Днем, на обратном пути в городские владения моей семьи на Холмах Роскоши, я пребывал в самом скверном расположении духа. Положение мое казалось настолько плачевным, что даже прекрасный весенний ландшафт утрачивал для меня всю свою прелесть.

Время шло. Минуло уже два года с тех пор, как я закончил Королевскую академию искусств, а мне все еще не удалось опубликовать ни строчки из написанного. Я не мог с гордостью продемонстрировать хотя бы тощую брошюрку и сказать: "Смотрите, я — писатель. Дайте мне самому определить свой путь и самому бороться с жизненными трудностями! Я напишу свое имя огненными буквами на небосклоне Волтара, я буду лучшим среди лучших, я стану гордостью семьи, я добьюсь почета и уважения, если только вы позволите мне следовать в жизни своим путем!" Но, увы, я знал, что безграничное терпение всех моих многочисленных дядюшек, тетушек, двоюродных бабушек, дедушек, двоюродных и троюродных братьев и сестер подходит к концу. Мои дни сочтены, и рано или поздно они в ярости набросятся на меня и силой заставят занять какой-нибудь пост, сулящий мне в старости всеобщее уважение и кучу денег. И я стану всего лишь жалким винтиком в безжалостной машине безликого серого общества.

Оплакивая свою судьбу, я посадил свой аэроспидстер на площадку в скульптурном парке, заглушил двигатель и приказал двум лакеям отнести драгоценный ящик с его ветхим содержимым в мой кабинет в западной башне, находящийся далеко от остальных жилых комнат: туда меня выжили мои домочадцы за привычку слушать музыку поздно ночью и громко топать ногами. Но я в этом не виноват. Моя мать, очень воинственная женщина, как раз в это время спускалась по главной лестнице и заметила, как я пытался спрятаться от нее за кадкой с карликовым деревцем.

— А, вот ты где, Монти, — сказала она. — Надеюсь, завтрак пошел тебе на пользу. Но во что ты превратил свою одежду?

Опустив глаза, я увидел, что из-за этой коробки весь перепачкался.

— Ничего, — сказала мама, — только позаботься о том, чтобы выглядеть прилично к ужину. Я пригласила юную Корсу и ее брата. — И она беспечно продолжила свой путь, повергнув меня в состояние мучительного страха. Я отчетливо услышал грохот артиллерии врага, жаждущего моей погибели.

Я поднялся в кабинет. Мой слуга отчитывал лакеев за то, что они запачкали все вокруг своей коробкой. По происхождению он монголоид, зовут его Доберман. Он служил моему отцу во время какой-то кампании и теперь, посвятив себя заботам о воспитании сына, тщательно блюдет свою репутацию и репутацию нашей семьи. Как только я вошел, его внимание сразу же переключилось на меня.

— Посмотрите на свой костюм! — строго проговорил он. — Надеюсь, вы не появлялись на публике в таком виде? Сейчас же — о Боже! — примите душ, а я приготовлю вам смену белья. Лакеи, уберите отсюда эту рухлядь! — Он указал на коробку.

— Нет-нет! — запротестовал я. — Это очень ценная вещь!

— Ценная? Она воняет так, будто ее притащили из Королевской тюрьмы!

— Именно! — прокричал я в отчаянии, встав в дверях и мешая лакеям исполнить приказ Добермана. — Воняет! Ну и пусть воняет! Почти сто лет назад один заключенный обратился к суду с просьбой немедленно казнить его, а суд ему отказал! Это судебная ошибка. Они не вынесли приговора по его делу.

— Значит, вы все-таки решили принять должность младшего клерка. — Доберман немного успокоился.

— Нет! — воскликнул я. — Я напишу об этом оду!

Мой слуга поднял глаза к потолку и в отчаянии воздел к небу руки — его излюбленный жест.

В конце концов мы с ним сошлись на том, что горничные тщательно протрут ящик и мне будет разрешено оставить его у себя в комнате, но с тем условием, что под него подстелют какую-нибудь тряпку, чтобы не испортить дорогой ковер.

Приняв душ и переодевшись, я смог наконец освободиться от нежелательного присутствия посторонних. Надеясь забыть о собственном горе при чтении описаний страданий другого человека, я взял из ящика толстую пачку листов, представляющую собой исповедь заключенного, и, устроившись на стуле, приготовился читать. В этой рукописи наверняка можно найти материалы для будущей оды. У меня в голове сразу же родилось несколько строчек:

О, стены суровой тюрьмы,

Вы сердце у меня… разбили? забрали?

Бери, бери, палач, топор

И бей… скорей?., убей?., в безмолвия печали?..

Ладно, рифму я отшлифую позже. Лучше сначала узнать, о чем эта рукопись.

И я начал читать исповедь заключенного.

Я читал весь день, полностью поглощенный этой историей. Стиль изложения был сжатым, простым, без прикрас; текст изобиловал архаизмами. Теперь уже так не пишут: нынешние писатели уделяют большое внимание сочетанию звуков, красивым словам, не заботясь о том, какой смысл вложен в их произведение, стремясь возвести прекрасные, заоблачные башни, которые потом упадут на землю под тяжестью своей бессмысленности. Было очень интересно читать рукопись, где события и сцены из жизни описывались в реалистическом ключе. Сюжет для романа. Очень похоже на произведения ранних классиков, которые излагали историю от начала до конца, и вообще просто замечательно. Я постараюсь подражать этому стилю.

Приближалось время обеда. Пришел Доберман, чтобы помочь мне одеться, после чего на протяжении четырех часов я был вынужден сидеть сначала за длинным столом, потом в музыкальном салоне, и все это время — непрерывно поддерживать беседу с юной Корсой и ее братом. Она весила, наверное, вдвое больше меня и была мускулиста, как мужчина. Корса без конца разглагольствовала об урожае, неприятно шевеля слишком тонкими губами, а ее братец — об охоте с пушками на лепертиджей, и я должен был притворяться, что все это мне безумно интересно, внутренне содрогаясь при мысли об отъезде на планету Модон с ее чистейшим воздухом в обществе этой парочки. Скромные замечания и безобидные намеки моей маменьки заставляли меня чувствовать себя стоящим у бездонной пропасти и услужливо подталкиваемым родичами к ее краю.

Я был безмерно рад вернуться в свой кабинет и снова взяться за мою рукопись.

Подлость этого человека потрясла меня до глубины души. Его бесстыдство не знало границ и свидетельствовало о полном отсутствии совести.

Он был совершенно убежден, что вел себя вполне естественно. Я и представить себе не мог, что сознание преступника устроено таким образом. Я читал и читал.

Я не мог заставить себя прерваться, и, когда наконец закончил чтение исповеди, часы пробили четыре утра.

Я сидел на полу, обложившись желтыми страницами, распечатанными когда-то диктозаписывающим устройством.

Что ж, (…) его!

Я представил себе эти две империи — Волтар и Землю. Вот секретная база, вот человек, который должен быть казнен. Вот Джеттеро Хеллер с ордером на его арест. Вот графиня Крэк — возможно, она погибла, разбившись насмерть. И здесь даже не сказано, что же случилось с котом!

Что же, черт возьми, произошло потом?

О, как я был взбешен поведением этого преступника, Солтена Гриса. Он умолял, чтобы его казнили. Что ж, он заслуживает казни только за то, что оставил читателя в подвешенном состоянии — прямо между небом и землей!

И ничего тут нельзя было поделать. Но я знал, что ни за что не усну, пока не узнаю хотя бы, что произошло на Волтаре и Земле в то время.

Я вызвал Добермана. Тот с жалобными причитаниями разбудил старшего слугу, и они вдвоем отправились в складское помещение башни, где, бесчисленное количество раз устремив глаза к потолку, среди всякого хлама нашли мои старые школьные учебники.

Я уверенно листал не читанные мной прежде пыльные страницы исторического текста с пометками на полях.

Открыв нужный параграф, я прочитал: "Этот период вошел в историю Волтара как период мира и спокойствия. Время правления Клинга Гордого, до вступления на престол Мортайи Великолепного, примечательно прежде всего своей непримечательностью".

Постойте-ка. В рукописи Грис говорит, что принц Мортайя возглавил повстанческие силы на Калабаре. Войска Аппарата предприняли не одну атаку, чтобы подавить восстание.

Поспешно открыв страницу, где рассказывалось о волтарианском правительстве, я нашел список департаментов, отделений и служб.

Но в списке не значилось такой организации, как Аппарат!

Я вернулся к себе и начал вспоминать. У меня целая толпа родственников, так или иначе связанных с волтарианским правительством, но я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь хоть раз упоминал об Аппарате. И вдруг я понял: существование Аппарата держалось в строжайшем секрете!

Ничего себе конспирация! Скрывалось существование целой организации!

Но я не намерен был сдаваться.

Я снова вытащил Добермана из постели и заставил его разбудить управляющего, чтобы тот открыл библиотеку в южной башне, и принести мне оттуда все старые энциклопедии. Когда ошарашенный лакей, сгибаясь под тяжестью томов, принес мне книги, я сразу принялся рыться в них.

Я отыскал имя Джеттеро Хеллера, знаменитого военного инженера, превосходного пилота и чемпиона по игре в метательные шары. Но в статье ни слова не говорилось о его пребывании на Земле.

Я послал слуг за новыми томами.

На этот раз, поспешно переворачивая страницы, я искал хоть какое-нибудь упоминание о планете Земля, или Блито-ПЗ.

Никаких признаков ее существования!

Что ж, должен сказать, я был весьма озадачен результатами своих поисков.

Я ничего не понимал.

По настоянию старшего слуги, Добермана и управляющего, под любопытными взглядами слуг, столпившихся в библиотеке, я отправился спать.

Я был очень зол на Гриса.