От безумцев тоже бывает польза, думал Эгертон, маг Тоа-Дан, прощаясь с «многочтимой Ашам», она же Анберрас, сумасшедший, выловленный проводниками из гибельных топей. Сами по себе проводники Эгертону не требовались. Он в состоянии был перейти через Топь-Душеедку и нимало не пострадать от ее губительных миазмов. Проводники обладали способностью перекрывать таинственным силам, действующим в топи, доступ к душам своих подопечных. Эгертон умел делать это сам. Он всегда без особенных усилий возводил незримую стену между собой и окружающим миром, так что не многие маги в состоянии были разрушить эту защиту и проникнуть в мысли Эгертона. Как и большинство магов ордена Тоа-Дан, Эгертон весьма преуспел в защитных чарах и был довольно уязвим в тех случаях, когда приходилось атаковать. Впрочем, он сильно надеялся, что до крайностей не дойдет и он сможет ограничиться ролью наблюдателя и собирателя фактов, который лишь изредка чуть-чуть подталкивает или направляет события. Так, слегка, лишь для того, чтобы эксперимент развивался в нужном направлении.

Для того чтобы выяснить у проводников, не проходили ли здесь троллоки и с ними девица, одетая причудливо (или вовсе раздетая), Эгертону пришлось бы применять сложные чары подчинения. Эта магия всегда давалась Эгертону с трудом. Разумеется, он мог держать в полной покорности живое существо, но старался избегать ситуаций, когда подобное становится необходимым. Ведь не только подчиненный принадлежит магу, но и маг полностью принадлежит подчиненному существу, которое надо постоянно контролировать. Такие заклятия отбирают чересчур много энергии. Куда больше, чем мог позволить себе Эгертон, находясь так далеко от дома.

Но он отдохнул и принял решение: если ничто другое не поможет, придется накладывать подчиняющие чары на проводников… Эгертон обязан узнать, куда направились троллоки, особенно - тот, в серебряном доспехе. Да и лучница оставалась для Эгертона важным объектом.

Завидев «многочтимую Ашам», Эгертон мысленно возблагодарил Дзара и его испепеляющий огонь: безумец расскажет все без всякого принуждения. Нужно лишь немного подыграть ему.

– Да, - с важным видом закивал «Ашам», - здесь были троллоки, целый отряд, и они вели пленников. О, несчастные создания! Особенно - женщина. Нет ничего более величественного, чем женщина в царственных облачениях, но, с другой стороны, нет ничего более жалкого, чем униженная и раздетая женщина.

– Она была раздета? - уточнил Эгертон.

«Ашам» кивнул:

– Бедняжка! На ней не было ни драгоценностей, ни браслетов, ни диадемы в волосах, ни даже колец на пальцах - ничего! Совершенно голая. Разве так годится? Мы, женщины, это очень болезненно переживаем. Ты как настоящая женщина должна это понимать.

– О, я понимаю! - поддакнул «Ашам» Эгертон. - Я тоже чувствую себя весьма неловко, если выхожу из дома без украшений. Это все равно как выйти раздетой.

– Ты очень тонко все схватываешь, - одобрил «Ашам».

– Мы, женщины, разбираемся в таких вещах, - отозвался Эгертон. - А сколько троллоков… ужасных троллоков… здесь прошло?

– Я так волновалась за брата, который отправился с ними! - воскликнул «Ашам», заламывая руки. - Их было очень, очень много! Разве можно брать на себя охрану стольких душ сразу? Но он не знает устали. Он отважен… И я никак не могу его дождаться.

– В таком случае я намерен отыскать его, - сказал Эгертон. И тут же поправился: - То есть намерена. Живя в мужском мире, невольно привыкаешь говорить о себе как о мужчине.

– Это ужасно, - вздохнул «Ашам» и вытер глаза. - Но еще ужаснее пропажа моего брата. Я так боюсь, что с ним что-нибудь случилось! От этих троллоков всего можно ожидать. Они вели с собой пленников. Я уже говорила об этом?

– Да.

– Троих, - прибавил «Ашам». - На одном был серебряный доспех. И окружающие то видели его, то не видели. Вообще они вели себя весьма странно. Но чего еще можно ожидать от троллоков! Они даже не были уверены в том, сколько пленных ведут с собой. Их мысли плавали в воздухе, как вялые рыбы. Мне было с ними скучно.

– Понятно.

– У тебя тонкая натура… А ты не опасаешься за моего брата?

– Я привык опасаться самого худшего. То есть привыкла. Этот мир стал невыносим после Катаклизма

– Да? - удивился «Ашам». - А что такое Катаклизм?

Вместо ответа Эгертон просто дружески махнул «ей» рукой и зашагал по тропинке.

Опасения Анберраса (он же «Ашам») скоро подтвердились: в двадцати полетах стрелы от собственного дома на тропе лежал проводник. Он был еще жив хоть и сильно изранен. Приглядевшись, Эгертон пришел к выводу, что раны нанесены острыми зубами какой-то неведомой твари.

Некоторое время Эгертон рассматривал проводника, покусывал нижнюю губу и размышлял. Стоит ли расходовать время (и силы, столь необходимые для предпринятого Эгертоном похода) на существо, которое все равно умрет? И даже если оно сейчас останется живо - сумеет ли оно достойно распорядиться остатком своих дней? И велик ли будет этот остаток? Стоит ли короткая жизнь затраченных на нее усилий?

Затем он положил на чашу весов дополнительный довод: исцеляя - или, по крайней мере, делая несмертельными - раны проводника, Эгертон сумеет кое-что разузнать о напавшем на него чудище.

Поэтому тоаданец в конце концов отбросил все сомнения и наклонился над раненым. Осторожно сращивая края рваных ран, он попутно считывал - словно просматривал книгу - разные обстоятельства, предшествующие появлению этих ранений. Вот появляется отряд - десяток троллоков, и с ними весьма странное существо в серебряном доспехе, без одной пластины на плече. Главным образом благодаря этой прорехе проводник и видел серебряное существо. Оно все сияло и переливалось, и раствориться в окружающем мире для него не составляло ни малейшего труда. И еще оно было как будто немного растеряно… и в то же время наслаждалось своим могуществом.

Почти воочию видел Эгертон и Пенну, отчаявшуюся, мрачную, утратившую надежду. Ясность этого видения легко объяснялась тем, что между Эгертоном и Пенной до сих пор сохранялась незримая связь.

Остальные троллоки были более-менее Эгертону ясны. Совершенно очевидно, что они считали пленников виновными и тащили их к своему болотному святилищу, чтобы принести в жертву Ужасу Исхара. Троллоки совершают время от времени кровавые жертвоприношения, о чем знают на болотах решительно все. Однако это обстоятельство никому еще не мешало считать троллоков, в общем и целом, забавными ребятами.

– Кто ты? - прошептал проводник, открывая глаза.

– Тише. - Эгертон легонько коснулся ладонью его губ. - Не разговаривай. Все, что необходимо, я тебе сам скажу.

Проводник послушно замолчал.

Эгертон закончил возиться с большой открытой раной на ноге проводника и, тяжко переводя дух, растянулся на тропинке. Маг нимало не беспокоился о том, что испачкает свою одежду. Сейчас это не имело значения. Ему необходим хотя бы краткий отдых.

– Я не завершил лечение, - сообщил маг. - И не буду этого делать. Слишком много усилий. У меня и без того не хватает…

– Я понял, - донесся голос проводника. - И благодарен тебе. Я дойду до дома и там поправлюсь окончательно.

– Кто на тебя напал?

– Какая-то тварь. Я не разглядел. Выскочила из тумана. Раньше здесь таких не водилось.

– Ситуация становится все хуже и хуже, - пробормотал Эгертон.

– О чем ты?

– Послушай, - сказал Эгертон, - я пытаюсь понять, что здесь происходит. Увидеть не отдельные эпизоды, а всю картину в целом. Признаки ухудшения все более явственны. Ты видел троллоков?

– Я сам провел их через болото.

– А того… в серебряном доспехе?

– Иногда мне чудилась какая-то тень… - Проводник задумался. - Сейчас, когда я вспоминаю, мне кажется довольно странным то обстоятельство, что она вообще следовала за караваном. Она высосала у меня слишком много сил. Она как будто поглощала чужие воспоминания, которые я пытался поместить в мой фонарь. Не знаю, зачем ему это нужно.

– Возможно, он делал это, сам не понимая, что творит и для какой цели, - предположил маг. - Возможно, серебряный доспех управляет им по собственному усмотрению.

– А ты много знаешь об этом доспехе, не так ли? - Проводник пристально посмотрел на Эгертона.

– Достаточно, - ответил тот уклончиво.

Проводник хмыкнул:

– Туман и появление новых злобных сущностей - это ведь признак надвигающейся чумы?

– Нет, - сказал Эгертон, поднимаясь на ноги и всем своим видом показывая, что намерен уходить. - Самый главный признак надвигающейся чумы - это возникновение поблизости чумных тотемов. Пока ты не увидишь такого, живи спокойно. Насколько ты вообще можешь жить спокойно. Болота не слишком-то этому способствуют. Прощай.

И не оборачиваясь, Эгертон зашагал прочь. Он держался прямо, но проводник, смотревший ему в спину, видел, что гордая осанка стоит магу больших усилий.

– Будь я проклят, - пробормотал проводник. - Живя у переправы, немало увидишь и еще больше наслушаешься. Но о том, что говорил этот человек, я, пожалуй, буду молчать. Вроде бы ничего особенного он не сказал, но все, к чему я привык, вдруг сделалось незнакомым. Как будто под зримой поверхностью старых добрых вещей вдруг раскрылось хищное мурло… Вот что значит - ученый человек! Ученого я распознаю сразу. Совершенно особенный народ.

* * *

В конце концов, добрые поступки тоже могут оказаться правильными, думал Эгертон. Он покачивался от усталости, но упорно шагал по направлению к тюрьме троллоков, где содержались жертвы для грядущих подношений Ужасу Исхара. Конечно, безумный «Ашам» немало поведал Эгертону в разговоре, но подтвердить кое-какие сведения в беседе со вменяемым проводником тоже не мешало. А если попутно пришлось спасти тому жизнь - что ж, в этом ведь ничего дурного нет. Соблазн вмешаться в чью-то судьбу, оказать другому существу благодеяние, вернуть к жизни того, кто уже заглянул в глаза смерти, - этот соблазн всегда слишком велик для того, кто обладает подобной властью. Трудно удержаться. А что при этом были израсходованы едва ли не последние силы… Что ж, рано или поздно силы восстановятся. Да и вряд ли в скором времени они потребуются Эгертону в полном объеме. Он ведь намерен прежде всего наблюдать за могущественными существами. Наблюдать, а не вмешиваться в их противостояние. Влезать в битву между носителем серебряных доспехов и Тзаттогом, становиться на пути чумы было бы по меньшей мере проявлением чудовищной глупости. По меньшей мере! А Эгертон никогда не отличался легкомыслием. Напротив, он гордился своей расчетливостью и все поступки делил не на «добрые» и «дурные», а на «полезные» и «абсолютно бессмысленные».

* * *

Хазред ни разу не попытался снять с себя серебряный доспех. Ему даже в голову не приходило предпринять такую попытку, поэтому он до сих пор не выяснил, может ли он в принципе избавиться от доспеха или уже утратил собственную личность и стал частью чего-то гораздо более значительного, нежели какой-то там молодой троллок по имени Хазред.

Чем больше проходило времени, тем реже новый, преображенный Хазред вспоминал о своей прошлой жизни. Величественные замыслы неустанно тревожили его душу. Если раньше пределом мечтаний троллока было сделаться служителем божества, учеником жреца, то теперь…

Стоило ему закрыть глаза, как картины никогда не виданного им прежде города вырастали перед его внутренним взором. Он видел его как бы сквозь память Асехат… Священный город Ифа на берегах великой реки Ошун, реки-питательницы, чья влага поддерживает жизнь на обширных болотах… Любой, кто побывал в Ифе, никогда не забудет ее; она поражает воображение раз и навсегда.

Выстроенная на нескольких водопадах, Ифа почти вся состоит из мостов и маленьких площадей, со всех сторон окруженных водой. Здесь почти нет улиц - в привычном понимании этого слова, зато полным-полно водоемов, и многие из них облюбовали Речные Девы. И повсюду, куда ни глянь, - статуи божеств и храмы, храмы, большие и малые…

Побывать в этом городе - счастье, но завладеть им - экстаз. В Ифе находится резиденция карикуса - верховного жреца, единственного существа во всех мирах, кто смеет возносить молитвы прямо к Богу-Создателю, Олоруну. Много лет карикусом был могущественный жрец Мбота. О нем рассказывали, будто он повелевал всеми стихиями Лаара - землей, водой, огнем, воздухом… Но Катаклизм, исказивший облик Лаара, поглотил и Мботу. Никто так никогда и не узнал, что случилось с карикусом из Ифы. И до сих пор не нашлось существа достаточно сильного, дерзновенного - и угодного богам, - чтобы занять место верховного священнослужителя.

Престол карикуса все еще пустует, и нет сомнений: Хазред сумеет не только занять его, но и удержаться на нем!

Невероятность подобной мысли пронзила Хазреда, словно стрела, и троллок засмеялся в ночной темноте. Как же он был слеп в прежние времена! Да, именно к этому на самом деле и стремилась его душа! И в тот же миг пришла уверенность в том, что желание сделаться карикусом в Ифе вполне осуществимо, более того - оно сделается реальностью в самое ближайшее время.

Хазред не стал анализировать, чья то была мысль, его собственная или же того загадочного существа, которое явилось к нему во сне и попросило освободить серебряный доспех от гнета обелиска, а потом приходило к нему еще раз, уже после спасения… Мысль просто явилась и потребовала воплощения в жизнь. И Хазред намерен был удовлетворить это желание, чьим бы оно на самом деле ни оказалось.

…Он стоял на стене крепости и рассеянно смотрел как Пенна заняла место в карауле над воротами. Для чего выставлять здесь часового - Хазред не понимал Очевидно, для порядка. Потому что все заключенные сидят в яме, накрытые решеткой. Вероятность того что кто-нибудь из них попытается рискнуть и прорваться в ворота, ничтожна. Впрочем, о заключенных Хазред размышлял отвлеченно и без всякого интереса. Весьма смутно он еще мог припомнить о том, что в числе узников находится некий Гирсу, который вроде бы когда-то, очень давно, вечность назад, приходился Хазреду ближайшим другом…

«Ближайший друг»! Абсурд! Разве у карикуса могут быть какие-то «друзья»? Само представление о такой ничтожной, частной вещи, как дружба, выглядело теперь в глазах Хазреда смехотворным.

Серебряный доспех тихо мерцал в темноте. Медленно, размеренно текли в голове Хазреда мысли. Ему не приходилось прилагать никаких усилий для этого: идеи приходили сами собой, как бы извне, сразу сформированными.

И он понял, кто может стать его союзником в грядущей битве за Ифу. Это было так же естественно, как оставаться невидимым для посторонних глаз, как ощущать невероятную мощь, наполняющую все тело. Он уже привык к своему новому состоянию и едва ли мог возвратиться назад. Не всякий согласится на жертвы во имя борьбы за власть, но вряд ли найдется разумное существо, которое откажется от уже принадлежащей ему власти ради сомнительного удовольствия «вновь пережить простые радости».

Тзаттог появился рядом незаметно. Принц-упырь словно соткался из ночного воздуха. Даже Хазред с его чутким слухом не расслышал шагов в темноте. Просто тьма сгустилась рядом с ним, и из самого средоточия черноты раздался тихий голос:

– Я здесь.

Хазред повернулся к нему, улыбаясь.

– Ты всегда слышишь чужие мысли?

– Нет, - просто ответил Тзаттог, выступая вперед. Теперь Хазред мог хорошо различить его в бледном сиянии ночного светила. - Мысли созданий ничтожных для меня неразличимы, как писк насекомых, что летают в солнечном луче и живут только один день. Не прихожу я и на зов смертных колдунов, когда те в своем высокомерии надеются повелевать мною и пользоваться моими силами по собственному усмотрению. Но в твоем призыве я различил звон могущественного древнего серебра. Я как будто услышал отдаленный смех божества… Ты возбудил мое любопытство. Кто ты?

– Я отвечу, если ты назовешь себя, - отозвался Хазред.

– Я - порождение тумана, - сказал Тзаттог, и Хазред мгновенно уловил в его тоне неискренние нотки.

Принц-упырь явно лукавил. Самый распространенный вид лукавства, к которому прибегают подобные существа, имея дело с волшебными созданиями, чьи возможности они еще не оценили: сказанное Тзаттогом было правдой - однако не всей правдой, но лишь частью ее. И не самой существенной.

– Ты не просто порождение, сказал Хазред, улыбаясь. - Лучше бы тебе не кривить душой, если ты действительно желаешь моей помощи.

– Но с чего ты взял, смертный, что я нуждаюсь в твоей помощи? - удивился Тзаттог.

И опять Хазред понял, что его пытаются обмануть.

– Я не более смертный, чем ты, - проговорил Хазред. - Есть нечто, позволяющее мне, как и тебе, жить бесконечно долго. Но имеется в мире и нечто иное, губительное для таких, как мы. - И, не позволив Тзаттогу возразить, продолжил: - Ты нуждаешься в моей помощи, и я готов предложить ее тебе в обмен на твою. Но сперва ответь мне по всей правде - кто ты такой?

– Мое имя Тзаттог, - прозвучало из темноты, окутавшей принца-упыря, точно мантия. - Так называют меня создания тьмы. Если бы ты был одним из нас, тебе было бы довольно одного этого имени.

– Но я не один из вас, как ты выражаешься, - возразил Хазред. - Подобных мне не существует. И ты можешь называть меня Асехат.

– Это не настоящее твое имя, - помолчав, произнес Тзаттог.

– С чего ты взял? - удивился Хазред.

– Ты произнес его отчужденно.

– Возможно, с некоторых пор я ощущаю себя чуждым самому себе.

– Нет. - Тзаттог покачал головой. - Ты хочешь от меня искренности, а сам пытаешься меня обмануть.

– Клянусь тебе, Тзаттог, имя, которое я назвал, принадлежит мне…

– Как и доспех, который ты присвоил? - помолчав, спросил Тзаттог. Он говорил совершенно спокойно, просто, даже дружески. - Ты ведь вор, не так ли, Хазред?

– Ты знал мое имя! - возмутился Хазред. - Знал и все-таки задавал свои вопросы.

– Я уже объяснил тебе, что мысли некоторых существ я могу прочесть. Например, твои. Поэтому ты до сих пор и жив, а не валяешься на земле с переломленной шеей. В тебе есть какое-то необъяснимое могущество, которое меня привлекает… Оно открывает для меня твой разум. И с горечью я различаю в тебе лживость и способность присвоить чужое. Ты - не Асехат. Асехат - тот или та, кого ты обокрал.

– Я не совершал кражи! - возмутился Хазред. - Я освободил то существо…

– И где оно теперь? - В голосе Тзаттога явственно звучала ирония.

– Возможно, - медленно проговорил Хазред, - я превратился в него… в нее… я теперь и есть Асехат.

– Нет, - сказал Тзаттог, посмеиваясь, - ты Хазред. Ты был Хазредом и остался Хазредом. Асехат - недостижимое состояние для тебя, потому что ты слаб.

– Но с каждой минутой я становлюсь все сильнее. - Хазред провел ладонью по доспеху, и серебро засияло так ярко, что у Тзаттога слезы потекли из глаз.

Принц-упырь еще пытался противиться обаянию серебряного доспеха.

– Твое воплощение несовершенно, - сказал Тзаттог. - У доспеха не хватает пластины. Без нее ты никогда не сможешь закончить то, что начал, а ты даже понятия не имеешь, где искать недостающее.

– До сих пор я вполне довольствовался тем, что имею.

– Поверь мне, скоро этого окажется мало.

– Откуда тебе знать?

– Я знаю… - Тзаттог вздохнул. - Хорошо, я откроюсь тебе, Хазред-Асехат. Ты узнаешь обо мне то, что прежде я скрывал даже от самого себя. Время настало… Где она?

– Асехат? - брякнул Хазред, который постоянно думал только об одном - о странном существе с тремя круглыми глазами, взиравшими на мир с детским удивлением. О существе с крохотными жабрами, о существе с золотисто-коричневой кожей. Об Асехат, которая (если только возможно говорить о ней как о женщине) незримо присутствовала в душе троллока и определяла все его мысли и поступки.

– Асехат? - Тзаттог нахмурился, явно не понимая, почему собеседник вдруг произнес это имя, так невпопад. И внезапно рассмеялся. - Тебя поглотили мысли об Асехат, о том, как бы сделаться ею без остатка! Это опасно, потому что рядом с тобой всегда может оказаться некто, наделенный значительной силой и требующий к себе всего твоего внимания!

– Ты требуешь моего внимания? - делано удивился Хазред. Он был смущен тем, что так неосмотрительно позволил Тзаттогу заглянуть себе в душу.

– Если ты не будешь настороже, имея дело с таким, как я, ты будешь уничтожен, - спокойно объяснил Тзаттог. - Однако сейчас это не имеет значения. У тебя есть то, что мне необходимо.

– Моя сила? - Хазред дотронулся ладонью до доспеха, с удовольствием ощущая прикосновение гладкого металла. - Ты об этом говоришь?

Тзаттог тихонько рассмеялся.

– О, Асехат! Как же она могущественна! Она совершенно затмила твой разум! Твоя сила ничтожна по сравнению с моей, и если бы речь шла только о силе, то я не нуждался бы в твоей помощи. Нет, я говорю о женщине, которая пришла сюда с тобой. О Пенне, лучнице. О той, что поклоняется Архаалю, не зная истинной природы своего поклонения. Я помогу тебе, если ты отдашь мне ее. Она нужна мне.

– Я не понимаю, - признался Хазред.

– Чего? - Тзаттог смотрел на него с грустной, даже ласковой улыбкой. - Чего ты не понимаешь?

– Почему ты не можешь взять ее сам? У тебя было много возможностей сделать это.

– Нет, - сказал Тзаттог. - Смысл нашего союза в том, что он должен быть добровольным. Она обязана согласиться, иначе… Иначе я просто убью ее, а это не входит в мои планы. Мертвая женщина не имеет смысла.

– Живая зачастую тоже, - хмыкнул Хазред, но Тзаттог не поддержал шутки: он говорил о вещах, которые были чересчур важны для него.

– Она и я, королева и принц-упырь… Я искал такую много лет. Быть одним из высших порождений тумана - прекрасная доля. Видеть то, что вижу я, испытывать наслаждения, недоступные другим смертным и бессмертным… - Он улыбнулся. - Ты даже вообразить их себе не можешь, потому что для нас мир выглядит иначе, чем для вас. Оттого многие из нас и представляются вам такими уродливыми, искаженными… Мы прекрасны и гармоничны, а искажения - лишь следствие нашего соприкосновения с вашим миром… Но даже здесь я чувствую себя великолепно! И всегда у меня под рукой армия, стоит лишь призвать их, покорных моей власти, молчаливых, плаксивых, вечно одолеваемых желаниями… - Тзаттог покачал головой. - Но с тех пор как в мои мысли вошла мечта о королеве, я ни мгновения больше не наслаждался своей властью. Потому что меня сжигает страсть к чему-то гораздо более великому, нежели возможность повелевать ордами умертвий и наводить ужас на смертных.

Тзаттог схватил Хазреда за руку, и тот поневоле вздрогнул: какой холодной оказалась эта сильная рука!…

– Выслушай! Я открою тебе то, о чем еще ни разу не говорил вслух. На болотах я встретил ведьму. Она была в тот день весьма неосторожной, потому что ее поглощали мечты о любви. С ведьмами такое случается, хотя и нечасто. Она ступала по кочкам, которые раскачивались под ее босыми ногами, и длинный подол ее зеленого платья совершенно вымок и потемнел от влаги. Добравшись до трясины, она подобрала платье обеими руками, и ее ноги обнажились до самых колен. Она пробежалась по водной глади, и круги разошлись от прикосновения ее ступней, казалось, по всему болоту. Каждая травинка отозвалась ведьме, покачивая длинной головкой с белыми пушистыми волосками цветков. Видел ты такие болотные цветы?

– Да, - сказал Хазред. - Когда я был… собой… я принимался ужасно чихать, если пух от этих цветов попадал мне в ноздри.

Он произнес это без всякой печали по тем временам, когда был простым троллоком и страшно ругался, если ему доводилось расчихаться на болотах. Он начинал забывать, что такое печаль.

Тзаттог, казалось, читал в его душе, как в раскрытой книге. Принц-упырь улыбнулся:

– Когда-нибудь ты еще познаешь тоску по былому. Сейчас ты просто слишком молод для этого. Слишком много новых ощущений, слишком много возможностей открываются перед тобой. От этого кружится голова, и каждое удовольствие этого мира представляется абсолютным. Но когда грусть придет - а это неизбежно, - она станет всеобъемлющей, и ты утонешь в ней. Многие из нас печальны, хотя люди и прочие смертные отказываются понимать нашу печаль и обычно не верят ей.

– Я тебе верю, - сказал Хазред. - Но продолжай. Я никогда еще не слышал ничего подобного. Ведьма, которая грезит о любви! Клянусь Болотным Духом - должно быть, жуткое зрелище, ведь все ведьмы стары и безобразны.

– Однако та, о которой я говорю, была юной и поистине прекрасной, - задумчиво произнес Тзаттог. - Знаю, ты не готов поверить в такое… Однако при виде этой женщины я едва не захлебнулся от желания и смог сдержаться, только вцепившись зубами в собственный палец. Клянусь, я изгрыз себе руку! Ведьма источала призыв всем своим существом. Она была переполнена жизнью и страстно желала раскрыться навстречу другому живому созданию. И в то же время она была стара, невероятно стара. Меня отнюдь не обманула ее внешность: за оболочкой прелестной молодой девушки скрывалась тварь древняя, полная холодной мудрости. Она лишь позволила себе на время отринуть опыт прожитых столетий. Впрочем, этот обман не отталкивал и не пугал меня; напротив, он делал ведьму еще более желанной. Когда я неожиданно предстал перед ней, она не удивилась и, казалось, совершенно не испытывала страха. Я раздразнил ее моими поцелуями, и она потеряла голову от сладострастия. Она была так возбуждена, что даже не заметила, как я прокусил ей шею и осторожно влил в ее жилы мой яд. Знаешь ли ты, что мои жертвы никогда не находят в себе сил бежать?

– Разве? - Хазред постарался изобразить удивление.

Тзаттог кивнул:

– Все дело в этом яде. Когда жертва отравлена, она покоряется моей воле. Я никогда не оставляю выбора, ведь принудить слабое создание делать выбор - по меньшей мере жестоко, а я вовсе не жесток… Ведьма была счастлива в моих объятиях. Таких, как я, зачастую изображают отвратительными кровавыми чудовищами, но ведь это неправда. Ни один из нас не испытывает ненависти к другим существам - гнусное чувство, которым так гордятся наши так называемые жертвы. Поверь, мы, создания тумана, погружены в постоянную потребность любить. Моя ведьма знала это, когда отдавала себя мне - всю себя, целиком, до последней капли…

– Ты пил ее кровь? - поморщился Хазред.

Тзаттог смотрел на него печально.

– Я не вампир. Я знаю, как обращаться с кровью партнера, чтобы покорить его и доставить удовольствие ему и себе… Мой мир совершенно не похож на тот, в котором прозябают слуа…

– Я понял.

– Надеюсь… Отдыхая в моих объятиях, ведьма наконец рассказала мне историю о том, как сделалась молодой. Историю о мужчине, которого она завлекла на свое ложе, чтобы подарить ему наслаждение и забрать его мужскую силу. Она поклялась мне в том, что обмен был равноценным: «Он достигнет такого могущества, что его сила больше не понадобится ему. Он станет бессмертным, и ему не потребуется производить на свет потомство». Вот что она сказала…

Хазред заглянул в свое сердце и не нашел там больше ненависти к болотной ведьме. В этот миг он вдруг понял, что она его не обманула.

– И еще одну историю напоследок поведала мне моя возлюбленная, - продолжал Тзаттог ровным тоном. - Историю о желтой коже… Найдя ее на болотах много лет назад, моя ведьма подумала было, что обнаружила наконец способ возвращать себе молодость, но все оказалось иначе: желтая шкура, надетая на живое существо, прирастает к нему и изменяет его природу. Ведьма поведала мне об Игинуш, о созданной ведьмовскими чарами женщине-карлице, которая проживает множество жизней, одну за другой… И это воистину разные жизни, потому что, поменяв кожу, та женщина меняет и свою судьбу, и ее память стирается, искажается, истончается, и она никогда не помнит того, что было с ней прежде. Изменяются и ее внешность, и ее участь, и только ее природа остается неизменной.

Уже умирая - потому что все мои возлюбленные всегда умирают, пока я ласкаю их, - наслаждаясь сумерками и восхитительной, головокружительной слабостью, моя ведьма все еще смотрела мне в глаза и шептала пророчество. Пророчество о королеве умертвий, о той, что родится от женщины, проживающей сотни разных жизней… Так я узнал о той, которой суждено войти в мое бытие и сделать его воистину полным.

– Ведьма сказала тебе? - Хазред наморщил лоб. - И ты поверил?

– Конечно, ведь я был ее возлюбленным и убийцей, и никто на свете не мог бы любить ее сильнее, чем я.

– Я видел ведьму, и в ее хижине висела желтая шкура, - сказал Хазред. - Она была, поверь мне, жива-живехонька.

– Моя ведьма не умерла? Она сумела обмануть меня, чтобы я разжал объятия и оставил ее в покое? - Тзаттог рассмеялся. - Что ж, я рад услышать это. Обычно я не выпускаю возлюбленную, пока дыхание теплится на ее губах…

– Женщины коварны, - сказал Хазред. - Уверяют нас в одном, а на самом деле…

– Сейчас это не имеет значения, - оборвал Тзаттог. И прибавил, явно желая смягчить свою резкость: - Я действительно рад тому, что не смог убить ее. Но она заснула так крепко…

– Да она просто морочила тебе голову, - с горечью молвил Хазред.

– Как морочила ее тебе? - проницательно прищурился Тзаттог. - Что ж, я не удивлен. Но в ее пророчество я поверил безоговорочно. И продолжаю верить ему.

– Почему? Ведь она лгала тебе!

– Она не лгала в главном - она любила меня.

– Ну да, - пробормотал Хазред. - Она и меня любила. Это не помешало ей воспользоваться мною.

Тзаттог хмыкнул, показывая, что прекрасно знает, кем был тот мужчина, силу которого забрала болотная ведьма.

– Ты получил от нее кое-что взамен, - сказал Тзаттог. - А я нашел наконец королеву, которую она мне предрекала. Ту, которая изменит мою жизнь. Ваша спутница, женщина по имени Пенна. Она рождена от той, что проживает десятки жизней… Она способна победить в обстоятельствах, губительных для любого другого. Она слышит то, чего не слышат смертные, она видит там, где смертные слепы. Она - наша королева.

– Ты все время повторяешь это слово, - нахмурился Хазред. - Но что оно означает на самом деле? Что такое «королева»? Та, которой вы будете повиноваться? Ваша владычица? Или ваша жертва? Та, которую вы встретите с почестями, разукрасите драгоценностями и белыми цветами, а потом торжественно загрызете на алтаре в честь ваших темных божеств?

– Ты гораздо грубее, чем тебе следовало бы быть! - вздохнул Тзаттог. - Глядя на твой серебряный доспех, на наследие Асехат, я вправе был рассчитывать на большую душевную тонкость… «Королева» означает прежде всего владычица сердца. В моем случае - и в переносном смысле, то есть наилучшая возлюбленная из возможных, и в самом прямом. Мое сердце будет неуязвимо, если королева согласится занять трон.

– Подробнее, - потребовал Хазред.

– Она должна полюбить меня, - сказал принц-упырь. - Она должна отдаться мне добровольно. Я не могу применить к ней насилие. Я не смею и пальцем ее тронуть, потому что насилие разрушит магию и королева умрет, как любая простая женщина. В умершей королеве нет смысла.

– Ну так соврати ее, - предложил Хазред. - Поступи с ней так, как с болотной ведьмой. Впусти яд в ее жилы и отбери ее волю.

– Ты плохо слушал меня! - вспылил Тзаттог. - Я говорил о любви, а не о принуждении и не о совращении. Мне нужна добровольная жертва. Радостная и нежная. Поэтому я жду. Я преследую ее, запугиваю, но не трогаю, я спасаю ее от смерти, и я же ввергаю ее в опасности… Я веду сложную игру, цель которой - заинтересовать мою королеву, войти в ее мысли, стать частью ее судьбы. Тогда она неизбежно полюбит меня, ведь мое присутствие - это сладчайшая отрава, способная придать смысл любому существованию. Она всегда будет оборачиваться, чтобы удостовериться: Тзаттог рядом, он никуда не делся, он вечно стоит за левым плечом, верный страж, преследователь, спутник.

– Ладно, - поморщился Хазред. Разглагольствования Тзаттога о любви и «сладчайшей отраве» явно вызывали у него отвращение. - Я понял. Она должна стать твоей потому, что таково ее сокровенное желание. И ты из кожи вон лезешь, чтобы это желание у нее вызвать. Похвально. Ну а дальше-то что? Ну, переспит она с тобой, и ты даже не придушишь ее в первую же брачную ночь. А потом? Власть над миром? - Последние слова он произнес со злой иронией.

Тзаттог ответил доброжелательно и спокойно, как обычно разговаривает старший по возрасту и опыту с зарвавшимся мальчишкой, которого следует обучить хорошим манерам:

– Потом я и она - мы оба станем частью единой личности. Ни пола не будет у этого существа, ни возраста, не будет оно знать и предела своему могуществу. Потому что, сохраняя все превосходные свойства ночного существа и все его преимущества, оно наконец-то перестанет бояться солнечного света.