Миша прекрасно знал, что у Олеси Сазоновой, так же, как и у остальных представительниц слабого пола, есть коллекция особых невербальных способов дать человеку понять, что он – идиот. Презрительное фырканье, закатывание глаз и (или) саркастически изогнутая бровь – вот основные Леськины ужимки. Их-то Миша и настроился лицезреть. Но прошла минута, другая, а взгляд рыжей секретарши по-прежнему оставался серьезным и сосредоточенным. Белов тревожно заерзал. Почему она так странно себя ведёт? В его представлениях, сформированных в основном посредством голливудских блокбастеров, очаровательные барышни, услышав нечто подобное, должны как минимум запаниковать и как максимум – лишиться чувств. А она смотрит. Не мигая. Прямо как змея… Либо Леся Сазонова сделана из более прочного материала, чем героини боевиков, либо…
– Так ты догадалась… – прохрипел Миша и это был не вопрос.
Вот теперь Леся фыркнула и закатила глаза:
– Пф-ф-ф-ф! Ты в самом деле считаешь меня дурой, Белов? Просто хотела услышать это от тебя. Ты же у нас – будущее светило отечественной науки, гениальный физик-ядерщик!
– Я не ядерщик… – удрученно поправил Миша.
– Это не меняет дела. Скажи лучше, каков наш план.
– Такой же, как и раньше – найти выход. Но сначала – отдохнуть. Уже пять утра, Лесь. Не знаю, как ты, но я вымотался напрочь, – Миша зевнул от всей души. Громко и заразительно. – Что скажешь?
– Ну-у-у, – отозвалась Олеся с некоторой долей скепсиса, – если ты считаешь, что это безопасно…
– Не бойся, Лисёныш, – Белов притянул подругу к себе, и она уютно устроила рыжую головку на его плече. – Завтра мы найдем выход. Обязательно найдем. А теперь спи и ничего не бойся. Больше никаких ужасов. Никаких страхов. Обещаю.
Миша чмокнул Сазонову в макушку. Перед тем, как уснуть, он попытался поймать за хвост ускользающую мысль, которая не давала ему покоя. Каверзная нестыковка, едва различимая нелогичность… Но сил думать не было и то, что минуту назад казалось таким очевидным вновь покрылось мраком тайны. Веки отяжелели, и Миша провалился в сон.
Ему снилась дорога. Скользкая. Опасная. Наледь хрустела под колесами. Хлопья снега врывались в открытые окна «Матизки» и падали на лицо. Таяли. Стекали по лбу и щекам тяжелыми каплями. Кап-кап-кап-кап… Мокро. Противно… Слишком противно, чтобы быть сном…
Миша поморщился, когда очередная «капля» угодила на нос, открыл глаза и…
Увидел склоненное к себе лицо. Самое уродливое лицо, какое только можно себе представить. Казалось, будто лоскутами кожи обтянули череп питекантропа. Низкий лоб сплошь покрытый шрамами и швами, бороздили глубокие морщины. Широкие ноздри жадно втягивали воздух и трепетали. Скошенный подбородок дрожал, а из приоткрытого рта слюна стекала…прямо на него, на Мишу!
– А-а-а-а-а-а! – заорал Белов. Его вопль тут же утонул в пронзительном Леськином визге, а чудовище шарахнулось в сторону, откинуло голову назад и… взвыло:
– Ао-о-о-о-о-о!
Миша попытался отползти, но почувствовал на своем плече чью-то (совсем не Леськину) руку и приготовился умереть от инфаркта…
– Тихо! Тихо! – разорвал какофонию звуков вполне себе человеческий голос. – Ради всего святого, умоляю Вас, не пугайте ее!
Миша подавился собственным криком, а к чудовищу кинулся обладатель приятного баритона: мужчина лет тридцати пяти. На вид – типичный «ботан», «вечный девственник».
Этот лысеющий умник, облаченный в жилетку, полосатую рубашку и скрупулезно отглаженные брюки с идеальными стрелками, бесстрашно повис на лапе двухметрового страшилища и заворковал, что тебе голубок:
– Полечка! Ласточка моя! Всё хорошо! Успокойся, девочка! Я здесь, я рядом…