достигла критического уровня. Это понимала и Духина, назначенная техником по искусственному осеменению и зоотехником-селекционером в одном лице. Специалист попросила меня научить её делать животным инъекции раствора прозерина подкожно по 2 миллилитра по предложенной схеме – сразу же после выведения плода и в послеродовом периоде. Активно наступая на возможные воспалительные процессы в воспроизводительных органах и вымени, техник стала настоящим специалистом по воспроизводству.
По просьбе директора Детскосельской станции искусственного осеменения крупного рогатого скота Николая Дмитриева, пропагандиста прогрессивного метода племенной работы в области и будущего академика, я написал заметку о своём опыте в журнал «Животноводство». Вскоре пришло предложение написать целую статью, а через определённое время – передать читателям опыт племенной работы в совхозе «Плодоягодный». Корреспонденция появилась в майском номере «Животноводства» за 1964 год.
А размышлять было о чём. О том, например, что при наличии чуть ли не в каждом регионе зоотехнических и ветеринарных факультетов либо отделений в стране не считали нужным готовить специалистов по воспроизводству сельскохозяйственных животных. Главной фигурой практической ветеринарии в глубинке оставался коровий «гинеколог», труды которого вознаграждались двадцатью копейками за подтверждённую ректально стельность коровы или тёлки. Не самый лучший стимул для того, чтобы двигать вперёд молочное скотоводство в колхозах и совхозах! Но хуже всего, что многих устраивало такое положение на фермах: меньше отёлов – меньше хлопот с диспепсией новорождённых телят, сохранностью поголовья и падением продуктивности, преждевременной выбраковкой лучших животных, низкой зарплатой и текучестью кадров. Чиновники не желали вникать в то, что скот теряет породу из-за биологически неполноценного кормления и привязного содержания, игнорировали мнение учёных в условиях «экономной экономики», которая уже формировалась в 60-е годы прошлого века.
Чтобы дать мне передышку, как-то отвлечь от всего этого, главный ветеринарный врач района в 1962 году направил меня на трёхмесячные курсы усовершенствования ветеринарных врачей в Ленинградский ветинститут. Увы, того, чего ожидал от этой учёбы, я не получил! Доклад о собственном опыте применения прозерина на колхозных фермах, с которым я выступил на научной конференции, вступал в резкое противоречие с классификацией бесплодия животных, автором которой был заведующий кафедрой, заслуженный деятель науки РСФСР. Как результат – этот корифей в очередной раз не пропустил мой опус в печать. Зато я обрёл новых наставников: ими стали выпускник Саратовского ветеринарного института 1922 года, доктор ветеринарных наук, профессор, полковник Александр Веллер, его ученик, окончивший тот же самый вуз тридцать лет спустя, доцент Борис Башкиров и другие сотрудники кафедры оперативной хирургии. Они научили меня делать животным новокаиновые блокады, руменотомию (операцию на желудке) и кесарево сечение. Новокаиновые блокады и полостные операции на колхозных фермах стал делать с 1963 года.
«Первой ласточкой» моей практики в области полостной хирургии в условиях фермы стала корова, которую именно так и звали – Ласточка. Помню, она поразила меня своей худобой. Когда стал собирать у доярки «анамнез», за коллегу заступились другие женщины, пояснили: животное «жрёт за двоих», а молока даёт полтора литра. Традиционно в таких случаях скотину отправляют на бойню. Но я решил поступить иначе: назначил на следующий день операцию с обязательным присутствием доярок. Оперировал в деревянном станке для искусственного осеменения под проводниковой новокаиновой блокадой. После вскрытия желудка извлёк из камеры камушки, ключ, стальную проволоку, внедрившуюся в ткани, а заодно подтвердил трёхмесячную стельность.
На седьмой день послеоперационного периода суточный удой от моей пациентки достиг 10 килограммов. За последующие четыре года Ласточка дала колхозу четырёх телят и 16 тонн молока.
Похожий случай произошёл на ферме Глядино. Вскрытие брюшной стенки и ревизия брюшной полости показали: толстая проволока, проколов стенку желудка, упёрлась в ребро коровы. Острый предмет удалось извлечь, не разрезая желудка.
Подобные «разминки» пригодились, когда в августе 1964 года грянул настоящий гром. Прибежавший пастух объявил: на люцерновом поле вздулись коровы. Помочь напуганным и возбуждённым животным хрестоматийными методами невозможно. Я распорядился стадо гнать в коровник, а попавшемуся на глаза колхозному водителю велел собрать доярок – для привязи коров. Двенадцать несчастных животин всё-таки пришлось прирезать: по дороге они погибли от удушья. При массовых вздутиях бесполезны троакар (стилет в трубке) и даже прокол охотничьим ножом с поворотом лезвия. Пришлось без анестезии делать разрез брюшной стенки и желудка и выгребать пенистую массу руками. В итоге с микроразрезами оказалась 31 «голова», в том числе с распоротыми желудками – 12. Оперировал до самого утра.
Канцеляристы от ветеринарии из Гатчины принялись устанавливать степень вины ветеринарного врача участка, допустившего вздутие стада. Вместо квалифицированной помощи вышестоящие коллеги прислали кипу бланков историй болезни, которые надо было заполнить. А у специалистов-производственников не хватало времени даже на регистрацию больных животных в «амбулаторном» журнале! Но когда один из столоначальников явился в партком с предложением перевести меня в другое хозяйство с понижением в должности, – выскочил оттуда мокрый! Приехавшие по моей просьбе из Ленинграда хирурги Александр Веллер, Борис Башкиров, Пётр Панкриев (бывший боевой лётчик) отметили: такая операция вкупе с послеоперационным лечением выполнены впервые в мировой практике. Более того, они «заштопали» свищи новым способом (правда, безрезультатно) и порекомендовали мне подготовить статью для печати.
Работа была опубликована в 1968 году в сборнике Ленинградского ветеринарного института. Любопытно, что на эту публикацию о «нетрадиционной» операции не нашлось оппонента, не поступили запросы, за нею не последовали другие выступления на эту тему, её автора не приглашали для проведения практических занятий с ветеринарными врачами и пастухами, которые, случись где подобная беда, могли бы оказать экстренную хирургическую помощь прямо на месте.
Кстати, аналогичные операции при пенистом вздутии позднее проводили два других ветеринарных врача – в разное время, но под руководством моей бывшей ассистентки, бригадира фермы и будущего зоотехника Галины Кюне.
И всё же не могу сказать, что моя бурная деятельность оставалась незамеченной и неоценённой. Нет, признание было – тихое, неброское, скупое на внешние проявления, но тем более ценное. Оно шло от простых людей, которые все эти годы жили и работали рядом со мной. Зная, что я обхожу стороной теплицы, расположенные на месте бывших царских оранжерей, колхозницы – великие специалистки по выращиванию овощей в закрытом грунте – под разными предлогами потихоньку приносили нам огурцы на салат и всучивали жене. Свинарки были благодарны мне за то, что научил их делать инъекции витамина D новорождённым поросятам. А один из свинарей по собственной инициативе овладел техникой кастрации хрячков и таким образом получил возможность оказывать «гуманитарную помощь» своим собутыльникам.
При наших более чем скромных доходах жене удалось скопить 100 рублей на холодильник «Ленинград». Но по моему заказу в Ломоносов поступили два рижских холодильника «Сарма». Пришлось собирать по соседям ещё 150 рублей. Зато к своему 33-летию я наконец-таки обзавёлся приличной обновкой.
«Хромающие» показатели колхозного производства, кадровая текучка, частые смены секретарей парткома и специалистов, постоянные эмоциональные и физические перегрузки – всё это привело к «букету» собственных болезней. Узнав об этом, мой тренер Вера Савримович отвела меня в физкультурный диспансер, где её приятельница – врач, обслуживающая команду гребцов при выездах за рубеж, – потребовала, чтобы я встал на лыжи. По лыжне, проложенной солдатами, начал по воскресеньям пробегать по 10 километров. Однажды увидела меня в спортивной экипировке пенсионерка из деревни Глядино и оторопела: как это врач, пребывающий в постоянных заботах, опустился до такого легкомыслия, как лыжи? Этот вопрос был написан на лице у пожилой женщины, вслух же она произнесла только: «Это вы, Геннадий Николаевич?..»
Что дал восьмилетний ропшинский период? За первые 323 дня «обслуживания» общественного животноводства и животных, принадлежащих населению, в 1959 году был премирован в размере трёх окладов (вышло больше 200 рублей). Ветработники получили премию в шесть окладов за сохранность и развитие животноводства – в первый и последний раз. Окончил трёхмесячные курсы усовершенствования ветеринарных врачей в Ленинградском ветеринарном институте, шестимесячные курсы руководящих кадров в Ленинградском сельскохозяйственном институте и офицерские курсы ветеринарной службы Советской Армии. Опубликовал 24 корреспонденции в газете «Балтийский луч» и 8 работ в журналах. Да и сам тоже стал героем печати: в рассказе «Дерзание», включённом в сборник о передовиках сельского хозяйства «Идёт по земле хозяин» («Лениздат», 1965), речь шла, в том числе, и о работе ропшинского ветеринарного участка. Ещё к своему 30-летию получил от колхоза целых 300 рублей вознаграждения.
После моего перевода в соседний район председателя правления колхоза, моего сверстника, освободили от должности и вскоре похоронили, а затем ликвидировали и само хозяйство.
В 1967 году удалось отказаться от предложенного мне поста директора совхоза, но уже не смог уклониться от альтернативного предложения и приступил к обязанностям главного ветеринарного врача совхоза «Терпилицы» Волосовского района, где было кладбище русских воинов, погибших в битве под Нарвой.
В стаде совхоза «Терпилицы», как и во всех хозяйствах молочного направления, преобладал силосно-концентратный тип кормления. Из-за дефицита сахара в рационе жвачных животных у них нарушалось пищеварение, диагностировали ацидоз, кетоз. При забое скота отмечали патологические изменения внутренних органов, а областная ветлаборатория гистологически подтверждала хронические болезни печени, почек, сердца у маточного поголовья и новорождённых телят. Прощупыванием можно было установить рассасывание хвостовых позвонков. Нередко требовалось родовспоможение, особенно первотёлкам, отмечались послеродовые осложнения, рост яловости и снижение молочной продуктивности по стаду, а телята молозивного периода погибали от диспепсии. Как результат – падала трудовая дисциплина, кадры не задерживались на рабочих местах.
Прежде всего требовалось перестроить психологию руководителей хозяйства и скотоводов. Проведя соответствующую разъяснительную работу, срочно ввёл диспансеризацию, поставил чёткие цели перед ветеринарными фельдшерами, зоотехниками, бригадирами.
Один из специалистов, которого травили из-за склонности к спиртному, собирался уволиться. С моим приходом, почувствовав «свежую струю», он изменил своё решение и был готов круглосуточно трудиться на результат – сохранение репродуктивных и продуктивных функций скота. Но вскоре этот человек, Анатолий Стреляев, работавший на фермах отделения Кальмус, вновь попал под огонь чиновничьей критики – на этот раз за «избыточную» прозеринопрофилактику послеотёльных осложнений. Ретивые столоначальники не собирались серьёзно анализировать ситуацию, они были просто не готовы к этому. Ключевыми оборотами в приказе по управлению были: «Подход к организации лечебной работы является чисто механическим и абсолютно не врачебным… По существующим рекомендациям после двух суток послед необходимо отделять рукой… Идут вразрез (принятые нами меры – авт.) с существующими рекомендациями и являются ничем иным, как неузаконенным, т.е. проводившимся без разрешения вышестоящих ветеринарных органов, опытничеством…». Кабинетчики, вероятно, не читали ветеринарное законодательство, не говоря уже о моих статьях в журналах «Ветеринария» и «Животноводство» за 1964 год.
Что было делать? Мы крепко зажмурили глаза (ничего другого не оставалось) и… после «чрезмерного» держания коров «на игле» неожиданно получили по отделению Кальмус в 1968 году по 96,3 телёнка на сто голов! Извинений сверху, конечныо же, не последовало. Зато почёт был оказан технику – за впрыскивание семени быка в организм животного, подготовленный к зачатию ветеринарным специалистом! Этот факт ещё раз подтвердил необходимость объединения техника по искусственному осеменению и ветврача в одно профессиональное целое – специалиста по воспроизводству.
Какие же ещё последствия имели «порча» терпилицких коров прозерином, злоупотребление «не врачебным», «неузаконенным» «опытничеством»? За 1967 – 1968 годы удалось сократить выбраковку до 9,4 % и10 %, сохранить продуктивность в пределах 3800 килограммов молока на одну рогатую голову и начать продавать племенных тёлок на Украину.
А затем свои плоды стало приносить исполнение процитированного выше приказа: за 1970 год получили 84,5 телёнка на сто коров и надоили по 3521 килограмму молока на каждую бурёнку. На следующий год и того хлеще: выбраковали 21 % коров и надоили по 3254 килограмма на голову…
Вскоре руководители, приложившие к этому свою руку, пошли на карьерное повышение. А я в 1969 году приступил к преподавательской работе в Беседском совхозе-техникуме.
Обучение строил по своей программе, разработанной на основании реальных требований аграрного сектора. Группы ветеринарного отделения разделил на звенья. Один день в неделю был «клиническим»: отрабатывались навыки безопасного обращения с животными при их обследовании, практика введения зондов и забрасывания магнитных колец в желудок, введение новокаина и другие профессиональные приёмы. По крупицам собирались доказательства эффективности диспансеризации, собственной, опытным путём выстроившейся методики лечения коров с заболеваниями внутренних и репродуктивных органов.
На ветеринарном отделении учились восемь выпускников школ Волосовского района, причём четверо – с Канаршинского отделения совхоза «Терпилицы», поступившие сюда без моей агитации, спустя полтора года после моего появления в хозяйстве. Увидел я этих девочек уже учащимися второго курса. Одна из них, Наталия Войко, впоследствии окончила с отличием техникум и Ленинградский ветеринарный институт, преподавала в родном техникуме, работала до пенсии в районной ветеринарной лаборатории и сегодня живёт на своей малой родине, в Канаршино. Ещё трое детей рабочих села Ропша по совету родителей учились у меня в группах, а двое стали зоотехниками.
Мой наставник по Ропше, подполковник в отставке Сергей Сидоров спросил как-то своего соседа-подростка о моей жизни и работе на преподавательской стезе. На что юноша ответил: «Геннадий Николаевич за десять дней практики на ферме совхоза-техникума дал нам больше, чем преподаватели – за два года обучения».
Одна из доярок той самой фермы, женщина опустившаяся, сильно пьющая, однажды в присутствии учащихся поинтересовалась, какой-такой эликсир впрыскивают больным коровам мои ученики. И когда я ответил: «Зачем вам, Галина Фёдоровна, это знать?», она пояснила: её Весточка после лечения стала давать по 18 килограммов молока в сутки!
На первом занятии по туберкулинизации скота староста группы разделил своих товарищей с учётом их физических возможностей. В одном звене оказались крупные девушки и слабенькие подростки. Когда я увидел, что эти двое во время занятий спрятались и курят, то просто взял обоих «мужиков» подмышки и отнёс туда, где им надлежало быть. Девчата покатились со смеха!
Чтобы заинтересовать учащихся малопривлекательным процессом дезинфекции телятника, рекомендовал всей группе поочерёдно залезать в комбинезон, пропитанный дезсредствами – «скафандр космонавта», и опрыскивать помещение раствором из специальной установки. Такие «игры» были интересны и в нетрадиционной форме давали будущим специалистам первые профессиональные умения.
Группа практикантов, конечно, беспокоила племенных животных, отдыхавших между доениями, но работники ферм видели пользу от таких визитов. Даже став пенсионерами, мои бывшие ученики вспоминали уважительное обращение своего преподавателя с животноводами, жёсткие требования к учащимся: работать в спецодежде, включая передники и нарукавники, обязательно снимать ручные часы и украшения, коротко стричь ногти и так далее. Сумки и пакеты ребята обязаны были ставить на стол или ящики, после завершения работы – чисто мыть сапоги.
Кроме двух ферм совхоза-техникума мои учащиеся «гастролировали» по другим сельхозпредприятиям Волосовского и Кингисеппского районов Ленинградской области, занимаясь диагностикой, профилактикой и лечебными мероприятиями. На таких занятиях подростки сами фиксировали крупных животных при туберкулинизации, взятии крови, вакцинации, кастрации, лечении болезней копыт, таким образом зарабатывая себе на выпускной вечер. При необходимости группы поднимались ночью, чтобы принять участие в срочных операциях, дежурили возле восстанавливающихся после лечения животных.
В совхозе «Сельцо», где главным зоотехником была Герой Социалистического Труда, а главным ветеринарным врачом – специалист с фронтовым прошлым, не имеющий, однако, опыта проведения полостных операций, он доверил двум моим студенткам самостоятельно сделать кесарево сечение корове. Когда я приехал в хозяйство как руководитель производственной практики, одна из девушек, Татьяна Герасимова сразу же повела меня в коровник и показала результаты своего труда: через неделю после операции доярка получала от животного по 16 килограммов молока. Позже Таня с отличием окончила техникум, а затем Ленинградский ветеринарный институт и вместе с мужем уехала в Тверскую область работать по специальности.
Мы готовили учащихся к самостоятельной работе на врачебных должностях уже в ходе производственной практики. Молодые люди с других отделений завидовали нашим «хвастунишкам», приходили на аудиторные занятия, сопровождали меня на прогулках по лесным дорогам, рассказывали о себе, своих учебных, общественных и даже сердечных делах, не понимая, что мне в свой единственный выходной тоже необходимо «разгрузить» голову, изрядно забитую заботами за неделю…
Вспоминаю, как однажды преподаватели техникума по предложению учащихся решили сыграть с ними в баскетбол. Многочисленные болельщики, набежавшие из двух общежитий, стали свидетелями того, как педагоги – не тренированные, не «сыгранные» как команда – с позором «продули» своим ученикам… Этот случай стал очередным убедительным доказательством того, что «форму» надо поддерживать постоянно – в любом возрасте и в любом статусе. И не только спортивную, конечно.
Заведующий кабинетом физвоспитания объявил соревнование по футболу между отделениями, в качестве приза команде-победительнице был обещан новый футбольный мяч. Будущие ветеринары на ворота поставили баскетболиста, в защиту – инвалида по зрению. А остальные «шустрили» по всему полю под окнами кабинета внутренних незаразных болезней животных. Дело было перед самыми экзаменами. Мои воспитанники обыграли своих товарищей с агрономического, зоотехнического и строительного отделений, а заодно и сборную техникума. Дальше было хуже: «взятка» в виде мяча с автографами победителей не подействовала, некоторым пришлось пересдавать экзамен.
Важно, когда куратор общается со своими подопечными не только в аудитории, но и вне её, даже за пределами учебного заведения. Подобное общение позволяет лучше познать личностные особенности каждого молодого человека. Такая возможность представилась мне на уборке картофеля в отдалённом совхозе. За месяц работы познакомился с каждым, выявил пассив и отобрал актив, причём позже мой выбор подтвердили и сами учащиеся, избрав своих лидеров из числа моих «выдвиженцев». В ходе «трудового семестра» ориентировал молодёжь на активную жизнь в учебном заведении, а затем на поступление в Ленинградский ветеринарный институт.
После возвращения группы с картофельных полей на «зимние квартиры» произошёл интересный случай. Во время дежурства моей группы по техникуму в вечернее время бдительные девушки заподозрили, что в одной из комнат женского общежития укрылся мужчина: из-за запертой двери в коридор явственно тянуло табачным духом. Поднялся переполох. В конце концов по моему настоятельному требованию дверь открыли, и что же? Никаких мужчин там не было – лишь смущённые донельзя студентки с другого отделения, отчаянно пытающиеся проветрить комнату.
Да, в то время курящие девчонки были ещё редкостью, чем-то «из ряда вон».
Вскоре меня командировали в Московскую ветеринарную академию им. К. И. Скрябина, где заведующий кафедрой Илья Родин признался, что использует в своих лекциях данные моего автореферата. Профессор посоветовал съездить на переговоры в Саратовский зоотехническо-ветеринарный институт, объявивший конкурс на вакантную должность доцента кафедры акушерства и гинекологии сельскохозяйственных животных. Одновременно пришло приглашение участвовать в другом конкурсе – на должность оперирующего доцента в Курском сельскохозяйственном институте. Однако мои друзья Александр Веллер и Борис Башкиров объяснили, что в их родном вузе (оба они, напомню читателю, воспитанники Саратовского ветинститута) в ближайшее время будет по 12 групп на каждом курсе ветеринарного факультета, а в Курске, вероятно, лишь по 2-4 группы. Кроме того, в Поволжье с его засушливым климатом масса проблем в животноводстве, местные колхозы и совхозы нуждаются в моих научно-практических наработках. Блестящие хирурги порекомендовали сделать акцент на профилактику болезней беременных животных, плодов, родовых и послеродовых осложнений, что, признаться, совпадало с моими собственными намерениями.
После встречи с руководством саратовского института подал в конкурсную комиссию документы на должность старшего преподавателя. Согласовали сроки моего прибытия к новому месту службы.
А как же моя группа-«сиротинка» в Беседе? Нет, ребята не потерялись, не утратили того, что уже было в них заложено. Впервые в истории техникума они создали вокально-инструментальный ансамбль, женскую волейбольную команду, которая участвовала в зональных соревнованиях. Если в двух предыдущих группах других кураторов получили дипломы ветеринарных фельдшеров 11 и 17 выпускников соответственно, то в этой, которую я курировал в течение всего лишь шести месяцев, стали через два с половиной года специалистами 26 человек. Многие поступили в Ленинградский ветеринарный институт. Один из них, Константин Фатеев, после окончания вуза работал в родном техникуме до пенсии.
Стартовые фрагменты моей преподавательской карьеры нашли отражение в журнале «Ветеринария»: статьи «Педагогические аспекты в диспансеризации животных» (1974) и «Трудовое воспитание учащихся» (1977).
Попытка организовать заочное соревнование с беседской командой хотя бы одной из закреплённых за мною трёх групп четвёртого курса ветеринарного факультета, увы, не получила поддержки ни студентов, ни учащихся. А жаль!