Пенна ничего не помнила о своей прошлой жизни. Точнее — иногда помнила, а иногда — забывала.

Ей хорошо жилось на ее троне — троне великой и страшной королевы умертвий. Она ничего не знала о том, какие истории о ней рассказывают. Не знала, что разумные существа Лаара, услышав о ее приближении, в ужасе ищут убежища. Не видела она и чужих страданий и не страдала сама. Королева умертвий не испытывала ни голода, ни жажды, ее не мучили ни холод ночи, ни солнечный зной — ничто из тех зол, которые когда-то так терзали бедную девочку Пенну, воспитанницу солдат, подобранную на болоте и измененную с помощью магии сиротку.

Утратив свое тело, Пенна вошла в сущность Тзаттога и сделалась частью его личности. Там, внутри своей души, он воздвиг для нее престол и окружил ее обожанием.

Благодаря присутствию Пенны Тзаттог сделался гораздо могущественнее, чем был. Внешне принц-упырь очень напоминал человека — и вместе с тем таковым никогда не являлся, и это каким-то образом сразу бросалось в глаза. Рослый, широкоплечий, стройный, с правильными, как у статуи, неподвижными чертами, он тем не менее производил жуткое, отталкивающее впечатление. Длинные и красные, похожие на когти хищника ногти маленьких, изящных рук, острые желтоватые зубы и вспыхивающие алым глаза придавали ему сходство с вампиром… Однако ж и вампиром он тоже не являлся. Впрочем, от крови Тзаттог никогда не отказывался — как от лакомства и элемента сексуальной игры. Инстинктивно Тзаттог чувствовал, что тот, чью кровь он пьет, признает его власть над собой, и это упоительное ощущение наполняло принца-упыря экстазом.

Медленно взмахивая огромными черными крыльями, Тзаттог летел над болотами Ракштольна. Он видел поселения троллоков — охваченные чумой и еще свободные от бедствия, видел он и отважных троллей, что мужественно сражались против умертвий — даже погибая, даже будучи зараженными и смертельно раненными; встречались ему мощные хедды с непомерно широкими плечами и огромной, выдвинутой вперед челюстью… Остатки архаалитов пробирались из болот в степи Тугарда, спасая свои ничтожные жизни… Инквизиция охотилась на еретиков, и Тзаттог любовался с высоты кострами, пылавшими там, где пытались найти приют приверженцы учения Архааля…

Погруженный в хаос и разрушения Лаар наполнял сердце Тзаттога радостью.

Та, которой он служил, та, которая призвала его из небытия и дала ему жизнь, гневалась и мстила исконным обитателям Лаара за свое пленение. Та, о которой здесь никто не знал, но чье присутствие все уже ощутили на собственной шкуре.

Ибо явилась несущая Кару, и мир больше никогда не будет прежним.

* * *

Пенна могла создавать миры по собственному усмотрению. Ей стоило лишь пожелать и представить себе нечто, и оно тотчас возникало, точь-в-точь такое, как ей хотелось, и она управляла своей вселенной самовластно и милостиво.

Сегодня ей захотелось выйти к морю, и она стала воображать море, которого в обычной жизни никогда не видела. Бетмур говорил, что море — это много воды. Гигантские волны несутся от горизонта к берегу, набрасываются на песок, но ломаются и вдруг растекаются, а потом с шипением уползают обратно…

Пенна шла через рощу. Она хорошо видела эту рощу: высокие деревья с тонкими золотистыми стволами, густая кудрявая листва, сквозь которую пробивается солнце… Цветы. Ей хотелось, чтобы возникли цветы, и это случилось: на зеленых ветках вдруг раскрылись огромные красные лепестки. Она засмеялась от удовольствия.

Впереди она увидела маленькое белое строение, похожее на беседку. Пенна подошла к нему. Не хватало скамьи, чтобы присесть и отдохнуть. Пенна подумала об этом, и скамья тотчас появилась.

«Бархатная подушка!» — безмолвно приказала Пенна и опустилась на мягкое сиденье.

Она подняла голову. Деревья расступились, и девушка увидела море.

Ярко-синяя вода блестела в лучах заходящего солнца, волны выше гор стояли возле горизонта и одна за другой направлялись к берегу. Они падали на земную твердь, ломали себе хребет и, хватаясь пенными руками за песок, бесславно уползали обратно.

Все было в точности так, как ей рассказывали. Море, волны, берег. Чудесно!

Пенна хлопнула в ладоши. Видение стало еще более ярким и отчетливым. Солнце заблестело красным, по воде протянулась дорожка.

Пенна знала, что могла бы, если бы захотела, пройти по этой дорожке навстречу солнцу. Или взлететь. Здесь, во вселенной, которую подарил ей Тзаттог, она обладала истинным всемогуществом.

…Она не видела, где находится сейчас тот, кому она отдала свою жизнь. Не видела ни черного, усеянного мертвыми звездами неба, в котором он летел, мерно взмахивая гигантскими крыльями, ни потерянной в ночи земли, ни отдаленного зарева…

Тзаттог ощущал творческую энергию Пенны, ее радость, ее преданность ему, и это наполняло его невероятной мощью. Ему, в свою очередь, не было дела до ее фантазий. Главное — чтобы счастлива оставалась королева умертвий. И чем счастливее Пенна в своем иллюзорном бытии, тем сильнее становился Тзаттог в явленном мире.

Между тем Пенна изменяла не только свою вселенную, но и себя. Внезапно ей захотелось стать желтокожей — и ее руки и лицо приобрели шафрановый оттенок, а волосы стали красными. Темно-багровыми сделались и ее глаза, а ресницы и брови — как кровь. Это ей понравилось. Она потребовала зеркало, и в проеме между колоннами беседки возникло огромное серебряное зеркало, в котором отражалось прекрасное оранжево-багровое существо с волосами до земли.

Пенна засмеялась… И тут увидела, что в том же зеркале отразился второй человек.

В первое мгновение она не поверила своим глазам. Она не желала здесь видеть никакого второго человека. Она хотела оставаться в своем мире одна и царствовать безраздельно. Кто же этот дерзкий пришелец?

Пенна повернулась, втайне считая, что сейчас чужак исчезнет и все пойдет по-старому. Возможно, она, сама того не ведая, нафантазировала себе собеседника, вот он и явился. Однако стоит королеве умертвий пожелать — и…

Но чужак по-прежнему стоял перед ней, никак не отвечая ее желаниям. Он выглядел как человек — совсем молодой человек с грустным, серьезным лицом. Он поднял руки, словно обороняясь от нее, и внезапно она узнала их: красные, исцарапанные. Только руки и вызвали в ней некое смутное воспоминание — лицо чужака по-прежнему оставалось для нее загадкой.

— Я тебя видела прежде, — проговорила Пенна, королева умертвий.

Ее голос прозвучал странно. Раньше она в своем мире еще ни с кем не разговаривала. Пенна осознала это, и ей стало не по себе. Прежде у нее не было необходимости общаться с кем-либо при помощи слов. Все, кто появлялся по ее воле в этой маленькой вселенной, понимали Пенну безмолвно — она общалась с ними с помощью мыслей. Теперь же ей впервые за очень долгое время потребовался голос.

Он оказался таким непривычным! В нем звенела медь, он то и дело срывался, дребезжал, как разбитая посуда, а потом вдруг грубел, звучал как у мужчины. Находясь в своем вымышленном мире, королева умертвий так и не научилась пользоваться голосом.

Чужак протянул к ней руку.

— Ты меня видишь? — прошептал он.

Свистящий, неприятный шепот.

— Я вижу тебя. — Она тоже зашептала.

— Кто ты? — спросил он.

— Ты думал обо мне? — вопросом на вопрос ответила она.

— Да.

— Поэтому ты и оказался здесь?

— Возможно… Где мы находимся? Я никогда не бывал здесь прежде.

— Это мой мир, — заявила Пенна. — Посмотри, я могу творить здесь все, что мне угодно.

— И тебе это нравится?

— Конечно! А тебе разве не понравилось бы?

— Не знаю.

— Как ты попал сюда?

— Пенна, — сказал чужак. — Я помню твое имя. Пенна. Мы встречались раньше. Я знал тебя. Я думал о тебе. Поэтому, наверное, я и оказался в твоих мыслях… в твоем мире.

Глаза в глаза. Может ли унгар, скованный, связанный, брошенный в темницу, не имеющий кристалла, подчинить себе существо, находящееся в иллюзорном, вымышленном мире?

Она даже не сопротивлялась. Возможно, она не ощущала, что он творит сейчас над ней ментальное насилие. Напротив, Пенна охотно поддалась ему. Он ощутил ее одиночество и печаль, и ему стало жаль ее. Это усилило их контакт.

— Но почему ты — и… только ты? — спросила она. — Почему больше никто не сумел меня разыскать?

Прежде чем ответить, чужак помедлил. Потом проговорил:

— Я думаю, Пенна, это потому, что из тех, кто знал тебя, больше никого в живых не осталось…

Она задумалась. Неожиданно ее шафрановое лицо озарила мягкая улыбка:

— Может быть, это потому, что ты любил меня?

— Так ты действительно ничего не помнишь? — удивился он.

Все складывалось еще проще, чем он предполагал.

— А что я должна помнить? — удивилась в ответ Пенна. — Твои исцарапанные руки… Ты владел огненной магией. Ты выпускал саламандр из пальцев, а потом валился, обессилев… А я любила тебя?

Он видел, что для нее это важно. Как многие женщины, королева умертвий измеряла всех, с кем сводила ее судьба, только двумя мерками: те, кого она любила, и те, кого она не любила. Странно. Эгертон предполагал, что, став королевой умертвий, Пенна станет гораздо более жестким существом, а вышло обратное. Она сделалась непривычно чувствительной.

— Пенна, мы были… практически врагами, — признался маг.

Он угадывал, что лгать ей нельзя. Лучше сказать всю правду, какой бы неприятной и неудачной для его миссии эта правда ни оказалась. В своем теперешнем состоянии Пенна улавливает любое колебание его души и, уж конечно, мгновенно распознает ложь, а это разрушит доверие между ними навсегда.

— Мое имя Эгертон.

— Эгертон? — Пенна сдвинула красные брови, старательно вызывая в памяти хоть какие-нибудь образы, связанные с этим именем. — Ничего на ум не приходит. Я не помню, какими мы с тобой были врагами.

— Значит, сейчас это не имеет значения… — Он не стал скрывать облегчения. — Где мы находимся, Пенна? Как называется это место?

— Мы — в моем королевстве. Ты проник в мое королевство, Эгертон.

— Ты — королева умертвий?

— Это мой титул.

— Откуда ты знаешь?

— Так говорит Тзаттог.

— Кто твои подданные? Мертвецы?

— Кого пожелаю.

— Какую цену ты платишь за свою власть?

— Цену? Ты задаешь все более и более странные вопросы, Эгертон, — кем бы ты ни являлся на самом деле и в каких бы отношениях мы с тобой ни состояли… Разве королева платит какую-то цену? Королева только царствует и правит, а все остальные выполняют ее прихоти.

— Любая магическая власть, Пенна, имеет свою цепу. Ты позволяешь Тзаттогу пользоваться собой, и он становится все могущественнее и сильнее…

Она тряхнула головой, ее волосы взметнулись, как пламя.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Все эти слова не имеют ровным счетом никакого значения. Цена. Могущество. Сила. Что тебе нужно? Чего ты добиваешься?

— Помоги мне освободиться, — попросил он. — Ты — единственное из известных мне существ, до которых я смог дотянуться с этой просьбой.

— Кажется, ты принадлежал к ордену Тоа-Дан… — припомнила она. Ее лицо озарилось улыбкой — она мимо была горда собой и тем, что сумела вызвать в памяти нечто из прошлого.

— Да — и сейчас принадлежу, — ответил Эгертон. — Я не покидал моего ордена.

— О! — воскликнула королева умертвий. — В таком случае, зачем тебе понадобилась я, бедная Пенна? Мои возможности весьма ограничены. Я не владею магией — в отличие от твоих могущественных и мудрых собратьев. Почему бы тебе не обратиться к ним? Это было бы так естественно!

— Я… не могу… не хочу… — Эгертон запнулся.

Он не хотел прибегать к помощи своих собратьев по ордену, потому что это означало бы признаться в полном провале своей миссии и в личной неудаче. А может быть, он действительно не в состоянии был до них дотянуться.

— Насколько я припоминаю, в прошлой жизни мы с тобой были врагами? — Она широко улыбнулась, блеснув золотыми зубами. — Ты упомянул об этом, и я вспомнила… Ты меня пытал, а потом бросил на смерть. Я ничего не упустила?

— Да, мы были с тобой не слишком близки, Пенна, но… Нет ничего слаще старого врага, поверь мне, Пенна. Если ты поможешь мне вырваться на свободу, я найду способ освободить тебя.

— Но я-то вовсе не в плену! — воскликнула она и мстительно добавила: — В отличие от тебя.

— Нет, ты в плену, — возразил он. — И твой плен намного хуже моего. Я потерял лишь свободу, однако осознаю, что именно я потерял, а ты потеряла самое себя.

— Мне почему-то кажется, — медленно произнесла она, — что я уже не в первый раз теряю себя и забываю об этом. Возможно, это заложено в моей природе.

— Ты права, — согласился Эгертон. — Ты, как и твоя мать, в детстве несколько раз меняла кожу. Я понял это, когда сопоставил некоторые вещи, которые узнал… Вместе с кожей ты теряла память. Потом тебе напоминали некоторые вещи о тебе и твоей жизни. Некоторые — но не все. Кое-что ты наверняка так и не вспомнила.

— Да? А кто я такая на самом деле?

— Ты помнишь вот это? — Он вызвал в ее памяти образ лотоса — священного цветка Архааля.

Внезапно она схватилась за грудь, как будто ее ударили. Шафрановая краска сбежала с ее лица, Пенна смертельно побледнела. Белки ее глаз стали синими, радужка утратила багровый свет и наполнилась мертвенной серостью.

— Это лотос Архааля! — воскликнула она. — Откуда тебе известно об этом?

— Ничего тайного я тебе сейчас не сообщил, — отозвался Эгертон, как показалось вдруг Пенне — грустно. — Да, ты принадлежала к ордену архаалитов, вас преследовали, ваш отряд уходил из болот… Вы попали в туман… Твоих товарищей поглотила Кара богов, Пенна. Из всего отряда ты одна осталась в живых.

— Да, да, я помню, помню, — торопливо сказала она. — Что я должна сделать для тебя, чтобы ты оставил меня в покое?

— Найди того, кто вызволит меня, и направь его в подземелье, где меня держат, — попросил Эгертон.

— Ты еще вернешься? — крикнула Пенна, видя, что его образ вдруг начал светлеть и таять.

— Я постараюсь, — донесся голос издалека.

И Пенна осталась одна.

Неожиданно она ощутила свое одиночество. Она властвовала над целым миром, однако в этом мире не было ничего реального. Все здесь создавалось по велению ее мысли, но все было иллюзорно и исчезало так же легко, как и возникало. И не было ей больше никакой радости владычествовать здесь.

Она начала искать Эгертона.

Поначалу ей показалось, что ее разум погружается в темноту без всякого просвета. Она просто умерла. Пропала. Выпала из реальности и очутилась в пустоте. «Нигде» — так называлось место, где она пребывала.

Это испугало Пенну, и она поскорее вернулась обратно. Но ни моря, ни красивой белой беседки, ни зеркала, ни зеленой рощи — ничего больше не было, лишь серая бесплодная равнина, на которой ничего не росло. Низкое серое небо нависало над грязными барханами. Пенна стояла там, одна-одинешенька, беззащитная перед вечностью.

Она опять зажмурилась и попробовала снова, на сей раз уже гораздо осторожнее.

Ей по-прежнему было страшно, но теперь она знала, с чем столкнется, и была готова.

Пустота. Падение. Ничто.

Потом — крохотная светящаяся точка в темноте. И это была она сама, Пенна. То, что осталось от ее личности, практически полностью поглощенной и растворенной Тзаттогом.

Пенна устремилась к этой точке. Ее движение было стремительным и все же томительно долгим. Она настигала недостижимое, она пыталась проникнуть туда, куда проникнуть было невозможно.

И внезапно — в единое мгновение — ей это удалось. Ее объял нестерпимый свет, настолько яркий, что он причинял острую боль всему ее существу.

Все воспоминания разом набросились на Пенну, как дикие звери на добычу. Они рвали ее зубами, терзали когтями, впивались в ее душу, точно лютые враги, ненавидящие ее много лет и наконец дорвавшиеся до мести.

Она закричала, и не услышала своего голоса. Ее крик терялся в бесконечности.

Она снова видела себя — нет, не ребенком, четырнадцатилетней девочкой. Подобранная на болотах безродная сирота, выращенная солдатами, она пришла к отрядному магу и попросила изменить ее плоть — таким образом, чтобы она могла сражаться, стать воином, как и ее товарищи. Ее больше не устраивала роль отрядной любимицы, девочки, которая могла при случае приготовить еду или посидеть с ранеными, поговорить с ними. Ей хотелось гораздо большего.

Отрядный маг сперва отговаривался… Новая, измененная Пенна поняла, почему он боялся прикасаться к ней магией.

Потому что она уже была сильно изменена. Потому что она являлась вовсе не тем, чем выглядела. Отрядный маг немало потрудился над ней. Ему пришлось нелегко.

Она могла сейчас дословно воспроизвести свой последний разговор с тем человеком.

«Скоро я уйду из этого мира», — сказал отрядный маг своей любимице.

«Все мы смертны, — ответила она тогда, — но час нашей смерти известен лишь Архаалю».

А он рассказал ей о своем прошлом.

«Я никогда не отличался большими способностями к магии… Я был самым обычным мальчишкой. У меня даже было счастливое детство».

Лишь сейчас она стала понимать, почему он смущался, рассказывая об этом. Нет, вовсе не потому, что многие с такой тоской говорили о жизни, бывшей до Катаклизма… Отрядный маг упоминал своих родителей — состоятельных людей, которые были уничтожены Катаклизмом. Прибавил поспешно: «Катаклизм был неизбежен, он был меньшим злом — но все же злом…»

И еще он признался в том, что всегда был не слишком хорошим магом. Не обладал ни особыми дарованиями, ни глубокими познаниями в магии.

Да, тяжело ему пришлось! Он не мог объяснить девочке, как она рискует, обратившись к обычному магу средней руки с просьбой о видоизменении ее тела. Не мог рассказать ей о том, какие трансформации уже были проделаны над ней. И все же он рискнул…

И Пенна-лучница приобрела зеленоватую кожу, пепельные волосы, длинные и толстые пальцы на правой руке — непропорционально длинные и толстые по сравнению с левой. И еще постоянно расширенные зрачки, позволявшие ей видеть в темноте.

Бетмур. Она вспомнила его имя.

И внезапно ощутила его близость.

Пенна вскрикнула от радости. Бетмур жив! Жив — после того, как угодил в чумной туман, после того, как она своими руками застрелила его, чтобы он не сделался добычей чумы…

И когда она вспомнила, какой чистой и какой реальной была смерть Бетмура, то радость ее угасла. Нет, отрядный маг не спасся. Он в плену. Он превращен в некое отвратительное существо, не живое и не мертвое, и какая-то мистическая сила владеет его душой.

Осторожно, как по смертоносному лабиринту, пробиралась Пенна к Бетмуру. Она видела, как сквозь мутное стекло, комнаты, заполненные искаженными, уродливыми существами. Она поднималась по лестницам и заглядывала в другие покои, обставленные богато, даже роскошно, но, с точки зрения девушки, безвкусно и совершенно неуютно. Во всяком случае, Пенне не захотелось бы жить там. Она, ночевавшая в грязных тавернах и на голой земле, побрезговала бы заснуть на кровати, покрытой скользким, как жаба, шелковым покрывалом…

В лабораториях стояли колбы, наполненные густыми эликсирами, и чаши с золотым песком, с зелено-коричневым варевом, с толчеными костями, с воском и резаными волосами. Несколько ободранных почти до кости тел свисали с цепей, прикованных к стене, и Пенна заметила, что некоторые из них были еще живы — они дергались, и цепи отзывались глухим звоном.

Затем невидимая шпионка опять спустилась по лестнице и очутилась в помещении, где сидели и лежали разнообразные существа. Сперва ей подумалось, что это, должно быть, слуги, но они не были заняты никаким делом. Они даже не отдыхали. Они как будто ждали чего-то…

«Это склад, — осознала Пенна. — А все уродцы, собранные здесь, просто материал для опытов и исследований мага, который живет в доме. У них нет воли, нет желаний, они не осознают времени…»

Она содрогнулась. Такая участь показалась ей слишком страшной даже для нежити.

А потом она увидела — нет, даже не увидела, почувствовала — того, за кем пришла.

Бетмур все еще сохранял часть своей личности, и Пенна потянулась к нему. Безликое уродливое существо, сгорбленное, прижавшееся к стене, вдруг встрепенулось, когда Пенна прикоснулась к нему мыслями. Он долго не мог понять, что происходит. Оборачивался, шарил вокруг себя руками — искал того, кто вторгся в его сонное полубытие.

И вдруг он замер. Его подслеповатые глаза широко раскрылись, безгубый рот задвигался.

— Я знаю тебя, — прошептал он.

— Тише, — отозвалась Пенна. — Иди за мной.

Повинуясь светящейся точке, которая внезапно возникла в его сознании, Бетмур поднялся и двинулся к выходу из комнаты. Остальные даже не заметили этого.

* * *

Они спустились вниз, в помещение без окон.

— Ты скажешь мне, кто ты? — спросил Бетмур светлое пятно, которое с каждым мгновением становилось все больше.

Бетмуру казалось, что там, где сияет этот странный потусторонний свет, все ясно и просто, а весь остальной мир погружен в мутную полутьму.

— Мы были знакомы — давно, в другой жизни, — сказала Пенна.

— Кто ты?

— Мы были…

— Нет, назовись! — перебил он.

Впервые за долгое время у него появилось собственное желание. Он хотел знать имя той знакомой незнакомки, которая так властно возникла перед ним и заполнила его мысли. Бетмур был потрясен этим обстоятельством.

— Ты звал меня Пенной, — сказала девушка.

— Пенна… — Он как будто пробовал ее имя на вкус. — Пенна… Говоришь, мы были близки? Насколько близки?

— Мы сражались бок о бок, — ответила она грустно.

Он помолчал, вслушиваясь в звучание ее бесплотного голоса, который эхом отдавался в его сознании. Потом Бетмур засмеялся:

— Было еще что-то, что связало нас покрепче, чем совместное участие в битвах… Ты была моей любовницей?

Пенна могла бы поклясться, что в тоне полуожившего Бетмура прозвучало лукавство. Ей стало тепло и радостно, и вместе с тем она ощутила горечь.

— Нет, наша связь — другого рода… — проговорила она.

И тут он понял.

— Ты убила меня, — сказал он. — Но почему я не чувствую ненависти?

— Потому что ты сам просил об этом. Ты… хотел умереть, прежде чем чума…

— Чума, — перебил он. — Да. Теперь я вспомнил. Наш отряд, туман… И ты. Ты выжила?

— Нет, — сказала она, и они рассмеялись оба.

* * *

Эгертон согнул свою третью руку в двух суставах, остальные держа выпрямленными. Он не переставал упражняться с этой новой конечностью. Наверное, со стороны все это выглядело крайне глупо, но в комнате, кроме Эгертона, сейчас никого не было, так что он мог не стесняться. То, что сделала Тегамор, не поддавалось анализу. Эгертон прежде не встречался с такой магией.

Тегамор профессионально интересовалась проблемой слияния сущностей. Поглощение одним существом другого, подчинение одного существа другому — эти приемы были распространены довольно широко и не представляли ничего нового. Разве что кое-какие практические аспекты подобной магии…

Но соединение живого и неживого, того, что обладало дыханием, и того, что никогда, ни при каких обстоятельствах, дыханием не обладало… О подобном Эгертон еще не слыхивал.

Пленный тоаданец мысленно благословлял любопытство, присущее ему от природы и многократно умноженное существованием в ордене. Если бы не искренняя увлеченность всем необычным и имеющим отношение к магии, Эгертон, наверное, сошел бы с ума во мраке и безнадежном одиночестве своей темницы. Но Тегамор с ее опытом дала ему множество пищи для размышлений.

И с самого начала Эгертон задумался вот над чем.

А является ли дом, в котором обитает столь необычная хозяйка, на самом деле таким уж неживым?

К какой сфере он больше принадлежит — обычных неодушевленных предметов или же полуодушевленных, более близких к таким существам, как личи, упыри и зомби?

Чем дольше Эгертон исследовал свою третью руку, тем больше склонялся ко второму мнению. Ему хотелось также понять, до какой степени его собственное сознание питает странное полусонное бытие дома Тегамор, а до какой степени это бытие является самостоятельным и самоценным. Во всяком случае, спустя некоторое время после своего пленения Эгертон начал слышать все происходящее в доме и даже угадывать некоторые намерения его обитателей.

Лучше всего он, конечно же, понимал саму Тегамор.

Он знал о ней даже больше, чем ему бы хотелось. Некоторые мысли и намерения этой женщины по-настоящему пугали. Порой ему казалось, что в хозяйке дома не осталось уже ничего человеческого — увлеченность экспериментами и желание власти уничтожили в Тегамор всякие остатки эмоций. Но потом он прислушивался глубже и с удивлением обнаруживал, что она бывает даже добра… во всяком случае, чувствительна, и может при случае пустить слезу, раздумывая над чьей-нибудь печальной участью. В частности, она не раз вздыхала и плакала, вспоминая своего наставника. Того самого, которого отправила в мир иной собственными руками.

«Но ведь он был уже такой старый! Как ужасно было видеть, как он слабеет с каждым днем, теряет былую силу и даже ясность рассудка оставляет его!»

Тегамор была убеждена в том, что совершила благое дело. Она продолжила работы учителя, не позволила старческому слабоумию затмить его славу — наставник Тегамор ушел из этой жизни на гребне своего могущества.

Обзаводиться собственными учениками Тегамор не спешила — очевидно, слишком хорошо отдавая себе отчет в том, к каким последствиям это может привести.

Проклятье, Эгертону вовсе не хотелось знать некоторые подробности ее интимной жизни! Но он знал… Он слышал, как к ней приходят любовники. У нее их было несколько, и один — особенно опасный и особенно интересный: она называла его Вербовщиком.

Эгертон долго раздумывал над значением этого прозвища, пока наконец его не осенила догадка. Возможно, Вербовщик каким-то образом связан с Легионом Смерти, куда вербовал солдат и младших командиров… Впрочем, о таких вещах, как Легион Смерти, лучше подолгу не думать. Себе дороже.

Вербовщик, судя по тому, как они с Тегамор предавались утехам, отнюдь не являлся человеком. Начиная ласки, он надкусывал шею возлюбленной и выпивал немного крови, а потом она с силой отрывала его от себя и набрасывалась на него сверху. Он отбивался, как мог; кровь магини ударяла ему в голову, как крепкое вино, он слабел и терял способность к сопротивлению… Трудно было понять, она ли овладевала им против его воли, или же это он силой брал свою любовницу. Но так или иначе — оба сплетались в объятиях, катались по полу, рычали и кусались… Они расцепляли объятия, окровавленные, тяжело дышащие, с кусками плоти под ногтями… Тегамор всегда смеялась, когда предавалась любви с Вербовщиком, а у Эгертона, который слышал каждый звук и отлично представлял себе сцены, сопровождавшие эту «музыку», мороз бежал по коже.

В какой-то момент он понял, что сойдет с ума, если не отделит себя от стен чудовищного дома. И чем скорее он освободится, тем лучше. Еще несколько дней, и для него все будет кончено. Останется глупо хихикающий в темноте идиот.

Однажды ночью ему почудилось, что стены начали дышать. Они вздымались и опадали, как грудь спящего человека, и в некоторых камнях отчетливо забился пульс. Эгертон проснулся, весь в холодном поту. Кровь стучала у него в висках так громко, что он едва не оглох.

А потом к нему пришел некто…

Этот некто не был Тегамор. Точнее, что-то от Тегамор в нем, несомненно, имелось… Часть ее личности, которая всегда накладывает свой отпечаток на тех, кого преображает с помощью магии.

Тегамор — следует отдать ей должное — действительно была очень честной в своих занятиях чарами и некромантией. Она не боялась расходовать себя — собственное «я», и щедро раздавала части своей души тем, кого преобразовывала. Поэтому от ее созданий в буквальном смысле слова «пахло» ею.

И Эгертон, который состоял с ее домом (а значит, и с ней самой) в своеобразной «интимной связи», сразу же ощутил ее присутствие.

Но в еще большей части тот, кто явился в подвал, не являлся Тегамор. Это был некто другой. Некто, кем она владела, над кем экспериментировала… Некто, сохранивший крупицы своей личности и своей свободы. Жалкие, ничтожные крупицы.

Он стоял в темноте и смотрел, но не видел.

Потом, очень медленно, во мраке загорелись глаза. Два больших желтых глаза. Они озаряли пространство перед пришельцем, служа ему своего рода фонарями.

Неуверенно, пошатываясь, чужак сделал шаг вперед. Потом еще один. Остановился, наклонил голову набок — прислушался. В его руке блестел нож. Желтый луч «фонаря» падал на лезвие, отражаясь жутковатым блеском.

Эгертон замер. Ему было страшно.

Вообще тоаданец был не из пугливых и не особенно боялся смерти или боли, но молчаливое чудовище с ножом в подвале, чудовище, от которого невозможно убежать… Кошмаром были не предстоящие пытки или небытие, кошмаром было бессилие.

Впервые за долгое время в руках у Эгертона зашевелились саламандры. Страх их хозяина передался и этим скрытым в его плоти существам. Они захотели вырваться наружу. Но Эгертон удержал их. Он знал: даже если они и выйдут, то будут слишком слабы, и чужак — кем бы он ни был — легко раздавит их своими ножищами.

А ноги у того были жуткие — с плоскими ступнями, огромные и кривые.

Незримые саламандры замерли, забившись под кожу тоаданца. Он задержал дыхание, чтобы не выдать себя. Но монстр совершенно явно знал, кого и где ему искать. Он неспешно переставлял ноги — одну, другую, одну, другую… Он неуклонно приближался к Эгертону.

Тоаданец ощутил его зловонное дыхание. Он до предела вытянул свою третью руку и напряг ее. Хрустнуло запястье, но кисть осталась погруженной в камень. Вырваться не удастся.

И, тут монстр окликнул его по имени.

— Эгертон… — прохрипел он.

Голос гулко разнесся по всему помещению и отразился от стен. И тотчас ускоренно забился пульс в тяжелых булыжниках:

«Эгертон, Эгертон, Эгертон-н…»

Чудовище остановилось, завертело головой, как сова.

— Эгертон! — повторило оно увереннее. — Ты где? Я знаю, что ты прячешься. Ты не можешь выйти. Ты прикован.

— Я прирос к стене, — отозвался Эгертон.

Внезапно он понял, что больше не испытывает страха. Кем бы на самом деле ни являлось существо, которое пришло к нему с ножом, оно знает его имя — и готово к разговору.

— Ты боишься меня? — спросило чудище.

— Как ты догадался? — осведомился Эгертон.

— Это было бы естественно, — объяснило чудище. — И Пенна тоже так говорит, — прибавило оно спустя несколько мгновений.

Эгертон был по-настоящему озадачен.

— Пенна?

— Да, та девчонка, архаалитка… Ты знал ее?

— Возможно. — Эгертон не счел нужным скрывать правду. — Если это та самая Пенна-лучница, которую мы оба имеем в виду.

Чудовище обрадованно хлопнуло в ладоши.

— Она! Она! — воскликнул монстр. — Сегодня день чудес!

— А ты откуда ее знаешь? — настороженно поинтересовался Эгертон.

К его удивлению, монстр расхохотался. Эгертон прежде не предполагал, что у зомби могут быть такие сильные — и такие позитивные — эмоции. Впрочем, возможно, тоаданец ошибся, и его собеседник вовсе не зомби, а нечто совершенно иное — более сложное и менее мертвое, если можно так выразиться…

— Я ее вырастил! — объявил монстр. — Она была мне как дочь! — Он всхлипнул и тут же снова развеселился. — Она нашла старика Бетмура и вернула его к жизни. Она напомнила мне о том, кто я такой… Она… прислала меня за тобой.

— Когда я видел ее в последний раз, — медленно проговорил Эгертон, — она полностью утратила собственную личность…

— Нет! — вскричал Бетмур, топая ногами от возбуждения. — Она сумела… Ты хочешь освободиться? — Он изменил тему разговора так внезапно, что Эгертон сначала даже не понял, о чем его спрашивают.

Медленно, очень медленно до него стало доходить.

Пенна все-таки сумела проникнуть в сознание старого отрядного мага и направила его в подземелье, чтобы тот освободил пленника… Все сходится. Бетмур настоящий. Ни обмана, ни подвоха. Это не очередной эксперимент госпожи Тегамор — это действительно шанс выйти на свободу.

— Вытяни руку, — сказал Бетмур и поднял нож.

Эгертон повиновался. Он вытянул свою третью, ненужную ему руку, во всю длину, закусил губы, и закрыл глаза. Бетмур приблизился, занес нож и с силой перерубил кость у первого сустава.

Эгертон закричал и рухнул на пол, корчась от боли. Отрезанная рука болталась в стене. Она яростно сгибалась и разгибалась, размахивала из стороны в сторону, как будто вслепую искала того, кто был к ней прикреплен. Кровь хлестала направо и налево… очень много крови.

А потом все было кончено. Рука дернулась еще несколько раз и обвисла. Тяжелые красные капли падали из перерубленного плеча. Все подземелье на десяток шагов возле стены было обрызгано кровью.

Эгертон призвал свой внутренний огонь — стихию, с которой он управлялся лучше всего. Бог войны и пламени, которому поклонялись тоаданцы, пришел на помощь. Как всегда. Огонь вскипел в жилах Эгертона и устремился наружу. Третья рука не была порталом для саламандр, они даже не знали о ее существовании — оберегая своих помощников, Эгертон не открывал им всей правды; но помощи саламандр сейчас не требовалось. Тот огонь, который выйдет из обрубка, умрет; его задача — оплавить рану, чтобы остановить кровотечение и поскорее заживить ее.

Клубок огня выкатился из третьей руки — точнее, из того, что от нее осталось. Повалил дым, в зале завоняло горелым мясом. Бетмур глядел на это, широко растянув рот и вытаращив светящиеся желтые глаза. Потом он несколько раз подпрыгнул на месте и затряс головой.

— Это некрасиво, — сказал он.

— Зато действенно, — сквозь зубы выговорил Эгертон. — Хозяйка обещала, что я могу уйти отсюда, если сумею освободить руку. Я освободил руку — теперь я ухожу. Не мешай мне.

— Не буду, не буду, не буду, — обещал Бетмур.

Колени его вдруг подогнулись. Он упал на пол, потом завалился набок. Свет в его глазах погас.

— Не буду, — прошептал он.

И затих.

Мгновение спустя на том месте, где только что находилось умертвие, осталась лишь кучка пепла.

Эгертон посмотрел на нее сверху вниз, потом наступил, растер по полу и медленно двинулся к выходу.

Перед ним лежал весь мир… Наконец-то завоеванная — пусть и страшной ценой — свобода была для Эгертона лучшим из возможных даров. И тоаданец спешил воспользоваться предоставившимся случаем, пока ветреная и коварная Тегамор не передумает и не велит ему остаться.