В грязном подъезде бывшего общежития на окраине Москвы сыро и холодно. На ступеньках лестницы — обёртки от сникерсов, чипсов, окурки. Свет угасающего ноябрьского дня косо падает на стены лестничных пролётов и проявляет там совсем не библейские сюжеты с комментариями на ненормативной части великого и могучего.

Настенные граффити вызывают лёгкое подташнивание, желание немедленно замазать эти художества приятной глазу краской цвета чистого неба. Но это было бы только малой частью того, что душа просила тут сделать…

В окнах на межэтажных площадках выбиты стёкла, на потолке — везде паутина и чёрные пятна от приклеившихся сгоревших спичек. Перила — обожжённые сигаретами и в липких комочках использованной жвачки.

Но на первом и втором этажах ещё терпимо. Всё гораздо хуже, начиная с третьего, где обычно никогда не горят лампочки и в темноте иногда можно наступить на что–нибудь гадостное.

Квартира Сан Саныча на шестом этаже. Сколько не убирал он свою площадку и лестницу на два пролёта вверх и вниз, чистота больше суток не держалась, а вкрученная новая лампочка и того меньше. Как отдали эту десятиэтажную общагу от разорившейся фабрики в липкие частные руки в начале девяностых, так относительный порядок и закончился. Осталась одна ностальгия по прошлым временам.

Лифтом Сан Саныч никогда не пользовался, поднимался к себе пешком. Не хотел застрять в кабинке надолго, да и для здоровья пользы никакой. А после шестидесяти о нём заботиться надо. Держать под контролем. Иначе — хана! Сразу попадёшь в «добрые руки» сегодняшних коммерсантов от медицины и останешься без последних портков.

На площадке пятого этажа совсем темно — разбитое стекло заколочено фанерой. Слабый свет проникает только через приоткрытую дверь сушилки. В угловом тупичке, где обычно вечерами тусуется молодёжь, сейчас никого не слышно и не видно. Вот только среди валяющихся на полу пустых жестянок из–под пива и окурков, темнеет большая лужа, а чуть дальше от неё выделяется ворох какого–то тряпья. Вроде, вчера его тут не было…

Опять нагадили и оставили мусор?

Сан Саныч подошёл поближе. Присмотрелся.

На полу, у края чёрной лужи, свернувшись калачиком и зажав руками голову, неподвижно лежал человек.

У Сан Саныча нехорошо ёкнуло в груди.

«Доигрались детишки! Никак своего кончили… Прежде дальше обычного мордобоя дело не доходило, а щас вот уже, кажется, и первый «жмурик» нарисовался… Ептыть твою…»

Сан Саныч включил фонарик на сотовом и тяжело опустился на корточки у съёжившегося тела. Разнял руки, сцеплённые за головой, проверил пульс.

Живой!

Посветил на лицо. Узнал. Один из тусовки местных мачо.

Видимых повреждений на голове нет. Крови на теле, руках–ногах, тоже. Видать, сей ковбой где–то нажрался так, что до своих дверей доползти не смог. Вырубился по дороге. Тут же и обделался весь. Воняет так, что хоть противогаз надевай…

Сан Саныч, сморщившись, почесал скулу

— И что с этим представителем «золотой молодёжи» делать? Оставить здесь? Ещё чего доброго замёрзнет, ночи уже холодные. А у него, кажется, и семья есть, помнится, об этом «герое» что–то слышал от соседей. Скорую вызывать? Да не возьмут пьяного в больницу, скажут, домой несите. Тем более, что он тут же, в этом доме и живёт. Вот только в какой квартире?

Полицию вызвать — те разберутся. Но тогда и «мачо», и его семье могут получиться неприятности…

Сан Саныч потряс парня за плечо.

Никакой реакции.

Приподнял, привалил спиной к стене, пошлёпал слегка по щёкам

— А ну, орёл, проснись! Ты из какой квартиры?

«Орёл», не открывая глаз, что–то промычал и неожиданно блеванул прямо себе на одежду. Потом уронил голову на грудь, захрапел и начал медленно заваливаться набок.

Сан Саныч в сердцах сплюнул, затем осторожно, чтобы не вымазаться в дерьме, закинул левую руку парня себе за шею, приподнял его и, тихо чертыхаясь под нос, волоком потащил по лестнице на шестой этаж. Открыв двери, внёс «орла» в квартиру и уложил в ванну. Морщась, проверил карманы куртки. Никаких документов у парня не оказалось.

Сан Саныч озабоченно потёр лоб, забормотал себе под нос

— Так, надо этого субчика раздеть и отмыть в тёплой воде. Если не очухается и не вспомнит, где живёт, придётся оставить спать у себя. А одежду его, как ни крути, нужно сегодня же постирать и повесить сушиться у батареи. Иначе вся квартира за ночь провоняет. Да и утром не в грязное же одевать…

В тёплой воде парень блаженно потягивался, сопел, фыркал, но так и не проснулся.

Сан Саныч постелил ему на диване, уложил на правый бок, укрыл одеялом и отправился стирать дурно пахнущие вещи гостя.

Лёг поздно и с трудом заснул. Снилось, что опять лежит в пропахшем лекарствами, потом и тяжёлым духом искромсанного человеческого мяса, полевом госпитале в Баграме, а рядом хрипят и стонут раненые. Дышать тяжело. В пробитую пулей грудь со свистом входит воздух. Бинты намокли от крови, всё тело чешется, губы и горло — сухие. Страшно хочется пить. И… жить…

Этот проклятый ночной кошмар из прошлого приходит часто. Слишком часто. Тот последний бой под Кандагаром, когда разведроту Сан Саныча — капитана Шабанова бросили на перехват и разгром банды душманов, засевшей в кишлаке, с задачей главаря взять живым и доставить в штаб дивизии. В помощь дали одного местного, из царандоя, откуда и сообщили о банде.

Видимо, была и «обратка». Кто–то из «бабаев» слил информацию о задании Шабанова душманам и разведроту неполного состава задолго до конечной точки рейда, на самом узком месте перевала, ждала засада.

Всё, что Сан Саныч помнил, это как шедший справа от него «царандоевец» что–то выкрикнул и кубарем бросился в ближайшую расщелину у тропинки, а впереди, на фоне дальних алых вершин гор, подсвеченных заходящим афганским солнцем, вдруг засверкали быстрые злые огоньки, горохом посыпались очереди.

Что–то сильно ударило в грудь. Сан Саныч упал на колено. Затем сзади ахнуло… На голову будто бы разом вылили ведро густой липкой смолы. Сознание провалилось в черноту.

Очнулся Сан Саныч уже в госпитале. Как потом узнал, его, раненого и контуженного, вынес на себе из огневого мешка один из разведчиков — Дато Гвенцадзе, сержант, лет на десять моложе своего командира.

Проснулся Сан Саныч рано. На час раньше обычного. За окном было ещё темно.

Сразу вспомнил про гостя. Включил слабенький ночник, подошёл к дивану.

Парень сладко спал, ровно дыша и почти с головой накрывшись одеялом.

Сан Саныч, стараясь не шуметь, оделся, зашёл в ванную, неторопливо, обстоятельно умылся, причесался. Проверил одежду гостя — она уже практически высохла. Вот только всё мятое…

Сан Саныч почувствовал себя неловко. Неудобно будет предлагать это надеть даже незваному и незнакомому гостю. Как–то не по–людски…

Глубоко вздохнув, прошёл на кухоньку, включил газ и поставил на плиту чайник, а на стол постелил кусок толстой материи для глажки. Воткнул в сетевую розетку вилку утюга. Затем принёс рубашку и брюки гостя, его высохшее бельё.

С водичкой и через тонкую полотняную тряпочку добросовестно всё выгладил. Потом прошёл в комнату и аккуратно разложил одежду на стуле, стоящем у изголовья спящего гостя.

Высохшую куртку вынес из ванной и повесил на вешалку в прихожей.

В тишине квартиры негромко засвистел закипающий чайник. Саныч споро вернулся на кухню, засыпал заварку в маленький фарфоровый чайничек, плеснул туда кипятку. Потом достал из коробки печенье и выложил на тарелочку, сделал бутерброды с сыром, в вазочку насыпал конфет.

Подумал:

— Приготовить на завтрак яичницу? Нет, с этим лучше подождать, пока гость не проснётся.

А сейчас можно пока посидеть у горящего газового рожка, мысленно прокрутить в памяти события вчерашнего дня, приготовиться к разговору с молодым «алконавтом».

Но, собственно, какой может быть разговор?

Кто ему этот неизвестный парень и что можно ему сказать? Нотации читать? Да нахрен они ему сдались! Чай, не дитя малое…

Учить уму–разуму таких обалдуев поздно. Или родители не справились, или что другое повлияло, но поезд ушёл. Теперь только от самого парня зависит, сможет ли он выбраться из того болота, в которое, судя по всему, попал далеко не вчера.

«А-а… Ничего не надо говорить. Проснётся — отдать одежду, покормить и пусть идёт на все четыре стороны! Без моих советов. Свой человеческий долг выполнил, дальше меня не касается» — решил Сан Саныч.

Подумать–то — подумал, но легче не стало. Какой–то маленький червячок на сердце всё равно шевелился, зудел, свербел, не давал покоя…

Чтобы отвлечься от грустного, Сан Саныч придвинул табуретку к подоконнику и, опершись о него локтями, стал всматриваться в россыпь огней ночной Москвы, подсознательно стараясь в этом разноцветье и мерцании найти какую–то подсказку, которая избавила бы его от тяжести на сердце. Но на ум ничего не приходило…

Вспомнил старого друга–однополчанина, Дато Гвенцадзе. Давно что–то они не встречались. Раньше тот хоть звонил иногда. То с учёбы, то из командировки откуда–то издалека. Бывший старший сержант закончил после Афгана военное училище, стал офицером. Военным переводчиком.

О службе при встречах не распространялся, замкнутым не стал, но изменился сильно. Даже внешне. В Афгане был этаким неторопливым полноватым увальнем, а после окончания училища стал поджарым, упругим, будто бы сотканным из сплошных мышц. Сильно загорел, черты лица заострились, кожа стала коричневатого оттенка, выдубленной от жестоких ветров и песчаных бурь разных экзотических стран, о которых Дато рассказывал редко и очень скупо. Те, кто Дато не знал, легко могли принять его и за кавказца, и за араба, и даже за итальянца, настолько в нём переплелись характерные черты и признаки разных народов, среди которых другу приходилось подолгу жить и не выделяться.

Только иногда Сан Санычу удавалось сопоставить события и переделки, о которых вскользь упоминал Дато, и понять, где тот бывал и что пережил. Того, наверное, на несколько жизней хватило бы…

После Афгана — Чечня, Сербия, Ирак, турецкий Курдистан, Южная Осетия, Йемен, Ливия, Сирия…

Несколько раз был ранен. Официально считался военным журналистом, а на самом деле, кто знает, кем был…

Совершенно точно было только одно — Дато работал на Россию на самых тяжёлых участках противостояния с Западом, с коварным и изощрённым врагом.

И даже когда Гвенцадзе ушёл на пенсию и стал корреспондентом одной из крупных столичных газет, Сан Саныч был уверен, что его друг просто сменил военную форму на гражданский костюм, но продолжил заниматься тем же, чем и раньше — добыванием стратегически важной для страны информации.

В Москве жила дочка Дато, Этери. Она иногда звонила, предупреждала о скором приезде отца, передавала приветы или сообщала в какой больнице он лежит на этот раз с очередным «пустяком».

За отца девушка очень беспокоилась и всё ждала, когда же он, наконец, угомонится и перестанет ездить в опасные командировки по районам мира, охваченным войнами и революциями, по разрушенным странам, куда США принесли свои «демократические ценности» и «права человека»

Этери было всего семнадцать, жила она с отцом в маленькой двухкомнатной квартирке в Царицыно. Матери не было уже давно. Дочь она бросила и уехала с новым мужем, мелким американским бизнесменом куда–то в солнечную Флориду, оставив Этери на попечение отца–одиночки.

Дато не любил об этом говорить, а Сан Саныч научился избегать неудобной темы.

От воспоминаний оторвал сухой, надсадный кашель, раздавшийся в комнате, стук отодвигаемого стула.

Сан Саныч встал с табуретки, подошёл к двери, заглянул в спаленку.

Гость, сидя по–турецки на диване, зевал во всю челюсть и, протирая сонные глаза, очумело разглядывал квартиру. Заметив Саныча, уставился на него

— Эта… хде это я?

Саныч прошёл в комнату, включил свет и сел на стул перед парнем

— Доброе утро! Ты у меня дома. Вчера нашёл тебя в полной отключке. В подъезде. Чтоб не замёрз или рвотой не захлебнулся, принёс к себе. Помыл и спать уложил. Как спалось–то?

— Нормально, — автоматом ответил гость, опять зашедшись в кашле. Чуток оклемавшись, постарался принять независимый вид, но голым, с помятой от сна физиономией и с плохо подчиняющимся голосом, у него это получилось очень неубедительно.

Парень это почувствовал и немного смутился. Но выглядеть очухавшимся в вытрезвителе обычным «синяком» явно не хотел. Взяв покровительственный тон, небрежно, сквозь зубы, процедил

— Зря беспокоился. Я б и на площадке нормально отлежался, а потом домой бы пошёл. Кхы–кхы…

— Да, сосед, извини, что тебя сюда приволок. Может, ты и прав. Может сейчас и принято так друг к другу относиться — просто проходить мимо, когда человек валяется на полу в отрубе… Благодарить не надо, не напрягайся. Зовут меня Александр Александрович Шабанов. Можно — Сан Саныч. Военный пенсионер. А ты кто?

Парень свесил ноги на пол и сел на краешек дивана, прикрывшись одеялом

— Лёнчик я. Из шестьдесят шестой квартиры. С восьмого этажа. Слушай, а чего это я голый? Дай одеться–то…

Шабанов хмыкнул

— Извини за подробности, дорогой гость, но ты вчера так обделался, что я не мог себе позволить тебя, такого грязненького, в свою чистенькую постельку положить. Пришлось в ванне отмывать, да одёжку твою простирнуть. Вот она, тут, на стуле. Одевайся, умывайся и двигай на кухню. Чай будем пить.

Лёнчик завозился на диване, нашёл свои трусы, надел. Уже не смущаясь, встал и начал, покашливая, одеваться.

Из кухни Сан Саныч крикнул

— Яичницу будешь?

— Не–ет, не могу. Стошнит.

— Ну ладно, тогда иди, хоть чайку горячего попей. Полегчает. А то рассольчика–то у меня нет, извиняй.

Лёнчик шумно умылся в ванной, потом вошёл в маленькую кухоньку, уселся на табуретку и стал разглядывать Шабанова.

Выглядел Лёнчик уже не в пример лучше, чем вчера. Был он среднего роста, на вид — лет двадцати пяти — тридцати, худощавый, с наглыми чёрными глазками и длинными спутавшимися смоляными волосами. На лице — трёхдневная щетина. На госте были свежевыстиранные и отглаженные, видавшие виды старые рваные джинсы и кофейного цвета, клетчатая рубашка, кое–где порванная и в заметных глазу несмываемых пятнах.

Кроме неопрятного внешнего вида Лёнчика, Сан Саныч каким–то внутренним чутьём почувствовал тёмные волны злости и обиды на весь мир, излучаемые в пространство от нового знакомого. Что–то с ним явно было не так…

«Ну, да ведь не родственник. С ним детей не крестить. Посидим и расстанемся», — философски подумал Шабанов.

Но он ошибся.

* * *

На другой день, вечером, Лёнчик заявился с литровой бутылкой водки и закуской. Выпили.

За знакомство, за друзей, за мир во всём мире.

После четвёртого или пятого стаканчика гостю захотелось поговорить «за жизнь». Санычу пришлось выслушать монолог о политических взглядах гостя, которые, в основном, сводились к тому, что «всех наверху надо мочить без разбора», про то, что самые лучшие партии — это те, что призывают «гнать инородцев–нахлебников из России», и о том, какая у Лёнчика жена–падла — пилит каждый день, истерики закатывает, денег постоянно требует. А где их взять?

Лёнчик честно работает. Механиком на автобазе. Не ворует. Не приторговывает ничем. Кроме зарплаты, иных доходов нет.

Саныч, слушая чернушную бредятину Лёнчика о политике, с трудом сдерживался, но… делал скидку на водку, относительную молодость и горячность гостя. Печально было только, что он ничего не хотел слушать и пытаться думать самостоятельно, искать истину. Все его взгляды и убеждения представляли собой дикую смесь из американской пропаганды и штампов против России, лозунгов националистических партий и пьяной агрессии.

Пропустили ещё немного, Лёнчик совсем захмелел

— Слышь, дядь Саша, тащ полковник…

Саныч перебил

— Я майор.

— Та ладно, какая разница, я не служил, мне всё равно, хоть выглядишь ты, по–моему, не меньше, чем на полковника. Вот скажи мне, тащ майор, из–за чего или кого я так хреново живу? А? Денег нет, счастья нет, друзей нормальных и тех нет! Домой хоть вообще не приходи, жена живьём ест! Единственное счастье — это нажраться до полной отключки и уйти в нирвану. Может и зря ты меня спасал?

— Может и зря, — кивнул Саныч, — только у меня выбора не было. А вот почему ты живёшь так хреново, не знаю. Может, стоит в себе покопаться? Подумать? Измениться?

— Из–ме–нить–ся? — это слово Лёнчик произнёс по слогам и с издёвкой, — куда меняться, если жизнь такая! Заколдованный круг! Крутисся, как белка в колесе. На работе выдохнешься, домой придёшь, думаешь, щас полежу, отдохну, с дитём поиграюсь, да назавтра, с хорошим настроением на трудовые подвиги. Хрен там! Придёшь трезвым, как стёклышко, ни в одном глазу, улыбнёшься благоверной — здравствуй зайка, как у тебя дела? Как день прошёл?

А «зайка» как зарычит, аки пещерный лев и начнёт тебя с порога глушить — «Припёрся мурло поганое! Глаза б мои тебя не видели. Иди жрать на кухню!»

Сама не работает, целыми днями дома сидит с «продвинутыми» подружками, те все «разведёнки» давно, гулять с ними куда–то ходит. Там ей всё по–умному объясняют, как надо над мужем эта… «до–ми–ни–ро–вать», держать его «на коротком поводке», припугнуть ментурой, если что, разводом с отъёмом квартиры, дитя не давать видеть. Короче, я должен пахать, ей деньги приносить, все её прихоти исполнять, да ещё она об меня ноги вытирает. В законах бабских подкована, бля…

Вот как с этим жить, Саныч? Это ж противно мужскому естеству! Ты — старше меня, мудрый мужик, вроде, вот и объясни дураку молодому, что сделать, чтоб жить по–человечески можно было?

Родственники из деревни надо мной смеются — распустил жинку, посадил себе на голову, она с жиру и бесится, как хочет, живёт на всём готовеньком! Мне родители и квартиру отдали, двушку, сами в дачный домишко переехали, да и получаю я неплохо. Многие гораздо меньше меня зарабатывают и хуже живут, да в семье — счастье и согласие.

В деревне всё проще — ежели баба мужа не уважает, хамит, семейные обязанности не исполняет — отлупил, как следует, да выгнал со двора на позор всей деревне. Там ещё стыд и совесть, как в городе, люди не потеряли…

Если сначала Шабанов думал легко отделаться, выпить по стаканчику, да разбежаться со случайным знакомым навсегда, то после его откровений почувствовал, что где–то в глубине души, эта история его сильно задела. Слишком уж она была типичной на сегодня. И это была трагедия не одного только Лёнчика, но и десятков тысяч других парней, потерявших опору под ногами и всякий смысл в жизни…

Непрерывная гонка за баблом, удовольствиями, показухой и тупыми развлечениями. Кто же должен наставить на путь истинный этих заблудших овец?

А может попробовать?

И Сан Саныч, вопреки своему первоначальному решению побыстрее спровадить Лёнчика, сделал то, что заставило таки сердце, что со времени воинской службы диктовали неписаные законы русских солдат по отношению к раненому товарищу на поле боя…

Раненого или контуженного надо спасать!

И Сан Саныч попытался

— А сам–то, что думаешь делать? Мысли есть?

— Есть, — резко и зло бросил Лёнчик, торопливо вытряхнув в рот остатки водки на дне стакана, — нажраться до отключки вместо анестезии и повеситься!

— Да, не боец ты, парень, — хмыкнул Шабанов, — ты дезертир.

— Называй, как хочешь, а другой дороги не вижу.

— А ты её и не ищешь! Сидишь на своих драгоценных привычках и взглядах, как на «герыче» и слезать не хочешь. Лень напрягаться. Оно так ведь проще — себя жалеть, чувствовать несчастной жертвой, которая под «жерновами судьбы» ничего не может сделать.

Лёнчик поёрзал на табуретке, отодвинулся от стола и опёрся спиной о подоконник. Разочарованно протянул

— Ну сосед… И ты туда же… Полез в философию… Прям, как его? Эта…Макаренко! Вот! Ты што, в школе деток учишь, что ли?

Саныч подмигнул

— Угадал. Я сейчас в школе ОБЖ преподаю. Там же веду патриотический клуб от ветеранов «Боевого братства», читаю лекции для старшеклассников вместе со святыми отцами из «Центра семьи» московской епархии, ну и пишу статьи иногда о сегодняшних отношениях между мужчинами и женщинами. Твой случай — типичный!

— Вот ёшкин кот… — изумлённо процедил Лёнчик, — попал, как кур во щи… Прям к профессору по моему вопросу. Надо же…

Стараясь скрыть лёгкую растерянность, плеснул водки в стакан, дурачась, сказал очередной тост

— За то, шоб у нас всё было и нам за это ничего не было!

Ощерился в ухмылке и вылил «огненную воду» в щель между жёлтыми щербатыми зубами. Занюхал кусочком хлеба.

— Я за это пить не буду, — Саныч отставил стакан, — ты ко мне плакаться пришёл или совета спросить?

Лёнчик с тоской глянул на бутылку — там оставалась ещё примерно половина содержимого, — тяжело вздохнул и отвёл глаза

— Ну чо ты, Саныч, конешна, совета спросить у мудрого человека.

— А если совета, тогда давай серьёзно. Могу чем тебе помочь — говори! Нет? Так забирай водку и вали к своим корешам, а ко мне больше не суйся! Что мог — для тебя сделал. В следующий раз будешь валяться где, не подберу!

Лёнчик слегка растерялся от такого поворота в приятной сначала беседе

— К–х–хе… Ты чо, Саныч? Не дави на моск! Конешна, я это… хочу, чтоб всё было, как у людей, типа, семейное счастье, достаток и благодать божья. Но вот это ж не от меня тока зависит! О чём я тебе тут толкую.

— В любом деле от печки плясать надо! Ты не можешь изменить мир, но можешь измениться сам. Вот с себя–то и начни! Станешь хорошим мужем и отцом, добрым порядочным человеком, а не синяком, каким был, глядишь, и люди рядом с тобой изменятся, и мир лучше станет. Не будешь на него смотреть через чёрные очки.

— Эта… Саныч, тебе легко говорить. Ещё со школы помню «чужую беду — рукой отведу».

— Дурак ты, братец! Беда–то твоя — рукотворная! Ты её сам, своими руками строишь, кормишь и поишь! Так она и вырастает из блохи в слона!

Лёнчик уставился погасшим взглядом в донышко пустого стакана

— Слова–то у тебя правильные, Сан Саныч. Хорошие слова, — Лёнчик почесал подбородок, — дык я ж и не спорю, вишь. Вот только они «ваабще», а конкретна чо делать, не знаю. Надоумь.

— Есть только два пути, братец. Или сидеть на попе ровно, как сидел, или брать судьбу в собственные руки. Соскакивать с «герыча» привычек. Силы воли хватит?

Лёнчик без особого энтузиазма пожал плечами

— Попробовать, оно, канешно, можно. Я ж не против. Не пить, значит, больше ни водки, ни пива. Курить бросить. С корешами перестать видеться… С работы сразу домой бежать, очередной вечный ремонт делать, все фантазии своей кобры исполнять… Это ж так и сдохнуть можно…

Помолчал несколько секунд

— Ладно, с чего начинать–то?

Саныч переборол мучившие его неясные сомнения и, внутренне решившись на психологический эксперимент, бросил

— Завтра вечером, в это же время, ко мне придёшь. Без бутылки и на трезвую голову. На небольшую лекцию. А сейчас — иди домой, к семье, мне работать надо.

* * *

После ухода Лёнчика Саныч некоторое время сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Его здоровая деятельная натура и характер оптимиста, как часть общего иммунитета, не пропускали в сознание ядовитые волны отчаяния и пофигизма, исходящие от полуразрушенной личности гостя.

Нет, надо сжать зубы, напрячься, найти нужные слова и подходы, постараться вернуть таких, как Лёнчик, из тумана забытья, из мира голливудских сказок, из стада опустившихся до состояния жвачных животных, тупых «потребителей», выращенных американским дьяволом, в реальный живой мир!

Без нравственно и физически здоровой молодёжи, без нормальных патриархальных семей, без веры в светлую и справедливо устроенную жизнь, у нашей страны нет будущего!

Саныч понимает это совершенно точно. И даже если у него не сразу всё получится, если майор Шабанов и проиграет первое сражение, то всё равно он приобретёт бесценный опыт, который откроет ему новые пути — как выиграть войну с Сатаной.

Нельзя ничего не делать и ждать, что всё решится само собой…

Это только кажется, что Лёнчик появился на пути случайно, на самом деле — это судьба и шанс снова занять своё место в строю на новой Отечественной войне.

Шабанов почувствовал острое желание поговорить с кем–нибудь из друзей, поделиться мыслями, выслушать их оценки своих намерений ввязаться в очередную драку за справедливость, за будущую сильную и великую Россию. А если за это не бороться, то ради чего тогда жить?

Саныч достал мобильник, порылся в его памяти контактов и довольно быстро наткнулся на номер Сеньки Ежова, подполковника–танкиста, повоевавшего в Чечне, а сегодня одинокого военного пенсионера. Сеня с удовольствием пообщается с Санычем, поговорит о хитроумных приёмах врагов в одурачивании доверчивых подростков, их мам и пап, у которых от шквала дезы и «информационных бомб» из СМИ, подконтрольных потенциальному противнику, давно мозги набекрень…

Все ценности в головах перевёрнуты. Теперь на пьедестале — зелёные американские деньги, право делать всё, что хочется и удовлетворять любое своё желание.

Несчастным одураченным обывателям и невдомёк, что такое настоящие человеческие ценности, ради которых стоит жить и стоит умереть, если понадобится. Западная свора избранных морлоков тихонечко выращивает для своего пропитания беспечных и ничего не понимающих в сетях, приёмах зла и туманах Нави, искусственно культивируемых дурачков–элоев…

В Чечне Ежов был дважды ранен, горел в танке. По ранениям комиссован «вчистую». Вернулся с медалями, со стеклянным глазом и обгоревшей щекой. Крепкий мужик, бесстрашный солдат, но очень добрый и мягкий человек в быту. Уже дома узнал, что жена нашла себе хахаля. Забрала ребёнка, всё, что смогла отсудить у инвалида и ушла.

Пережил с трудом.

Через несколько лет встретил другую женщину. Женился. До свадьбы невеста — прямо святая была. Через год родила ребёнка и… всё повторилось. Отсудила всё, что смогла и выгнала инвалида из его квартиры.

Больше подполковник–танкист создать семью не пытался. Духу не хватило. На войне — герой, а с хитрожопыми юристами и феминистками, понял, не справится. И совсем не в нём дело, а в тех, кто пишет неправедные законы и умело управляет умами людей. Страна давно захвачена ползучей заразой «новых ценностей» и забугорными управляющими, а с такими зверями в одиночку не повоюешь…

Ежов на встречу согласился охотно и уже через полчаса Саныч сидел с другом в небольшой пиццерии, потягивал горячий чай и прикидывал, как бы незаметно привести беседу к нужной теме. Не только о Лёнчике и ему подобных, но и о многих других вещах, которые давно уже не давали спать спокойно и бередили душу.

Сене хотелось выговориться, что–то больно его грызло изнутри.

Он время от времени подносил чашку к губам, отпивал горячий чай мелкими глотками и рассказывал

— Вот я, Саша, долго понять не мог одну вещь. За всю нашу совместную жизнь ни разу на жён голос не повысил, всё «лапочка», «котик», «галчонок». Не пил, зарплату всю в дом приносил, подарки и всё такое. Что хотела, то и делала. И первая, и вторая. Доверял. Никакого контроля не устраивал. И вот, дождался. Когда первая на развод подала, спрашиваю — почему? А она и сказать–то ничего не может. Скучно ей, видите ли… Сидит, бедная в «золотой клетке», семейные «обязанности» её тяготят. Прошло уж десять лет, как уехала, сына видеть не давала, живёт одна. Хахаль бросил.

Позвонил ей как–то поздравить с праздником, день рождения у неё был, ну, между делом и спросил — ты сейчас счастлива? Что я должен был сделать, чтобы ты от меня не ушла?

Понимаешь, столько лет прошло, всё давно перегорело внутри, врать уже нет никакого смысла.

И знаешь, что она мне ответила?

— Что? — заинтересованно спросил Саныч.

— Надо было меня, как следует, побить! — сам удивляясь этим словам, выдал танкист, — вот так, в доме должен быть Мужчина, которого должна слушаться и немножко побаиваться женщина. Это ей самой нужно! А про демократию и равенство полов — это сказки от Сатаны и его подданных — феминисток! Чего они хотят, знаешь?

— Матриархата, конечно.

— Во–во! А это на русский язык переводится так — во–первых, оголтелое мужененавистничество, а во–вторых — полный диктат небольшой кучки Салтычих, без каких–либо обязанностей и ответственности! Деньги и власть! Вот всё, что им нужно. Мужчины и остальные женщины, кроме небольшого элитного круга — рабы! А за спиной «избранных», из тени, править миром будет дьявол. Таким путём, в итоге, и наступит конец света.

— Насчёт феминисток согласен. Это психически ненормальные дамы, которых очень активно из–за «большой лужи» поддерживают те же силы, которые насаждают везде однополую любовь, ювенальную юстицию, фашизм, войну с православием и прочие мерзости. Всё это направлено только на полное разрушение морали и государства. Вот недавно в новостях смотрю, парламент одной скандинавской страны, Швеции, кажется, принял с подачи феминисток новый закон — с такого–то дня во всех общественных туалетах мужчины обязаны мочиться сидя! Это более гигиенично и, кроме того, женщины ведь не могут мочиться стоя, поэтому считают себя… униженными!!! Теперь во всех мужских общественных туалетах будут установлены скрытые камеры. Нарушителей будут штрафовать.

Танкист присвистнул

— Представляешь, что эти дуры в своём долбаном парламенте могут принять в следующий раз? Типа, просто отрезать мужикам то, чего у этих ненормальных феминисток нет и это их почему–то «унижает»!

— Мда… К тому же и наши российские феминистки идут. Им больше себя занять нечем. Настоящих многодетных семей у них нет. Рожать — не хотят. Живут только для себя. Оформляют липовые браки только для видимости, для хорошего имиджа в общественном мнении. Их, по–моему, и близко нельзя подпускать к каким–то значимым руководящим или выборным постам — страну разрушат!

— Согласен, Саша! Полное помешательство всей этой «западной демократии» с её постоянным враньём, с её лесбиянками, зоофилами, педофилами и педерастами… Куда катится этот мир?

Помолчали.

Танкист продолжил

— Так это ещё не вся история. Про моих бывших.

— А что, есть продолжение? — сочувственно посмотрел на него Шабанов.

— Да вот мне, после такого откровения первой благоверной, стало интересно и я, дождавшись следующего праздника, вроде, восьмого марта, позвонил второй «бывшей» и задал тот же вопрос — что я лично ещё мог бы сделать, чтобы сохранить семью? В чём моя вина? Честно!

Когда мне и вторая экс–супруга заявила, что я должен был её, как следует, побить, чтобы она «осознала мужскую силу» и авторитет, я… чуть со стула не упал… Самки! Всё, как в обезьяньей стае! Им нужен агрессивный высокопримативный самец, чтобы периодически давал трёпки! Тогда всё будет в порядке и не появится сказок про «птичек, томящихся в неволе в золотых клетках».

Ну… не все, конечно, такие. Мудрые нормальные женщины такого поведения себе никогда не позволят. Они, как и нормальные мужики, будут добросовестно тянуть свою лямку, свой крест, заботиться о семье, о детях. Но зараза с Запада многим дурманит головы, отключает мозги. Особенно, молодым.

— Да, тихой сапой разврат вползает… Например, одни только эти «Взбесившиеся вагины» — «Pussy Riot» чего стоят! С показательным спиливанием православных крестов, с прилюдным траханьем в зоомузеях…

— Помнишь библейскую заповедь, которую так ненавидят «западники» и феминистки?

— Относись к другим так, как хочешь, чтобы относились к тебе?

— Да. Это их бесит! Президент пиндосов недавно высказался об «исключительности» американской нации — они — господа, весь остальной мир — рабы! А как нужно относиться к рабам?

Пиццерия постепенно заполнялась посетителями, свободных мест почти не осталось. Возле столика, за которым сидели Шабанов с Ежовым, остановилась средних лет женщина, заметила пустой стул рядом с мужчинами и вопросительно посмотрела на них

— У вас не занято?

— Нет–нет, садитесь, — отозвался Шабанов, — вот только заранее извиняемся, если наши мужские разговоры покажутся вам скучными или… крамольными.

— Спасибо, — облегчённо проговорила женщина, присаживаясь. Устроившись и повесив на спинку стула сумочку, представилась

— Алёна.

— Александр, можно Сан Саныч.

— Арсений.

Атмосфера за столом слегка оживилась, пронёсся лёгкий аромат кружащих голову духов.

— Ну что же, мужчины, надеюсь, я не помешаю вашему разговору? Могу сидеть тихо, как мышка и ни на что не реагировать, — улыбнулась Алёна.

Сан Саныч и Сеня переглянулись.

— Нет, не помешаете. Вы даже можете поучаствовать, а то мы уже друг другу надоели, — Саныч подмигнул танкисту.

Алёна заказала себе вишнёвый сок и жюльен с грибами. Время от времени она внимательно оглядывала помещение пиццерии, что не укрылось от наблюдательного Шабанова. Он шутливо спросил

— Кавалера ждёте?

Новая знакомая, улыбнувшись, ответила

— С подругой договорились здесь встретиться. Видимо, она уже не придёт. Ну, а вы чего замолчали? Сами же сказали, что я вам не помешаю.

— Мы тут о политике говорили, о новых средствах и технологиях оболванивания людей, о том, что многое сегодня перевёрнуто с ног на голову. Взять для примера хотя бы тех же современных феминисток. Ещё совсем недавно всяких «Pussy Riot» и им подобных, и представить было невозможно. Сегодня же это в порядке вещей. Этакий «перфоманс» и бесконечные права избранных «человеков»…

А честность, порядочность, следование традициям, здоровым нравственным идеалам, патриархальным семейным ценностям — это глупость, архаика, дремучие «предрассудки».

Вот мы сейчас сидим с Арсением, — Саныч наклонил голову в сторону друга, — и обмениваемся мнениями об этом. Куда катится этот мир и что можно сделать, чтобы он не провалился в преисподнюю.

В глазах Алёны блеснул огонёк интереса

— Мы с подругой примерно о том же собирались поговорить сегодня.

— Так в чём же дело, Лена? — подначил её Саныч, — можно об этом и с нами побеседовать. С совершенно незнакомыми вам людьми, а потом сверить впечатления. Нам будет очень любопытно, что об этой проблеме, в частности, о разрушении патриархальных семей, думает красивая и умная женщина. А вам, возможно, будет полезно узнать мнение на этот счёт двух немолодых мужиков, бывших офицеров, повоевавших, повидавших многое в жизни, у которых с семьями не сложилось и на это есть свой взгляд.

Как вам предложение подискутировать? Чтоб без обид! Принимается?

— С удовольствием, — живо отозвалась новая знакомая, — нечасто такой случай выпадает — пообщаться с настоящими боевыми офицерами. Только я тогда тоже представлюсь, чтобы было честно. Я по профессии — врач–нарколог.

Шабанов заинтригованно переглянулся с танкистом

— О-о! Вот это нам повезло вдвойне! И знаете почему? Есть у меня сильное подозрение, что нынешнее зло, исходящее откуда–то из тайного центра управления миром, в почти любой своей ипостаси начинается с воздействия того или иного вида наркотиков. Физической, психологической, идеологической природы.

К ним я отношу манипуляции с сознанием, направленные на изменение личности в нужную кому–то сторону, системную дезинформацию, навязывание группам людей по национальному, сословному, расовому, половому и другим признакам, убеждённости в своей принадлежности к «высшей расе», к привилегированному классу, к «избранным». И практически все средства, с помощью которых достигается заданная цель, по своей глубинной сути, по действию и результату, можно отнести к особому, новому и эффективному семейству наркотиков. Вы согласны со мной?

Алёна кивнула

— Думаю, вы правы. Этот новый класс, новые виды наркотиков приводят к страшным эффектам и последствиям. Часто воздействие на объект, на цель, ведётся комплексно, с разных направлений, с применением секретных средств и технологий.

Например, чтобы вылечить человека, вернуть его в строй, применяются известные специалистам лекарства, процедуры, приборы, гипноз, а на войне — задачи прямо противоположные — вывести из строя как можно больше вражеских солдат любыми способами, воздействовать на население страны–противника, обмануть его, привести к потере ориентации, уничтожить его энергию разными видами информационного, летального, нелетального или иного вида оружия.

Могут быть использованы химическое, бактериологическое, психологическое, всякие излучатели и устройства, вызывающие панику, галлюцинации. Этот список можно продолжить. Думаю, вы поняли, что я имела в виду. Главное — парализовать противника, запутать и подчинить себе, сделать рабом, поставщиком внутренних органов, безмозглым солдатом или карателем. Выпустить наружу все животные инстинкты и отключить мозги.

Вот примерно так, как сейчас происходит на Украине. Яркий пример результатов психоинформационной войны, в которой поражающими элементами и средствами уже около 20 лет выступали те категории наркотиков, о которых вы сказали, Александр Александрович. Например, одним внушить, что они «великие укры» с тысячелетней героической историей, другим навязать «образ врага», третьих — «люстрировать» или просто уничтожить, потому что они «не люди». Они — «ватники», «колорады», «москали». В общем, «недочеловеки». Это старая зомбирующая технология национальной исключительности, прекрасно сработала на немцах образца двадцатых–тридцатых годов, привела к образованию фашисткой Германии. Теперь эту технологию продвинутые американцы вынули из запасников, доработали с учётом новых технических средств и… доверчивый украинский «пипл» всё скушал! Под надзором и патронатом «лучших друзей» и с обещаниями «пустить Дуньку в Европу».

Саныч смотрел на женщину с радостным удивлением

— Лена, вы прямо как военный эксперт по своей теме высказались.

— А что, вы думаете, врач–нарколог не может быть капитаном медицинской службы и работать экспертом в Министерстве Обороны?

Шабанов с Ежовым изумлённо переглянулись

— Вечер сюрпризов! Правда, приятных! Вы, Лена, полны тайн!

Ветераны с повышенным интересом уставились на новую знакомую.

Алёна скромно опустила глаза, отпила сока, стала доедать жюльен.

Выглядела она, на первый взгляд, неброско — лицо усталое, овальное, с правильными чертами, почти без следов косметики. Глаза карие, грустные, но добрые и внимательные, нос прямой, волосы каштановые. Короткая причёска без изысков, красивые руки, тонкие ухоженные пальчики без маникюра, в мочках ушей — маленькие бирюзовые серёжки. На стройном капитане медицинской службы было тёплое тёмно–синее платье свободного покроя, а вот на безымянных пальцах обеих рук обручальное кольцо отсутствовало.

И Шабанов, и Ежов это немедленно для себя отметили.

Наверное, Алёну трудно было бы назвать эффектной женщиной, привлекающей внимание мужчин с первого взгляда, но вот если присмотреться повнимательнее, то можно разглядеть в её глазах, в манере держаться, услышать в негромком приятном голосе что–то глубоко спрятанное, обаятельное и привлекательное, мудрое, спокойное и светлое. Что–то такое, что открывается не всем.

Саныч и Арсений дождались, пока Алёна закончит есть и ожидающе уставились на неё.

Она, почувствовав, что мужчины заинтригованы и готовы засыпать её вопросами, решила взять инициативу в свои руки. Ей и самой было интересно пообщаться со случайными собеседниками из круга ветеранов с боевым и, судя по первым её впечатлениям, также и с большим житейским опытом.

— Я так поняла, что вас заинтересовало, почему у меня нет кольца? — начала Алёна, иронично взглянув на военных пенсионеров.

Оба сконфузились. Арсений, смущённо потерев подбородок, ответил первым

— Ну-у, это чисто механически. Хотя… если быть честным, то… конечно, не верится что–то, как такая симпатичная и мудрая женщина, может не быть замужем? Или это дело принципа? Можете не отвечать, если не хотите.

— Почему же? Отвечу. Муж у меня — офицер, погиб в первую чеченскую. Сын уже взрослый. Тоже военный. А почему опять замуж не вышла? Не нашла достойного. Мельчают нынче мужики. Те, которые настоящие — гибнут на войнах, от несправедливости на гражданке или от стрессов, физического износа — всё на себе тащат! А вот те, которые не совсем «настоящие» — выросли в неполных семьях без отцов, которые могли бы дать настоящее мужское воспитание или в тех семьях, где главой семьи была мама, а папа — забитым «подкаблучником», либо просто «снабженцем» без прав воспитания детей. Исключения, конечно, бывают, но они только подтверждают правило.

Это уже к вашему вопросу о том, как я отношусь к патриархальным семьям и феминисткам.

— Ну и как? Если поподробнее, — подтолкнул Алёну Шабанов.

— Я — православная. И Церковь, и семьи могут быть только патриархальными. Иное — это происки от лукавого, что мы сейчас в мире и видим. Как кто–то, пользуясь старым приёмом «разделяй и властвуй», вбивает клинья между людьми. Если раньше это делали только в отношении разделения стран, народов, раздувания вражды между конфессиями, социальными слоями населения, то теперь всё гораздо хуже! Прежде всего — рушат семью, как институт и опору нации, вводя мнимое «равноправие полов», а на самом деле — геноцид против мужчин, уничтожая защитников и работяг. Ведь всякому нормальному человеку понятно, что у мужчин и женщин разные социальные и биологические роли, разное миропонимание, разное устройство организма, потребности, интересы. Поэтому и права, и обязанности у них тоже не должны быть совершенно одинаковыми, а соответствующие их ролям в человеческом обществе.

Мужчина никогда не сможет родить и выкормить грудью ребёнка, Бог не дал мужчине дара чадородия. А женщина никогда не сможет полностью заменить мужчину в его предназначении воина, творца, работника, строителя. Только помогать по мере сил.

Тут всё очень просто и понятно для всех здравомыслящих людей, что у мужчин и у женщин — права и обязанности в обществе — разные! Всякие измышления тут — демагогия! В чём–то должно быть больше прав у женщин, в чём–то у мужчин. Но вот тут–то и нашлась благодатная почва для разжигания войны на пустом месте.

— Что вы имеете в виду, — не выдержал Арсений.

— Ну, например, вы знаете, как началась первая волна феминизма?

— Нет.

— Во второй половине девятнадцатого века, когда появилось множество всяких мануфактур, заводов с конвейерным производством, потребовалось большое количество неквалифицированных рабочих на простых операциях. Там могли работать и привлекались даже дети–подростки. Но рабочих рук всё равно не хватало. Один из семьи банкиров Рокфеллеров рассказывал в приватной беседе своему другу–журналисту, как тогда бизнес вышел из положения и решил свои проблемы.

— Через Маркса запустил в женские головки утку об эмансипации женщин, равноправии полов, борьбе женщин за право работать, — вклинился в разговор Шабанов.

— Да, точно, — продолжила Алёна, — в итоге, женщин обманули трижды, задев их гордость и самолюбие. Во–первых, они бросили семьи, детей, заботу о мужьях, родителях, привычный образ жизни и пошли работать на заводы и фабрики на низкие зарплаты за низкоквалифицированный труд. Во–вторых, у них начали немедленно высчитывать налоги. Налогооблагаемые поступления от работающего населения сразу же увеличились вдвое! Это и приток в казну государства, и в карманы находчивых бизнесменов. В-третьих, женщины получили кучу разных, совершенно ненужных им стрессов, груз дополнительной ответственности на работе вместо спокойного занятия домашними делами и воспитания детей.

Дети оказались брошенными, а женщины стали рабочими лошадьми, работающими сразу на два фронта — на дом и производство.

И там, и тут, сразу всё обвалилось. Они получили право говорить мужьям «мы тоже работаем» и поэтому дома уже всё делать, как раньше, не успеваем. И действительно не успевали, даже очень стараясь. Появился соблазн–отговорка. Конечно, они не могли реально делать столько же и так же, как мужчины. Женщины слабее и способности к мужской работе у них другие.

Я сейчас даже не про военное дело и технику говорю.

Алена остановилась на минуту, задумалась, подбирая слова

— Хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Женщины не хуже, не лучше и не глупее мужчин, просто они другие. Им даны таланты и способности на иных полях жизни. И это касается подавляющего большинства женщин. Возьмём, например, бокс. Это — чисто мужское занятие. Для женщин этот вид спорта неестественен и опасен. Женский бокс, на мой взгляд, настоящее извращение.

По поводу равноправия — смешно даже подумать о равных боях в одной весовой категории между боксёрами–мужчинами и боксёршами–женщинами. А если бы такое где–нибудь и было возможно, сложно представить себе подобного бойца — монстра–женщину. Взгляните на женщин–культуристок, занимающихся бодибилдингом. Есть и такие. Какая из нормальных женщин захочет быть похожей на них? А ведь к именно этому толкают нас феминистки и их покровители, проталкивая идеи и законы о «равноправии», а исподтишка, незаметно, осуществляя настоящий геноцид мужчин, отнимая у них права в семье, в обществе, на работе, формируя общественное мнение о мужчинах, как о «неполноценном вымирающем виде человечества». Дескать, у них хромосом мало…

Создаётся искусственный перекос от реального к мнимому.

— А для чего, по–вашему? — не удержался от вопроса Ежов.

— Как для чего? Когда затрагивается чьё–то самолюбие, гордость, чувство собственного достоинства, всегда начинается война. В отношениях, в борьбе за лидерство, в коллективе, в обществе. Особенно, когда почва «деликатная», типа «женского вопроса». Многое замалчивается, о некоторых вещах прямо говорить нельзя, на другие вешается табу толерантности, политкорректности или приличий. Всё это развязывает руки и языки демагогам и лгунам, преследующим свои цели. Война между мужчинами и женщинами, так же, как, например, война между суннитами и шиитами, между гугенотами и протестантами, группировками «Алой и Белой розы», не имеет под собой никакого настоящего конфликта. Все противоречия — искусственные, надуманные. Все эти войны приносили, и будут приносить только горе и разрушения!

— С вами невозможно не согласиться, Алёна. Только вот к вопросу о сегодняшних «западных ценностях» и навязывания их всему миру, в том числе радикального феминизма, свободы блуда, глумления над всем мужским родом. Кто ж это остановит? Если против отвязного феминизма, его горгулий и оборотней, выступит мужчина, то ему немедленно приклеют ярлык «шовинистической свиньи», все мировые батареи СМИ примут меры к немедленной дискредитации и уничтожению наглеца. Проблема ещё и в том, что любому мужчине вообще неудобно говорить о таких вещах. Мужчине положено терпеть, стиснув зубы и быть благородным.

— Так вот на этом и строится расчёт «кощеева воинства» — немедленно отозвалась Алёна, — мужчинам — неудобно, женщинам… одним невыгодно, другим — зачем за недотёп мужиков в пекло лезть? Перебьются! Как–то всё обойдётся. Они не понимают, что своими руками пилят сук, на котором сидят. Откуда возьмутся нормальные мужчины, если их воспитать мужчинами некому? Матери–одиночки воспитают? Или феминистки, которые своих рожать вообще не хотят? В рамках новых программ ювенальной юстиции, феминистки–лесбиянки предпочитают, чем своих собственных детей рожать, отбирать их из чужих семей и покупать. Раньше некоторые наши дамы радовались, что при разводе детей всегда матерям оставляют. Не вникая в детали по справедливости решения и моральному облику бывшей супруги. А сейчас эти феминистки в качестве инспекторов от ювенальной юстиции приходят забирать детей из всех семей, полных или неполных, неважно. Матерям–одиночкам при этом труднее отбиться, чем нормальным полным семьям.

Девяносто восемь процентов детей суды оставляют бывшим жёнам. Два процента — это те редкие случаи, когда отцам каким–то чудом удаётся собрать доказательную базу для возможности принятия иного решения. Аргументы, которые иногда срабатывают — это только проституция, алкоголизм, наркотики. Другое — вообще во внимание не принимается. Мужчинам сейчас у нас создаётся имидж лентяев, пьяниц, сексуальных маньяков, семейных тиранов. В этом разрезе снимаются фильмы, пишутся книги, статьи, организовываются заказные телешоу.

— Как вы, женщина, можете такое говорить? Такую крамолу, с позволения сказать. Вас же феминистки и «либерасты» просто порвут! — с удивлением выговорил Ежов.

— Ну, во–первых, так откровенно и прямо, это я вам сейчас говорю, потому что полностью солидарна с Александром, Сан Санычем. Во–вторых, я не одна, у меня есть поддержка — все православные женщины России, наша церковь и не только. А в-третьих, недавно меня попросили стать председателем общественной организации «Отцовский комитет». Я там уже насмотрелась на то, что происходит при разводах. Кстати, на развод у нас и на Западе, в восьмидесяти–девяноста процентах случаев подают женщины. Догадываетесь почему?

Арсений хмыкнул

— Да уж… прошёл этот ликбез дважды. Больше не хочется.

Шабанов постучал костяшками пальцев по столу, задумчиво спросил

— Алёна, а вам лично зачем это надо? За это ведь и убить могут.

— Как зачем? — встрепенулась собеседница, — если это не остановить, мир очень скоро перейдёт в фазу войны всех против всех!

— То есть?

— Неужели вы не понимаете, что, несмотря на то, что возбудители болезни — разные, результат всегда один — смерть или паралич, смотря что было задумано разработчиком возбудителя. Вы же Сан Саныч, совершенно справедливо сказали об общем корне — о специфических для каждого случая наркотиках. В итоге «заражения», сунниты будут воевать с шиитами, «остроконечники» с «тупоконечниками», одни сектанты против других сектантов, женщины с мужчинами. Пока «тигры дерутся в долине» некая «мудрая обезьяна» из–за большой атлантической лужи будет радоваться на своей пальме и поставлять бананы и кокосы всем воюющим сторонам. В конце концов, та обезьяна превратится в правителя Земли, слезет со своей пальмы, расселит своих обезьянок надсмотрщиков–полицаев по всему миру, и будет жить в шоколаде, а все остальные незадачливые и недалёкие «папуасы», оставшиеся в живых, будут работать на бывшую обезьяну — нового Правителя. Если вовремя не опомнятся…

Ежов восхищённо цокнул языком

— Вы так просто объяснили. Как в детских картинках для малышей. Я впечатлён…

Он повернулся к Шабанову

— Слышь, Саныч, вот это да! Жаль, мы раньше не встретились!

Шабанов глубокомысленно изрёк

— Судьба устраивает счастливый случай, только когда человек к этому готов.

Ежов облизал губы, задумчиво посмотрел в потолок и осторожно спросил

— А вот скажите Алёна, на ваш взгляд, феминистки — это кто? Это обычные обманутые женщины или…

Новая знакомая грустно качнула головой

— Там всякого добра хватает, но «генеральши» — это, конечно, убеждённые стервы, фашисты со своей звериной идеей, как и их «идол» — Маргаред Зангер, подруга и соратница Гитлера, с которым они ещё в те годы создавали Ассоциацию планирования семьи для сокращения населения славянских народов, для уничтожения семьи, как института, насаждения блуда, абортов, женского экстремизма и других чудных «прелестей». Всё это искусно маскируется под «защиту прав женщин», «защиту детей», «защиту семей». То есть, всё наоборот. Такой камуфляж.

Алёна взглянула на часы

— Ох, я засиделась. Мне сейчас звонить должны. Надо бежать в офис.

Шабанов и Ежов одновременно поднялись

— Можно мы вас проводим?

— Мне тут недалеко, но если хотите… я буду только рада.

Расплатились, оделись, вышли на улицу.

Шабанов галантно предложил даме руку. Она не отказалась.

Какое–то время шли молча, затем, Саныч продолжил разговор, начатый в пиццерии

— Лена, а с чего всё–таки началась эта ваша деятельность по борьбе за семью, за права мужчин? Что явилось спусковым механизмом?

— Стечение обстоятельств. Сын женился, привёл домой порядочную, как сначала казалось девушку. Очень скоро мы узнали, что это не так… Оказалось, она была беременна от бывшего любовника, они временно разбежались, а тут мой дурачок кстати подвернулся. С квартирой и с рыцарским благородством к женщине. Ну, а дальше, когда всё открылось, она отсудила комнату в моей трёхкомнатной квартире, которую я получила за мужа от Минобороны, впаяла сыну алименты на чужого ребёнка, и наш дом превратился в ад. Каждый день какие–то пьяные компании, крики, драки, оргии. Выгнать невозможно — бывшая невестка имеет право жить в моей квартире и водить, кого захочет. Денег, чтобы откупиться от неё, у меня нет. Я была просто потрясена, когда познакомилась с судебной практикой при разводах и полным бесправием мужей. В нашем случае сын даже не мог развестись с прелюбодейкой до того времени, пока её ребёнку, чужому! не исполнился год! Такие сейчас законы, которые проталкивают втихаря феминистки. В итоге, нам с сыном пришлось съехать со своей квартиры. Сейчас живём у моей подруги. Не знаю, сколько это ещё продлится…

Пока разбиралась с этой проблемой, по работе влезла и в другую. Получила задание от начальства подготовить аналитическую справку по боевым и небоевым потерям в прошедших войнах, региональных конфликтах, горячих точках. Не буду вдаваться в детали, но… когда я вникла в картину прошлого и настоящего… была в шоке! Ну, если коротко, то… А вам это интересно, мужчины?

— Да–да, конечно, — тут же поддакнули Сан Саныч и Арсений.

— Ладно, тогда слушайте. За всю Великую Отечественную войну Советский Союз потерял около 27 миллионов человек. Из них — боевые потери — около 10 миллионов, 17 же — небоевые, гражданское население. За всё время боевых действий в Чечне боевые потери составили по разным источникам от 6 до 15 тысяч военнослужащих, небоевые потери (гражданское население) — по официальным данным — 25 тысяч человек, по неофициальным — до 200 тысяч.

А вот в мирное время, сегодня, небоевые потери соизмеримы с боевыми во время Великой Отечественной войны! Только одними абортами убивают от 2 до 4 миллионов детей в год. Убивают женщины. Всё остальное перед этим меркнет. Размеры потерь населения от алкоголизма, наркомании, ДТП, криминала, не идут ни в какое сравнение с абортами, причина которым — блуд, разврат, потеря женской добродетели, порядочности…

Алёна замолчала. Шла, держа под руку Шабанова. О чём–то думала. Потом упрямо встряхнула головой, отгоняя какие–то мысли, заговорила дальше

— Может, я и не стала бы откровенничать, но сегодня такой интересный разговор завязался. Случайный, вроде бы. Я вот только в случайности не очень верю… Думаю, просто что–то уже созрело… И во мне, и в вас, и в этом мире… Так вот, когда я начала разбираться с информацией по небоевым потерям, по абортам, причинам и следствиям, реальной роли и задачах феминизма в нашей стране и в мире, я просто ужаснулась! В госорганах и феминистических «женских» организациях мне никакой объективной информации не давали. Однако, надо было бы быть совсем слепой, чтобы не заметить в них торчащие отовсюду рога и копыта некоего персонажа, который из–за океана скрытно, мощно и не жалея средств на предателей, внедрял разрушительные нормы жизни, императивы эгоистического поведения и бессовестность в отношения между бывшими советскими людьми, между молодыми и старыми, между мужчинами и женщинами. Это всё мины замедленного действия, которые должны взорваться по сигналу из одного определённого центра.

Арсений, озадаченный, остановился, вынудив сделать то же самое и Шабанова с Алёной.

— Если всё это так глобально, то… вы доложили по инстанции? Своему начальству? Что предприняли в Минобороны?

Алёна фыркнула

— Бросьте, напарник! Дьявол делает всё, чтобы создать у людей видимость, будто его не существует. Плюс — подкармливает «за слепоту» грантами, стипендиями, всякими подачками тех продажных чиновников, которых сам же и посадил в кресла после разрушения СССР. Не все, конечно, такие. Есть и патриоты России, государственники, но их пока не так много. Им надо объединяться, находить друг друга, организовываться в общественные организации, профессиональные сообщества. Учиться разбираться в политике, в кознях дьявола, сокращать потери, воевать за свою страну.

Саныч не выдержал

— Алёна, да вы прямо настоящая Жанна Дарк! Мы с Сеней сейчас же вступаем в ваш Отцовский комитет и ввязываемся в бой! Ставьте задачу! А чуть позже наши основные силы из «Боевого братства» подтянутся. По всей стране — это больше ста тысяч ветеранов с опытом ведения боевых действий. Сила!

— Буду только рада, — улыбнулась Алёна, — хотя думаю, что вам совсем необязательно вступать в нашу организацию, чтобы делать общее дело. Главное — сотрудничать на результат. Вот, например, я недавно заочно познакомилась с Тицианой Франки из Италии, Больцано. Её местные мужчины избрали Президентом Ассоциации разведённых отцов. Там те же проблемы, что и у нас. А сама Тициана стала помогать отцам после того, как её мать, разведшись с отцом по нынешней западной моде, обобрала его до нитки и не давала видеться c дочерью. Девочка же очень отца любила и страдала от этого. Когда Тициана стала взрослой, она самостоятельно нашла отца, переехала к нему и, зная проблему изнутри, стала помогать разведённым отцам и их детям. Так что мы уже сотрудничаем с итальянцами. На очереди — такие же организации из Германии, Франции, Канады и многих других стран.

Кстати, должна сказать и о так называемом физическом «насилии» со стороны мужчин, о котором больше всего орут феминистки, а Голливуд постоянно снимает фильмы на эту тему. На самом деле всё обстоит несколько по–другому. Конечно, случаются и преступления со стороны мужчин. Избивают жён. Чаще всего в бытовухе по пьяному делу. Как показывают по телевизору.

Но когда я собрала материалы для себя, чтобы понять масштабы и причины подобного, изучить их, то, оказалось, что всё обстоит совсем не так, как видится. Выявились бессовестные подтасовки фактов и передёргивания со стороны продажных чиновников, агентов «пятой колонны» и прикормленных, так называемых «некоммерческих организаций», существующих на западные деньги. Старые и знакомые игры со статистикой.

Среди женщин тоже много преступниц. Только сидят они, как правило, за опасные преступления несколько иного рода, чем мужчины — за отравления, убийства мужа во сне, мошенничество, наём киллера и тому подобное.

По «картинке». Грубо говоря, допустим, сто мужчин и сто женщин совершили некие сравнимые по опасности преступления. Если у манипуляторов — СМИ «в кармане», а это, к сожалению, сейчас так и есть, то, показав на аудиторию сто сюжетов про «плохих» мужчин и один про плохую женщину, манипулятор получает нужный эффект — мужчины все звери, а женщины — слабые и беззащитные, белые и пушистые.

Я вот помню некую женщину–убийцу, Гайдамачук из Красноуфимска. Так она забила молотком семнадцать бабушек из–за их пенсий и «гробовых денег»! Имела ребёнка, пила, жила с сожителем. В информационное поле России просочился только этот один случай, хотя, сколько подобных убийц в юбках, скрытых и явных было…

Если мы говорим о физическом насилии, всё далеко не так однозначно. Хитрые прозападные политики–манипуляторы пытаются ограничить права мужчин, наказывать их за «агрессию», за применение физической силы, но при этом они будто бы не замечают опасного оружия у другой стороны — так называемого «эмоционального терроризма», «отравленного ядовитого язычка», выпадающего из поля зрения. Проще говоря, любая злая и истеричная женщина может легко довести до потери контроля над собой, разозлить любого доброго и вменяемого мужчину, говоря беспредельные гадости и мерзости, кусая его в самые чувствительные, болезненные места. Оскорбляя его близких, их память, достоинство. Об этом прекрасно знают учёные и психологи. Знают, но на публику помалкивают. Откровения не приветствуются.

Алёна улыбнулась

— Помню, как жена известного предпринимателя Алёна Стерлигова написала об этом книгу — об этой невероятной способности стервозных женщин довести почти любого мужчину до белого каления, до рукоприкладства, так он незащищён от этого вида «яда». Книга называется «Битая мужем». После её опубликования феминистки подняли бешеный вой, таскали Алёну по судам, по студиям, диспутам, всячески пытались её унизить и предать анафеме. Не получилось.

А ведь она — права! И каждая женщина это знает. Действительно, разве это справедливо и правильно, когда последний аргумент мужчины — физическая сила в ответ на оскорбления, подавление личности или принуждение к чему–то, ставится под запрет, а женский ядовитый язычок, эмоциональный терроризм, который провокационно может довести мужчину до самоубийства, инфаркта или потере контроля над собой, — никак не ограничивается! Более того, даже не озвучивается! А ведь, казалось бы, чего проще — взять и перестать говорить гадости! Тем более, что муж в семье — старший по Библии, его надо уважать и слушаться! Выходила замуж — о чём думала?

Большинство семейных конфликтов и разборок можно предотвратить, если обе стороны подготовить к семейной жизни и руководствоваться при этом не западными стандартами надуманных «прав человека», а реальными, человеческими. Не забывать об обязанностях каждого в семье, об их ответственности за свои сферы. Вот тогда дело начнёт выправляться.

Я думаю, что к браку понемногу надо начинать готовить ещё в школе. Раньше ведь так и было. Девочки занимались на курсах рукоделия, кулинарии, мальчики — в столярных и слесарных мастерских. Ещё бы сюда надо было бы привлечь священников из Центра семьи, психологов.

Мальчики после школы должны идти служить в армию? Конечно! А девочки куда идут? Никуда! Гуляют! Наслаждаются свободой и вседозволенностью! А вот надо и девочек после школы направлять на «семейно–строительные курсы», занятия, лекции, волонтёрами в больницы, детдома, хосписы. Вот так, может быть, и удастся постепенно снять семейные проблемы. Обязательно по справедливости, а не замалчивая недостатки одних и выпячивая их у других.

Иное — это подрывная деятельность врага в России и прямая угроза безопасности страны! Я так думаю.

Сан Саныч извинился, выпростал руку у дамы и неожиданно юркнул в дверь ближайшего магазинчика с разукрашенной стеклянной витриной. Арсений проводил его недоуменным взглядом. Заговорил о чём–то с Алёной, пытаясь сгладить возникшую неловкость.

Шабанов вернулся через минуту. Вытянул из–за спины огромный букет прекрасных белых роз и с поклоном вручил его Алёне.

Та смутилась, немного зарделась, но розы приняла.

Через несколько минут компания остановилась у входа в здание.

— Ну, вот мы и пришли, — сказала Алёна, — здесь, на втором этаже наши две комнатки. Офис «Отцовского комитета». Всегда рада буду вас видеть.

Попрощались. Обменялись визитками.

Когда шли к метро, Шабанов не удержался и подкузьмил–таки друга

— Я так понимаю, Сеня, что ты теперь в этом отцовском комитете капитально обоснуешься?

— А ты что, против?

— Нет, конечно. Рад даже. Да и куда этому «комитету» с его очаровательной председательшей воевать со всем миром без опытных бойцов? Без артиллеристов, танкистов, десантников? Не потянут! Ну а мы, если понадобится, поучимся у коллег, пройдём переподготовку. Освоим новые воинские специальности, новые науки, технику.

— Ну конечно, Саша! Задача та же, что и всегда у нас была — научиться всему, что нужно, освоить матчасть и бить врага!

— Точно!

Пожали руки и расстались.

* * *

На следующий день после посиделок с водкой, «мачо» явился, как и обещал, вечером и без бутылки. Трезвый.

Саныч посчитал это хорошим знаком — «могёт, значит, если захочет, и слово держит», усадил Лёнчика на кухне, заварил свежего чая, разлил по чашкам. Выставил на стол вазочки с печеньем и конфетами.

Заметив кривую ухмылку гостя, коротко бросил

— Привыкай. Это чтоб соблазна меньше было вернуться к старому да и обстановка бы располагала к разговору. Ритуал, так сказать.

— А я чё? Я понятливый. Давай, Саныч, воспитывай. Может и впрямь из этого что получится, — без особого энтузиазма в голосе, отозвался «мачо».

— Чайку выпьем сначала, — добродушно буркнул Саныч, пододвинув Лёнчику чашку с горячим напитком и печенье.

Пока шла «чайная церемония» Шабанов пытался выстроить в голове план разговора, в ходе которого удалось бы нащупать у собеседника «болевые точки», области интересов, остатки гордости и самолюбия. А затем, сыграв на ещё живых струнках души разгильдяя, попробовать столкнуть с места и покатить в нужную сторону этот отравленный организм, как автомобиль с засорённым и заглохшим двигателем, в надежде на то, что уснувший водила, наконец, проснётся, прочистит мотор, зальёт в бак качественное горючее и самостоятельно поедет в правильном направлении. И больше не заблудится, не напьётся, и не уснёт за рулём.

Выйдет или нет, неизвестно, а попытаться надо!

Саныч отодвинул пустую чашку, кашлянул в кулак и, мельком глянув на мающегося в непривычной ситуации «кающегося грешника», заговорил

— Вот что хочу я у тебя спросить, Леонид. Есть ли у тебя что–то такое ценное, ради чего ты был бы готов рискнуть жизнью? Или свободой? Например, отправиться на войну или на год–два гребцом на галеры?

— На галеры?! Щас галер нет! — ощетинился Лёнчик, — а жизнью рискнуть? Не знаю… Разве что когда буду сильно поддатый.

— Про галеры — это я фигурально выразился, в смысле — пахать тяжело и долго. Без развлечений и кайфа. Скажем, как зеки на валке леса или монахи при несении назначенного послушания.

— А на хрена?

— Ну вот, скажем, дороги ли тебе твои родители, твой ребёнок?

— Шо за вопрос? Канешна!

— А если их жизнь в опасности и ты один можешь их спасти, но для этого тебе, возможно, придётся побыть солдатом на войне, зеком или монахом попахать, задавить в себе желания, вредные привычки, может быть, рисковать жизнью. Не струсишь?

Лёнчик зевнул, уставился в окно

— Это что ж так? Типа, понарошку представить? У меня и с родителями, и с ребёнком всё пока хорошо. Чего выдумывать?

Саныч испытующе пробежал глазами по мрачной физиономии воспитуемого, — «как же до его мозжечка достучаться?». Осторожно продолжил

— Ну а ты всё–таки попробуй представить. Прояви фантазию. Допустим, от того, как ты себя будешь вести, выйдя сегодня от меня, зависит жизнь твоих близких. При такой угрозе дорогим тебе людям, на что ты смог бы пойти, чтобы отвести от них опасность?

Лёнчик обречённо сник

— Так это ж чисто театр. А я не артист, дядь Саш. Вот если что случится по–настоящему, тады да! Тады всё, что хошь сделаю. Ради родителей и Ваньки. А так… по фантазии… Не знаю. Как–то неубедительно это…

— Неубедительно, говоришь? Типа, «пока гром не грянет, мужик не перекрестится»? Да вот вишь ты, по реальной жизни, когда настоящий гром грянет, что–то делать уже поздно. Надо определённым предвидением обладать и стараться к любому бедствию, к войне, готовиться загодя. Только так с бедой и можно справиться, а не ждать, когда она вдруг свалится тебе на голову и только потом начинать трепыхаться. Сани к зиме надо готовить летом! И ещё! Трудно в ученье — легко в бою!

— Та я ж с этим и не спорю. Я просто сумневаюсь, что у меня так получится. Вот если кипеж начнётся, баклан какой полезет моих забижать или ещё что, вот тогда я, канешна, сразу озверею и отваляю гаду!

— Ага. Отваляешь… А если тот баклан — крутой и накачанный, а ты полный дохляк и алкаш? Да ещё невыспавшийся или больной? Это тебе тогда «отваляют».

— Да ладно Саныч! Что ты всё — если, да если? А если ничего такого не случится, то зачем зря напрягаться? Я вон когда–то карате занимался. Бросил, потому что надоело себя мучить. И опять же — никакой выгоды, никаких удовольствий.

— Значит, для тебя главное — только выгода и удовольствия? А никакой стратегической, главной цели жизни, ради которой стоит мобилизоваться, работать в аванс, быть просто порядочным, здоровым и просвещённым человеком, у тебя нет?

Лёнчик помолчал, покрутил головой, вздохнул

— Нет. Живу от получки до получки. Далеко вперёд не заглядываю.

Саныч постучал ладонью по столешнице и медленно, по слогам, произнёс

— Вот тут–то и собака зарыта, дорогой ты мой! Тот, кто не планирует сам свою жизнь, подчиняется планам других или плывёт, как дерьмо, по течению. Куда вынесет, не знает. Думаешь, мне легко было, когда с афгана молодым инвалидом вернулся? От государства помощи никакой, близких родственников нет, жена, пряча глазки, сразу же побежала, на развод подала. Мне по–простому, доходчиво объяснила, что ещё молодая, а зачем ей муж инвалид? Зачем ей всю свою жизнь из–за меня гробить? Она ж не сиделка! И не монашка. Я ни слова не сказал — она права. Разъехались. Сам выживал, восстанавливался, работал над собой, хотя, честно тебе скажу, иногда руки опускались… Но ничего, как видишь, справился.

Лёнчик встал с табурета, прошёлся туда–сюда по тесной кухоньке, остановился у окна и начал рассматривать что–то во дворе.

Саныч молчал и ждал.

Наконец, Лёнчик оторвался от окна, сел на свой табурет и, обхватив голову руками, устало произнёс

— Ладно, Саныч, хватит базара. Ты мне конкретна скажи — чё делать, шоб у меня всё хорошо стало? И на душе, и дома, и с «ради чего жить»?

— Если ты ждёшь от меня рецепта, как превратить жизнь в вечный праздник, то расслабься. Это из области сказок и Голливуда. Жизнь — это борьба с чем–то каждый день, дисциплина, ответственность за себя и других, а не сплошные наслаждения. Тот, кто сулит тебе их — посланник дьявола. Не покупайся!

— Это я и своей больной печёнкой понимаю, — нетерпеливо прервал Шабанова Лёнчик, — ты по делу говори. Что надо бросить пить, курить, впустую травить время с корешами — я уже усёк. А дальше–то что? Как щас по ящику говорят — какая «дорожная карта»?

Шабанов почувствовал, что наступает переломный момент. В зависимости от того, что сейчас будет сказано и как сказано, решится, будет ли толк от этой душеспасительной беседы. Сможет ли Саныч найти нужные слова, «включить» Лёнчика на первые шаги к прозрению и исцелению от дури?

— Хорошо, слушай, — начал Саныч, — только не говори, что я тебе читаю нотации или парю мозги общеизвестными вещами. Для того, чтобы найти новый путь, надо сначала сойти со старого! Это — аксиома! Придётся отказаться от многих привычек и приобрести новые. Полезные. Знаешь, как лечат наркоманов?

— Я ж не наркоман. Лечиться не приходилось.

— Наркомания разная бывает. В разных формах. Это и рабы обычных наркотиков — натуральных и синтетических, это и игроманы, видеоманы, картёжники, болельщики, алкаши, курильщики, некоторые коллекционеры, торгаши и многие другие. Всё то, что не идёт на благо человека, его духовному и физическому здоровью, семье, другим людям, стране, то, что ломает психику, идёт вразрез библейским заповедям, то — зло!

Первое дело — это посмотреть на себя со стороны и поставить правильный диагноз. И за тебя это никто не сделает! Только ты сам. Подсказки допустимы, бывают полезны, но принимать решение и исполнять его будешь ты! Самое трудное во всех вариантах наркомании, как «тяжёлой», от обычных наркотиков, так и относительно «лёгкой» — от вредных привычек и зависимостей — это пережить первую «ломку» — животное желание поступить по–старому, принять дозу привычного удовольствия. Вот здесь потребуется вся сила воли. Надо вырваться из морока, приобретённых условных рефлексов ума и тела. Пройдёшь первый барьер, второй–третий взять будет уже легче. А потом постепенно дело пойдёт.

— Понятно, — устало и неразборчиво отозвался Лёнчик. Он набил полный рот печенья и механически жевал. Проглотив, бросил

— Давай дальше Саныч, я слушаю.

— А дальше вот что. Например, медики, когда берутся лечить алкоголиков и наркоманов, первым делом прочищают им желудок, заливают физраствор в вену, очищают кровь. Происходит частичное стирание памяти прежней личности, вывод накопившихся ядов, шлаков и токсинов из организма. Его физическое очищение. Если этот этап пройден, следом начинается период и духовного, психического очищения. Критический взгляд на себя, своё поведение. Приобретение новых здоровых привычек, знаний, целей. Появляется ясность ума, чёткость сознания. Если говорить о тебе, то «конкретна» — тут Саныч выделил это слово, передразнив Лёнчика, — тебе надо начинать с лечебного голодания и книг. С очистки крови и прочистки мозгов!

— Нич–чо себе! За што ты меня так, Саныч? Теперь што, и жрать ничего нельзя? Не только не пить?

— Пить можно. Обычную чистую воду. Не газированную. Сколько хочешь. А вот со «жрать» и просвещаться — это твоя главная проверка на «вшивость»! Хватит духа встать на новый путь, чтобы избавиться от того беспросветного мрака в твоей жизни, про который ты мне прошлый раз тут тёр? Или это был просто трёп по пьяному делу? Слова обиженного мальчика, но не мужа?

Последняя фраза попала точно в цель.

Лёнчик был уязвлён. Он скрипнул зубами, побарабанил костяшками пальцев по столу, зачем–то придвинул к себе пустую чашку, заглянул в неё. Протянул Шабанову

— Дядь Саш, долей.

Саныч, не торопясь, снял горячий чайник с плиты, налил в чашку кипятку, добавил заварки и пододвинул чай Лёнчику.

Тот, сложив губы дудочкой, подул на него и начал отхлёбывать мелкими глотками. Наморщенный лоб выдавал судорожную работу мысли. Опустошив чашку, искоса глянул на Саныча

— Ты всё мне сказал? Или ещё чё–то осталось?

— Нужно забыть про телевизор, компьютерные игры и всякие «тусовки». Только читать, заниматься домашними делами и можно ещё спортом, играми на свежем воздухе.

— А не жрать сколько?

— Для начала — сутки–полторы в неделю. И постепенно переходить только на свежие фрукты, овощи, орехи. Думать побольше — что и зачем ты делаешь. Получится — поговорим дальше.

Лёнчик фыркнул и, не в силах сдержаться, издевательски расхохотался

— И што, по–твоему, вот этот… садо…мазо…хизм принесёт мне щастье?

— Это первые шаги к тому, чтобы очистить сознание и тело от ядов, победить привычки. Получится — станешь постепенно подниматься вверх, к благополучию, просветлению, ладу и уважению в семье — нет, так и будешь барахтаться там, где ты сейчас.

Саныч чувствовал, что Лёнчика от того, чтобы послать такого учителя куда подальше, хлопнуть дверью и уйти, останавливает только чувство признательности за спасение и возраст Шабанова. Иначе он бы не терзался с выбором.

После продолжительного молчания и явной внутренней борьбы, «мачо», наконец, сдался, хмуро пробормотал

— Ладно, дядь Саша, убедил. Поломал об колено! Попробую твои советы. Всё равно других вариантов нет… Значит, сутки не жрать? Хм…

— Сутки, Лёня. Сутки. Скажем, завтра — один раз в три часа дня поешь, следующий голодаешь, и только на другой, в три часа дня — овощной салатик, фрукты. Хочется есть — пьёшь воду! Вот и перебьёшься сутки.

— Ага, ёшкин кот, так с непривычки и сдохнуть можно.

— Не ты первый на этот путь становишься. Никто не сдох, но многие новую жизнь начали.

Лёнчик тяжко вздохнул. Голодать ему явно не хотелось, но и аргументов для отмазки найти не получалось. Мозги его напрягались вовсю, грелись, но ничего путного выдать не могли.

Но, нет… что–то ему на ум всё–таки пришло. Глаза вдруг хитро сузились, стали какими–то масляными. Тело приняло просительную позу

— Да, дядь Саш, тут такое дело… Чтоб мне всё это начать делать, что мы с тобой тут напланировали, мне надо сегодня кой чего домой купить, а денег не осталось. Займешь немного? До получки? Надо мою кобру умаслить, шоб от меня отвязалась, кровь не пила…

— Сколько надо?

— Пятёрки хватит.

— Пять тысяч?

— Ага.

У Шабанова было отложено немного денег, как у каждого пенсионера. «На всякий случай» и на похороны. Вот с этой «заначки», в принципе, можно помочь субчику. Сделать доброе дело.

Саныч поднялся, вышел в комнату, достал из письменного стола деньги. Принёс Лёнчику.

— Уф-ф, Саныч, ну спасибо! Выручил!

Лёнчик вскочил, от избытка чувств даже обнял Шабанова, похлопал его по спине своими маленькими узкими ладошками. Потом засунул купюры в карман джинсов, попрощался и ушёл работать над собой.

Саныч не был идеалистом. Он трезво оценивал ситуацию. На его взгляд, шансов на то, что подопечный возьмётся за ум, было не так уж и много…

Но ставка — человек, которого можно и нужно попытаться спасти. Как раненого товарища с поля боя!

Неизвестно, дотащишь ли ты его до медсанбата или он умрёт по дороге, но ты должен сделать всё, что в твоих силах! А эти презренные деньги в сравнении со спасённой жизнью — ничего не стоят.

Это просто резаная бумага…

* * *

С Лёнчиком всё оказалось не так успешно, как надеялся Шабанов. Неделя тянулась за неделей, а «воспитуемый» всё время срывался с режима. Ни одной голодовки так и не смог провести. Ссылался то на больную печень, то на домашний праздник, то на приезд родственников. Тянуло от него иногда и запахом пива, и табачным дымком.

Вот что было почти регулярно — так это постоянные займы у Саныча «под обстоятельства». Нет, Лёнчик деньги отдавал, правда, но, как правило, не очень с этим торопился.

Саныча уважал. Время от времени забегал, что–то рассказывал, каялся, бил маленькими кулачками себя в грудь и клялся, «что вот уж со следующей недели» или, по крайне мере, «со следующего месяца» обязательно начнёт голодовку, докажет, что «мужик», а пока просто стечения обстоятельств не позволяют.

Саныч не давил. Человек сам должен «созреть» для поступка. Не может, не готов, не хочет — зачем настаивать? Знать, для него ещё не время…

Пока Шабанов Лёнчика не отталкивает. Есть ещё надежда, что парень за ум возьмётся. По крайней мере, пьяным его в подъезде Саныч больше не видел. И то хорошо…

Вместе в Арсением и другими ветеранами из «Боевого Братства», Шабанов постоянно бывал у Алёны, в офисе «Отцовского комитета». Часто там заставал заплаканных и раскаявшихся бывших жён, растерянных отцов, иногда радостную детвору, которая, наконец, смогла обнять отца…

Помогали Алёне и её «Комитету» всем, чем только могли. Писали статьи, которые не принимали ни в одну газету или журнал.

Материалы вывешивали на своём сайте в Интернет. Там же вели и форум, всю основную работу по просвещению мужчин и женщин, женихов и невест, мужей и жён, поиску увезённых от отцов детей и сбору пожертвований на деятельность организации.

Алёну не приглашали выступить ни на один телевизионный или кабельный канал. В то же время феминистки со всяких телешоу, фильмов, страниц женских и политических журналов, газет — не вылезали.

Алёна не расстраивалась. Лёгких побед на таком тяжёлом участке фронта не ждала. Работала. Писала книгу о том, что наболело, о том, что каждый день видела вокруг в жизни и с экранов телевизоров, кинотеатров. Ложь, ложь, ложь…

Как раскрыть людям глаза на неё?

Что придумать?

Зима и весна пролетели быстро и незаметно. Пришло лето.

* * *

Утром, второго августа, на день ВДВ, Сан Саныч извлёк из глубин шкафа свою военную форму, тщательно её выгладил. Затем достал из коробки и прикрепил к гимнастёрке боевые награды: медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды. Немного поколебавшись, прикрутил и нагрудный знак «Инструктор–парашютист. 200 прыжков». Вычистил до зеркального блеска старые армейские ботинки.

Теперь можно будет вечерком сходить на встречу с ветеранами из «Боевого братства», выпить по сто грамм и вспомнить старые времена.

Шабанов повесил форму на вешалку в прихожей, позавтракал на скорую руку и, предвкушая хороший день, отправился в ванную бриться.

Это занятие прервал характерный нетерпеливый стук в дверь, возвестивший о прибытии Лёнчика. Саныч, вздохнув и поморщившись, быстро смахнул с лица остатки пены и пошёл открывать.

Физиономия у гостя была недовольной, явно уже успел с утра поцапаться с супругой, а потом для «улучшения настроения» принять чего–то бодрящего. От Лёнчика несло табачным духом и кислой вонью пива.

— Здравия желаю, тащ майор, — нарочито бодро и дурашливо поздоровался прибывший и, быстро просочившись в прихожую, уже жалобно заблеял

— Сан Саныч, будь другом, выручи, а? Сёдня праздник, а у меня, как назло, шаром покати. Да и мою кобру задобрить надо бы. Конфет купить. Шоб она ими подавилась!

— Сколько надо, — сухо спросил Шабанов, надеясь побыстрее отделаться от назойливого знакомого. Частые визиты Лёнчика с пустым злобным трёпом по политическим вопросам и незатейливыми попытками превратить соседа в микрофинансовый платёжный терминал по бессрочным кредитам, стали уже надоедать. Но… сегодня праздник! Не надо никому портить настроение!

Лёнчик обрадованно вскинул глаза

— Саныч, ну ты золотой мужик! Всегда меня, непутёвого, выручаешь! Две штуки хватит. Через неделю с получки отдам, бля буду!

— Хорошо, только не пей больше сегодня.

Саныч подошёл к письменному столу, выдвинул ящик, вытащил из тощей пачки две тысячные купюры и вручил их Лёнчику.

Тот схватил деньги, засунул их в карман потёртых джинсов и на радостях, по–братски, приобнял Шабанова

— Спасибо, деда! Вот что значит «старая гвардия» — всегда своих выручит!

И тут Лёнчик заметил висящую на вешалке форму.

В его благодарном взгляде вначале появилось удивление, затем оно сменилось задумчивостью, потом светом озарения.

Лёнчик выпустил Саныча из объятий и бегом рванул к вешалке. Остановился, восхищённо разглядывая чистенькую выглаженную гимнастёрку, ощупывая хищными пальцами награды.

— Ну ты даёшь, дед! И молчал! И про награды, и про то, что в десантуре служил!

— А чего трепаться–то? — добродушно пробурчал Шабанов, — то дела прошлые…

— Слышь, Сан Саныч, дай поносить, а? Сегодня ж праздник, народ в городе гуляет — все тёлки мои будут! В таком прикиде буду — со мной любая пойдёт! Да и медальки эти… класс! И размерчик почти мой!

Шабанов сузил глаза, насупился

— Во–первых, не медальки это, а боевые награды! За пролитую кровь получены. Во–вторых, носить такую форму — заслужить надо! Поступай в ВДВ, там выдадут. И носи её потом сколько хочешь с тем званием и «железками», которые своими потом и кровью заработаешь!

Лёнчик потускнел

— Ладно, тащ майор, извини. Брякнул, не подумав. А для тебя это святое, вижу…

На письменном столе завибрировал, зазвонил мобильник.

Взяв трубку, Саныч услышал радостный щебечущий голос Этери

— Дядь Саш, здравствуйте! Папа приехал! Мы вас ждём прямо сейчас! В кафешке, что в самом конце Арбата, ну, в том, где встречались в последний раз, помните?

— Этери, здравствуй, дорогая! Конечно, приеду! Собираюсь и лечу! Папе — привет огромный!

В глазах Лёнчика мелькнуло разочарование

— Сан Саныч, так ты шо? Уезжаешь куда? Прямо щас?

— Да, дорогой! И тороплюсь!

Гость искренне огорчился

— Жаль. А я надеялся у тебя футбол посмотреть. Моя мегера в какой–то бабский сериал пялится, к ящику не подойдёшь. А игра вот–вот начнётся…

Шабанов пожал плечами

— Хочешь — оставайся, смотри. Будешь уходить — дверь захлопни. А я побежал.

Этери он увидел ещё издали. Подошёл к столику. Дато, сидевший рядом с дочерью, весь светился от счастья.

Обнялись.

У Датошки, хоть он выглядел издалека довольно молодо, седых волос прибавилось, кожа потемнела от южного солнца ещё больше, а движения были какими–то скованными.

— Куда на этот раз свинцовую бациллу поймал? — сочувственно спросил Шабанов, усаживаясь на стул.

— В спину прилетело. Снайпер прессе гостинец отправил.

— А где?

— В Сирии.

Саныч покачал головой

— Не рано ли встал? Или сбежал из больницы в самоволку ради праздника? Звякнул бы, я б и сам к тебе в палату приехал.

— Да ладно. Надо уже понемножку на воздух выбираться, восстанавливаться, ходули тренировать.

— А папу орденом Мужества наградили! Вот! — выдала новость, не в силах больше сдерживаться, Этери.

Саныч радостно и изучающе посмотрел на друга

— Поздравляю! Это обмыть бы надо… Расскажешь подробности?

— Извини, не могу. И пить пока нельзя. Отложим на потом. Сегодня просто посидим вместе.

Саныч вздохнул

— Хорошо. Отложим. Как ты только живёшь с этими тайнами? Даже поделиться не с кем…

Часа два пролетели незаметно.

Когда вазочки для мороженого опустели в очередной раз, а официантка куда–то исчезла, Сан Саныч повёл затёкшими плечами, встал со стула

— Ладно, водку тебе нельзя, пойду хоть нам ещё мороженого и холодной водички возьму. Запарился совсем. Жара, как в Сахаре!

Саныч выбрался из–за стола и отправился к стойке кафе.

Народу было много. Почти все места под солнцезащитными тентами были заняты. Тот столик, за которым оставались Дато и Этери, находился ближе всех к невысокой металлической оградке, отделяющей территорию кафе от тротуара улицы, по которой двигались изнывающие от солнцепёка прохожие. Среди них — компании парней в голубых полосатых тельниках, беретах, в форме ВДВ с наградами и аксельбантами.

Поглощённый впечатлениями от встречи, Сан Саныч не обратил внимания на кучку бывших десантников, остановившихся снаружи металлической оградки, в нескольких метрах от Дато и Этери.

Парни что–то бурно обсуждали, закипая и постепенно повышая голос.

Саныч, ожидая пока продавщица взвесит и разложит мороженое по вазочкам, стал разбирать отдельные фразы, звучавшие невдалеке, у него за спиной.

Звенящий ненавистью, молодой голос, явно уже хорошо поддатого обладателя, достиг слуха Шабанова

— Опять черножопые наших баб клеют! Вот с-суки!

Спокойный баритон добродушно отозвался

— Да не парься ты, может, у них всё по любви…

— Не-а, бля буду! Охмуряет девчонку, гад! — голос перешёл в крик с истерическими нотками, — задавлю, как…

Послышался шум.

Саныч обернулся. Увидел, как двое крепких парней в тельняшках и голубых беретах пытались удержать третьего, агрессивного и вертлявого, в полевой форме ВДВ с офицерскими погонами, рвущегося к кому–то в кафе.

Саныч не придал этому значения — мало ли пьяных идиотов на священный праздник десантуры шляется по городу и пристаёт к прохожим. На это есть ОМОН и патрули.

Шабанов расплатился с продавщицей, засунул пластиковую бутылку с газировкой под мышку, в руки взял три вазочки с мороженым и пошёл обратно к друзьям.

Саныч находился уже недалеко от них, когда вертлявый парень всё–таки вырвался из рук удерживающих его знакомых, одним прыжком перемахнул через невысокую оградку кафе и бросился на ненавистного «черножопого».

Дато сидел спиной к нападающему, а Этери смотрела на отца и ничего вокруг не замечала.

Когда Саныч увидел куда несётся пьяный десантник, у него остро кольнуло в сердце…

Отшвырнув в сторону бутылку с водой и мороженое, он бросился наперерез фигуре, мчащейся, как взбесившийся кабан, к столику, за которым сидели ничего не подозревающие отец с дочерью.

Не успел…

Пьяный, добежав первым до ненавистного смуглого мужика и оказавшись у него за спиной, изо всех сил, зло и картинно ударил его ногой справа в голову. В голливудском кино так красиво показывают удары каратистов — «моваши гери».

Несмотря на жару парень почему–то был в ботинках. В угаре ненависти, не очень хорошо владея телом и ещё меньше техникой японского боевого искусства, он явно не соразмерил силу удара и не рассчитал точку касания…

Носок ботинка угодил прямо в правый висок Дато. Голова его от удара дёрнулась и упала на грудь.

Дато качнулся и стал медленно сползать со стула…

По ушам ударил отчаянный крик Этери!

Пьяный воин, выложившись в броске, остановился. Тупо и удивлённо смотрел на неподвижное тело.

В следующую секунду Саныч добрался до подонка. Схватил за шиворот, развернул рожей к себе и увидел перепуганные знакомые глаза…

Лёнчик?!

На нём была та самая форма, которую Саныч утром так тщательно выгладил. На груди — его собственные, Саныча, медаль «За отвагу», пятиконечник ордена Красной Звезды, знак «200 прыжков». На ногах Лёнчика — знакомые начищенные ботинки…

— Ах ты, гадёныш! — удивлённо и омерзительно колыхнулось что–то глубоко в груди. Занесённый для удара кулак, невольно опустился…

Лёнчик подавленно и виновато, как побитая собака, мгновенно протрезвевшим взглядом смотрел на Шабанова и побелевшими губами бубнил

— Саныч, я не хотел… я не знаю, как это вышло… сорвался…

У оградки топтались случайные товарищи лже–майора орденоносца и оторопело пялились то на него, то на неподвижно лежащее рядом тело… Не знали, что делать.

Шабанов отшвырнул скулящего Лёнчика, быстро наклонился над Дато. Пульс не прощупывался…

Этери, опустившись на колени и обняв отца, билась в истерике над трупом.

Из собравшейся вокруг толпы, кто–то, выйдя из ступора, ошалело закричал

— Человека убили! Милиция! Милиция!

У Саныча изнутри поднялась страшная, неудержимая волна гнева! Хотелось прибить, порвать этого щенка на куски, как ненавистную фашистскую мразь, нелюдь… Лицо перекосилось в нервной гримасе.

Съёжившийся и мгновенно вспотевший убийца, уже понимая, что натворил, трясся перед Санычем на ватных ногах и, втянув голову в плечи, ждал возмездия, сгорбившись и склоняясь всё ниже к земле.

Шум в глубине кафе усилился.

Раздвинув собравшихся, к лежащему на асфальте телу подошли двое полицейских. Что–то сказали по рации, цепко оглядели Лёнчика и его дружков, Саныча, Этери, зевак, которые случайно оказались рядом. Потом осмотрели тело, проверили пульс, зрачки. Передали сообщение по рации.

Один из служивых, внимательно глядя на Лёнчика, но обращаясь ко всем, негромко спросил

— Что здесь произошло? Свидетели есть?

Сразу несколько человек из толпы, перебивая друг друга, закричали

— Этот сидел, никого не трогал, а вон тот, в форме, перепрыгнул через оградку и ни с того, ни с сего, ударил! Ногой! По голове!

Полицейский повернулся к свидетелям

— Кто зачинщик драки?

У Сан Саныча, вдруг, всё начало расплываться перед глазами. В груди тяжёлым молотом бУхало сердце, а душу жёг невыносимый стыд перед Этери, Дато…

Мир вокруг закачался…

Пересиливая боль и страшный груз вины, Шабанов сделал шаг вперёд, непослушными губами произнёс

— Я… Это я виноват!

Успел увидеть вспыхнувшие удивлением и непониманием глаза Этери, сделав неимоверное усилие над собой, отвернулся.

В голове молниями понеслись запоздалые мысли

— Гнать надо было сучонка! Сразу! Эх, не разглядел… Побороться за него решил! Из дерьма пулю не сделаешь… Я, старый дурак, так ничему в жизни и не научился…

Можно ли из такой отравленной и полуразложившейся биомассы, только жрущей, пьющей, живущей в своё удовольствие и стебающейся надо всем, восстановить народ великой страны?

Или это уже всё… Конец… Такие козлы, как Лёнчик, его благоверная «кобра», тысячи подобных идиотов и рабов «зелёного Вашингтона», стадом идущих топиться под волшебную дудочку потреблятства и охмурёжные голоса западных сирен, поющих о вечном кайфе, лёгких деньгах и «демократических ценностях», уже давно потеряли чувство реальности!

Господи! Научи, что сделать, чтобы вернуть разум этим заблудшим душам!

Или… вот такое страшное испытание посылает мне Всевышний? Так проверяет, выдюжу ли? Это ведь, хоть и скрытая, неявная, но война! А на войне приходится терять товарищей, нести потери, и воевать дальше. До победы. Учиться на своих ошибках и чужих смертях…

Очень высокая цена! Страшная цена!

Но выбора нет. Как и в Отечественную, в 41‑м. Или ты найдёшь способ и силы победить зверя или зверь сожрёт тебя и твою страну.

То, что нас не убивает, делает сильнее!

Надо искать! Надо найти способы и подходы, тактику и стратегию, приёмы и технологии, чтобы такие, как Лёнчик, как его жена–стерва, как бывшие супруги подполковника–танкиста, помешанная на удовольствиях, комфорте и чувственных наслаждениях, свихнувшаяся от виртуальных, натуральных и химических наркотиков молодёжь, инфантильные и апатичные обыватели, живущие в выдуманной «матрице», все эти потерянные и никчемные люди, порхающие по жизни без цели и смысла, без руля и воли, наконец… ВЫЗДОРОВЕЛИ!

Чтобы вернулись к настоящей полноценной, здоровой жизни ради самих себя, своих детей, своей страны. Чтобы была справедливость!

А дети больше никогда не попадали в искусные ловушки Сатаны и не становились новыми Лёнчиками, «взбесившимися вагинами» или циничными ублюдками.

Надо найти и запустить иммунную программу, спрятанную глубоко в подсознании заражённых людей, чтобы социальный организм страны, её здоровые клетки получили нужное лекарство и победили болезнь.

И вот на это стоит положить всю оставшуюся жизнь! Вместе с такими, как Алёна и её подруги, с ветеранами из «Боевого братства», со всеми порядочными и нормальными людьми, ещё оставшимися в этом мире…

Помоги Господи! Дай сил справиться!

Неожиданно, при абсолютно чистом небе, ударил страшной силы оглушительный раскат грома. С окон домов и витрин посыпались стёкла, неистово заорали автомобильные сигнализации.

Акустический удар эхом отразился от стен зданий, растёкся волнами по улицам и, уже затухая, тихонько нашептал что–то важное каждому в уши.

Затмевая солнце, над городом заплясали, прочертили горизонт ослепительные вспышки ветвящихся молний.

Порыв ветра принёс откуда–то издалека, из–за горизонта, мелкие капельки дождя и бросил их на лица собравшихся возле погибшего Дато, людей.

Шабанов машинально облизнул намокшие губы. Они были солёными.

Поднял голову и посмотрел вверх.

Ему показалось, что это были не дождинки, а слёзы того, кто смотрел сверху на бестолковый и жестокий человеческий муравейник внизу…

Скорбел о погибших, грозил слугам дьявола и делился своей силой с витязями.

Шабанов облегчённо вздохнул и взгляд его посветлел. Вспомнил девиз своей службы «Никто, кроме нас!» Скрипнул зубами. Теперь у него есть фронт и есть боевая задача!

Над Москвой раскрылась, расцветилась на солнце и обняла город гигантская летняя радуга.

ноябрь, 2014